Онлайн чтение книги Веритофобия
Часть первая

Лозунг детства

Я помню эту мерзлую песчаную улицу. Была ранняя весна, март, наверное. Яркое солнце уже грело в морозном воздухе. Я шел из школы домой. Ветер нес песок, и глаза секло. Улица, центральная в райцентре, называлась Лазо-Борзинская. Мы жили на станции Борзя Читинской области, в Забайкалье.

На фасаде ДОСА – Доме офицеров Советской Армии – алел плакат. Или транспарант, я понятия не имел. В степной, одноэтажной, деревянной и земляночной Борзе было два каменных двухэтажных здания – ДОСА и Штаб армии. 6-й Гвардейской танковой армии. А я учился в первом классе. И умел читать.

На красном полотнище белыми квадратными буквами было написано:

«Советская избирательная система – самая демократическая в мире».

Я понятия не имел, что такое избирательная система. Система – когда тебе пишут в дневник, что ты систематически опаздываешь на занятия. Что такое демократическая, я вообще ни сном ни духом.

Но я слышал, слышал, по радио прорывалось сквозь мальчишеские мысли и заботы: «Нерушимый блок коммунистов и беспартийных…», «избирательный участок…», «всенародное голосование…».

Что Советский Союз был лучшей, самой могучей и счастливой страной в мире, мы знали отлично. Ну и, очевидно, все советское было лучшее в мире.

Войну мы рисовали так: много красивых зеленых танков с красными звездами – и между ними горит один черный, кривой, со свастикой. А наверху – много голубых самолетов с красными звездами, и между ними – дымит один черный, кривой, со свастикой.

…Я не знал ничего, и знать не мог, об избирательных системах в других странах. Да и не задумывался – до крамольных университетских лет разочарования в советских лозунгах и идеалах. Но! Раньше, чем я получил представление о выборах и демократии – я твердо узнал, что советская избирательная система – самая демократическая в мире! Ты еще не знаешь, почему так, не знаешь, каковы другие системы, не знаешь их достоинств и недостатков, ты еще вообще ничего не знаешь! Но твердый стержень уже всажен, он вознесся и торчит несущей конструкцией в глубине твоего мировоззрения – вот так! Наша, не чья-то! Избирательная! Система, бля! Самая! Демократическая, на хрен! В мире, чтоб вы сдохли!

Мы росли и взрослели, узнавали больше – а понимали столько же. От нас ничего не зависело, мы это знали – но как-то не понимали. Частности и конкретности перед нашими глазами могли не совпадать с картиной, нарисованной мировоззрением. То есть страна самая богатая, а люди могут быть нищими – и одно другому не противоречит!.. Детали могут противоречить общей картине – но бесспорность общей картине счастья, достатка и справедливости неколебима!

О-па! Убеждение первично – знание вторично! Идеология первична – реальность вторична!

(День Выборов – отмечен в календаре, всенародное торжество, единство и счастье. А живопись соцреализма: передовые рабочие в галстуках, старики-колхозники с промытыми бородами, трудовая интеллигенция в очках и шляпах, румяные девушки – да кудри, да гармошка, да нараспашку, на избирательные участки!

А сосед-алкоголик на кухне спозаранок, с важностью и грохотом: «Сейчас выпью маленькую, пойду проголосую!..» Уб-бил бы гада.

А девушка в дверях, слезно: «Ну пожалуйста, пока вы не проголосуете, меня там домой не отпустят, ну сходите, чего вам стоит…»

Но не будем забегать вперед.)

…Лет пятнадцать я прожил, взрослея, со знанием и убеждением, что советская избирательная система – самая демократическая в мире. Ничего не знал, ничего не понимал, ничего не пытался осмыслить – но мнение имел! И убежден был до самой глубины души.

На всю жизнь я запомнил этот первый осознанный, зафиксированный сознанием случай внушения идеологии. Вкладывания идеологемы в неокрепшие мозги. Мозги твердеют, засыхают, деревенеют и каменеют, теряют пластичность и делаются неспособны к восприятию чего-либо нового. А имплантированная установка живет внутри них и формирует вокруг себя картину понятий о мире.

Мозги большинства твердеют, не созрев. В массе люди нуждаются в готовых унифицированных установках. Это социальный инстинкт. Чтобы жить в ладу с окружающими и делать общее дело, вести общий образ жизни, верить в свою правоту.

Почему я возвращаюсь к этому невинному массовому лозунгу моего детства? Потому что это был первый явный случай несовпадения лозунга и жизни. Ибо избирательная система была – наглая ложь, стопроцентная фальсификация, отсутствие какого-либо выбора: стадо под конвоем исполняло лицемерный ритуал. Диктатура Партии коммунистов, а точнее – диктатура высшей партийной бюрократии, узкой группы внутри Политбюро ЦК КПСС. Крепостные крестьяне-колхозники, нищие работяги и интеллигенты, тонкий слой интеллигентской и рабочей аристократии – шахтеры, профессора, знаменитые и лояльные режиму писатели. Госплан на все – от выпуска презервативов до фасона рубашек на пятилетку. И ничего от тебя не зависит, ничего не можешь изменить, а за инициативу бьют. И опускаешь бюллетень с единственной фамилией, вставленной единой и диктаторствующей Партией.

Но ритуал превращен пропагандой в праздник, музыка, дефицитное пиво на избирательных участках, а ты – хозяин, а ты – веришь! Вопреки глазам, мозгам, знакомым и жизненному опыту.

Веришь вопреки уму и глазам. Это важно. Это – сила вбитой идеологии.

Опергруппа

А вот студент Ленинградского Университета в возрасте максимально высокого мнения о своем уме и образованности. Правда, в данном случае ум и образование излишни – едем в стройотряд, на Мангышлак, работать исключительно руками и жариться в пустыне.

Студенческий эшелон. Двадцать плацкартных вагонов по шестьдесят человек и один купейный – штабной, в середине. Кондиционеров еще нет, но окна открываются, вращение ручки поднимает верхнюю часть стекла в паз стенки, и ветра шумят по вагонам. Колеса стучат, мазут пахнет, степь несется назад – все как положено.

Мы – едем в купе штабного вагона. Хотя это наша первая стройка, и никаких должностей у нас нет. Мы – это два филолога и два историка, все после первого курса, девятнадцать лет. За стенкой – командир и комиссар эшелона, районный врач, областной мастер, все или старики (курс пятый), или освобожденные (профессиональные комсомольские работники).

Мы – опергруппа. На рукаве серой формяги типа африканского корпуса Роммеля – красные повязки. Собрали по принципу «кто под руку подвернулся и вид имел». В наши обязанности входит поддержание порядка в эшелоне и доведение приказов руководства до личного состава.

Раз в час мы смотрим на часы – «Пора!» – и, разбившись на две пары, обходим эшелон в нос и хвост. Тамбурные двери хлопают, переходные мостики гремят. Размяклый полуголый народ смотрит неприязненно и в спину иногда называют псами. Это звучит признанием, почти комплиментом.

Мы наблюдаем строго и ответственно.

Изредка видим след выпивки: бутылок нет, но прочий антураж налицо и глаза с красных рож блестят характерно. И наше карательное выражение дает им понять, что можем уличить и покарать. В стройотрядах сухой закон, за нарушение отчисляют, а это может повлечь за собой (пугали нас) и академические неприятности.

И вот мы возвращаемся в свой штабной и закуриваем в коридоре у окна. Проходит командир эшелона – лет тридцати, небольшой и жилистый блондин с манерами бывшего хулигана. Убедительный командир.

И этот убедительный командир спрашивает:

– А куда это, ребята, – спрашивает, – вы все время ходите?

Мы объясняем, что ходим следить за порядком в эшелоне.

А это как? Это – за чем следить?

За соблюдением сухого закона. Ну, чтоб драка не возникла. И чтоб не сидели на ступеньках в открытых дверях тамбуров – это запрещено.

Часто проходите?

Каждый час.

А это кто вам распоряжение дал – чтобы раз и в час?

Мы сами. Установили. Для распорядка.

Много нарушений выявили, пресекли?

Ну, пока не одного. Отвечаем ему с достоинством и ждем сдержанной похвалы за инициативу и примерное исполнение обязанностей.

А командир хмыкнул, хэкнул, подбородком дернул, —

– Сидите, – говорит, – на месте. Не дергайтесь.

Мы говорим: так а делать чего?

А чего делать вам скажут, когда нужно будет.

И пошел.

Мы, натурально, задумались. С одной стороны, мы хотели как лучше. С другой стороны, вроде неудобно ехать в комфортном купе при штабе на правах аристократии и ни хрена не делать: надо же как-то свою должность оправдать! С третьей стороны, груз с плеч свалился – нам это барражирование осточертело – можно отдыхать спокойно.

Да, кстати – на обратном пути мы, уже в общем вагоне с народом, внаглую таранили пузыри прямо из станционного буфета и пускали по кругу – и ничего! И отлично себя чувствовали! А если мимо шло начальство – убирали бутыль за спину и смотрели радостно, а начальство делало строгие глазки и ухмылялось. Ну, выпьет студент – так это ж закон природы.

…И вот прошло полвека, а я помню, как жестко указывал буховатому студиозусу, что имею право снять его с эшелона, а он виновато оправдывался, а я был суров в честном сознании своего долга и права. Вы понимаете? Я над ним не глумился – я был убежден в правильности и необходимости своих действий, иначе нельзя, а как же, есть порядок, правила, приказ, и я должен соблюдать и следить!

Я был – член опергруппы, и моя правда была – правда опергруппы. А другая правда была неправдой. И все тут.

…Но мало того – мало того! Через полгода разразилось факультетское собрание стройкома, голосовали вопрос: после первого курса на дальнюю стройку не направлять, а только на ближнюю. А на дальнюю – уже после первой стройки, заслужив право на героическиую романтику. И мы – второкурсники с рельсой на лацканах за Студенческую транспортную стройку на далеком Мангышлаке – дружно поддерживали! Да! Не фиг сразу на дальнюю! Ишь захотели. Пусть сначала в Ленобласти болота поосушают. А уж потом – можно туда, где мы.

То есть: когда сами мы первокурсниками записывались на Мангышлак – слухи об обязательности первой ближней стройки вызывали у нас ярость! Но мы проскочили. И теперь – сами убежденно загоняли первокурсников пригородные болота.

Да – закон трамвая, своя рубашка ближе к телу, сытый голодного не разумеет – но тут все чуть сложней!.. Мы не были карьеристы, мы не были эгоисты и сволочи, ну, жизнь показала. Наше убеждение, что надо потерпеть ближнюю стройку – чтоб получить право на дальнюю – было абсолютно искренним! И парадоксальным образом даже не собиралось сочетаться с нашим же мнением о нашей ситуации полгода назад. Мысль о несправедливости нашего решения искренне не приходила нам в голову, вот в чем фокус!

…Через сорок лет я приду к выводу о корпоративности искреннего мировоззрения. Но мы опять забегаем.

Кубанские казаки

Это ж был фильмец! Мы его берем как ярчайший пример раздваивания реальности.

Председатель колхоза – красавец. Председатель соседнего колхоза – красавица. Они ездят на красивых, резвых, упитанных лошадях. Хорошо одетые колхозники живут в нарядных домах. На ярмарку едут в шелковых сорочках. Ярмарка ломится от изобилия продовольственных и промышленных товаров. Для сельского клуба председатель покупает рояль. Любовь двух председателей украшает колхозную жизнь. Грусть светла, а радость брызжет. На фоне золотых нив и зеленых садов. Эх, хорошо в стране советской жить!.. (была такая песня)

Тут нет ни одного пьяного, ни одного нищего, ни одного инвалида, и ни одного голодного тоже нет. Никто не ругается, особенно матом.

Рукоприкладство отсутствует. Никого ни за что не сажают – а не за что и некому.

Фантаст Ефремов Иван Антонович с его коммунистическими утопиями – скудоумный графоман против социалистического реализма народного режиссера Ивана Пырьева (ни дна ему ни покрышки). Тьфу на вашу «Туманность Андромеды» против фантастического советского счастья.

Фильма сия создавалась великим народным гением в 1948 году. Это – что? Это – когда? Это после великого послевоенного голода 1946–47 годов. Это когда массовая дистрофия крестьян, когда полтора миллиона умерших от голода, случаи каннибализма и безнадежных бунтов против властей.

Но задача искусства – показать действительность с нужной, партийной точки зрения. «Лакировка действительности», «конфликт между хорошим и отличным» – это все формулировки некогда знаменитые, расхожие. Нас интересует другое – примечательное, характерное, удивительное:

Социальная шизофрения удивляет нас. Вернее даже социопсихологическая. То есть: человек одновременно наблюдает два разных изображения одной и той же реальности – и обоим верит! И они никак не конфликтуют в его мозгу, не вытесняют друг друга. Нет психологической сшибки, нет когнитивного диссонанса.

Упрощаю: на клетке со слоном написано буйвол – и зритель этого зоопарка верит и тому, и другому. Несовпадение надписи содержимому его ничуть не смущает. О как! Он отлично существует в этой двоящейся действительности.

…Итак, советский человек образца 1949 года видел кругом одну реальность, а в кино – другую реальность, и совмещал их простейшим способом. То, что он видит лично вокруг себя – это частность, а в кино – общая типичная картина жизни. Частность может быть противна, неправильна и нежелательна – но она отнюдь не опровергает общей картины жизни. Сосед пьяница и дебошир – но вообще люди хорошие. На работе бардак – но в киножурнале «Новости дня» показывают многие предприятия – и везде порядок, чистота и производительность труда. Черт возьми, у человека может быть понос с метиоризмом, но вообще он звучит ведь гордо, ведь царь природы, плюс ум и благородство.

Между частным, плохим, очевидным – и хорошим, общим, транслируемым – человек выбирает второе.

Во-первых, кино подкреплено авторитетом умных, образованных, ответственных людей. У них ордена, их показывают в Кремле, о них пишут газеты. Их фильмы показывают по всей стране. Уж наверно они лучше знают, что к чему в жизни.

Во-вторых, это очень хорошо – то, что в кино происходит. И люди красивые, и жизнь хорошая, и страданий нет, нет бедности и болезней. Такая жизнь конечно нравится. Такой жизнью пожить никто бы не отказался. И, тем более, все они работают, трудятся, благосостояние их заслуженное, честное, и ничего ведь там невозможного нет – так ведь все и должно быть, так нам и на политинформации говорят, и начальство, и лекторы.

Желание хорошей жизни. Рождающее веру в возможность хорошей жизни. Да когда тебе показывают эту хорошую жизнь таких же людей, как ты. И твоя вера подкрепляется авторитетами. И бесконечные газеты твердят: так и есть!

Это создает эффект наведенного мировосприятия.

Ты воспринимаешь как главное не свой мир, что сам видишь и касаешься, небольшую сферу, в которой реально живешь – а мир общий, огромный, почти весь далекий и невидимый тебе, потому что такой огромный. Этот огромный мир показывают тебе умные люди, которым все верят и которые многого добились в жизни.

…И свою многотрудную жизнь советский человек воспринимал как частность, кучку отдельных недостатков, нормальные и не смертельные жизненные препятствия. А вот устройство всей страны, жизнь всего народа – это была зона справедливости, устроенности, совести и ума. Работящести и зажиточности.

И человек клял начальство и безруких работяг, качество товаров и план по валу – но за нашу советскую родину, самую справедливую и гуманную, честную и добрую – готов был грызть глотку и проливать кровь.

Человек совершенно искренне видит одно – а понимает другое. Сталкивается с одним – а верит в другое.

Иллюзия сплошь и рядом важнее очевидности. В своих суждениях и оценках человек чаще руководствуется наведенной иллюзией, нежели очевидной картиной.

…Так что жили в бедности и голоде – но знали, что это только здесь, ну еще в нескольких местах, но вообще, в главном – та счастливая жизнь «Кубанских казаков» важнее, повсеместнее, правильнее – и по большому счету реальнее наших частных страданий.

Рычаги

Простенький рассказ среднего советского прозаика Александра Яшина прославился. Дело в начале хрущевских времен было, эпоха XX Съезда КПСС – разоблачим кровавого Сталина и продолжим строить социализм с человеческим лицом.

Сидят в избе-развалюхе четыре мужика. Председатель, стало быть, колхоза этого, нищего, как все крестьянство страны, животновод, кладовщик и бригадир: местное правление. Надымили цигарками с самосадом и сетуют, что хозяйство организовано плохо, а начальство руководит сверху неумно.

А потом – р-раз: это они начинают партийное собрание! И нормальные адекватные мужики словно переключают внутренний регистр: несут официальную демагогию и всерьез предлагают всякую фигню, чтоб какие-то высосанные из пальца и из воздуха премии, штрафы, социалистические соревнования и прочая муть отразили линию районного руководства. Чтобы их партийные отчеты в райком соответствовали намеченным партией процессам в стране.

И у людей вдруг меняется словарь, выражения лиц, даже тембр и интонации голоса меняются. Хоп! – и люди повернулись другой стороной своей сущности.

Фиговатый рассказ очень силен именно резким сопоставлением двух социальных ролей одного и то же человека: вот он как крестьянин на своей (хоть и советской) земле, работник с человеческими заботами – и вот он как единица Коммунистической Партии, и претворяет в жизнь политику родной партии. Человек как личность – и как винтик бюрократической машины.

Вот такие «Рычаги» написал Яшин, а больше ведь о нем и вспомнить нечего.

Поразительно не то, что в человеке совмещаются две социальные роли – в человеке и больше совмещается. Отец, сын, муж, друг, работник, патриот, болельщик, охотник и бытовой пьяница – прекрасной души человек, знакомьтесь, это ваш новый сосед. И не то удивляет, что две социальные роли противоречат друг другу – страдающий от идиотизма власти крестьянин и верный исполнитель приказов этой власти. Человек – животное политическое, а значит подневольное. Как индивидуум хочет одного – а как член социума делает другое. Об этом социально-психологическом дуализме мы еще много говорить будем. Вот эсэсовец любит детей – а работает в концлагере. Вот любитель природы – валит лес: на жизнь зарабатывает.

Главное здесь – что как только человек воплощается в одну социальную роль – другая перестает для него существовать. Он не шизофреник, раздвоением личности страдать не способен. Или он заезженный донельзя Советской Властью крестьянин – или он проводник идей Советской Власти и ее функционер. По очереди! Но не одновременно, не в один и тот же миг.

И когда он крестьянин – он осуждает некомпетентного и черствого функционера-начальника, не вникающего в труд и нужды крестьянин. Но когда он сам функционер – он абсолютно чужд смыслу и заботам реальной (его же собственной!!!) крестьянской жизни.

Из этого можно сделать вывод. Важнейший вывод! – и очень просто выглядящий:

Человек одновременно может придерживаться только одной системы взглядов, каковая система взглядов присуща его социальной роли на этот момент.

И интереснейшее следствие из этого вывода:

Человек способен абсолютно искренне менять свои взгляды в зависимости от смены своей социальной роли.

И тут вдруг у меня из-за плеча высовывается коллега – филолог-русист-фольклорист и кричит, тыча обличительным перстом:

– Сытый голодного не разумеет!

И мы должны с ним согласиться: да, народ это всегда знал, не углубляясь в теорию социальной психологии. На своей шкуре веками испытывает.

Вообще русский человек постоянно страдает от произвола чиновников. Об этом много писали, и Пушкин еще писал, а уж Салтыков-Щедрин как припечатывал. Но горе в другом даже, в другом секрет этого горя вечного! А в том, что как только страдающий русский садится в кресло чиновника – он волшебным образом преображается: жертва дракона превращается в дракона. Вчерашний страдалец начинает тиранить просителей, а они страдают, и ничего в принципе не меняется. И дело здесь не в короткой памяти и не сволочном характере, а в том, что в комедии жизни он сменил амплуа – и характер роли вместе с ним. А комедия в России отличается тем, что на власть управы нет – так чего не куражиться.

Или еще иначе можно сказать:

Бытие определяет сознание.

То есть: кто ты есть – так ты и думаешь. Сменится твое бытие – сменится и сознание, будь спок.

Правда бесправного просителя и правда всесильного чиновника – это две разные правды. И одна правда отторгает другую – мгновенно, в принципе, это как переход в другое измерение, в другую систему понятий и ценностей. Щелк – и переключилось.

Партизаны и женщины

Пардон за обман. Это не те партизаны, которые по лесам железные дороги подрывают и склады жгут. Эти «партизаны» – офицеры запаса, получившие когда-то звание после военной кафедры своего вполне гражданского вуза. Их раз в несколько лет норовили дернуть на двухмесячные офицерские сборы. Некоторым это нравилось: зарплата сохраняется, от семьи отдохнешь, игра в войну не всерьез, чего не развлечься.

Итак. Карелия. Лес, озеро, гарнизон. Небо, солнце: август. Курилка – бочка вкопана меж трех скамеек. Взвод курит: сорок рыл тридцатилетних ленинградцев. Лейтенанты, вашу мать. Только что автобус привез и выгрузил, только что в формягу переодели, х/б летнее офицерское полевое, и вот курим, анекдоты травим и гогочем подчеркнуто тупо. Вживаемся.

Забор, казарма, плац, дорожка – территория.

И – по этой дорожке идет женщина. Появилась из двери штаба, и мы видим ее сбоку и удаляющуюся со спины. Лет тридцати. Приятно полноватая при всех обводах. И на солнце сарафанчик ее слегка просвечивает – в рамках приличий.

И вдруг взвод, не сговариваясь, поворачивает головы и дружно тянет вслед: «У-у-у-у!..» Как голодные петеушники. Как зэки из тайги. Как голодные зимовщики с острова. Такой хамовато-комплиментарный вой, такая смесь глумления с неприличным намеком.

Слушайте! Еще обед не наступил – сегодня утром все встали с постели со своими законными, временными или случайными подругами. Женатые, приличные, трудящиеся, несудимые. Культурные все по самое не могу, инженеры и научные сотрудники. Сугубо штатские. Чего завыли вслед бабе, как придурки?.. Тридцатилетние папаши.

А – переключились. Сменили социальную роль. Вчерашние солдаты и курсанты. Снова в армии. Х/б, курилка, забор со звездами, отдание чести: сплошь мужской коллектив. А что есть главнейшая ценность гарнизонного воина? Баба! Первая строчка приоритетной шкалы. Водка – уже вторая. Так как же не возбудиться, не приветствовать, не позиционировать себя эдаким половым разгильдяем.

И мы чувствовали себя так, что это даже не невинная шалость – а нормальная реакция, естественное приветствие, одобрили женщину, и что.

Мы выходим за забор – через пятьсот метров Выборг. Там на улице нам в голову не приходит улюлюкать вслед девушкам. Не говоря о Ленинграде. Дикари-то мы дикари, но в географии разбираемся.

Ну, смена социальной роли – смена точки зрения, смена поведенческого стереотипа, смена шкалы ценностей – это, в общем, понятно. Мы, взрослые мужчины, могли в столовой устроить бенц повару или дежурному по кухне, если нам недодали грошового черствого печенья, переварили макароны, неровно нарезали масло. Поводы для реакций были неразличимо мелки с точки зрения свободного человека – но солдаты и зэки нас поймут.

Важнее и характернее другое. Эта средней привлекательности женщина возбудила нас. Неожиданная среди военного гарнизона (хотя вольнонаемных везде хватает). По контрасту среди толпы в форме – особенно женщина, женщина в энной степени: особенная, единственная, не такая как все остальные люди здесь. У нее все женское, больше этого ни у кого здесь нет: это сильно выделяется, контрастирует, подчеркивается – возбуждает.

А вот идет она в Выборге по тротуару – не выделяется и не возбуждает; ну, не больше обычного.

…То есть. Не только мировоззрение. Не только правда как картина жизни и действий в этой жизни. Может меняться в зависимости от обстоятельств субъекта. Но. На биологическом уровне, инстинктивном, на уровне базового из инстинктов – полового – оценка объекта и отношение к объекту может меняться. И здесь не та смена условий, что ты месяц не ел и импотентен, или приговорен к смерти и не до баб. Нет, все куда мягче и проще. Зрение воспринимает эту женщину как единственный возможный объект сексуального влечения в радиусе видимости, и что главнее – в радиусе принципиальной социальной досягаемости. И среди множества людей она – единственный представитель этого пола.

Ты видишь ее в Выборге – и ничего особенного. Видишь в гарнизоне – и аж глазки закатываются.

…Можно, конечно, обмануть и половой инстинкт. Но все-таки его уговорить сменить влечение гораздо труднее. А акт размножения – первейший приоритет организма. И если уж здесь смена обстоятельств способна повлиять на «точку зрения организма» и «мировоззрение полового инстинкта» – так что? Так даже наше чувство регулируется различием условий. Ну, в известной степени регулируется.

Бухарские палачи

Советской литературе эпохи Гражданской войны и следующего десятилетия вообще был свойствен экспрессивный реализм, переходящий в жесткий натурализм. Таким образом, повесть основоположника таджикской советской литературы Садриддина Айни «Бухарские палачи» вполне впечатляла деталями. С подробностями книга.

Поздно вечером, после работы, усталые палачи сидят у костерка: пьют чай и отдыхают. Обычные рабочие люди со своими заботами. О делах говорят, случаи разные обсуждают и высказывают мнения. Работы много, она тяжелая и не слишком приятная, а платят ведь мало. Власть сейчас отправляет на казнь людей больше обычного, и нагрузки возросли. А ведь некоторые виды казни хлопотны, требуют больше времени и труда. Да и людей в общем иногда стоит пожалеть, их можно убивать легче, зачем зря столько мучений. И канавка для стока крови мала, и веревки гниловаты, и на арбах для вывоза экономят, мало их, жди пока обернутся – и снова трупы грузи, майся всю ночь.

И здоровье не очень, и не вознаграждают по заслугам, и куда вообще жизнь идет, нелегка наша доля.

Заметьте – это задолго до концлагерей СС, и уж это ни в коем случае не про расстрельные подвалы ЧК, откуда сотрудников нередко отправляли в психушку лечить нервы.

Айни был неплохой писатель. И палачам его вдруг начинаешь сочувствовать – проникаешься. Усталые работяги, по-своему добрые и неглупые.

Человек при деле – превращается в профессионала и отчуждается от сути и смысла своего дела. Это нормальная часть его человеческой жизни. Он видит свою работу изнутри сферы своего существования, где и работа эта расположена. Ему что дрова колоть, что людей рубить.

…Видите ли. Дело есть важнейшая часть человека. Человек существует для действия, для дела, такова его функция в мире, такова его сущность. И когда он начинает заниматься делом – его пластичное сознание пристраивается к этому делу, прилипает, льнет, формирует себя по всем бугоркам и впадинам этого дела.

Сознание человека едино с функцией этого человека в окружающей среде. Действие кормит тело, в котором генерируется сознание. А сознание планирует оптимальнейший способ действия этого тела.

Поэтому сознание жертвы и охотника – два разных сознания, хотя планируют они весьма близкие способы действий. Но – с двух разных точек зрения, с двух разных жизненных установок планируют. И две особи, два носителя этих сознаний – ненавидят друг друга в антагонистическом противоречии: правда одного не сдохнуть без добычи от голода – и правда другого не сдохнуть на зубах охотника.

А вы говорите: диалектика приро-оды, сытый голодного не разуме-ет, гусь свинье не товарищ.

Волк и заяц живут в двух разных мирах. Им понять друг друга – значит сдохнуть. Ибо правда одного – это смерть для другого. Что и происходит при столкновении их миров.

Поэтому «неудобный» казнимый, слишком живучий или наоборот, слишком слабый и преждевременно умерший – искреннее огорчение и лишние переживания для палача. Который просто старается качественно и с минимальными собственными затратами энергии выполнить свою работу, каковая есть важнейшая часть его собственной жизни, единственной и драгоценной.

…Моя правда, то есть мое мировоззрение, задано моей ролью в мире, моей функцией в мире, моим местом и задачей в сложной социальной конструкции общества.

Я есть то, что я делаю. Из этого следует, что. Я есть то, что я думаю – в заданности интересов, пользы и необходимости моего дела.

Мудрец

Вот поэтому былинный мудрец, мудрец из эпосов и сказаний – удален от всего, что может отвлечь его мысли, повлиять на его мировоззрение. От людей он удален топографически, расстоянием, жить ему предпочтительнее отшельником – в скиту, шалаше, пещере, горной хижине или лесной избушке. От страстей старец удален возрастом, аскетическим потребностями и седой бородой. От дел удален бездельным созерцанием и размышлением. От человеческих привязанностей удален одиночеством, отсутствием семьи.

Собственно, у мудреца нет даже родины. Он не патриот. Он на этой земле – как частица мыслящей природы, он принадлежит всей земле как воздух, вода, листва.

Он – равноудален от всех людей, групп и интересов. Эта равноудаленность – залог свободной объективности его правды, его мировоззрения. Из своего одиночества и незаинтересованности ни в чем – он один может сопоставлять все точки зрения, нужды и интересы объективно, взвешивая их значимость для отдельных людей и людских групп.

Мудрец соотносит все объекты с единой моралью и единой этикой. У него нет личных и групповых предпочтений, его суждение ведет гармония мира, справедливость и добро для всех.

Равноудаленность и отсутствие страстей и интересов рождает объективность – что значит: все объекты анализируются и оцениваются в единой и равной на всем пространстве системе координат. Эта система координат не стягивается гуще к какой-то точке, растягиваясь на периферии, как бывает у заинтересованного человека, который неизбежно тянет истину мира на себя.

Но люди склонны к конфликтам, это качество имманентное – что делать? Тогда мудрец подобен священнику или врачу – понимает всех и сочувствует всем, ибо несовершенен мир и человек несовершенен.

Но. Весы Господа Бога никогда не застывают в равновесии. И мудрец приемлет победу правых и смерть виновных, если таковые определимы из точки всеобщего равновесия.

Ибо Мир есть движение, и жизнь есть движение, и сам мудрец, при всей своей невозмутимости – тоже существует в движении.

Для зоолога может быть справедливость во взаимоотношениях зайцев и волков – но для зайцев выкладки зоолога не справедливость!..

Мир может быть справедлив в целом – но отношения отдельных групп и индивидуумов в заданных Природой условиях существования – справедливыми не являются. И более того – справедливыми быть не могут! Вот такова доля наша.

Мудрец видит и приемлет все истины – ибо не имеет личного интереса до этой жизни. Он существует в гармонии с пространством и Богом – равно соучаствуя в любой судьбе и приемля ее. Понять все может лишь тот, кто не добивается ничего.

Мудрец – это аналитическая гиперспособность мозга, ибо он заведомо отказался от любого практического вывода, бесконечно анализируя со всех сторон.

Олень и мясокомбинат

Первый и последний раз был я в убойном цеху мясокомбината, когда после многомесячного перегона из Монголии по алтайским горам пришли мы со скотом в Бийск, где и сдали гурт под фактуру по счету и общим весом. И проследив, как с весовой площадки наши сарлыки и бараны пошли по коридору в ворота приемки, кинули им вслед свои кнуты, закурили, и решили для начала отдыха поглядеть, как там выглядит мясокомбинат, конечная точка наших трудов и маяты, изнутри.

Мы были привычны класть барана на бок и отрезать ему голову кухонным ножом, как горбушку от батона. Но тут мы сомлели.

Огромное серо-бетонное пространство, далеко вверху потолок, огромные пыльные окна в разбежавшихся стенах. И – работа.

На конвейере – подвешенной на высоте глаз цепи с зажимами – плыли бесконечной чередой куры, подвешенные вверх ногой. Вместо голов внизу у кур капало с красных обрубков шей.

На другой ленте, потолще, точно так же плыли вверх ногами бараны, только что живые, уже без голов, отсеченных вот над тем переполненным головами лотком.

А на третьей ленте, высокой и мощной, медленно ехали, тоже свисая еще имеющимися головами вниз, оглушенные током коровы. На помосте внизу перед ними стояли два бойца в грязно-бело-серых окровавленных халатах и с длинными ножами в руках. То и дело окуная ножи в бочку с водой смыть кровь, они вонзали острейшие мясницкие ножи корове глубоко в основание шеи и делали длинный разрез вдоль всего горла до самой челюсти. Из полуметрового раскрывающегося разреза выплескивался водопад черной крови, и конвейер передвигался дальше.

Пол был в потоках крови, она постоянно смывалась водой в решетки. Запах подавлял сознание.

Мы вышли, матерясь скупо и сдавленно.

– Да ну его на хрен такую работу – сказали мы, отдышавшись на воздухе и закурив – Хрен ли, что в городе. Уж лучше в горах, на воле, нормально, без этой хреноты. Ну так что – в палатке поспать. Плохо, что ли? Идешь, на коне едешь, чай варишь, человеческая жизнь. И как они тут пашут?

Так это я только к тому, что мы обсудили еще один нас впечатливший момент. Там за столиком у окна несколько девушек сидело, на птичьем участке. Молоденькие, веселые, в сравнительно чистых халатах – пили чай и ели бутерброды. И щебетали. На этом месте обсуждения мы пришли в магазин, взяли по полбанки на рыло без закуси (есть никто не хотел) и вынесли свое суждение:

Ко всему, сука, человек привыкает. Поначалу, поди, страшно им было, тошнило, коленки дрожали. А потом привыкли, конечно. А чего – работа, подруги, зарплата, да кругом все такое же делают, а коллектив нормальный, и о семье девкам думать надо, да залетел кто-то обязательно, и одеться хорошо охота – жизнь, в общем. Ко всему привыкнешь. Нам-то поначалу тоже в горах неуютно было. Холодно, мокро, барана долбаного через притор не протолкнешь. А потом втянулись – и ништяк, отлично жили, ребята, ничего трудного. Ну – за то, что хорошо дошли!

И вообще: мясо есть любишь? – а кто в убойном цеху работать будет?

…Через пять лет я работал на промысловой охоте в тундре. А летом полярным коротким идет сезонный отстрел дикого северного оленя – тогда его на Таймыре много было. Говорили, что оленина по высоким ценам идет на экспорт во Францию – диетическое мясо, экологически чистое и нежирное.

Набитых оленей бригада должна сразу освежевать и туши повесить под навес, а ливер раздельно в ящики; шкуры пересыпать солью и сложить в стопки; все подготовить к вывозу вертолетом. Иначе испортится.

Голова отдельно, рога у быков вырубить отдельно, языки вырезать и сложить отдельно, брюхо взрезать и вынутые кишки выбросить в вырытую яму, камус с ног снять, шкуру ободрать и так далее – ну, процесс. Для головы – топор, на остальное – небольшой нож.

И когда в первый раз ты это делаешь – подавляешь тошноту и внутреннюю дрожь. Страшновато, жутковато, противно и не хочется. А куда денешься? Назвался груздем – полезай в кузов. Рядом бригада, и никто удовольствия от этого занятия не испытывает. А молотят! Олень пошел – лови день!

Через две недели – эмоций ноль. Тяжелая работа. Лимфа разъедает малейшую царапину на руках. Поясница болит – внагиб работаешь потный на ветру. И сноровисто так молотишь – раз! раз! раз! следующий.

И вдруг в какой-то момент, когда мы разогнулись перекурить, я поймал себя на страшноватой мысли. Что сейчас, поднаторев и втянувшийся – я мог бы точно так же разделать человека, причем живого. Под шею подложить чурочку, подвинув ее за специально вбитую скобу. Стукнуть по шее топором, голову отложить в сторону. Зажав меж двух пальцев кончик ножа, вскрыть брюхо и выпотрошить. Рассекая лезвием связки, по локтевым и коленным суставам отделить конечности. И никаких эмоций.

Вдруг я понял работу палача. Топор, плаха, туша, ничего особенного.

Других не спрашивал, не знаю. Такие мысли от себя нормальный человек гонит. И я гоню, а память хранит.

Не думаю, что я особенный. Может, воображение почувствительнее. Работа-то была вполне даже обычная.

После того сезона я завязал с охотой. Любой. Зачем же их убивать. Ты его можешь – а он тебя нет. И жизнь твоя от этого прокорма не зависит.

А еще помню краткую злобу, с которой один из наших ругал мертвого олененка, если нож уже тупился или провел им не там. Он его убил – и он же его ненавидит. Ну, чтобы дело и чувство соответствовали друг другу.

…Вот эти девочки с бутербродами в убойном цеху, ни разу не садистки, вот это чувство палача над разделанным оленем – они как раз иллюстрируют очень наглядно, как не только мировоззрение человека определяется его образом жизни, социальной ролью и корпоративными ценностями – но даже его мироощущение, его эмоциональный комплекс как реакция на внешнюю информацию – зависят от дела, которым человек занимается, от его группы и цели.

Готов повторить: человек есть приложение к его делу. И его мировоззрение – информационное обеспечение психического здоровья, цельности личности, что необходимо для эффективного функционирования при выполнении дела.

Твоя жизненная задача – это и есть ты.

(P. S. Когда Ханна Арендт в «Банальности зла» описывает будничную деятельность и житейские мотивы функционеров гитлеровской машины уничтожения – она лишь честна и добросовестна: но эта добросовестная честность была воспринята общественностью, полагавшей идеал гуманизма сущностью человека, – была воспринята как философское откровение. Элементарную правду человеческой натуры, если нельзя ее опровергнуть, – можно подать как открытие. Что называется – врать меньше надо себе и другим, не воображая желаемое действительным.)

Суворов

Знаменитый историк и писатель Виктор Суворов, он же профессиональный разведчик Владимир Богданович Резун, совершил поступок масштаба редкого, глобального. Он в одиночку перевернул устоявшееся мировое представление о причинах и начале величайшей из войн человечества – Второй Мировой. Такое деяние обычно именуется научным подвигом.

То есть с 22 июня 1941 года – дня нападения фашистской Германии на Советский Союз – и по сию пору исключительно и именно Германия, ее агрессивная политика и человеконенавистническая идеология, считалась виновником Второй Мировой. С Германией боролись союзники – СССР, США, Франция и все страны Британского Содружества: весь прогрессивный мир. Они повергли фашизм и осудили его Международным трибуналом в Нюрнберге: американцы, русские, англичане и французы. И главных фашистов повесили.

Немцы с 1939 года напали на Польшу, Данию, Голландию, Норвегию, Францию, Югославию, Грецию, и в конце концов на Советский Союз. Неготовый же к войне Советский Союз, первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян, войны боялся, пытался избежать, даже заключил с Гитлером мирный договор, который тот нарушил. И поначалу Советский Союз, конечно, терпел поражения в войне и отступал, потому что врагов было больше, техника у них была лучше и ее было больше, и они напали неожиданно.

Вот эти полувековые представления мировой общественности и всех историков Суворов опрокинул и разрушил. Причем исключительно фактами – конкретными и доступными.

Позвольте, сказал он, с 1 сентября 1939 года Германия захватила те-то и те-то страны с совершением таких-то военных действий. А СССР в тот же период, заключив с ней договор, захватил такие-то и такие-то страны с проведением таких-то военных действий: Финская война, аннексия Карелии, Эстонии, Латвии, Литвы, восточной части располовиненной с Германией Польши и Бесарабию с Буковиной у румын прихватила.

Вот сколько сил и техники было на 22 июня у немцев – и сколько у нас: танков и самолетов у нас больше в шесть раз, причем новейших образцов столько, сколько половина всей немецкой техники, где таких образцов вовсе не было. А личного состава столько же, а через неделю – вдвое больше, чем у немцев.

А вот как росла численность Красной Армии в 1939–1941 гг., а вот сколько новых частей было сформировано и каких.

А вот как передислоцировались наши войска в эти два года, особенно в предвоенные месяцы.

Немцы скрытно сосредоточились на нашей границе – а мы еще раньше скрытно сосредоточились на немецкой границе. Причем так скрытно сосредоточились, что по сей день ни в одном историческом труде нельзя прочесть, где же были дислоцированы советские войска, и какие именно, и сколько их вообще было, и когда они прибыли в места дислокации. А главное – с какой задачей они там расположились? Архивы засекречены. Карты засекречены. Не время еще раскрывать нам те секреты, товарищи.

Суворов в одиночку проделал этот гигантский труд, вылавливая информацию по крупицам из разных статей и многочисленных военных мемуаров. И сложил мега-мозаику – Вооруженные Силы СССР в 1939–1941 гг. Рост численности и вооружений, передвижения, резервы.

Сначала этот подкоп под мировую историю блокировали, как могли. Потом сенсация прорвалась, и раздался вопль негодования профессиональных историков. А эхом – ругань и стон честных обывателей. Так что, мы все идиоты?! Ну, идиоты не идиоты, но как дети или пьяные: что-то видим – а зачем и почему понять не можем.

Однако в начале 90-х военные архивы чуток и ненадолго раскрыли, и выкладки Суворова подтверждались документально.

И теперь существуют две версии начала Второй Мировой войны.

Версия первая – суворовская: СССР готовил освободительный поход на Европу с целью установления социализма. Он приготовил горы оружия и милитаризовал всю страну. А оккупант Европы смутьян Гитлер действовал ему на руку: ослабить Европу и заставить мечтать об освобождении. Но – Гитлер понял подготовку удара ему в спину и ударил первый, чтобы спасти себя. Почти совсем готовая к нападению, но не готовая к обороне Красная Армия терпела сокрушительные поражения 41 года.

Версия вторая – официально-шизофреническая: Советский Союз боялся войны и хотел ее избежать или оттянуть, поэтому он не верил предупреждениям о скором начале войны, но тайно сосредоточил огромные силы на границе, но запретил им поддаваться на любые провокации немцев, но накануне стал снимать колючую проволоку на границе, разминировать самими же заминированные пограничные мосты и начали отселять местное население из приграничной полосы: войну не ждали – но все чувствовали, что она скоро начнется! Но немцы напали неожиданно! И плана обороны страны у нас не оказалось. Ну как-то не нашли его нигде.

Официальная версия категорически опровергает Суворова в главном: ну допустим даже, вы правильно все написали, кроме одного – не хотели мы нападать первыми, нет, никогда! А почему тогда война стала неожиданной, если Москва уже фронты образовала и полевые командные пункты подготовила? Ну, это они на всякий случай. А проволоку зачем снимали? Это местная глупость. А войска зачем в приграничных лесах спрятали? Ну, чтоб усилить границу на случай нападения. А гигантские склады боеприпасов и ГСМ прямо у границы зачем? А вот это головотяпство, Сталин армию-то обезглавил перед войной.

То есть:

Версия первая: СССР был отлично готов к наступательной войне, и Сталин не верил, что гораздо более слабая Германия нападет на своего союзника-поставщика СССР, ввязавшись в губительную войну на два фронта. Но Гитлер сыграл ва-банк, чтоб не попасть под Сталина, если тот ударит первым – а подготовку СССР к войне вовсе скрыть было невозможно.

Версия вторая: все советское командование во главе со Сталиным были идиоты, ибо с точки зрения обороны их действия выглядят дико. Они провели скрытую мобилизацию, подготовили мобилизацию общую, напечатали военные плакаты и написали военные песни. Они перебросили к границе в два эшелона практически всю армию. Но ничего не понимали ни в планах обороны, ни в расположениях войск, ни в строительстве укреплений, ни в боеготовности. Согнали толпы людей и горы техники к границе и запретили обороняться без особого приказа, чтоб не дай бог не рассердить Гитлера. Немцы всех и перемололи. Меньшим числом и меньшей техникой.

…Эти общеизвестные ныне вещи я кратко повторил здесь лишь с одной целью. Суворов, человек к жалобам отнюдь не склонный, биография не та, пару раз в разговорах посетовал мне на непостижимую, непробиваемую глупость ряда читателей вообще и историков в частности.

– Ты понимаешь, ну ведь все уже разложено; ну уже ставишь вопрос элементарно: граждане, послушайте, а если бы Гитлер не напал – мы так бы и были союзником фашистской Германии все десять лет действия Договора? Они бы продолжали завоевывать Англию, оккупировать всю Европу, готовить межконтинентальные ракеты на США, разрабатывать атомную бомбу – а мы поставляли бы им чугун, уголь, нефть, зерно, редкоземы для брони и бронебойных снарядов и поздравляли с днем рождения товарища Адольфа Гитлера, лучшего друга трудящихся немцев? Молчат!.. «Сталин знал, что Гитлер все равно нападет». Так построй оборону, заройся в землю, доведи до каждого план действий и передай кодовое слово при нападении. У нас была наступательная доктрина первого удара – так что вы крутитесь и изворачиваетесь? А вы что – не видите наступательного характера всей диспозиции? Ударные группы армий в выступах!

То есть. Очень ясно и логически мыслящий человек. Доводящий мысль до предельной простоты. Реконструировал по сотням тысяч деталей картину. Бесспорно достоверную. Которую невозможно опровергнуть. Можно уточнять отдельные частности, но именно отдельные частности. И эта картина, эта модель многосложной действительности, обладает абсолютной объясняющей силой. С точки зрения вот такого хода вещей, вот такой теории реконструкции все поступки, перемещения, изменения, приказы – все происходящее в два предвоенные года в СССР становится логичным, объяснимым, правильным, оправданным поставленными целями.

Традиционная официальная версия не объясняет ничего, оправдывая любую несуразицу глупостью командования и армейским головотяпством. Это как джокер в картах историка – шлеп из рукава: «А потому что глупость, чего еще объяснять».

И вот масса людей, да и подавляющее большинство историков – отнюдь не только российских – логичную и скрупулезно доказательную точку зрения Суворова не приемлют. Расклад простой: Гитлер сволочь – Сталин дурак. Гитлер агрессор – Сталин жертва. Гитлер-убийца сожжен – Сталин-союзник среди победителей.

Нацизм реабилитации не подлежит. Нюрнбергский трибунал пересмотру не подлежит. А что это значит? Что в любом столкновении нацизма с кем угодно всегда виноват нацизм – и значит другой прав. Нацизм всегда агрессор – и значит другой жертва агрессии. Агрессия – всегда плохо. Жертва – всегда хорошо, в смысле морально, в смысле жертва всегда права, а агрессор всегда неправ.

Уравнять в замыслах Гитлера и Сталина – значит Гитлера отчасти обелить. Как бы оба, если изолированно брать данный конкретный случай, виноваты в равной степени. А если принять ту – геббельсовскую, геббельсовскую! – точку зрения, что Гитлер хотел лишь обезопаситься от советского нападения, а Сталин хотел советизировать всю Европу – так ничего себе! Это что, вообще Сталин хуже Гитлера?!

Внимание.

Происходит когнитивный диссонанс.

Сталкиваются две взаимоисключающие мысли – две разные картины мира:

Картина первая: Советский Союз – жертва агрессии: мы мирные, честные, сильные, но доверчивые и не готовые. Хорошие мы, правильные, достойные! Но нас обманули, коварно перехитрили – и жестоко напали. Ну, а недостатки и просчеты у нас, конечно, были. Правда, значит у нас много идиотов и раздолбаев. Но подлецов нет!

Картина вторая: Советский Союз хотел ударить по Германии и взять под себя Европу. И тогда он действовал логично, правильно, эффективно! И хотел сокрушить фашизм и установить везде коммунизм – чего программно никогда не скрывал. Но в таком случае он коварный, жестокий, скрывает правду, это он начал 2-ю Мировую войну в большей степени, чем Германия, и уж в гораздо большей, чем Англия (которая, собственно, 3 сентября 1939 объявила войну Германии, чем и началась 2-я Мировая).

Резюмируя грубо: СССР был умен, силен и готов уничтожить фашизм – и был он при этом упрежденный агрессор, который спланировал, спровоцировал и фактически запустил самую страшную из войн.

Еще грубее: Советский Союз был либо глупый и хороший – либо умный и плохой. Честный дурак – или умный подлец.

И народы, победившие гитлеровский фашизм, утверждают: среди нас не было подлецов – ни умных, ни глупых! Борьба с германским фашизмом есть добро, и борцы – нравственны!

Групповая самоидентификация не позволяет большинству признать себя народом агрессивным, подлым и жестоким. Это противоречит моральной самооценке! Мы доверчивы, разгильдяисты и даже технически отсталы – ладно, это пожалуйста. Но подлы, лживы, коварны и жестоки – да ни за что!

Психологическая и мировоззренческая корпоративная истина – против объективной и нейтральной.

Моральная самооценка – против объективной, ей противоречащей.

И в результате? Человек и народ отвергают очевидную истину – если эта истина снижает его моральную самооценку, разрушает его самоидентификацию и его миропонимание.

Моральная хорошесть человека и народа есть стержень, вокруг которого выстраивается индивидуальное и групповое (народное) мировоззрение и миропонимание.

…Для обычного человека и группы понять – означает оправдать; понять – адекватно моральному приятию, согласию, добрению. Для обычного человека и толпы существует только то объяснение событий, которое служит к его чести – его оправданию, одобрению, моральному согласию, нравственному утверждению. Все действия СССР в связи со 2-й Мировой должны быть морально оправданы – ибо СССР сокрушил фашизм. Народное сознание воспринимает только дихотомию: черное – белое. Гитлер плохой? – значит СССР хороший! Все. Оттенков и полутонов человек толпы не понимает.

…Человеку говорят: твоя мать – шлюха, вот неопровержимые факты. Нормальный человек отвечает: ты мерзавец и лжец, моя мать добрая и честная женщина, заботящаяся обо мне, а тебе я заткну твою подлую глотку.

И если истина противоречит групповой самоидентификации – которая всегда позитивна! – то истина отвергается ради сохранения самоидентификации. (Каковая позитивная самоидентификация необходима социальной системе для существования, функционирования и выполнения объективной задачи.)

Поэтому пророк не должен удивляться ни побиванию камнями, ни костру, ни глумливой рецензии на книгу. Больно, конечно, обидно, досадно. Но логично.

Очевидность и неопровержимость истины отнюдь не гарантируют ни понимания, ни согласия с ней.

Интеллектуальный консерватизм есть отражение инстинкта морального самосохранения. Сохранить свой мир, дабы сохранить свою личность – свое функционирование в этом мире в согласии со своим пониманием и оценкой этого мира.

Любая интеллектуальная новация задевает внутреннее равновесие личностей, кто соприкасаются с этой новой, измененной информацией. А личности стремятся сохранить себя – свое внутреннее равновесие, свой мир и себя в нем!

Светает; страшно перечесть; кому порукой ваша честь?.. Если ты объявил хорошее плохим – и тогда с гениальной ясностью открылась картина мира, прежде запутанная, непонятная и туманная – аплодисментов не будет. Скандал – да, страшенный. А оваций – не дождешься.

Кстати, Дарвина многие мечтали сжечь. Ничего, Ламарк просто умер забытый в нищете.

Человек и толпа ненавидят и отвергают истину, которая ломает их картину мира. А особенно если она рушит их мировоззрение и лишает смысла их убеждения и саму жизнь.

Это не только ко Второй мировой относится. Вообще ко всему. Но сразу трудно принять это.

Гений и толпа

в смысле согласия-несогласия информации

Социум по факту должен иметь единообразные точки зрения по основным предметам. Это единое мнение уже не есть вопрос рационального подхода – но символ веры, знак единства, причастности к социуму.

Мнение, соответствующее принятому – это маркер системы распознавания «свой – чужой». А когда свой вдруг оказывается при выяснении мнений чужим – это явный гад и предатель.

Явление это носит объективный характер. Значимость объединяющего факта может быть абсолютно условна. Наилучший пример – футбольные фанаты. Какая команда в какую игру – не один ли хрен?! Но – отыскать достоинства у своего и недостатки у чужого.

Единство объединяющего мнения – это информационный уровень самоструктуризации социума из аморфной массы в ориентированный коллектив. Это момент самоусложнения социума – а самоусложнение носит характер природный, естественный, вселенский.

Итак. Вот есть некое принятое в стране и народе мнение. Как правило – насчет исторических событий. Как правило – к славе данного народа и в некоторое посрамление народа-врага-партнера.

Завышенная коллективная (групповая) самооценка и косметическая ложь в истории – это нормально. Но сейчас мы о другом. О степени устойчивости устоявшейся оценки.

Самый общий пример – образ матери. Самый родной, первейший, начальный человек, воплощение любви, заботы и самоотверженности. Это воспринимается инстинктивно в первые же дни, недели, месяцы жизни. Далее мать может оказаться плохим человеком – но базовое отношение первично, остается. Если же мать порочат со стороны, уличают другие в дурных поступках – это чужое мнение не только отвергается, но оскорбительно. Плохо отозваться о твоей матери – оскорбить тебя и показать себя в твоих глазах дерьмом и врагом; если это правда – то еще хуже: тем больнее оскорбление, тем непримиримее неприязнь.

Спор футбольных фанатов – тут предмет объективно безразличен, ибо суть – в приверженности корпоративной ценности и более того – корпоративной истине.

Внимание! —

Корпоративная ценность имеет свойство укореняться и принимать качество корпоративной истины. О-па?

Итак.

Когда речь идет об истории народа – ее славе и достижениях – мы имеем дело с корпоративными ценностями. Высокая групповая самооценка поднимает нас в собственных глазах. Дает основания гордиться собой, быть довольным, удовлетворенным, уважать себя. Мы убеждаемся в высокой степени своей групповой самореализации.

Кроме того.

Есть набор качеств, которые всегда ценятся и которые каждый (если судьба позволяет) народ хотел бы иметь:

Сила. Благородство. Ум. Стойкость. Честность. Верность. Выносливость. Трудолюбие. Храбрость. Мужество. Бесстрашие. Великодушие. Бескорыстие. Щедрость. Талантливость. Изобретательность. Красота, кстати. Доброта.

А есть качества вроде бы мешающие народу, но простительные, проистекающие из продолжения его благородных достоинств:

Наивность. Доверчивость. Простота. Терпение. Верность договору даже вопреки собственным интересам.

А есть недостатки, которые народы склонны себе прощать:

Лень. Безалаберность. Мотовство. Легкомыслие.

Теперь – немного о прошлом: II Мировая война и СССР.

Удивительно, казалось бы:

Уже смирились с тем узнанным, что был Красный Террор, что уничтожили интеллигенцию, дворянство и духовенство. Что раскулачили и выморили всех трудолюбивых и умелых крестьян в коллективизацию. Что уничтожили перед войной всю армейскую верхушку. Что расстреляли в 1937–1938 гг. 800 000 человек, уничтожили всю старую партию Ленина, сгноили несколько (сколько?..) миллионов людей в лагерях. Что был страшный Голодомор. Но!!! Признать, что расстреляли 20 000 польских офицеров – трудно! Не может быть! Вот уж это – клевета! Разум отказывается верить.

Почему?.. А потому что информация новая – это раз. И потому что со зверствами внутренней политики народ смирился – «репрессии были неизбежны при индустриализации». А вот зверства во внешней политике – мы не приемлем! Ибо в целом мы – наследники СССР – хорошие! Честные! Благородные! Гуманные! Не смейте клеветать.

Что мы делали сами с собой – это наше внутреннее дело. И мы признали ошибки и преступления. А вот обвинения со стороны, от других, от чужих, что мы над ними преступления совершали – это совсем другое дело. Это как бы возлагают на нас на всех коллективную ответственность: русские против поляков или русские против финнов. Это вызывает у нас моральное отторжение. Это нам очень неприятно от вас слышать, что-то очень поганое есть в ваших обвинениях, марающее нашу национальную честь и гордость.

Обвинение извне наносит ущерб нашей групповой – и через то индивидуальной – идентичности. Типа: хоть лично ты и хороший парень – но вообще вы, русские, сволочи.

Вроде как у Пушкина: ругаю свое отечество, но от иностранца слышать такое досадно. А потому что Пушкин сам был часть отечества. И когда он ругает – он себя от дряней отделяет. А когда иностранец ругает – он говорит: «Вы. У вас. У русских». И Пушкин причастен. А он не дрянь! И вот эта семантическая разница употребления личных местоимений первого и второго лица «мы – вы» – она болезненно задевает: ты с ближними тоже попадаешь под раздачу.

За ГУЛАГ отвечает проклятое НКВД. А вот за расстрелы поляков или зверства в Германии отвечает вроде как весь народ или вся армия. А вот тут мы не согласны. Хотя не успеваем разобраться в психологических причинах своего отношения.

Системная правильность и оправданность своего социума по сравнению с другими и при столкновении с другими – это важнейший и глубочайший архетип человеческого сознания. Я бы даже рискнул сказать – коллективного бессознательного.

Поэтому. Когда Суворов говорит, что СССР хотел напасть на Германию. То. Вопреки логике. Вопреки тому, что фашизм был наш враг, а союз с ним был дипломатическим маневром. Вопреки тому, что неизбежность войны была понятна всем, и Сталину в первую очередь. Вопреки тому, что предоставлять смертельному врагу инициативу в войне – то есть позволять ему нанести первый удар по нашим войскам и нашей территории – есть преступление перед своей страной и страшная стратегическая ошибка. Вопреки тому, что удар Германии по нашим изготовленным к нападению, но не готовым к обороне войскам – снимает упреки в неумении воевать, в плохом вооружении и необученности войск. Вопреки тому, что такая точка зрения есть спасение нашей чести, нашего умения думать, работать и воевать. Вопреки всему! – Народное сознание против.

Ибо архетип: мы миролюбивы, мы никогда ни на кого не нападали первыми, мы гуманные, мы всегда за мир. А иная точка зрения – пачкает нас в собственных глазах. Мы не можем быть агрессором! Ни за что!

А ударили по Японии? А она плохая, лелеяла замыслы, а мы во исполнение союзнического долга по договору с нашими союзниками.

А напали на Финляндию? Мы не могли же допустить, чтобы так близко от города Ленина! Предлагали им другую территорию, а они не захотели отдать нам Карелию.

А Прибалтика? А у них произошли революции, их народ сам к нам решил присоединиться. И вообще в начинающейся войне – не мы, так немцы бы их оккупировали.

(И точно так же оправдывали и одобряли бы нападение СССР на Германию: мощная государственная пропаганда создала бы миф о праведности и необходимости этого шага, и народ верил и гордился собой и своей мудрой, сильной, правой страной!!!)

Моя страна – всегда права, хорошая и миролюбивая.

И никакими аргументами ты не перешибешь социальный инстинкт. А социальный инстинкт повелевает защищать свой социум и ставить его выше прочих. А на вербальном уровне информационного аспекта – социальный инстинкт проявляется в отрицании всего, что не соответствует положительному образу своего социума в глазах личности. Все! Это – инстинкт. А убеждения – это оформление инстинкта на уровне логики, и только.

В определенном смысле социальный инстинкт можно назвать консервативным. Все за одно – и все сохраняют то, что уже есть, победило ранее врагов, препятствия, иные мнения, причем неоднократно. И вот – придерживаясь наших истин и наших ценностей, мы тут живем, и неплохо живем. И наша неплохая жизнь – наилучшее доказательство истинности наших взглядов.

Консерватизм обеспечивает устойчивость системы.

Но. Все течет, все изменяется. Появляются новые вызовы, надо приспосабливаться к новым условиям существования. Зреет готовность к социальной мутации. К эволюционному изменению социума.

Мутанты – это кто? Инакомыслящие. Те, кто хотят странного. Блаженные, психи, чудики, люди с вывихнутым мозгом. Почти все их прожекты – бред, ерунда, фигня, плоды ошибок и психических сдвигов. Ан светит малый процент здравых суждений! В этом безумстве есть, однако, своя логика и расчет.

И когда социальная система близится к неустойчивому состоянию, и трещит каркас мировоззрения, и жутковатый лик Непонятного высовывается из обломков вчерашнего благополучия – вот тут вперед выходит укротитель, фокусник, объяснятель и созидатель, и возглавляет очередную Перестройку цивилизации: науки, политики, культуры. Еще вчера он был незаметен – а если заметен, то осмеян и оплеван. Но История делает поворот – и он оказывается впереди.

Строго говоря, это и есть гений. Гений – это человек, для которого истина социума, большинства, консервативная и корпоративная истина – не более чем информация к сведению и размышлению. Но отнюдь не указатель на дороге, и не поляна, обвешенная запретными красными флажками.

Гений – это самостоятельность, наглость, скептицизм, неудовлетворенность. И принципиальное отрицание запретного и невозможного.

Гений – это принципиально новое решение проблемы.

Нонконформисты, нигилисты, скандалисты и фантазеры – это грядка, где с кучей навоза перемешаны жемчужины. Как зерна истины, они дают всходы будущего.

Пророк – это тот, кто видит истину, заслоненную от толпы стеной, построенной вчера и не дающей идти дальше.

Короче и проще: социуму необходимо меньшинство, которое адекватно воспринимает информацию и транслирует ее большинству. Чаще всего большинство уничтожает дестабилизирующее меньшинство – из инстинкта самосохранения. Но социум всегда продолжает генерировать из своих недр это меньшинство! Потому что обратная связь со средой системе (социальной) также необходима. Иначе косный социум не сумеет разглядеть изменения, не приспособится к ним и погибнет.

Так что с корпоративной, социальной точки зрения, гений – это информационный урод. Он не так видит и не тому учит.

Хула и травля – знак качества для пророка.

Травля – это налог на гениальность. Гений всегда перечит толпе. А пуще всего толпа мстит тому, кому вчера поклонялась. Так сказать, чувство меняет знак, сохраняя силу.

Дуализм, понимаешь. Диалектика, опять же. Единство и борьбе противоположностей. В том числе – двух противоположных истин, которые равно необходимы.

…Гераклит из Эфеса, сын царя и потомок основателя города, отказался от власти, сбросил багряный плащ, швырял грязью в неразумных сограждан, удалился в горы, и никто не знает, велел ли он похоронить себя по зороастрийскому обряду, или обмазался перед смертью навозом как средством от водянки.

Ленин и мумия

Сидели мы вечером на кухне тесной и теплой компанией недавних выпускников университета. Ныне – сторублевых учителей и мэнээсов. Середина семидесятых за окном стояла, самое что ни на есть брежневское время – тихо, глухо и стабильно, как мухе в тесте.

И говорили о том, что так дальше жить нельзя. Тотальная ложь, любая инициатива давится, границы в мир закрыты, цензура обезумела, КГБ ловит ведьм, перспективой не пахнет. Но вспыхивали и встречные патриотические голоса: бесплатное образование, гарантированная сторублевая работа хоть где, бандитизма у нас нет, а человек человеку брат.

Углубились в истоки, помянули родной Ленинград как «люльку трех революций», и черт меня дернул за язык насчет того, что почитать святыней державы мумию вождя в мини-пирамиде посреди столицы – это вообще-то диковато, если вдуматься: архаика египетская!

Акустическое пространство разделилось на краткое ржание меньшинства и глубокое молчание большинства. Затем одна наша девочка, уже мать двух детей и член партии, отреагировала с внутренней дрожью в голосе, что она никогда не воспринимала Ленина в Мавзолее как мумию. И звучало внутри того голоса, женского, материнского, что я ей друг, но чужого сдала бы куда надо с такими мыслями и мировоззрением враждебным нам и чуждым.

И тут муж ее, также коммунист и перспективный молодой офицер, крякнул, закурил и пробурчал в мою защиту: но ведь действительно мумия, а что ж это еще такое. И в воздухе сгустился семейный конфликт на ровном месте.

Девочка-жена-коммунист чуть не заплакала. И сказала, что оно, может, и так, но все-таки не так. И для миллионов людей, и сотен миллионов во всем мире, это не мумия, хотя физически, материально, может и так – но духовно совсем не так! А это гений, который освободил народы и указал путь к равенству и счастью всех, кто трудится, а об этом люди тысячи лет мечтали, а Ленин своим великим гением это сделал, и мы все ему обязаны, живя в стране, которую он создал и его ученики.

Тогда все вспомнили бессмертный тост разведчика «За нашу победу!», чокнулись и выпили, и проехали скорей подальше это политическое место. Ну, чтобы одни не выглядели дураками, а вторые предателями, потому что все мы друг друга любили.

Из этого следует мораль первая. Главное – дать происходящему нужное название. А там – хоть ковер из мечети выноси, как говорят наши башибузукистые друзья турки.

Мораль вторая. Любой предмет можно по-разному назвать и соответственно рассматривать и расценить его с разных сторон.

Мораль третья. Мы рассматриваем и расцениваем объект с точки зрения собственного мировоззрения и в своем информационном поле приводим его в системное соответствие, в системное единство со всей своей картиной мира. Мы находит такой угол зрения, такую перспективу, чтобы объект гармонично вписался в общую картину нашего мира.

И если объект вдруг подадут нам неожиданной стороной, окрашенным не в те слова, получившим непривычный смысл – он не лезет в нашу картину мира, не соответствует, не гармонирует с окружающими конструкциями! И мы выбрасываем его вон, как не подошедший камушек мозаики, не того размера стекло витража, не встающую на место деталь Лего.

При столкновении и несоответствии частного с общим – человек, естественно, стремится прежде всего сохранить общее. И если частное его нарушает – самое простое решение выкинуть это частное вон. Чтоб не мешало. Не рушило конструкцию мира.

Назвать Ленина в Мавзолее мумией – означает покуситься на все мировоззрение советского коммуниста-ленинца. Качнуть все устои, усомниться во всех истинах. Посягнуть на его убеждения и весь его мир. Это все равно что в косвенной форме назвать его дураком с ложными убеждениями и ошибочным мировоззрением, и работает он на неправильное и ненужное дело, и жизнь его бессмысленна получается и даже вредна тогда.

За это муж-офицер лет на сорок пораньше меня бы расстрелял лично. Но тут Хрущев с 20-м Съездом и Брежнев с либерализмом уже расслабили народ, отравили скептицизмом…

Мне что представляется интересным и примечательным в том мелком случае? Наготу простейшего противопоставления. Да – Ленин мумия. Но нет – он не мумия!

Человек не хочет принимать слово, которое стилистически противоречит его картине мира. Он согласен с этим словом, с его семантическим наполнением – со смыслом то бишь, со значением его. Он согласен, что это так! Но он не согласен! Нельзя этим словом характеризовать объект – эта характеристика неприемлема! Хотя верна. Но не верна! Потому что стилистический оборот слова разрушает картину мира этого человека.

В результате?

Человек не может воспринять информацию об объекте, если эта информация противоречит его мировоззрению.

Искренне не может! Такова психология личности и такова социальная психология. Так устроено наше сознание и подсознание.

Предварительные итоги

Информационное пространство, в котором мысленно (и эмоционально, это очень важно) пребывает человек, не является единым, цельным и полностью взаимосогласованным. Нет.

Оно не цельно, разломлено на два или более измерения, отчасти фрагментарно. Его измерения, плоскости, аспекты – кое в чем не согласованы, более того – противоречат друг другу; более того – автономны.

Человек живет в нескольких информационных мирах, пребывает в нескольких разных информационных сферах.

Мир первый – личный опыт. Видит своими глазами, слышит своими ушами, чувствует на собственной шкуре. Это его семья, его родители и его класс в школе, его квартира и его двор, его друзья и знакомые. Позднее – его дети и сослуживцы, начальники и подчиненные, продавщицы и официанты, партнеры и защитники. Правит им в этом мире его личный прикладной интерес, семейный инстинкт, тяга к комфорту, эгоизм, но и чувство справедливости. Этот мир человек знает конкретно, и в своих знаниях уверен. Свою конкретную выгоду и невыгоду понимает ясно, а правду от лжи отличает легко. Это мир эмпирической информации, познаваемой непосредственно чувствами субъекта и анализируемой его собственным разумом.

Мир второй, более общий – мир групповых представлений и отношений. А эти групповые представления и отношения базируются на групповых интересах, связаны с групповыми интересами, с существованием и утверждением своей группы. Самый простой пример самого элементарного уровня – в споре двух семей жена всегда на стороне мужа. Каждая из двух семей видит спорный объект (процесс) с точки зрения собственной аргументации – а аргументация определяется интересом (хотя и корректируется представлением о справедливости). А уж спор двух бригад – это кого лучше обеспечили и кто получил легче задание. Мир второй – это мир корпоративных истин: здесь мои друзья, коллеги, партнеры, мы одна команда, я их знаю и верю им, они хорошие проверенные ребята – а другая команда мне мало известна, от них всякого ожидать можно, во все их нюансы и аргументы я вникнуть не в состоянии. Конечно, я верю своим, а не чужим. Со своими все понятно – а чужие мало ли чего захотят и заявят. Социальный инстинкт заставляет человека принимать корпоративную истину в случае конфликта представлений между группами.

Мир третий – это мир мой и моей команды в общем смысле, на уровне Большой Группы – страны, народа, религии. Я не знаком с моим президентом и министрами, депутатами парламента и генералами, но мы с ними в одной большой команде, в одном большом мире, вместе проходили войны и стройки – пусть на разном уровне, но одной страной и в одно время – и в общем я им верю. Как же не верить. Они умные и сильные, раз так высоко пробились и рулят. У нас общие враги, общие интересы и цели – одна страна ведь! Мне говорят о них хорошее – и я верю, ведь мы вместе идем к цели и так далее. В этом третьем мире представлений работают уже социально-центростремительные силы. Человек инстинктивно стремится быть частицей общего могущества. А для того необходимо и представления иметь общие. Ибо в основе представлений – «это моя родина, моя страна, мой народ, мы – свои, и хотим мы всего хорошего и справедливого, для того и начальники».

Мир четвертый – это уже мир полностью внушенной информации, наведенной, сообщенной, принятой на веру, потому что лично ты и твоя малая группа проверить это опытом никак не могут. Земля вращается вокруг Солнца. Иисус воскрес на третий день. Олег прибил щит к вратам Царьграда. Православная вера истинная. Ленин был самый гуманный из людей. Советский Союз последовательно проводил миролюбивую политику, пока не подвергся коварному и неспровоцированному нападению Германии. Это как? Это лекции, книги, учебники, пропагандисты, кино и газеты, авторитетные люди сказали и повторили много раз – и сложили тебе общую картину мира. А в Германии говорили: арийцы выше всех, все зло от евреев, славянских унтерменшей надо рассортировать как слуг, а Советский Союз готов коварно напасть и нас уничтожить. А радикальный ислам учит: растленный Запад надо стереть и создать всемирный халифат. А либералы говорят: любое насилие недопустимо, а люди все равны.

Повторим – сферы информационных миров человека:

мир личностный

мир групповой

мир большой группы

мир общий, научный, идеологический, абстрактный.

Вот в единстве и противоречии этих информационных миров человек не просто существует, но определяет свое мнение по каждому поводу. И что характерно – все четыре мира, четыре информационных измерения – должны гармонически совмещаться в его сознании. Ну, если столкнутся. Вот если случится повод столкнуться двум или более информационным измерениям – сознание человека должно их примирить и в данной точке совместить воедино. Иначе будет когнитивный диссонанс, то есть несовпадение одновременных представлений о предмете, то есть раздвоение сознания, то есть шизофрения просто. А этого вот нельзя!!

Сознание человека устроено так, чтобы он мог действовать максимально эффективно. А для этого по любому вопросу должно быть принято верное решение – то есть самое эффективное решение. А самое эффективное – есть единственно правильное. Потому что в инстинкте прежде всего – выжить и победить! Любое отступление от этой линии поведения – ошибка! Даешь единственное решение – оно же спасительное, верное, победное!

И все варианты решений, мнений, возможностей и вообще картин мира человек сводит к двум: верная – и не верная. Одна – верная, все остальные – не верные.

Если человек, советский крестьянин, скажем, колхозник, осознает, что его жизнь в принципе беспросветна, рабская они и нищенская, и иной быть не может – он или удавится, или сопьется, или уйдет в бродяги, или бунт поднимет от отчаянья. Но в любом случае государство, которое обеспечило ему такую жизнь, возненавидит лютой ненавистью. И уничтожит при первой возможности.

Но если фильм «Кубанские казаки» и лектор райкома партии объяснят, что вообще в колхозах жизнь прекрасная, а вы вот здесь плохо работаете, и поэтому плоховато пока живете – у человека наступит мир в душе. Раб поверит в близкое счастье, которое уже настало у других. И миф ему будет дорог! Ибо обеспечивает душевное здоровье, спасает от сумасшествия и депрессии безысходной: ведь не рыпнешься…

Наведенный лживый мир может быть предпочтен правдивому личному – если обеспечивает душевный комфорт и положительные эмоции. Если ты не можешь изменить свое ужасное положение – ты должен поверить, что оно не так ужасно, выход есть и близок, жизнь прекрасна и справедлива, вот только еще немного потерпеть и получше поработать!..

Человеку не нужна правда, от которой ему хуже живется и он впадает в депрессию, потеряв смысл жизни. Он ее ненавидит! Он воображает правдой ложь, если ему так приятнее живется. Короче – да! давно знают! человек верит в то, во что хочет верить! А хочет он верить в то, от чего ему лучше, приятнее, комфортнее, веселее. Чтоб уважать себя и жить хорошо.

…Парадокс в том, что собственный опыт, личную информацию, человек ставит в результате конфликтов ниже всего. Групповую – над ней. А самую абстрактную научно-идеологическую информацию – выше всех.

И тогда строится четкая вертикальная линия: мои труды и страдания – в числе групповых, им подчинены и так имеют смысл, а групповые труды и страдания – в общем объеме самых общих и абстрактных, идеологических и научных.

Тогда – что? Тогда, меняя что-то в самых общих информационных конструкциях – ты вертикальный луч оттуда сверху и до моего низу смещаешь с фокуса, и я уже не попадаю под генеральную линию этого луча, мои труды и тяготы, мечты и победы были мимо главного хода дел, что ли?!

Я отрицаю правду, которая отрицает мой мир и смысл моей жизни.

Но мы продолжим.