Онлайн чтение книги Времена Хокусая
Морио Кита. МАШИНА ВРЕМЕНИ

1.

Я решил произвести один любопытный опыт. Вернее, меня просто увлекла эта игра. Дело в том, что я убедился в абсолютной нормальности Микита.

Сам я врач и работаю в государственной психиатрической клинике. В нашем стационаре около четырехсот пятидесяти больных. А врачей всего шесть, не считая главврача. Да еще некоторые из них работают в университете и в клинике бывают только два раза в неделю. Короче говоря, у меня чуть ли не сто пациентов.

Веселого мало. Ведь приходится и амбулаторный прием вести, и научной работой заниматься, так что тех, кто госпитализирован, мы лечим спустя рукава. А что делать? Если внимательно осматривать каждого больного, по всем правилам, с вызовом в кабинет, то за день в лучшем случае пропустишь пять человек. Получается, что каждому врачу требуется месяц, чтобы осмотреть всех своих подопечных. Так и есть на самом деле.

И ничего удивительного, при таком-то положении, что этот самый человек, Микита, в нормальности которого я был абсолютно убежден, застрял в нашей лечебнице.

Микита не был моим больным. Его диагноз — мегаломания, параноидная форма шизофрении. Пожалуй, нет ничего труднее, чем диагностика мегаломании. При этом заболевании человек одержим определенной маниакальной идеей. Во всем остальном он совершенно нормален. Вот и разбирайся сам как знаешь. Возьмем, например, женщину, утверждающую, что ее изнасиловал врач-гинеколог. В конце концов, это может оказаться правдой — бывают же такие случаи. Конечно, если она утверждает, что все мужчины подряд ее насилуют, тогда другое дело. А вообще у мегаломанов бывают самые фантастические идеи. Скажем, какая-нибудь девица заявляет, что она невеста кронпринца. Или скромный конторский служащий с пеной у рта доказывает, что он был мужем Элизабет Тейлор. В этих случаях все ясно. Бери такого человека и прямехонько вези в сумасшедший дом. Даже близкие родственники ничего не скажут.

Микита утверждал, что он может построить машину времени. К этому и сводилась его навязчивая идея. Если говорить по чести, мы, врачи, не в состоянии определить, болезнь это или нет. Кто ее знает, может быть, действительно можно сконструировать такую машину? Но доцент одного университета, притащивший Микита в больницу, заявил, что идея сама по себе бредовая и воплотить ее в жизнь нельзя. Бедняге не повезло; его признали больным и поместили в наше заведение. Я-то подозреваю, что все объяснялось проще: Микита, человек лет тридцати с лишним, был ассистентом физической лаборатории и потихоньку начал конструировать свою диковинную машину, используя казенные материалы.

В любой психиатрической клинике сколько угодно таких больных, как Микита. Навязчивые идеи и слуховые галлюцинации — в наше время явление распространенное. Темп сегодняшней жизни очень этому способствует. Раньше больным, страдавшим манией преследования, убийцы мерещились на чердаке, или в подвале, или в уборной, или еще где-нибудь. А теперь, когда повсеместно распространены радиоприемники и телевизоры, больные утверждают, что мститель наблюдает за ними с экрана или шепчет угрозы по радио. Есть и такие, которые жалуются, что они постоянно подвергаются облучению. Некоторые воображают себя пришельцами из космоса. Научная фантастика, ставшая в последнее время особенно модной, тоже немало способствует возникновению психических заболеваний. Люди с расшатанной нервной системой принимают мир фантастики за действительность. Следовательно, конструктор машины времени — явление самое банальное. Плохо только, что врачи относятся к этому несерьезно. Рассказывают друг другу веселенькие случаи из своей практики, хихикают и подкрепляют их анекдотами из серии «о сумасшедших».

И все же этот пациент пробудил во мне любопытство.

Дело в том, что я сам не в силах корпеть над скучными исследованиями, тянущимися из года в год, и отыскивать в куче навоза жемчужное зерно. Меня влекут острые проблемы, смелые решения, когда все поставлено на карту, когда идешь ва-банк и — либо пан, либо пропал. Однажды я придумал новый способ лечения: икототерапию. Что такое, в конце концов, электротерапия или инсулиногерапия? Не что иное, как шоковая терапия. Вот я и дал моему больному средство, вызывающее судороги диафрагмы. У него сразу началась дикая икота. К сожалению, эксперимент окончился неудачно. Вообще-то я не сомневаюсь, что этот человек выздоровел. Но проверить не было никакой возможности, потому что он теперь беспрерывно икает и не может говорить. Главврач устроил мне жуткую головомойку. Пришлось срочно восстанавливать свою репутацию. И я придумал еще одну штуку — построил гигантский соленоид, поместил больного внутрь и включил ток. Больной непременно выздоровел бы, я точно знаю, но, выходя из соленоида, он оступился на лестнице, грохнулся вниз и сломал челюсть. И теперь не может говорить. Попробуй проверь, в каком состоянии его психика! Главврач совсем разбушевался и строго-настрого запретил подобные эксперименты. Но я все равно уверен в успехе. И главное, конструкция была такая простая — намотка на катушке шла справа налево, а не слева направо, как обычно. Только и всего.

Так что мой интерес к человеку, рвущемуся к оригинальным открытиям, вполне объясним. У меня у самого есть эта жилка. Разумеется, я не верил, что взаправду можно построить машину времени. Но фантазировать на эту тему очень увлекательно. Отправляешься на часок в будущее, лет этак на сто вперед. И возвращаешься, прихватив какой-нибудь новый препарат для лечения психических расстройств. Одно удовольствие представить, какую рожу скорчит наш главврач.

По чистой случайности Микита оказался пациентом главврача. В отсутствие доктора я пошел взглянуть на его больного. Ничего, довольно приятный парень. Моего возраста, худощавый. Только вот взгляд какой-то рассеянный.

Наверно, главный дает ему лошадиные дозы хлорбромазина лекарства, применяемого для лечения мегаломании.

Микита уставился на мой белый халат и с раздражением выпалил:

— Напрасно вы пичкаете меня всякой дрянью! Я же не болен, здоровее вас. А от вашего лекарства только спать хочется. Стал совсем как сонная муха. Так и спятить недолго.

Что я мог сказать? Ведь и настоящие сумасшедшие всегда утверждают, что они абсолютно здоровы.

Но, вглядевшись в него хорошенько, я почувствовал, что тут что-то не так. Собственно говоря, где проходит грань между безумием и нормальностью? Пожалуй, если рассматривать этот вопрос в аспекте историческом, то в любую конкретную эпоху нормальными считались люди с мышлением, характерным для своего времени. Их было большинство. Так, например, в эпоху инквизиции, когда на кострах жгли «ведьм», нормальными казались все те, кто верил в нечистую силу. Так что очень трудно, идя от крайней степени безумия к твердо установленному современному стандарту психической нормы, определить, где находится перевал между этими двумя вершинами. И все-таки мы, врачи, хорошо изучили людей с явно выраженными отклонениями от психической нормы. Возможно, дело тут в опыте и в профессиональном чутье. Если перед тобой типичный маньяк, это видно сразу. Хотя все прочие люди, не медики, могут этого и не заметить.

Так вот, возвращаюсь к Микита. Когда я увидел его лицо и услышал его голос, то не уловил никакого душка безумия.

Я пригласил его в свой кабинет, предложил чаю. Мы начали разговаривать; я совершенно не касался его болезни. Сообщил, что тоже увлекаюсь изобретательством, и попросил поделиться знаниями в области физики. Мы болтали и болтали, и напряжение Микита постепенно ослабевало. Он стал красноречивым, даже заулыбался. Сказал, что впервые с ним в больнице обращаются по-человечески. Иногда я незаметно спрашивал его — о магнитном поле, об энтропии. Отвечал он очень ясно, точно, с прекрасным знанием предмета. Что ж, по-видимому, его умственные способности нисколько не пострадали. Правда, самый главный вопрос — его мания — оставался невыясненным.

Я решил забросить удочку.

— Кстати, — сказал я, как бы между прочим, — говорят, вы собираетесь построить машину времени?

— Возможно. — Микита неопределенно хмыкнул.

— Очень интересно! Мне любопытно было бы узнать основные принципы. Расскажите, а? Начнем хотя бы со времени. Какова его структура?

— Структура времени? — Микита оживился. — Сложная это штука. Сейчас на земном шаре нет ни одного ученого, который мог бы дать точное определение времени. И, откровенно говоря, я сам ничего об этом не знаю.

— А как же вы будете строить свою машину, если не знаете сущности времени?

Микита ухмыльнулся.

— А вы-то сами, врачи, лечите душевнобольных, хотя ничего не знаете о природе психических заболеваний. На поверку оказывается, что и механизм действия электрошока тоже неизвестен. Достоверно только одно: электрошок помогает.

— Позвольте, вы не совсем правы! В какой-то мере, ну, хотя бы в виде гипотезы, этот механизм нам понятен…

— Ну, гипотеза… По вопросу о времени тоже выдвинуто сколько угодно гипотез. Например, существует теория, утверждающая, что время имеет форму спиралеобразной катушки. Если идти по воображаемой проволоке катушки, то за десятки лет лишь немного продвинешься вперед. Но если сжать спираль так, чтобы витки касались друг друга, то можно за секунду перенестись на сотню лет назад или вперед. Сотня лет — это лишь один из примеров. Скачок можно сделать и на тысячу лет, и на десятки тысяч…

Я оставил в покое проблему времени и спросил его о принципах устройства машины. Он сказал, что никаких принципов он не знает, просто однажды ночью на него снизошло удивительное вдохновение и он увидел во сне точную схему машины… Я был разочарован. Однако, чем больше мы разговаривали, тем больше я убеждался, что психически он совершенно здоров. Скорее всего, Микита был невинным фантазером и мечтателем, увлекающимся изобретательством. А если это так, нет необходимости держать его в сумасшедшем доме.

— Послушайте, — сказал я, — мне кажется, что вы совершенно здоровый человек. Очевидно, ваша ошибка была в том, что вы без разрешения использовали материалы физической лаборатории.

— Что верно, то верно, — кивнул Микита, — нехорошо это получилось. Дело в том, что я тогда страшно спешил. Ведь по какому принципу должна работать машина, я не знал! И доказать возможность ее построения мог, лишь воплотив ее, так сказать, в реальность. Я был весь поглощен этим…

— Ладно, что теперь говорить — сделанного не исправишь. Но, если вы дадите слово, что подобная оплошность не повторится, я научу вас, как выписаться из больницы.

Микита был не мой больной, и я дал ему подробную инструкцию, как себя вести. Уж больно мне хотелось утереть нос главврачу. Я посоветовал ему, во-первых, признать, что он был болен. Во-вторых, выразить искреннее удивление, что ему в голову пришла такая дурацкая идея. И при этом говорить очень спокойно, вежливо, благодарить врачей за своевременную помощь.

Микита сказал:

— Знаете, я и сам додумался до этого…

— Так чего же вы медлили?

— Сам не пойму… Неудобно как-то дурачить врачей.

Я засмеялся.

— А-а, бросьте эти сантименты! Возвращайтесь скорее на волю. И начинайте строить вашу машину, только не в своей лаборатории, а где-нибудь в укромном месте. Да, вот еще что. Если дело пойдет на лад и вам удастся сконструировать хотя бы портативную машину, очень прошу вас, разрешите мне присутствовать на ее первом испытании.

— С удовольствием приглашу вас, сенсей!

После этого разговора прошло около месяца. Я был очень занят. Однажды я зашел в палату, где лежал Микита, но оказалось, что он уже выписался. Интересно, как у него все получилось? В картотеке я отыскал его карточку. Там почерком главврача было написано: «Полное выздоровление. Навязчивая идея исчезла в результате эффективного действия хлорбромазина. Пример, достойный публикации».

Я не мог сдержать улыбки.

Прошло еще несколько дней. Как-то вечером я возвращался домой. Уже стемнело. Когда я повернул ключ в замке, кто-то осторожно тронул меня за плечо. Это был Микита.

— Что случилось?

— Я очень благодарен вам, сенсей, вот сумел выписаться. Он немного помедлил. — А теперь я решил следовать вашему совету…

— Какому совету?

Микита застенчиво улыбнулся.

— Ну, помните, вы сказали, что машину надо строить в укромном месте. И вы были совершенно правы. Не то снова угожу в сумасшедший дом… Уж я искал-искал… И наконец нашел.

— Безопасное место?

— Ну да! — Он придвинулся ко мне и горячо зашептал в самое ухо: — Я буду жить с вами, сенсей, и в вашей комнате построю машину времени. Ведь здесь вполне безопасно, правда? А вы… вы же заинтересовались… Вот я и подумал, что мы вместе, на паях, так сказать… Один-то я не наберу столько денег…

2.

Я опешил, но все же пригласил его к себе. Наверно, любой другой человек на моем месте постарался бы от него отделаться. Но такой уж у меня характер: люблю всякие неожиданности.

— Во сколько же обойдется ваша машина времени? — спросил я, когда мы сели.

— Смотря как ее делать. Если по первоначальной схеме, то в несколько сот миллионов иен, а может быть, и весь миллиард…

— Ну и ну! — я замахал руками, словно отгоняя от себя эту баснословную сумму. Мне действительно стало не по себе. Пожалуй, ему надо было оставаться в сумасшедшем доме.

Но Микита нимало не смутился.

— Знаете, — продолжал он, — это ведь только первый вариант. Та схема была удивительно сложной и тонкой. Потом в больнице, когда меня заставляли пить лекарства, я увидел во сне другую схему, совсем простую. Как бы вам объяснить… Ну, к примеру, если первый вариант был на уровне реактивного самолета, то нынешний — на уровне планера или модели аэроплана.

— Да? А сколько будет стоить эта модель?

— О, совсем немного — всего двадцать—тридцать тысяч иен.

Я снова замахал руками.

— Тридцать тысяч?! Но это же другая крайность! Больно уж дешево для машины времени…

— Конечно, дешево. Но ведь я и не говорю, что она будет совершенной. Придется примириться с ее низкими эксплуатационными качествами. Разумеется, на ней не отправишься в любую точку будущего или прошлого. Но уж куда-нибудь, пусть совсем близко, мы перенесемся. Разве это не здорово?

Его глаза блестели.

Не стану углубляться в подробности нашей беседы. Важно одно: Микита остался у меня.

Плохо жить без мечты. Мне просто жаль тех, кто считает себя трезвыми реалистами. Впрочем, они просто прикидываются из-за ложного стыда — боятся прослыть фантазерами и мечтателями. А тут — такая великолепная мечта! И так дешево! Подумаешь — тридцать тысяч иен! Если вспомнить, сколько денег просаживаешь в ресторане, то это сущие пустяки.

Честно говоря, мне бы хватило самой мечты, мечты в чистом виде. Но, к моему удивлению, Микита действительно начал что-то мастерить в моей комнате. Он накупил кучу всякого хлама — больше сотни алюминиевых тазиков (как он сказал для внешней облицовки), радиолампы, батареи, медную проволоку…

Меня это забавляло. Я спросил, внутренне посмеиваясь:

— А откуда будет поступать энергия? Ведь источник должен быть солидным. Не потребуется ли мощное магнитное поле?

Микита ответил очень серьезно, что в какой-то мере он думает использовать сухие батареи, но основным источником будет резина.

— Что?! Резина?..

— Ну да! Как ты не понимаешь? — Микита уже перешел со мной на «ты». — Я же говорил, что машина строится по сверхупрощенной схеме. Вспомни-ка принцип движения игрушечных самолетов. Надо как следует закрутить резинку, и они прекрасно летят. Понимаешь? Резинка раскручивается, и самолет летит…

— Вот оно что! Здорово! Просто гениально!

Я восхищался, как последний идиот. Что ни говори, а машина времени за двадцать или тридцать тысяч иен — это вещь.

А пока что жизнь шла, как обычно. Я ходил в больницу. Микита с утра до вечера колдовал над резиновыми колечками и алюминиевыми тазами.

И через месяц машина была готова.

— Так себе получилась машина, — сказал он, — самая примитивная, какая только может быть. Но думаю, лет десять или двадцать она одолеет Хорошо бы попасть в будущее. Интересно посмотреть, какой скачок сделает человеческая мысль за двадцать лет. Наверно, люди уже изобретут какие-нибудь аппараты, которые помогут врачам отличать нормальных людей от психов. Тут-то я добьюсь своего: заставлю их признать, что я нормален.

«Это еще как сказать», — подумал я…

Мы решили тут же испытать машину. Неподалеку от моей квартиры находился синтоистский храм. На его задворках был пустырь, оканчивающийся рощей и не очень высоким, но довольно крутым обрывом. Люди сюда совсем не заглядывали. Очень удобное место, чтобы отправиться в прошлое или в будущее. Во всяком случае, не очутишься сразу на многолюдной улице и никто не будет пялить на тебя глаза. К счастью, наша машина складывалась, как те парусиновые стульчики, которые всюду таскают за собой старички и инвалиды, и перенести ее не составляло труда.

— Прежде всего надо закрутить резинку, хотя и не очень сильно, — сказал Микита. — Ведь она дает только стартовую энергию и не влияет на скорость полета. Так что крути не крути — быстрее не полетишь. А потом кривая времени распрямится и машина вернется назад. Я думаю, в другом измерении можно оставаться около суток. Я уже говорил: на этой машине невозможно свободно передвигаться по времени…

Микита наладил машину в бамбуковой роще, над обрывом. На всякий случай погрузил сухари, консервы и втиснулся сам в тесную кабину. В машине совсем не осталось свободного места, даже палец невозможно было просунуть. Разумеется, я не собирался отправляться с ним в путешествие.

Он протянул мне руку.

— Ну, пока! Лечу!

Я очень торжественно и серьезно пожал руку Микита. Все-таки момент был волнующий. Пожалуй, двадцать тысяч иен себя оправдали.

Крышка машины захлопнулась. Я не верил, что она тронется с места, но на всякий случай чуть-чуть отступил. Раздался тихий гул. Алюминиевый корпус завертелся волчком. Я просто не верил своим глазам. А машина вращалась все быстрее и быстрее. Она уже казалась бешено пляшущим серым пятном, поблескивающим вихрем. Потом перед моим носом пронесся какой-то клубок тумана и… все исчезло.

Я остолбенел. Роща была на месте. Бамбук тихонечко шумел. С обрыва с легким шуршанием скатился камешек. Я протянул руку и ощутил… пустоту. Ни машины, ни Микита не было.

Я никак не мог опомниться. Потом поймал себя на том, что брожу по полянке и бессмысленно приподнимаю примятую траву носком ботинка. Я вспомнил слова Микита: «Я думаю, в другом измерении можно оставаться около суток». Делать было абсолютно нечего — только ждать и пить виски.

Всю ночь меня мучали кошмары. Мне снился Микита. Вот он, сам того не ожидая, попал на несколько тысяч лет вперед. Земля неузнаваема. Среди полупрозрачных светящихся конструкций, назначения которых я никак не мог понять, бродят такие же полупрозрачные люди. Они хватают бедного Микита и тащут его в зоопарк, как диковинное животное. Микита мечется в шарообразной клетке и вопит: «Диагноз! Диагноз! Я же нормальный!..» Потом картина менялась. Мне снился детский игрушечный самолетик, а на нем — бледный, перепуганный Микита. Самолетик повисает над лесом древовидных папоротников, потом падает вниз, прямо в пасть гигантозавра. Проклятая резинка раскрутилась куда-то не туда: Микита угодил в далекое прошлое…

Утром я не пошел на работу. Встал ни свет ни заря и отправился к обрыву. Я опустился на траву и стал ждать, поглядывая на часы. Со времени запуска машины прошли сутки. И вдруг… на поляне появился клубок серого тумана. Он вертелся и прыгал с сумасшедшей скоростью. Потом вращение замедлилось, проступили очертания машины. Наконец она остановилась, крышка открылась, алюминиевые тазики звякнули очень по-будничному, каким-то домашним, кухонным звуком, и из люка показалась взъерошенная голова Микита.

Я протер глаза. Он выглядел усталым. Одежда его была испачкана и словно обсыпана мукой.

Я бросился к нему.

— Ну, как? Где ты был? В прошлом или в будущем?

— Успех, — коротко бросил Микита, но лицо его не выражало особой радости. — Преодолел отрезок в восемнадцать лет. Но в будущее не попал. Был в прошлом. Послевоенное время. Ничего хорошего. Жрать нечего. Тьфу ты, дерьмо! Вот если бы на восемнадцать лет вперед…

— Да ладно, не падай духом! Это же великолепно! Пошли домой, мне не терпится узнать все подробности.

По словам Микита, машина времени материализовалась на том же самом месте, откуда стартовала. Он увидел засохший бурьян над обрывом. Храм. Точно такой же, как сейчас. Но улицы, тянувшиеся у подножия холма, представляли собой сплошные развалины. Среди руин уныло высились бараки, кое-как слепленные из кровельного железа. Между ними сновали люди, неопрятные, закутанные в лохмотья.

Микита пошел на ближайшую железнодорожную станцию. Достал кошелек, хотел купить газету. Бумажные деньги — несколько тысяч иен — почему-то превратились в порошок.

— Понимаешь, — сказал мне Микита, — с бумагой вообще произошло что-то странное. Вся бумага пропала. Очевидно, из-за обратного движения по временной шкале.

Ну, вот… Тогда он протянул газетчице монету. Но она посмотрела на него как-то странно.

— Что это у вас за деньги? Сто иен? Сроду не видела таких денег…

Он поспешно убрался. Но успел заметить дату на газете — 26 марта 21-го года правления императора Сева.[3]1946 год.

Около станции шла бойкая торговля. Торговали вареным бататом, сушеной картошкой, земляными орехами, рисовыми лепешками и другой немудреной снедью. Тут же предлагали солдатские нитяные перчатки, грубые носки, старые кастрюли, чугунные котелки. Внезапно Микита осенило. Он поспешно вернулся к машине и взял несколько банок консервов. Расставил их у обочины дороги. Консервы тут же раскупили. Он получил несколько ассигнаций — новых, с изображением парламента, и старых, с наклейкой в углу — свидетельством их неподдельности. Значит, только что произошла девальвация. Микита купил билет на электричку и отправился осматривать город и его окрестности. На одной из станций его здорово обсыпали ДДТ — эпидемия брюшного тифа…

Микита протянул мне пару ассигнаций.

— Вот смотри. Специально оставил, чтобы ты удостоверился.

— Вижу. Я их хорошо помню. Только как же так… ты ведь сказал, что бумага разрушается?

— Да, но только когда едешь туда. А на обратном пути ничего не произошло. Видишь, вот это тоже уцелело.

Он протянул мне пакет, склеенный из старой газеты. В нем завалялся ломтик сушеной картошки. Я увидел дату — 21-й год правления императора Сева.

Это меня окончательно сразило. Мы с Микита забыли обо всем на свете. Я бросил работу и тоже совершил несколько путешествий по времени. А Микита только и делал, что катался на своей машине. Однако результаты были не очень утешительными. Выяснилось следующее.

Наша машина времени могла совершать путешествия только в прошлое. Попасть в будущее не удавалось. Предел передвижений в прошлое тоже был ограничен: он не выходил за рамки февраля 1946 года — февраля 1947 года. И даже в пределах этого отрезка мы не могли диктовать машине точную дату. Один бог знал, в какой месяц и какое число мы попадем.

Когда мы стартовали, бумага неизменно разрушалась. Зато на обратном пути ни бумага, ни прочие вещи не претерпевали никаких изменений.

Машина времени, попав в прошлое, оставалась там около двадцати четырех часов, потом делала скачок назад. Значит, надо было успеть сесть в машину, иначе существовала опасность навсегда остаться в прошлом. Попытка попасть из прошлого 1946–1947 года — в еще более отдаленное прошлое тоже не увенчалась успехом.

Конечно, хорошо бы раздобыть денег и построить другую, более маневренную машину. Но Микита больше не видел во сне никаких конструкций. Очевидно, создание этой машины было просто случайной удачей. Оставалось только по возможности рационально использовать нашу старушку.

Стыдно в этом признаваться, но мы оказались самыми банальными личностями: все наши помыслы были направлены на то, чтобы разбогатеть.

Однако и тут ничего не удавалось придумать. Ну, что можно привезти из 1946 года? Даже если взять туда кучу консервов и продать их втридорога, все равно те деньги не имеют сейчас хода. В результате мы бы только потерпели убытки. Конечно, и в те времена люди изобретали разные штучки, например аппарат для набивки сигарет или духовку без печки, но теперь эти вещи безнадежно устарели.

— О-хо-хо, — вздохнул однажды Микита, — вот если бы попасть в будущее и привезти препарат для лечения рака… Или в совсем уж далекое прошлое и набрать каких-нибудь безделушек, которые у нас в ходу как антикварные ценности…

— Постой! — перебил его я. — А что, если попытаться играть на бегах? Ведь в 1946 году уже возобновились и бега и скачки. Раздобудем побольше тогдашних газет и…

— Ничего не выйдет. Какой нам прок в этих скачках? Мы же не знаем, в какое число попадет наша машина. Конечно, если бы мы могли забрать с собой подшивку газет за год да прихватить консервов и распродать их там, тогда можно было бы пойти на ипподром в любой день и, сверяясь с газетой, ставить на нужную лошадь. Но ведь газеты по дороге превратятся в труху…

— А если купить там акции?

— Тоже ничего не выйдет. Они, конечно, повысились в цене. Правда, первоначальная их стоимость незначительная, но за это время несколько раз делались дополнительные капиталовложения. Ведь прошло целых восемнадцать лет! И что же мы получим? Нам придется отказаться от права на дополнительные прибыли, поскольку мы не делали капиталовложений.

В конечном итоге мы занялись жалкой, грошовой торговлей. Загружали машину дешевыми консервами и самыми грубыми носками и отправлялись в прошлое. Торговать на черном рынке было опасно: там шныряли рэкетиры. Еще угодишь в историю, изуродуют и останешься навсегда в этом паршивом времени. Оставалось только одно — раскладывать свой товар прямо на улице. Мы обычно открывали одну банку консервов в качестве образчика — ведь наклейки в пути исчезали. Покупали нарасхват: люди-то ведь голодали. Так что мы управлялись за какой-нибудь час. На вырученные деньги мы приобретали почтовые марки. Сейчас тогдашние марки значительно повысились в цене, так что расчет был. Однако настоящего барыша не получалось. Конечно, лучше всего было бы купить там драгоценности или антикварные изделия, но куда уж соваться с нашими мизерными деньгами…

Однажды я предложил отвезти туда транзисторные радиоприемники и портативные телевизоры. Но Микита запротестовал:

— Да ты что?! Разве можно? А вдруг это повлияет на ход истории? Изменится прошлое, значит, и настоящее будет другим. Это же очень опасно. Заварим мы с тобой кашу, а потом не расхлебаем. Нет, нет, ни в коем случае!

— Вот те на! Ты же сам хотел стащить какую-нибудь диковину из будущего. Разве это не одно и то же?

— Мало ли что я хотел! Все равно мы не можем попасть в будущее. А тут… Нет, у меня определенно дурное предчувствие. Нельзя возить туда такие вещи. Да-да, мое подсознание это запрещает. А подсознание — это, брат, тонкая штука. Ведь оно и есть истинный создатель нашей машины.

— Да что ты беспокоишься? Мы ведь уже вмешались в прошлое: отвезли туда носки, консервы, привезли марки…

— Ну, такая чепуха не может повлиять на ход истории. А телевизор — совсем другое дело. Ведь их тогда вообще не было. Понимаешь? Их еще не изобрели. Они появились гораздо позже.

Я хлопнул себя по лбу.

— Послушай, гениальная идея! Ведь в 1946 году мы уже жили. Были еще детьми. Вот нам и надо встретиться с нами же. Или с нашими отцами… Мой отец умер три года назад… Давай, а? Я бы ему кое-что посоветовал, например какие акции нужно купить. Или сообщил бы, когда начнутся корейские события…

— Ты просто с ума сошел! — замотал головой Микита. — Нет, все-таки ты удивительный человек. Как только тебе это пришло в голову? Разве они поверят? И главное, встреча с самим собой — что может быть опаснее в путешествии по времени? Нет, мое подсознание решительно против!

— Может быть, тогда остаться в 1946 году? А? Что, если запомнить побольше исторических фактов и стать прорицателем? Здорово?.. Впрочем… как же все получится? Ведь я уже жил там раньше. Значит, теперь мне придется жить в двух лицах: одному будет тридцать три года, другому — пятнадцать. Который же из них настоящий?..

В голове у меня все перепуталось, даже виски заломило. Микита посмотрел на меня очень серьезно, даже хмуро и опять сказал: «Нет!»

Однажды, просматривая журнал, я наткнулся на биографию Дзиро Тангэ. Этого гениального художника сейчас знают все. Недавно открылась его персональная выставка. Работы Тангэ пользовались шумным успехом. Критики надрывались, превознося его талант.

Оказалось, что раньше он был очень беден. В послевоенное время вел полуголодное существование, у него даже не хватало денег на краски. Лишь в 1947 году одна из его картин получила премию на Выставке изобразительного искусства Японии. С того и начался его путь к славе.

Я углубился в изучение биографии великого художника, а Микита думал вслух и нудно бубнил себе под нос:

— И надо же, такая чертовщина: эта дурацкая машина вечно попадает в один и тот же отрезок прошлого, и в самое неблагоприятное время — послевоенные годы. Пожалуй, верно, что время спиралеобразно. Я все думаю… Существует же такая теория, что если в будущем, где-то на далеких витках спирали, машина времени уже создана, то люди из той эпохи свободно могут приехать в наше время или в любой другой отрезок прошлого. Но что-то пока мне не встречались эти путешественники. Наверно, в будущем еще не изобрели машину времени… Хотя в некоторые прошедшие эпохи наблюдались явления, которые прямо указывали на существование машины времени. Попробуй тут разберись… По-моему, вывод только один: машина времени ограничена в своем передвижении, она может передвигаться только в тех точках, где соседние витки сжатой спирали соприкасаются…

Я не слушал Микита, меня увлекла статья.

— Микита, ты что-нибудь смыслишь в живописи?

— В живописи? Нет, ничего не смыслю.

— Но Дзиро Тангэ ты знаешь?

— Конечно. Но только понаслышке. Что это тебе вдруг пришло в голову?

— Вот, читай. Дзиро Тангэ получил премию на Выставке изобразительного искусства Японии 1947 года. Понял? Это ведь немногим позже того времени, в которое мы попадаем на нашей машине. Картина, удостоенная премии, вызвала всеобщее восхищение. С тех пор он и получил признание как один из крупнейших художников. А раньше он так бедствовал, что даже подумывал совсем бросить живопись. Это просто находка для нас!

— Как так находка?

— Ну и болван же ты! Мы можем встретиться с ним и купить за бесценок картины, которые потом будут стоить баснословных денег.

— Н-да! — выдавил Микита и нахмурился, обдумывая мое предложение.

Мы очень тщательно разработали план действий. Кажется, он не страдал никакими недостатками. Мы несколько раз съездили в прошлое и продали значительную партию консервов. Вырученные деньги спрятали на территории синтоистского храма. Разумеется, храма 1946 года. В часы, которые оставались до отлета, мы пытались разузнать, где живет Дзиро Тангэ. Это оказалось нелегкой задачей. Имя безвестного молодого человека никому ничего не говорило.

Наконец однажды, по возвращении в настоящее, Микита решился и позвонил Дзиро Тангэ, выдав себя за сотрудника газеты.

— Наша газета, сенсей, собирается напечатать вашу краткую биографию… Скажите, пожалуйста, где вы проживали после поражения 1945 года?

— Где? Да я тогда только-только вернулся в Японию после демобилизации, дома у меня не было, кочевал, — ответил метр.

— А в 1946 году?

— В 1946-м? Погодите, сейчас вспомню… Ах да! Жил против железнодорожной станции Нисиогикубо, рядом с банями. Снимал комнату у Нисида.

— А точного адреса не помните?

— Ну, что вы, конечно, не помню. Да разве это нужно для моей биографии?

— Нет, нет, это не обязательно. Благодарю вас, сенсей. Простите за беспокойство.

Микита поспешно положил трубку. Мы ликовали: наша цель была почти достигнута.

В этот же день Микита отправился в 1946 год разыскивать Дзиро Тангэ. Он довольно быстро нашел дом Нисида — грязное, полуразвалившееся здание, правда не пострадавшее от бомбежки. Соседи подтвердили, что на втором этаже действительно снимает комнату человек по имени Дзиро Тангэ. К сожалению, его не оказалось дома. Ждать Микита не мог: его время было на исходе.

В следующий раз отправился я. Мне повезло: художник был дома. Когда я постучал, дверь открыл очень бледный молодой человек с лихорадочно блестевшими глазами.

Я быстро осмотрел комнату. Посредине стола мольберт с недописанной картиной. Я мало что понял — какой-то темный клубок, абстракция. В углу было еще несколько картин небольшого размера. Прямо на циновке валялись котелок, духовка, ломтики батата, кожура от мандаринов.

— Чем могу служить? — спросил бледный молодой человек.

— Хочу купить ваши картины, — нарочито высокомерно ответил я.

Тангэ вспыхнул, потом снова побледнел.

— Мои картины не продаются! — отрезал он, изо всех сил стараясь ответить с таким же высокомерием. Но голос его звучал так слабо, что я едва разобрал слова. Бедняга совсем обессилел от голода.

— Вот еще! Буду я с тобой спорить! — сказал я и вытащил из-за пазухи толстую пачку десятииеновых ассигнаций. Ту самую, которую мы прятали на территории храма.

Я небрежно швырнул деньги на циновку. Он уставился на них почти безумным взглядом.

— Беру все картины. Идет?.. Ну, почему ты молчишь?

Тангэ колебался еще минуту. Потом едва заметно кивнул. Я успел прочитать в глубине его глаз и радость, и горькую печаль. Но мне было не до сантиментов — я занялся картинами. Вдруг молодой человек робко спросил:

— И эту вы тоже хотите взять?

— Разумеется.

— Но… она не закончена.

— Это не имеет значения!

Больше я не произнес ни слова. Картины были небольшого формата, они без труда поместятся в машине. Оставив совершенно растерянного Тангэ, я вышел на улицу.

Когда я вернулся, Микита пришел в полный восторг.

— Одна, две, три… — считал он картины, — шесть штук! Да это целое состояние!

— Если удастся попасть на два-три месяца позже, может быть, еще что-нибудь раздобудем…

— Не спеши и не жадничай! Нам и этих за глаза хватит. Видишь — и подписи есть, все в порядке. Жаль только, что вот эта картина незаконченная. Хотя, может быть, за нее еще дороже дадут…

На следующий день мы пошли к одному торговцу картинами. Наши сердца просто отяжелели от надежды.

И тут произошло что-то странное. Мы просто не верили своим ушам. Торговец сказал:

— Дзиро Тангэ? Первый раз слышу это имя. Это его картины? Придется вам обратиться к кому-нибудь другому. Мне очень жаль, но я занимаюсь только крупными художниками…

Сначала мы опешили, потом страшно возмутились, решив, что имеем дело с круглым идиотом. Пошли к другому. Результат был тот же: художника по имени Дзиро Тангэ не существует. Во всяком случае, в числе знаменитостей его нет.

Пришлось усвоить эту истину, хотя нам казалось, что все торговцы с ума посходили.

— Что же такое происходит?! — воскликнул я, теряясь в догадках.

— Не знаю, — раздраженно бросил Микита.

Он помолчал немного, потом очень серьезно сказал:

— Очевидно, мы слишком вмешались в прошлое. От этого и настоящее изменилось…

— Как так?

— Понимаешь, как только я увидел незаконченную картину Тангэ, она показалась мне очень знакомой. И вот сейчас я просто уверен, что это та самая картина, за которую он получил премию на выставке 1947 года. Но… раз мы ее взяли в 1946 году… Значит, он уже не мог представить ее на выставку и, следовательно, не получил никакой премии. И знаменитым не стал. Вот в чем дело…

— Ну да… Ведь я купил у него целых шесть картин, оставил ему кругленькую сумму. Да что говорить, мы просто облагодетельствовали этого доходягу Дзиро. Посмотрел бы ты на него он шатался от дистрофии! А с нашими деньгами парень наверняка ожил. Небось и еды накупил, и на краски хватило. Теперь ему только писать и писать. На сытый-то желудок и картины лучше получаются.

— А вот и нет! — хмуро пробормотал Микита. — В настоящем Дзиро Тангэ не существует. Тогда, в 1946 году, денежки-то к нему как с неба свалились. Запил он, наверно, на радостях. А вся его жизнь была в той, незаконченной картине… Теперь все. Пьянствует без просыпу, хлещет дрянь какую-нибудь, вроде самогона.

— И что же с ним случилось?

— А я почем знаю? Либо спился, либо с голоду помер… А может, и еще что-нибудь. Может, он не пропил деньги, а купил на них какую-нибудь лавчонку и теперь торгует мылом или спичками. Не знаю, не знаю… Ясно только одно: мы похоронили гениального художника.

— Что же нам теперь делать?

— Гм-м… — Хотелось бы еще несколько раз съездить в прошлое. Попасть бы в более позднее время и вернуть ему картины. Но возможно ли это? Я предчувствую, что наша машина времени вот-вот развалится. Это мне подсказывает мое подсознание.

— Но, может быть, ты построишь новую?

— Вряд ли получится. В последнее время я не вижу вообще никаких снов.

Микита замолчал, насупившись. Потом посмотрел мне в глаза и, чуть заметно усмехнувшись, сказал:

— А не лучше ли нам вернуться в психиатрическую больницу? Вместе, а? В одну палату…