Онлайн чтение книги Колодец с живой водой Water from My Heart
Глава 7

«Бертрам» Колина был шестидесятифутовой спортивно-рыболовной яхтой с тремя спальнями, двумя ванными комнатами, гостиной, кухней, капитанской рубкой и возвышающейся над ней смотровой башней из сверкающей нержавейки. Вся эта роскошь обошлась моему другу почти в миллион, но дело того стоило. К примеру, на задней палубе разместилось рыболовное кресло, два даунриггера[23]Дáунри́ ггер – устройство для заглубления рыболовной приманки. Представляет собой механизм, напоминающий лебедку с выносной стрелой, которая крепится к транцу или борту лодки., люк доступа в машинное отделение и еще осталось свободное место. Два турбодизельных двигателя «Катерпиллер» мощностью свыше тысячи лошадиных сил каждый разгоняли яхту до сорока узлов. Правда, на такой скорости они потребляли больше ста галлонов топлива в час, но, если не торопиться и идти с крейсерской скоростью двадцать пять – двадцать восемь узлов, расход солярки будет не таким уж большим: всего шестьдесят пять галлонов в час. Именно такой режим движения я и предпочел, чтобы, с одной стороны, сократить расходы на топливо, а с другой – иметь увеличенный запас хода.

Капитанская, или ходовая, рубка больше всего походила на кабину звездолета из «Звездного пути». Здесь все было под руками, не хватало только рычага перехода в подпространство. Оборудование было новым, дорогим, причем для пущей надежности основные узлы дублировались. Два комплекта контрольных приборов. Две радиостанции. Два радара. В единственном числе был только спутниковый телефон.

По прямой расстояние от Майами до Панамского канала составляет чуть больше одиннадцати сотен миль, но на пути находится Куба, которую при любых обстоятельствах лучше обойти стороной. Чтобы добраться от Панамского канала до Коста-Рики, нужно снова возвращаться на север, а это еще 250 миль вдоль побережья. На самолете из Майами можно добраться до Панамы за два часа. На яхте, идущей со скоростью тридцать узлов, этот путь занимает около пяти суток или даже больше, если погода неблагоприятна.

В Мексиканский залив я вошел, как только миновал Маратон. Ветер и волны в заливе обычно бывают не такими сильными, как в Атлантике, поэтому я и предпочел этот путь, который к тому же достаточно далеко уводил меня от берегов Кубы. Некоторое время я следовал курсом на юго-запад, а на широте Гаваны повернул на юг. Какое-то время спустя я стал отклоняться восточнее и в конце концов, оставив по левому борту Каймановы острова, зашел в Монтего-Бей на Ямайке, чтобы переночевать и пополнить запасы топлива. Строго говоря, солярки у меня на борту хватило бы на весь путь, но я решил, что запас карман не тянет, к тому же мне нужно было немного отдохнуть. На следующее утро, свежий и бодрый, я взял курс непосредственно на Панамский канал. Мне потребовалось почти два дня, чтобы пересечь Карибское море и войти в панамские территориальные воды. Переход утомил меня, поэтому я встал на якорь в укромной бухте, чтобы поспать хотя бы несколько часов. Наутро четвертого дня пути моя яхта вошла в пятидесятимильный Панамский канал. Шлюзование заняло почти восемь часов, после чего я наконец вышел в Тихий океан. Там я повернул на север и двинулся вдоль скалистого коста-риканского побережья.

Я не сомневался, что в первые дни Сэл будет настороже, и если я подберусь к нему слишком близко, то могу спугнуть. И тогда, как говорится, ищи-свищи. Парень заляжет на дно, и мы никогда его не найдем, если он сам этого не захочет. Вот почему я не стал торопиться. Мне хотелось дать Сэлу успокоиться и перевести дух, в надежде, что парень расслабится и будет уже не так осторожен. Хорошо зная Колина, я предвидел, что он не станет блокировать кредитку сына, так что денег у Сэла будет достаточно. Как и любой, кто зарабатывает продажей наркоты, мой друг не был ни хорошим человеком, ни хорошим отцом, но своих детей он любил по-настоящему, и я не сомневался, что Колин будет и дальше давать сыну деньги. Расплачиваясь за свои грехи. Искупая вину. Да и с чисто практической точки зрения – мы могли хоть как-то следить за перемещениями парня, только пока он пользовался кредиткой. Мне, правда, не очень нравилось, что благодаря этому Сэл мог по-прежнему «быть самим собой», то есть сорить деньгами направо и налево, однако это был единственный доступный нам способ хотя бы приблизительно определить его местонахождение.

С Колином я каждый день разговаривал по спутниковому телефону, справляясь о состоянии Марии. Врачи продолжали держать ее на успокоительных, давая организму отдохнуть, что, по идее, должно было обеспечить скорейшее заживление ран на лице и голове. Как сказал Колин, Шелли навещала девочку по нескольку раз в день. В целом моя бывшая подруга была довольна тем, как идет процесс выздоровления, хотя и предупреждала, что лицевой нерв, отвечающий за мимические движения, серьезно поврежден собачьими клыками. Шелли, правда, сделала все возможное, чтобы его восстановить, и все же она уже не раз говорила Колину и Маргерит: не исключено, что их дочь больше никогда не сможет улыбаться.

Четырехдневное морское путешествие, на протяжении которого я только и делал, что стоял за штурвалом да вглядывался в пустынную даль, прекрасно подходило для размышлений, и я действительно много думал. Мне не давал покоя вопрос: что́ я смогу предъявить Богу, когда придет время умирать? Что я оставлю на pемле после себя? Неужели только шрамы на лице разучившейся улыбаться девочки? Моя цель – найти Сэла – по-прежнему лежала где-то впереди, и, хотя я ни на мгновение не упускал ее из виду, своим мысленным взором я то и дело обращался назад. Моторная яхта оставляла за собой отчетливый кильватерный след, и я невольно подумал, что моя жизнь очень похожа на него: пена и буруны в настоящем, но чем дальше в прошлое, тем меньше становились поднятые винтами волны. Постепенно они и вовсе cглаживались на морской поверхности, таяли, словно их и не было. Никаких следов не оставалось на покойной океанской воде, словно я не проплывал здесь всего час назад. Как будто меня не существовало вовсе.

Как я ни ломал голову, выводы получались неутешительные. Моя жизнь представлялась мне пустой и бессмысленной. Я ничего не совершил и ничего не достиг. У меня не было ни работы, ни жены, ни семьи, и только один друг. Моя хижина на Бимини опустела и больше не казалась мне домом. Да я и сам стал как пустынный остров – на протяжении сорока лет я существовал отдельно от всего человечества, и до сих пор меня это устраивало. Я никому не давал заглянуть в свои карты и успешно избегал всего, что могло бы меня уязвить или ранить. Но теперь…

Море было спокойно, и я частенько поднимался на смотровую вышку, откуда было удобно наблюдать за стаями тунцов. Рыба меня не интересовала, и все же я часами просиживал в кресле на высоте двухэтажного дома, смотрел на сверкающий под солнцем океан и думал. Прямо по курсу выскакивали из воды летучие рыбы и, пролетев ярдов двести или триста, снова плюхались обратно, но я почти не обращал на них внимания. На моем левом запястье сверкали часы – подарок Шелли. Еще одно напоминание о прошлом, о тающей за кормой кильватерной струе.

Я не спешил. Берег топливо. Разглядывал пустынный горизонт. К полудню пятого дня плавания я заглушил двигатели и, пока «Бертрам» плавно покачивался на волнах, внимательно изучал в бинокль площадку возле бассейна в особняке Колина. Ведущие в дом двери были распахнуты настежь, портьеры развевались на сквозняке, а ветер доносил до меня звуки включенной на полную громкость музыки и горьковатый запах дыма – похоже, где-то на заднем дворе догорал забытый костер. В доме определенно кто-то побывал, но, хотя я наблюдал за берегом до самого вечера, ни одной живой души я так и не увидел.

Похоже, особняк был пуст.