Онлайн чтение книги Зеркало наших печалей Miroir de nos peines
9

– Конечно…

У шестидесятилетнего начальника цензурного комитета было кукольное лицо с капризным изгибом губ, придававшим ему обиженно-расстроенный вид. Впрочем, обида была ни при чем: на этого человека давили усталость и груз ответственности. Управлять министерством, а это пятьсот пятьдесят цензоров, в большинстве своем – выпускники Эколь Нормаль, кандидаты наук, преподаватели, офицеры и дипломаты, – было очень непросто. Человек, попавший в отель «Континенталь», больше похожий на муравейник, чем на гостиницу, сразу понимал, что круги под глазами у этого человека появились не из-за сварливого характера супруги или превышения нормы принятого накануне горячительного.

– Мсье Сёдес[30] Сёдес, Жорж (1886–1969) – французский археолог и историк, специалист по Юго-Восточной Азии. В 1929–1946 гг. работал директором Французского института Дальнего Востока в Ханое., – задумчиво произнес он, – мы встречались несколько раз… Замечательная личность!

Сидевший напротив молодой человек почтительно кивнул. Его взгляд за толстыми стеклами круглых очков казался странно ускользающим, как у всех рассеянных людей. Чиновник часто видел подобное застенчивое и одновременно нетерпеливое выражение лица у интеллектуалов, занятых решением проблемы в какой-нибудь сложной дисциплине, например в восточных языках. На его столе лежало письмо из Французского института Дальнего Востока в Ханое, подписанное директором Жоржем Сёдесом, горячо рекомендовавшим своего ученика как человека серьезного и бесконечно ответственного.

– Вы говорите на вьетнамском и кхмерском…

Дезире степенно кивнул и добавил:

– Еще я прилично владею тайским и джарайи[31]Язык джарайи относится к малайско-полинезийской ветви австронезийской языковой семьи..

– Прекрасно, прекрасно…

Чиновник выглядел разочарованным.

– Проблема, молодой человек, не в Востоке, тут у нас все в порядке. Один преподаватель восточных языков – он теперь работает здесь – привел себе в помощь трех учеников. Так что в этом секторе полный комплект.

Дезире часто заморгал – да, он понимает, конечно, ничего не поделаешь…

– Проблема возникла с Турцией – у нас всего один специалист со знанием турецкого, и его забрало к себе Министерство промышленности и торговли.

Лицо Дезире просветлело.

– Возможно, я сумею быть вам полезен…

Собеседник изумленно воззрился на него.

– Мой отец, – начал объяснять молодой человек, – был секретарем миссии, и все детство я провел в Измире.

– И вы… говорите по-турецки?

Дезире подавил застенчивый смешок и ответил с притворной застенчивостью:

– Мехмета Эфенди Пехлевана я вряд ли переведу, но с газетами, выходящими в Стамбуле и Анкаре, справлюсь…

– Великолепно!

Главный цензор, даже приложив все свое старание, не нашел бы в энциклопедии турецкого поэта, придуманного Дезире, но он и не собирался что-либо проверять, так был благодарен Провидению за удачу.

Секретарь повел Дезире по лабиринтам роскошного отеля на улице Скриба, где в четырехстах номерах обретались команды цензоров.

На прощание чиновник поинтересовался:

– По какой причине вас признали негодным к строевой службе?

Дезире с огорченным видом указал на свои очки.

По реквизированному дворцу ходили мужчины в костюмах, военные в форме, деловитые студенты, секретари со стопками папок, светские дамы, но понять, кто чем занят, было непросто. Вопили парламентарии, журналисты искали «ответственное лицо», спорили юристы, судебные исполнители «бороздили» отель, позвякивая золочеными цепями, профессора строили теории, в холле какой-то театральный актер долго требовал ответа на вопрос, которого никто не слышал, а потом исчез, будто испарился. Поражало количество лиц «с протекцией» и отпрысков хороших семей. Все и каждый жаждали внедриться в этот воинственный республиканский караван-сарай, которым сначала управлял знаменитый драматург, произносивший непонятные речи, потом профессор истории, присланный из Национальной библиотеки, за которым надзирал бывший «злобный цензор» из Министерства информации. «Континенталь» напоминал светский бордель и как магнит притягивал к себе интеллектуалов, женщин, уклонистов, студентов. И авантюристов. Дезире мгновенно почувствовал, что он на своем месте.

– С турецкой прессой вам придется повозиться, молодой человек, нужно ликвидировать завалы…

– Я постараюсь нагнать, господин директор.

Секретарь оставил Дезире на пороге комнаты, такой тесной, что и профан сообразил бы, сколь малое значение правительство придает отношениям с Турцией. Стоявший в центре стол был завален газетами и журналами, чьи названия Дезире не смог бы прочесть. Впрочем, его это нимало не волновало.

Он пролистал каждую, некоторые смял, кое-что вырезал и отправился в архив, где разжился французскими ежедневными газетами за последние несколько недель и составил список данных о Франции и союзниках, якобы почерпнутых из турецкой прессы.

Уверенный, что никому не придет в голову сравнить его произведение с нотами или коммюнике посольств о богом забытой дыре, списав несколько фраз-подводок из франко-турецкого словаря 1896 года, он начал строчить восторженное заключение, объясняя, что турецкий нейтралитет является предметом борьбы между движением Merkezsol («Левый центризм»), основанным новым лидером Нури Вехфиком, и прозападным меньшинством Ilimli sağ («Научное право»). Чего в действительности добивались главные действующие лица, придуманные Дезире, не смог бы определить самый проницательный аналитик, но общий тон первого опуса был призван успокоить читателей: «Прихожая Востока и Запада, Турция могла бы вызвать у нас тревогу, ввяжись она в европейский конфликт, однако, как доказывает внимательное прочтение турецкой прессы, влияние Франции на эту страну не ослабевает. Две оппонирующие друг другу группировки питают к нам самые лучшие чувства. Франция найдет искреннего, надежного и сильного союзника на родине османского писателя-суфия Мухьи Гюльшени и первого президента Турецкой республики Мустафы Кемаля Ататюрка».

– Блестяще.

Руководитель службы был очень доволен, хотя прочел только заключение, призванное развеять страхи и успокоить население.

Турецкие газеты попадали в Париж нерегулярно, и Дезире проводил большую часть рабочего дня в коридорах. Обитатели «Континенталя» привыкли видеть его бродящим между гигантскими колоннами розового мрамора, на лестнице и в перистиле. Высокий молодой человек, робкий и замкнутый, нервно моргал, здороваясь и прощаясь, и выглядел таким неловким, что вызывал у мужчин насмешку, женщины же находили его трогательным.

– Вы-то мне и нужны!

Главный цензор все больше напоминал шеф-повара, озабоченного притоком едоков. Цензурировалось все: радио, кино, реклама, театр, фотографии, книги, песни, докторские диссертации, отчеты общих собраний акционеров. Работы было невпроворот, и бедняга не знал, за что хвататься в первую очередь.

– Идемте, мне нужен человек на телефоне.

Служба телефонной цензуры располагалась в апартаментах на последнем этаже, сотрудники сидели в наушниках, слушая и прерывая разговоры солдат, звонивших домой из казарм, журналистов, общающихся с редакторами, и вообще все контакты, при которых могли быть разглашены секретные сведения. Контролю подлежало все, никто толком не знал, что делать, задача была необъятная.

Дезире выдали сборник толщиной в руку, где были собраны все «запретные» сюжеты – от перемещений генерала Гамелена до прогноза погоды на день, от информации о ценах на продукты до пацифистских выступлений. Все, что могло бы оказаться полезным врагу или подорвать моральный дух французов, подлежало жесткой цензуре.

Дебютом Дезире стал разговор рядового второго класса из Витри-ле-Франсуа с невестой.

– У тебя все в порядке, дорогой? – начала она.

– Тише, тише, тише! – прервал девушку Дезире. – Никаких упоминаний морального духа наших войск.

Она растерялась, помолчала и задала следующий вопрос:

– Ну погода хоть хорошая?

– Тсс-тсс-тсс, – вмешался Дезире. – О метеоданных говорить тоже не следует.

Последовала долгая пауза.

– Дорогая…

Солдат замолчал, ожидая, что его заставят замолчать, не дождался и продолжил:

– Что там у нас со сбором винограда?

– Ш-ш-ш… Французское вино относится к товарам стратегического значения.

Парень разозлился – больше из-за собственного бессилия – и решил свернуть беседу:

– Послушай, сокровище мое…

– Нет, нет, нет! Ни слова о Банке Франции.

Глухое молчание.

Девушка решилась:

– Ну ладно, пока, оставляю тебя твоим…

– Забудьте о пораженчестве!

Дезире был в ударе…

Два дня он выкладывался до предела и очень пожалел, когда приболевший коллега вернулся на рабочее место. Работа на «турецком фронте» много времени не требовала, и Дезире был счастлив заняться перлюстрацией писем. Он ввел несколько удачных новшеств, заслужив всеобщее восхищение.

Для начала усердный служака решил внедриться в синтаксис и упразднил все глаголы. Адресаты читали такие вот послания: «Мы… ферма, ты… Мы… от одного наряда до другого и не… что тут… Ребята часто… все…»

Каждое утро служба цензоров получала новые инструкции, которые Дезире брался исполнять с точностью и усердием. Если ему приходилось цензурировать информацию о пистолете-пулемете MAS-38[32] MAS-38 (Оружейная мануфактура Сент-Этьена) – французский пистолет-пулемет, выпускавшийся в начале войны, когда Франция уже была частично оккупирована., он, помимо глаголов, вымарывал все «M», «А» и «S». Получалось нечто невообразимое!

Работу Дезире сочли очень эффективной. Доверие к нему руководителя службы стало почти безграничным, и он занялся прессой. Каждое утро молодой цензор входил в величественный зал приемов «Континенталя», украшенный великолепными коринфскими колоннами, с потолками, расписанными задастыми ангелочками, садился за большой стол и занимался корректурой – вымарывал все, что считал нужным, и отсылал гранки в издательства. Сорок сотрудников, воодушевленных патриотическими чувствами и вооруженных «актуальными запретами» (они добавлялись ко всем предыдущим, так что в гроссбухе было уже больше тысячи страниц), выполняли трудную, но такую важную работу по вымарыванию.

Официантка из ресторана «У Даниэля» приносила теплое пиво и волглые сэндвичи, народ обсуждал полученные указания, после чего каждый брался за «операцию очистки». Нередко из-за приказов и инструкций случались нелепости, но никто не удивлялся, читая строчку: «…которая стоила… франков в прошлом месяце, а сегодня!..»

Репутация Дезире по части «оружейного раздела» была блестящей. Коллег восхищала его логика, согласно которой цензуру следовало трактовать в «расширительном смысле».

«Индуктивное умозаключение: враг проницателен!» – вещал он, нервно моргая.

Он убедительно доказывал, что цепочка аргументов связывает слово «оружие» через слова «разрушение», «ущерб», «жертва» и «невинность» со словом «детство», а значит, любая отсылка к семейной ячейке содержит скрытый стратегический элемент и должна быть вымарана. Говорил он при этом тихим голосом и робким тоном, что делало его доводы еще весомее, а потому безжалостно вычеркивались слова отец, мать, дядя, тетя, брат, сестра, кузен и т. д. На театральной афише пьеса Чехова превратилась в «Три…», название романа Тургенева – в «… и…», дело дошло до «Нотр… на небесах»[33]«Notre père qui êtes aux cieux» – начало молитвы «Отче наш» (Отче наш, иже еси на небесех!). и «Одиссеи Го…». Стараниями Дезире цензура стала одним из изящных искусств, а Анастасия, «Дама Цензура», злобная ханжа с ножницами[34]Имя Анастасия – женская версия древнегреческого мужского имени Анастасий, означавшего «переселение». Сейчас в большинстве доступных источников переводится как «воскрешенная», «возвращенная к жизни». В XIX в. цензуру стали изображать в прессе злобной старухой с ножницами. К середине века ее окрестили Анастасией за способность воскресать, хотя мы не раз считали ее похороненной навсегда., готовилась стать восьмой музой.