Онлайн чтение книги Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Чанхва и ее сестра Хоннён

Случилось это в Стране утренней свежести, что лежит на востоке[319] Страна утренней свежести.  — Так переводится название Кореи — Чосон; на востоке  — по отношению к Китаю. у моря, во времена славного короля Седжона. В уезде Чхольсан провинции Пхёнан жил человек по имени Пэ Муён. Потомственный янбан, он всю жизнь провел в должности правителя волости и слыл человеком благородным и состоятельным. Лишь одно печалило правителя с супругой: не было у них сына — продолжателя рода.

Однажды супруга правителя волости, госпожа Чан, утомившись, прилегла отдохнуть, да и заснула. И привиделся ей сон, будто спускается с облака небожитель и преподносит ей цветок. Только протянула она руку, чтобы взять его, как поднялся ураган, цветок на глазах превратился в фею, приблизился к ней и... растворился в ее теле.

В изумлении пробудилась госпожа Чан. «Это добрый знак, как сон о муравьином царстве Нанькэ!» — подумала она и, позвав супруга, радостно поведала ему обо всем случившемся.

Выслушав ее, тот воскликнул:

— Видно, Небо смилостивилось над нами и дарует нам сына!

И действительно, с этого дня госпожа Чан почувствовала дитя под сердцем. Радости супругов не было конца. Прошло десять лун. В одно прекрасное утро комната госпожи Чан наполнилась благоуханием и на свет появилась чудесная девочка, совершенная и лицом, и всем обликом. Счастливые родители не могли нарадоваться на малютку; они нарекли ее Чанхва, что значит «Роза», и стали лелеять, как сокровище.

Минуло несколько лет, и госпожа Чан вновь понесла. День и ночь супруги молили Небо даровать им сына; когда же через десять лун снова родилась девочка, они окончательно впали в уныние. Однако делать нечего — пришлось смириться. Новорожденной дали имя Хоннён, что значит «Алый Лотос».

Родители любовно растили дочерей, неустанно заботились о них. С годами Чанхва превратилась в прелестную девушку, пленявшую всех не столько своей красотой и грациозностью, сколько примерной дочерней почтительностью.

Но счастье в доме Пэ Муёна оказалось недолговечным — госпожа Чан внезапно заболела. Отец со старшей дочерью заботливо ухаживали за больной. Готовя лекарство, Чанхва всякий раз молила Небо вернуть матери здоровье, но госпоже Чан день ото дня становилось хуже, и уже не оставалось никаких надежд на выздоровление.

Однажды, когда вся семья была в сборе, госпожа Чан обняла девочек и, обращаясь к супругу, заговорила:

— Видно, много грехов совершила я в прошлом рождении и недолго осталось мне пребывать в этом мире. Но тревожит меня сейчас и будет тревожить на том свете лишь одно: кто позаботится о моих дочерях? Позвольте же мне изъявить мою последнюю волю... Если вы, дорогой супруг, женитесь вторично после моей смерти, у вас появятся новые заботы... Но, прошу вас, помните всегда о справедливости, любите девочек, а когда они вырастут, выдайте их замуж в одну семью. И пусть их брак будет счастливым, как у священных птиц-фениксов. А я в царстве теней буду молиться за вас, буду «вязать вам травы».

Высказала госпожа Чан свою последнюю просьбу, глубоко вздохнула и отошла в небытие. Сестры, обнявшись, горько плакали — даже каменное сердце не вынесло бы этого печального зрелища.

Госпожу Чан похоронили на горе предков. Вне себя от горя, Чанхва тем не менее нашла в себе силы приготовить все необходимое для поминок и каждый день совершала жертвоприношения.

Со времени смерти госпожи Чан прошло три года, но печаль Чанхва и Хоннён не убывала, и они не переставали оплакивать добродетели покойной матушки. Все эти годы правитель волости помнил предсмертные слова жены, однако мысль о наследнике тревожила его по-прежнему, и он решил жениться второй раз. Охотниц выйти за вдовца не находилось, и пришлось ему взять в жену некую Хо.

Что за страшилище эта Хо: бульдожьи щеки, глаза — что два медных колокола, нос — кувшином, рот как у сома, волосы — свиная щетина, ростом с верстовой столб, голос подобен рыку дикого зверя, стан — в два обхвата! При этом сухорука, с толстыми ногами, с заячьими раздвоенными губами, а на лице словно черти горох молотили — смотреть страшно! Ну, а нрав у нее был и того хуже: во все совала свой нос и пакостила всем без разбору. И эта женщина стала женой правителя области, в первый же месяц зачала и вскоре родила ему одного за другим трех сыновей.

Правитель никак не мог привыкнуть к новой жене, постоянно горевал о покойной госпоже Чан и был по-прежнему привязан к дочерям, — день, проведенный вдали от них, казался ему вечностью. Возвратившись вечером домой, он прежде всего спешил к дочерям и, заключив их в объятия, плакал, неизменно повторяя при этом:

— Я, ваш старый отец, не могу удержаться от слез, когда вижу, как вы тоскуете по матушке.

Воспылала ревностью новая жена, задумала она извести падчериц. Разгадав помыслы супруги, правитель волости призвал ее к себе.

— Когда-то я был беден, — сказал он. — Но моя первая жена принесла в дом достаток, и потому сейчас мы ни в чем не нуждаемся. Все, что у нас есть, куплено на деньги покойной. Своим благосостоянием мы обязаны только ей. Как же ты смеешь плохо обращаться с ее детьми! Чем они тебе не угодили? Чтобы этого больше не было!

Но куда там! Разве могла эта коварная женщина отказаться от своих замыслов! После разговора с мужем она озлобилась еще больше и стала искать способ поскорее загубить Чанхва и Хоннён.

Как-то Пэ Муён, сидя с дочками, взял их за руки и заплакал.

— Я все думаю о вашей покойной матушке, — с печальным вздохом промолвил он. — Тоска не покидает меня ни днем, ни ночью. Как вы выросли! — продолжал он, успокоившись. — Как радовалась бы матушка, глядя на вас!.. Ну, а я, что ж... Одному было трудно, встретилась мне госпожа Хо... Я знаю, она вас не балует, тяжело вам приходится. Но я вас в обиду не дам.

А злодейка все слышала, и злоба переполняла ее. И вдруг ей пришла в голову мысль...

Позвав своего отпрыска Чансве, она велела ему поймать крысу. Она обварила крысу кипятком, выпотрошила, выдергала щетину и, обмазав кровью, придала ей вид мертвого человеческого плода. Тайком пробравшись в комнату, где спали падчерицы, она сунула «младенца» под одеяло Чанхва.

На другой день, заслышав шаги мужа, Хо поспешила ему навстречу, многозначительно цокая языком. Когда же он поинтересовался, что это значит, Хо принялась кричать во весь голос:

— В доме творится черт знает что! Вы всегда и во всем обвиняете меня. Но теперь я молчать больше не буду. Вы отец своим дочерям, а дочери не выказывают никакого почтения вам, оттого с ними и случается... Мне что? Я им не родная мать, не могу слова сказать — все терплю. Ну, а сегодня... Нет, вы только послушайте! Заметила я, что старшая не выходит из комнаты, думаю: наверно, с ней что-нибудь случилось. Вхожу и вижу — что бы вы думали? — мертвого младенца! Увидела она меня, растерялась — не знает, что и делать. Я только руками всплеснула — ну кто бы мог подумать! Хорошо еще, что только мы двое и знаем об этом! Вы же потомственный янбан! Если узнают люди, как мы покажемся им на глаза?!

Известие это как гром поразило Пэ Муёна. Вслед за женой он кинулся в комнату дочерей. Злодейка Хо приподняла одеяло Чанхва, взяла окровавленный «плод» и стала изливать потоки грязи на невинную девушку. Сбитый с толку, Пэ Муён чуть не лишился рассудка.

— Что же теперь делать? — в растерянности вопрошал он.

Тут злодейка пустилась на хитрость.

— Это ужасно! — зашептала она. — Но если мы убьем преступницу и таким способом заметем следы, глупые люди станут говорить, будто мачеха погубила ни в чем не повинную падчерицу. А если все оставить как есть — позору не оберешься. Нет уж, пусть я погибну, но...

— Что ты, что ты, — перебил ее испуганный муж, — я верю тебе... Нужно что-то делать... Скажи — что? Как ты скажешь, так я и поступлю с негодницей.

«Ну, настал мой час», — возликовала в душе Хо и, притворно вздохнув, сказала:

— Я хотела бы покинуть этот дом и тем самым отвести от себя подозрения, но раз вы так терзаетесь, я готова все стерпеть ради вас. И все-таки, если мы не избавимся от этой мерзавки, позор падет на вашу седую голову. Другого выхода нет. Нужно только все сделать быстро и в полной тайне.

Задумался бедный Пэ Муён, вспомнил слова покойной госпожи Чан, и тоска сдавила ему сердце. Но мысль о позоре дочери повергла его в гнев, и он стал спрашивать у Хо, как поступить ему с негодницей.

— Позовите Чанхва, — посоветовала та, — и прикажите ей сходить к дяде, вашему брату. С ней отправится мой Чансве и по дороге столкнет ее в Лотосовое озеро. Что вы на это скажете?

Выслушал муж, подумал и согласился.

А сестры тем временем крепко спали и даже во сне не переставали тосковать по покойной матушке. Где уж им было догадаться, что замыслила подлая Хо!

Среди ночи Чанхва проснулась — какая-то смутная тревога прогнала сон прочь, — и когда она услышала голос отца, поспешила на его зов.

— Отправляйся немедля к дяде, что живет за Лотосовым озером, — сухо промолвил он.

Чанхва поразил странный приказ отца. Испугалась она, заплакала.

— Никогда не доводилось мне покидать родительский дом, да и не знаю я, где живет мой дядюшка. Зачем отправляете меня темной ночью в неведомый путь?

— Я приказываю тебе: отправляйся с братцем Чансве! — вспылил отец. — Как смеешь ты мне перечить? Или отказываешься исполнить родительскую волю?!

— Я не смею ослушаться вашего приказа, — молвила сквозь слезы Чанхва. — Если вы того пожелаете, я умру, не задумываясь. Но ваше решение пугает меня: видно, кто-то по злому умыслу оклеветал меня. Я прошу вас — позвольте мне дождаться рассвета.

Страшно гневался Пэ Муён, но он очень любил дочь и потому заколебался. Тогда злодейка Хо, подслушивавшая под дверью, ворвалась в комнату, распахнув дверь ударом ноги, и обрушилась на Чанхва с бранью:

— Делай, как велит отец! Ты что, оглохла?!

Взглянула Чанхва на мачеху, и сердце у нее заныло. Горько заплакала она.

— Хорошо, батюшка, я больше ничего не скажу, сделаю, как вы велите.

Вышла она из комнаты и поспешила к сестре своей Хоннён.

— Сестрица! Я не знаю, что случилось с батюшкой — темной ночью он гонит меня из дому. Велено мне поторапливаться. Одно лишь печалит меня — разлука с тобой. С тех пор как умерла наша матушка, мы не разлучались ни на минуту, всегда были вместе. И сейчас, при мысли о том, что ты останешься одна, у меня сердце разрывается от горя. Мои страдания нельзя выразить словами... Если судьба будет милосердна ко мне — я вернусь. Не печалься обо мне, жди. Пойду переоденусь — и в путь.

Собравшись, Чанхва снова обняла сестру и, вся в слезах, попросила:

— Слушайся батюшку и... мачеху. Если будешь меня ждать, я скоро вернусь, так что не горюй. Мне ведь тоже не легко... А теперь прощай!

Зарыдали сестры, прильнули друг к другу. Ах, если бы увидела сейчас своих дочерей их покойная матушка! Хоннён не слышала, что говорила ей старшая сестра, она продолжала беззвучно рыдать, стараясь удержать ее в своих объятиях. Воистину, наша кисть бессильна описать эту душераздирающую сцену.

Тем временем злодейка Хо вихрем влетела в комнату сестер.

— Вы что тут шум подняли?! — закричала она, а потом, кликнув свое чадо Чансве, распорядилась: — Бери сестру и отправляйся!

А Чансве, напустив на себя важность, словно он выполняет приказ самого Янь-вана — повелителя загробного мира, толкнул дверь ногой и нагло заорал:

— Ну-ка, сестричка, пошевеливайся! Слыхала, что отец сказал? То-то! Смотри, а то мне ни за что влетит!

Делать нечего. Обняла Чанхва в последний раз сестренку и направилась было к выходу, но Хоннён, вцепившись в ее юбку, запричитала:

— Всегда мы были вместе, никогда не разлучались. Зачем же ты меня теперь оставляешь?!

Больно сжалось сердце Чанхва, жаль ей стало сестру. Принялась она, волнуясь, уговаривать Хоннён:

— Не надо плакать, я скоро вернусь. Ну, прощай...

Стоявшие поодаль слуги не могли сдержать слез, наблюдая расставание сестер. А Хоннён по-прежнему крепко сжимала в руках подол юбки сестры и ни за что не хотела ее отпустить. Подбежала мачеха, разъярилась еще больше, стала оттаскивать Хоннён, приговаривая:

— Сестра твоя идет к дяде, чего ты беснуешься?!

Хоннён волей-неволей притихла. Хо незаметно сделала знак Чансве, и тот заторопился. Пришлось Чанхва идти за ним. Она попрощалась с сестрой, поклонилась батюшке и, взобравшись на лошадь, предалась своим горьким думам...

Чансве без устали погонял лошадей... Наконец они попали в какую-то горную долину. Высоко в небо уходили величественные вершины; холодный свет луны падал на густую траву, сосны и кедры, росшие у подножия гор; где-то совсем рядом журчала вода; изредка слышался унылый голос кукушки.

Наконец показалось озеро. Большое и, видимо, глубокое. Чанхва смотрела на озеро и думала: как зловеще плещется вода...

Тем временем Чансве остановился и, когда Чанхва поравнялась с ним, взял под уздцы ее лошадь и велел ей спешиться.

— Зачем? — удивилась Чанхва.

— Нечего притворяться! Не знаешь за собой грешка, что ли? Думаешь, и вправду тебя послали к дяде? Как бы не так! Мамаша давно уж за тобой примечала, да по доброте души помалкивала. А теперь, когда ты... это... гм... выкинула... мне велели привезти тебя сюда и утопить в озере. Вот мы и приехали. Так что давай, лезь в воду!..

Эти слова как гром поразили Чанхва. Вне себя от горя, она взмолилась:

— Видит Небо, я ни в чем не повинна! За что, за что меня выгнали из дому, опозорили и велели утопить в этих бездонных водах? Небо! Услышь меня! За всю свою жизнь я ни разу не выходила за ворота, а меня сочли гулящей! Видно, много тяжких грехов совершила я в прошлой жизни, если скончалась моя любимая матушка и по чьей-то злой воле я, невинная, словно бабочка, должна умереть. Пусть я умру, но зачем же позорить мое доброе имя! А что станет с моей сестрицей Хоннён?!

Чанхва так горестно стенала, что даже каменное сердце не могло бы выдержать. Но ее страдания не тронули жестокого Чансве.

— Сейчас ночь, в горах ни души. Так что кричи не кричи, никто не услышит. Не тяни время, бросайся в воду!

Чанхва принялась умолять его:

— Выслушай меня! Мы все-таки не чужие, у нас один отец. Вспомни, как мы любили друг друга. Неужели тебе не жалко, если я уйду в загробный мир? Подожди немного, позволь сходить к дяде, позволь поклониться могилке дорогой матушки и еще раз повидаться с Хоннён... Не думай, что я хочу обмануть тебя, — нет! Ведь если я стану оправдываться — навлеку на себя гнев твоей матери, если захочу избежать смерти — нарушу родительскую волю. Как мне велели, так я и сделаю. Но прошу тебя, исполни мою просьбу! Я вернусь и отдамся в руки смерти...

Но Чансве и слушать ее не стал. Тогда Чанхва обратила взор к небу:

— Небо! Внемли моему горю! Жизнь моя была несчастной: семи лет от роду я лишилась матушки и, оставшись с сестрой, день и ночь горевала и плакала. Смотрела ли на заходящее солнце или на восходящую луну, любовалась ли цветами, распустившимися в саду, или травой, пробившейся сквозь крыльцо, красивой, как яшма, сердце у меня сжималось, слезы дождем лились из глаз моих... Через три года в доме появилась злая и жестокая мачеха. Не утешила она моей тоски: днем мои мысли были с батюшкой, а ночью я по-прежнему думала о покойной матушке. Ясными днями, долгими ночами мы с сестрой предавались печали. Я не сумела угодить жестокой мачехе и сегодня должна погибнуть в водах этого озера. О Небо! Солнце, луна, звезды! Верьте — я не виновна ни в чем! И пожалейте несчастную Хоннён, не дайте ей погибнуть, как мне!

Затем она обернулась к Чансве:

— Я умру опозоренной. Но ты позаботься о Хоннён, будь ей наставником, учи ее чтить отца с матерью. А родителям передай мой последний поклон...

Она вынула из ушей яшмовые серьги, разулась и, придерживая рукой подол своей красной юбки, заливаясь слезами, стала спускаться к озеру.

— Милая моя Хоннён, — шептала Чанхва, — ты осталась совсем одна. Сердце мое разрывается от тоски. Кто утешит тебя? Я умираю.

Так сказала Чанхва и — плачьте, люди! — бросилась в озеро. И вдруг — о чудо! — поднялись на озере громадные волны, до самого неба, налетел неистовый ураган, затуманился светлый лик луны, из глубины гор выбежал громадный тигр, и в тишине отчетливо прозвучал громовой голос:

— Вторая жена Пэ Муёна бессердечна — она загубила невинное дитя! Небо не останется равнодушным!

Тигр бросился на Чансве, оторвал ему оба уха, потом руку и ногу и скрылся. Чансве упал ничком, потеряв сознание, а лошадь Чанхва галопом пустилась к дому.

Добившись погибели ненавистной падчерицы, злодейка Хо ликовала; с минуты на минуту должен вернуться Чансве. Вдруг слышит — на дворе заржала лошадь. Хо заторопилась во двор — видит: лошадь вся в пене, а седока нет. Изумившись, она кликнула слуг, велела засветить фонари и вместе с ними пошла туда, куда вели конские следы. Неподалеку от озера они нашли Чансве. Замерло сердце у Хо. Вгляделась пристальнее — нет у него обоих ушей, нет ноги, нет руки, все тело в крови. Испугалась Хо, растерялась. Вдруг поднимается ветер, вокруг распространяется аромат. Ну, думает, это добрый знак. Оказалось, аромат источает озеро...

Слуги принесли Чансве домой, и мать принялась ухаживать за ним, врачевать его раны.

Когда Чансве очнулся, Хо стала расспрашивать его о случившемся. Рассказал он ей все, как было. Еще больше распалилась Хо и теперь стала думать о том, как ей погубить Хоннён.

Правитель волости, увидя наказанного Небом Чансве, понял наконец, что дочь его Чанхва погибла безвинной. Тяжело вздохнул он, безысходная тоска овладела им.

Одна Хоннён пребывала в полном неведении. Услышав шум в доме, она удивилась и спросила у мачехи о причине его. Та вспыхнула гневом:

— Бедный Чансве провожал твою беспутную сестрицу к дяде, по дороге на него напал тигр и искусал. Теперь он тяжело болен.

Хоннён хотела спросить еще о чем-то, но мачеха грубо оборвала ее:

— Что ты пристала ко мне?

Не привыкшая к такому обращению, Хоннён заплакала. Ушла она к себе в комнату, зовет сестру — никто не откликается. Плакала Хоннён, плакала, да и уснула. А во сне ей привиделось, будто выплывает из волн на желтом драконе Чанхва и направляется к Северному морю. Хоннён пытается окликнуть ее, но Чанхва делает вид, что не замечает. Заплакала Хоннён:

— Сестричка, почему ты не замечаешь меня, куда ты направляешься одна?

Отвечает ей Чанхва сквозь слезы:

— Теперь у меня другой путь. Нефритовый владыка приказал мне добыть эликсир бессмертия на Трех священных горах. Я очень спешу и не могу задерживаться. Не думай обо мне плохо, я скоро приду за тобой!

Вдруг дракон испустил страшный вопль, и Хоннён от испуга проснулась. Странный сон! От него болит сердце, тело покрывается потом, кружится голова.

Рассказала она обо всем отцу:

— Грустно мне сегодня, словно я потеряла что-то дорогое. Видно, есть причина, если ушла Чанхва. Может, кто оклеветал ее?

Выслушал ее отец, но ни слова не мог сказать в утешение, только плакал. А злодейка стояла рядом и все слышала.

— Что эта девчонка тут мелет, — закричала она, — только огорчает почтенного человека! — И вытолкала Хоннён за дверь.

Хоннён вернулась к себе в комнату и стала думать: «Когда я рассказывала сон, отец печалился и ничего не говорил, а госпожа Хо рассердилась и грубо обошлась со мной. Все это неспроста!» В чем же все-таки дело?

Однажды, когда злодейки не было дома, Хоннён пробралась к Чансве и умоляла открыть ей правду. Чансве не стал изворачиваться и честно признался во всем.

Только теперь Хоннён узнала, что сестра ее безвинно погибла. Поняв это, она лишилась чувств.

Едва придя в себя, Хоннён запричитала:

— Дорогая моя сестричка! Это жестокая мачеха наградила тебя на шестнадцатой весне позорным именем, и ты, бросившись в зеленые волны, сделалась вечно блуждающей душой. Где ты, бедная моя сестра? Зачем покинула несчастную Хоннён? Если б я даже вошла в Царство теней, я не перестала бы тосковать по тебе, не перестала бы смывать кровавые слезы, сердце мое не успокоилось бы. Кому еще довелось испытать такое тяжкое горе? О всевидящее ясное Небо! Смилуйся! Трех лет от роду я лишилась матушки, и сестра заменила мне ее. Разве так тяжки грехи мои, что она оставила меня в горе одну? Я не хочу, чтобы меня опозорили, как ее. Лучше умереть, пусть наши души вместе бродят по земле...

Горю и тоске Хоннён не было конца...

Ей очень хотелось побывать у озера, но девушке не полагалось выходить одной за ворота. Забыв о сне и пище, она мучительно раздумывала над тем, как ей быть.

Однажды ранним утром в сад залетела птичка и стала порхать над распустившимися цветами. Хоннён подумала: «В тот день, когда сестра навсегда покидала дом, эта маленькая пичужка тоже летала по саду. Может, она укажет мне дорогу к озеру?..» Эта мысль неотступно преследовала ее, но птичка улетела, и Хоннён впала в отчаяние.

Настал новый день, и к Хоннён вернулась надежда: а вдруг прилетит птичка? Но та не прилетала. Загрустила Хоннён, заплакала, а когда зашло солнце, подошла к окну и задумалась: «Птичка не прилетела, но я все-таки пойду туда, где погибла Чанхва! Батюшке говорить нельзя — не позволит. А что, если оставить письмо?!»

Она достала бумагу, обмакнула кисть в тушь и стала писать:

«Печаль терзает мне сердце. Я рано потеряла мать и проводила дни с сестрой. Злые люди оклеветали и погубили сестру. Тоска и грусть гложут мне сердце. Я, ваша дочь Хоннён, провела у ваших колен более десяти лет, а сегодня покидаю родимый кров и отправляюсь на поиски бедной Чанхва. Я больше не увижу лица батюшки, не услышу его голоса. При одной только мысли об этом слезы застилают мой взор, душа трепещет. Прошу вас, не печальтесь обо мне, будьте счастливы!»

Уже пробили пятую стражу. Светила луна, дул ветерок.

Вдруг прилетает та самая птичка, садится на дерево и что-то щебечет.

— Не можешь ли ты, птичка, указать мне дорогу к сестре? — спросила Хоннён.

Птичка пропищала в ответ что-то очень похожее на «ын»[320] «Ы»  — по-корейски слово означает «да», «ладно»..

— Если ты прилетела за мной, — продолжала Хоннён, — я охотно последую за тобой!

Птичка склонила голову и снова пропищала «ын» в знак согласия.

— Подожди меня, я только соберусь!

Она наклеила на стену свое прощальное письмо и, выходя из комнаты, заплакала:

— Сейчас я покидаю дом, а доведется ли мне увидать его снова?

И она последовала за птичкой. Вскоре вдали заалел восток. Вокруг дыбились зеленые горы, поросшие высокими соснами. Лебеди тянули унылую песню, навевая тоску и страх.

Птичка привела Хоннён на берег озера. Огляделась Хоннён. И вдруг из косматых облаков, переливающихся всеми цветами радуги, над озером зазвучал печальный голос, обращенный к Хоннён:

— Зачем ты, потеряв все надежды, хочешь оставить здесь свою драгоценную жизнь? Ведь жизнь дается один раз, и не стоит губить ее понапрасну! Не думай больше о смерти, вернись под родительский кров, утешь родительское сердце! Будет у тебя достойный муж, будут дети, и это принесет успокоение душе покойной матушки!

Узнав голос сестры, Хоннён воскликнула:

— Сестра моя! За какую провинность ты оставила меня и теперь одна скитаешься в этих краях? Я не могу жить без тебя! Я хочу быть с тобой!

С неба доносился печальный голос... Оправившись от потрясения, собрав все силы, Хоннён опустилась на колени и вознесла мольбу небесам:

— Небо! Сними с моей сестры этот неслыханный в веках позор! Всемогущее Небо! Внемли моей страстной мольбе!

Забилась, зарыдала Хоннён. Упоенная печальным голосом, призывавшим ее с небес, она подобрала подол юбки и — о горе! — бросилась в озеро. Затмился солнечный свет...

С тех пор в густом тумане, застилающем озеро, день и ночь, не переставая, звучит печальный голос, возвещающий о жизнях, безвинно загубленных злой мачехой.

Небо услышало мольбу Хоннён. Но всякий раз, когда в Чхольсан приезжал новый правитель уезда и отправлялся в управу, чтобы разобраться в обстоятельствах таинственного дела, ему являлись души обеих сестер, и правитель от страха испускал дух, а уезд вновь оставался без правителя. Чхольсан стали называть «пхеып», что значит «город, пользующийся дурной славой».

И в самом деле — один за другими следовали неурожайные годы, голод уносил множество жизней, жители покидали Чхольсан, и вскоре город совсем опустел. О невзгодах, обрушившихся на Чхольсан, сообщалось в донесениях на высочайшее имя, и король был весьма озабочен происходящим.

Но вот однажды некто Чон Донхо, человек честный и обходительный, сам вызвался поехать правителем уезда в Чхольсан. Король пожелал увидеть смельчака и лично вручить ему указ о назначении.

— Дошло до нас, что в Чхольсане происходит что-то совершенно непонятное, за ним установилась дурная слава. Мы очень озабочены этим и рады, что ты сам вызвался поехать туда. Действуй осмотрительно и постарайся успокоить народ.

Новый правитель уезда почтительно поклонился королю и в тот же день отбыл к месту назначения. По приезде он тотчас вызвал сельского старосту.

— Я слышал, что в твоей округе правители умирают на другой день после вступления в должность. Так ли это?

— Осмелюсь доложить, господин мой, за последние пять-шесть лет каждый новый правитель в первую же ночь по приезде в Чхольсан видел какой-то страшный сон, и к утру мы находили его мертвым. Не могу сказать вам, в чем тут дело.

Выслушав, правитель уезда приказал:

— Ночью никому не гасить огня, не спать, тщательно следить за всем, что происходит.

Староста поклонился и вышел. А правитель отправился на свою казенную квартиру, зажег свечи и раскрыл «Книгу перемен». Настала полночь. Неожиданно поднялся сильный ветер, и тотчас в комнату вошла красавица в зеленой кофте и красной юбке и опустилась на колени перед наместником.

— Кто ты, девушка? — едва придя в себя, спросил он. — Что привело тебя ко мне среди ночи?

Красавица склонила голову, поднялась, а потом снова опустилась на колени.

— Я — Хоннён, дочь правителя волости Пэ Муёна. Когда мне было три года, а сестре моей, Чанхва, семь лет, умерла наша любимая матушка, и мы остались с отцом. Вскоре батюшка женился на жестокой и завистливой женщине. Она ему родила одного за другим трех сыновей. Отец поверил клевете злой мачехи и ожесточился против моей сестры Чанхва. Чанхва всеми силами старалась угодить госпоже Хо, даже звала ее матерью, но та обращалась с ней день ото дня хуже. Издавна благодаря богатству покойной матушки мы жили в достатке: было у нас много земли и много слуг — ни в чем не знали мы нужды. Опасаясь, что после замужества все богатства перейдут к нам с сестрой, мачеха задумала погубить нас, чтобы имущество досталось ее отпрыскам. Она опорочила сестру в глазах отца и приказала своему сыну Чансве утопить ее в озере. Узнала я все это, и стало мне страшно: а вдруг и меня ждет такая же участь? И я решила утопиться в том же озере, где погибла моя сестра. Я не жалею о содеянном, одно лишь не дает мне покоя: ведь на сестре моей осталась печать позора! Почему-то каждый, кто видит нас, немедленно испускает дух от страха перед нами, и я никому не могу выплакать свое горе. Теперь, к счастью, светлейший правитель, мне удалось поведать вам свою печальную судьбу. Будьте милостивы, исполните мою просьбу — снимите позор с моей сестры!

С этими словами красавица поднялась, поклонилась и исчезла. Воспрянул духом правитель уезда: «Так вот отчего на Чхольсан обрушилось столько бед!»

На другой день поутру отправился он в управу и призвал старосту:

— Живет здесь правитель волости Пэ Муён?

— Так точно, господин мой, живет.

— Сколько у него детей?

— Были две дочери, да обе умерли. Осталось трое сыновей.

— А отчего умерли дочери?

— Точно не могу сказать, господин, но суть, кажется, вот в чем. Старшая как-то согрешила и вскоре утопилась в Лотосовом озере. А младшая, оставшись одна, долго горевала — они очень любили друг друга, — потом отправилась на озеро искать сестру и тоже утонула. После смерти обе стали вечно блуждающими душами. Каждый день они выходят из озера, садятся на берегу и плачут, повторяя: «Мы погибли по злому умыслу мачехи». Говорят, что никто из прохожих не может удержаться от слез!

Правитель уезда вызвал чиновника для особых поручений и приказал немедленно доставить к нему Пэ Муёна с женой.

Приказ был тотчас исполнен.

— Мне говорили, — начал правитель, обращаясь к Пэ Муёну, — у вас две дочери от первой жены и трое сыновей от второй. Верно это?

— Да, светлейший правитель.

— Живы они все?

— Дочери умерли, а сыновья живы.

— Отчего же умерли ваши дочери? Под страхом смерти говорите только правду! Не то кончите жизнь под батогами!

Побледнел Пэ Муён — не может слова вымолвить. Но тут вмешалась его любезная супруга:

— Ну какое же может быть вранье, если ваша милость уже все знает? Действительно, у мужа моего остались две дочери от первой жены. Старшая-то была гулящая, вот и нагуляла себе живот. Потом испугалась, взялась тайно травить плод, да и выкинула. Я про себя думаю: «Никто не знает, как было дело; скажут, что мачеха, мол, виновата — недоглядела!» Позвала я ее и говорю: «Мне тебя не жалко, но если ты умрешь, все будут думать, что мачеха убила. Так и быть, я прощаю тебя. Но впредь гляди в оба, чтоб больше этого не повторялось! Подумай о нас с отцом: узнают люди — позору не оберешься! Как тогда будем людям в глаза смотреть?» Ну, поругала я ее, дошло до нее, что она натворила. А как дошло, она той же ночью, ни слова не сказав, ушла из дома, да и утопилась в озере. Младшая же, Хоннён, не уступала сестре — вот уже год, как сбежала из дома — и следов не найдешь. Коли дети янбанов убегают из дома, их и искать не стоит. Потому-то мы и не показывались на глаза людям...

— Если все это правда, значит, ты можешь принести мертвый плод?

Злодейка отвечает ему почтительно:

— Конечно. Я им не родная мать и знала, что мне не поверят, поэтому сохранила его и даже захватила с собой.

С этими словами она достает из-за пазухи «младенца» и передает правителю уезда. Тот взглянул: действительно, вроде похоже...

— Все как будто верно, да и за давностью происшествия прямых улик не найдешь. Я вынесу решение, а вы ступайте.

Той же ночью к правителю опять явилась Хоннён и, преклонив колена, сказала:

— Когда я была у вас в первый раз, светлейший правитель, я молила вас отвести позор от меня и моей сестры. Но разве могла я думать, что эта злодейка Хо и вашу милость опутает гнусной ложью?

Она горько заплакала и продолжала:

— О светлейший правитель! Внемлите моим мольбам! Говорят, правитель Шунь тоже когда-то навлек на себя гнев мачехи. Ведь все, даже дети, знают о коварстве Хо, а вы поверили ее лживым речам! Прошу вас, призовите снова мачеху, велите ей принести «младенца». Осмотрите его повнимательнее! Пожалейте меня и сестру, восстановите справедливость! Отец мой по доброте и неведению попал в сети этой злодейки и не ведал, что делает. Молю вас: простите его!

Хоннён встала, поклонилась и на журавле поднялась в облака. Правитель уезда с ее слов понял наконец, что был обманут женой Пэ Муёна. Гнев обуял его...

Утром он приказал стражнику привести Пэ Муёна и Хо. Ничего не сказал им правитель, только велел немедленно доставить «мертвого младенца». Он внимательно осмотрел «младенца» и тотчас же понял, в чем дело.

— Разрежь ему брюхо! — приказал он чиновнику.

Чиновник вспорол брюшко крысы, и всем стала ясна гнусная проделка подлой Хо. Все, находившиеся в управе, плюнули в ее сторону и пролили слезы в память невинно загубленных Чанхва и ее сестры.

Правитель уезда взял в руки меч и грозно проговорил:

— Ты, гнусная тварь, сотворив подлое дело, пыталась лживыми речами отвести от себя подозрения. Может быть, ты и теперь будешь изворачиваться? Ты преступила закон, свершила неслыханное злодеяние — убила невинных падчериц! Если сознаешься во всем, я смягчу тебе наказание.

Свидетель всего происходящего — Пэ Муён — окончательно понял, что дочери его погибли невинными. Горько заплакал он:

— Это Небо покарало меня! Как я, безумный глупец, не мог распознать крысу?! Покойная госпожа Чан была умная женщина, но она, на мое горе, рано покинула этот мир. Остались две дочери. Как они любили друг друга, как радовали меня! Не задумываясь о будущем, я женился второй раз — новая жена родила мне трех сыновей, и я был счастлив. Однажды я вошел в дом, а жена, вне себя от гнева, говорит: «Вы вечно носитесь со своей Чанхва, а знаете ли, до чего она докатилась? Пойдите, полюбуйтесь!» В глазах у меня потемнело. Пошел я в комнату к дочерям, поднял одеяло — «мертвый младенец!» О, как глупо я был обманут! Забыл наставления первой жены, дал провести себя этой гадине... Убейте меня, но все было именно так!

Пэ Муён зарыдал. Правитель уезда приказал ему успокоиться, а на преступницу велел надеть колодки и приступил к допросу. Не снеся батогов, злодейка призналась во всем:

— У отца моего была большая семья. Отец разорился, и мы стали бедствовать. Тут как раз посватался правитель волости, Пэ Муён, и я сделалась его женой. У мужа было две дочери от первой жены — хорошие скромные девочки. Двенадцать лет они росли вместе с моими детьми, и все было хорошо. Но потом они изменились, начали скрытничать, ни ласки, ни привета от них не дождешься... Ну, меня, конечно, досада взяла! Уж я их и ругала, и по-хорошему внушала — хотела сделать как лучше! Однажды ненароком я подслушала их тайный разговор. И надо же — оказывается, со старшей случилось именно то, чего я всегда так боялась! Ужаснулась я в душе, сердце мое закипело... Ну, думаю, если сказать мужу, он во всем обвинит меня. Пришлось пойти на обман — поймала я крысу, обмазала кровью и положила Чанхва под одеяло. Пусть, мол, муж думает, что это мертвый младенец... Потом я рассказала о своих планах сыну. Он-то, провожая Чанхва к дяде, и утопил ее в Лотосовом озере. А сестра Чанхва, Хоннён, испугалась, что и на нее падет гнев родительский, и тоже убежала из дома. Знаю, я заслужила сурового наказания. Но Небо уже покарало меня: мой сын стал калекой. Смилуйтесь, господин правитель!

Чансве и его братья — все трое — в один голос взмолились:

— Мы ничего не просим, позвольте лишь нам умереть вместо родителей!

Выслушал правитель уезда жену Пэ Муёна, не прервал речи и сыновей ее. Мерзость и отвращение вызвали в нем Хо и Чансве.

«Это преступники особого рода, — подумал он, — одной своей властью я не могу решить их судьбу!»

И правитель передал дело в суд. Судья ознакомился с делом и подивился:

— Да-а! Мир еще не знал подобного!

С таким заключением он и послал дело в королевский дворец.

Его величество лично изволил просмотреть доклад и высказал сожаление по поводу печальной участи Чанхва и ее сестры. За сим последовал королевский указ:

«Преступлению мачехи нет прощения во веки веков. Злодейку обезглавить и четвертовать публично, дабы предотвратить подобные проступки в будущем. Сына ее — Чансве — повесить. Сестрам Чанхва и Хоннён соорудить памятник с эпитафией, где было бы сказано об их безвинной смерти. Отца убиенных оправдать».

Получив королевский указ, судья направил его в Чхольсанскую управу. Правитель уезда немедленно вызвал стражников — злодейка была отправлена на плаху, Чансве — на виселицу.

А Пэ Муёна правитель уезда поставил на колени и отчитал:

— Как ты мог, дурная голова, не разгадать замыслы злобной твари?! Гибель невинных дочерей — вот твое наказание. Их души просили за тебя, и король решил: так тому и быть. Ты прощен!

Пэ Муён горячо поблагодарил правителя уезда за милосердие и с двумя оставшимися сыновьями побрел домой.

Правитель уезда же в сопровождении чиновников отправился на Лотосовое озеро. Когда откачали из озера воду, увидели: обе девушки, будто живые, лежат рядом, тесно прижавшись друг к другу. Они были прекрасны, как юные феи, и казались спящими на яшмовом ложе. Правитель был растроган...

Сестер положили в гроб и захоронили на священной горе. На могиле соорудили каменный обелиск, на котором была высечена следующая надпись:

«Памятник невинно погубленным Чанхва и Хоннён, дочерям Пэ Муёна из уезда Чхольсан провинции Пхёнандо в Стране утренней свежести, что на востоке у моря».

После похорон правитель вернулся в управу — его ждали дела.

Как-то раз правитель, утомившись, прилег отдохнуть и незаметно уснул. А во сне ему явились Чанхва с сестрой и, преклонив колена, обратили к нему слова благодарности:

— Светлейший правитель внял нашим отчаянным мольбам, разыскал наши тела, оказал милосердие батюшке. Ваши благодеяния величественней Тайшаня, необъятнее безбрежного моря! В Царстве умерших вам будут вязать травы! Знайте же, в скором времени вы удостоитесь высокого поста!

Сказали — и исчезли. В изумлении очнулся правитель. Он записал чудесный сон во всех подробностях и много лет спустя заглянул в свои записки: действительно, с того дня он начал быстро продвигаться по службе и вскоре получил должность начальника морских и сухопутных войск трех южных провинций.

Казалось бы, злодейка Хо понесла заслуженную кару, дочери отмщены, но Пэ Муён не находил себе покоя — день и ночь он оплакивал Чанхва и Хоннён. Он был словно не в себе — то ему мерещились их лица, то чудились их голоса... Тяжело ему приходилось одному: некому еду приготовить, не с кем словом перемолвиться. И он решил жениться в третий раз. Выбор его пал на дочь поместного дворянина Юн Гванхо, восемнадцатилетнюю красавицу, скромную и умную девушку. К радости Пэ Муёна, его предложение было принято, и вскоре супруги зажили в мире и согласии...

Однажды Пэ Муён до глубокой ночи ворочался, не мог заснуть — все вспоминал своих дочерей. Потом задремал, и во сне ему явилась старшая дочь Чанхва. Отвесив низкий поклон, Чанхва приблизилась к нему и повела такую речь:

— Судьба моя была несчастна: видно, много у меня было прегрешений в прошлом рождении. Я рано потеряла матушку, и на мое горе вскоре ее заменила мачеха. Она опозорила меня, и мне пришлось покинуть отчий дом. Оскорбленная незаслуженной обидой, я поведала о своей беде Нефритовому владыке, и он, выслушав меня, сказал: «Участь твоя достойна жалости, но не сетуй на нее. Отец твой оправдан перед людьми. Пусть начинает он жизнь сначала, пусть сочетается узами брака с женщиной и живет с ней в любви и согласии!» Нефритовый владыка велел мне сообщить вам об этом, и я не могла ослушаться его воли.

Пэ Муён хотел было удержать дочь, поговорить с ней немного, но пропел петух — и она исчезла. Долго не мог успокоиться Пэ Муён, ходил по дому сам не свой, словно потерял что-то.

Жене его, госпоже Юн, тоже привиделся сон: будто спускается с облаков фея и, протягивая ей два цветка, говорит:

— Это Чанхва и Хоннён. Нефритовый владыка, тронутый их печальной судьбой, решил подарить вам дочерей. Растите их и будьте счастливы!

Очнулась госпожа Юн и видит: в руке у нее два цветка, комната наполнена благоуханием... В предчувствии чего-то радостного она позвала мужа и поведала ему свой сон.

— Кто это — Чанхва и Хоннён? — спросила она.

Выслушал ее муж, взглянул на цветы, а они, словно ласкаясь, тянутся к нему... Прослезился он — почудилось ему, будто увидел он своих дочерей. Рассказал он госпоже Юн их печальную историю и добавил:

— Когда-то моей первой жене приснился такой же сон: теперь он приснился тебе. Это, я думаю, знамение: у нас будут две дочери!

Супруги обрадовались. Они поместили цветы в драгоценную вазу, поставили на шкафчик и ежечасно любовались ими. Постепенно стали рассеиваться печальные думы правителя волости...

С этого месяца госпожа Юн готовилась стать матерью. Прошло десять лун, и стан ее округлился необыкновенно — было ясно, что она принесет двойню.

Как-то раз, когда уже приближались сроки, госпожа Юн, утомившись, прилегла отдохнуть да как бы невзначай и родила двух девочек. Находившийся во дворе муж тотчас же прибежал посмотреть на новорожденных: и лицом и сложением они были чудо как хороши — будто высеченные из драгоценного камня, будто сотканные из тоса!

Супруги несказанно обрадовались, кинулись взглянуть на цветы — но где же они? Тут они поняли, что это цветы лотоса превратились в девочек. Родители назвали новорожденных Чанхва и Хоннён и стали лелеять их, как сокровище.

Шли годы, девочки росли. В пять лет они выделялись среди сверстниц примерным поведением и необыкновенной дочерней почтительностью. К пятнадцати годам они превратились в обаятельных, необычайно красивых девушек. Родители любили их беспредельно.

Настало время подумать о женихах, и правитель волости с супругой обратились к свахам. Однако время шло, а достойных женихов не находилось, и это огорчало их.

Как раз в это время в Пхеньяне проживал некто Ли Енхо — человек богатый, но бездетный, без конца сокрушавшийся из-за отсутствия наследника. Уже на закате жизни ему явилось видение, и жена его вскоре разрешилась от бремени двумя сыновьями, которых назвали Юнпхиль и Юнсок. Юношам минуло шестнадцать лет. Это были отменные красавцы, наделенные ко всему прочему недюжинными литературными способностями. Не один горожанин, отец взрослых дочерей, мечтал породниться с Ли Енхо, да и родителей юношей заботили поиски невесток. Прослышав о достоинствах дочерей Пэ Муёна, Ли Енхо послал к нему свах. Дело было быстро слажено и выбран благоприятный день — последний день последней декады девятой, осенней луны.

Это было время, когда в Поднебесной царили мир и благоденствие. Юнсок записался в список претендентов на государственный пост и успешно выдержал экзамен. Король соблаговолил отметить Юнсока и пожаловал ему звание придворного академика. Юноша выразил его величеству глубокую признательность и попросил дать ему несколько дней отсрочки. Король милостиво согласился, и молодой человек в тот же день отбыл домой. Отец отличившегося, господин Ли Енхо, созвал родственников, старых друзей и устроил величественный пир. Отцы города прислали музыкантов и узорные ковры для гостей. Судья и попечитель подымали чаши во здравие Юнсока. Пир удался на славу!

Подошел день свадьбы. Торжественно, с музыкой вступили братья в дом своих невест. По окончании свадебной церемонии молодые супруги отправились в отведенные им покои, почтительно откланявшись родителям. Родители не могли нарадоваться на молодоженов, так они были прекрасны. Одна пара — словно две жемчужины, другая — словно две капли алмазной росы...

Обе невестки свято почитали свекра и свекровь, ни в чем не перечили мужьям. Вскоре Чанхва принесла в дом двух сыновей и дочь. Старший ее сын дослужился до высокого чина, стал вельможей; младший вышел в большие начальники по военной линии. Хоннён родила двух сыновей: старший уже занимал высокую должность при дворе, а младший, обладая недюжинными способностями к науке, удалился на лоно природы — там он подружился с ветром и луной, услаждал себя книгами и игрой на комунго.

Правитель волости дожил до девяноста лет, и ему был высочайше пожалован титул старшего помощника Председателя правительственного совета. В этом звании он и скончался. Через несколько лет за ним последовала и госпожа Юн. Чанхва и Хоннён безутешно оплакивали дорогих родителей.

Юнсок после смерти родителей поселился с братом, и они вместе стали растить внуков. Чанхва с сестрой покинули этот мир одновременно в возрасте семидесяти лет, Юнсок с братом — семидесяти пяти лет. У их внуков было много потомков, и жили они, наслаждаясь всеми благами жизни.