Онлайн чтение книги Не плачь, моя леди Weep no More, my Lady
Куин

Я дочитываю письмо до конца, и в голове у меня возникает одна простая, но назойливая мысль: кто это «Любовь моя»? Надо спросить об этом Эстер, очень надо. Последняя строчка словно кричит, снова и снова повторяя: «…вы меня тогда видели? Вы нарочно хотели меня разозлить?»

Мне хочется спросить у Эстер: «Кто это – „вы“?»

Я выхожу в гостиную проверить, не вернулась ли она – может, вошла тихонько, пока я была в ее комнате. Я почти ожидаю увидеть ее на розовом диване – она в моих мыслях сидит по-турецки, как обычно, когда читает малышам в книжном магазине. Я представляю, как спрашиваю Эстер, протягивая ей письмо: «Кто это – „Любовь моя“?» В моих мыслях она сокрушенно смотрит на меня, когда я допытываюсь: «Кто он?»

В голове всплывают строчки из письма: «А может быть, все придумала она и нарочно оставила свет включенным, чтобы я все видела. В конце концов, она ведь победила!»

В мыслях я трясу Эстер за плечи и снова и снова спрашиваю: «Кто она такая? Кто она такая, Эстер?» – и вот на лице Эстер появляется раскаяние, и она начинает плакать.

Но нет. Я не могу так поступить с Эстер. Не вынесу, если она заплачет.

И все же я хочу знать: кто такая «она»?

Конечно, ничего не выходит, потому что, когда я выбегаю из комнаты Эстер, не застаю ее в гостиной. Ее там нет. Конечно, ее нет. Я одна в пустой квартире. Телевизор выключен, поэтому в квартире тихо, если не считать шипения в радиаторе. Все в гостиной напоминает об Эстер, особенно разрозненные предметы мебели, которые она приобрела до того, как с ней поселилась я: розовый диван, унылый металлический кофейный столик, ультрасовременное кресло в черную и белую клетку, диванные подушки болотного, желтого и синего цвета. И конечно, ворсистый коврик, который мы вместе притащили домой с какой-то дворовой распродажи в Саммердейле – мой единственный вклад в обстановку квартиры, если, конечно, не считать меня самой. Мы с этим ковром прошагали пешком не меньше трех кварталов, Эстер впереди, я сзади. Почему-то всю дорогу мы хохотали. Нам было смешно из-за того, какой он тяжеленный, из-за того, что он желтовато-зеленоватого цвета. Я думаю о стенах квартиры, ослепительно-белых, которые миссис Бадни строго-настрого запретила нам красить.

Миссис Бадни, восьмидесятидевятилетняя старая полька, которая живет в квартире под нами, – владелица нашей квартиры. В некрашеные стены вкручены многочисленные крючки для одежды, подсвечники и доска, на которой пишут мелом, – мы с Эстер оставляем на ней друг другу важные сообщения и короткие послания:

В очередной раз понимаю, как здесь одиноко. Как одиноко в квартире, если Эстер нет дома.

Я хватаю телефон, собираясь позвонить Бену, моему коллеге и другу. Бен – почти единственный человек, с которым я общаюсь на работе. С другими тоже приходится общаться, но только потому, что мне за это платят. С юристами, которые манят меня пальцами и приказывают отнести куда-нибудь документы или сделать копии, я разговариваю только по необходимости. Так надо. Это входит в мои служебные обязанности.

Но с Беном я разговариваю, потому что хочу. Кроме того, он мне нравится.

Потому что он милый.

А еще он очень хорош собой, ему двадцать три года, и он трудится референтом, как и я, хотя, в отличие от меня, позже в самом деле собирается поступать на юридический.

К сожалению, у Бена есть подружка. Они вместе учились в колледже, и она, как и он, готовится к поступлению на юридический факультет. Как только она получит диплом помощника юриста в Иллинойском университете в Чикаго, они вместе поступят на юридический факультет в Вашингтоне. Как романтично! Его подружку зовут Прия… Даже имя у нее необычное и красивое.

Никогда не видела Прию во плоти, зато видела множество фотографий, которые Бен хранит в своем крохотном отсеке на работе. На снимках Прия одна, вместе с Беном, с Беном и их общей собакой – подумать только! – одноглазым чихуахуа по имени Шанс (и если уж одноглазый пес не свидетельствует о том, какое у Бена доброе сердце, не знаю, какие еще нужны аргументы).

Отыскиваю номер Бена в списке исходящих вызовов, жму кнопку. Через пять гудков меня переключают на автоответчик. Бен записал простое, безыскусное и совершенно очаровательное сообщение. Его голос произносит: «Это Бен. Оставьте сообщение». Я готова снова и снова слушать эти слова хоть всю ночь. Но не слушаю. Как положено, после гудка оставляю ему довольно туманное послание.

– Привет, – говорю я, – это Куин. Мне нужно с тобой поговорить. Перезвони, хорошо?

Об исчезновении Эстер я не упоминаю. Глупо доверять такие сведения автоответчику; глупо и пошло. Важные вещи не предназначены для голосовой почты. Поверьте, я знаю, о чем говорю. В прошлом меня не раз вот так бросали – по телефону.

Я собираюсь ввести Бена в курс дела после того, как он мне перезвонит. Конечно, я догадываюсь, что Бен сейчас с Прией. Интересно, когда же он все-таки перезвонит? Вполне возможно, к тому моменту мои сведения уже устареют. Эстер наверняка скоро придет… правда, чем дальше, тем меньше я в этом уверена.

Я сижу на диване в полном одиночестве и слежу за тем, как квартира постепенно погружается во мрак. Ночь. Единственный источник света – уличный фонарь за окном нашей квартиры. На нашей улице совсем немного фонарей, и расставлены они нечасто. Наш маленький спальный квартал расположен слишком далеко от центра Чикаго, поэтому его освещают совсем не так ярко, как небоскреб Уиллис-Тауэр или шикарный отель Дональда Трампа. В темноте мне делается совсем не по себе. Где же Эстер?! Не поймите меня превратно, Эстер и раньше куда-то пропадала, но никогда еще, ни разу она не покидала меня на целый день, не сказав, куда идет и когда вернется. Никогда раньше она не вылезала в окно по пожарной лестнице и не исчезала среди ночи. Я смотрю на настенные часы, и до меня доходит: прошло целых двенадцать часов с тех пор, как я проснулась от верещания ее будильника. А ее все нет.

Я начинаю беспокоиться. Что, если с Эстер что-то случилось… что-то плохое?

Кому бы еще позвонить? Нет, не Бену, конечно, а в полицию. Может, надо позвонить в полицию?

Мысли в голове набегают друг на друга. «Позвони…» – «Не звони». Как будто я гадаю на ромашке. «Любит – не любит»… И все же я решаю позвонить. Набираю 311, альтернативный номер, по которому можно сообщать о важных ситуациях, не требующих срочного вмешательства экстренных служб. Пока что, по-моему, срочного вмешательства пожарных, скорой и полиции не требуется. Мне очень хочется верить, что дело не срочное. Отвечает женщина-диспетчер; живо представляю, как она сидит за столом в наушниках и поправляет прическу.

По просьбе диспетчера излагаю суть дела.

– У меня соседка пропала, – говорю я и сообщаю необычные подробности: открытое среди ночи окно, оторванная москитная сетка, пожарная лестница.

Диспетчер слушает, не перебивая, но потом не слишком дружелюбно интересуется:

– Вы уже обзвонили ближайшие больницы?

– Нет, – отвечаю я, внезапно чувствуя себя полной дурой. – Мне не пришло это в голову… Ну да, я не могла даже помыслить о том, что Эстер могла пострадать.

– Обычно все начинают поиски именно с больниц. – Судя по ее тону, я напрасно первым делом набрала номер ее службы. – Вы звонили родственникам соседки? Друзьям? – продолжает она, и я молча качаю головой.

Никому я не звонила. Точнее, я звонила Бену, то есть все-таки сделала один шаг в нужном направлении. А родственникам Эстер я, разумеется, не позвонила – если уж на то пошло, я не знаю их номер и понятия не имею, как его найти. Я даже не знаю, как зовут ее родителей; для меня они просто мистер и миссис Вон – если, конечно, у них такая же фамилия, как у Эстер. Скорее всего, на свете не один десяток тысяч людей по фамилии Вон. Кроме того, я давно поняла, что Эстер не стремится поддерживать отношения со своими родителями. И рассказывать о них не любит. Насколько я понимаю, отца у нее нет – он умер или ушел. А с матерью они давно стали друг другу чужими. Откуда мне известны такие подробности? Моя мать постоянно шлет мне по почте посылки со всякими мелочами, а иногда является ко мне в гости без предупреждения. А мать Эстер не заходила ни разу, даже для того, чтобы познакомиться со мной или под предлогом, что «она просто проходила мимо». Когда я спросила у Эстер о ее семье, она ответила, что не желает обсуждать эту тему. Больше я никаких вопросов не задавала. Однажды ей по почте пришло письмо; Эстер четыре дня не забирала конверт с кухонного стола, а потом, не вскрывая, выкинула в мусор.

– У вас есть основания подозревать, что она пропала при подозрительных обстоятельствах? – спрашивает диспетчер, и я отвечаю:

– Нет.

– Может, ваша соседка чем-то больна и у пропавшей угрожающее жизни состояние? – спрашивает она, и я снова отвечаю:

– Нет.

Голос у диспетчера отстраненный, недружелюбный, как будто ей все равно. Возможно, так и есть, но хочется верить, что диспетчер службы экстренной или неотложной помощи сохраняет хотя бы каплю сочувствия. У меня язык чешется что-нибудь соврать, например, что у Эстер диабет, а инсулин остался дома или что у нее астма, а ингалятор она с собой не взяла. Тогда, возможно, тетка-диспетчер и озаботится. Может быть, надо было сказать ей, что оконную сетку разрезали? Или разбили стекло. Что на полу лужа крови – ее так много, что Эстер, похоже, совсем обессилела… После таких слов меня, скорее всего, переключат на службу спасения, так как подобные обстоятельства явно тянут на экстренный случай. А может быть, диспетчер намекает, что с Эстер все в порядке? Мою догадку подтверждают ее следующие слова:

– Почти семьдесят процентов пропавших уходят по собственной воле и в течение двух-трех суток возвращаются, также добровольно. Конечно, если хотите, приходите в полицейское управление и пишите заявление о пропаже без вести. Правда, полиция обычно не слишком торопится, если речь идет о взрослых, совершеннолетних людях. Если нет подозрительных обстоятельств, скорее всего, следствие не открывают. Любой может исчезнуть, если возникает такое желание, законом это не запрещено. Если вы заявите о пропаже, вашу соседку поместят в базу данных пропавших без вести и по делу начнут следствие… – Помолчав, она спрашивает: – Ваша соседка пьет, принимает наркотики? – Я быстро качаю головой и два раза отвечаю: «Нет». Конечно, время от времени Эстер выпивает бокал «Маргариты» или «Дайкири», но она не алкоголичка, ничего подобного.

Потом диспетчер спрашивает о психическом состоянии Эстер – нет ли у нее депрессии? Я живо представляю себе добрую улыбку Эстер и думаю: нет, не может быть. У нее такое невозможно.

– Нет, – тут же отвечаю я. – Конечно нет.

– Вы с ней не ссорились? – спрашивает диспетчер, и я понимаю: она намекает на то, что я сама каким-то образом причинила вред Эстер. Ссорились ли мы с Эстер? Конечно нет. Но вот вопрос: как Эстер вчера отнеслась к тому, что я пошла в бар без нее? Она ведь сама просила меня идти… Повторяю, она сама просила, чтобы я ушла. Вот что она сказала: «Куин, я только испорчу тебе настроение… Иди без меня, тебе будет веселее». Вот ее точные слова. С чего же ей на меня злиться?

– Нет, мы не ссорились, – говорю я, и диспетчер предлагает мне два варианта: либо пойти в полицейское управление и заявить о том, что Эстер пропала без вести, либо подождать.

Мне становится не по себе; я понимаю, что звонила напрасно. Конечно, я подожду! Меньше всего мне сейчас хочется объясняться со следователем и чувствовать себя полной дурой в присутствии других. Такого опыта у меня и без того хватает.

Пожалуй, для начала обзвоню больницы и попробую отыскать родителей Эстер. Потом, наверное, перезвонит Бен. Если повезет, Эстер сама вернется домой. Диспетчер говорила – от двух до трех суток? От сорока восьми до семидесяти двух часов… Мысленно представляю себе, как два или три дня жду возвращения Эстер. Выдержу ли?

Я нажимаю отбой и жду, когда же перезвонит Бен. «Прошу тебя, Бен, – думаю я. – Пожалуйста, перезвони». Но Бен не перезванивает. Открываю поисковик, ищу сайты ближайших больниц. Начинаю с ближайшей больницы методистов. Звоню в справочную: не привозили ли к ним Эстер? Я называю ее имя и фамилию, а также приметы – колорированные волосы, разные глаза, добрая улыбка… У Эстер такое лицо, что, если его увидишь один раз, то уже не забудешь. Но ни в больнице методистов, ни в больнице Вейсса, ни в других лечебных учреждениях ее нет. Слушая очередной бесстрастный ответ, я все больше теряю надежду.

Я чувствую себя одинокой и потерянной, как вдруг слышу рингтон. Звонит не мой мобильник, а мобильник Эстер. Она поставила себе какой-то хит из «Биллборда» восьмидесятых годов прошлого века; теперь такое уже никто не слушает. Рингтон Эстер. Телефон Эстер… Эстер нет, так почему ее телефон дома?! Я вскакиваю и бегу его искать.