Онлайн чтение книги Воры в доме
Глава сороковая, в которой не происходит ничего такого, что влияло бы на ход повествования

Ибрагимов не верил в бога. Во всяком случае, в такого, в какого верили христиане, магометане или евреи. Но у него был свой бог — удача. Когда человек берет билет в лотерее, ему может повезти, если ему мирволит этот бог. Этот человек найдет кошелек с деньгами, останется единственным на горящем самолете, врезавшемся у самого аэродрома в телеграфный столб, это его товарища, а не его убьет шальная пуля.

И сейчас всем своим естеством, каждой жилкой он взывал к великому богу удачи: «Помоги! Вызволь! Докажи, что ты существуешь, — ведь я так верю в тебя и так надеюсь на тебя!..»

Он медленно шел по улице, а ему хотелось бежать, и разогретый асфальт — теплота его чувствовалась сквозь подошвы легких дорогих туфель — и был той землей, которая горела под ногами.

Прежде ему часто случалось нарушать правила конспирации, но в этот раз он им последовал, и это хорошая примета… Да какая к черту примета — это просто спасло его. Пока, во всяком случае. Он договорился, что они встретятся в десять часов утра на центральном почтамте, хоть вначале у него было желание щегольнуть перед этим приезжим своей независимостью и сказать, что он придет прямо к нему в гостиницу. Он представил себе, как открывает дверь номера, как глядят на него из комнаты черные беспощадные зрачки пистолетов и насмешливый голос предлагает: «Входите, входите. Вы не ошиблись дверью». И силой воли он заставил себя замедлить шаги, участившиеся в такт ударам сердца.

Дорогу перебежала черная кошка. Женщина, которая шла перед ним, оглянулась и замедлила шаги. Он странно улыбнулся, остановился, поправил шнурок на туфле и дождался, пока какой-то мальчишка обогнал его и пересек невидимую и роковую черту, оставленную кошкой.

«Вот видишь, я выдержал твое испытание… Хоть сейчас дорога каждая секунда. Помоги же мне!» — молился он своему богу удачи.

— Эй, такси! Свободен?

Он сел рядом с шофером, оглянулся, не сворачивает ли за ним другая машина, и назвал адрес.

«Что со мной? — вдруг удивился Ибрагимов. — Почему я сразу не сел в такси? Но это возле гостиницы. Нет. Ничего. Следовало немного отойти пешком. Так правильней…»

Он внимательно посмотрел на водителя такси, молодого парня-узбека в перешитых, намеренно зауженных китайских хлопчатобумажных штанах и в рубахе навыпуск из той же ткани, из какой жена его (если он женат) сшила для себя домашнее яркое платьице. Тоже хорошо. Пока хорошо.

Значит, сейчас домой. Убрать все лишнее. Хотя ничего особенно лишнего дома нет. Подготовить все, что нужно в дорогу. Изготовить телеграмму. Хотя бы от сестры из Новосибирска, вернее, от брата — сестра опасно больна, прошу немедленно приехать. Показать телеграмму в телеателье. Взять недельный отпуск за свой счет. Затем на вокзал. Ни в коем случае ни самолетом, ни автомобилем. Поездом. И на вокзал не самому… Попросить съездить за билетом кого-нибудь из сотрудников. Сказать, что не хватает времени. А там, в дороге, на первой же узловой станции пересесть в другой поезд.

И главное, не выжидать. Действовать.

«Я буду очень стараться, — просил он, — только помоги мне. Только сделай так, чтобы дома меня никто не ждал. Ты дал мне благополучно пройти по лезвию бритвы самый первый, самый опасный участок. Дай же мне пройти второй…»

Он поднял глаза на свое окно, не заметил ничего подозрительного и поспешил к себе. Он спросил у хозяйки квартиры, не узнавал ли кто-нибудь, когда он вернется, пожаловался, что тяжело заболела сестра в Новосибирске — что-то такое с сердцем — и что в связи с этим он должен будет уехать на несколько дней, и лишь после этого вошел в свою комнату.

«А почему я так испугался? — думал он, торопливо заглядывая в ящики стола. — Быть может, пронесет?.. Нет, — ответил он себе, — я правильно испугался. На этот раз не пронесет. На этот раз потянется вся ниточка. И главное, не опоздать. Главное, успеть, пока еще есть время. Пока они не разобрались…»

Он выдернул из дорогого мощного радиоприемника вилку наушника и спрятал наушник в карман, чтобы выбросить его по дороге. Он сам перестроил этот радиоприемник так, чтобы вместо динамика работал при желании наушник. Так он слушал «Голос Америки». В еженедельном обзоре литературы третья и седьмая фраза предназначались для него, для Ибрагимова. Прежде он задумывался: неужели никого не удивляет, какую чепуху им приходится болтать в этих литературных обзорах, чтобы составить фразы, предназначенные для него. А может быть, думал он тогда, четвертая и одиннадцатая фраза адресованы еще кому-нибудь.

Самое трудное было со связью. Но сейчас только бы исчезнуть. А потом уже организовать связь и сообщить, что «брат Коля» пропал.

Они там очень беспокоились о «брате Коле». С ума сходили. Прислали даже письмо. Этот приезжий был большим ловкачом. Сумел даже передать важные сведения. После этой передачи в Пентагоне, наверное, поднялась сумятица, как в муравейнике.

Он вспомнил Пентагон, в котором ему случалось бывать несколько раз, — лабиринт из бетона и камня с коридорами общей протяженностью в двадцать восемь километров, с коммутатором на сорок тысяч телефонных номеров, с тридцатью двумя тысячами сотрудников, с тысячей человек младшего обслуживающего персонала, с четырьмя людьми, занятыми весь рабочий день только тем, что сменяют перегоревшие электрические лампочки, с мусорными корзинами, в которые ежедневно выбрасываются девять тонн несекретных бумаг. Вот где сейчас, наверное, паника.

«Я против войны. Я за мир. Но если бы они начали сейчас, все было бы решено. Тут уж было бы не до меня». Ибрагимов представил себе, как беззвучно несутся ракеты с атомными головками, и невольно втянул голову в плечи.

Он вынул из шкафа бутылку коньяку, приложил к стене плоскую диванную подушку и ударил бутылку донышком о подушку так, что сорвался сургуч и пробка на три четверти вылезла из бутылки. Сколько раз поражал он этим своим точным мастерским ударом дам, так ему благоволивших. Он вынул пробку, налил треть стакана коньяка и с отвращением выпил — он не любил спиртного. Коньяк лег в желудке комком горячего, непропеченного теста. Он запил его водой и стал укладывать чемодан.

«Нужно еще изготовить телеграмму, — подумал Ибрагимов. — Но стоит ли на это тратить время?.. А черт с ней! Скажу, что получил телеграмму. И все».

Сгребая с туалетного столика в чемодан мыло, зубную щетку, пасту, электрическую бритву, он на секунду взял в руки фотографию Марго в рамке из органического стекла, странно, с облегчением усмехнулся и бросил фотографию в чемодан.

«Если только обойдется… — думал он. — Если только проскочит… Если только ты мне поможешь, я напишу Максиму Сергеевичу такое письмо, что благороднее он не получал за всю жизнь… Черт с ним, я ему зла не желаю. Только помоги мне, — молил он бога удачи, — и я осчастливлю этого человека. Я напишу ему, что уехал, чтобы не разбивать его семью…»

Он дружил с мужем своей любовницы Марго — умным и медлительным Максимом Сергеевичем, видным работником республиканской прокуратуры. Максим Сергеевич признавался ему однажды даже в том, что прежде у него и Риты не было близких друзей, не с кем было даже посоветоваться по всяким личным вопросам и что поэтому и он и Маргарита Аркадьевна особенно ценят его отношение.

Но Марго было уже недостаточно того, что она чуть ли не ежедневно посещала его комнату, что хозяйка его квартиры знала об их отношениях и сплетничала о них вволю, это уже не щекотало ее нервы. Ей нравилось целовать его у себя дома, чуть ли не за спиной у мужа. Он был против этого. Он не хотел этого. Но вот с неделю тому назад Марго неожиданно прижалась к нему и впилась в губы, а в это время открылась дверь. Она мгновенно отодвинулась. Максим Сергеевич сделал вид, что ничего не заметил. Когда он вышел на кухню, Марго шепнула Ибрагимову, что муж ничего не заметил. И в самом деле, Максим Сергеевич вел себя любезно и ровно, как всегда. Как это случалось и прежде, он долго извинялся перед Ибрагимовым за то, что оставляет его, что вынужден уйти на заседание. Когда он ушел, Марго подтвердила, что он еще утром действительно предупреждал, что вечером у него какое-то заседание. Ибрагимов отчитал Марго. Он ушел очень не скоро. Но на улице, за квартал от своего дома, он увидел Максима Сергеевича. Тот поджидал его, усталый и смущенный.

— Я и раньше догадывался об этом, — сказал ему Максим Сергеевич. — До меня доходили сплетни, но я не хотел этому верить. А сегодня я сам убедился. Вы знаете, как я люблю Риту и Сережу. Но я хочу ей счастья. По роду своей работы я каждый день сталкиваюсь с людьми, несчастными в браке. Я не желаю ей такой судьбы. Если у вас это зашло далеко, если это действительно серьезно, я готов уйти… Я прошу вас только — попробуйте ее уговорить — быть может, она согласится отдать мне Сережу… Если же это случайность, я готов все забыть, но только прошу вас: пусть это больше никогда не повторится…

Когда Ибрагимов сказал, что это «случайность», он пожал ему руку и взял с него слово, что он будет приходить к ним по-прежнему и ни в коем случае ни малейшим намеком не покажет Рите, что между ними состоялся этот разговор. Этот чудак не понимал, что его жена — легкомысленная и похотливая бабенка с голодными и жадными глазами — не стоит его мизинца.

Ибрагимов торопливо сменил рубашку. Старую он просто бросил за тахту. А новой он не надевал ни разу. В уголок воротника была вшита маленькая, круглая, немногим более булавочной головки ампула. Он нащупал ее пальцами и почувствовал, как рот заполняется кисловато-горькой слюной. Он сплюнул на пол.

«Поеду в ателье прямо с чемоданом», — решил он, еще раз проверяя карманы костюмов, которые он оставлял в шкафу — оставлял навсегда и без сожаления. Такси его ждало. Он сел в машину, предварительно бросив чемодан на заднее сиденье, и на вопрос «Куда ехать?», поколебавшись, ответил:

— На вокзал.

«Напишу письмо, — решил он. — Напишу по дороге на службу письмо, что заболела сестра и я уехал к ней. А сейчас главное — не задерживаться».