Онлайн чтение книги Верная Рука
Глава IV. ГЕНЕРАЛ

Сопоставив час, когда Вупа-Умуги покинул Сто деревьев, с тем моментом, когда мы туда прискакали, и приняв во внимание, что он не мог слишком сильно гнать своих лошадей из-за дневной жары, мы легко могли прикинуть, какое именно преимущество в пройденном расстоянии было у него по сравнению с нами. Мы двигались довольно быстро и думали поэтому, что часам к двум пополудни сумеем догнать его команчей.

Однако этого не случилось. Когда, судя по положению солнца, было уже больше трех часов, никаких краснокожих мы еще не видели, хотя след, оставленный копытами их лошадей, был настолько свежим, что стало ясно — они побывали здесь не более чем три часа назад. Мы перешли на галоп, и вскоре в подзорную трубу я увидел в юго-восточной части горизонта небольшую группу всадников, которая направлялась явно к поставленным шестам. При этом было очевидно, что они держались того же направления, что и мы.

— Похоже, это найини? — с сомнением в голосе спросил Олд Шурхэнд.

— Наверняка, — ответил я.

— Хм, однако клясться, что это именно они, я бы не стал!

— Почему? Вы думаете, что, кроме нас, найдется еще кто-то, кто отправится с ними в Льяно?

— А разве это невозможно?

— Возможно; однако они явно держат курс на колья.

— Это еще ничего не доказывает.

— Как раз наоборот! Они скачут на юго-восток, следовательно, пришли с северо-запада, то есть оттуда же, откуда и мы, но осталось ждать совсем немного: скоро мы их увидим совсем близко.

— Может быть, они пришли с севера и повернули уже за кольями?

— Нет, это команчи.

— Но их не больше полутора сотен.

— Ну и что! Это их арьергард.

— Вы верите в то, что Вупа-Умуги выставил арьергард между собой и нами?

— Да.

— Для чего?

— Они должны ждать нас тут и сообщить ему о нашем приближении. Когда я говорю «нашем», то имею

в виду, конечно, не нас, а драгун, ведь он думает, что их преследуют именно они. О нас и наших апачах он не подозревает.

— Подобное объяснение не лишено оснований.

— Оно не только не лишено оснований, но само является единственно возможным и, вне всякого сомнения, правильным основанием для дальнейших наших действий. В этом вы убедитесь сразу же, как только мы подъедем к ним на расстояние, с которого они нас смогут видеть невооруженным глазом,

— Well, попробуем.

Мы пришпорили лошадей, и вскоре стало ясно, что я был прав: как только мы подъехали к ним достаточно близко, они на несколько мгновений приостановились, посмотрели на нас, после чего пустили коней галопом и быстро исчезли из виду. Очевидно, они хотели предупредить Вупа-Умуги, что пришли драгуны. На таком расстоянии они не смогли ни хорошенько разглядеть, ни сосчитать нас, и поэтому приняли за драгун.

Но нам в данном случае такая оплошность была только на руку: в результате еще до наступления ночи мы смогли достичь того пункта нашего маршрута, который лежал ближе всего к оазису.

Дальше ехать не следовало, было ясно, что команчи уже встали лагерем на ночь, а встречаться с ними сейчас не входило в наши намерения. Отсюда до кактусовых зарослей, где мы надеялись их нагнать, было не больше одного дня хорошей скачки. Я выставил пост из пяти апачей и поскакал с остальными к оазису. Через час мы были там.

Как и следовало ожидать, ни Виннету со своими апачами, ни Кровавый Лис здесь еще не появлялись. Паркер и Холи были не слишком довольны тем, что я заставил их так долго лежать, но мне удалось их утешить, пообещав, что утром они к нам присоединятся. Увидев, что с нами нет Олд Уоббла, Паркер спросил:

— А где этот старый ковбой? Почему не показывается?

— К сожалению, с нами его нет, — ответил я.

— Вы его оставили с дозорными?

— Нет. Он сейчас у Вупа-Умуги и его найини-команчей.

— У этих проходимцев? Он что, поскакал на разведку?

— Нет. Он среди них.

— Среди них? Как это понимать?

— Вы сразу это поймете, когда я скажу, что он их пленник.

— Их пленник? Тысяча чертей! Это правда?

— Да, к сожалению.

— Он что, опять выкинул какую-нибудь глупость?

— Да, и еще какую! Он чуть не испортил нам все дело. И не его заслуга в том, что нам все же удалось осуществить наш план.

— Именно, именно так! Вы абсолютно правы, мистер Шеттерхэнд!

— Не понял! Кажется, вы даже рады, что Олд Уоббл теперь не с нами?

— Конечно. Мне его жаль, но в то же время я рад, что мы освободились от его присутствия. Зря вы взяли его с собой! Вы настолько влюблены в этого старого авантюриста, что позволяете ему совершать одну глупость за другой, а он на самом деле заслуживает только одного.

— Чего же?

— Чтобы его прогнали ко всем чертям.

— Теперь-то уж я непременно это сделаю.

— В этом нет больше необходимости.

— Почему?

— Он сам себя поставил вне нашего общества.

— Но он вернется.

— Вы хотите его освободить?

— Само собой разумеется.

— Хм, да! Оставить его в беде мы, конечно, не можем, но прошу вас, примите со всей серьезностью, на мой взгляд, хороший совет — прогнать его сразу же, как только мы его вызволим из плена, он приносит нам одни только несчастья, с которыми мы никак не можем справиться. Вы слишком ему доверяли. Он все время крутился около вас, и вы не имели ничего против этого, хотя вы не могли не знать, что полагаться на него нельзя. А меня и Джоша Холи вы отстранили от всех дел. Нам пришлось пропадать тут от скуки, пока вы переживали интересные приключения. А ведь с нами можно и в огонь и в воду. Мы, конечно, ребята понадежнее, чем этот ваш Уоббл!

— Ну, ну… Мистер Паркер!

— Если вы хотите спросить меня, не злюсь ли я на вас, то я могу ответить, что вы правильно меня поняли, а чего вы еще хотели бы? Мы здесь, на Диком Западе, не для того, чтобы ловить мух и охотиться на дождевых червей. Однако нас до сих пор постоянно затирали. Согласитесь, что я прав!

— Но мне казалось, что я не имею морального права предлагать вам участвовать в таких делах, которые могут стоить жизни!

— Ах, наши жизни! Они что, более ценны, чем ваша? Или вы принимаете нас за трусов? Но мы докажем, что это не так!

Он бы еще долго брюзжал, но в этот момент появился негр Боб. Увидев нас, он радостно вскрикнул:

— О! А! Масса Шеттерхэнд и масса Шурхэнд снова здесь! Боб знает, что делать: тащить сапоги.

— Да, сделай это, мы снимем мокасины.

Он убежал и вернулся с сапогами, и мы переобулись. Я спросил Боба:

— Как дела с Большим Шибой? Надеюсь, он тут?

Боб скорчил невообразимую гримасу и сказал:

— Его здесь нет.

— Как нет?

— Нет. Большой Шиба сейчас далеко.

При этом он громко расхохотался и так широко раскрыл рот, что, казалось, заглянув между двумя рядами великолепных зубов, можно было увидеть его желудок. Он хотел немножко пошутить. Я решил ему подыграть и спросил, изобразив легкий испуг:

— Далеко? Надеюсь, он не сбежал?

— Да, сбежал.

— Послушай, Боб, это будет стоить тебе жизни! Я тебя застрелю, если он действительно сбежал. Ты ответишь за него головой!

— Значит, масса Шеттерхэнд застрелит Боба. Большой Шиба очень далеко отсюда. Масса Шеттерхэнд может пойти и сам посмотреть, где он!

— Да, я обязательно посмотрю. Вот, здесь пуля, которая окажется у тебя в башке, если его нет в комнате.

Я вытащил револьвер и направил дулом к нему. Потом мы пошли к дому. Он открыл дверь и сказал, показав внутрь:

— Поглядите сюда. Никого!

И тут я увидел картину, чуть было не заставившую меня рассмеяться. Юный вождь стоял, прислонясь к стене и уставившись на нас полным гнева взглядом. Но если выражаться совершенно точно, то сказать, что он прислонился к стене, в общем-то было нельзя: между стеной и его телом находилось еще кое-что. Это была конструкция из восьми жердей, которые негр, сложив наподобие звезды, привязал ремнями к спине краснокожего. Звезда была столь велика, что нижние ее луча упирались в пол, верхние — сходились над его головой, а боковые простирались далеко в стороны. Что и говорить, с такой штукой за плечами Большой Шиба никак не мог пролезть в дверь ни ползком, ни еще как-нибудь, в любом случае он непременно застрял бы намертво в самом неудачном положении.

— Ну вот же он, Большой Шиба, а ты мне что говорил? — сказал я Бобу с удивлением.

— Ох, ох! Я хотел только развеселить вас! Разве Боб даст убежать индейцу, если он должен за ним следить?

— Но что это ты ему взгромоздил на спину?

— Но масса Шеттерхэнд видит это сам! Индейца нельзя зарубить, заколоть или застрелить, но Боб все равно не даст ему убежать. Боб — умный и хитрый негр и привязал ему к спине восемь длинных стволов.

— Хм! И как он это стерпел?

— Он сперва не хотел, но Боб сказал, что побьет его, и тогда он спокойно позволил мне все сделать. Ну разве Боб быть не такой же хитрый и умный, как муха на носу?

Я не успел ответить на его вопрос, потому что Большой Шиба гневно воскликнул:

— Уфф! Белый брат мог бы освободить меня от этих бревен! Разве такая пытка достойна вождя?

— Здесь ты не вождь, а пленник.

— Я не могу ни сесть ни лечь.

— Значит, тебе придется стоять.

— Я не знал, что Олд Шеттерхэнд обращается с друзьями так, будто они его враги!

— Я твой друг. А эти жерди, что у тебя сейчас на спине, ничего не меняют.

— Хау! Я страдаю не от боли. Почему ты приказал негру сделать со мной это?

— Я ему этого не приказывал.

— Значит, он сделал это по собственной воле?

— Да.

— Тогда я убью его, как только снова стану свободным!

— Ты этого не сделаешь!

— Я сделаю это!

— В таком случае ты никогда не получишь свободу! Я ему велел развязать тебя и хорошо с тобой обращаться. Ты испытывал голод?

— Нет.

— А жажду?

— Нет.

— Значит, у тебя было все, в чем ты имел нужду. На что ты можешь жаловаться?

— На то, что он привязал к моей спине эти столбы. Нельзя так обращаться с вождем команчей!

— Где это написано или кто это сказал? Об этом рассказывают старики или предания команчей? Нет! То, что так бывает, ты узнал на собственной шкуре. И кто виноват в том, что так случилось? Только ты сам!

— Нет, я не виноват.

— Ты сказал, что убежишь, как только представится такая возможность. Негр обязан был тебя охранять и с помощью жердей эту свою обязанность выполнил. Ты должен понять, что он просто исполнил свой долг.

— Но он выставил меня на посмешище! Я предпочел бы терпеть сильную боль, чем таскать на себе эти жерди!

— Ему действительно не в чем себя упрекнуть, он нашел очень хорошее средство, чтобы тебя удержать. Но если ты дашь мне слово, что не убежишь, то я отвяжу тебя от этой, хм… распорки и ты сможешь получить почести, положенные вождю.

— Такого слова я не могу дать!

— Можешь!

— Нет!

— Подумай: если ты будешь тянуть время, это не принесет тебе ровным счетом никакой пользы.

— Я разыщу наших воинов и предупрежу их!

— Тебе их не найти!

— Я их найду!

— Нет. Ты же не знаешь, где они находятся.

— Я это знаю!

— Ты ошибаешься. За сегодня многое изменилось.

— А можно мне узнать, что случилось?

— Откровенно говоря, нет, но кое-что я все же считаю нужным тебе сообщить, чтобы ты понял, что у нас все идет как надо и твой побег не имеет никакого смысла.

— Говори!

— Прежде всего, ответь мне: ты догадываешься, что мы разгадали ваш план?

— Я знаю, что он вам известен.

— Вы хотели обмануть белых всадников и, воспользовавшись ситуацией, захватить оазис. Ты поскакал вперед, чтобы указать Вупа-Умуги путь сюда. Потом вы хотели переставить колья в другом направлении, чтобы заманить бледнолицых в пустыню. За Вупа-Умуги должен был следовать Нале Масиуф, чтобы отрезать им путь назад. Это так?

— Мой белый брат угадал.

— Не угадал, а узнал все это совершенно точно, иначе ты бы здесь сейчас не оказался. Ну, ты сам знаешь лучше всех, что мы тебя взяли прежде, чем ты сумел показать Вупа-Умуги путь сюда.

— Я знаю это.

— Ты также видел, что Виннету с пятьюдесятью апачами ускакал отсюда, чтобы повернуть колья в нужном нам направлении.

— Я это видел.

— Well. Потом мы уехали, чтобы наблюдать за воинами команчей. Когда мы оказались у Ста деревьев, то увидели, что Виннету очень хорошо сделал свое дело. Колья шли в том направлении, следуя которому Вупа-Умуги со своими людьми попадет в пустыню, где вообще нет воды.

— Уфф!

— К этому я хочу добавить, что мы приготовили ему еще одну ловушку, более опасную, чем ты можешь себе представить. Колья приведут его завтра к огромным и почти непроходимым кактусовым зарослям, откуда он не сможет выбраться просто потому, что не найдет обратной дороги.

— Уфф!

— Он проскачет больше часа, прежде чем достигнет середины этих зарослей. Считая, что вехи выставил ты, он без оглядки последует в направлении, которое они покажут, и понадеется на то, что этот путь выведет его из зарослей кактусов. Но проход внезапно оборвется и ваши воины не смогут никуда двигаться: ни вперед, ни в сторону. Им останется только повернуть коней назад. Но как только они это сделают, то тотчас же увидят нас, а с нами три сотни апачей. Мы перекроем тропу и не выпустим их.

— Уфф!

В третий раз подряд произнес он это восклицание. Он был, видимо, настолько потрясен тем, что я ему сообщил, что не мог выдавить из себя ничего другого.

— Скажи мне теперь, что станут делать ваши воины? — продолжал я.

— Драться.

— И как это будет выглядеть?

— Они будут стрелять в вас.

— Ты в это действительно веришь?

— Да. Это храбрые воины, и они не захотят сдаться без боя.

— Ты говоришь так, думаю, только потому, что плохо представляешь себе, как реально выглядит путь, ведущий в кактусы. Так вот, поверь мне, он очень узок, в одном ряду там могут разместиться всего лишь несколько всадников. Когда ваши воины развернутся, чтобы начать стрельбу, они не смогут выстроиться фронтом против нас, их строй образует длинную тонкую линию. Только те, что окажутся впереди, смогут в нас стрелять. Но ни одна их пуля не причинит нам никакого вреда.

— Ты думаешь, они такие плохие стрелки?

— Нет. Но наши ружья, как тебе известно, бьют гораздо дальше, чем те, что у них. Поэтому мы сможем держаться довольно далеко от них, не опасаясь, что они нас достанут.

— Уфф!

— Таким образом, они застрянут в кактусах и не смогут причинить нам никакого вреда.

— А вы? Что вы предпримете?

— Мы подождем, пока они не сдадутся. У нас есть вода, у них — нет.

— А если они не сдадутся?

— Тем хуже для них. Нам придется их уничтожить.

Вдруг на его лице мелькнуло некое подобие улыбки, и он сказал:

— Олд Шеттерхэнд умный человек, но и он не может предусмотреть все!

— Ты так думаешь? Может быть, ты знаешь путь, воспользовавшись которым команчи могут уйти из западни?

— Да.

— И этот путь мне неизвестен?

— Если бы ты о нем что-нибудь знал, ты бы сейчас говорил по-другому. Хуг!

На его лице появилось выражение лукавой безмятежности. Без сомнения, его осенила идея, каким именно образом команчи могут ускользнуть от нас. И эта идея, вероятно, казалась ему просто-таки блестящей, о чем можно было догадаться по восклицанию «хуг!» — в том, с какой интонацией он его произнес, угадывалось явное облегчение.

— Значит, ты уверен в том, что я его не знаю?

— Да.

— Но скажи мне: какой путь ты имеешь в виду?

— Олд Шеттерхэнд, неужели ты считаешь меня настолько глупым, что ждешь от меня рассказа о нем?

— Нет, глупым я тебя не считаю. Ты можешь мне ничего не говорить, это излишне, я и так уже все знаю. Но послушай: если ты думаешь, что Олд Шеттерхэнд предусмотрел не все, то ты ошибаешься и вообще плохо меня знаешь.

— Ну так скажи, о чем я сейчас подумал.

— Подожди немного! Даже если ты и нашел путь спасения для твоих воинов, я бы на твоем месте спросил себя: а придет ли и им в голову та мысль, которая кажется тебе такой удачной?

— Они наверняка до этого додумаются!

— Отлично! В таком случае, мы выставим своих часовых на обоих концах пути.

— Уфф!

На этот раз в его возгласе звучал испуг.

— Ну? — спросил я, смеясь. — Ты все еще думаешь, что Олд Шеттерхэнд предусмотрел не все?

— Я… не знаю… этого, — гневно ответил он.

— Зато я это знаю; мне известен настоящий путь к спасению, а тот, о котором говоришь ты, к сожалению, существует только в твоем воображении. Ты рассуждал вот как, я думаю: когда команчи окажутся запертыми в кактусах, они все же не должны терять надежды, у них еще есть ножи, и, воспользовавшись ими, они сумеют выбраться из западни. Прав я или нет?

— Уфф, уфф! — ответил он на этот раз обескураженно.

— Представляю, какое воодушевление ты испытал, когда эта идея только пришла тебе в голову, но, к сожалению, должен тебя разочаровать: при ближайшем рассмотрении она не так уж хороша. Тропа будет очень узкой, и одновременно работать на ней смогут лишь несколько человек. Потребуются не часы, а дни! К тому же ты должен понимать, что мы при всем этом, разумеется, не будем сидеть сложа руки.

Он молчал. И я продолжил:

— Часть наших людей я пошлю на противоположную сторону кактусового поля, чтобы таким образом зажать ваших воинов в клещи. Впрочем, мы можем поступить еще проще и уничтожить всех команчей за несколько минут без единого выстрела.

— Как?

— Мы подожжем кактусы.

— Уфф! Но тогда все наши воины сгорят!

— Конечно!

— Олд Шеттерхэнд на такое не способен!

— Зря ты так уж рассчитываешь на мою доброту!

— Нет, нет, он этого не сделает!

— Может быть! Я просто хотел тебе показать, что для твоих воинов нет спасения, от нас они не уйдут.

— Да, я понимаю: если они окажутся в мешке, то им придется сдаться, но у вас это все равно не получится.

— Вот как?

— Вам придется убраться оттуда.

— Почему?

— Ты совсем забыл про Нале Масиуфа! Он придет.

— Нет, я про него вовсе не забыл.

— Тогда ты знаешь, что он следует за вами. Он появится у вас за спиной, а впереди вас будет ждать Вупа-Умуги; вы застрянете между ними и сами окажетесь как раз в том дурацком положении, в которое хотите поставить Вупа-Умуги. Олд Шеттерхэнд должен признать, что я прав.

Его лицо снова приняло уверенное выражение. Я ответил:

— К сожалению, я лишен возможности доставить тебе удовольствие, признав твою правоту. За последнее время произошло кое-что, о чем ты еще не успел узнать. Но даже если бы дела обстояли именно таким образом, как ты думаешь, даже и в этом случае ты бы все равно просчитался, потому что Нале Масиуф никогда на появится у нас в тылу.

— Появится!

— Нет. Перед ним скачут белые всадники, ты совсем об этом забыл.

— Уфф! — в его голосе прозвучало явное разочарование.

— Ну, теперь ты видишь, что все твои домыслы не стоят гроша ломаного, тогда как Олд Шеттерхэнд и на этот раз все продумал и просчитал заранее. Даже если бы сегодня и совершенно ничего не произошло, мы могли бы спокойно заниматься Вупа-Умуги, не боясь, что нам в тыл ударит Нале Масиуф, этого он никак не смог бы сделать, потому что его взяли бы на себя драгуны.

— Уфф, уфф!

— Однако, надеюсь, до этого дело все же не дойдет. Но вернемся к моему рассказу. Мой юный брат прервал меня, помнится, когда я говорил о Ста деревьях. Итак, мы спрятались недалеко от них и видели, как пришел Вупа-Умуги. Он не подозревал о нашем присутствии и не счел нужным предпринять даже минимальные меры предосторожности. Поэтому мы с Олд Шурхэндом сумели довольно легко проникнуть в его лагерь и кое-что подслушать. Когда мы услышали достаточно, нам удалось выскользнуть оттуда незамеченными. Утром Вупа-Умуги снял свой лагерь и ушел со своими команчами туда, куда указывали колья, поставленные Виннету.

— В каком направлении?

— Мой юный брат очень хитро поставил вопрос, но Олд Шеттерхэнд не глупее его, и поэтому он не ответит.

— Олд Шеттерхэнд может не отвечать. Это уже не имеет никакого значения!

— Как же! Если бы тебе удалось совершить побег сегодня, ты бы знал, где следует искать твоих воинов. Вот почему я предпочитаю оставить тебя в неведении относительно этого. Между прочим, я очень рад, что, несмотря на всю безнадежность твоего положения, ты попытался использовать весь свой ум, чтобы меня перехитрить. Так вот, я продолжаю: когда Вупа-Умуги отбыл к Ста деревьям, пришли белые солдаты. И как ты думаешь, что я сделал?

— Ты поговорил с ними?

— Да!

— И предупредил их?

— Конечно!

— Уфф!

— Я не только предупредил их, но и присоединился к ним с моими апачами, чтобы поймать Нале Масиуфа.

— Уфф! Ты сразился с ним?

— Нет.

— Он не пришел? Он выслал вперед разведчиков, которые вас заметили?

— Правильно, он выслал вперед разведчиков, но толку что? Они нас не заметили, потому что мы вовремя спрятались. Тогда появился он вместе со всем отрядом и встал лагерем около воды. Он увидел следы белых всадников и решил, что они ушли, преследуя Вупа-Умуги. Поэтому он не стал осторожничать, и нам без труда удалось его окружить.

— Уфф, уфф! Он был окружен. И все же ты говоришь, что он с вами не сражался!

— Он струсил и согласился на переговоры со мной. Я сидел с ним рядом, причем мы договорились прийти без оружия, но в этом он оказался настолько же подлым, насколько прежде был труслив. Идя на переговоры, он припрятал за спиной нож, намереваясь меня заколоть, и даже посмел вытащить его.

— Уфф! Не могу поверить, что он и в самом деле так поступил!

— Да.

— Это недостойно воина.

— Особенно если этот воин — вождь!

— Он тебя ранил?

— Нет. Он сильно во мне ошибся, потому что я за ним внимательно наблюдал и все время был настороже. Как только он поднял руку с ножом, я его оглушил.

— Рукой?

— Чем же еще? Я же был без оружия.

— Уфф, уфф! Рукой! Он умер?

— Нет, я не хотел его убивать. Я быстро взвалил его себе на плечи и отнес туда, где стояли мои апачи и белые воины.

— И команчи тебе не помешали?

— Они не могли этого сделать, все произошло очень быстро. А потом: у них не было возможности приблизиться к нам, потому что тогда мы убили бы их вождя. Когда он очнулся, я начал ему угрожать, сказал, что сниму с него скальп, сожгу его амулеты, а потом повешу его самого.

— Ты хотел убить его душу?

— Да.

— Самое страшное для него — сжигание амулетов. Я, правда, в это не верю, но он, как и большинство краснокожих, считает, что в этом случае душа воина гибнет.

— Интересно, что бы он предпринял, если бы в мои намерения действительно входило поступить так, как я сказал?

— Он предпочел бы сдаться в плен.

— Он один?

— Он один… Уфф, уфф! Значит, вы думали, что все его воины должны сдаться вместе с ним?

— Да, все!

— А разве вам не хватило бы его одного?

— Нет, мне нужны были они все, ты скоро поймешь почему.

— И ты всех их заполучил?

— Да.

Он опустил голову и с отчаянием в голосе сказал:

— Увы, все мои надежды погибли! Даже если бы мне и удалось отсюда бежать, я не смог бы спасти Вупа-Умуги и его воинов.

— Да, это так. Во-первых, ты не знаешь, где его искать, а во-вторых, Нале Масиуф помочь тебе ничем не сможет.

— Как вы поступили с ним и его воинами?

— Я, конечно, мог бы тебя обмануть, потому что никакой необходимости в том, чтобы я тебе это говорил, нет. Однако я не стану от тебя это утаивать. Они вернулись к своим вигвамам.

— Уфф! Так ты был настолько добр, что вернул им свободу?

— Нет, до такой степени добрым я не был. Признайся, что подобная доброта была бы самой большой глупостью, которую я мог бы совершить.

— Почему?

— Я бы взял с этих людей обещание тотчас же повернуть своих лошадей и ехать домой.

— Они бы его дали.

— Но не сдержали бы!

— Ты им не веришь?

— Я не верю ни одному команчу!

— И мне тоже?

— Пожалуй, только к тебе я могу испытывать хотя бы какое-то подобие доверия, потому что ты знаешь о добром большом Маниту и веришь, что он наказывает за неправду и предательство.

— Как же так — ты не дал им свободу, но говоришь, что они вернулись домой?

— Как пленные!

— Чьи?

— Белых драгун. Они отправились обратно и взяли команчей с собой.

— Связанных?

— Да.

— Но они их убьют!

— Нет. Их капитан дал мне слово сохранить команчам жизнь.

— Он его сдержит?

— Да, и я в этом нисколько не сомневаюсь.

— Но их, по крайней мере, ограбят!

— Ограбят? Но что ты понимаешь под этим словом? Разве не вправе победитель распоряжаться по своему усмотрению имуществом побежденного?

— Даже у христиан?

— Даже у нас, потому что вы нас вынудили поступать с вами так же, как вы поступаете с нами. Вы, как коршуны, лишаете нас не только всего имущества, но и жизни. И если мы вам дарим жизнь, то вы должны знать, что это столь великая милость, что большего вы от нас требовать просто не имеете права.

— Так, значит, белые солдаты заберут у команчей все, что у них есть?

— Не знаю, все ли, но оружие и лошадей точно.

— И как же команчи будут обходиться без лошадей и оружия?

— Это уже их забота. Вы сами выкопали топор войны; ничего подобного не произошло бы, если бы у вас не было коней и оружия. Конфискуя их у вас, мы не совершаем никакого грабежа, потому что это наша законная добыча, и одновременно мы заботимся о том, чтобы вы не были в состоянии тотчас же снова нарушить мир.

— Значит, Вупа-Умуги и его воинов вы тоже лишите лошадей и оружия?

— Вполне возможно.

— Уфф! Это плохо!

— Да, для вас это плохо, но вы ничего иного и не заслужили. Подумай о себе! Тот, кто курил с тобой трубку мира и обещал тебе не приходить в твой вигвам с оружием в руках, а потом вдруг является в него с большой шайкой, чтобы отобрать у тебя вигвам, а заодно и жизнь, заслуживает гораздо большего, чем просто лишение его мустанга и оружия. Я думаю, ты согласишься с этим.

Тяжело вздохнув, он согласился:

— Тогда ты возьмешь мое ружье и моего коня!

— Нет, вот этого я как раз и не сделаю. Ты мне симпатичен. Вот почему, несмотря на всю твою сегодняшнюю враждебность ко мне, я не перестану считать тебя своим другом. Ты сохранишь то, что имеешь. И в отношении Вупа-Умуги и его индейцев я постараюсь сделать так, чтобы с ними тоже обошлись хорошо. Но в конце концов это будет зависеть прежде всего от того, как они сами поведут себя по отношению к нам.

— А как они должны себя повести? Они воины и будут защищаться.

— Как раз это было бы крайне нежелательно. Как только с нашей стороны прольется кровь, чего мы, естественно, не хотим, они уже не смогут больше рассчитывать на дружеское к себе отношение. Я все же надеюсь, что мне удастся убедить вождя в том, что сопротивление бессмысленно. Надеюсь, что он с большим пониманием отнесется к моим аргументам, чем ты.

— Чем я? — уязвленно переспросил он.

— Да. Я хотел максимально облегчить твое пребывание в плену, взамен потребовав от тебя лишь обещания, что ты не сбежишь. Ты отказал мне в этом, потому что не понял, что твое бегство в лучшем случае будет для вас бесполезно, а скорее всего принесет прямой вред. То есть ты сам вынудил меня быть с тобой суровым.

— Я не дал обещания, потому что я еще не знал тогда того, что знаю теперь.

— Значит, ты понял, что вашим воинам никто не в силах помочь?

— Да.

— Выходит, еще есть время дать обещание.

— И я его даю.

— Хорошо! Однако подумай также о том, что своим поведением ты можешь принести пользу или навредить не только себе, но и всем людям своего племени. Все, что ты совершишь — плохое или хорошее, — зачтется также и всем им. Если ты не сдержишь своего слова, наказанию будешь подвергнут не только ты, но и твои соплеменники!

— Я его не нарушу!

— Но что будет порукой твоему слову?

Он посмотрел на меня вопросительно, и тогда я пояснил:

— Я могу положиться на слово, данное христианином, но на обещание краснокожего — нет.

— Но ты же веришь Виннету?

— Да, во всем, но он — исключение, к тому же я знаю, что в душе он чувствует себя христианином.

— Если ты возьмешь у краснокожего воина в качестве залога его амулет, то он должен будет сдержать данное им слово.

— Не забывай, что я тебя знаю очень хорошо, и мне известно, что ты не веришь в силу амулетов.

— Тогда я выкурю с тобой трубку клятвы!

— Нет, и это не может для меня служить гарантией верности твоих слов. Ты уже курил трубку со мной и Кровавым Лисом, но это отнюдь не помешало тебе нарушить собственную клятву.

Тут он опустил глаза и сказал еле слышно, с горечью:

— Наказание, которое наложил на меня Олд Шеттерхэнд, очень тяжело: оно не столь сильно язвит мое тело, но наполняет болью мою душу.

Я внимательно посмотрел на него. Искренне говорит молодой вождь или опять лукавит? И то и другое вероятно в равной степени. Но я решил дать ему аванс доверия.

— Если я тебя правильно понял, несмотря на все случившееся, я все еще могу считать тебя своим другом и братом. Поэтому я решил отступить от своих обычных правил, предписывающих мне быть осторожным с индейцами, и оказать тебе доверие. Но я хочу, чтобы ты знал: в моем сердце поселится очень, я подчеркиваю, очень большая печаль, если мне и на этот раз придется признать, что я обманулся в тебе. Спрашиваю тебя поэтому еще раз: ты не убежишь, если я тебя освобожу?

— Нет!

— Не покинешь оазис без моего разрешения?

— Нет.

— Я не хочу допустить также и того, чтобы ты пытался пробраться через кактусы к своим команчам, чтобы поговорить с ними.

— Я не сделаю этого. Даже если они придут сюда, я буду молчать, пока не получу твоего разрешения.

— Тогда дай мне руку, как это делают настоящие мужчины и благородные воины, которые презирают выгоду, получаемую от лжи.

— Вот моя рука! Ты можешь мне верить. Если я протягиваю тебе свою руку, значит, отдаю под твою власть всего себя!

При этом он посмотрел мне прямо в глаза, и взгляд его был таков, что я уже не сомневался: на этот раз он меня не обманет. Но чтобы на всякий случай отвести его месть от негра, спросил:

— Ты зол на Боба?

— Очень.

— И будешь мстить?

— Нет. Слишком много чести для черного, если ему будет мстить краснокожий воин. Этот негр не ведал, что творит. Он не имел понятия, что посягает на достоинство вождя, когда взваливал мне на спину эти колья.

— Сейчас я тебя от них избавлю.

И я сделал это. Он размял свои затекшие ноги и руки и вышел со мной вместе из дома. Во дворе поили лошадей на ночь. Мамаша Санна принесла нам поесть. Поужинав, мы сразу же легли спать. На следующий день нам предстояло подняться с первыми лучами солнца. Большой Шиба улегся между мной и Верной Рукой, хотя мы ему этого и не предлагали. Он хотел быть на виду и таким образом доказать, что держит свое слово.

Поднявшись рано утром, мы наполнили водой все имевшиеся у нас бурдюки, погрузили на лошадей запасы провианта, я попрощался с Большим Шибой, и мы тронулись в путь. На обочине дороги стоял Боб, спросивший меня:

— Масса Шеттерхэнд хочет, чтобы я охранял Большого Шибу?

— Нет. В этом нет надобности.

— Может быть, привязывать ему опять на спину шесты?

— Ни в коем случае. Он обещал не убегать и сдержит данное слово.

Я был вполне уверен в том, что это действительно так, однако интуиция и опыт настойчиво заставляли меня принять все же некоторые меры предосторожности. И я счел за лучшее их послушаться. За границей кактусовых зарослей оставалось еще довольно много апачей, которым было поручено сторожить пятьдесят пленных. Я отдал их предводителю приказ не сводить глаз также и с Большого Шибы.

И вот настал момент, когда мы, двести мужчин, пришпорили коней. Нас было более чем достаточно, чтобы покончить с команчами. На этот раз мы, конечно, взяли с собой Паркера и Холи.

Прежде всего мы нашли то место, где вчера оставили в дозоре пятерых апачей. Они оказались настолько смышлеными, что, как только рассвело, начали высматривать команчей и, порыскав по округе, обнаружили их лагерь. Однако к тому моменту, когда подъехали мы, найини уже снялись с места, они и на этот раз тоже очень спешили. Мы быстро последовали за ними, так что время от времени я мог наблюдать их в подзорную трубу, хотя мы все время держались от них на таком расстоянии, чтобы они не могли определить, кто их преследует — белые или краснокожие. Наиболее предпочтительным вариантом для нас был бы тот, если бы они приняли нас за драгун.

Весь день прошел без достойных упоминания происшествий, как вдруг, ближе к вечеру, поднялся сильный ветер, из тех, что нередки в Льяно-Эстакадо. Он пришел с севера, но при этом пересек изрядный кусок пустыни и поэтому был очень горячим. В основном он дул нам в спины, однако причинял немало беспокойства, причем не столько по причине усилившейся жары, сколько из-за поднятых им туч песка и пыли, которые лезли в рот и нос, забивались в глаза и уши,

— Идиотский ветер! — недовольно ворчал Паркер. — Какого черта он взялся дуть именно сейчас, не мог подождать, когда мы снова окажемся около воды. Так недолго задохнуться, а заодно и ослепнуть!

— Кончайте брюзжать, мистер Паркер! — откликнулся я. — Мне он, наоборот, весьма по душе.

— По душе? Вам он по душе? И у вас есть для этого какие-то основания?

— Да, я как раз подумал о Виннету.

— О Виннету? Не вижу связи.

— Но разве вы не замечаете, что этот ветер, поднявший в воздух столько песка, засыпает следы команчей? Мы не смогли бы идти по их следу, если бы не шесты.

— Да, колья я, конечно, вижу, но при чем здесь Виннету?

— А при том, что скоро его следы исчезнут по той же причине.

— Хм! А нам это не все ли равно?

— Нет, никоим образом. Виннету должен выставить колья вплоть до ловушки, так?

— Так.

— Он должен, следовательно, довольно далеко углубиться в кактусовые заросли. Но оставаться там ему нельзя, поэтому он должен будет выбраться наружу, иначе говоря, вернуться.

— Это очевидно, потому что если он так не сделает, то его самого поймают. Пока что я все понимаю, сэр.

— Однако возможные последствия того, что происходит, вам, похоже, не ясны.

— Какие последствия?

— Краснокожие, как только увидят его следы, тут же поймут, что он вернулся. И это покажется им подозрительным.

— Возможно!

— Не только возможно, но, я уверен, именно так и произойдет. Эти краснокожие — ребята бывалые, но и вы не новичок на Диком Западе и, если подумаете, легко сможете угадать ход их мыслей.

— Да уж, что-что, а это я могу угадать! Они примут следы Виннету и его апачей за следы команчей Большого Шибы. Эти следы ведут в заросли кактусов, потом выходят из них, а дальше сворачивают в сторону. Они, конечно, подумают, что Большой Шиба ошибся и путь пролегает вовсе не через кактусы, а совсем в другом направлении, по которому он теперь пошел. Правильно я рассуждаю, мистер Шеттерхэнд?

— Правильно.

— Делаем вывод: в кактусы они не сунутся. Как видите, не такой уж я тугодум.

— Я на твоем месте не стал бы так уж задаваться, старина Сэм, — встрял в разговор Джош Холи.

— Это еще почему?

— Потому что ты не сам до этого додумался. Мистер Шеттерхэнд тебе все подсказал.

— Может быть. Однако из этого вовсе не следует, что тебе нужно срочно все бросить, чтобы записаться ко мне в учителя, а заодно и в домашние проповедники.

— Я только хотел предостеречь тебя от зазнайства!

— Ты вполне мог сэкономить на словах, потому что ты сам…

— Хватит вам спорить, парни! — воскликнул я. — Верная догадка всем нам на пользу, а кому первому она пришла в голову — мистеру Паркеру или мне не имеет большого значения. И вообще сейчас не время определять заслуги, надо рассуждать дальше. Итак, команчи пошли по новому следу Виннету. И куда он их приведет, как вы думаете, мистер Паркер?

— Естественно, к нам, — ответил тот.

— Вы абсолютно правы. Виннету там, конечно, не останется, он будет искать нас. Сначала он уйдет в сторону, а потом вернется к кольям. Они это обнаружат, когда последуют за ним. Если они что-то заподозрят, весь наш план окажется под угрозой. Очень кстати сейчас для нас этот ветер, заметающий все следы. Виннету, я думаю, рад этому не меньше, чем я.

— Хм, да! — снова проворчал Паркер. Я почти физически ощутил, как напряженно работал его мозг в поисках довода, который, на его взгляд, доказал бы, что он способен и без моей помощи придумать что-то дельное. Наконец его осенило. — То, что вы сказали, конечно, прекрасно, мистер Шеттерхэнд, но лишь при условии, если Виннету добрался до кактусовых зарослей прежде, чем поднялся ветер.

— Но именно это и произошло.

— Вот как?

— Да. Полагаю, что он уже давно покончил с кольями и вскоре присоединится к нам.

— Если сумеет нас найти!

— Не беспокойтесь! Для вождя апачей это не такая уж сложная задача. Очень маловероятно, что он с нами разминется, хотя никаких случайностей исключать, конечно же, не стоит. Между прочим, я бы назвал наполовину чудом то, что команчи не испытывали никаких сомнений, следуя за ним. Нам, окажись мы на месте Вупа-Умуги, все это давно бы уже начало казаться в высшей степени подозрительным. Разве не так, мистер Паркер?

— Отчего же подозрительным, сэр?

— Большой Шиба хорошо знает дорогу от Ста деревьев до оазиса Кровавого Лиса и наверняка сказал Вупа-Умуги, какое расстояние между ними. И вот они едут и едут, а оазиса все нет как нет. Они должны были добраться до него уже вчера вечером, но, проскакав сегодня целый день, так и не достигли цели! Если это не вызывает у них подозрений, то я не знаю тогда, существует ли на свете что-нибудь такое, что может их вызвать.

— Все верно. Им давно бы уже надо остановиться и обсудить, куда двигаться дальше и вообще что делать. Вероятно, они считают, что Большой Шиба ошибся, когда говорил о расстоянии, или что они его неправильно поняли.

— Может быть, именно так и обстоит дело, но существует еще одна причина, по которой они забираются в заросли все дальше и дальше, а именно жажда. Со вчерашнего утра у них нет воды ни для них самих, ни для их лошадей. А поверни они назад, им понадобится не меньше, чем целых два дня, чтобы найти ее у Ста деревьев. Они скорее всего предпочтут продолжать двигаться вперед — ведь колья-то все равно ведут, по их мнению, к оазису, который вот-вот должен появиться. Вот почему они так спешат.

— Да, они скачут быстро и…

Замолчав на полуслове, он придержал свою лошадь и, вытянув руку вперед, прокричал:

— Они возвращаются! Значит, они все-таки что-то заподозрили и повернули обратно! Вот они!

Действительно, на горизонте появились какие-то люди. Двигались они или нет, невооруженным глазом распознать было невозможно. Я направил на них подзорную трубу и уже через несколько мгновений смог успокоить своих спутников:

— Это не команчи, а Виннету. Я страшно рад, что не ошибся, когда говорил, что скоро он к нам присоединится.

— Вы можете узнать его среди других даже с такого расстояния, сэр? — спросил меня Олд Шурхэнд.

— Пока нет.

— Тогда мы должны быть осторожны!

— В этом нет необходимости. Поехали!

— Но если всадники на горизонте — отставшие от своих команчи?

— Тогда они бы двигались, а эти люди стоят.

— Разве враги не могут сделать то же самое?

— Да, могут, но Виннету дает мне понять, что это он.

— Каким образом?

— Сейчас у вас появилась возможность в очередной раз удивиться проницательности и осмотрительности вождя апачей. Он обогнул команчей по широкой дуге и теперь, оказавшись у них в тылу, спокойно поджидает нас. Естественно, он предусмотрел тот случай, если мы примем его людей за найини, поэтому он построил свой отряд таким образом, что мы совершенно точно можем определить, что это именно он. Возьмите мою трубу и взгляните на них, мистер Шурхэнд!

Посмотрев в окуляр, он с восхищением в голосе заметил:

— И в самом деле толково, и даже очень! Они выстроились так, что образовали контур стрелы.

— И куда указывает ее острие?

— Не на нас, а на юго-восток, то есть от нас.

— Стрела указывает направление, в котором нам следует двигаться. Виннету сообщает нам также, что мы можем спокойно, ничего и никого не опасаясь, ехать дальше. Скажите, но только откровенно, мистер Шурхэнд, смогли бы вы на его месте передать всю эту информацию?

— Думаю, едва ли. А вы, мистер Шеттерхэнд?

— Если и не точно так же, то каким-нибудь похожим способом наверняка смог бы. Ясно, что нужен был какой-то знак, разъясняющий нам ситуацию. И Виннету нашел как нельзя более удачный. Это оригинальное построение апачей говорит не только о том, что перед нами друзья, но дает также понять, что все обстоит для нас наилучшим образом.

— Я тоже так думаю. Виннету не стал бы спокойно стоять на месте и ждать нас, если бы произошло нечто, идущее вразрез с нашими намерениями. Значит, все в порядке. Кстати, мне в голову пришла одна мысль, которой я охотно бы с вами поделился, если бы у меня была уверенность, что вы не будете на меня в обиде.

— В обиде? Вот уж это никогда не приходило мне в голову! Поскольку мы друзья, то я считаю, что каждый из нас имеет право и даже в некотором роде долг высказать свое мнение прямо, без всяких там дурацких церемоний. И я буду вам только благодарен, если вы укажете мне на какое-то мое упущение или ошибку, которую я совершил.

— Мою мысль можно выразить одним словом: вода! Позвольте, я поясню?

— В этом нет необходимости, я отлично понимаю, что вы имеете в виду. Если мы хотим вынудить команчей сдаться, заставив их страдать от жажды, то мы должны позаботиться о том, чтобы нам самим ее не испытывать.

— Все верно. Так вот, на сегодня у нас воды достаточно; но может пройти еще один день, прежде чем мы покончим с Вупа-Умуги, и тогда нам понадобится еще один день, чтобы добраться до оазиса. К сожалению, на два дня у нас воды не хватит. К тому же команчам в том случае, конечно, если они сдадутся, тоже нужна будет вода, и побольше, чем нам.

— Да, такого количества воды у нас с собой нет. Но могу вас, тем не менее, успокоить — страдать от жажды мы не будем.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Разумеется, более того, я думаю, что нам с вами пришла в голову одна и та же мысль.

— Да что вы говорите?

— О, конечно! Я был бы последним безумцем, заведя триста всадников в Льяно-Эстакадо и при этом не позаботившись о надежных способах доставки питьевой воды.

— Но воду можно найти только в оазисе.

— Совершенно верно. Именно оттуда мы ее и доставим.

— Но каким образом? До оазиса целый день пути верхом, и это только туда…

— Вы ошибаетесь. Этим людям нужна всего лишь ночь, чтобы добраться до оазиса, завтра к вечеру они снова будут здесь!

— Но их лошади не выдержат такой гонки!

— Лошадям нет необходимости возвращаться.

— Хм! В таком случае совпадение наших мыслей на этом заканчивается, я не понимаю, каким образом вы собираетесь все это осуществить.

— Очень просто, сэр: мы организуем эстафету.

— О! В самом деле, проще и лучше не придумаешь. Почему я сам до этого не додумался?

— У наших апачей есть с собой множество бурдюков, к ним можно добавить те, что принадлежат Кровавому Лису. Мы их отправим в оазис, причем для этого нужны в основном лошади, людей потребуется совсем немного. Эти люди встанут на определенном расстоянии друг от друга на протяжении всего пути, и, таким образом, мы получим нечто вроде постов почтовой связи, ведущей отсюда к оазису.

— Я должен выразить вам свое восхищение, сэр — вы предусмотрели буквально все. Скажите, а вы уже обсуждали это с Виннету?

— Нет, конкретно об этой ситуации мы с ним не говорили. Но мы настолько хорошо знаем друг друга, что каждый из нас двоих может до мелочей просчитать все, что будет делать другой в том или ином случае.

И вдруг меня словно током ударило. За разговором мы подъехали ближе и стало видно — Боже мой! — апачи были без лошадей! Верхом один только Виннету. Их прежний порядок распался, они больше не образовывали фигуру стрелы, а стояли в одну линию, глядя прямо на нас. Но мой испуг растворился так же внезапно, как возник: я понял, что все это означало.

— Виннету оказался даже прозорливее, чем я предполагал, — сказал я Олд Шурхэнду.

— Вы полагаете, он уже отправил в оазис своих лошадей и бурдюки?

— Да. Вы видите, при нем осталось лишь около тридцати человек и, кроме того, с ним нет Кровавого Лиса. Наверняка он в числе остальных отправился в оазис за водой.

— Было бы все же очень странно, если бы Виннету пришла в голову точно такая же мысль, что и вам.

— Уверяю вас, именно это и произошло.

Когда через несколько минут мы настигли Виннету и его апачей, он подошел ко мне и сказал:

— Мой брат Чарли понял меня, когда увидел, как мы построились. Я хотел ему сказать, что мы не команчи.

— Как далеко они от нас сейчас? — спросил я.

— Они скачут быстро, потому что хотят пить, но скоро вынуждены будут остановиться — солнце у горизонта.

— Да, через четверть часа будет темно. Сколько времени нужно, чтобы доскакать до кактусовых зарослей?

— Два часа.

— Сегодня они туда не доберутся, и это на руку нам, потому что в ловушку они попадут завтра утром, а не сегодня вечером. У воинов моего брата Виннету нет при себе лошадей. Виннету послал их за водой в оазис?

— Кровавый Лис, который знает самую короткую дорогу, привел туда, к счастью, людей. Он разместит их вдоль пути и выставит колья, которые у нас еще остались. Но тех бурдюков, что они взяли с собой, недостаточно.

— Мы пошлем наши после того, как разобьем лагерь. Ты рассчитывал на это?

— Да. Ветер стер мои следы, и наш план удался. Сейчас нам надо двигаться дальше, держась как можно ближе к команчам, чтобы завтра, когда они достигнут западни и въедут в кактусы, мы смогли бы быстро отрезать им путь к отступлению, если вдруг у них возникнет подозрение и они попытаются ускользнуть.

Он сел на коня, и мы поскакали дальше. Его людям пришлось бежать, я было испугался, что они скоро выбьются из сил, но они оказались очень выносливыми, и все вместе мы смогли двигаться довольно быстро. Мы продолжали двигаться от кола к колу даже после того, как стемнело, пока не поняли, что пора остановиться, если мы не хотим столкнуться с врагом.

Ветер между тем ослабел, а потом и совсем стих. Некоторое время было темно, пока на небе не появился узкий серп луны, немного рассеявший сгустившийся мрак. К этому времени все пустые бурдюки были погружены на лошадей, и, когда стало светло, часть апачей тронулась в путь. Виннету поехал с ними, чтобы показать дорогу до ближайшего пункта эстафеты — его люди не знали, где он находится. Казалось, все необходимое было сделано, и мы смогли, наконец, лечь спать. Когда возвратился Виннету, то не стал меня тревожить, а молча улегся рядом. Другой на его месте, конечно, разбудил бы меня, чтобы поделиться важными, на его взгляд, наблюдениями, проясняющими общую обстановку, но Виннету знал, что при нашем с ним взаимопонимании в этом нет необходимости.

Он лег спать последним, но утром выглядел более свежим, чем все остальные. Мы не стали тратить время на завтрак: поесть можно было и в седле. Утолив собственную жажду, мы напоили лошадей, которые, однако, не напились: когда вода кончилась, они стали недовольно фыркать. В результате опустело еще некоторое количество бурдюков, и Виннету тотчас же послал с ними по эстафете нескольких апачей. На этот раз ему не было нужды ехать с ними самому — уже рассвело, и он ограничился тем, что подробно объяснил своим воинам дорогу.

Мы снова снялись с места и пустили лошадей вскачь, пешие на этот раз вынуждены были отстать; их задачей стало, двигаясь по нашим следам, догнать нас, когда мы замедлим темп или сделаем привал. Я не отрываясь смотрел в трубу и вскоре убедился в том, что накануне мы почти вплотную приблизились к команчам: уже через четверть часа мы оказались на месте их ночного привала и убедились в том, что они покинули его незадолго до нашего появления.

Очень скоро я увидел и их самих. Виннету также взял в руки свою трубу. Рассмотрев команчей как следует, он обрадованно сказал:

— Они движутся очень медленно. Мой брат видит это?

— Их лошади сильно утомлены двухдневной скачкой без воды.

— Люди тоже страдают от жажды. Однако я думаю, они еще долго будут тянуть время, прежде чем решат сдаться окончательно.

— Ну, что касается самого Вупа-Умуги, то существует гораздо более сильное средство заставить его сдаться, нежели жажда.

— Мой брат имеет в виду амулеты вождя команчей. Очень кстати для нас он прихватил их собой. Олд Шеттерхэнд уже половину нашей победы обеспечил, когда взял в плен команчей Нале Масиуфа и передал их драгунам.

Знаете, что больше всего удивило меня в его словах? То, что до сих пор я не сказал ему ни слова ни про Нале Масиуфа, ни про драгунов, но он говорил так, как будто был полностью в курсе дела. В который раз блестяще проявила себя его интуиция. И у меня появился повод рассказать ему, каким образом Нале Масиуф попал к нам в руки и как мы потом от него избавились. В конце моего рассказа он произнес обрадованное «Уфф!», после чего добавил:

— Мой брат действовал совершенно правильно. Эти краснокожие были бы для нас обузой, и белые всадники тоже, потому что, чтобы поймать Вупа-Умуги, мы в них вовсе не нуждаемся. Нале Масиуф. уже достаточно наказан потерей своих лошадей и тем, что его воины лишились оружия. Виннету узнает, сдержал ли капитан драгун свое слово сохранить им жизнь. Если он его нарушил, поплатится собственной. Хуг!

На этом наш разговор закончился. Терять время на обсуждение последней фразы Виннету не стоило, я знал, что слово его твердо, и если бы впоследствии выяснилось, что капитан драгун не сдержал данного им обещания, Виннету наверняка бы привел в исполнение свою угрозу.

Расстояние до кактусовых зарослей, которые должны были стать ловушкой для команчей, как считал Виннету, нам надо было покрыть за два часа езды, однако понадобилось три — из-за того, что лошади найини шли уже на пределе своих сил. Мы все время двигались таким образом, что они нас не могли заметить, зато мы их хорошо видели в наши окуляры. Никакого строя они не соблюдали, а ехали кому как в голову взбредет, разойдясь довольно далеко в разные стороны от основного направления движения. Но вдруг, на исходе третьего часа пути, всадники начали сближаться и вскоре образовали тонкую непрерывную линию.

— Ну что ж, наступает решающий момент, — сказал я Виннету, — они совсем не останавливаются, судя по всему, они ни о чем не догадываются.

— Да, — ответил он, — они подошли к тому месту, где начинается тропа через кактусовые заросли. Они не могут окинуть одним взглядом это пространство и думают, что оно простирается не особенно далеко, потому что Большой Шиба якобы его пересек. Кроме того, их гонит вперед жажда. Они не сомневаются: там, где растет кактус, есть влага, и потому где-то недалеко от поля должен быть оазис. А ведь вода, которую пьют эти растения, находится глубоко под землей, и к тому же им нужно ее совсем чуть-чуть.

Очень скоро мы тоже увидели кактусовые заросли.

Это было величественное зрелище. Колючки на мясистых стеблях маячили до самого горизонта, глазам казалось, что где-то на определенном расстоянии они начинают сплетаться в своеобразное гигантское кружевное полотно, накинутое чьей-то властной рукой на эту безрадостную землю словно бы в утешение ей. В глубь поля вел неширокий проход — некое подобие дороги. И как раз там, где эта дорога начиналась, Виннету вбил очередной шест, чтобы команчи не сомневались: именно здесь надо войти в кактусы.

И они это сделали, изумив нас в очередной раз тем, что как будто напрочь утратили свойственное им чувство осторожности. Должно быть, жара на них так действовала… Когда мы были у края зарослей, они углубились в него уже довольно далеко. Мы остановились и спешились. Лошадей отвели на расстояние, превышающее длину полета пули, и заняли положение, которое позволяло нам полностью контролировать проход на значительном удалении от его начала и лишало команчей возможности как-то пробиться через наши ряды или обойти нас.

Этот проход был в своем начале шириной около двадцати шагов, но еще в пределах досягаемости наших ружей становился настолько узким, что в ряд в нем могло встать не больше четырех или пяти всадников. Если бы команчи обезумели настолько, что стали сопротивляться, то глубина их строя составила бы примерно тридцать всадников при ширине не более пяти, и нам бы вполне хватило пятой или шестой части наших людей, чтобы отразить нападение. Нужно было только сразу положить передних, и тогда их тела образовали бы вал, который не смогли бы преодолеть остальные нападавшие, в то время как кактусы не позволили бы им повернуть направо или налево.

Враг оказался в надежной ловушке. Чтобы выйти из нее, команчи могли сделать только одно — повернуть назад, вернувшись к месту начала прохода.

Мы прождали час, два — команчи не появлялись.

Видимо, они, сообразив наконец-то, что зашли в тупик, не повернули сразу, а задержались и начали совещаться. Но не вернуться они никак не могли, в этом у нас не было ни малейшего сомнения.

Итак, мы напряженно вглядывались в то место, откуда они должны были появиться.

— Уфф! — наконец воскликнул Виннету, показав рукой вперед.

Его зоркие глаза обнаружили врагов раньше, чем мои. Команчи приближались медленно, уставшие и разочарованные. Нас они пока не видели, потому что мы лежали на земле, а наши лошади стояли довольно далеко от этого места. Но вскоре они остановились -заметили нас, и мы встали во весь рост.

Если они и были до сих пор того мнения, что их преследуют драгуны, то теперь им пришлось убедиться, что они ошибаются.

— Какой страх они, должно быть, сейчас испытывают! — сказал стоявший рядом со мной Олд Шурхэнд.

— Нет-нет. Пока еще не страх, а только удивление.

— Почему?

— Они могут принять нас за команчей Нале Масиуфа.

— Вполне вероятно.

— Но даже если это так, все равно наше присутствие должно их озадачить, потому что они убеждены, что перед Нале Масиуфом скачут драгуны.

— Верно! Однако любопытно, что они будут делать.

— Что они сделают, я знаю. Вышлют вперед одного или двух воинов, чтобы разузнать поточнее, кто мы такие. А вот и они!

Мы увидели, как двое индейцев-команчей, оставив лошадей, отделились от основной группы и начали медленно приближаться к нам.

— Не хочет ли мой брат выйти со мной к ним навстречу? — спросил я Виннету.

— Да, надо сделать это, — ответил он.

Так же медленно, как и команчи, мы зашагали навстречу им к кактусам. Увидев, что один из нас краснокожий, а другой белый, те остановились в замешательстве. Мы сделали знак, показывающий, что продолжаем движение, и пошли дальше. Еще немного помедлив, они сделали несколько шагов, но вскоре снова остановились.

— Мой брат Шеттерхэнд может говорить! — сказал Виннету.

В подобных ситуациях он всегда отдавал мне право вести разговор. Я крикнул обоим найини:

— Воины команчей могут спокойно приблизиться к нам! Мы хотим поговорить с ними и не станем им угрожать если они не попытаются применить против нас оружие.

Они подходили все ближе к нам. Я отошел еще немного назад и жестом пригласил их следовать за мной, это было необходимо, иначе мы бы оказались на расстоянии полета пули со стороны команчей. Наконец мы сошлись. Парламентеры команчей не захотели, несмотря на все мои знаки, подходить к нам вплотную.

— Вупа-Умуги, вождь найини-команчей, послал вас для того, чтобы узнать, кто мы такие, — сказал я. — Меня вы знаете?

— Нет, — ответил тот, что был постарше, не сводя удивленно-испуганного взгляда с Виннету, впрочем, так же как и его младший собрат.

— А краснокожий воин, стоящий рядом со мной, вам тоже не знаком?

— Уфф! Это Виннету, вождь апачей!

— А я — Олд Шеттерхэнд, его белый друг и брат.

— Уфф, уфф! — воскликнули одновременно оба и внимательно посмотрели на меня. Узнав апача, они смутились и испугались, но, услышав мое имя, испытали просто ужас, хотя и постарались это скрыть.

— Вы думаете, что вас преследуют белые всадники? — продолжил я.

Ответа не получил.

— А за ними скачет Нале Масиуф?

— Откуда Олд Шеттерхэнд это знает? — спросил старший.

— Я знаю гораздо больше, чем. вы можете себе представить, да, я знаю все о ваших намерениях. Вы хотели заманить белых всадников в ловушку, но угодили в нее сами. Посмотрите вперед! Там стоят три сотни воинов апачей-мескалерос, которые держат наготове оружие, и не сомневайтесь: они пустят его в ход, если вы вздумаете сопротивляться.

— Уфф, уфф!

— Поймите, назад для вас пути нет, опрокинуть нас и пройти вперед вам тоже не удастся. Вам не остается ничего другого, как сдаться. Если же вы этого не сделаете, то либо будете застрелены, либо погибнете в этих кактусовых зарослях, откуда нет выхода!

Команчи посмотрели друг на друга. Хотя они и прилагали все усилия, чтобы скрыть то впечатление, которое произвели на них мои слова, тем не менее скрыть, что они совершенно растеряны, им не удалось. Затем опять-таки старший из них спросил:

— Где белые всадники?

— Ты, я думаю, и сам не веришь, что я тебе это скажу!

— Тогда где сейчас Нале Масиуф?

— Этого мы тоже не скажем. В свою очередь, я тебя хочу спросить, где Большой Шиба с его пятьюдесятью команчами?

— Уфф! Большой Шиба! Этого мы не знаем!

— Зато я знаю.

— Где?

— Во всяком случае, довольно далеко отсюда. Вы думали, что следуете за ним, однако это было не так.

— Но как это получилось?

— Вы рядовые воины, а мы — вожди, которые говорят только с вождями. Нам не подобает отвечать на ваши вопросы, однако я все же расскажу вам кое-что для того, чтобы вы передали это Вупа-Умуги.

— Мы ему это скажем.

— Два дня вы шли по кольям, которые, как вы думали, ставил Большой Шиба, указывая вам дорогу. Но это не он, а Виннету воткнул их в песок, чтобы обмануть вас.

— Уфф! Это правда?

— Олд Шеттерхэнд всегда говорит правду. Большой Шиба никак не мог указывать вам путь, потому что был в плену у нас. И Нале Масиуф попал в плен со всеми своими воинами. А потом мы передали их белым всадникам, которых предупредили об опасности, грозившей им также с вашей стороны. Это все, что вы должны сказать Вупа-Умуги.

Он с ужасом посмотрел на меня и воскликнул:

— Вупа-Умуги не поверит этому!

— Поверит или нет, не имеет никакого значения, потому что это правда.

— Мы знаем, что Олд Шеттерхэнд всегда говорит правду, но то, что он сейчас сказал, не для наших ушей. Может быть, он сам скажет все это нашему вождю?

— Я готов сделать это.

— Тогда мы вернемся к Вупа-Умуги и передадим ему это.

— Хорошо! Мы останемся здесь и будем ждать, пока он придет.

Они ушли, а мы сели на землю. Когда они добрались до своих товарищей, то по возникшему переполоху мы поняли, какое впечатление произвели сведения, принесенные их делегацией на переговорах. Все всадники соскочили со своих лошадей. Спустя немного времени один из них направился к нам, но это был не Вупа-Умуги, а снова тот, кто вел с нами переговоры. Подойдя к нам, он произнес:

— Вождь команчей услышал ваши слова, но не хочет в них верить. Он хотел бы услышать их от вас самих.

— Он их услышит. Почему он не пришел?

— Олд Шеттерхэнд и Виннету, вождь апачей, пришли вместе. Вупа-Умуги не хочет быть один против двоих.

— Хорошо, пусть будет двое на двое. Он может взять кого-нибудь с собой.

— С ним будет Апаначка, второй вождь найини.

— Не имеем ничего против.

— Олд Шеттерхэнд и Виннету имеют при себе оружие. Вупа-Умуги и Апаначка могут тоже взять оружие?

— Согласны.

— Следует ли им чего-нибудь опасаться?

— Нет.

— Они смогут вернуться к своим воинам после того, как поговорят с вами?

— Разумеется.

— Мы поверим в это, если Виннету и Олд Шеттерхэнд дадут нам слово.

— Я обещаю это. Хуг! — ответил Виннету.

— А я уже давал такое обещание и не считаю нужным его повторять, — объяснил я. — Запомните: если Олд Шеттерхэнд пообещал что-то, это равносильно клятве. Так что зря Вупа-Умуги и Апаначка испугались!

— Храбрее и мужественнее их нет воинов в племени команчей! Почему Олд Шеттерхэнд обижает их?

— Потому, что ты спросил, смогут ли они вернуться назад.

— Но этот вопрос задают всегда, когда вражеские воины встречаются перед готовыми к бою отрядами для переговоров.

— Мы задали этот вопрос?

— Нет.

— Оглянись назад и посмотри перед собой. Там стоят команчи, здесь — апачи, мы находимся точно посередине. Значит, никто из встретившихся тут сторон не имеет преимущества перед другой. В том случае, если Вупа-Умуги и Апаначка замыслили какую-то каверзу по отношению к Олд Шурхэнду и мне, они должны отдавать себе отчет в том, что подвергают себя точно такой же опасности, которая грозила бы нам, если бы мы захотели их обмануть. Поэтому мы и не стали задавать вам вопросов относительно нашей безопасности. Ты же потребовал от нас обещания, что вы сможете вернуться обратно. Так кто из нас мужчина и кто трус? Вупа-Умуги приказал тебе спросить нас об условии возвращения?

— Да.

— Тогда скажи ему, чтобы он приходил! Мы сдержим данное слово, кроме того, мы считаем ниже своего достоинства нападать на команча, который, задавая такие вопросы, выказывает отсутствие мужества.

Он ушел.

— Мой брат говорил очень хорошо, — похвалил меня Виннету.

Меня очень интересовал Апаначка, второй вождь найини-команчей, он, судя по имени, которое означает «удачливый человек», должен быть личностью незаурядной.

И они явились. Оба держались так, словно нисколько не сомневались в прочности своего положения. Я догадался, что это показное: они хотели произвести на нас впечатление людей, которые не привыкли просить и вообще как-либо от кого-либо зависеть. Не говоря ни слова, они сели напротив нас, положив на колени ружья, и уставились в пространство неподвижными холодными глазами. Эти «бесстрастные» маски вместо лиц, несмотря на всю серьезность ситуации, смешили меня. Я представлял себе Апаначку более зрелым человеком, но он был еще очень юн, и, должен признаться, если исключить Виннету, который был просто выше всевозможных сравнений, мне до сих пор не приходилось видеть более красивого индейца.

Он был невысок, но тем не менее казался стройным, потому что был сложен пропорционально и мускулист. В чертах его лица отсутствовали, как ни странно, характерные признаки расы: у него не было ни косо посаженных глаз, ни выдающихся скул. Длинные темные волосы, как часто у индейцев, были связаны в пучок на макушке, но мне показалось, что некогда эти волосы можно было назвать кудрями, а свой нынешний вид они приобрели лишь в результате долгого и тщательного специального ухода. Несмотря на смуглый цвет его лица, мне показалось, что кожа на щеках, подбородке и над верхней губой имеет тот специфический оттенок, который можно заметить у бреющихся темноволосых людей. Неужели у Апаначки в отличие от остальных индейцев росла столь густая борода, что он был вынужден ее брить? И откуда у него бритва? Краснокожие ею не пользуются, редкую растительность, которая появляется иногда у них на лице, они предпочитают выдергивать до тех пор, пока она не перестает пасти. Этот индеец вызывал у меня расположение к себе. Мне вдруг показалось, что его лицо как будто напоминает мне кого-то. Может быть, я встречал его где-нибудь раньше? Маловероятно. Но, видимо, среди множества лиц моих теперешних и прежних знакомых имелось какое-то одно, чрезвычайно на него похожее. С быстротой молнии промелькнули перед моим мысленном взором сотни и сотни лиц известных мне людей, однако никого, похожего на Апаначку, я так и не смог вспомнить.

Когда враждующие вожди встречаются для переговоров, брать слово первым — не самое приятное занятие. Тот, кто считает себя по положению выше других, молчит дольше всех. Как правило, начинает всегда говорить человек, имеющий повод сказать какие-то хорошие слова. Вупа-Умуги, казалось, намеревается вести себя так, будто у него нет никакой необходимости во взаимопонимании с нами: он упорно молчал с непроницаемым выражением лица. Впрочем, меня это вполне устраивало — времени в запасе у нас имелось достаточно, гораздо больше, чем у него.

Я посмотрел на Виннету, и его короткий ответный взгляд сказал мне, что он тоже не горит желанием начинать переговоры. Тогда я, немного подождав, растянулся на земле, положив руку под голову, как человек, который хочет хорошенько отдохнуть, а может, даже и соснуть. Маневр возымел действие, хотя, честно говоря, только наполовину, потому что Вупа-Умуги весьма пристально посмотрел на Апаначку, и тот сказал:

— Олд Шеттерхэнд и Виннету, вождь апачей, изъявили желание говорить с нами…

Я остался лежать и ничего не ответил; Виннету также молчал.

Тогда Апаначка повторил свои слова:

— Олд Шеттерхэнд и Виннету, вождь апачей, изъявили желание говорить с нами…

Вновь не получив ответа, он повторил то же самое еще раз. Тогда я не спеша поднялся и сказал:

— То, что я слышу, приводит меня в крайнее изумление. Это не мы хотели с вами поговорить, а, наоборот, нас спросили, не можем ли мы сказать Вупа-Умуги то, что показалось невероятным его посланцу. Мы позволили ему прийти, и теперь он сидит здесь и делает вид, будто он вовсе ничего не хочет услышать. Почему он молчит, а за него говорит Апаначка? Он что, не надеется на свое умение вести переговоры? Он, а не Апаначка хотел с нами встретиться, и если он теперь совсем не открывает рта — ну что ж, это его дело. У нас-то достаточно воды и мяса. Если у вас в запасе столько же времени, сколько у нас, — можете и дальше молчать!

Я сделал вид, что собираюсь снова лечь, и это помогло, Вупа-Умуги наконец обратился ко мне:

— Олд Шеттерхэнд мог бы не ложиться и выслушать мои слова!

— Я слушаю! — коротко ответил я.

— Олд Шеттерхэнд утверждает, что Нале Масиуф взят в плен вместе со своими воинами?

— Да, я говорил это, и мои слова — правда.

— Где он был схвачен?

— У Ста деревьев.

— Кем?

— Мною, апачами и присоединившимися к нам белыми всадниками.

— Большой Шиба тоже в плену?

— Да.

— Кто его поймал?

— Я и Виннету.

— Где?

— Когда он, миновав Сто деревьев, устанавливал колья, чтобы показать тебе дорогу к Кровавому Лису.

— Я в это не верю!

— Ну и не верь.

— Докажи!

— Хау! Вупа-Умуги не тот человек, который может требовать доказательств у Олд Шеттерхэнда!

— Но как ты мог повстречать сразу Большого Шибу, белых всадников и Нале Масиуфа? Не бывает таких случайностей.

— A я и не говорю, что это была случайность, нет, это был расчет.

— Расчет? Тогда ты должен был знать все, что решили сделать воины-команчи!

— Конечно, я это знал.

— От кого?

— От тебя.

— Уфф! Разве я тебе это сказал?

— Да.

— Когда и где?

— У Голубой воды.

— Уфф! Ты, как видно, думаешь, что меня можно дурачить, но ты ошибаешься.

— Нет. Глупым я тебя вовсе не считаю, но мне кажется, ты неосторожен. Ты был глух и слеп и потому ошибся во всем, что имеет отношение к исполнению твоих намерений.

— Каких намерений?

— Твой вопрос смешон! Виннету, вождь апачей, давным-давно подслушал разговор двух воинов найини, из которого узнал о том, что вы хотите отправиться в Льяно-Эстакадо и напасть на Кровавого Лиса, и он тут же отправился к нему, чтобы предупредить, и, кроме того, послал гонца к своим вигвамам, приказав снарядить триста апачей для помощи Лису. Этих воинов ты и видишь сейчас, они стоят около кактусов.

— Уфф! Пусть Виннету подслушал нас, но ты-то откуда это знаешь?

— Он все рассказал мне. Пока он скакал к Лису, я отправился к Голубой воде, чтобы понаблюдать за вами и освободить Олд Шурхэнда, что удалось мне даже легче, чем я ожидал. Когда ты и твои лучшие воины сидели на берегу у костра и обсуждали свои планы, я был в камышах у самой воды и слышал каждое ваше слово.

Вопль гнева и ярости едва не сорвался с его губ, но он сдержал себя, и мы услышали нечто вроде шипения. Я продолжил:

— У озера я взял тебя в плен, но на следующий день отпустил. Ты поверил, что я уехал на Запад, но я перехитрил вас и вернулся на Рио-Пекос. По пути я встретил двух краснокожих, которые ждали Нале Масиуфа, чтобы показать ему дорогу. Нам с Олд Шурхэндом удалось подслушать, о чем они говорили. Пока мы этим занимались, появились два гонца от Нале Масиуфа, которые должны были сообщить тебе что он не сможет прийти быстро, потому что на него напали драгуны, и, потерпев поражение и понеся потери, он вынужден сначала послать домой за сотней новых воинов.

— Уфф, уфф!

— Когда его гонцы говорили с твоими двумя воинами и подробно объясняли им весь план, мы лежали за ближайшим кустом и все слышали.

— Олд Шеттерхэнда, должно быть, очень любят злые духи, раз они сообщают ему, где и кого можно подслушать, и при этом еще заботятся о его безопасности!

— Хау! Потом ты выслал шестерых соглядатаев. Мы подслушали их разговор на том самом месте, где они потом были убиты апачами.

— Уфф! Убиты! Вот почему мы их больше не видели! Вы заплатите за это убийство своими жизнями!

— Не лезь в бутылку! Я бы не советовал тебе чересчур заноситься и угрожать нам! Показывать тебе дорогу к Кровавому Лису пришел Большой Шиба с двадцатью своими людьми. Ты дал ему еще тридцать найини, чтобы нарезать кольев у Ста деревьев. Зная об этом, я оказался в Льяно раньше, чем он, и, окружив его силами апачей, взял в плен.

— Уфф! Он оказал сопротивление?

— Не большее, чем это может получиться у тебя.

— Замолчи! Мы будем драться!

— Подожди еще немного! Схватив его, мы поскакали обратно к Ста деревьям. Мы убрали поставленные им шесты, и тогда Виннету переставил их таким образом, что они привели вас сюда. Значит, перед вами все время был он, а вовсе не Большой Шиба.

— Уфф!

— Я остался ждать тебя около Ста деревьев. Ты прибыл к вечеру, а утром отправился дальше.

— Но зато ты не знаешь, какую хорошую добычу нам удалось там заполучить!

— Хау, всего лишь Олд Уоббла! Когда его вместе с лошадью притащили к тебе, мы с Олд Шурхэндом находились в кустарнике всего лишь в четырех шагах от вас; естественно, и на этот раз тоже все слышали. Теперь ты знаешь, откуда мне все известно, да не от кого-нибудь, а именно от тебя самого. Утром вы поскакали дальше, навстречу собственной гибели, ориентируясь на те шесты, которые выставил Виннету. Мы, однако, остались на месте и стали ждать белых всадников. Они прибыли, и мы предупредили их. Узнав, что они, преследуя вас, сами оказались в роли преследуемых, драгуны сразу же выразили готовность объединиться с нами против Нале Масиуфа. Мы спрятались, и когда индейцы появились у Ста деревьев, мы тут же его окружили. Вот как было дело.

— Но Нале Масиуф защищался?

— Нет.

— Уфф! Он должен был драться, я знаю: он не трус!

— Но коварства ему не занимать. Я пригласил его на переговоры, причем мы условились быть оба без оружия. Он пришел, но имея при себе припрятанный нож. Когда мы с ним разговаривали, Нале Масиуф вдруг его выхватил, но я сбил вождя с ног и скрутил. Но он все еще плохо понимал, против кого вынашивал свои коварные замыслы. И тогда я взял его амулет и стал угрожать, что я сожгу тотем, а его самого повешу и сниму с его головы скальп. Тут он начал молить меня о пощаде, и я сохранил ему жизнь. Он и его воины были взяты в плен и заключены в оковы.

— Где он сейчас?

— Белые всадники отправились с ним на Рио-Пекос, где он будет отпущен на свободу, но лошадей и оружие ему и его воинам придется отдать.

— Уфф, уфф, это все потому, что ты взял его амулет, иначе бы он не сдался!

— А я и у тебя возьму амулет!

По его лицу скользнула презрительная усмешка, и он ответил:

— Тебе не удастся этого сделать.

— Почему?

— Потому что у меня при себе нет ни одного амулета. Вупа-Умуги владеет не одним амулетом, а многими, но он настолько умен, что никогда не берет их с собой в поход, где их легко можно потерять. Ты не получишь моих амулетов!

— Я уже сказал, что я их у тебя возьму, а то, что сказал Олд Шеттерхэнд, всегда сбывается, и в этом ты еще убедишься. Однако вернемся к главной теме нашей дружеской беседы! Теперь, имея дело только с тобой, мы наполнили водой бурдюки и пошли по твоим следам. Ты считаешь себя умным, но оказался до такой степени глуп, что скакал вслед за Виннету, не отдавая себе отчета в том, что это вовсе не Большой Шиба. Вы теперь в западне, с трех сторон окружены кактусами, а с четвертой вас караулят апачи. Ну как, ты все еще хочешь драться?

— Да.

— Ну что же, попробуй! Но я знаю, что ты этого не сделаешь. Даже если окажетесь победителями, вы все равно погибнете, потому что у вас нет воды. Но победа для вас недостижима. Посмотри вокруг себя! Вам недостанет места, чтобы встать против нас широким фронтом, вы так стиснуты со всех сторон, что каждая наша пуля будет поражать нескольких ваших воинов. У нас есть вода, у вас же — нет. Мы сами и наши лошади свежи и полны сил, вас же мучает жажда, а ваши мустанги измотаны так, что того и гляди готовы пасть. Подумай хорошенько!

— Мы все равно будем драться!

— Нет. Я знаю, что осторожности тебе недостает, но ты же не безумец.

Он опустил голову и замолчал. Прошло довольно много времени в полной тишине, наконец он поднял голову и с видимым усилием выдавил из себя вопрос:

— Как вы с нами поступите, если мы сдадимся?

— Мы сохраним вам жизнь.

— А больше ничего?

— Нет.

— Но без лошадей и оружия мы ничего не значим и ничего не можем!

— И тем не менее вы их отдадите, если мы этого потребуем. Оставляя вам жизнь, мы и так делаем для вас слишком много. Окажись вы победителями, вы поступили бы с нами хуже, мы все умерли бы у столба пыток.

Он гневно сжал руки и воскликнул:

— Какой злой дух привел тебя к Голубой воде! Не случись этого, и наш план, без сомнения, удался бы!

— Это верно, но я думаю, что это не злой, а добрый дух привел меня тогда к Голубой воде. У вас нет ни малейшего шанса ускользнуть. Если вы не сдадитесь, вас ждет печальный конец. Ты должен это понять.

— Нет, я этого не понимаю!

— Тогда тебе придется расстаться со своей душой!

— Пока что она со мной. Подумай о том, что у нас в руках Убийца индейцев, которого вы зовете Олд Уоббл!

— А нам-то что за дело до этого?

— Но он — наш заложник.

— Подумаешь!

— Он умрет, если вы причините зло кому-нибудь из наших!

— Пусть умирает. Он попал в твои руки потому, что нарушил мой приказ, а кто нарушает мои приказы, перестает меня интересовать: он больше не мой человек.

— Значит, ты не возражаешь против того, чтобы он умер?

— Нет, против этого я возражаю.

— Но ты же это только что сказал!

— Ты меня неправильно понял. Я только имел в виду, что не стану приносить никаких жертв ради его спасения, но если вы его убьете, моя месть будет кровавой, в этом ты можешь быть уверен. Мне нечего больше тебе сказать.

Я встал, и Виннету последовал моему примеру. Оба команча также поднялись. Апаначка посмотрел на нас, и я заметил странное, ни на что не похожее выражение в его глазах, в них не было ни гнева, ни озлобления. Я бы даже сказал, что во взгляде его было то, что можно назвать доброжелательностью, а если быть более точным, то это была доброжелательность, окрашенная уважением, однако он скрывал свои истинные мысли и чувства. Тем яснее мы понимали, сколько злобы, ненависти и какая жажда мести клокотали в груди Вупа-Умуги. Он долго молча боролся с собой и наконец словно в лихорадке, произнес:

— Мы тоже готовы!

— И вам нечего больше сказать?

— Сейчас нет.

— А попозже?

— Я поговорю с моими воинами.

— Тогда не теряй времени и делай это быстро! Наше терпение скоро истощится!

— Хау! У нас есть еще возможности для спасения!

— Ни одной.

— Множество!

— Но даже если бы их у вас имелась целая сотня, ни одной из них вы не смогли бы воспользоваться. Если у нас не останется ничего другого, мы подожжем кактусы.

— Уфф! — испуганно воскликнул он.

— Да, и будьте уверены, мы это сделаем, если не будет другого средства повлиять на вас.

— Виннету и Олд Шеттерхэнд могут стать убийцами и поджигателями?

— Оставь этот лицемерный пафос! По отношению к вам даже поджигатель выглядит борцом за справедливость. Итак, ставлю тебе условие: поговори со своими людьми и дай нам поскорее знать, что вы решили!

— Ты это скоро узнаешь.

С этими словами он повернулся и вместе с Апаначкой пошел прочь, но далеко не такой гордой поступью, которой шел сюда. Мы также возвратились к своим. Они с нетерпением ждали нас, горя желанием узнать, чего мы достигли в результате переговоров с вождями.

Естественно, с этого момента мы не спускали глаз с команчей. Каким бы безумием с их стороны ни казалась попытка атаковать нас, мы тем не менее должны были считаться с этой возможностью и принять все необходимые меры предосторожности. В поле нашего зрения были только их передние ряды. Я сходил за своим вороным и, сев на него, отъехал в сторону на такое расстояние, что смог хорошо рассмотреть их с фланга. И тут я увидел, что на месте их осталось не более тридцати человек, остальные ускакали обратно в кактусы. Вернувшись, я поделился своими наблюдениями с Олд Шурхэндом.

— Они хотят ножами пробить себе тропу через кактусы, — сказал он.

— Я того же мнения. Но это им не удастся.

— Конечно. Сухой кактус тверд, как камень, они только испортят ножи.

— Но даже несмотря на это, мы не должны терять бдительности. Я еще понаблюдаю за ними.

— Мой брат может, если хочет, это сделать, но

никакой особой необходимости в этом нет. — Можно мне с вами, мистер Шеттерхэнд? — спросил Паркер.

— Ничего против не имею.

— А мне? — осведомился Холи.

— Да, но больше — никому. Приведите лошадей!

Мы поскакали на юг и, достигнув того места, где кромка кактусовых зарослей резко сворачивала на восток, дальше поехали вдоль нее. Мы двигались в этом направлении уже больше часа, как вдруг увидели песчаную бухту, глубоко вдававшуюся в заросли кактусов. Углубившись в нее, мы ехали вперед до тех пор, пока она не кончилась тупиком. Я вытащил подзорную трубу и попытался с ее помощью отыскать команчей. И я обнаружил их в виде крошечных точек несколько выше нас, на севере. Мне не было видно, чем именно они занимались, видимо, как предполагал Олд Шурхэнд, пытались ножами пробить себе путь сквозь эту необозримую колючую чащу. Конечно, это было абсолютно невозможно. Мы развернулись и тем же путем двинулись обратно.

Когда мы покинули песчаную бухту и вновь повернули на запад, мне вдруг показалось, что далеко на юге, у горизонта, происходит какое-то движение. Направив туда свою трубу, я понял, что не ошибся — это были всадники. Сосчитать их было пока что невозможно, но скоро я увидел, что их всего восемь и при них четыре вьючные лошади или, возможно, мула. Они двигались на северо-восток» и должны были, следовательно, пройти по внутренней кромке кактусовых зарослей, внешний фронт которого сторожили наши апачи. А что, если они заметят команчей и помогут им выбраться из кактусов? Конечно, это было маловероятно, но мне слишком часто приходилось быть свидетелем того, как какая-нибудь ничтожная причина превращала, казалось бы, еще минуту назад совершенно невероятное в свершившийся факт. И значит, надо было сделать так, чтобы заставить их изменить направление и переместиться на другую сторону кромки кактусовых зарослей.

Как я заметил, из восьми всадников четверо были индейцы. К какому племени они принадлежали? Это следовало выяснить прежде, чем решать, что делать дальше. Мы двигались к югу, пока не оказались у них на пути, и стали ждать. Они нас также заметили и, остановившись на некоторое время, чтобы посовещаться, снова двинулись по направлению к нам.

Лишь двое из них обратили на себя мое внимание -один был белый, другой — индеец. В волосах у индейца красовались орлиные перья, следовательно, это был вождь. Белый был чрезвычайно худ и высок ростом, лет примерно пятидесяти-шестидесяти. Его одежда являла собой совершенно фантастическое смешение различных атрибутов военной формы и обычного гражданского платья, в довершение ко всему на боку у него непонятно зачем болталась сабля. Когда они подъехали настолько близко, что мы смогли разглядеть их лица, то я увидел, что этот белый не внушает к себе особого доверия.

Они остановились на некотором удалении от нас, белый сделал небрежный, можно сказать, даже презрительный жест рукой и, прикоснувшись ею к полям своей шляпы, сказал:

— Привет, мальчики! Что это вы тут болтаетесь посреди пустыни?

— Да вот выехали немножко прогуляться, — ответил я.

— Прогуляться? Хорошенькое удовольствие! Если бы мне не нужно было позарез пересечь Льяно, я ни за что бы сюда не сунулся. А кто вы такие, собственно говоря?

— Мы-то? Вы правильно нас назвали, мы — мальчики.

— Ладно, пошутили и хватит!

— Нет, отчего же, нам очень нравится быть мальчиками.

— Ну хватит морочить мне голову! У меня нет времени на такую ерунду. Когда встречаешь кого-нибудь в Льяно, то надо знать, с кем имеешь дело.

— Это верно.

— Прекрасно. Вы попались мне на дороге, и значит… ну?

— Нам вы также попались на дороге, значит… ну?

— Послушайте, вы, похоже, довольно странный малый! Я вообще-то не очень привык спускать кому попало такие шуточки, но на этот раз, так уж и быть, сделаю исключение. Надеюсь, вы видите, что я офицер?

— Возможно.

— Вы когда-нибудь слышали о знаменитом Дугласе, я говорю о генерале Дугласе?

— Нет.

— Что? Нет?

— Нет.

— Так значит, вы абсолютно незнакомы с военной историей Соединенных Штатов.

— И это тоже возможно.

— Генерал Дуглас — это я!

И он принял позу, в которой никак нельзя было представить настоящего генерала.

— Отлично! Я рад, сэр!

— Я сражался при Булл-Ран! [Автор упоминает о важнейших сражениях гражданской войны: 1861-1865 гг. в США. В сражениях при Булл-Ран (они называются также битвами при Манассасе) 21 июля 1861 года и 29-30 августа 1862 года победили южане; при Геттисберге (1 марта 1863 года) произошло кровопролитное сражение с большими потерями с обеих

сторон, в результате которого южане отступили со своих позиций; при Чаттанунге — имеется в виду Форт-Гаттерас — укрепление южан на островке близ побережья Северной Каролины; во время гражданской войны значительных военных столкновений там не было. Еще одно упомянутое сражение связано с именем известного борца за свободу негров Джона Брауна (1800-1829): 16 октября 1859 года его насчитывавший всего 16 человек отряд захватил правительственный арсенал в Харпере-Фарри, но был окружен и почти полностью истреблен правительственными войсками.]

— Это делает вам честь.

— При Геттисбурге, Харпер-Ферри, Чаттануге и еще в двадцати местах. И всегда был победителем. Вы мне верите?

При этих словах он ударил рукой по сабле так, что она зазвенела.

— Почему бы нет? — ответил я.

— Well! Ничего иного я вам и не рекомендую! Сейчас я пересекаю Льяно. Эти белые — мои слуги, а индейцы — проводники. Их предводителя зовут Мба. Он — вождь шикасавов 50Шикасавы (американское произношение — чикасо) — маленькое индейское племя, в XVI веке отделились от чакто, с которыми тем не менее сохранили тесные связи и языковую близость..

Один палец этого вождя имел в моих глазах больше цены, чем весь так называемый генерал целиком. Я спросил его:

— Не выкопали ли случайно шикасавы топор войны против какого-либо племени?

— Нет, — ответил он.

— Ни против команчей, ни против апачей?

— Нет.

— Значит, Мба, вождь дружественного племени, будет сейчас сильно удивлен. Выше, с той стороны кактусов, находится Виннету, вождь апачей, который, окружив со своими воинами Вупа-Умуги и его людей, хочет вынудить их сдаться. Ты хочешь посмотреть на это?

— Я еду туда! — ответил он, сверкнув глазами.

— Виннету? — переспросил Генерал. — Я должен на него посмотреть. Естественно, мы туда поедем! А кто вы будете, сэр?

— Я из партии Виннету, и зовут меня Олд Шеттерхэнд.

Выкатив удивленные глаза, он посмотрел на меня совсем иначе, чем до этого, и сказал:

— Много о вас слышал, сэр. Рад с вами познакомиться. Вот вам моя рука, рука боевого генерала!

Я дал ему свою, очень довольный тем, что они добровольно поехали с нами. В дороге Мба молчал, но я читал по его лицу, что встречу с нами он считает за честь. Дуглас же говорил за двоих. Он хотел знать все мыслимые и немыслимые подробности столкновения апачей с команчами, и я предоставил ему ровно столько информации, сколько счел необходимым, потому что вид у него был плутоватый. Когда среди прочих героев своей истории я упомянул Олд Шурхэнда, он пришел в явное замешательство, определенно их что-то связывало. Я решил не спускать с него глаз.

Когда мы подъехали к нашим апачам, они были немало удивлены тем, что мы привели с собой целое общество, найденное к тому же посреди пустыни, но еще больше тем, что эти люди решились предпринять такую поездку, хотя их вьючные лошади и были нагружены изрядным запасом воды. Я назвал имена. Виннету дружески приветствовал Мба, с Генералом же поздоровался довольно сухо. Олд Шурхэнд посмотрел на последнего с большим изумлением; его удивила внешность этого человека, однако, похоже, он все же не был с ним знаком. Напротив, в глазах мнимого генерала, когда он посмотрел на Олд Шурхэнда, застыл почти панический страх, и он успокоился не раньше, чем понял, что тот обходится с ним как с совершенно незнакомым человеком. Это еще больше укрепило меня в мысли, что с этим типом надо держать ухо востро. Оказавшись вне его поля зрения, я сразу же задал Олд Шурхэнду вопрос:

— Вам знаком этот самозваный генерал, сэр?

— Нет, — ответил он.

— И вы никогда с ним раньше не встречались?

— Нет. Я вижу его первый раз.

— Поройтесь-ка хорошенько в памяти, может, все-таки что-то, связанное с ним, припомните?

— У меня нет необходимости это делать, дело обстоит именно таким образом. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Похоже на то, что он имеет к вам какое-то отношение.

— Почему?

— Он испугался, когда я назвал ваше имя.

— Вероятно, вам это просто показалось!

— Нет, это проявилось очень отчетливо. Кроме того, и посмотрел он на вас тоже весьма испуганно.

— В самом деле?

— Да. Было весьма заметно, что его сильно беспокоило, узнаете вы его или нет.

— Хм! Мне известна ваша наблюдательность, мистер Шеттерхэнд, но в данном случае вы ошибаетесь. Я никогда не имел никаких дел с этим Дугласом.

— Но, судя по его поведению, он-то с вами их имел. Я продолжу свои наблюдения за ним.

— О, займитесь этим, сэр! И вы увидите, что я был прав.

Солнце палило немилосердно, уже минул полдень, но мы так и не получили никакого ответа от команчей. И вдруг мы заметили в их рядах некоторое оживление, из которого можно было понять, что они снова собрались все вместе. Вупа-Умуги наконец осознал полную невозможность пробить путь сквозь толщу кактусов и вернулся назад. Теперь ему не оставалось ничего другого, как еще раз пойти на переговоры с нами. И в самом деле, вскоре мы увидели, что к нам приближается один из команчей, который издалека крикнул, что оба вождя хотят еще раз с нами поговорить. Мы выразили согласие на это и пошли к тому же месту, где беседовали с ними в первый раз. Однако, перед тем как идти, я залез в свою седельную сумку и достал оттуда амулеты, добытые мной в Заячьей долине и сунул их во внутренний карман моей охотничьей куртки.

Мы едва успели сесть, когда появились Вупа-Умуги и Апаначка. Они заняли свои прежние места напротив нас и постарались сделать вид, что у них нет ровно никаких причин для беспокойства. Но, несмотря на все их актерские ухищрения, глядя на них, нетрудно было понять, что их гнетет какая-то тяжелая забота. И в то же время в направленных на нас глазах Апаначки не было враждебности, чего никак нельзя было сказать о глазах Вупа-Умуги — его тяжелый взгляд источал ненависть и злобу.

На сей раз Вупа-Умуги не заставил себя долго ждать. После короткого молчания он спросил:

— Остался ли Олд Шеттерхэнд при том же мнении, которое у него было во время наших прошлых переговоров?

— Да, — ответил я.

— Я поговорил с моими воинами, и мы хотим сделать тебе предложение.

— Готов его выслушать.

— Мы решили закопать топор войны и выкурить с вами трубку мира.

— Прекрасно! Я вижу, что к тебе вернулся разум. Но разум должен тебе подсказать и то, что твое предложение может быть принято нами лишь при определенных условиях.

— Уфф! Вы хотите поставить нам условия?

— Естественно!

— Никаких условий мы не примем!

— Ну да! Уж не считаешь ли ты, что после всего, что произошло, и учитывая то, что нам были известны намерения, что явились основой ваших действий, тебе достаточно сказать, что ты предлагаешь нам мир, чтобы иметь возможность удалиться отсюда победителем? Это такая наглость, что мне очень хочется приказать нашим воинам, чтобы они немедленно перестреляли вас всех. И я это сделаю, если ты еще хоть раз посмеешь предложить мне подобные глупости. Будь внимателен!

Я высказал ему все это столь жестким тоном, что он не выдержал и опустил глаза. Потом, гораздо менее уверенно, спросил:

— Каковы ваши условия?

— Это я уже говорил, но ладно, напомню. Мы подарим вам жизнь и свободу, но заберем у вас лошадей и ружья. Прочее оружие можете оставить при себе.

— На это я пойти не могу!

— Хорошо, тогда мы готовы начать сражение.

Я сделал вид, что собираюсь уходить, и он поспешил сказать:

— Стой, подожди еще немного! Ты действительно так уверен в своей победе?

— Вполне.

— Но мы будем драться!

— Вам это не поможет. Нам известно, что в этом случае произойдет, и я не советовал бы тебе себя обманывать. Если будет бой, никто из вас в живых не останется.

— Но вы тоже потеряете много людей!

— Едва ли! Достаточно будет одного моего волшебного ружья, чтобы держать вас всех на расстоянии. Оно посылает пули так далеко, что никакое из ваших ружей не сможет нас достать.

— Подумай об Олд Уоббле, ведь он у нас в руках!

— Я о нем думаю.

— Он будет первым из тех, кто умрет.

— Но не последним, вы все отправитесь за ним. Если прольется его кровь, пощады вам не будет.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд считает, что с Вупа-Умуги он сможет поступить так же, как с Нале Масиуфом?

— Да, я так считаю.

— Ты смог его победить только потому, что взял его амулеты.

— А разве я тебе не сказал, что добуду также и твои?

— Ты так сказал, но ты их не получишь.

— Хау! Нет ничего легче, чем сделать это. Я знаю, где ты их оставил.

— Где?

— В Каам-Кулано.

— Уфф!

— Они висели перед твоей палаткой, а около нее стояла другая, в которой находился связанный негр.

— Уфф! От кого Олд Шеттерхэнд узнал это?

— Я об этом не только узнал, но и видел своими собственными глазами. Угадай, что я сейчас сделаю?

Я встал, вытащил нож, и, нарезав сухих кактусов, сложил их в кучу, после чего обернулся к Вупа-Умуги:

— Я прискакал в Каам-Кулано из Альчезе-чи.

— Уфф!

— И управился там с тремя делами.

— Какими?

— Негр…

— Это неправда!

— Твой любимый молодой конь…

— Я в это не верю!

— И твои амулеты…

— Все это ложь… просто большая ложь!

— Олд Шеттерхэнд никогда не лжет. Гляди!

Я расстегнул свою охотничью куртку, вынул амулеты и положил их на кучу сухих кактусов. Когда вождь -увидел это, его глаза, казалось, начали вылезать из орбит. Он страшно напрягся, и я понял, что в следующее мгновение он может на меня прыгнуть. Быстро выхватив револьвер, я направил его на него, закричал:

— Сидеть! Я обещал тебе безопасность и возвращение в твой вигвам и сдержу слово, но эти амулеты теперь принадлежат мне, и, как только ты попытаешься ими снова завладеть, я тебя пристрелю без малейшей жалости!

Он как-то сразу обмяк и простонал:

— Это… мои… амулеты… это они… мои амулеты!

— Да, это они, и ты наконец-то начинаешь понимать, что Олд Шеттерхэнд всегда знает, что говорит. Я дал тебе слово обойтись с тобой так же, как с Нале Масиуфом. Отвечай быстро: согласны ли вы сдаться на тех условиях, которые тебе известны?

— Нет… этого… мы… не сделаем.

— В таком случае я сначала сожгу твои амулеты, затем возьму у тебя скальп, а потом повешу тебя самого. Хуг!

Я вынул спички, зажег одну из них и немного подержал около кактусов, которые тотчас же загорелись.

— Подожди! Мои амулеты, мои амулеты! — завопил в сильном страхе вождь. — Мы сдаемся, мы сдаемся!

Я все еще держал перед ним револьвер, и он не решился покинуть свое место. Я погасил огонь и, держа в руке еще одну спичку, сказал ему строгим тоном:

— Слушай, что я тебе сейчас скажу! Я убил огонь, потому что ты обещал мне, что вы сдадитесь. Не вздумай нарушить свое обещание! Если ты хоть чуть-чуть уклонишься от данного слова, я зажгу его опять и погашу не раньше, чем все амулеты полностью сгорят. Эти мои слова имеют ту же силу, как если бы я произнес их, держа в руках трубку клятвы!

— Мы сдаемся, сдаемся! — уверял он, дрожа от страха. — Я получу мои амулеты обратно?

— Да.

— Как скоро?

— В тот момент, когда мы вам снова дадим свободу, не раньше. До тех самых пор мы будем с вами хорошо обращаться, но уничтожим немедленно, если вы сделаете попытку освободиться сами. От тебя я требую следующее: ты остаешься у нас, отдаешь нам оружие и будешь связан. Согласен?

— Я сделаю это, но не потому, что ты меня убедил, а только из-за того, что у тебя в руках мои амулеты!

— Апаначка возвратится обратно к вашим воинам и сообщит им о нашем решении. Они сложат вот здесь, где мы сейчас стоим, свое оружие и по одному подойдут к воинам, которые свяжут им руки. Ответь как вождь: они сделают это?

— Сделают, потому что амулеты их вождя для них столь же священны, как и их собственные.

— Отлично! Они страдают от жажды и сейчас получат воду, потом мы напоим их лошадей и покинем это место, чтобы отправиться туда, где больше воды. Если вы будете послушны и хорошо себя поведете, то мы откажемся от излишней строгости в обращении с вами, вернем лошадей, оружие всем или, по крайней мере, некоторым из вас. Как видишь, с тобой я готов обойтись мягче, чем с Нале Масиуфом. Ты понял?

— Да. Я вынужден пойти на это, чтобы спасти мои амулеты, а с ними — душу!

— Тогда Апаначка может идти. Даю ему четверть часа, если по истечении этого времени команчи не начнут один за другим сдавать оружие, твои амулеты будут сожжены.

Юный вождь поднялся со своего места и, шагнув ко мне, сказал:

— Я много слышал об Олд Шеттерхэнде. Он — самый великий из всех бледнолицых. Никто не в состоянии противостоять его уму и силе, это мы знаем по себе. Апаначка был его врагом, но он рад познакомиться с ним и, если останется жив, станет навсегда его другом!

— Останется жив? Но жизнь тебе уже подарили!

Тогда он ответил, гордо выпрямившись:

— Апаначка не ребенок и не баба, а воин, и он не допустит, чтобы кто-то дарил ему жизнь!

— Что ты хочешь этим сказать? Что намерен теперь делать?

— Это ты узнаешь, но не сейчас, а немного позже.

— Ты собираешься оказать нам сопротивление?

— Нет. Я твой пленник, как и остальные воины команчей, и не буду ни сопротивляться, ни пытаться бежать. Но Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхэнд никогда не смогут сказать обо мне, что я обязан жизнью страху другого вождя за свои амулеты. Апаначка знает, что такое честь и гордость мужчины!

Он повернулся и не спеша пошел прочь.

— Уфф! — сорвалось с губ Виннету.

В его голосе звучало нескрываемое восхищение. Если молчаливый апач не смог на этот раз сдержать обуревавшие его чувства, значит, для этого имелся весьма серьезный повод. Мои глаза также не отрываясь следили за этим храбрым юным воином, буквально с первого взгляда обратившим на себя мое внимание, поведение которого говорило о далеко не ординарном образе мыслей. Я, как и Виннету, догадывался о его намерениях.

Вупа-Умуги также поднялся, медленно и тяжело, будто на плечи его вдруг лег тяжелый груз. И тот упрек, который он, безусловно, должен был себе сделать за то, что он, верховный вождь найини-команчей, был вынужден сдаться без малейшего сопротивления своим врагам, людям, которых он сам собирался уничтожить, также стал для него тяжким грузом, от которого он едва ли сможет избавиться до конца жизни. Пошатываясь, он шел между нами, когда мы возвращались к своим людям после того, как я снова спрятал у себя его амулеты. Там он безропотно дал себя связать.

Разумеется, Олд Шурхэнд был первым, с кем я поделился результатами переговоров. Потом меня немедленно взял в оборот Генерал. Услышав, что я говорю Олд Шурхэнду, он начал рассыпаться в безудержных похвалах, которые я холодно отклонил. При этом его глаза жадно уставились на мое ружье, на что я тогда не обратил внимания, забегая вперед, скажу, что впоследствии мне еще пришлось об этом пожалеть. Затем он тихо спросил:

— Меня ужасно интересуете вы и все, кто имеет к вам отношение, в частности, Олд Шурхэнд. Это его настоящее имя?

— Полагаю, что нет, — ответил я.

— А как его зовут на самом деле?

— Этого я не знаю.

— Но вам известны его родственники?

— Нет.

— И вы не знаете, откуда он?

— Если для вас так уж важно это выяснить, то я могу дать вам хороший совет.

— Какой?

— Спросите у него самого. Может быть, вам он это скажет. Мне он ни о чем таком никогда не говорил, и у меня не было желания допытываться об этом.

Сказав это, я повернулся и отошел в сторону.

Теперь мы ждали, станут ли команчи сдаваться. Первым появился, однако, не краснокожий, а белый, и это был Олд Уоббл. Он прибыл на лошади. Около меня он остановился, спешился и, протягивая мне руку, как ни в чем не бывало, заорал:

— Добро пожаловать, сэр! Считаю своим долгом пожать вашу руку, спасибо за то, что вы пришли. Страшно волновался за исход всего этого дела. Но зато теперь снова все в порядке, this is clear!

— Ну нет, далеко не все и совсем не ясно! — ответил я, сделав вид, что не вижу его руку. — Я больше не желаю иметь с вами никаких дел!

— Как? О! Почему?

— Потому что вы, несмотря на ваш почтенный возраст, всего лишь глупый, вздорный мальчишка, от которого должен держаться как можно дальше каждый серьезный и отдающий себе отчет в своих действиях мужчина. Убирайтесь прочь с моих глаз!

Я отвернулся от него так же, как некоторое время назад от Генерала, и он побрел сначала к Олд Шурхэнду, потом к Паркеру и Холи, но они также не стали с ним разговаривать. Он так и стоял один, пока к нему не присоединился Генерал.

Но вот один за другим, поодиночке, как я от них и требовал, начали подходить команчи. Возможно, мнение Апаначки имело для них столь огромное значение, а может быть, они и сами пришли к выводу, что сопротивление ни к чему хорошему не приведет. Каждого из них обыскивали, чтобы убедиться, не спрятал ли он оружия, после чего крепко связывали. Среди них не оказалось таких, у кого бы нашли что-нибудь подозрительное. Все, что хотя бы отдаленно напоминало оружие, они сложили в кучу около своих лошадей. Сейчас, когда они, связанные, лежали друг около друга на земле — сто пятьдесят храбрых, бессовестных и не знающих пощады к врагам индейцев, вышедших на тропу войны, чтобы грабить и убивать, — только сейчас нам стало ясно, какой опасности, какой страшной участи нам удалось избежать.

Сказав, что все команчи лежали на земле, я допустил одну неточность — все, за исключением Апаначки, который пришел последним. Я знаком показал апачам, что его не надо связывать, так они и сделали. Когда был связан последний из команчей, юный вождь подошел ко мне и сказал:

— Олд Шеттерхэнд прикажет связать меня, как и остальных?

— Нет, — ответил я, — для тебя мне хочется сделать исключение.

— Почему именно для меня?

— Я испытываю доверие к тебе, ты не такой, как другие сыновья команчей, которым ни в чем нельзя верить.

— Но разве ты меня знаешь? Сегодня ты увидел меня в первый раз!

— Это так, но тем не менее я тебя хорошо знаю. Твое лицо и твои глаза не могут лгать. Ты можешь оставить при себе свое оружие и несвязанным ехать рядом с нами, если дашь мне обещание не предпринимать попыток к бегству.

Виннету и Олд Шурхэнд стояли рядом со мной. По лицу Апаначки скользнула радостная улыбка, но он ничего не ответил.

— Ты обещаешь мне это? — спросил я.

— Нет, этого я обещать не могу.

— Значит, ты хочешь бежать?

— Нет.

— Тогда почему ты не можешь дать мне обещание?

— Потому что мне незачем бежать. Я в любом случае или стану свободным, или погибну, если Олд Шеттерхэнд и Виннету в самом деле такие благородные и честные воины, какими я их считаю.

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду, однако прошу тебя высказаться яснее.

— Хорошо, я скажу. Апаначка не трус, который сдается без сопротивления. Вупа-Умуги, конечно, может отказаться от борьбы от страха за свои амулеты, но про меня никто не сможет сказать, что я испугался. Ради своих и его воинов я согласился на то, чтобы они сложили оружие, но в глубине души исключил себя из их числа. Апаначке нельзя подарить ни жизнь, ни свободу, тем, что у него есть, он обязан не чьей-либо милости, а только самому себе. Я хочу драться!

Именно это мы с Виннету и предполагали. Этот юноша мог любого заставить уважать себя. Он вопросительно посмотрел на нас и, поскольку мы задерживались с ответом, добавил:

— Если бы мои слова услышали трусы, они отмахнулись бы от меня, но я имею дело с храбрыми и знаменитыми воинами, которые могут меня понять.

— Да, мы тебя хорошо понимаем, — ответил я.

— Значит, вы даете свое согласие?

— Да.

— Подумайте хорошенько: согласие может стоить жизни одному из вас.

— Ты думаешь, у нас меньше мужества, чем у тебя?

— Нет, но я хочу быть честным и поэтому обращаю на это ваше внимание.

— Это доказывает, что мы не ошиблись в Апаначке. Он может сказать нам, как он представляет себе этот бой за свободу и жизнь? С кем хочет он помериться силами?

— С тем, кого он изберет.

— Хорошо. Ты можешь сам выбрать себе противника. Каким оружием вы будете драться?

— Это решать вам.

— Мы предоставляем это тебе.

— Олд Шеттерхэнд великодушен…

— Вовсе нет. Мы — победители и хорошо знаем силу каждого из нас. Естественно, мы считаем неприемлемым использовать это свое преимущество для того, чтобы подобрать тебе противника, о котором мы заранее будем знать, что он тебя одолеет.

— Одолеет? Но Апаначка еще не встречал человека, который смог бы его победить.

— Тем лучше для тебя. Осталось определить вид и правила схватки. Это мы тоже предоставляем тебе. Выбирай!

— Тогда я выбираю нож. Левые руки противников должны быть связаны вместе, а в правой руке у каждого будет нож. Драться насмерть. Олд Шеттерхэнд не против таких условий?

— Нет. Ты уже наметил кого-нибудь в противники?

— А ты согласишься, если я назову тебя?

— Да.

— А Виннету?

— Я тоже, — ответил апач.

Лицо команча озарилось радостной улыбкой, он сказал:

— Апаначка гордится тем, что два самых знаменитых воина Запада готовы с ним драться. Сочтут ли они его трусом, если он предпочтет сделать выбор не из их числа?

— Нет, — ответил я, — у тебя могут быть свои основания для этого.

— Благодарю тебя. Виннету и Олд Шеттерхэнд слывут непобедимыми воинами, и если я избегаю противоборства с ними, то кто-то может подумать, что мне недостает мужества. Но в моих глазах эти двое вестменов — почти боги, которых я недостоин коснуться, они — друзья всех краснокожих и белых воинов. Если один из них падет от моего ножа, это будет потеря, которую ни я и никто другой не сможет восполнить. Вот почему мой выбор не пал ни на белого охотника, ни на вождя апачей-мескалерос.

— Так выбери себе кого-нибудь другого!

Его взгляд скользнул по рядам апачей, миновал Олд Уоббла, Паркера и Холи и остановился на Олд Шурхэнде.

— Апаначка — вождь и не может биться с рядовым воином, — сказал он, немного помолчав. — Кто этот бледнолицый, что стоит рядом с вами?

— Его имя Олд Шурхэнд, — ответил я.

— Олд Шурхэнд? Я много о нем слышал. Он силен, опытен и смел. Его я могу взять себе в противники, и при этом меня никто не сможет заподозрить в том, что я выбираю заведомо слабого противника, он примет мой вызов?

— Я его принимаю, — ответил Олд Шурхэнд, ни секунды не колеблясь.

— Апаначка повторяет: драться будем насмерть!

— Не нужно ничего повторять. Я знаю, что это не игрушки. Апаначка может сказать, когда начнется бой?

— Я хочу, чтобы он начался прямо сейчас. Олд Шеттерхэнд согласен?

— Да, — ответил я.

— Тогда у меня есть одна просьба.

— Говори.

— До сих пор условия ставил я. Поэтому мой противник должен иметь преимущество.

— Какое именно?

— Он может сделать первый порез. Он не почувствует моего ножа, пока меня не коснется его оружие.

Тут вмешался Олд Шурхэнд:

— С этим я не согласен! Никто не должен иметь такого права.

— Это правильно, — согласился я, — никто не должен иметь преимущества. Апаначка может пойти и принести свой нож.

Его оружие лежало там же, где и ружья и ножи остальных команчей. Он пошел за ним.

— Славный парень! — сказал, глядя вслед Апаначке, Олд Шурхэнд. — Он достоин уважения, и, откровенно говоря, мне он даже понравился. Жаль его, очень жаль!

— Почему?

— Потому что я буду вынужден его зарезать.

— Хм! Вы до такой степени уверены в себе?

— Я так считаю, хотя слепой случай может все повернуть, как ему будет угодно.

— Совершенно справедливо. И я прошу вас не забывать об этом. Физически он очень силен.

— Ну, что касается силы, то полагаю, что я вполне в состоянии с ним потягаться. Не так ли?

— Да, вы всегда славились своей силой, однако посмотрите на него, вот он идет! Его мышцы пружинят при каждом движении — без сомнения, он великолепный боец.

— Может быть. Но я все-таки надеюсь с ним справиться. Постоянные, с детства, занятия гимнастикой и фехтованием чего-нибудь да стоят! Не только удача помогала мне тысячи раз выходить невредимым из разных переделок. Откровенно говоря, я настолько уверен в собственной победе, что уже подумываю о способе сохранить ему жизнь.

— Ну, тут не мне давать вам советы, вы сами лучше знаете, как себя вести. Мне будет жаль, если он умрет.

— А меня нет? — усмехнулся он.

— Напрасно вы задали этот вопрос. Или я должен обязательно признаться вам в любви и в длинной, прочувствованной речи объяснить, почему я не могу жить без вас?

— Нет, в этом нет необходимости, сэр. Я к вам сердечно привязан и знаю, что вы также питаете ко мне сходные чувства. Если в этой драке со мной случится что-то скверное, прошу вас, не забывайте меня слишком быстро, мистер Шеттерхэнд. Вы обещаете мне это? Дайте мне вашу руку!

— Вот она, хотя в этом подтверждении и нет необходимости, мистер Олд Шурхэнд.

— Я хотел бы кое о чем вас попросить.

— Говорите! Я сделаю все, что смогу.

— Если я погибну, съездите, пожалуйста, в Джефферсон-Сити, в штате Миссури. Вам знаком этот город?

— Знаком.

— Там, на Файр-стрит, вы найдете банк Уоллес и К… Назовите мистеру Уоллесу ваше имя, расскажите, каким образом я завершил свой жизненный путь, и попросите его изложить вам известные ему сведения относительно того, что позвало меня сюда, на Дикий Запад.

— И он все расскажет?

— Да, если я буду мертв и вы его заверите, что вы мой наследник в этом деле. Пока я жив, он никому не скажет ни слова.

— И что я должен буду делать, когда все узнаю?

— То, что захотите.

— Я предпочел бы получить от вас более точные указания.

— Как раз их я и не могу вам дать, сэр. Дело это никак нельзя назвать обычным, и, если у вас возникнет намерение пойти по моим следам, вас будут ожидать большие опасности и заботы.

— Вы думаете, я их испугаюсь?

— Нет, я же вас знаю. Но мне не хочется, чтобы вы подвергали опасности свою жизнь в чужом для вас деле — ведь даже если вы доведете его до конца, вам это не принесет никакой пользы.

— Какие могут быть разговоры о пользе, когда речь идет о святом долге дружбы!

— У нас с вами — нет, и это мне хорошо известно, но я ничего не хочу от вас требовать. Итак, попросите мистера Уоллеса рассказать, в чем заключается суть дела, а дальше поступайте так, как вам подскажут сердце и память обо мне. Рассчитывать на большее я не вправе, поэтому прошу вашего разрешения закончить этот разговор.

Как раз в этот момент появился Апаначка с ножом в руке. Это означало, что можно начинать поединок;

Легко представить себе возбуждение, охватившее присутствующих, когда они услышали о том, что между Олд Шурхэндом и Апаначкой должен состояться рукопашный бой на ножах не на жизнь, а на смерть. Апачи немедленно образовали вокруг нас полукруг, причем таким образом, что лежащие на земле связанные команчи также могли все хорошо видеть.

Олд Шурхэнд снял с себя все оружие, оставив в руках только нож. Он протянул руку Апаначке и сказал дружеским тоном:

— Я оказался противником юного вождя команчей по его желанию. Один из нас должен умереть, но, перед тем как я подниму нож, я хочу сказать ему, что я был бы рад быть его другом и братом. Какой бы ни выпал жребий, он решит судьбу людей, которые, не разведи их смерть, уважали и любили бы друг друга.

— Олд Шурхэнд — знаменитый бледнолицый, — отвечал Апаначка, — моя душа ощущает стремление к нему, и, если ему суждено умереть, его имя навсегда останется жить в моем сердце.

— Надеюсь на это. Осталось условиться только об одном: если один из нас во время поединка уронит нож — имеет ли он право его поднять?

— Нет. Это будет только его вина, что он не сумел удержать нож. С этого момента он сможет защищаться только рукой. Хуг!

И они пожали друг другу руки. Теперь, когда они стояли рядом, глядя друг другу в глаза, я неожиданно понял, почему лицо команча показалось мне во время переговоров таким знакомым: оно имело хотя и не бросающееся в глаза, но тем не менее столь явное сходство с чертами лица Олд Шурхэнда, что мне оставалось только удивляться, как это я сразу не заметил… удивительного совпадения, ведь ничем иным, кроме совпадения, подобное сходство, разумеется, быть не могло.

Виннету вытащил из сумки ремень и сказал:

— Братья мои, дайте мне ваши левые руки, чтобы я мог их связать! — Он четырежды обмотал ремень вокруг каждого из их запястий, обеспечив таким образом достаточную крепость соединения, но оставил небольшой зазор, чтобы дать противникам некоторую свободу для маневра. Потом мы все отошли назад, освобождая место для поединка. Все взгляды устремились на двух бойцов, они же смотрели только на меня, ожидая, когда я подам знак к началу.

— Сейчас… — произнес я.

Они мгновенно перевели взгляды с меня друг на друга. Я был бы абсолютно спокоен, если бы сам стоял против Апаначки, но сейчас я слышал каждый удар собственного сердца. Я был очень привязан к Олд Шурхэнду, да и судьба Апаначки была мне далеко не безразлична. Кто же из них победит и кто падет в этой схватке?

Несколько минут они стояли спокойно и неподвижно, опустив правые руки с зажатыми в них ножами. Кто решится нанести первый молниеносный удар? Время словно застыло, казалось, что прошел час или больше. Вдруг… Олд Шурхэнд размахнулся, и в тот же миг Апаначка сделал такое быстрое движение, что наши глаза не смогли за ним уследить… звякнули клинки, раздался глухой звук от удара столкнувшихся кулаков, ножи, блеснув в воздухе, упали на землю, обе поднятые для удара руки снова опустились. Никто не пострадал.

Это был мастерский ход Олд Шурхэнда. Он не хотел убивать Апаначку, обманув команча ложным замахом, он вынудил его нанести удар.

— Уфф, уфф, уфф, уфф, — прокатилось по рядам апачей и среди лежащих на земле команчей.

— Это все несерьезно. Дайте им ножи! — крикнул Олд Уоббл. — Кровь мы хотим видеть, кровь!

Дерущиеся не сводили глаз друг с друга. Апаначка спросил:

— Согласен ли Олд Шурхэнд, чтобы мы снова взяли в руки ножи?

— Нет, — ответил тот, — это было бы против уговора.

— Я сказал только о том, что будет, если нож потеряет один из нас, но мы же оба остались без ножей!

— Это абсолютно одно и то же. Продолжим!

— Да, продолжим!

Какое-то время они стояли, не двигаясь. Потом Апаначка, размахнувшись, ударил противника по голове так, что, казалось, она должна была бы расколоться, но в то же мгновение сам получил сокрушительный удар, однако никто из них даже не пошатнулся.

— Уфф, — тихо сказал Виннету, — среди них нет Олд Шеттерхэнда!

Оба одновременно поняли, что такая тактика ни к чему не приведет, и схватили друг друга за горло. В жизни мне пришлось быть свидетелем нескольких поединков, но подобного тому, что шел сейчас, я еще не видел. Казалось, нет на земле силы, способной сдвинуть противников с места. Их статные фигуры наводили нас, зрителей, на сравнения со стальными колоннами или греческими статуями, их мощные ноги словно вросли в землю, опустив связанные вместе левые руки, правыми они, как клещами, держали шею противника. Так они и стояли несколько минут совершенно неподвижно. Окажись среди нас в тот момент фотограф, он мог бы спокойно делать снимок с какой угодно выдержкой, и, я уверен, отпечаток получился бы четким.

Каждый стремился лишить другого дыхания, невозможно было смотреть без содрогания на эти попытки взаимного удушения: все решало только то, чья глотка окажется сильнее. Лицо Олд Шурхэнда становилось все более красным, наконец оно начало приобретать сизоватый оттенок. Лицо более смуглого команча также явно начало изменять свой цвет, темнея. Наконец мы услышали неясное кряхтение, хотя невозможно было понять, от кого оно исходило, — потом раздался стон, из их сдавленных гортаней почти одновременно вырвался глухой хрип, оба зашатались, их ступни поднимались и шлепали по песку, ноги разъезжались в поисках опоры, тела клонились то в одну, то в другую сторону, назад и вперед. Вдруг послышался какой-то странный звук, напоминающий клокотание, и в следующий миг все было кончено — бездыханные, они оба упали на песок так же прямо, как стояли, не выпуская из рук горло противника.

Зрители молчали. Никто из них не решался сказать хотя бы слово или как-то иначе выразить свое отношение к произошедшему, столь сильно подействовала эта безмолвная схватка на грубые души тех, кто оказался ее свидетелем. Вдвоем с Виннету мы нагнулись к лежащим бойцам. Нам пришлось приложить немало сил, чтобы разжать их ладони и освободить кровоточащие шеи от мертвой хватки противника. Вождь апачей припал ухом к груди Апаначки.

— Уфф! — произнес Виннету. — Он еще жив.

— Я тоже нащупал пульс, правда, совсем слабый, — ответил я. — Оба без сознания, подождем, пока они придут в себя.

Мы освободили их руки от ремней. Подошел Олд Уоббл и спросил:

— Они мертвы?

Мы не ответили.

— Если это всего лишь обморок, схватку нельзя считать оконченной, ее надо продолжить, и на ножах, this is clear!

Тогда Виннету поднялся и, вытянув руку, с негодованием произнес:

— Вон!

В такие мгновения, как это, он был воплощением истинного вождя, человека, воля которого исключала возможность какого-либо возражения. Старый ковбой стушевался, не посмев возразить, он молча повернулся и пошел прочь.

Через некоторое время лежащие без чувств зашевелились, причем оба начали с того, что принялись ощупывать руками свои шеи. Первым пришел в себя Олд Шурхэнд, он посмотрел на нас, но совершенно отсутствующим взглядом, постепенно в его глазах проступило осмысленное выражение, и он, шатаясь, встал.

— Это… это… это было… — запинаясь, пробормотал он.

Я подхватил его под руку, чтобы не дать ему упасть, и сказал:

— Еще бы чуть-чуть, и все! Не правда ли?

— Да… аа… аааа!.. — с трудом просипел он. — Я почти не… могу… дышать!..

— Так молчите! Вы в состоянии держаться на ногах?

Он попытался вдохнуть как можно больше воздуха и ответил, сделав явное усилие над собой:

— Да, я могу. Как… Апаначка? Жив… еще?

— Да, он скоро придет в себя. Видите, уже открыл глаза!

Найини был столь же беспомощен, как и его противник. Прошло довольно много времени, прежде чем к ним обоим вернулась способность управлять своим духом и телом. Как только Апаначка стал способен вести разговор, он тут же спросил меня:

— Кто победил?

— Никто, — ответил я.

— Кто упал первым?

— Опять же никто, вы оба рухнули на землю одновременно.

— Значит, мы должны начать сначала. Дайте нам ножи и привяжите друг к другу!

Он уже было собрался пойти за своим ножом, лежавшим все там же, где он упал, но я удержал его за руку и сказал строго:

— Стой! Борьба окончена и больше не возобновится, вы полностью выяснили свои отношения.

— Нет!

— Да!

— Но никто из нас не умер!

— А разве ставилось такое условие, что один из вас непременно должен умереть?

— Нет, но кто-то же должен быть победителем!

— Думай, как хочешь! Либо вы оба победители, либо — побежденные. Но так или иначе, ты можешь быть удовлетворен любым исходом: ты поставил на карту свою жизнь и, значит, доказал, что не согласен принять свободу в качестве подарка.

— Уфф! Ты и в самом деле так считаешь?

— Я же сказал.

— А как думает Виннету?

— Так же, как и мой брат Олд Шеттерхэнд, — ответил апач. — Апаначка, юный вождь найини, попал к нам в руки не без борьбы.

— Но остальные, может быть, думают по-другому.

— Достаточно того, что это говорит Виннету. Ни один из воинов апачей не имеет мнения, отличного от моего!

— Тогда я готов смириться. Итак, теперь я ваш пленник, и мне не в чем себя упрекнуть. Вот мои руки: свяжите меня так же, как и остальных воинов моего племени.

Я вопросительно посмотрел на Виннету. По его глазам я все понял и, отодвинув от себя протянутые ко мне руки Апаначки, ответил:

— Я тебе уже говорил, что связывать мы тебя не будем и даже отдадим оружие, если ты пообещаешь не делать попыток к бегству. Ты готов дать нам такое обещание?

— Я даю его.

— Тогда возьми обратно свое оружие и коня!

Он уже собрался было повернуться и уйти, но передумал и спросил:

— Я могу взять даже мое оружие? А если я вас надую, не сдержу данного слова и попытаюсь освободить наших воинов?

— Ты этого не сделаешь, потому что ты — не обманщик.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд и Виннету еще увидят, что Апаначка сумеет оправдать доверие, которое они ему оказали.

— Мы в этом не нуждаемся. Наше доверие к тебе даже больше, чем ты думаешь. Слушай, что я тебе сейчас скажу! Возьми свое оружие и все, что у тебя есть, садись на коня и скачи на все четыре стороны!

— Значит, куда хочу? Но как раз этого мне нельзя делать.

— Почему?

— Потому что я ваш пленник.

— Ты ошибаешься. Ты — свободен.

— Свободен?! — повторил он.

— Да. Нам нечего больше тебе сказать, и мы не хотим приказывать вождю найини-команчей, ты сам себе господин и волен поступать, как тебе вздумается.

— Но… но… но почему? — спросил он, от неожиданности отступив на шаг назад и глядя на нас широко раскрытыми глазами.

— Потому что мы знаем: в твоей душе обман и фальшь не живут и потому что мы друзья и братья всех честных и хороших людей.

— Но если я совсем не такой, как вы обо мне думаете?

— Мы не сомневаемся, что ты именно такой.

— А если я приведу воинов, чтобы освободить плененных вами?

— Нет человека, которому это было бы под силу. Пленные надежно охраняются. Да и откуда ты смог бы привести воинов? Где возьмешь воду? Но даже если у тебя все это получится, ты все равно не сможешь и пальцем пошевелить, чтобы освободить Вупа-Умуги, из-за того, что ты принял участие в переговорах, в результате которых он попал к нам в руки. Ты дал свое согласие и заберешь его назад только потому, что получил свободу.

Он зарделся от радости и волнения и обратился к нам со следующими словами:

— Да услышат Олд Шеттерхэнд и Виннету то, что скажет им сейчас Апаначка, вождь команчей! Я горд и счастлив, ощущая доверие, которое оказывают мне столь знаменитые воины, и я никогда в жизни не забуду, что вы увидели во мне честного человека. Теперь я свободен и могу идти куда хочу, но я останусь с вами и вместо того, чтобы за вашими спинами тайно сговариваться с пленными, буду присматривать за ними и заботиться о том, чтобы никто из них не попытался бежать. Я сделаю это, хотя мы и принадлежим к одному племени.

— Мы знаем, что так оно и будет, и сейчас мы сядем рядом, чтобы выкурить трубку мира.

— Это… это… вы тоже хотите сделать?

— Да. Или ты пока что к этому не готов?

— Уфф, уфф! Не готов! Там, где живут индейцы, не найдешь ни одного воина, который не счел бы за честь позволение выкурить с вами калюме.

— Но что скажут Вупа-Умуги и другие пленные?

— Вупа-Умуги? Но разве я не такой же вождь, как и он? Пристало ли мне спрашивать у простых воинов, что мне делать, а что — нет? Кто из них имеет право отдавать мне приказы или требовать у меня отчета? Мнение колакехо меня тоже не интересует («колакехо» означает «мой отец»).

— Твой отец? Он здесь?

— Да.

— Где?

— Он лежит рядом с Вупа-Умуги.

— О! Его одежда и головной убор сказали мне, что он шаман команчей?

— Да, это так.

— У него есть жена?

— Да, это моя мать.

— Ты будешь моим другом и братом и поэтому не должен удивляться, если я спросил тебя о твоей матери. У нас, христиан, принято, когда говоришь с молодым человеком, не забывать о той, что носила его под сердцем. Как она себя чувствует, твоя матушка?

— Ее тело сохранило здоровье, но души в ней нет — она ушла к Маниту.

Он хотел сказать, что у его матери помутился рассудок. Это была как раз та женщина, с которой я разговаривал в Каам-Кулано. Мне захотелось узнать о ней поподробнее, но расспрашивать его дальше было нельзя — стало бы слишком заметно, что эта тема меня очень интересует. К тому же на это не оставалось времени, потому что на севере появились всадники, ведущие на поводу вьючных животных, это были первые апачи, привезшие воду. Итак, связь с оазисом была установлена, и с этого момента мы могли вполне рассчитывать на устойчивое снабжение водой.

Конечно, мы все очень хотели пить, но, поскольку наши пленные испытывали то же чувство в гораздо более сильной степени, вся вода была отдана им. Содержимого кожаных мешков оказалось далеко не достаточно, но эстафета продолжала действовать бесперебойно, и к нам все время поступали все новые и новые бурдюки с водой, в результате чего мы не только смогли напиться сами, но и дать нашим лошадям столько воды, что они оказались в состоянии выдержать обратный путь.

После дележа воды мы исполнили обряд раскуривания калюме, в соответствии с которым Апаначка стал связан с нами узами вечной дружбы, при этом я обрел уверенность в том, что он не станет вести себя так, как обманувший меня Большой Шиба.

Вполне понятно, что наш обратный путь должен был проходить через оазис, хотя бы из-за воды, которая была необходима множеству людей с их лошадьми. О том, чтобы напиться вволю, особенно если иметь в виду животных, не могло быть и речи, и это вынуждало нас, насколько это было возможно, ускорить возвращение. Было решено сняться с места, как только начнет смеркаться, и ехать весь вечер и всю ночь, последнее было предпочтительным потому, что мы таким образом избегали изматывающей дневной жары.

После того как оружие найини было распределено между апачами, пленных погрузили на их же лошадей, сильная усталость которых значительно замедлила скорость нашего передвижения. Однако, отдавая бедным животным почти всю воду, получаемую нами по эстафете, мы поддерживали их в таком состоянии, что они смогли выдержать весь путь до оазиса.

Само собой, все люди, прибывавшие к нам с водой, оставались с нами. Каждый кол, попадавшийся нам по дороге, мы выдергивали из земли и брали с собой: мы не хотели, чтобы какие-то случайные люди обнаружили дом Кровавого Лиса в оазисе.

Мы не смогли, как ни старались, отделаться от Генерала, присоединившегося к нам со всеми своими белыми и краснокожими спутниками. Что касается транспортировки пленных, то с этим никаких трудностей у нас не было, каждый команч был помещен между двумя апачами, соотношение в численности тех и других легко позволяло это сделать.

Наш ночной поход проходил довольно спокойно, прерываясь лишь на короткое время при встрече с эстафетой для дележа воды.

Уже в тот день, когда я встретил в Каам-Кулано безумную женщину, я решил про себя, если ее муж вдруг окажется у нас в руках, попытаться незаметно разузнать о ней побольше. Теперь я мог осуществить свое намерение. В дороге я направил своего коня к нему и спросил:

— Мой краснокожий брат — шаман найини-команчей?

— Да, — хмуро ответил он.

— Все краснокожие мужчины, перед тем как отправиться в поход, имеют обыкновение спрашивать духов о его исходе. Вы поступили так же?

— Да, мы сделали это.

— И что же сказали духи?

— Они сказали, что мы победим.

— Значит, они солгали!

— Духи никогда не лгут, потому что это великий Маниту побуждает их говорить. Духи, однако, могут возвестить какую угодно удачу, но если, как это и произошло, воины начинают делать ошибку за ошибкой, то удача становится неудачей.

— Мой брат родился найини?

— Да.

— Я слышал, что он отец юного вождя команчей?

— Апаначка мой сын.

— У тебя есть еще сыновья?

— Нет.

— А дочери?

— Нет.

— Жива ли та, что живет в твоем вигваме?

— Она жива.

— Могу ли я узнать, как ее зовут?

Он запнулся, помедлил немного, потом спросил:

— Олд Шеттерхэнд знаменитый вождь. Разве у вождей принято заботиться о скво других мужчин?

— Почему нет?

— Бледнолицые могут думать как им угодно, но краснокожий воин, тем более вождь, никогда не позволит себе думать о чужой женщине!

Естественно, его отпор меня не остановил, и я продолжил расспросы:

— Я не краснокожий, а белый; кроме того, мы с Апаначкой выкурили трубку братства. Ты знаешь об этом?

— Я это видел, — проворчал он, — Апаначка мог бы сделать что-нибудь получше, чем это.

— Ты недоволен?

— Да.

— Он думает об этом совершенно иначе, чем ты, Апаначка стал сегодня моим братом, я испытываю участие ко всем, кто ему близок, к тебе, раз ты его отец, и к той, кого он называет своей матерью. Тебя не должно обижать то, что я хотел бы знать ее имя.

— От меня ты его никогда не услышишь.

— Почему?

— Я тебе его не скажу. Хуг!

Услышав последнее слово, я понял, что я действительно не получу ответа. Был ли это и в самом деле индейский обычай — никогда не спрашивать о чужой жене, или он имел другие причины молчать о своей сумасшедшей скво? Следовало ли и мне также промолчать? Нет! Я посмотрел на него настолько пристально, насколько это позволил сделать лунный свет, и сказал медленно и подчеркнуто значительно:

— Ты — Тибо-така?

Он дернулся в седле так, будто его укусила оса, но ничего не ответил.

— А она Тибо-вете?

Он опять промолчал, однако повернулся ко мне всем корпусом, а его лицо выдавало сильное внутреннее напряжение.

— «Ты видел моего Вава Деррика»? — продолжал я. Это был вопрос, заданный мне тогда его женой.

— Уфф! — воскликнул он.

— Это мой миртовый венок! — И снова это были ее слова.

— Уфф, уфф! — повторял он, обжигая меня полным ненависти взглядом.

— Тебе это известно так же хорошо, как и мне.

— Где ты все это слышал?

— Хау!

— От кого?

— Хау!

— Почему ты мне не отвечаешь?

— Не хочу.

— Олд Шеттерхэнд боится сообщить мне это?

— Не говори глупостей!

— Это не глупость, я требую, чтобы ты сказал, где ты это слышал!

— Но сам-то ты мне ничего не говоришь!

— О чем?

— Разве ты ответил мне, когда я тебя спросил о твоей скво?

— Эта скво принадлежит мне, а не тебе, и я могу говорить или молчать о ней — как захочу.

— Тогда не требуй у других, чтобы тебе отвечали.

Ты говоришь о страхе, который я якобы испытываю, но это именно ты боишься сказать правду!

— Но я хочу знать, кто сказал тебе эти странные слова!

— Этого ты не узнаешь.

— Ты слышал их от Апаначки?

— Нет.

— От кого же тогда?

— Хау!

Тогда он перешел в наступление:

— Если бы я не был связан, я сумел бы заставить тебя заговорить!

— Хау! Он сумел бы меня заставить! Дряхлый шаман, не умеющий ничего другого, кроме как надувать при помощи своих примитивных фокусов детей и женщин своего племени, человек, который, устроив жалкую комедию, навлек гибель на три сотни воинов, хочет принудить к чему-то Олд Шеттерхэнда! Да если бы ты не был моим пленником, которому я должен оказывать снисхождение, я бы сейчас обошелся с тобой совсем по-другому.

— Ты издеваешься надо мной? Ты назвал мое волшебство комедией? Берегись!

— Хау!

— И не вздумай рассказать услышанное тобой еще кому-нибудь!

— Потому что для тебя это может представлять опасность?

— Смейся, смейся! Придет время, и твой смех обратится в вопли!

Последние слова он прошипел сквозь зубы. По охватившему его возбуждению я понял, что услышанное мной от его жены отнюдь не было пустяком, более того, вероятно, это был отголосок чего-то очень важного.

— Ничтожный червь, как смеешь ты угрожать мне?! — ответил я.

— Мне достаточно захотеть, и я раздавлю тебя между пальцами!

— Ладно, проезжай себе! Когда-нибудь все узнают, почему тебя зовут Тибо-така!

Я придержал коня и начал пропускать караван мимо себя. Через некоторое время со мной поравнялись двое всадников, ехавших рядом, которые с увлечением что-то негромко обсуждали. Это были Олд Уоббл и Генерал. Заметив меня, ковбой направил своего коня ко мне и спросил:

— Вы думаете обо мне все так же, как и полдня назад, или уже успели изменить свое мнение?

— Я думаю точно так же.

— А что конкретно?

— Что вы — пожилой, легкомысленный, как юнец, тип, присутствие которого выносить я больше не намерен.

— Выносить? Тысяча чертей! Такого мне еще никто не говорил! Вы отдаете себе отчет в том, что обычно понимается под словом «выносить»?

— Вполне.

— Значит, вы держите меня рядом с собой из снисхождения к моим сединам, а сам я вовсе ничего не стою?

— Примерно так.

— Это серьезное оскорбление, сэр, слишком серьезное! Вы не должны забывать, с кем вы имеете дело!

— С королем ковбоев. Ну и что?

— По-вашему, эти два слова — пустой звук?

— По крайней мере, они значат не слишком много, особенно если продолжать на этом настаивать. С тех пор, как вы с нами, за вами не числится ничего, кроме глупостей. Я вас неоднократно предупреждал, но это ни к чему не привело. У Ста деревьев, если вы потрудитесь вспомнить, я сказал вам: следующая ваша глупость приведет к тому, что мы расстанемся, но, даже несмотря на это, через четверть часа вы совершили еще одну, и самую большую из всех. Я намерен сдержать свое слово. Стреляйте в пуделей, где и с кем вам будет угодно, но я вам в таких делах не товарищ! Наши пути отныне расходятся!

— Черт побери! Вы это серьезно?

— И не думал шутить с вами!

— Но когда я решил подслушать Вупа-Умуги, я же хотел сделать как лучше!

— Мне все равно, что именно вы хотели. Вы мне не подчинились.

— Не подчинился? Но разве наши отношения таковы что один имеет право приказывать, а другой должен повиноваться?

— Именно таковы.

— Ну, об этом мне ничего не известно. Разве не слышал я много раз от вас самих, что у всех нас равные права?

— Это правда. Но когда речь идет о том, чтобы совместными усилиями привести в исполнение заранее намеченный план, то тут уж никто не смеет своевольничать.

— Все это, может быть, так и есть, но мы не солдаты, а вы не командир и не имеете права запретить мне ходить в разведку!

— Подобный взгляд на вещи я мог бы просто-напросто проигнорировать и вовсе не отвечать вам, однако я, тем не менее, отвечу, иначе, несмотря на всю вашу глупость, вы еще долго будете удивляться тому, как умно себя вели. Вспомните: передал ли мне Виннету командование над апачами?

— Да.

— Значит, я их командир.

— Да.

— И могу приказывать?

— Апачам, но не мне!

— Что за чушь! Вы сейчас с нами и обязаны подчиняться мне так же, как и они.

— Нет!

— Мне кажется, вы перестаете понимать элементарные вещи, мистер Каттер. Что получится, если каждый начнет делать то, что ему нравится, и особенно в случаях, когда речь идет о жизни и смерти? Между прочим, я ведь не хотел вас брать с собой, вы сами меня об этом долго упрашивали!

— Хм!

— И согласился я лишь тогда, когда вы обещали не делать ничего без моего разрешения. При этом вам хорошо известно, что я — не тот человек, с которым можно не считаться.

— Это вы сейчас так говорите. И вообще, вы все ставите с ног на голову!

— Well! Я вижу, что слова тут бесполезны. Если человек признает свои ошибки, то с ним еще стоит разговаривать, но тому, кто, подобно вам, готов оправдываться в любой ситуации, уже ничем не поможешь.

— Разве я попросил вас о помощи?

— А разве она вам не нужна?

— Больше нет.

— Хорошо. Значит, мы закончили этот разговор.

— Да, закончили! Навсегда?

— Разумеется.

— Это означает, что вы больше не хотите иметь со мной дело?

— Вы меня поняли правильно!

— Well! Всего хорошего.

Он пришпорил коня и поехал вперед, но вскоре обернулся ко мне и крикнул:

— Вы знаете, почему вы решили со мной расстаться?

— Само собой.

— Я это тоже знаю. Вовсе не из-за того, что вы называете моими глупостями, а совсем по другим причинам.

— По каким?

— И вы еще спрашиваете! Я вас раскусил. Я вам не подхожу, потому что я не ханжа. Вам хотелось бы быть моим пастырем, я же должен был вести себя как послушная овечка. Но Олд Уоббла на такие штуки не купишь, и это вам не понравилось. Вам известны мои взгляды на религию. Самые набожные людишки и есть самые отъявленные мерзавцы. Олд Уоббл совсем не тот барашек, который готов пастись на вашей травке. По мне, если вам нужны безропотные ягнята, можете набрать себе целое стадо, но только меня в нем не будет. Для подобных животных вы, конечно, самый лучший пастух, но король ковбоев не позволит ни пасти себя, ни стричь. Это мое последнее слово!

И он поскакал прочь. Так же, как незадолго до этого я принял решение навсегда расстаться с ним, и он решил теперь не иметь больше никакого дела со мной. И все же мне было его жаль.

Я присоединился к Виннету и Олд Шурхэнду, которые ехали в конце колонны. Апаначка, стараясь показать, что он держит данное им слово, появлялся то там, то здесь и, казалось, видел в себе скорее надзирателя за команчами, нежели их вождя. К утру он подъехал ко мне, кивком показал, что хочет поговорить, и, когда мы отстали настолько, что нас никто не мог слышать, сказал:

— Я ехал с шаманом, моим отцом. Олд Шеттерхэнд говорил с ним?

— Он тебе это рассказал?

— Он сообщил мне это. Ты спросил его о его жене?

— Да.

— Он очень зол на тебя.

— Здесь я ничего не могу изменить.

— Тебе известно, что его жена зовет его Тибо-така, а себя называет Тибо-вете?

— Да, а полностью Тибо-вете-Элен.

— Я знаю это. Мне известно также о Вава Деррике и миртовом венке. Шаман вне себя.

— Почему? Об этом что, никто не должен знать?

— Нет.

— Но ты-то знаешь.

— Я индеец.

— Ага, значит, этого нельзя знать только белым?

— Да.

— Почему?

— Потому что это волшебные слова. Они относятся к тайнам духов.

— В самом деле?

— Да.

— Тебе известно их значение?

— Нет.

— И ты — сын шамана?

— Сын, но он не делится со мной своими тайнами. Он спросил меня, откуда ты можешь знать эти слова. Я не мог ему ничего ответить, но сказал ему, что ты был в Каам-Кулано и привез оттуда амулеты вождя. Может быть, ты видел там мою мать?

— Видел.

— И говорил с ней?

— Да.

— Уфф! Этого шаман знать не должен.

— Почему нет?

— Он будет бить мою мать.

— О!

— Да, он плохо с ней обращается. Настоящий воин никогда не позволит себе ударить свою скво, шаман же бьет ее, лишь только услышит от нее эти слова. Я не смогу ему сказать, что ты их узнал у нее.

— От кого же я тогда их узнал?

— От одного из наших воинов, который случайно проболтался. Все наши воины знают эти слова, им приходится часто их слышать.

— Хм! Странно! — сказал я. — Ты выкурил со мной трубку братства. Ты веришь, что я хочу тебе только хорошего?

— Верю.

— Ты согласишься быть со мной откровенным, вполне откровенным?

— Да.

— Любишь ли ты своего отца — шамана?

— Нет.

— Но ты любишь свою мать, его жену?

— Очень!

— А она его любит?

— Этого я не знаю. С тех пор, как душа покинула ее, она его избегает.

— Застал ли ты ее душу раньше?

— Нет. Она потеряла ее, когда я был еще маленьким мальчиком.

— Шаман — найини?

— Нет.

— Ага, значит, он мне лгал!

— Он сказал, что он — найини?

— Да.

— Это неправда, он пришел к найини из другого клана.

— Из какого?

— Не знаю, он никому это не говорит.

— Он общается с белыми?

— Только если случайно встретит где-нибудь.

— Теперь слушай меня хорошенько! Вероятно, он избегает бледнолицых?

— Да.

— Я хочу знать, не опасается ли он встречи с ними больше, чем другие краснокожие?

— Больше или меньше — этого я сказать не могу.

— Подумай еще!

— Меня это не особенно волнует.

— Так! А я думал, наоборот.

— Почему?

— Потому что у меня есть одно подозрение по поводу него.

— Какое?

— Ты его сын, и я прошу у тебя разрешения ничего пока не говорить. Вероятно, придет время, когда я смогу рассказать тебе это.

— Пусть будет так, как хочет Олд Шеттерхэнд! Могу ли я высказать одну просьбу?

— Говори!

— Разве не просила тебя моя мать, чтобы ты молчал об этих словах?

— Конечно, просила.

— Тем не менее ты сказал их моему отцу!

— Я решил, что он их и так знает. Никому другому я их не выдам.

— С этой минуты я прошу тебя не произносить их вслух вообще. Это тайна духов.

— Хм! Я знаю ваш язык, но, конечно, не так хорошо, как ты. Мне известно, что значит «така» и что значит «вете», но вот что понимать под «Тибо»?

— Этого я тебе сказать не могу.

— То есть ты не знаешь значения этого слова?

— Я часто слышал его от моей матери, но не знаю, что оно означает.

— А «Элен»?

— Этого я тоже не знаю.

— Странно! На свете нет наречия индейцев, в котором бы встречались эти слова, но я непременно должен узнать, что за смысл они в себе заключают!

— Ты хочешь проникнуть в тайны духов?

— Да, если они вообще существуют, во что я, правду сказать, не верю.

Он покачал головой и сказал:

— Я не знаю, почему Олд Шеттерхэнд так заинтересовался моим отцом и моей матерью, но я хочу предупредить его, чтобы он остерегался шамана, потому что Тибо-така не любит, чтобы кто-то лез в его дела. Он знает разные заклинания, обладает колдовской силой и может напустить на человека порчу, находясь от него даже очень далеко.

— Вряд ли!

— Ты не веришь в это?

— Нет.

— Лучше бы ты поверил тому, что я говорю. Остерегайся его и не забудь мою просьбу никому не говорить этих слов.

— Я сделаю так, как ты хочешь. Скажи мне, однако, вы действительно живете в мире с племенем шикасавов?

— Да.

— Ты знаешь, где находится их земля?

— Выше, у Ред-Ривер.

— Она очень обширна. Ты можешь сказать точнее?

— Там, где в Ред-Ривер впадает ручей Мира.

— Похоже, это небольшое племя?

— Да, у них немного воинов и всего один вождь.

— Это Мба, который сейчас с нами?

— Да.

— Что это за человек?

— Это хороший, но не знаменитый воин, просто не хуже и не лучше других.

— Мне хотелось бы побольше узнать о его характере.

— Это довольно мирный человек, наверное, оттого, что воинов у него мало. Я никогда не слышал, чтобы на его совести было ограбление, убийство или чтобы он кого-нибудь предал.

— У меня тоже создалось такое впечатление. Ты знаком с ним? Видел его когда-нибудь?

— Нет.

— Поговори с ним при случае! Я хочу знать, кто такой Генерал, чем занимается, куда едет и что его связывает с Мба.

— Я сделаю это.

— Но так, чтобы это не бросалось в глаза, он не должен думать, что мы хотим это знать.

— Я поговорю с ним так, что он расскажет мне все, но я не задам ему ни одного вопроса.

Он дал шпоры лошади и ускакал, однако по прошествии получаса вернулся.

— Тебе удалось что-нибудь выяснить? — спросил я.

— Да. Кто такой Генерал и куда он едет, этого Мба не знает. Он встретил его с тремя бледнолицыми у Диких вишен и пообещал провести их через Льяно-Эстакадо к ручью Мира, где они хотят отдохнуть у шикасавов после перехода через пустыню, а потом двинуться дальше.

— Куда?

— Этого я не знаю, он не смог мне этого сказать. Я его ни о чем не спрашивал, он все рассказал мне сам.

— Генерал, конечно, обещал ему заплатить?

— Да, он обещал ему три ружья, пули и порох.

— Больше ты ничего не узнал?

— Я не хотел задавать вопросов, это могло навести его на подозрения.

— Это было весьма разумно с твоей стороны.

— У Олд Шеттерхэнда есть какие-то особые причины интересоваться генералом?

— Собственно говоря, причин нет, просто он мне несимпатичен. А когда около меня оказываются люди, которым я не доверяю, я всегда стараюсь побольше узнать об их обстоятельствах и намерениях. И это очень часто оказывалось весьма полезным. Тебе я тоже могу дать совет всегда поступать таким образом.

Надо сказать, что, неукоснительно следуя этому правилу, я много раз оказывался в выигрыше. Этот так называемый Генерал почему-то вызывал у меня раздражение. Конечно, меня по большому счету не касалось, откуда и куда он едет, но я никак не мог заставить себя спокойно смотреть на его жуликоватую физиономию, потому я и решил навести эти, казалось, на первый взгляд излишние, справки. Мы скоро увидим, насколько вовремя это было сделано.

Рассвело. Вдвоем с Виннету мы находились в хвосте колонны. Перед нами ехали Олд Шурхэнд и Апаначка. Взошедшее солнце своими яркими лучами осветило обоих всадников.

— Уфф! — вполголоса воскликнул Виннету, легким движением руки обратив на них мое внимание.

Мне и без слов было понятно, что именно он имел в виду: бросающееся в глаза сходство между ними! Эта разительная одинаковость сложения, осанки, манеры держаться! Можно было подумать, что они братья.

Немного спустя мы снова встретили апачей с водой. Это было предпоследнее звено эстафеты. На этот раз мы задержались дольше обычного для того, чтобы напоить лошадей и дать им отдохнуть. Наконец мы двинулись дальше, к последнему пункту эстафеты, от которого было не больше часа езды до оазиса.

И тут я спросил себя: а кто, собственно, имеет право там оказаться, с учетом того, что местоположение оазиса должно быть известно возможно меньшему числу людей? Я подъехал к Генералу, который снова ехал бок о бок с Олд Уобблом, и спросил:

— Мы приближаемся к цели, мистер Дуглас…

— Генерал, генерал! Я генерал, сэр, — прервал он меня.

— Well! Но мне-то что за дело до этого?

— Конечно, вас это волнует в гораздо меньшей степени, нежели меня, но, вообще говоря, каждого человека полагается называть в соответствии с его титулом; вы должны знать, что я внес существенный вклад в разгром противника при Булл-Ран, что я одержал победу при…

— Довольно, довольно, — оборвал я его. — Это вы мне уже говорили, и поскольку я всегда помню то, что слышал хотя бы однажды, то вовсе не нуждаюсь в повторении. Я не против того, чтобы вы оставались генералом, если вы не будете меня по этому поводу беспокоить. Итак, мы приближаемся к цели, мистер Дуглас, и, по всей видимости, там нам придется расстаться.

— Расстаться? Но почему?

— Потому, что наши пути, похоже, расходятся.

— Вовсе нет. Мне нужно к Ста деревьям, а от мистера Каттера я слышал, что вы вроде бы тоже направляетесь именно туда. Или я неправильно понял его?

— Правильно.

Он хотел попасть на ручей Мира к шикасавам и назвал теперь Сто деревьев в качестве своей ближайшей цели, я обратил на это внимание, не усмотрев, правда, в этом никакого злого умысла. В самом деле, почему бы ему и не изменить своих намерений?

— Как видите, нам с вами по пути, — продолжал он. — Но даже если бы это оказалось и не так, мне все равно необходимо было бы попасть в оазис.

— Почему?

— Потому что у меня кончилась вода.

— Вчера у вас были полные бурдюки!

— Сегодня они пусты. Или вы думаете, у меня вовсе нет сердца? Мы поделили всю нашу воду между команчами.

Позднее я понял, что это была всего лишь военная хитрость, позволившая ему проникнуть в оазис. Тогда же мне даже пришло в голову поблагодарить его за это проявление человечности! Однако я все-таки заметил ему:

— Оазис, о котором вы говорите, не проходной двор. Его хозяин предпочитает видеть у себя тех, кого он сам пригласил.

— Ну так я тоже!

— Приглашены?

— Вот именно.

— Кем?

— Мистером Каттером, который, в свою очередь, является гостем Кровавого Лиса, с чем вы, как я полагал, согласитесь.

— Может ли он и сейчас считать себя таковым, еще вопрос, но, по крайней мере, ему должно быть хорошо известно, что далеко не каждый человек в состоянии найти туда дорогу.

— Из-за того, что она такая узкая и извилистая? О, это не может служить основанием для исключения меня из числа избранных, путь в оазис не является для меня тайной. Мистер Каттер мне все подробно описал. Все белые, которых я здесь вижу, едут туда, и я не вижу причин, которые могли бы вас побудить не дать мне разрешения продолжить путь вместе с вами.

Во всем этом была, конечно, своя логика, и раз уж Олд Уоббл совершил свою очередную глупость, детально описав Генералу оазис и его местоположение, то дело обстояло ровно таким образом, как если бы он там уже побывал, так что мой отказ только вызвал бы к жизни то, чего я хотел избежать. Поэтому я, скрепя сердце согласился:

— Ну что же, я не стану возражать против того, чтобы вы наполнили ваши бурдюки водой, но никого из ваших людей там не должно быть!

Расстояние от западни, куда мы загнали команчей, до оазиса занимало, как я уже говорил, около одного дня пути, но, поскольку из-за усталости лошадей мы передвигались довольно медленно, нам удалось достичь желанного зеленого островка лишь к двум часам пополудни.

Первое, чем мы занялись после прибытия, было устройство пленных. Мы разместили их там же, где находились люди Большого Шибы, апачи образовали вокруг них плотное, непроницаемое кольцо. Забота о лошадях была передана в руки Энчар-Ро, отрядившего для этой цели некоторое количество воинов, которые занялись тем, что через узкий проход по одному подводили мустангов к воде. Естественно, на это потребовались часы.

Найини обладали весьма скудным запасом провианта, поэтому апачи были вынуждены поделиться с ними. Следовательно, нам нужно было, насколько возможно, сократить время нашего пребывания в оазисе. Было решено отправиться к Ста деревьям уже на следующее утро.

Я обобщаю до некоторой степени то, что тогда там происходило, но в деталях все протекало отнюдь не столь гладко. Только представьте себе: в одном месте собралось три сотни апачей и двести команчей. Каждый хотел непременно сделать замечание, задать вопрос или высказать какое-нибудь пожелание, причем вокруг все предпочитали обращаться либо ко мне, либо к Виннету. Мы не успевали отвечать. Когда мы, наконец, разделались со всеми делами и смогли подумать о себе, уже наступил вечер, и только тогда мне вдруг пришло в голову, что со вчерашнего дня у меня во рту не было ни капли воды. О других я позаботился, а о себе не подумал. Когда я сказал об этом Виннету, он ответил, смеясь:

— Пусть мой брат пьет быстрее, но оставит и мне глоток, потому что я тоже умираю от жажды.

— Ты тоже? Когда ты пил последний раз?

— Вчера, тогда же, когда и ты. Нашим лошадям повезло больше, о них позаботился Кровавый Лис.

Мы вошли внутрь оазиса, там горели два небольших костра, освещавших дом, лужайку перед ним и маленький пруд. На лавках сидели Паркер, Холи, Кровавый Лис, Олд Шурхэнд, Апаначка, Большой Шиба, Олд Уоббл и рядом с ним Генерал. Они уже поужинали, и тут весьма кстати появились Боб и Санна. Судя по всему, наше появление прервало общий разговор, причем последним из говоривших был Генерал, потому что, после того как мы уселись, он продолжил:

— Да, что и говорить, угодили мы тогда в очень веселую компанию. Они там сидели уже третьи сутки, отдыхали после охоты, и, как я слышал, хотели остаться еще на некоторое время. Я насчитал их пятнадцать человек, и среди них были любопытные ребята, я бы даже сказал, в высшей степени любопытные. Но самым интересным оказался один из них, который, видать, чертовски много испытал на своем веку и непрерывно рассказывал разные истории. Это его нисколько не утомляло, как только заканчивалось одно приключение, у него на языке уже было другое, а вслед за ним и третье. Если не ошибаюсь, имя его было Сандлер, но один из приятелей сообщил мне по секрету, что зовут его, собственно говоря, Эттерс, Дэн Эттерс, и что когда-то он носил и другие имена. Это мне было, конечно, безразлично, потому что у некоторых людей имеются вполне достойные основания для того, чтобы поменять одно имя на другое, и, если человек называет себя Сандлер, а на самом деле он Дэн Эттерс, то…

Его прервали. Услышав это имя — Эттерс, Олд Шурхэнд поднялся со своего места и, перегнувшись через стол, спросил:

— Эттерс, в самом деле Эттерс?

— Именно так, сэр.

— Вы хорошо расслышали?

— Никогда не жаловался на слух.

— И точно запомнили?

— Как раз на имена у меня особенно хорошая память.

— Так вы сказали Дэн, то есть Дэниэл, Эттерс?

— Да, его звали именно так и никак иначе!

Ошибся ли я из-за тусклого освещения или это было действительно так? Мне показалось, что глаза Генерала с необычайным интересом остановились на Шурхэнде, который без особого успеха пытался скрыть охватившее его сильное волнение.

— Значит, действительно Дэниэл Эттерс! — сказал он, глубоко вздохнув. — Вы его хорошо разглядели?

— Надо думать, — ответил Дуглас.

— Опишите мне его!

— Хм! Описать? Он что, знаком вам? Вас с ним связывали какие-то отношения, мистер Шурхэнд?

— Да. Я хотел бы знать, действительно ли человек, о котором вы говорите, и есть тот, о ком я думаю. Для этого мне надо знать, как он выглядит.

— Рад вам помочь, вот только не знаю, с чего начать.

— Почему?

— Очень трудно описывать человека, в котором нет никаких особенных черт, который выглядит абсолютно так же, как еще сотня других.

— Ну какой он был в самом общем виде — длинный, короткий, толстый, тонкий?..

— Ладно, если уж на то пошло, по комплекции он такой же, как и я, да и по возрасту тоже. В остальном, как я уже сказал, он выглядит как все прочие люди, так что я, право, и не знаю, что в нем еще описывать.

— И в нем не было ничего такого, что бросалось бы в глаза?

— Совсем ничего.

— Никаких особых примет?

— Нет.

— Вы можете вспомнить, какие у него были зубы?

— Его зу… ага, правильно, его зубы! В них действительно есть нечто, достойное описания.

— Что, что? Не заставляйте так долго себя ждать!

— Гром и молния! Уж больно вы торопитесь, мистер Шурхэнд. У него не хватало двух зубов.

— Каких?

— Одного справа и одного слева.

— Сверху или снизу?

— Конечно, сверху, вам, я думаю, должно быть известно, что отсутствие нижних зубов не так легко заметить. Здесь и там недоставало по одному зубу, что, как я вспоминаю, придавало ему своеобразный вид, когда он говорил, и оказывало влияние также и на его дикцию, он немного шепелявил.

— Это он, это он, тот, кого я разыскиваю, — чуть ли не с ликованием воскликнул Олд Шурхэнд.

— Что? Вы разыскиваете этого человека?

— И как! Много лет! По всем штатам, в прериях, в дремучих лесах, в глубоких каньонах и высоко в горах среди скал. Я гонялся за ним, сидя в утлом каноэ, и шел по следам, оставленным им на равнинах Миссури.

— Так, значит, он ваш враг?

— Враг, и такой, что я не в силах представить себе врага страшнее его.

— Извините, но это меня удивляет. Этот Дэн Эттерс на вид такой безобидный, ну просто как маленький ребенок.

— Он демон, дьявол, сатана и… ну, в общем, я не думаю, что в аду найдется кто-нибудь, кто был бы хуже, чем он.

— Стоп, мистер Олд Шурхэнд, — поспешно прервал я его. — Вы слишком взволнованы. Может быть, вы его с кем-то путаете?

— Нет, нет, ни в коем случае! Он как раз тот…

Он не понял намека и продолжал говорить, но мой предостерегающий взгляд отрезвил его. Он замолчал и, взяв себя в руки, закончил уже более спокойным тоном:

— Впрочем, не важно: все это дела давно минувших дней, и не стоит их больше вспоминать.

— Нет уж, вспомните, пожалуйста, мистер Шурхэнд, — сказал Генерал, — вероятно, это какая-нибудь очень интересная история, и я бы ее с удовольствием послушал. Вы не хотите ее рассказать?

— Она очень длинная и неинтересная и только отнимет у нас время. Итак, где вы встретили этого Эттерса? Внизу, в Форт-Терреле?

— Да, там, как я уже сказал.

— И он собирался там оставаться?

— Думаю, да. По крайней мере, он так сказал.

— Как долго?

— Неделю, если я его правильно понял.

— А сколько времени прошло с тех пор, как вы с ним говорили?

— Четыре дня, считая сегодняшний.

— Четыре дня! Значит, осталось три.

— Вы так странно говорите. Вы что, хотите туда поехать?

— Да, я хочу туда съездить; точнее говоря, мне необходимо это сделать!

— Но может быть, его там уже и нет!

— Тогда я отправлюсь за ним! Я пойду по его следам, куда бы они меня ни привели!

Снова поймав мой предостерегающий взгляд, он сник, сел наконец на свое место, потер рукой лоб и закончил разговор следующими словами:

— Хау! Пусть его бегает где хочет! Он принес мне большую беду, но что я смогу с ним сделать, даже если отыщу? Прошло уже много лет, и никакой суд не станет теперь этим заниматься. Не стоит об этом больше говорить!

Спустя некоторое время я ушел в дом. Он последовал за мной и, поскольку нас здесь никто не мог слышать, спросил:

— Вы хотели со мной поговорить, сэр?

— Конечно.

— Зачем вы мне кивали?

— Потому что вы не должны были так себя вести. Я не доверяю этому насквозь фальшивому генералу.

— Я тоже нет, но он никак не может повлиять на мои дела!

— Это еще вопрос. Он смотрел на вас крайне внимательно и произнес имя Эттерса так отчетливо, будто он это сделал специально для вас.

— То, что он его назвал — чистая случайность. Я убежден в этом.

— А я — нет. Думаю, он сделал это намеренно.

— Какими намерениями мог руководствоваться этот человек, который меня совсем не знает?

— Он знает вас, сэр, и очень хорошо!

В этот момент вошел Апаначка. Он осторожно осмотрелся и, увидев, что мы одни, спросил:

— Мои братья говорят о человеке, имя которого назвал Генерал?

— Да, — ответил я.

— Я видел его.

— О! Где?

— В Каам-Кулано.

— Когда?

— Два года назад, когда был еще мальчиком.

— Это давно, очень давно, — разочарованно заметил я.

— Его звали Эттерс.

— В самом деле? И ты это запомнил?

— Я это помню, потому что я его ненавидел.

— Из-за чего?

— Он смеялся над моей мамой, которую я люблю.

— Что ему было нужно у вас?

— Этого я не знаю. Он жил в палатке шамана, и всякий раз, когда он там оказывался, мама попадала во власть злого духа, который пронизывал всю ее.

Он хотел сказать, что ее тело охватывали судороги.

— Ты можешь описать, как выглядела в то время твоя матушка?

— Она была молода и красива.

— Цвет ее кожи был светлее, чем сейчас?

— Ее кожа была того же оттенка, что у всех краснокожих женщин.

— Значит, одно из моих предположений неправильно; однако другое может оказаться верным. Этот Эттерс, он был причиной того, что погнало вас от благ цивилизации на Дикий Запад, мистер Шурхэнд? Он как-то связан с несчастьями, лишившими вас веры в Бога и доверия к людям?

— Да, — ответил он, — вы угадали.

— И вы в самом деле верите в то, что он сейчас находится в Форт-Терреле?

— Я убежден в этом.

— И хотите туда поехать?

— Я должен, должен.

— Когда?

— Уже сегодня вечером! Я не могу терять ни дня, ни часа, ни даже минуты. Я сто раз, иногда целыми неделями, охотился за этим мерзавцем, но мне никогда не удавалось даже посмотреть на него. Мне известны только его имя и его черные дела, но я никогда его не видел. Сейчас я вдруг узнал, где его можно найти, и можете себе представить, чего мне стоит находиться здесь хотя бы одну лишнюю минуту. Я должен немедленно ехать!

— А почему вы считаете, что Генерал вам не солгал, я ему не верю.

— Подумайте как следует, сэр! Какую выгоду он может получить, если это ложь?

— Заманить вас в ловушку.

— Нет, я верю его словам и скачу в Форт-Террел.

— В одиночку?

— Да, спутников у меня нет.

— Ну, одного вы, по крайней мере, будете иметь.

— Кого?

— Меня.

— Как? Вас? — переспросил он с радостным удивлением. — Вы хотите ехать со мной?

— Да, если вы согласитесь взять меня с собой.

— Соглашусь ли я! Что за вопрос! Я хочу быть рядом с вами всегда, даже в самых обыденных ситуациях; вы не можете себе представить, насколько сильно я к вам привязан. И теперь, когда речь идет о жизни и смерти, когда предстоит охотиться на дикого зверя, который уже много раз от меня ускользал, ваша помощь вселяет в меня уверенность, что на этот раз Эттерсу не удастся уйти. Когда на охоту выходит Олд Шеттерхэнд, зверю не на что рассчитывать. Значит, вы хотите ехать со мной, еще раз подумайте, в самом деле хотите?

— Я решил!

— Это такое счастье для меня, что вы… вы… я едва могу в это поверить. Но без вас тут не смогут обойтись!

— Ничего! Виннету отлично справится сам.

— И из-за меня вы готовы с ним расстаться?

— Разлука будет короткой. Потом мы его снова быстро найдем. Итак, вы позволите мне отправиться с вами?

— Позволю? О позволении здесь не может быть и речи! Наоборот, я готов на коленях просить вас поехать со мной и помочь советом и оружием!

Тут Апаначка положил руку ему на плечо и сказал:

— С тобой поскачет еще один человек.

— Кто?

— Апаначка, вождь найини-команчей. Не отказывай мне в этом! Ты мне по душе, и я поеду с тобой. Я знаю язык бледнолицых, умею отыскивать тайные людские тропы, и в моей душе нет страха перед врагом. Разве я не смогу быть тебе полезным? Я выкурил трубку мира с тобой, Виннету и Олд Шеттерхэндом, и теперь я — твой брат. Ты ищешь своего смертельного врага, чтобы убить его, и тем самым подвергаешь свою жизнь страшной опасности. Разве твой брат не должен быть рядом с тобой? Смогу ли я сказать, что являюсь таковым, если ты уедешь один?

Его жесты и тон, которым он все это говорил, явно свидетельствовали об искренности и трогательной преданности. Не ответив, Олд Шурхэнд вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что решать придется мне:

— Наш краснокожий брат хочет совершить поступок, который ни один человек из его рода не назовет хорошим.

— К чему вспоминать мой род, когда речь идет о моем брате Олд Шурхэнде! Сыновья команчей способны лишь ненавидеть и убивать, в вас же я встретил любовь и человечность. Краснокожие люди побеждают при помощи томагавков, вы же покоряете ваших врагов оружием милосердия и прощения. Где лучше — там, где ненависть, или там, где любовь? Я ваш брат и поеду с вами!

— Хорошо, ты будешь нас сопровождать. Но мы отправимся в путь не сегодня, а завтра. Немногие оставшиеся часы не будут потеряны, наши лошади должны отдохнуть, от этого они станут только более резвыми.

— Но если мы упустим Эттерса? — озабоченно спросил Олд Шурхэнд.

— Он оставит след, по которому мы и пойдем. Не беспокойтесь особенно об этом! Прежде всего у нас должны быть хорошие лошади. За своего вороного я спокоен, у Апаначки конь тоже довольно быстрый и выносливый, я специально за ним наблюдал. А вот как обстоит дело с вашим конем, мистер Шурхэнд?

— Это прекрасное животное, хотя с вашим жеребцом его, конечно, не сравнить, но за последнее время я его несколько загнал, так что ему может оказаться не под силу выдержать ту нагрузку, которая его ожидает в ближайшие дни.

— Well, в таком случае вы поедете на коне Вупа-Умуги, захваченном нами в Каам-Кулано.

— Что? Вы хотите предоставить мне его в аренду?

— Не в аренду, хочу подарить.

— Подарить? Но это очень дорогое животное.

— Возьмите его, однако. Что мне с ним делать? Вупа-Умуги его не получит, а мне он не нужен.

Тут он сжал мне руку и взволнованно воскликнул:

— Я беру его, да, я беру его! Я не могу отказаться принять этот подарок, потому что надеюсь, что вы разрешите мне когда-нибудь расквитаться с вами. Итак, мы отправляемся завтра утром. А сейчас я пойду во двор, мне надо заняться моим новым конем!

— Но смотрите, чтобы никто ничего не заподозрил! Вам лучше всего вообще больше не разговаривать с Генералом.

Когда мы вышли из дома, Виннету не было во дворе, он ушел проверять посты вокруг пленных команчей, оставив лежать на столе, рядом с моими двумя ружьями, свое знаменитое серебряное ружье. И тут я увидел Генерала, который стоял у стола, держа их все в руках, и внимательно разглядывал мой штуцер. При этом его глаза горели жадным блеском.

— Не правда ли, сэр, это как раз и есть ваш «медвежий бой»? — спросил он, увидев меня.

— Да, — сухо ответил я.

— А это — знаменитый штуцер работы мастера Генри, о котором рассказывают всякие чудеса?

— Да, но вы-то что здесь делаете?

— Я хотел открыть затвор, но у меня не получилось. Может быть, вы мне скажете, как…

— Да, я вам, конечно, скажу кое-что, — оборвал я его, — а скажу я вам, чтобы вы убирались подальше от этих ружей. Это вовсе не игрушки для генерала, который в глаза не видел Булл-Ран.

— Что? Не видел? Ну, скажу я вам…

— Молчать! Я не желаю вас слушать. Дайте сюда!

Только я взял у него мой штуцер и «медвежий бой», как вдруг вернулся Виннету, ружье которого он все еще держал в руках. Апач, мгновенно поняв, в чем дело, вырвал у него свое оружие и заговорил, едва сдерживая гнев:

— Как смеет лживый бледнолицый трогать мое оружие? Его еще никогда не касались грязные руки белого негодяя!

— Негодяй? — вскричал Генерал. — Виннету возьмет свои слова обратно или…

— Или? Что? — грозно спросил Виннету.

Испугавшись, Дуглас весь как-то съежился и, отступив на шаг назад, смиренно ответил:

— Я просто подумал, что мне можно посмотреть на ружье.

— Посмотреть можно, но трогать нельзя! Виннету никогда не коснется того места, на котором лежала твоя рука!

Он вытер оскверненное ружье свисавшим концом тонкого одеяла, которое было обмотано у него вокруг талии наподобие пояса, и сказал, протягивая его мне:

— Мой брат Олд Шеттерхэнд мог бы повесить оружие в доме, чтобы впредь его не пачкали подобные руки!

Он повернулся и пошел к своему коню. Посмотрев на Генерала, я заметил, что тот обменялся многозначительным взглядом, смысл которого мне остался тогда неясен, с Олд Уобблом. Затем я отнес ружья в дом. Без приглашения туда никто не заходил. По крайней мере, я тогда так думал, и того же мнения придерживался Виннету.

Сделав это, я пошел к нему и рассказал о моем разговоре с Олд Шурхэндом. Согласившись со мной, он сказал:

— Мой брат поступает правильно. Я не знаю, сказал ли этот Генерал правду, или солгал, но то, что ты поедешь с Олд Шурхэндом — хорошо. Кроме того, я рад, что вас будет сопровождать Апаначка. Он не будет вам обузой — наоборот, может оказаться очень полезным. Меня вы встретите в стойбище мескалерос, коня Олд Шурхэнда, на котором ездил до сего дня, я возьму с собой, там он сможет его забрать.

Тут мы заметили, что Генерал при помощи Олд Уоббла наполняет водой свои кожаные бурдюки. Закончив, они понесли их к шикасавам. Мы не придали их действиям особого значения, восприняв их как знак того, что Дуглас хочет уехать рано утром, что мы могли только приветствовать.

Боб, приготовив нам место для ночлега, ушел в домик, где они спали вместе с Санной. Мы легли. Кровавый Лис, обычно предпочитавший ночевать в домике, сегодня, из-за царившей там духоты, собрался улечься рядом с нами. Костры, в которые никто больше не подбрасывал дров, вскоре погасли, и мы заснули.

Утром, проснувшись первым, я разбудил товарищей. Не обратив сначала внимания на отсутствие Генерала я Олд Уоббла, мы с Виннету отправились посмотреть на пленных. В том, что касалось команчей и апачей, все обстояло в полном порядке, но вот шикасавы отсутствовали. Спросив о них у Энчар-Ро, который здесь командовал, мы получили следующий ответ:

— Разве мои братья не знают, что они уехали?

— Нет.

— Белый человек, называющий себя Генералом, заявил, что он больше не хочет здесь оставаться, потому что Олд Шеттерхэнд и Виннету его оскорбили, он ускакал прочь вместе с шикасавами и своими тремя бледнолицыми.

— А Олд Уоббл?

— Он уехал с ними.

— Быстро же они подружились! Ну и провались они пропадом вместе с этим чертовым Уобблом! Не о чем тут жалеть. Однако, должно быть, они снялись с места еще в темноте, потому что рассвело не более, чем полчаса назад.

— В темноте? — удивленно переспросил Энчар-Ро. — Но на небе была луна.

— Что? Луна? Сегодня утром?

— Почему утром? Это было вчера вечером.

— Так, значит, они уехали вчера вечером? Ну тогда они сильно поторопились.

— Это потому, что я сильно обидел Генерала, — заметил Виннету, — гнев погнал его прочь.

Мы возвратились обратно к воде, позавтракали и напоили лошадей. Боб упаковал провиант для меня, Олд Шурхэнда и Апаначки и наполнил водой несколько бурдюков. Когда он закончил с этим делом, я приказал ему принести ружья.

— Ружья? — переспросил он. — А где они?

— В доме. Они висят на стене, около двери.

Он пошел в домик, но быстро вернулся с пустыми руками и доложил:

— Ружей там нет.

— Ты ошибаешься. Разве ты не обратил на них внимания вечером, перед тем как лечь спать?

— Я не посмотрел. Сейчас там ничего, правда ничего.

Это было в высшей степени странно. Я вошел в дом, Виннету — за мной. Ружей на месте действительно не было. Сначала мы были просто ошарашены. Расспросив своих спутников, узнали, что никто из них в домик не заходил. Первое, о чем подумалось, так это о том, что тот, кто взял ружья, просто еще не успел сказать нам об этом.

— А может быть?.. — начал Виннету.

Он не отважился высказать до конца свое подозрение. Несмотря на бронзовый цвет его лица, я заметил, что он побледнел.

— Ты имеешь в виду Генерала? — спросил я.

Он кивнул.

— Никто, кроме этого мерзавца, не мог сделать этого! С какой жадностью он их разглядывал! Сейчас мы все выясним. Боб, кто-нибудь заходил в дом после того, как ты лег спать?

— Масса Генерал был там.

— Хм! Ты не запер дверь?

— Боб никогда не запирает дверь, здесь воров нет.

— Чего хотел Генерал?

— Он вошел, тихо подозвал меня и дал доллар, чтобы я мог выпить.

— Лампа еще горела?

— Нет, мы с Санной уже хотели спать.

— Как долго Генерал был в комнате?

— Масса Генерал долго искал дверь.

— Он отлично знал, где она находится! Негодяй подбирался к ружьям. Что скажет мой брат Виннету?

До сих пор мне ни разу не приходилось видеть, чтобы Виннету потерял самообладание. Много раз мы бывали с ним в смертельно опасных ситуациях, и там, где любой другой на его месте давно бы потерял голову от страха, он оставался внешне спокоен и внутренне невозмутим. Максимум, что отражалось в такие моменты на его лице, — это легкая задумчивость, которую лишь я, знавший его много лет, в состоянии был заметить. В этот день я впервые видел его во взволнованном состоянии, ему явно стоило большого труда сохранять некое подобие внешней невозмутимости.

Очень медленно, проглатывая половину слов, он сказал:

— Мой брат… прав. Генерал… украл… наше оружие!

— Твое серебряное ружье, память о твоем отце!

— Он… он его…

Он не мог продолжать, не мог и излить гнев и лишь с силой сжал свои огромные кулаки.

— Он его вернет, — договорил за него я, — мы немедленно отправимся в погоню.

— Да… сейчас, сейчас!

Не стоит и говорить, что потеря нами наших ружей касалась не только нас двоих; друзья, стоявшие рядом с нами, были взволнованы ничуть не меньше меня. Олд Шурхэнд сказал дрожащим от гнева голосом:

— Эта кража больно бьет также и по мне, мистер Шеттерхэнд. Понятно, что вы должны поймать негодяя и поэтому не сможете поехать со мной в Форт-Террел.

— Да, этого я действительно не смогу.

— Я, к сожалению, не имею возможности ни сопровождать вас, ни ждать здесь, мне нельзя терять ни минуты.

— Боюсь только, что вы проездите зря.

— Возможно, но я все равно должен туда попасть, чтобы потом не упрекать себя в том, что не использовал эту возможность. Надеюсь, вы меня поймете.

— Да, я вас понимаю и поэтому не стану уговаривать вас отказаться от этого предприятия. Тем более, что вы будете не один, вас будет сопровождать Апаначка.

— Да, — ответил юный вождь команчей, — я еду с моим братом Олд Шурхэндом, потому что я обещал ему это и сдержу слово. Тем более, что Олд Шеттерхэнд теперь не может поехать с нами.

— Мне остается лишь пожелать, чтобы вы нашли там того, кого вы ищете, мистер Шурхэнд!

— А я вам желаю, — ответил он, — чтобы Генерал от вас не ушел. Тысяча чертей, вы только подумайте — потерять три таких дорогих, можно сказать, бесценных ружья!

— Я не считаю их потерянными.

— Значит, вы надеетесь поймать вора?

— Я не просто надеюсь, я уверен, что мы сделаем это.

— Да, мы его отыщем, живого или мертвого, из-под земли достанем, — прохрипел Виннету.

— Это точно, — подтвердил я, — можете не сомневаться, мы получим наши ружья обратно. Неизвестно только, в каком состоянии!

— Да. Эта белая собака не умеет с ними обращаться и может легко повредить их или полностью испортить в особенности твой штуцер.

— Вот за это он у меня заплатит, дорого заплатит. Итак, мы отправляемся в погоню. Кого мой брат Виннету хотел бы взять еще с собой?

— Никого. Третий нам будет только помехой.

— Неужели и я? — спросил Паркер.

— Да.

— А я? — осведомился Холи.

— И ты тоже.

— Но нам так хотелось бы поехать с вами.

— Ничего не выйдет. Ваши кони не так быстры, как наши. Они не выдержат скачки.

Оба продолжали просить взять их с собой, но Виннету не изменил своего решения, и, на мой взгляд, он был прав. Тогда они попытались напроситься в товарищи к Апаначке и Олд Шурхэнду, но тем они также были ни к чему, и Паркеру с Холи не оставалось ничего другого, как присоединиться к конвою с пленными команчами.

Первоначально его должен был вести Виннету, но теперь это оказалось неосуществимым. Оставаться на месте пленные, однако, не могли, и, всесторонне обсудив сложившееся положение, мы решили, что уже сегодня апачи под командой Энчар-Ро и Кровавого Лиса должны увести их отсюда. Мне бы очень хотелось вернуть им оружие, но от этого пришлось отказаться: по мнению Виннету, это было бы слишком опасно: как только они получат свободу, утверждал он, сразу же почувствуют искушение снова напасть на апачей, скорее всего, они последуют за ним тайно, а нападут при первом же удобном случае. Виннету, Олд Шурхэнда и меня с апачами не будет, а больше всего они боялись именно нас.

В доме Кровавого Лиса было множество ружей, и он предложил нам выбрать себе любые, кроме того, у нас была возможность подобрать себе два ружья из трофейных, но мы от этого отказались, потому что не сомневались, что скоро вернем свое оружие, а лишнюю тяжесть таскать ни к чему. У нас были еще ножи, револьверы, лассо и томагавки.

Мы снова направились к кактусовому полю, надо было найти следы Генерала. Как сказал нам один из бывших ночью в дозоре апачей, Генерал обмолвился, что направляется к Ста деревьям.

— Это неправда, ложный след, — сказал Паркер, — Генерал не знает туда дороги.

— Но с ним Олд Уоббл, а уж ему-то дорога хорошо известна, — возразил я.

— Вы верите в то, что он действительно туда поехал?

— Нисколько. Разумеется, он двинулся в другом направлении.

— Но в каком?

— К ручью Мира, как я подозреваю. Я сумел выяснить, что он туда собирается, но ему невдомек, что я это знаю. Он хочет попасть к шикасавам и там отдохнуть.

— Значит, вам надо отправляться именно туда.

— По логике вещей, да, но ему могло прийти в голову что угодно, и лучше всего не полагаться на какие-то собственные умозаключения, а просто не терять его следа.

— Трудное это дело!

— Почему?

— Потому что все здешние места отсюда и до Ста деревьев буквально испещрены всякого рода следами. Тому, кто хочет найти среди них нужные ему, нужно иметь очень острое зрение, и, откровенно говоря, он должен быть буквально всеведущим человеком.

— Но вы помните — недавно дул сильный ветер, и все следы занесены песком. А следы Генерала и компании — свежие.

— Да, это верно. Вы хотите выехать прямо сейчас?

— Да.

— Все это произошло так быстро и неожиданно. Надеюсь, что мы скоро снова вас увидим, мистер Шеттерхэнд. Разрешите пожать вашу руку!

Холи тоже протянул мне свою и растроганно спросил:

— Сэр, а вы помните ту историю, которую вы нам рассказывали наверху, в каньоне Мистэйк?

— Да.

— Вы сняли тогда тяжелый камень с моего сердца. Я понял, что не виноват в смерти того краснокожего. Я глубоко благодарен вам, мистер Шеттерхэнд, и буду бесконечно рад, если наши пути вновь пересекутся!

Пришло время прощаться. Взяв меня за руку, Олд Шурхэнд отвел меня в сторону от остальных, так, чтобы никто не мог слышать наш разговор, и сказал:

— Надеюсь, у вас нет сомнений в том, что я охотно остался бы рядом с вами. От всего сердца желаю вам удачи. И еще я очень хочу, чтобы мы встретились снова!

— Мое желание полностью совпадает с вашим, мистер Шурхэнд.

— Вы можете назначить место встречи?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что мы оба не знаем, какие испытания нас ждут. Вы отправляетесь южнее — искать этого Дэна Эттерса. Кто знает, как долго вам придется его преследовать и куда вас это приведет. Я же скачу на север и тоже не могу сказать, когда и где мы догоним Генерала.

— Вы не вернетесь сюда?

— Хотел бы, но не знаю, окажется ли это возможным. Итак, я не в состоянии назначить рандеву, и вы, вероятно, тоже.

— Да, это так.

— Значит, предоставим случаю определить время и место нашей встречи.

— Хм, да! Но полностью отдаваться в его власть все же не стоит. Можно, я сделаю вам одно маленькое предложение?

— Прошу вас.

— Перед поединком с Апаначкой я дал вам один адрес. Вы его еще помните?

— Естественно!

— Если вы не против, пусть он будет условным пунктом нашей будущей встречи с вами. Если вы когда-нибудь случайно окажетесь в Джефферсон-Сити, зайдите в банковскую контору Уоллеса и К», там вы узнаете, где меня в данное время можно найти.

— Well, я это сделаю.

— Спасибо. Но у меня есть еще одна просьба.

— Какая?

— Вам не следует там интересоваться моими делами!

— Конечно, я этого делать не стану. Или вы полагаете, что я настолько нескромный, бестактный и назойливый человек?

— Совсем нет, просто вы можете вспомнить о тех инструкциях, которые я дал вам перед поединком.

— Вы дали их мне на случай вашей смерти, но вы ведь живы. Даю вам слово: я не сделаю ни малейшей попытки проникнуть в ваши тайны.

— Благодарю вас, сэр! А теперь прощайте. Желаю вам как можно скорее изловить Генерала!

— А я буду чрезвычайно рад услышать, что вы настигли, наконец, вашего Эттерса, мистер Шурхэнд!

Мы с чувством пожали друг другу руки. Обоим было искренне жаль, что расставаться приходится столь неожиданно и на неопределенное время.

Я попрощался также с Кровавым Лисом. Виннету дал ему и Энчар-Ро необходимые указания, в присущей ему немногословной манере простился со всеми, после чего мы покинули оазис, бывший местом развития столь грозно начинавшихся событий, имевших для нас, однако, довольно мирный исход.

Нашим коням на этот раз пришлось тяжелее, чем обычно: мы нагрузили их бурдюками с запасом воды на два дня; дело в том, что если все обстояло именно так, как мы думали, то Генерал направился не к Ста деревьям, а к шикасавам, которые жили к северу от Льяно-Эстакадо, и нам предстояло целых два дня скакать через пустыню. Мне и Виннету путь был хорошо известен. Он вел к ферме Хельмерса, расположенной у северной границы Льяно-Эстакадо. Он был не только нашим добрым приятелем, как многие, но, можно сказать, даже другом. Если Генерал со своими людьми придерживался именно этого направления, то он не мог миновать дом Хельмерса.

Мы вынуждены были, насколько это было в наших силах, спешить: они ведь уехали еще вчера вечером и, таким образом, имели по сравнению с нами преимущество в полдня. А нам необходимо было настигнуть их еще в пустыне. Как только они попадут туда, где растет кустарник, а потом и лес, текут ручьи и речки, у них появятся сотни возможностей ускользнуть от нас.

След был легко различим и сначала шел на запад, то есть в направлении к Ста деревьям, но уже через час поворачивал под прямым углом точно на север. Наши предположения, похоже, были правильными.

Мы все время скакали галопом, лишь иногда переводя коней на шаг, чтобы дать им восстановить дыхание. Около полудня, когда жара стала уже почти невыносимой, мы спешились, дали им воды и оставались на месте около часа. Затем скачка возобновилась в том же темпе и продолжалась до темноты, пока мы не были вынуждены ее прекратить. Это опять-таки давало преимущество Генералу: ему-то не нужно было ничьи следы искать в темноте. Но, как только на небе появилась луна, мы двинулись снова. Ее света было, конечно, маловато, но наши глаза были достаточно тренированы, если я еще мог иногда ошибиться, то для Виннету это было совершенно исключено. Лишь после полуночи мы снова спешились — наши славные лошади нуждались в отдыхе. Они получили и на этот раз, хотя и явно недостаточную для себя, порцию воды. Привязав лошадей к вбитым в землю колышкам, мы завернулись в одеяла, чтобы хоть немного поспать. Но, едва забрезжил рассвет, мы снова были в седлах и уже двумя часами позднее наткнулись на место ночного лагеря Генерала. Мы с Виннету обрадованно переглянулись: временной разрыв в полдня между нами сократился до двух часов, если, конечно, они снялись с места именно утром.

За все это время не было сказано ни слова. Виннету и вообще-то был человеком молчаливым, а когда его целиком поглощала какая-нибудь мысль, из него и вовсе нельзя было вытянуть ни слова.

Прошло не более получаса с того момента, как мы покинули место стоянки девяти всадников, когда мы были вынуждены снова остановиться, заметив, что они прервали здесь скачку; причем по беспорядочным отпечаткам копыт можно было понять, что тут происходило нечто вроде совещания. И по всей видимости, оно было не слишком мирным, потому что отдельные всадники не стояли на месте, а нервно двигались взад-вперед. Это заставило нас думать, что между ними произошел какой-то спор, а скорее всего даже ссора. Но по какому поводу? Мы попытались ответить на этот вопрос. Вероятнее всего, речь шла о выборе направления дальнейшего движения.

На эти подозрения навело нас то обстоятельство, что с этого момента след разделился надвое, что было для нас совсем некстати. Ветви следа шли не параллельно: одна поворачивала направо, а другая, под прямым углом к первой, налево.

— Уфф! — сказал Виннету. — Это плохо!

— Конечно, плохо, — согласился я. — Скорее всего, на этом месте краснокожие разошлись с белыми. Однако какой из этих следов принадлежит индейцам, а какой — белым?

— Посмотрим!

Он спрыгнул с коня и начал внимательно рассматривать следы.

— Сильно сомневаюсь, что мы сможем это сейчас определить, — объявил я, вылезая из седла. — Я заметил что лошади белых также не подкованы. Поэтому нам не удастся отличить их от индейских мустангов.

К сожалению, мои опасения подтвердились; отпечатки копыт не позволяли сделать никакого определенного заключения; имевшиеся у нас, не слишком ясные подозрения могли скорее повредить делу, чем принести какую-либо пользу.

— Может быть, имеет смысл проехать немного по обоим направлениям? — предложил Виннету. — Мой брат мог бы повернуть направо, а я поехал бы налево.

Так мы и сделали. Единственный достигнутый мною результат состоял в том, что мне удалось определить количество лошадей, по следам которых я шел. Итог разведки Виннету был столь же неутешителен. Зная только количество лошадей, мы еще отнюдь не могли вывести отсюда число всадников — среди животных были ведь еще и вьючные. Вернувшись на развилку, мы уныло посмотрели друг на друга.

— Уфф! — произнес Виннету, и по его лицу, несмотря на разочарование, скользнула улыбка. — Видел ли мой брат Олд Шеттерхэнд когда-нибудь раньше, чтобы я вот так стоял и не знал, что делать?

— Нет.

— Я тебя таким тоже не видел. Уфф!

— Да, чтобы мы совсем не знали, что нам предпринять — такого еще не бывало!

— Никогда! Но давай как следуем обдумаем то, что знаем. Разве может быть такое, чтобы ни Олд Шеттерхэнд, ни Виннету не нашли правильного решения?

— Ты знаешь, ты даже пристыдил меня немного! Давай думать! Ближайшая граница пустыни проходит на север отсюда, у дома Хельмерса, и это наверняка хорошо известно Мба, вождю шикасавов. Если он поехал направо или налево, то ему надо, по крайней мере, на полдня больше, чтобы выбраться из Льяно, и это он тоже знает. Я не думаю, что он решил сделать такой огромный крюк. А ты?

— Тоже нет.

— Если он разъехался с белыми, значит, он с ними поругался. Он едет один, но знает также, куда направились они. При этом, я думаю, обманул их, сначала отклонившись от истинного направления, а потом, когда они его уже не могли видеть, повернул в нужную сторону. Значит, если мы не пойдем ни по одному из следов, а двинемся прямо, то скоро непременно наткнемся на его след.

— Уфф, это правильно.

— Тогда другой след как раз и будет тем, который нам нужен. Мы его снова найдем и уже будем уверены в том, что это след, оставленный Генералом. Надеюсь, что мой брат Виннету согласится со мной.

— Все так и есть, как ты говоришь. Мы не пойдем ни по одному из следов.

Мы снова сели на лошадей и поскакали прямо, не сворачивая, и скоро потеряли из виду оба следа, оставшиеся справа и слева. Я нисколько не сомневался в верности своих предположений, но, несмотря на это, ощущал все же некоторое волнение, ожидая их подтверждения. Действительно, через полчаса мы снова увидели, что тот след, который на развилке уходил вправо, снова приблизился к нам, а потом круто повернул на север.

— Уфф! — обрадованно воскликнул Виннету. — Это след шикасавов, и он ведет к дому Хельмерса.

— Теперь мы должны, — продолжил за него я, — найти другой. Без сомнения, он и будет следом белых.

— Да, едем налево, искать второй след! Когда мы его отыщем, то уже не сможем ошибиться и…

Не закончив фразу, он внезапно замолчал. Разговаривая со мной, он в то же время внимательно всматривался в линию горизонта и вдруг быстро вытащил из седельной сумки подзорную трубу и направил ее на север. Я тут же достал свою и разглядел на горизонте несколько лошадей и силуэты людей, сидевших на песке.

— Кто это может быть? — спросил я.

— Шикасавы, — ответил он.

— Почему же они остановились? Какие у них могут быть причины сидеть тут?

— Уфф! Они ждут нас.

— Очень может быть, — согласился я, — кажется, этот Мба честный малый. Видимо, он только в пути заметил, что Генерал обокрал нас, и оказался в достаточной степени умен, чтобы догадаться, что мы непременно станем преследовать вора. Поэтому он от него и ушел. Даже если этот шаг не был продиктован честностью, он должен был бы его сделать, заботясь хотя бы о самом себе. Вряд ли ему хочется, чтобы его принимали за человека, который не только способен найти взаимопонимание с ворами, но готов предоставить им помощь и защиту. Скорее всего, это именно так.

— Да, это так. Едем к ним!

Мы перевели лошадей в галоп и вскоре приблизились к группе людей настолько, что смогли их разглядеть. Да, это оказался именно Мба, но лишь с двумя из своих индейцев. Рядом стояли две вьючные лошади. Куда делся четвертый шикасав? Узнав нас, краснокожие встали и, побросав оружие в песок, медленно двинулись нам навстречу. Своим поведением они хотели продемонстрировать мирные намерения, однако я на всякий случай вытащил из-за пояса револьвер. Когда мы, подъехав к ним, придержали лошадей, Мба сказал:

— Олд Шеттерхэнд мог бы спрятать пистолет, потому что мы его друзья. Мы ждали его здесь.

— О, значит, вы знали, что мы приедем сюда?

— Да. Разве Виннету и Олд Шеттерхэнд смогут спокойно смотреть на то, как крадут их оружие?

— Ты прав. Когда Мба, вождь шикасавов, понял, что нас обокрали?

— Сегодня утром. Когда рассвело.

— Не раньше?

— Нет. Я говорю правду. Разве стал бы я ждать вас ради того, чтобы сейчас лгать или если бы я сам участвовал в краже?

— Нет. Когда я тебя увидел, то сразу понял, что ты честный малый. Рассказывай!

— Южнее Льяно мы наткнулись на четверых бледнолицых, я обещал им провести их через пустыню. В пути мы повстречали вас. Я был рад увидеть Олд Шеттерхэнда, Виннету и Олд Шурхэнда и не подозревал, что Генерал задумал плохое дело. Вместе с вами мы доехали до дома Кровавого Лиса и хотели остаться там на всю ночь, чтобы отдохнуть. Но тут вдруг пришел Генерал и сказал, что нам надо срочно уезжать, потому что он с вами поссорился. Мы поступили так, как он хотел и скакали всю ночь, а потом целый день…

— И у тебя при этом не возникло никаких подозрений? — прервал я его.

— Я начал кое о чем догадываться, причем сразу после того, как мы отправились в путь, потому что Генерал взял курс на запад, куда мы вовсе не собирались. Когда стало светать, я увидел у него какой-то длинный сверток, которого прежде не было, он обращался с ним очень бережно. Кроме того, было заметно, что он торопится. Вечером, когда мы располагались на ночлег, я постарался устроить так, чтобы этот сверток попал ко мне в руки. Он тотчас же вырвал его у меня, но я успел заметить, что сверток очень тяжел и что в нем ружья.

— Как выглядел этот сверток?

— Это было его одеяло, он завернул в него ружья и связал ремнями. Мне захотелось разузнать поточнее, что это за ружья. Перед рассветом бледнолицые так крепко спали, что я решился незаметно взять его в руки и развернуть. Когда я увидел, что в нем, я испугался, потому что знал, что вы броситесь за нами в погоню.

— Почему ты не взял сверток, чтобы вернуть его нам?

— Потому что нас было четверо краснокожих против пяти бледнолицых. Я не смог бы схватить.

— Хм, конечно.

— У меня был план получше.

— Какой?

— Сегодня, когда мы уже проехали изрядное расстояние, я сказал бледнолицым, что видел ружья и не хочу продолжать с ними путь, потому что опасаюсь вашего появления. Они обозлились. Но я остался при своем мнении, и они попросили меня оставить им одного воина в качестве проводника, потому что они не знают Льяно. Я согласился на это, но тайно от них объяснил тому из наших, что пошел с ними, как он должен себя вести. Он приведет вора прямо к вам в руки.

— Каким образом?

— Проскакав совсем немного в сторону, я остановился и стал ждать вас, потому что я хочу показать вам, где его можно схватить.

— Где?

— На севере, у края Льяно-Эстакадо, стоит дом одного человека…

— Которого зовут Хельмерс, — вставил я.

— Уфф! Олд Шеттерхэнд знает это место?

— Да, оно нам известно. Хельмерс — наш друг.

— Это хорошо. Это очень хорошо, потому что наш человек приведет белых именно туда.

— Почему он не поскакал прямо, а сделал крюк?

— Чтобы вы попали туда раньше, чем они, и смогли бы взять их без борьбы.

— Прекрасно! Я вижу, что Мба, вождь шикасавов, — умный воин. Но подумал ли ты о том, что у нас есть основания не доверять тебе?

— Разве?

— Да. Твой воин может увести воров от нас так далеко, что мы их больше никогда не увидим!

— Если ты так думаешь, мы можем отдать тебе свое оружие и стать твоими заложниками.

— В этом нет необходимости. Мы тебе верим. Но белые могут догадаться о подвохе и изменить маршрут.

— Нет. Мой воин внушит им такой страх перед пустыней, что они последуют за ним без возражений.

— Хорошо! Ваши лошади утомлены?

— Они выдержат путь до дома Хельмерса, даже если мы будем ехать не слишком медленно.

— Ну что же, не будем терять времени. Если не ошибаюсь, мы можем оказаться там уже во второй половине дня. Когда туда доберутся белые?

— Я приказал проводнику быть у дома Хельмерса ближе к вечеру.

— Все это очень хорошо продумано, но я хочу тебя спросить: а что бы ты стал делать, если бы мы не появились?

— Но вы обязательно бы появились, если и не в это время, то позже. А если бы все-таки этого не произошло, я поскакал бы к Хельмерсу, рассказал бы ему все и попросил бы помочь отобрать у воров ружья. Потом вы бы пришли туда, и мы бы вам их отдали. Ты веришь мне, Олд Шеттерхэнд?

— Верю. Ты вел себя безупречно, Мба. Твоя честность не останется невознагражденной. А сейчас нам пора. Остальное обсудим в пути.

Шикасавы сели на лошадей и поскакали с нами дальше. Их лошади не могли равняться с нашими, поэтому пришлось ехать значительно медленнее, но, несмотря на это, вскоре после полудня стали появляться признаки того, что Льяно заканчивается. Если раньше мы замечали лишь редких, парящих высоко в небе хищных птиц, то теперь нам все чаще стали встречаться представители отряда пернатых, питающиеся злаками, то здесь, то там нам попадались на глаза чахлые ростки шалфея, которому для нормального развития достаточно всего лишь выпадающей ночью росы. Потом из песка начали выглядывать редкие пучки травы, они оказывались все ближе и ближе друг к другу, местами соединяясь и образуя небольшие зеленые островки, пока наконец не слились в сплошной зеленый ковер. И вот уже появились кусты, затем деревья… Увидев первое маисовое поле, мы поняли, что пустыня осталась позади.

В дом Хельмерса путники заходили чаще, чем в другие уединенные жилища на Диком Западе. Тот, кто хотел попасть в Льяно-Эстакадо или, наоборот, покидал ее, обычно останавливался здесь, чтобы отдохнуть. Поэтому Хельмерс держал у себя целый склад вещей и предметов, которые могут понадобиться охотнику или путешественнику. Он был не только фермером, но также и торговцем и владельцем ресторана. Мне не раз случалось сиживать у него за кружкой хорошего пива, сваренного по старым добрым немецким рецептам.

Небольшой ручей привел нас к его одноэтажному дому. Он был выстроен из камня — его здесь было достаточно, несмотря на близость пустыни. Прямо перед дверью, в тени больших деревьев, стояло несколько столов и скамеек. За домом находились скотный двор, конюшня и несколько других хозяйственных построек. Когда мы завернули за угол, то увидели стоявшего у двери чернокожего. Заметив нас, он на мгновение застыл, после чего подпрыгнул на месте от радости и, просунув голову в дверь, громко заорал внутрь:

— Масса Хельмерс, быстрей выходите! Тут масса Олд Шеттерхэнд и масса Виннету!

Потом он огромными прыжками помчался к нам и, обхватив руками мою ногу, от избытка чувств чуть было не свалил меня с лошади.

— Полегче, полегче, добрый Геркулес! — сказал я. — Я слышал, мистер Хельмерс дома?

— Масса здесь и миссис тоже, — ответил он. — Вот они как раз идут.

И действительно, в проеме двери появилась кряжистая фигура Хельмерса, а за его спиной я увидел сияющие глаза его жены. Эти немолодые уже люди бесконечно любили друг друга. Ее звали Барбара, но он обращался к ней не иначе как «моя дорогая Барбхен».

С какой радостью нас здесь встретили! Рукопожатиям не было конца, поднялся необыкновенный шум, слышный далеко вокруг, приветствовать нас сбежались все обитатели дома. Поэтому я был вынужден предупредить:

— Не так громко, господа! О нашем присутствии здесь никто не должен знать.

— Никто не должен знать? Почему? — спросил Хельмерс.

— Потому что мы хотим поймать воров, которые не должны раньше времени понять, что мы здесь. Я надеюсь, что вы нам поможете, мистер Хельмерс.

— Ну, разумеется. Я ведь, наверное, больше всех озабочен тем, чтобы здесь, на краю дикой пустыни, в моем доме не было подобного рода ублюдков. А кто они, мистер Шеттерхэнд?

— Это я вам скажу чуть позже. Нам, собственно говоря, нужно скорее попасть в дом, чтобы нас не заметили. Геркулес пока что мог бы отвести лошадей в конюшню, их надо срочно напоить и накормить. Но потом пусть он тщательно запрет конюшню, потому что лошадей тоже никто не должен видеть.

— Вы меня в высшей степени заинтриговали, сэр! Однако что я вижу? При вас нет ружей!

— В этом-то все и дело! У нас их украли, и вор должен прийти сюда.

— Гром и молния! Вот оно что…

— Пожалуйста, только не здесь! У нас еще будет время все обсудить.

— Да, прошу в дом! А ты, моя дорогая Барбхен, иди быстрее на кухню и неси все, что у тебя есть, слышишь — все, чтобы столы ломились!

Я быстро сказал его людям еще несколько слов о том, как они должны себя вести, и мы вошли в дом. Матушка Барбара сделала все от нее зависящее, чтобы столы ломились от угощения, и, пока мы ели и пили, я рассказал Хельмерсу, что произошло. Едва я закончил говорить, он вскочил со своего места и вышел из комнаты. Вернувшись через некоторое время, он объяснил, в чем дело:

— Я послал работника поглядеть, не идут ли негодяи. Он понаблюдает за окрестностями — они могут появиться там, где мы их не ждем.

Он знал Кровавого Лиса не хуже, чем отец сына, и был очень обрадован, когда я рассказал ему о том, насколько удачно нам удалось расстроить коварный план команчей. Трое шикасавов сидели, конечно, вместе с нами. Мы разместились так, что нас нельзя было заметить, даже подойдя близко к небольшим, наполовину закрытым ставнями окнам.

Я еще не закончил свой рассказ, когда снаружи раздался топот конских копыт. На дворе спешились шестеро всадников; это были те, кого мы ждали. Хельмерс вышел к ним.

— Добрый день, сэр! — приветствовал его Генерал. — У вас есть еще гости?

— Гости? — переспросил Хельмерс. — А что им здесь делать, в такой глуши?

— Well! Позаботьтесь о наших лошадях, и нам тоже дайте чего-нибудь поесть, а заодно и выпить.

— Будет сделано, сэр. Вы останетесь на ночь?

— А зачем вам это нужно знать?

— Не обижайтесь на мой вопрос! Как хозяин, я должен быть в курсе дела, чтобы отдать необходимые распоряжения.

— Ясно! Так вот, мы выпьем, поедим и поедем дальше.

— В такое время? Но скоро стемнеет!

— Это для нас не имеет значения.

— Вы пришли из Эстакадо, сэр?

— Делайте, что приказано, и не задавайте так много вопросов.

— Ого, вы, похоже, считаете себя очень важным господином! Пусть это так, но, находясь на моей земле, вы можете только просить, а не приказывать.

— Что? Хм, я вижу, придется вас немного поучить, как вести себя. Я генерал, сэр, да, да, генерал! Я сражался при Булл-Ран, Форт-Гатеррас, Харперс-Ферри, Геттисбурге и во многих других местах, и всегда был победителем!

— В таком случае мне действительно следует сильно поторопиться с выполнением ваших приказаний. Покорнейше прошу подождать только одну минуту! Вы будете тотчас же обслужены!

Они не поняли его иронии и уселись за одним из столов, ни в малейшей степени не подозревая о том, что за «обслуживание» их ожидает. Хельмерс вошел к нам и тихо сказал:

— Пора, друзья мои! Я выведу вас через заднюю дверь. Ваши ружья лежат завернутыми на столе, их оружие мы также заберем. Это первое, что надо сделать, — тогда они не смогут им воспользоваться.

— В этом нет необходимости, мистер Хельмерс, — ответил я, — они не решатся на драку.

Мы последовали за ним на кухню и, выйдя через заднюю дверь, оказались на улице с другой стороны дома, где за углом уже стояли его люди, вооруженные и готовые к нападению. Проведя нас, он, снова пройдя через дом, вернулся к гостям. Мы хорошо слышали сказанное ими благодаря тому, что стол, за которым они сидели, находился недалеко от нас.

— Так вы ничего не принесли? — спросил Генерал. — Где бренди? И кто позаботится о лошадях?

— Терпение, друзья! Все будет сделано.

— Но вы ничего и не собираетесь делать, как кажется!

— А я ничего и не должен делать, мои люди со всем управятся.

— Мы не можем ждать! — злобно вставил Олд Уоббл. — Мы привыкли к тому, что нас везде обслуживают быстро.

— Не беспокойтесь, сэр! Сейчас вас обслужат, и гораздо быстрее, чем вы думаете. Нельзя ли узнать у вас, куда вы направляетесь?

— А вам какое дело?

— Собственно говоря, никакого.

— Ну так и не спрашивайте! Если кого-то что-то не касается, то и он не должен этого касаться, this is clear!

— А я спросил вовсе не из любопытства, просто хотел вас кое о чем предупредить.

— О чем это? — спросил Генерал.

— Тут у нас в окрестностях шляются некие белые жулики.

— Жулики? Кто они, собственно, такие?

— Подонки, которые любят воровать добро у честных людей, особенно ружья.

— Как?.. Что?..

— Да-да, воры!

— Это… это… весьма странно!

— Но это так и есть! Как раз пару дней назад они стащили несколько ружей.

— Два дня назад?! Где?

— В Льяно. Там они украли три самых знаменитых ружья, которые только есть на свете.

Я вытащил оба моих револьвера… Виннету достал свои… Мы не видели этих парней, но, похоже, им было не слишком по себе: голос Генерала звучал весьма неуверенно, когда он спросил:

— И что это были за ружья?

— Серебряное ружье Виннету, а также штуцер и «медвежий бой» Олд Шеттерхэнда.

— Тысяча чертей! Это правда?

— Вне всякого сомнения.

— От кого вы это узнали?

— От обворованных.

— Значит… от… Виннету?

— От него.

— И… от… Олд… Шеттерхэнда?

— И от него тоже.

Мгновенный рывок, три прыжка, и мы уже стояли перед ними. В следующее мгновение люди Хельмерса стояли с нами рядом.

— Ну, конечно, мистер Хельмерс имел с нами разговор! — сказал я. — Не двигаться! Если кто шевельнется — стреляем без предупреждения.

Они словно окаменели от ужаса.

— Геркулес, принеси веревки или ремни. Есть они у вас? — спросил я негра.

— Ремней у нас много, — ответил негр.

— Ну так вяжи их!

— Что? Вязать? — завопил Дуглас. — Вязать генерала, который во многих сражениях…

— Молчать! — оборвал его я. — Вы будете первым, кого свяжут, а если пикнете, я пристрелю вас на месте. Руки!

Он не отважился на сопротивление. Вслед за ним были связаны и остальные. Я повернулся к Олд Уобблу:

— Нечего сказать, отличную компанию вы себе выбрали! Мне не следовало бы вообще с вами говорить, но я себя тем не менее пересилю и спрошу вас: вы принимали участие в краже?

— Нет, — ответил он, бросив на меня взгляд, полный злобы и ненависти.

— И вас не было в домике, когда оттуда выносились ружья?

— Нет.

— Это правда? — спросил я Генерала.

— Вы ни слова от меня не услышите! — объявил тот. — Какая неслыханная наглость — допрашивать генерала!

— Well, мы пока подождем с вами разбираться, но только временно. У нас нет необходимости вас допрашивать, поскольку ваша вина доказана. Нам остается только определить вам меру наказания.

— Наказания? Неужели вы посмеете меня коснуться? Попробуйте только, но учтите, я отомщу, и так, что…

Не слушая его, я кивнул Виннету, Хельмерсу и вождю шикасавов, дав им знак, чтобы они шли за мной. Оказавшись за домом, мы стали совещаться относительно наказания для воров. Быстро придя к единому мнению, мы вернулись к пленникам, которых в наше отсутствие охраняли люди Хельмерса и шикасавы. Ни Виннету, ни я вовсе не имели желания заниматься приведением приговора в исполнение, и мы поручили это Хельмерсу. Он сообщил им наше решение в следующих словах:

— Поскольку вы взяты с поличным на моей земле, то именно на мне лежит неприятная обязанность сообщить вам о том, каким образом мы решили с вами поступить. На ночь вы остаетесь здесь, а утром мы вас вышвырнем за границы моего владения. Любой из вас, кого заметят поблизости еще хотя бы раз, будет застрелен. Тот, кто выдает себя за генерала, — вор. По законам Дикого Запада подобная кража карается смертью, но мы до такой степени добры, что готовы заменить смертный приговор поркой — пятидесяти ударов, думаем, с него хватит, потому что сдается нам, что…

— Порка?! — завопил Генерал. — Я буду…

— Ничего ты не будешь, мерзавец! — прикрикнул на него Хельмерс так, что тот немедленно замолчал. — Тебя выпорют как раз потому, что ты офицер! Ты обокрал этих достойных джентльменов, но они не хотят марать свои руки о тебя, поэтому пороть тебя будет твой приятель Олд Уоббл.

— Этого… этого… я не стану делать! — выдавил из себя бывший король ковбоев.

— Ты это сделаешь, старина, потому что мы так решили. Все дело в том, что если ты откажешься выполнять мои команды или начнешь бить не в полную силу, то сначала сам получишь те же пятьдесят ударов, а потом пулю в лоб. Я не шучу, заруби себе это на своем нахальном носу!

— Этот… этот проходимец будет меня бить? — крикнул Генерал. — Да он сам во всем участвовал. Я вовсе не знал, где что лежит, это он показал.

Как не было мне обидно за Олд Уоббла, но я нисколько не сомневался, что Генерал говорит правду. Вот какова была его благодарность за участие, дружеское расположение и снисходительное отношение к его ошибкам, неоднократно проявленные мною по отношению к нему! По злобе и из мелочной жажды мести он стал вором. Тем не менее Хельмерс ответил:

— Нас это не волнует. Ты же сам сказал, что допроса не потерпишь, а теперь уже слишком поздно! Я только хочу добавить, что с остальными мы не хотим иметь дела, им ничего не будет, мы их только подержим у себя до утра, а днем, когда сможем убедиться, что их сородичи убрались на все четыре стороны, мы отпустим их. Шикасавам за службу мы заплатим тем имуществом, что заберем у вас в качестве трофеев. А теперь привяжите Генерала к почтовому столбу, освободите руки Уобблу, чтобы ему было чем бить. Нарежьте вон в тех кустах несколько прутьев, да не слишком толстых, чтобы хорошо гнулись! Сейчас наш Генерал получит свой очередной орден, но, к сожалению, не на грудь!

Мы с Виннету отошли в сторону. Видеть, как секут человека — зрелище не для каждого. К сожалению, однако, есть на свете люди, на которых даже такое наказание не оказывает должного воздействия, и, знай я тогда то, что мне стало известно позднее, даже и ста ударов наверняка показалось бы мне недостаточно для подобного, забывшего божеские и человеческие законы, бессовестного негодяя. Вернувшись, мы узнали, что Олд Уоббл долго не хотел браться за розги, но под дулом револьвера весьма старательно исполнил то, что от него требовалось. Потом пленников заперли под крепкий засов.

Когда на следующее утро их вытащили на свет божий, лица Генерала и Олд Уоббла были в крови. Они подрались, несмотря на то, что были связаны. Генерал был вне себя от злости на Уоббла. Как только мы его развязали, он тут же кинулся на своего экзекутора и, когда мы их растащили, заорал:

— Берегись меня, собака! Ты мне заплатишь жизнью, как только я тебя встречу. Клянусь тебе всеми клятвами, какие только есть на свете!

Угроза была вполне серьезной. Олд Уоббл тоже понял это и попросил Хельмерса, чтобы тот отпустил его раньше, чем Генерала. Он не посмел обратиться с этой просьбой ко мне или Виннету. Хельмерс исполнил его желание. Негр Геркулес увел старика прочь, и лишь по прошествии часа Генерала и троих его белых спутников препроводили к границам владения. Вы легко можете себе представить, каким именно образом он простился с нами. Угрозы и проклятия водопадом низвергались с его языка. Злоба и ненависть к нам до такой степени раскалили все его нутро, что мы были вынуждены забрать у него и его спутников все оружие и боеприпасы и отдать шикасавам в качестве платы за содействие нам. Что касается Виннету и меня, то нам никаких трофеев не требовалось — мы вернули себе наши ружья, ничуть не поврежденные.

Позже, около полудня, когда мы сидели во дворе за столом и беседовали, Хельмерс вдруг встал, пошел к тому дереву, где накануне происходила экзекуция Генерала, и, подняв с земли какой-то мелкий предмет, сказал:

— А я смотрю, что-то блестит. Это золотое кольцо, похоже на обручальное. Взгляните на него!

Кольцо пошло по рукам. Да, это было обручальное кольцо, а на его внутренней стороне можно было увидеть три буквы и дату.

— Интересно, как оно сюда попало? — спросила Барбара. — Кто бы мог его потерять?

— Генерал, — ответил Хельмерс, — руки у него были связаны и, видимо, когда он корчился от боли, так запутались в ремнях, что кольцо слетело. Никак иначе этого не объяснить.

Мы согласились с ним и решили, что он должен взять это кольцо на память о вчерашнем исполнении приговора, но он протянул кольцо мне и сказал:

— Зачем оно мне? Эта вещь не моя. Уезжать я отсюда не собираюсь и Генерала больше не увижу. А вот вы, мистер Шеттерхэнд, может быть, снова его встретите. Возьмите.

У меня не было повода отказаться, и я надел это кольцо на палец, для него это было более надежным местом, чем сумка.

Рассмотрев его предварительно, я прочел: Е. В. 5. VIII. 1842.

Насколько важным свидетелем одной драмы, связанной с судьбой Олд Шурхэнда, окажется это кольцо, я тогда и вообразить не мог…