Онлайн чтение книги За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные Beyond Words: What Animals Think and Feel
Слова, слова, слова

У саванных слонов есть особый сигнал тревоги, который, очевидно, значит на их языке: «Пчелы!» От жужжащих в воздухе пчел они улепетывают, отчаянно крича и мотая головами. И такой же бег с мотанием на ходу головой начинается, если слону включить запись крика их соплеменников, удирающих от пчел. Пленка с криками людей никакого мотания головой не вызывает, то есть эта реакция у слонов исключительно на пчел – они пытаются увернуться от злобных тварей, норовящих забраться в нос и уши. Питомцы американских зоопарков, в жизни не сталкивавшиеся с дикими африканскими медоносными пчелами (а их не зря прозвали «пчелы-убийцы»), эти сигналы игнорируют. В Африке взрослые особи реагируют на сигнал непосредственно, а слонята и молодняк – опосредованно: наблюдают за реакцией старших и копируют ее.

– Слоненок видит, что мать воспринимает пчел как опасность, – объясняла Люси Кинг, – и запоминает это. Так происходит обучение.

Моя знакомая рассказывала, как импалы – чернопятые антилопы – разбегались, заслышав вопли слонов, которыми те вспугивали стаю диких собак. Ее проводник подчеркнул, что импалы никогда не убегают, если слоны кричат из-за слонов или людей. Очевидно, в тот момент они кричали что-то определенное, и импалы это поняли.

Новорожденные слонята урчат, но для удовлетворения или негодования у них есть два совершенно разных «слова»: когда им хорошо, урчание звучит как «аауурррр», а если слоненок обижен – потому что отпихнули, поддали ногой или бивнем или не дают добраться до материнской груди, – он сердито ворчит: «барррооо». Иногда особое урчание матери оказывает на разгулявшегося отпрыска мгновенное действие, и он как шелковый возвращается к ней под бочок. Можно предположить, что мать сказала: «А ну быстро сюда».

Взаимодействие слонов говорит о том, что они понимают речь друг друга, не важно, говорят ли они о чем-то сугубо конкретном (сигнал «в путь!») или же происходит передача эмоционального состояния, для чего обыкновенно служит тон голоса («Сколько вас можно ждать? В путь!»). Иногда значение сказанного зависит от контекста. Поскольку слушатель в этот контекст тоже погружен, он понимает смысл.

В человеческой речи много тоже зависит от контекста и эмоционального состояния. Простое «эй!» можно произнести дружелюбно, а можно резко, и сразу будет понятно, что имеется в виду: дружеское приветствие или угроза, предупреждение. Так и слон: трубя, он, по сути дела, кричит остальным: «Эй!», а уж с какой интонацией – другой вопрос.

Значение конкретизируется намерениями трубящего и считывается опытным слушателем. Этими процессами кодирования-декодирования ведает их похожий на буханку хлеба головной мозг, в котором четыре с половиной килограмма живого веса.

До 1967 года никто и не подозревал, что крики широко распространенных так называемых эфиопских мартышек-верветок обладают конкретным значением. Иначе говоря, это слова. Если поблизости замечен опасный представитель семейства кошачьих – леопард, – раздается вопль, и вся стая мигом оказывается на вершине дерева. Если в небе парит боевой орел, самый крупный пернатый хищник Африки, или не менее могучий орел венценосный, двусложный призыв бдительной мартышки заставляет остальных либо посмотреть на небо, либо спрятаться в густом подлеске – но не карабкаться вверх по деревьям.

Причем птиц в небе обезьяны различают не хуже орнитологов: черногрудый змееяд или белоспинный африканский гриф, в рацион которых верветки не входят, их совершенно не пугают. Стоит мартышке углядеть ядовитую змею, и она заходится в щелканье[28]Этот звук настолько характерен, что для его обозначения в английском языке существует особое звукоподражательное слово – chuttering , – а словарь предлагает единственный вариант значения: «сигнал опасности, который при виде змеи издают верветки».: заслышав его, другие верветки встают на задние лапы и внимательно высматривают притаившуюся в траве гадину. В совокупном лексиконе верветок Амбосели существуют специальные слова, которые значат: «леопард», «орел», «змея», «бабуин», «другой хищник», «незнакомый человек», «доминантная макака», «подчиненная макака», «следи за другой макакой» и «вижу стаю конкурентов». Детеныши в возрасте до шести-семи месяцев не всегда умеют правильно реагировать, например по сигналу «орел» лезут на дерево вместо того, чтобы прятаться в траве. Верветки младше двух лет могут заорать: «Орел!», приняв за него безвредную птицу, или «Леопард!», хотя рядом кошачье размером поменьше. Правильного произношения они достигают на полпути к пубертатному периоду – совсем как люди.

У некоторых видов обезьян существуют особые сигналы тревоги, связанные с разными угрозами. Обезьяны-прыгуны, большие белоносые мартышки, колобусы и некоторые другие подают сигналы в определенном порядке, что несет дополнительную информацию. (Удивительнее всего, что та же особенность присуща некоторым птичкам-невеличкам типа золотокрылого пеночкового певуна, зарянки и еще каким-нибудь пернатым.)

Мартышки Кемпбелла обладают одной из самых сложных в животном мире систем звуков, в которой можно усмотреть зачатки синтаксического строя – то есть изменение их порядка приводит к изменению смысла. Таким образом они могут сообщить сородичам о приближении хищника: действительно ли они его видят или только слышат. Если угроза далеко, сигнал тревоги начинается со своеобразного обстоятельства места – басовитого «бу-у-ум!», что означает: «Вдалеке леопард. Всем приготовиться». Если интрады нет, тот же сигнал значит: «Леопард! Спасайтесь!» Мартышки Кемпбелла оповещают стаю о приближении леопарда тремя звуковыми последовательностями, а для венценосного орла их целых четыре. Мартышки диана не могут позволить себе роскошь языкового барьера, так что им пришлось научиться распознавать сигналы мартышек Кемпбелла – слишком уж много поставлено на карту.

Гиббоны, малые человекообразные обезьяны, обитающие в Юго-Восточной Азии, включают в свои песни как минимум семь различных сигналов. Громкие звуки песен отпугивают конкурентов, привлекают партнера и оповещают об угрозе со стороны хищников. Шимпанзе в зависимости от ситуации используют до девяноста различных звуковых комбинаций, которые дополняют тем, что барабанят по бревнам. Самочье пыхтенье плюс гиканье может оповещать присутствующих о ее появлении, но при финальном подходе к альфа-самцу она заговорит по-иному: ее пыхтенье плюс хрюканье будет означать: «Мое почтение, я готова». Одному шимпанзе досталось от другого – жертва будет «страдать на публику», особенно если где-то в звуковой досягаемости бродит более высокая по социальной иерархии особь, которая вмешается и отгонит обидчика.

Вспоминаю одно утро на карибском острове Тринидад, в Центре природы Аса Райт, куда мы приехали с женой. Знакомый натуралист рассказал нам про птичку под названием момот, которая подавала сигналы опасности при приближении змеи. Очень скоро мы сами обнаружили этого переполошенного момота – он заприметил в кроне дерева удава Кука. Щебечущая птица вилась вокруг змеи и время от времени покалывала ее клювом. Остальные члены стаи мигом поняли, в чем дело, и тоже подняли галдеж, так что лазутчик, лишенный преимущества внезапности, не смог застать их врасплох. Если у момотовых существует специальное слово «змея», то, может, это все-таки не исключение, а правило? Добавлю, что у зеленого амазона Тико, о котором уже шла речь, имелись разные звуковые сигналы для обозначения ястреба, человека, кошки или собаки во дворе. Его хозяйка, орнитолог Джоанна Бергер, рассказывала мне, что по его крику не глядя понимала, в чем дело.

Два слона, подходя друг к другу, издают в знак приветствия короткое негромкое урчание. Когда служители обращаются к осиротевшему слоненку по имени, то он зачастую отвечает таким же приветственным урчанием (заметьте, служитель при этом обращается к слону на английском, а тот реагирует на слоновьем). По мнению исследователей, это ориентировочно можно перевести как «Привет, хорошо, что мы снова вместе» или «Ты для меня важен».

Если взять эту фразу на английском ( You are important to me) и поменять местами первое и второе слова, у нас получится не утверждение, а вопрос: Are you important to me? – то есть от изменения порядка слов меняется смысл. «Сила примера» – совсем не то же самое, что «пример силы». Меняются синтаксические связи между словами. Многие специалисты по теории коммуникации считают наличие синтаксиса характерным признаком истинного языка. Думаю, они знают, что говорят.

Луис Херман, знаменитый исследователь языка дельфинов, проводил свои эксперименты в дельфинарии на Гавайях. Он выяснил, что содержащиеся в неволе дельфины понимают разницу между вербальными командами «Возьми обруч у Джона и передай его Сьюзен» и «Возьми обруч у Сьюзен и передай его Джону». Им доступны изменения в синтаксических связях.

Чего в языке животных нет – и это мы можем утверждать со всей уверенностью, – так это сложного синтаксиса. Сложный синтаксис характерен для человеческого языка. Дельфины, обитающие в дикой природе, в общении друг с другом используют рудиментарный синтаксис. Некоторые человекообразные – например, бонобо – могут перенимать синтаксис человеческого языка.

Это означает поразительную вещь: получается, что эти создания, находясь в неволе, способны в уме оперировать некоторыми синтаксическими связями и соответственно реагировать на информацию. Инструкторы «скармливают» им ее и получают ответ в форме, доступной для человеческого восприятия. То есть животные обладают способностями настолько сходными с нашими, что мы понимаем друг друга.

Мне не очень ясно, почему при таком интеллектуальном потенциале мозг животных не пользуется синтаксисом в условиях дикой природы. И если уж совсем без обиняков: ни одно животное не смогло бы усвоить рудиментарный синтаксис при общении с человеком, если бы не использовало его при общении с себе подобными. Судя по всему, мы про них далеко не все знаем.

Очень может быть, что животные пользуются синтаксисом непривычным для нас способом, в иной, невербальной его форме. Например, они способны, не издавая ни звука, соотносить себя с противником: «Если я на тебя нападу, победа за мной» или «Если ты на меня нападешь, победа твоя» и тому подобное. Разница между «Я тебя сожру, потому что я больше» и «Ты меня сожрешь, потому что ты больше» доступна даже рыбе. В сообществах со сложной социальной структурой, когда статус особи зависит от опыта и возраста, синтаксис может присутствовать при оценке бытовых ситуаций: «Я могу доминировать над ней, но он может доминировать надо мной». Любое взаимодействие между членами подобных групп происходит исключительно на основе правильного сопоставления особи себя с другими.

Только представьте себе, какое количество рисков и выгод от той или иной социальной стратегии или расстановки сил слониха или шимпанзе оценивает за десятки лет жизни! При этом важно не просто думать, что ты делаешь. Этого мало. Надо всякий раз просчитывать вероятность выхода из ситуации победителем, а для этого мозг должен быть способен на мысленные «рокировки» участников, на прокручивание в уме разнообразных вариантов развития и их возможных результатов. Демонстрируют ли эти оценки и расчеты некий синтаксис выживания? Можно ли считать, что по тому же принципу животное при общении с человеком видит, как «рокировки» слов в сказанных нами предложениях приводят к переменам во взаимоотношениях? Вполне вероятно, но лично у меня ответа нет.

Принято считать, что у слонов синтаксис отсутствует. А вот Джойс Пул утверждает, что чередование разнообразных трубных звуков с урчанием различного типа «можно рассматривать как рудиментарную форму синтаксиса». Эти самые трубные звуки (у слонов есть все, кроме диксиленда) призваны выразить экспрессию и важность происходящего для конкретных особей. Если под синтаксисом понимать функциональные связи слов друг с другом, то речевую ситуацию или контекст можно считать некоей формой синтаксиса; смысл будет зависеть от позиции особи по отношению к другим слонам. Когда собака царапает дверь, хозяин не ждет, чтобы она разразилась пространным монологом о своем желании. Важно знать, туда она хочет или оттуда. Вот и весь синтаксис.

Напрашивается вывод: люди говорят предложениями, животным достаточно словосочетаний. Многословное высказывание «Я бы хотел погулять вокруг пруда. Там мы встретим других собак» можно свести к трем ключевым словам (или хэштегам): гулять, пруд, собаки. А можно вообще обойтись без слов, просто пару раз ткнуться носом в дверь и повилять хвостом. Цель коммуникации при этом все равно будет достигнута, пусть и разными способами, хоть со словами, хоть без, но результат будет один. Тысячи живых существ в жизненных ситуациях, требующих мгновенной реакции, участвуют в коммуникационных актах, не прибегая для этого ни к причастиям, ни к деепричастиям, и прекрасно себя ощущают.

Человек от природы говорун, но многое из нашей неуемной болтовни можно урезать (этот глагол особенно любит мой редактор) и сказать короче. Разве нас так часто посещают мысли, которые стоило бы сохранить в памяти? Разве большинство наших разговоров не сводится к обмену такими банальностями, что ради них вообще не стоило бы рта раскрывать? Подумайте, какое количество слов мы тратим впустую! По мосткам через бурлящие водовороты пустословия можно перебраться только с помощью профессионала. Бомбы и копья оказываются доходчивее слов. Миллионы слов бессильны заполнить пропасть, разверзшуюся между людьми из-за этнических, идеологических, религиозных разногласий и несправедливости, – вспомните об Организации Объединенных Наций, переговорах по климату или очередном «мирном урегулировании».

А теперь подумайте о любви, о том, что для самого важного достаточно улыбки, прикосновения кончиков пальцев, распахнутых объятий. Нужны не синтаксически организованные высказывания, а искреннее намерение, не нуждающееся в словах.

Язык животных мы осваивать не спешим. Нам достаточно, что собака «лает» или «скулит» – а ведь это не более информативно, чем сказать про человека, что он «говорит» или «кричит», и поставить на этом точку. Но каждый из нас слышит разницу, когда собака лает перед закрытой дверью, потому что просит, чтобы ее выпустили, или когда она лает на незнакомого человека по другую сторону двери. Даже с нашим слухом по высоте лая, его особенностям и громкости становится понятно, что собака в этих ситуациях хочет сообщить разные вещи. Собака посылает нам осознанное сообщение, и мы его принимаем. Сидя в своем кабинете, я по лаю Джуда и Чули во дворе могу сказать, облаивают ли они просто прохожего, прохожего с собакой, рассыльного, белку на дереве, друг друга в процессе игры или друг друга, но уже в процессе дружеской потасовки.

Но если собак мы хоть как-то слышим, по отношению к голосам других животных нам явно медведь на ухо наступил. Вся широта их голосового диапазона покрывается тремя универсальными словами – «лай», «урчание», «вой», – которые, как все универсальное, на практике не выдерживают никакой критики, и мы с грехом пополам разбираемся со своим пониманием их выражения собственных намерений.

Рассмотрим для примера общение между двумя слонихами или между двумя сближающимися группами. От одной из сторон поступает «призыв к контакту»; этот сигнал можно перевести как «Я тут, а где вы?». Адресат в ответ резко вдергивает голову и издает раскатистое урчание, означающее: «Это я, я тут». У инициатора общения напряженная поза меняется на более спокойную, как будто слониха-матриарх в этот момент думает: «Ах, вот ты где, голубушка». Бывает, она снова подает голос, словно посылает собеседнице своеобразное «уведомление о вручении». Находящиеся с ней рядом члены семьи могут по пути присоединиться к перекличке, которая будет продолжаться часами, пока семьи не сойдутся.

Но вот наконец этот миг настал: разговор вспыхивает, монотонный обмен сигналами сменяется громким приветственным урчанием, которое раздается со всех сторон, словно собеседники перебивают друг друга. Потом беседа переходит в новое русло, урчание становится тише, его ритм и структура меняются. Эта фаза длится продолжительное время.

Если речь слонов лишена сложного синтаксиса, то в наличии лексического запаса сомневаться не приходится. У слонов в обороте коммуникационный инструментарий, состоящий из десятков жестов и звуков в разнообразных сочетаниях. Но почему мы до сих пор так и не научились понимать их? Изучение коммуникации животных началось сравнительно недавно, это все еще лишь попытки, так что у горстки специалистов по общению слонов было совсем немного времени для работы.

Возможно ли, чтобы за свой долгий век слоны овладевали богатейшим арсеналом сложных звуков, которые при этом либо вообще лишены смысла, либо их смысл или значение носят сугубо окказиональный характер? Очень сомнительно. Значение этих звуков, даже ограниченное, особям вполне понятно. От их понимания зависят вопросы жизни и смерти. Иначе набор жестов и звуковая палитра не отличались бы такой изощренностью.

Слоны наделены мистической способностью общаться, находясь на очень больших расстояниях друг от друга, и никто пока так и не понял, как им это удается. Даже если основная часть этого общения лежит в инфразвуковом диапазоне, недоступном для человеческого уха, оно все равно обладает изрядной громкостью (сто пятнадцать децибелов, то есть громкость почти как на рок-концерте, где она сто двадцать децибелов). По идее благодаря такой громкости они могут слышать голоса друг друга на расстоянии десяти километров. Известно, что в подошвенной части ног у слонов есть специальные нервные рецепторы под названием пластинчатые тельца или тельца Пачини, с помощью которых они могут улавливать звуковые колебания, распространяющиеся в почве. Но возможно, у них есть и другие способы передачи голосовой информации на б о льшие расстояния? Может, существует система ретрансляции сигнала, подобная «барабанному телеграфу»?

Мы знаем массу историй, не имеющих пока логического объяснения. Например, в частном заповеднике на территории Зимбабве спокойно жили себе около восьмидесяти слонов, которых персонал знал наперечет. В основном они бродили вокруг искусственных водоемов неподалеку от гостевого домика. В это время в крупнейшем заповеднике Зимбабве, Национальном парке Хванге, находящемся за сто пятьдесят километров, администрация приняла решение о сокращении поголовья слонов путем отстрела. Животных предстояло выбраковывать сотнями. Их предполагалось вертолетами гнать на снайперов, которые бы расстреливали целые семьи. В день, когда началась эта бойня, добродушные слоны из частного заповедника, обычно прогуливавшиеся вокруг гостевого домика, внезапно исчезли. Через несколько дней их обнаружили сбившимися в кучу в самом дальнем от Хванге углу заповедника. Они прятались в лесной чаще. «Слоны способны воспринимать сигналы бедствия на огромном расстоянии от источника и всегда знают, когда кого-то из сородичей убивают», – пишет Синтия Мосс. Многие ученые подтверждают: в тот момент, когда слонов убивают, остальные члены популяции узнают об этом. Но как же это происходит?

Когда от сердечного приступа скончался знаменитый южноафриканский специалист по охране окружающей среды Энтони Лоуренс, больше двух десятков слонов, которых он спас и приветил в своем частном заповеднике, разбившись на две группы, два дня подряд стекались к его дому и еще два дня прощались с ним. Слоны пришли туда специально, до того они не появлялись в окрестностях в течение года. Мы уже говорили, что слоны оплакивают мертвых. Но тут умер не слон, а человек. И каким образом находившиеся в двенадцати часах пути животные смогли узнать, что сердце их друга и заступника перестало биться? Уму непостижимо. Все это так похоже на сказку, что присущий мне скептицизм заставляет спросить: а все ли здесь правда? Может, есть более объективные доказательства?