Онлайн чтение книги Златокудрая Эльза
20

Очутившись в парке, Елизавета двинулась по извилистой дорожке, ведущей к пруду. Она вышла на площадку, миновала замок и свернула на тропинку, к «Башне монахинь». Не отдавая себе отчета, куда она идет, Елизавета все больше удалялась от дома.

Ею овладело невыразимое волнение. Мысли вихрем проносились у нее в голове. Предложение Гольфельда, его необузданная страсть, неожиданное появление Берты у окна; необъяснимый факт, что Елена радостно приветствовала ее как невесту того, кого сама безумно любила!.. Среди всего этого у нее в ушах все время звучало резкое «да» фон Вальде. Значит, он бы обрадовался, стань она невестой Гольфельда! Эта женитьба, без сомнения, обсуждалась на семейном совете; фон Вальде, своим холодным умом взвесил все «за» и «против» и вместе с сестрой пришел к заключению, что избранница Гольфельда теперь не сможет обесчестить генеалогическое древо рода Гольфельдов. Было решено милостиво принять ее и устранить один недостаток – бедность, выделив ей часть своих собственных доходов.

При этой мысли Елизавета крепко стиснула зубы, словно от сильной боли – ею овладела злость. Погруженная в размышления, она иногда останавливалась, но увлекаемая вихрем своих мыслей, поспешно шла по той же дороге, что и несколько дней тому назад с фон Вальде. Ветви деревьев безжалостно стегали ее по лицу, она не думала о том, что тогда он тщательно отстранял их. Кусты были еще смяты, и вялые листья валялись на земле на том же месте, где Гольфельд и Корнелия Киттельсдорф пробрались к ним. А сот то место, где Рудольф подсказывал ей положение… Но Елизавета шла мимо, не обращая ни на что внимания. Наконец, она остановилась и удивленно оглянулась кругом: рядом с ней возвышалась «Башня монахинь». Под дубами царил полумрак, хотя на их вершине и крыше башни еще играли золотистые лучи солнца. Девушке стало жутко в чаще этого безмолвного темного леса, но ее неудержимо влекло к тому месту, где фон Вальде попрощался с нею. Она пересекла лужайку, где валялись осколки бутылок и обрывки гирлянд, и вдруг остановилась, как вкопанная. До нее донеслись звуки человеческого голоса. Сначала они звучали отрывисто, но постепенно стали яснее и начали быстро приближаться. Это был пронзительный женский голос, скорее кричавший, чем певший какую-то духовную песню. Елизавета ясно слышала, что певунья быстро бежала вперед.

Вдруг пение прервалось, и раздался ужасный смех, вернее, крик, в котором выражались насмешка и торжество, смешанные с горькой мукой. Елизаветой овладело мрачное предчувствие. Она со страхом смотрела в ту сторону, откуда доносился шум. Снова началось пение, оно приближалось с быстротой ветра. Елизавета подошла к двери башни, так как хотела избежать встречи с этой странствующей певицей, которая, без сомнения, была каким-нибудь неприятным существом. Как только Елизавета перешагнула через порог, смех раздался снова и притом очень близко. По другую сторону лужайки из чащи выбежала Берта, а с ней Волк, цепная собака лесничего.

– Волк, куси! – закричала она, указывая на Елизавету.

Собака с визгом помчалась через лужайку. Елизавета захлопнула за собой дверь и побежала по лестнице, но не успела достичь верха, как дверь внизу отворилась. Животное, пыхтя, бросилось вверх за своей жертвой. За ним бежала безумная, продолжая натравливать собаку.

Елизавета, едва переводя дух, добежала до верхней ступеньки и уже слыша за собой сопение собаки, которая почти настигала ее. Собрав последние силы, она захлопнула дубовую дверь, выходившую на площадку башни и, задыхаясь, прислонилась к ней.

Вдруг Берта дернула за ручку, но дверь не поддалась. Безумная пришла в ярость и стала колотить и ломиться в двери. Волк с визгом и ворчанием царапался у порога.

– Янтарная колдунья! – закричала Берта. – Я сверну тебе шею! Я схвачу тебя за твои желтые волосы и потащу по всему лесу. Ты украла у меня его сердце!

Ты, бледнолицая ханжа! Волк, хватай ее! Собака визжала и скреблась в дверь.

– Разорви ее на куски, Волк! Впейся зубами в ее белые пальцы, которые околдовали его своей музыкой, исходящей от дьявола. Пусть будут прокляты те звуки, которые выливаются из-под твоих рук! О горе, горе! Будь ты проклята! – И Берта снова стала биться в дверь.

Старые доски стонали и дрожали, но не поддавались ударам маленькой ноги. Елизавета, побледнев и сжимая губы, продолжала стоять у двери. Она схватила лежавший у ее ног кусок дерева, чтобы в случае необходимости защититься от нападавших. При брани и проклятиях Берты она вздрагивала всем телом, но решительно и гордо выпрямилась.

Если бы девушка внимательно осмотрела дверь, то убедилась бы, что ей совершенно нечего бояться и прислоняться к ней, так как дверь оказалась заперта на большую щеколду, которую безумная красавица не смогла бы выломать.

– Откроешь ли ты, наконец, прозрачное, хрупкое создание! – снова закричала Берта. – Ха-ха-ха! Златокудрой Эльзой называет тебя старый ворчун, которого я ненавижу. Старик ни за что не хочет быть благочестивым! Пусть он отправляется в ад, а я буду в раю! Златокудрой Эльзой называет он ее потому, что у нее янтарные волосы. Фу, какая мерзкая рыжая лисица! Мои волосы черны, как вороново крыло, я красива, я в тысячу раз красивее тебя. Слышишь ты, обезьяна?

Она замолкла. Волк также прекратил свое царапание у порога. В эту минуту в лесной тишине раздался колокольный звон. Елизавета знала, что это означает. Из развалин Гнадека двинулось погребальное шествие. Бренные останки Лилы покидали дом, о стены которого прекрасная цыганка некогда хотела разбить себе голову.

Берта, казалось, тоже прислушивалась к колокольному звону. Она не шевелилась.

– Звонят! – крикнула она. – Давай, Волк, пойдем в церковь. Пусть она остается там, наверху. Ночью ветер будет рвать ее волосы, а тучи окутают с головы до ног, вороны прилетят и выклюют у нее глаза, потому что она проклята, проклята!

И сразу после этих слов она начала свою песню. Ее ужасный голос раздавался еще громче среди узких сырых стен башни. Берта шумно сбежала вниз и с пением пошла обратно в том же направлении, откуда пришла. Пес ринулся за нею.

Берта ни разу не оглянулась назад, на башню, казалось, забыв, что там наверху стоит предмет ее ненависти. Ее красная юбка еще раз мелькнула в кустах, затем хозяйка исчезла вместе со своим страшным спутником-псом. Постепенно ее пение становилось все тише и тише. До Елизаветы доносился лишь погребальный звон.

Она, облегченно вздохнув, покинула свой оборонительный пост и взялась за ручку двери, но старый, заржавленный замок оставался неподвижным. Елизавета с ужасом заметила, что заевшая щеколда не двигается с места, несмотря на все ее старания. Обессилев, молодая узница поневоле опустила руки.

Что теперь делать? Она со страхом думала о своих родителях, которые, вероятно, уже теперь обеспокоены ее отсутствием, так как она непременно хотела быть на похоронах.

Надежду быть замеченной Елизавета тотчас же оставила. Она знала, что ее слабый крик о помощи останется неуслышанным, потому что башня находилась в самой чаще леса и вблизи нее не пролегало никакой дороги, а кто станет бродить вечером по узкой тропинке, ведущей к зловещей «Башне монахинь»? Несмотря на это, девушка все же попыталась крикнуть, но звук ее голоса лишь спугнул нескольких ворон, которые, каркая, пролетали над ее головой… И вновь наступила полная тишина.

Елизавета в отчаянии ходила по площадке башни и, когда останавливалась возле угла, откуда должен был виднеться Линдгоф, снова пыталась звать на помощь. Наконец, она прекратила эти бесплодные попытки и опустилась на скамейку.

Она не боялась, что ей придется провести здесь всю ночь. Она знала, что ее будут искать в лесу, но пока обнаружат место ее заключения, сколько тревожных часов переживут ее родные.

Эта мысль невыразимо пугала ее и увеличивала отчаяние. Она закрыла лицо руками, и слезы закапали из глаз. Между тем наступали сумерки. На небе взошла молодая луна. В башне начала проявляться жизнь: послышались жалобные стоны, раздались шаги по лестнице, стук в дверь. Девушке стало не по себе. Но это совы и летучие мыши, отправляясь в ночное странствование, тщетно искали обычный выход. В лесу тоже зашуршало и застонало. Из чащи выходили дикие звери. Издали доносились глухие звуки выстрелов, при которых Елизавета всякий раз вздрагивала и прижималась к стене. Это охотились браконьеры.

Помощь не являлась. Очевидно, мысль дочери о том, что родители будут волноваться, была напрасной. Наверное, они думали, что она все еще в замке, и будут до десяти часов ждать ее, так что раньше полуночи нельзя было надеяться на избавление.

Становилось уже слишком прохладно. Елизавета, дрожа от холода, завернулась в легкую накидку и повязала шею носовым платком. Ей пришлось оставить скамейку и походить взад-вперед, чтобы оградить себя от простуды, причем часто перегибаться через перила и смотреть вниз.

Ее ноги все еще подкашивались, когда она вспоминала свирепое преследование Берты. Чем объяснялась ее ярость? Она твердила о чьем-то сердце, которое Елизавета у нее похитила. Не была ли госпожа Фербер права, когда предположила, что Гольфельд играл какую-то роль в странном поведении Берты?

Елизавета устало прислонилась к холодной стене. Другой образ всплыл в ее памяти. Все было кончено, кончено навсегда! Она сама разорвала всяческие отношения с особняком Линдгоф. Она лишила Елену иллюзий, на которых сконцентрировались все ее надежды, она отвергла «великодушное» предложение ненавистного ей Гольфельда и отказалась от щедрости фон Вальде, готового дать ей в приданое часть состояния ослепленной мошенником сестры… Его гордости, должно быть, нанесена болезненная рана. Фон Вальде никогда не простит ее и теперь поспешит уехать, как собирался, в какое-нибудь долгое путешествие за моря, за океаны. Она его никогда не увидит.

Елизавета закрыла лицо руками, и слезы заструились между ее пальцами.

Вдруг, когда она, вытерев лицо, снова посмотрела вниз, ей показалось, что там, где лес примыкает к парку, виднеется красноватый свет. Это, без сомнения, был факел, двигавшийся по узкой дорожке, которая привела Елизавету к «Башне монахинь». Свет внезапно остановился. В эту минуту до слуха несчастной донесся слабый зов. Она с радостью поняла, что приближается помощь, что ее ищут. Она откликнулась, хотя знала, что ее крик не будет услышан. Свет еще минуту оставался неподвижен, затем стал быстро приближаться.

– Елизавета! – пронеслось вдруг по лесу.

Этот голос проник в ее сердце – это был «его» голос. Фон Вальде звал ее, она услышала глубокое беспокойство.

– Здесь! – крикнула она вниз. – Я здесь, на башне.

Через несколько минут фон Вальде стоял на верхней ступени лестницы и сильной рукой тряс дверь. Вслед за тем он толкнул ее ногой, и старые доски с треском разлетелись. Фон Вальде вышел на площадку. В одной руке он держал факел, а другой притянул девушку к свету. Он был с непокрытой головой, его темные волосы в беспорядке падали на лоб, мертвенная бледность покрывала его лицо. Он окинул Елизавету быстрым взглядом, желая убедиться, что она невредима. Он очень волновался, его руки дрожали. В первую минуту он был не в состоянии выговорить ни слова.

– Елизавета, бедное дитя! – наконец проговорил он. – Сюда, в эти темные стены, в эту жуткую ночь загнало вас унижение, которое вы перенесли в моем доме.

Елизавета решила объяснить ему причину своего пребывания здесь и в нескольких словах изложила ему суть дела. При этом она стала спускаться с лестницы. Рудольф пошел вперед и протянул ей руку, но она взялась за веревку, служившую перилами и сделала вид, что не заметила его движения.

В эту минуту сильный порыв ветра потушил факел. Они очутились в совершенной темноте.

– Дайте мне руку! – сказал фон Вальде повелительно.

– Я держусь за перила и мне не надо никакой опоры, – ответила она.

Не успела Елизавета произнести эти слова, как почувствовала, что ее обхватили две сильные руки, которые, как перышко, подняли ее и снесли с лестницы.

– Глупое дитя! – сказал фон Вальде, опуская ее на лужайку, – не могу же я допустить, чтобы вы разбились о каменные плиты этой башни.

Елизавета направилась по дороге, ведущей к Линдгофу. Этот путь являлся самым коротким. Фон Вальде молча пошел рядом с нею.

– Вы, кажется, имеете намерение расстаться со мною, не сказав мне ни слова примирения? – произнес он, внезапно останавливаясь, причем в его тоне послышалось огорчение и сдержанная досада. – Я имел несчастье обидеть вас?

– Да, вы причинили мне боль.

– Тем, что тотчас не привлек к ответственности своего двоюродного брата?

– Вы не могли сделать это, потому что его сватовство совершилось с вашего ведома. Вы, как и другие, хотели заставить меня выйти замуж за господина Гольфельда.

– Я?! Заставить вас? Дитя, как плохо вы понимаете мужское сердце. Знайте, я удалю все, что может вам напомнить сегодняшнее событие. Вы охотно бываете в Линдгофе?

– Да.

– Баронесса Лессен покинет замок и я хочу просить вас поддержать мою сестру, когда… Когда я снова отправлюсь в дальние страны. Вы согласны?

– Этого я не могу обещать вам. – Но почему?

– Ваша сестра не захочет моего общества, даже если… Я уже сегодня сказала, что не буду носить другого имени.

– Странный ответ. Но это к делу не относится. А, теперь я понимаю. Вы думаете, что я одобрил выбор Гольфельда потому, что на вашу долю выпало дворянство. Что? Разве не так?

– Да, я так думаю.

– И считаете, что я на этом же основании прошу вас не оставлять мою сестру? Вы убеждены вообще, что во всем, что я делаю, думаю, аристократизм играет главную роль?

– Да, именно так.

– Ну, тогда я спрошу вас, какое имя вы носили, когда я здесь, на этой самой дороге, просил вас высказать мне пожелание в день моего рождения?

– Тогда мы еще не знали, какую тайну заключает в себе башня, – чуть слышно прошептала Елизавета.

– Вы забыли те слова, которые должны были сказать мне?

– Нет, они запечатлелись в моей памяти, – быстро ответила девушка.

– И вы считаете возможным, что они могут закончиться: «Будьте здоровы в наступающем году» или что-то в этом роде?

Елизавета ничего не ответила, а смотрела на него, сильно покраснев.

– Выслушайте меня спокойно, Елизавета, – продолжал фон Вальде, однако сам был далеко не спокоен, и его голос прерывался от волнения: – Человек, которого судьба наградила всеми благами жизни, пренебрег этими преимуществами, когда начал серьезно мыслить. Он создал себе идеал своей жизненной спутницы, однако с течением времени убедился, что этот образ навсегда остался несбыточным идеалом, потому что в поисках его он достиг тридцати лет. И вот, когда всякая надежда была потеряна, блеснула яркая утренняя заря, которая всецело завладела его душой и вместе с тем повергла ее в бесконечное море сомнений, не дающих ей возможности поверить в неожиданное счастье. Елизавета, этот человек нашел драгоценный образ. Удивительно ли, что зрелый человек, не обладающий броской наружностью, недоверчиво и боязливо взирал на другого, отличающегося молодостью и красивой внешностью? Удивительно ли, что из-за одного поступка молодой девушки он на минуту увлекся самыми смелыми надеждами, а в следующее мгновение впал в полное отчаяние? Разве не казалось очевидным, что молодость привлечет к себе молодость. И когда ему сказали, что его обожаемый кумир будет принадлежать другому, то он испил эту горькую чашу до дна и ответил «да», потому что думал сделать приятное для той, которую он втайне любит! Елизавета, сегодня я совершенно уничтоженный стоял в полном отчаянии на пороге павильона. Вы не можете понять, что значит, когда человек видит гибель своих мечтаний и надежд! Нужно ли вам рассказывать о чувствах, волновавших меня, когда вы отвергли знатное имя, и я понял, что ваш союз с Гольфельдом стал невозможен?

Надо ли говорить вам, что только болезненное состояние сестры и мое чувство к вам заставили меня сдержаться и не наказать бесчестного человека в вашем присутствии? Теперь он навсегда уехал из Линдгофа и никогда больше не встретится на вашем пути. Можете ли вы забыть оскорбление, нанесенное вам сегодня в моем доме?

Он давно уже держал ее руки в своих и крепко прижимал их к груди.

Она не противилась и дрожащим голосом ответила утвердительно на его вопрос.

– Итак, моя милая, златокудрая Эльза, забудем все, что случилось между началом и окончанием пожелания. Моя прелестная фея, моя маленькая Елизавета Фербер снова стоит передо мною и повторяет пожелание слово в слово, не правда ли? Ведь я услышу пожелание, то есть последнюю фразу, так неуместно и жестоко прерванную?

– Вот вам моя рука как залог невыразимого счастья, – смущенно пролепетала девушка, покраснев.

– …Я хочу быть твоею на всю жизнь и вечность, – подсказал ей дальше Фон Вальде.

Но напрасно она открывала губы, желая повторить эти слова, так торжественно и с таким чувством произнесенные им. Слезы хлынули у нее из глаз, и она обвила руками шею того, кто с таким восторгом прижимал ее к своей груди.

– Ну вот, мое небесное видение опять покидает меня, – сказал он со вздохом, когда Елизавета осторожно высвободилась из его объятий, – оставь мне хотя бы свою руку, Эльза, мне нужно научиться верить своему счастью. Когда ты сегодня покинешь меня, вокруг моей головы снова сгустится мрак сомнений. Поняла ли ты, что ради меня должна оставить мать, отца и твое родное гнездо там, на горе? Поняла ли ты, что теперь ты моя безвозвратно?

– Да, я это знаю и желаю этого, Рудольф, – сказала она с улыбкой, но твердо.

– Будь благословенна за эти слова, моя любимая! Но ты должна знать всю глубину моего неверия. Не было ли это только жалостью ко мне, заставившей тебя принять мое предложение?

– Нет, Рудольф, любовь к тебе живет в моем сердце с того времени – не странно ли это? – когда я увидела твои гневные глаза и услышала твой голос, неумолимо осуждающий человеческую жестокость и несправедливость. И с той самой минуты это чувство никогда не покидало меня. Напротив, оно все усиливалось и росло, несмотря на мои старания уничтожить его, несмотря на все резкие слова, оскорблявшие меня.

– Кто говорил их?

– Ты сам, ты бывал вспыльчив и очень резок!

– Ах, дитя, то были вспышки неудержимой ревности. Я всю свою жизнь упражнялся в самообладании, но ужаснейшее из всех мучений – ревность превосходила мои силы. И из-за этого моя маленькая девочка хотела закрыть для меня двери рая, которые теперь открываются передо мной.

– Из-за этого? Нет, подобный труд был бы напрасен, так как один твой ласковый взгляд живо исправлял все, но тут вмешивался другой упорный боец – рассудок! Он прекрасно удерживал в памяти все рассказы о твоем невероятном аристократическом высокомерии и упорно напоминал моему сердцу причину, по которой ты отказался от руки фрейлины княгини.

– А, шестнадцать предков! – рассмеялся Рудольф.

– Знаешь, маленькая златокудрая Эльза, это перст Немезиды, – серьезно продолжал он. – Я, во избежание всяких неприятностей, схватился, недолго думая, за первое попавшееся средство, которое, как теперь вижу, едва не отбило мне счастье всей моей жизни. Я был в очень хороших отношениях с князем Л., но пребывание при его дворе в течение некоторого времени стало для меня совершенно отравлено тем, что меня хотели во что бы то ни стало женить. Принцесса Екатерина вбила себе в голову сосватать мне одну из своих фрейлин. Она не допускала мысли, что девушка могла мне не нравиться, так как та считалась первой красавицей и кружила всем головы. Все мои протесты ни к чему не привели, и однажды я решил положить конец этому, объявив, что подобный выбор ее светлости заставит меня лишиться одного из моих имений, так как оно, согласно завещанию моего дяди, должно перейти в казну, если у девушки, которую я изберу себе в жены, не будет шестнадцати предков. После этого заявления все мои мучения кончились. Во всем маленьком княжестве не было такой родословной, И все, конечно, понимали, что я хочу сохранить имение.

– И теперь ради меня ты должен будешь потерять его? – воскликнула Елизавета.

– Это вовсе не потеря. С такой женой я приобрету неизмеримо большее сокровище – счастье моей жизни.

В чаще блеснул свет факела.

– Сюда! – крикнул фон Вальде.

И вот перед ним стоял один из его слуг. Рудольф приказал ему как можно скорее идти в Гнадек и доложить о том, что барышня Фербер нашлась.

Слуга поспешно удалился.

– Я был большим эгоистом, сказал фон Вальде, положив руку Елизаветы на свою и отправляясь в путь. – Я знал, что твои родители очень беспокоятся о тебе, отец и дядя ищут тебя в княжеском лесу. Все мои люди и крестьяне Линдгофа, разыскивают тебя в окрестностях, а я забыл обо всем, когда нашел тебя.

– Бедные родители! – со вздохом произнесла Елизавета не без укоров совести, ведь для нее исчез весь мир, когда Рудольф нашел ее и пришел освободить.

– Генрих быстро ходит, – утешал ее фон Вальде, – он будет раньше нас и успокоит твоих родителей.

Они пошли в парк и миновали особняк, погруженный в полный мрак; только в окнах Елены виднелся тусклый свет.

– Там идет борьба не на жизнь, а на смерть, – пробормотал фон Вальде. – Елена безумно любила этого негодяя. Как ужасно должно быть это разоблачение.

– Пойди и утешь ее, – предложила Елизавета.

– Утешить? В такую минуту? Елена заперлась с того момента, как я отдал приказание подать господину фон Гольфельду лошадей. Пройдет немало времени, пока она снова захочет видеть меня. Человек, которому пришлось так горько разочароваться, не скоро возвращается к тем, кто предостерегал ее. Кроме того, я не вернусь сегодня домой, не удостоверившись в том, что твои родители не отнимут тебя у меня.

Они прошли мимо того места, где стояла дерновая скамейка.

– Помнишь? – с улыбкой спросила Елизавета.

– Да, там ты произнесла свое смелое решение стать гувернанткой, а я имел смелость подумать, что никогда не допущу этого. Там я невольно вырвал наивное признание, что твои родители занимают первое место в твоем сердце. И ты приняла строгий и неприступный вид, как только я стал говорить откровенно.

– Это была застенчивость.

Некоторое время спустя старые буки, заглядывавшие в окна ярко освещенной столовой дома Ферберов, увидели необычайную картину.

Высокий стройный человек, лицо которого было бледно от сильного внутреннего волнения, возвратил родителям дочь, но в ту же минуту потребовал ее обратно, как свою будущую жену, свое второе «я». Старые буки видели, как он взял молодую невесту в объятия и получил благословение потрясенных родителей, видели улыбающееся лицо матери, с благодарностью поднявшей глаза к небу и маленького Эрнста, который тряс клетку кенаря, чтобы торжественно возвестить заспанному певцу в желтом фраке, что Эльза странным образом стала невестой.