Онлайн чтение книги Ветер западный The Western Wind
Горячка

Ночь опускается на нашу церковь рано. Три оконца в западной стене малы и узки, поскольку за те деньги, что мог потратить приход, стекольщиков нанять не удалось. Ныне-то окна повсюду, огромные, высотой в четырех мужчин, сверкающие, как драгоценные каменья, повествующие заново о том, что Иисус родился, волхвы прибыли, Лазарь воскрес. Англия тянется ввысь своими необычайными соборами, будто она наконец повзрослела, похорошела и в ней проснулась любознательность. Страна богатых стекольщиков, которые если и возьмутся за работу, то не в Оукэме, а с такими, как мы, они и связываться не станут.

Я твержу Тауншенду: хочешь разбогатеть – дай людям стекло. А он в ответ: для стекла требуются песок и древесина, столько леса у нас нет, а покупать не по карману – стекловары изводят леса в Европе для нагрева печей, древесина идет по цене серебра. У нас же вдосталь коров, и питаются они травой, которой вокруг немерено, и размножаются непрестанно, и растут куда быстрее деревьев. Коровы лучше овец, у тех все силы уходят на отращивание шерсти, поэтому коровье молоко вкуснее, жирнее, гуще, и его больше, чем любого другого, – это добро нас озолотит. Сыр, говорит он. Сыр, вот в чем мы преуспеем.

А как же пшеница? – возражаю я. У нас сотни акров, где мы могли бы выращивать отменную пшеницу. Но Тауншенд отвечает, что земля нам нужна для пропитания, не для прибыли. Если засеем бо́льшую ее часть пшеницей и случится неурожай, как мы будем выживать? Тогда сахар, закидываю удочку я. Хочешь озолотиться – вложи деньги в сахар, за ним более не требуется ехать в Лондон теперь, когда грузовые судна швартуются в наших западных портах, и будь у нас мост, мы бы запросто развозили сахар на телегах и продавали порциями либо пекли сладкие булочки в жестяночках – богатеи от них без ума – и подслащали пиво для пущей крепости. Один фунт сахара в три раза дороже целой свиньи. Богачи к сахару пристрастились – говорят, что их языки устроены иначе, чем языки бедняков, которые не могут его распробовать, и по этой причине возомнили себя людьми иного сорта, высшего. Кладут этот сладкий песок в чай, выпечку, вино и варенье, сосут его, лежа в ванне, посыпают им сливы, унимают им орущих детей; мы переживаем пришествие сахара, с ним мы могли бы соорудить большое окно в западной стене, и вечером в церкви стало бы светло.

Сыр, упирается Тауншенд. Сыр принесет нам процветание. Но лишь бедные едят сыр, из коровьего он молока или нет, а на бедняках не разживешься. Поэтому после полудня, когда кругом еще светлым-светло, в церкви преждевременно наступают сумерки и мы с Джанет Грант спешим зажечь сотню тонких свечек, они мерцают оранжево, а вокруг сгущается тьма. В феврале темнеет рано, но сегодня мне было не с руки зажигать свечи. Шелковистый орарь света, скользивший по стене прямиком в исповедальную будку, тускнел и неумолимо сужался, еще когда Бесенок стояла здесь на коленях.

Те, кто ждал своей очереди в нефе, виделись серыми, мутными – обвисшая пятнистая шерсть, изредка блеск зрачка, топтанье на месте. Мужчины, неотличимые друг от друга, женщины на одно лицо. Они постукивали четками, шептались, пересмеивались. Пришли они с гулянья, и от них разило пивом. Двое были в личинах из толченых листьев, земли, веток, травы – всего, что подвернулось под руку, и с добавлением овечьего, козьего либо гусиного жира эта смесь превращалась в густую кашицу, из которой лепили личины – часто неумело, грубо, так что не всегда догадаешься, кто перед тобой, но всегда животных, подлинных или выдуманных. Эти две личины были сляпаны кое-как – собачья голова, а вторая не пойми что. Птица? Но у нее вроде не клюв, а рог, и я не мог припомнить животное с таким рогом.

Я устал, но беспокойство не отпускало меня; лютня Ньюмана опять пробралась в церковь, прячась среди теней. Или она и не исчезала? В очереди ее никто не слышал, это было видно по ним, просто стояли и смотрели, как я обхожу церковь, зажигая свечи. Лютня преследовала меня, и где бы я ни находился, звучала она громко – нежное, однако не робкое пощипывание струн, от которого пламя каждой вновь зажженной свечи, оттрепетав, раскрывалось в ровный лепесток.

Пение, музыка, танцы на церковном дворе. Вся деревня собралась вокруг нас, напирала. Отблески их факелов настырно лезли в наши окна, когда они приплясывали под стенами – парни из сараев в полном составе, дети, усталые матери, пряхи и пахари, косари и пастухи, доильщицы и сырные девушки, мясник, плотник, кузнец, пекарь – этих у нас было только по одному, – жена Льюиса в грузной тягости, Танли вроде бы, Джанет Грант даже, Хэрри и Кэт Картер. Взявшись за руки, они ходили цепочкой вокруг церкви, повторяя один и тот же распев, каждый раз все громче и громче.