Онлайн чтение книги Вороново крыло
ГЛАВА VII,. в которой Морджиана делает первые шаги на пути к славе и почету и в. которой появляются некие великие литераторы

— Мы начнем, моя дорогая, — сказал сэр Джордж Трам, — о того, что забудем все, чему вас учил мистер Бароски (о котором я совсем не хочу отзываться неуважительно).

Морджиана уже знала, что именно так начинает всякий новый учитель, и со всей готовностью покорилась требованиям сэра Джорджа. В сущности, насколько я могу судить, оба музыканта придерживались одного и того же метода, но из-за существовавшего между ними соперничества и из-за постоянного перебегания учениц из одной школы в другую каждый, естественно, стремился приписывать себе успех той или другой ученицы; — если же из ученицы ничего не выходило, Трам неизменно утверждал, что ее непоправимо испортил Бароски, а немец в таких случаях выражал сожаление "што эта молотая шеншина с такими тайными сагупила сфой талант у этого старого Драма".

Если же кто-либо из перебежчиц добивался признания и славы, каждый маэстро возглашал: "Как же, как же, это моя заслуга, своим успехом она обязана мне!"

Так оба они в дальнейшем считали себя учителями знаменитой певицы "Вороново крыло"; а сэр Джордж Трам, хоть он и вознамерился сокрушить Лигонье, уверял тем не менее, что ее успех — дело его рук, — ибо и в самом деле однажды ее мать, миссис Ларкинс привела к нему дочь с просьбой прослушать ее и высказать свое мнение. При встрече оба профессора беседовали в самом дружелюбном тоне.

— Mein lieber Herr [6]Милейший (нем.)., - обращался обычно Трам (не без иронии) к Бароски, — ваша си-бемольная соната божественна!

— Шевалье, — отвечал, со своей стороны, Бароски, — фаше антанте в фа-миноре, клянусь шестью, достойно Бетховена.

Иначе говоря, они относились друг к другу так, как это свойственно джентльменам их профессии.

Оба знаменитых профессора, каждый из которых имел свою академию, придерживались сугубо несходных принципов. Бароски писал балетную музыку; Трам же, напротив, всячески осуждал пагубное увлечение танцами и писал главным образом для "Эксетер-Холла" и "Бирмингема". В то время, как Бароски катался по Парку в карете вместе с какой-нибудь чрезвычайно сомнительной мадемуазель Леокади или Аменаид, Трама можно было видеть под руку, с леди Трам, направляющихся к вечерне в церковь, где исполнялись гимны его собственного сочинения. Он состоял членом "Атенеум-клуба", раз в году бывал на высочайшем приеме и вел себя так, как подобает порядочному джентльмену; и мы не станем пенять ему за то, что он умело использовал свое высокое положение и связи, чтобы округлить свой капитал.

Сэр Джордж действительно имел все основания считаться высокопоставленной особой: мальчиком он пел в хоре Виндзорского собора, аккомпанировал старому королю на виолончели, был с ним в самых приятельских отношениях и получил дворянскую грамоту из рук своего монарха; у него хранилась табакерка, пожалованная его величеством, и весь дом был увешан портретами, где он был запечатлен рядом с молодым принцем. Он был кавалером иностранного ордена (не какого-нибудь, а ордена Слона и Замка княжества Кальбсбратен-Пумперникельского), который был пожалован ему великим князем во время пребывания его высочества в Англии с союзными монархами в 1814 году. Когда, по торжественным дням, старый джентльмен появлялся с лентой через плечо, в белом жилете, в синем сюртуке с гербовыми пуговицами, в изящных черных коротких штанах в обтяжку и в шелковых чулках, он выглядел и впрямь величественно. Жил он в старом, высоком, темном доме, обставленном еще в царствование его обожаемого повелителя Георга III и выглядевшем так же мрачно, как фамильный склеп. Удивительно траурно выглядели все эти вещи конца века: высокие, мрачные кресла, набитые конским волосом, выцветшие турецкие ковры, застланные какими-то вытертыми половиками, миниатюрные силуэты дам в высоких прическах и мужчин в париках с косичками, развешанные в растрескавшихся рамках над высокими каминными полками, два тусклых чайника по обе стороны длинного буфета, а в середине его — причудливый резной поставец для старых затупившихся ножей с позеленевшими ручками. Под буфетом стоит погребец, который выглядит так словно в нем только и есть, что полбутылки смородинной наливки да иззябшая грелка для тарелок, которой ужасно неуютно стоять на старой узкой и жалкой каминной решетке. Вам, конечно, знаком серый полумрак, царящий на лестницах подобных домов, и старые выцветшие ковры, устилающие лестницы и становящиеся все тоньше и все изношеннее по мере того, как они поднимаются к спальне. Есть что-то внушающее ужас в спальне респектабельных шестидесятипятилетних супругов. Представьте себе старые перья, тюрбаны, стеклярус, нижние юбки, баночки с помадой, жакеты, белые атласные туфельки, накладки из волос, старые, растянувшиеся и потерявшие упругость корсеты, перевязанные выцветшими лентами, детское белье сорокалетней давности, письма сэра Джорджа, написанные им в юности, кукла бедной Марии, умершей в 1803 году, первые вельветовые штанишки Фредерика и старая газета с рассказом о том, как он отличился при осаде Серингапатама. Все это валяется и плесневеет в ящиках шкафов и комодов. Вот зеркало, перед которым столько раз сиживала за эти пятьдесят лет супруга; на этом старом сафьянном диване родились ее дети; где-то они теперь? Бравый капитан Фред и резвый школьник Чарльз, — вон висит его портрет, нарисованный мистером Бичи, а вот этот рисунок — работы Козвея — очень верно передает черты Луизы до ее…

— Мистер Фиц-Будл! Ради всего святого, спуститесь вниз, что вы делаете в спальне леди?

— Разумеется, сударыня, мне там совершенно нечего делать, но после того, как я выпил несколько стаканов вина с сэром Джорджем, мысли мои устремились вверх, к святилищу женской чистоты, где предается ночному сну ее сиятельство. Вы уже не спите так крепко, как в былые дни, хотя вас больше не будит топот маленьких ножек в комнате над вами.

Они до сих пор продолжают называть эту комнату детской, и к верхней лестнице все еще прикреплена маленькая сетка: она провисела там сорок лет. Bon Dieu! Разве вы не видите, как из-за нее выглядывают маленькие призраки? Быть может, они появляются при лунном свете в своей старой пустой детской и в торжественном молчании играют с призрачными лошадками и призрачными куклами и запускают юлу, которая долго-долго вертится, не издавая ни единого звука.

Пора нам, однако, спуститься с этих высот, сэр, и вернуться к истории Морджианы, к которой все вышесказанное имеет не больше отношения чем сегодняшняя передовая статья в "Таймсе"; но все дело в том, что я познакомился с Морджианой в доме сэра Джорджа Трама. Когда-то сэр Джордж давал уроки музыки некоторым представительницам женской половины нашего семейства, и я хорошо помню, как мальчиком обрезал палец одним из тех затупившихся ножей с зелеными ручками, хранившихся в том странном поставце.

В те дни сэр Джордж Трам был самым знаменитым учителем музыки в Лондоне, и покровительство короля привлекало к нему многочисленных учениц из аристократических семей, одной из которых и была леди Фиц-Будл. Все это было давным-давно, — ведь сэр. Джордж еще помнил тех, кто присутствовал при первом появлении мистера Бруэма; он ведь достиг вершин славы, когда еще были живы Биллингтон и Инклдон, Каталани и мадам Сторас.

Он написал несколько опер ("Погонщик верблюдов", "Охваченные ужасом британцы, или Осада Берген-оп-Зума" и т. д.) и, разумеется, множество песен, пользовавшихся в свое время большим успехом, а потом увядших и вышедших из моды, как те старые ковры в доме профессора, о которых мы говорили выше и которые, несомненно, когда-то были так же бесподобны. Такова уж судьба ковров, цветов, музыкальных пьес, людей и самых увлекательных романов, даже наша повесть вряд ли переживет несколько столетий; но что поделаешь, к чему напрасно спорить с судьбой?

Но хотя звезда его уже закатилась, сэр Джордж и поныне сохранил свое место среди музыкантов старой школы, произведения которых время от времени исполняются на концертах старинной музыки в филармонии, а его песни все еще пользуются успехом на званых обедах, где их исполняют старые служители Бахуса в каштановых париках, приглашаемые на эти торжественные церемонии ради увеселения гостей. Старые важные особы, посещающие унылые скучные концерты, о которых мы только что упомянули, подчеркнуто выражают свое уважение сэру Джорджу; да и как, в самом деле, им не любить сэра Джорджа за своеобразную манеру, усвоенную этим джентльменом в обращении с вышестоящими? Кому же и быть распорядителем концертов во всех старомодных домах города?

Проявляя подобострастие к вышестоящим лицам, он глядит на остальной мир с подобающим: величием и добился немалого успеха именно благодаря этой изумительной и безукоризненной респектабельности. Респектабельность была его главным козырем на протяжении всей жизни, так что дамы могли спокойно вверять дочерей попечению сэра Джорджа Трама.

— Хороший музыкант, сударыня, — говорит он обычно матери новой ученицы, — должен отличаться не только прекрасным слухом, хорошим голосом, упорством и настойчивостью, но прежде всего безукоризненным поведением, насколько нам это позволяет наша грешная природа. Вы убедитесь, смею вас уверить, что молодые особы, вместе с которыми вашей прелестной дочери мисс Смит предстоит заниматься музыкой, все без исключения так же безупречно нравственны, как и эта очаровательная молодая леди. Да и как может быть иначе? Я сам отец семейства и был удостоен дружбы мудрейшего и прекраснейшего из королей, моего покойного суверена Георга Третьего; и я с гордостью могу представить своим ученицам в качестве образца добродетели мою Софи. Имею честь, миссис Смит, представить вам леди Трам.

В ответ на эту речь старая леди поднималась и делала глубочайший реверанс, — таким реверансом лет пятьдесят тому назад принято было начинать менуэт в Рэниле; по окончании церемонии представления миссис Смит уезжала домой, успев, однако, осмотреть портреты принца и ноты пьесы, которую его величество имел обыкновение играть, с собственноручными пометами его величества; после всего этого, как я уже сказал, миссис Смит уезжала домой на Бейкер-стрит, чрезвычайно довольная тем, что ее Фредерика попала к такому достойному и респектабельному учителю. Я забыл упомянуть, что во время разговора миссис Смит с сэром Джорджем профессора неизменно вызывал из кабинета чернокожий лакей, и миледи Трам пользовалась этим случаем, чтобы сообщить, когда сэру Джорджу было пожаловано дворянское звание и как он получил иностранный орден; при этом она с грустью добавляла, что, к сожалению, другие профессора музыки вращаются в ином обществе, и жаловалась на чудовищную безнравственность и распущенность, царящие в их школах. Сэр Джордж во время сезона зачастую был зван на обеды, и если какая-нибудь знатная особа приглашала его в день урока, когда миссис Смит ожидала чести принимать его у себя, она получала от него записку, в которой говорилось, что "он был бы бесконечно счастлив посетить миссис Смит на Бейкер-стрит, если бы его ранее не соблаговолил пригласить милорд Туидлдейл". Конечно же, миссис Смит показывала это письмо друзьям, взиравшим на него с подобающим трепетом; таким образом, несмотря на преклонный возраст и новые моды, сэр Джордж продолжал безраздельно царить в своих владениях, простиравшихся на милю вокруг Кавендиш-сквер. Молодые ученицы прозвали его сэром Чарльзом Грандисоном, и он в самом деле вполне заслуживал это прозвище благодаря непоколебимой респектабельности, отличавшей все его поступки.

Под покровительством этого джентльмена Морджиане и предстоял дебют на театральном поприще. Не знаю, существовало ли какое-нибудь соглашение между сэром Джорджем Трамом и его ученицей относительно доли прибыли, которая должна была перепадать из ангажементов, устраиваемых им для ученицы; несомненно, что между ними на этот счет было полное взаимопонимание, ибо сэр Джордж при всей своей респектабельности пользовался репутацией необычайно умного человека во всем, что касалось денежных дел, а леди Трам не стеснялась поторговаться в своем высокотрагедийном стиле из-за рыбы и могла выбрать баранью ножку не хуже лучшей экономки в Лондоне.

После того как Морджиана проучилась у Трама каких-нибудь полгода, он вдруг по тем или иным соображениям сделался на редкость гостеприимным хозяином и стал устраивать домашние вечера, собирая на них своих многочисленных друзей; на одном из таких вечеров, как уже было сказано, я имел счастье познакомиться с Морджианой.

Хотя обеды достойного музыканта и не были особенно вкусны, но зато у него в погребе всегда имелось превосходное вино, а приемы, которые он устраивал, и приглашаемые им гости бесспорно заслуживают описания.

Так, например, он встречал меня на Пэл-Мзл с Бобом Фиц-Урсом, к родителям которого тоже был вхож.

— Мои дорогие юные джентльмены, — обращался он к нам, — не придете ли вы пообедать с бедным сочинителем музыки? У меня найдется несколько бутылок рейнвейна "комета" и у меня будет кое-кто из известных лондонских литераторов; надеюсь, вам при вашем уме любопытно будет на них взглянуть. Должен заметить, что это преинтереснейшие особы, мои дороги юные друзья.

И мы принимали приглашение.

Литераторам же он говорил:

— У меня дома соберется небольшое общество, лорд Раундтауэрс, достопочтенный мистер Фиц-Урс из лейб-гвардии и еще кое-кто. Не оторветесь ли вы от непрестанного состязания в остроумии ради того, чтобы тихо и мирно отобедать с несколькими простыми смертными, принадлежащими к лондонскому свету?

Литераторы немедленно покупали новые атласные галстуки и белые перчатки и были в восторге от сознания, что они вращаются в высшем свете. Его высочеству герцогу*** и достопочтенному сэру Роберту*** следовало бы придерживаться точно такого же способа объединения людей, вместо того чтобы приглашать на обед по разу в год то двенадцать членов Королевской академии, то дюжину писателей или ученых, как это у них заведено. Не следует приглашать на обед одних только художников, как созывают фермеров-арендаторов, надо умело сочетать людей искусства с представителями высшего света. Вот, например, один из представителей последней категории Джордж Сэвидж Фиц-Будл, который… Впрочем, вернемся к сэру Джорджу Траму.

Мы с Фиц-Урсом вошли в старый мрачный дом, где лакей-негр провел нас вверх по лестнице и доложил:

— Мисса Фиц-Будл и достопочтенный мисса Фиц-Урс!

Было очевидно, что леди Трам дала соответственные наставления своему чернокожему лакею (ибо, насколько мне известно, в наружности моего друга нет ничего особенно почтенного, если только не считать его непомерного косоглазия). Леди Трам, напоминая собой башню, что против моста Ватерлоо, стоит наверху и обращается к нам с приветствием, изъявляя удовольствие принимать под своей кровлей детей двух лучших учениц сэра Джорджа. У старинного камина сидит дама в черном бархатном платье, с которой оживленно беседует какой-то полный джентльмен в очень светлом сюртуке и пестром причудливом жилете.

— Это звезда сегодняшнего вечера, — шепнул хозяин, — миссис Уокер, или "Вороново крыло". Она разговаривает с знаменитым мистером Слэнгом из… театра.

— Она и в самом деле хорошо поет? — спросил Фиц-Урс. — Мне кажется, она очень хороша собой.

— Мои дорогие юные друзья, вы услышите ее сегодня. Я слыхивал лучших певиц Европы и могу смело поклясться, что она им не уступит. Она наделена красотой Венеры и умом Музы. Это настоящая сирена, сэр, только совершенно безопасная. Она целиком поглощена своим горем и своим дарованием, и я горжусь тем, что благодаря мне в ней развились все эти дотоле скрывавшиеся несравненные достоинства.

— Да что вы говорите! — воскликнул Фиц-Урс, любитель сенсаций.

Просветив таким образом мистера Фиц-Урса, сэр Джордж принимался обрабатывать следующего гостя.

— Добрый вечер, дорогой мой мистер Блодьер, — мистер Фиц-Урс, позвольте вам представить мистера Блодьера. Это наш самый блестящий и непревзойденный ум, его анекдоты в "Томагавке" забавляют нас каждую субботу. Пожалуйста, не краснейте, дорогой сэр, ваши остроты так же злы, как и бесподобны. Очень рад вас видеть у себя, мистер Блодьер, надеюсь, вы унесете с собой благоприятное мнение о нашей звезде, сэр. Как я только что говорил мистеру Фиц-Будлу, она наделена красотой Венеры и умом Музы. Это сирена, но вполне безопасная, — и т. д.

В течение вечера такая речь произносилась по меньшей мере перед полудюжиной приглашенных, связанных главным образом с прессой и театральным миром. Тут был и мистер Скуини, редактор "Цветов сезона", и мистер Десмонд Муллиган, поэт и редактор утренней газеты, и другие достойные представители этой профессии. Ибо при всей респектабельности, благородстве манер и высокой нравственности, присущих нашему старому джентльмену, он не пренебрегал маленькими ухищрениями для завоевания популярности и в случае надобности снисходил до того, что принимал у себя крайне разношерстное общество.

Так на обеде, на котором я имел честь присутствовать, по правую руку от леди Трам восседала обязательно приглашаемая в таких случаях знатная персона; Трамы были достаточно умны, чтобы включать в список гостей лорда (его вид благотворно действует на нас — простых смертных, иначе почему бы все так стремились заполучить его к себе в гости?).

На втором почетном месте, по левую руку от ее сиятельства, восседал директор театра, некто мистер Слэнг, джентльмен, которого лорд Трам никогда не согласился бы пригласить за свой стол, не вынуди его к этому крайняя необходимость. На мистера Слэнга была возложена честь вести к столу пышущую здоровьем и расточающую улыбки миссис Уокер в черном бархатном платье и с тюрбаном на голове.

Кроме того, на обеде присутствовал лорд Раундтауэрс, старый джентльмен, все последние пятьдесят лет посещавший театр пять дней в неделю, живой театральный словарь, помнящий каждого актера и каждую актрису, появлявшихся на сцене за последние полвека. Он немедленно узнал в Морджиане черты мисс Деланси, ему было известно все, — что случилось с Али-Бабой и как Кассим покинула сцену и сделалась хозяйкой трактира. Весь этот запас знаний он хранил про себя, лишь конфиденциально делясь им со своим ближайшим соседом в промежутках между блюдами, доставлявшими ему несказанное наслаждение. Он жил в гостинице, и если не был зван куда-нибудь на обед, ему приходилось скромно довольствоваться бараньей котлетой в клубе и заканчивать вечер после театра у Крокфорда, куда он отправлялся не столько ради игры, сколько ради ужина. В придворном календаре о нем говорится, что он проживает в отеле Симмерса и происходит из рода Раундтауэрсов графства Корк. В Ирландии, однако, он не был со времен восстания, а его поместье, столь часто закладывавшееся и перезакладывавшееся его предками и обремененное процентами по закладным, подоходным и прочими налогами, было настолько разорено, что доходов с него едва хватало на то, чтобы обеспечить его владельцу вышеупомянутую котлету. За истекшие пятьдесят лет ему нередко приходилось вращаться в кругу весьма сомнительных представителей лондонского общества, но это не помешало ему остаться самым незлобивым, кротким, добродушным, невинным старым джентльменом, какого только можно себе представить.

— Раунди, — во весь голос закричал ему через стол благовоспитанный мистер Слэнг, заставив содрогнуться миссис Трам. — Стакан вина, Тафф.

— Какого вам будет угодно? — скромно поинтересовался милорд.

— Около вас мадера, милорд, — проговорила хозяйка, указывая на высокий тонкий графин модной формы.

— Мадера! Черт возьми, ваше сиятельство хочет сказать — марсала! громогласно перебил ее мистер Слэнг. — Такого старого воробья, как я, на мякине не проведешь. А ну-ка, старина Трам, отведаем вашего рейнвейна "комета".

— Миледи Трам, да ведь это и в самом деле марсала, — краснея, отвечал милорд своей Софи. — Аякс, подайте мистеру Слэнгу рейнвейна.

— Я тоже не откажусь, — кричал с другого конца стола мистер Блодьер. Я присоединяюсь к вам, милорд.

— Мистер… гм… простите мою забывчивость, я буду счастлив выпить с вами, сэр.

— Это мистер Блодьер, знаменитый газетный репортер, — подсказала шепотом леди Трам.

— Блодьер, Блодьер? Умнейший человек, смею вас заверить. У него такой громкий голос, он напоминает мне Брета. Помните, ваше сиятельство, Брета? Он играл "Отцов" в "Хеймаркете" в тысяча восемьсот втором году.

— Что за старый дурень этот Раундтауэрс, — усмехался Слэнг, подталкивая в бок миссис Уокер. — А как поживает Уокер?

— Мой муж в деревне… — неуверенно отвечала миссис Уокер.

— Вздор! Я-то знаю, где он! Да вы не краснейте, дорогая. Я сам бывал там десятки раз. Мы говорим о каталажке, леди Трам. Случалось ли вам бывать в каком-нибудь казенном заведении?

— Я была на юбилейном празднестве в Оксфорде в тысяча восемьсот четырнадцатом году, когда туда съехались союзные монархи, и в Кембридже, когда сэр Джордж получал степень доктора.

— Браво, браво, но это не то заведение, о котором говорим мы.

— Я знаю еще казенное учебное заведение на Говер-стрит, куда попал мой внук…

— В наш казенный дом попадают за долги! Ха-ха! Эй, старый черт Муллиган, — с ирландским акцентом крикнул Слэнг. — Хлопнем по стакану! Человек, подать сюда вина! Как тебя там, черномазый?! Или ты не понимаешь, что тебе говорят? А? Налей, говорю, вина, сюда… мой… пошел (кричал он подражая говору негров).

Продолжая столь же непринужденно болтать, обращаясь с изысканной фамильярностью ко всем дамам и джентльменам, мистер Слэнг быстро завладел разговором.

Приятно было видеть, как наш старый милорд — олицетворение добродетели и невозмутимости, — был вынужден выслушивать разглагольствования мистера Слэнга и с каким испугом выдавливал он из себя одобрительные улыбки. Его супруга, со своей стороны, прилагала невероятные усилия, стараясь быть любезной; в тот вечер, когда я познакомился с мистером Слэнгом и миссис Уокер, именно эта дама подала знак, что обед окончен.

— Мне кажется, леди Трам, — сказала Морджиана, — пора встать из-за стола.

Причиной, побудившей миссис Уокер столь внезапно завершить обед, была какая-то скабрезная шутка мистера Слэнга. Когда же леди Трам вместе с Морджианой поднимались в гостиную, хозяйка не упустила случая заметить гостье:

— Дорогая моя, на вашем пути вам нередко придется терпеть подобного рода фамильярности от невоспитанных людей, — и боюсь, что мистер Слэнг принадлежит именно к таким людям. Но я хочу вас предостеречь: никогда не следует обнаруживать свое возмущение, как вы это только что сделали. Разве вы не видели, что сама я ни разу не дала заметить ему своего недовольства? Помните, что сегодня вы должны быть особенно любезны с ним. Это в ваших, то есть в наших интересах.

— Значит, ради своих интересов я должна быть любезной с таким нахалом?

— Уж не хотите ли вы, миссис Уокер, дать урок хорошего тона леди Трам? — с достоинством вопросила старая леди, останавливаясь перед Морджианой. Было очевидно, что ей чрезвычайно хотелось снискать расположение мистера Слэнга, из чего я могу с уверенностью заключить, что сэру Джорджу предназначалась изрядная доля из гонораров Морджианы.

Мистер Блодьер, знаменитый редактор "Томагавка", остроты которого так восхищали сэра Джорджа (сам сэр Джордж ни разу не сострил за всю свою жизнь), был газетным пиратом, не лишенным таланта, но лишенным каких бы то ни было принципов; он брался, по его собственным словам, "на пари настрочить порочащую статью о любом человеке в Англии". Он готов был не только писать, но и драться по любому поводу; он неплохо знал свое дело, а его манеры были столь же грубы, как и перо. Мистер Скуини держался прямо противоположного стиля: он был так молчалив и деликатен, что его можно было и не заметить, и вел себя во всех отношениях прилично; он любил поиграть на флейте, когда этому не препятствовал кашель, был большим охотником до вальсов и прочих танцев, а в своей газете позволял себе злобные выпады лишь в самой мягкой форме. Никогда не выходя из границ вежливости, он умудрялся в двадцати строках рецензии сказать достаточно неприятных для автора вещей. Он вел вполне добропорядочный образ жизни и жил в Бромптоне с двумя незамужними тетками. Место жительства Блодьера, напротив, никому не было известно. У пего было несколько пристанищ в каких-то таинственных трактирах, где его можно было застать и где за ним то и дело охотились запыхавшиеся издатели. За бутылку вина с гинеей в придачу он брался настрочить хвалебную или разносную статейку о ком угодно, на любую тему и по поводу любой политической программы. "Черт побери, сэр, — говаривал он, — заплатите мне как следует, и я не пожалею родного отца". В зависимости от состояния своего кошелька он либо ходил в лохмотьях, либо одевался по последней моде. В этом случае он держался крайне надменно, напускал на себя аристократический тон и готов был хлопать по плечу какого-нибудь герцога. Если и было что-нибудь более рискованное, чем отказать ему в деньгах, когда он просил взаймы, так это одолжить ему деньги, ибо он никогда не отдавал долгов и никогда не прощал человеку, которому был должен. Как-то раз он будто бы обронил такие слова: "Уокер отказался выписать мне вексель, ну так я отыграюсь на его жене, когда она появится на сцене". Миссис Уокер и сэр Джордж Трам испытывали панический ужас перед "Томагавком", вот почему мистер Блодьер и был приглашен на этот вечер. С другой стороны, сэр Джордж не менее опасался "Цветов сезона" и поэтому пригласил мистера Скуини. Мистер Скуини был представлен лорду Раундтауэрсу и мистеру Фиц-Урсу как один из наших самых обаятельных и одаренных молодых гениев, и Фиц, принимавший на веру все, что бы ему ни говорили, был несказанно рад, что его удостоили чести сидеть рядом с живым редактором газеты. У меня есть основания думать, что мистер Скуини, со своей стороны, был не менее рад этому соседству: я видел, как, доедая второе блюдо, он вручил Фиц-Урсу свою карточку.

Мы еще не уделили внимания мистеру Муллигану. Его стихией был политический ажиотаж. Он жил и писал в постоянном состоянии экстаза. Муллиган состоял, разумеется, членом юридической корпорации и никогда не упускал случая принять участие в тамошних послеобеденных диспутах, готовясь к тому, чтобы со временем выступать в суде, где этот юный талант надеялся когда-нибудь блеснуть. Он был, пожалуй, единственным человеком, с которым Блодьер считал нужным быть вежливым, ибо если Блодьер лез в драку, когда его к тому вынуждали обстоятельства, то Муллиган дрался, как истый ирландец, и делал это с величайшим удовольствием. Он несметное число раз дрался на дуэли и эмигрировал, поссорившись с правительством из-за того, что опубликовал какие-то статьи в газете "Феникс". После третьей выпитой бутылки он принимался нещадно бранить Ирландию и напевать, хотя бы никто его об этом и не просил, ирландские песни, выбирая самые что ни на есть заунывные. В пять часов пополудни его неизменно можно было встретить около палаты общин, и он знал так же хорошо всех членов "Реформ-клуба", как если бы сам был его членом. Для человека наблюдательного ума небезынтересно отметить, что всякий ирландский член парламента непременно бывает окружен (вменяя это себе в достоинство) своего рода приближенными и адъютантами. Именно такую роль играл в политическом мире Десмонд и, будучи репортером газеты, считался, кроме того, "специальным корреспондентом" знаменитой манстерской газеты "Грин флэг ов Скибериин".

С характером и биографией мистера Муллигана я успел ознакомиться лишь поверхностно. В упомянутый вечер он очень недолго сидел за столом, ибо профессиональные обязанности призывали его в палату общин.

Со всеми вышеописанными особами я имел честь обедать у сэра Джорджа. Какие еще приемы устраивал сэр Джордж Трам и каких еще знатных и просвещенных лиц он зазывал на свои вечера, добиваясь их отзыва о своей протеже, каких еще газетчиков и журналистов он приручал и склонял на свою сторону, — кто знает? В тот раз мы сидели за столом до тех пор, пока директор театра мистер Слэнг не пришел под действием винных паров в достаточно приподнятое настроение; между тем из гостиной уже давно доносилась музыка. К собравшимся гостям присоединились еще несколько лиц: скрипач, которому было предназначено развлекать слушателей музыкой в промежутках между вокальными номерами; молодой пианист, аккомпаниатор мисс Хорсман, которая должна была петь дуэт с миссис Уокер, и несколько других музыкантов-профессионалов. В углу сидела пожилая леди с румяным лицом, которую хозяйка дома обошла своим вниманием; и, наконец, джентльмен с гербовыми пуговицами, чрезвычайно смущенный и поминутно красневший.

— О, черт побери, — рассердился мистер Блодьер, у которого были достаточно серьезные основания узнать мистера Вулси и который именно в этот вечер держался аристократом, — я вижу тут портного! О чем же они думали, приглашая меня вместе с портным?!

— Деланси, прелесть моя! — воскликнул мистер Слэнг, входя, пошатываясь, в комнату. — Как ваше бесценное здоровье? Позвольте ручку! Когда же мы с вами поженимся? А ну-ка дайте мне местечко подле себя, вот это удача!

— Отстаньте, Слэнг, — отвечала ему миссис Крамп, которую директор театра называл по девичьей фамилии (актеры обычно опускают принятое в свете обращение, называя друг друга просто по фамилии). — Отстаньте, Слэнг, не то я пожалуюсь на вас миссис Слэнг.

В ответ предприимчивый директор подтолкнул миссис Крамп в бок, после чего она весело захихикала и самым добродушным тоном пригрозила надавать Слэнгу пощечин. Боюсь, что матери Морджианы мистер Слэнг казался в высшей степени благовоспитанным и галантным джентльменом; к тому же ей страшно хотелось, чтобы директору театра понравилось пение дочери.

Мистер, Слэнг с необыкновенной грацией развалился на диване, задрав короткие, обутые в лаковые сапоги ножки на кресло.

— Аякс, подайте чаю мистеру Слэнгу, — распорядилась миледи, поглядывая, как мне показалось, с некоторым ужасом на этого джентльмена.

— Вот это славно, Аякс, мой черный принц! — воскликнул мистер Слэнг, когда негр принес ему чаю. — А теперь, я полагаю, тебе пора идти в оркестр. Аякс, верно, играет на тарелках, не так ли, сэр Джордж?

— Ха-ха-ха! Это бесподобно, — ответил на шутку почтенный сэр Джордж, скрывая легкий испуг. — Но у нас тут не военный оркестр. Мисс Хорсман, мистер Кроу и моя дорогая миссис Уокер, не начать ли нам трио? Джентльмены, прошу вас соблюдать тишину, это небольшой отрывок из моей оперы "Невеста разбойника", мисс Хорсман исполнит партию слуги, мистер Кроу — разбойника Стилетто, а моя замечательная ученица — партию невесты.

Я не берусь судить о достоинствах музыки или пения. Леди Трам сидела перед чайным сервизом, величественно покачивая головой в такт музыке. Лорд Раундтауэрс, рядом с ней, тоже некоторое время кивал головой и наконец заснул. Я бы тоже последовал его примеру, если бы меня не развлекло поведение мистера Слэнга. Он пел вместе со всеми тремя исполнителями и много громче каждого из них; он кричал "браво!"; он свистел в тех местах, где ему это казалось нужным, и во всех деталях громко обсуждал внешность миссис Уокер.

— Из нее выйдет толк, Крамп, ей-богу, из нее выйдет толк: прекрасные плечи, а такие глаза будут видны и с галерки. Браво! Шикарно! Превосходно! Ура! — кричал он во всю глотку и в заключение поклялся, что с помощью "Воронова крыла" он утрет нос Лигонье.

Восторженное настроение мистера Слэнга почти примирило леди Трам с его грубыми манерами и даже заставило сэра Джорджа забыть о том, что громогласные замечания и возгласы директора театра то и дело заглушали его хор.

— А вы что скажете, мистер Блодьер? — спросил портной, придя в восторг от того, что его протеже предстоит покорить все сердца. — Разве миссис Уокер не лучшая в мире певица, сэр?

— Мне кажется, что она очень плохая певица, мистер Вулси, — отвечал прославленный литератор, не желая вступать в беседу с портным, которому был должен сорок Фунтов.

— Ах, вот как, сэр! — вскричал разъяренный мистер Вулси. — Тогда я попрошу… я попрошу вас оплатить мне небольшой счет!

Говоря по правде, небольшой счет не имел ни малейшего отношения к пению миссис Уокер, и требование Вулси было совершенно нелогично, однако его выпад немало содействовал будущей карьере миссис Уокер. Кто знает, чем окончился бы ее дебют, если бы не угроза Вулси, и не погубила ли бы все ее будущее разгромная рецензия в "Томагавке"?

— А вы что, родственник миссис Уокер? — спросил Блодьер разгневанного портного.

— А вам какое дело, родственник я или нет? — свирепо отвечал Вулси. — Я друг миссис Уокер и горжусь этим, а много будешь знать — скоро состаришься. И еще я полагаю, сэр, что человек, не оплачивающий своих счетов, может, по крайней мере, держать язык за зубами и не оскорблять леди, которой все восхищаются. Вам не удастся больше водить меня за нос, сэр, мой поверенный завтра же навестит вас, имейте это в виду, сэр!

— Тсс, мой дорогой мистер Вулси, — прервал его литератор, — не поднимайте шума, пройдемте в эту нишу: так миссис Уокер и в самом деле ваш друг?

— Я уже сказал вам это, сэр.

— Ну вот и прекрасно. Я сделаю для нее все, что от меня зависит; послушайте, Вулси, я обещаю вам напечатать в "Томагавке" любую статью, какую вы только захотите прислать.

— В самом деле? Ну в таком случае я больше не стану упоминать о том небольшом долге.

— Это уж как вам будет угодно, — высокомерно возразил мистер Блодьер. Имейте в виду, что меня не так-то легко запугать, а по части разгромных статей мне нет равного во всей Англии; мне ничего не стоит изничтожить ее в десяти строчках.

Соотношение сил изменилось, и теперь настала очередь Вулси испугаться.

— Тише, тише, я ведь рассердился потому, что вы оскорбили миссис Уокер, этого ангела во плоти, но я готов извиниться и… не снять ли мерку для вашего нового костюма, — что вы на это скажете, мистер Блодьер?

— Я зайду к вам в лавку, — ответил вполне умиротворенный литератор. Тише, они, кажется, начинают новую арию.

Пение, которое я не берусь описывать (к тому же, честное слово, насколько я в нем разбираюсь, мне и по сей день кажется, что миссис Уокер была вполне заурядной певицей), пение, повторяю, длилось гораздо дольше, чем мне бы этого хотелось, но я был прикован к месту, потому что сговорился с Фиц-Урсом поужинать в Найтсбриджских казармах, и его карета должна была заехать за нами к одиннадцати часам.

— Мой дорогой мистер Фиц-Будл, — обратился ко мне старый хозяин, — не можете ли вы оказать мне величайшую услугу?

— С удовольствием, сэр!

— Не попросите ли вы своего именитого и любезного друга завезти домой в Бромптон мистера Скуини?

— Разве мистер Скуини не может нанять кеб?

— Это военный маневр, мой дорогой юный друг, маленький безобидный военный маневр. Для мистера Скуини не так уж много значит, что я думаю о моей ученице, ко для него очень много будет значить, что думает о ней достопочтенный мистер Фиц-Урс.

Ну разве это не умно для столь нравственного и благородного джентльмена? Он подкупил мистера Скуини обедом в десять шиллингов и местом в~ карете сына лорда. Скуини был доставлен в Бромптон, где он высадился у подъезда своей тетушки, чрезвычайно довольный своими новыми друзьями и совершенно больной после сигары, которую они заставили его выкурить.