Онлайн чтение книги Знамя Быка
УРБИНЕЦ

I

Мессер Никколо Макиавелли в остроумной главе относительно выбора государем своих министров — о чем в дальнейшем будет сказано особо — пишет, что умы бывают трех родов: один все постигает сам, другой может понять то, что постиг первый, а третий сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может. Люди, обладающие умом первого рода, редки и исключительны, ибо представляют собой творческий и созидательный тип; вторые заслуживают уважения, поскольку, если они и не творят, то хотя бы копируют; а третьи, не будучи в состоянии делать ни того, ни другого, являются просто бесполезными паразитами, которые, чтобы выжить, питаются — и часто небезуспешно — за счет первых двух.

Однако ученый и проницательный флорентиец, похоже, упустил из виду четвертый тип, сочетающий в себе свойства всех трех, упомянутых выше. И нетрудно убедиться, что, пожалуй, именно к этому типу принадлежал знаменитый Корвинус Трисмегит, в ком сочетались самым странным образом изобретательность и тупость, ловкость и доверчивость, хитрость и простота, двоедушие и искренность.

Начнем с того, что магу Корвинусу Трисмегиту были подвластны — на что намекает само его имя[1]От итальянского слова «corvo» — «ворон». — все тайны природы, медицины и магии, и слава о нем распространилась по всей Италии, как рябь по поверхности воды.

К примеру, он знал, что масло скорпионов, пойманных днем, при обязательном условии, чтобы солнце находилось в созвездии Скорпиона, — непревзойденное лекарство против черной оспы. Для него не было тайной, что наиболее верный способ уменьшить размеры селезенки — взять селезенку козы, приложить ее на двадцать четыре часа к пораженному органу, а затем вынести на солнце; а насколько ссохнется и сморщится селезенка козы, настолько же, возвращаясь к здоровому состоянию, уменьшится селезенка больного. Он также знал, что пепел сожженной шкуры волка успешно излечивает облысение, а чтобы остановить кровотечение из носа, достаточно принимать настой из коры оливкового дерева, с единственным условием, что для молодого пациента берется кора молодого дерева, а для человека в возрасте — старого. Ему было известно, что сваренные в вине и затем съеденные змеи излечивают больного проказой, наделяя его способностью менять свою кожу.

Он также глубоко изучил свойства ядов и заклинаний и, будучи человеком искренним, не делал тайны из своего умения вызывать духов, а при необходимости — воскрешать мертвых. Он открыл эликсир жизни, сохранивший ему молодость и силу до почтенного возраста в две тысячи лет, которого, по его утверждению, ему удалось достичь, и еще один эликсир, очень сложной и тонкой очистки, названный им Aqua celesta[2]Небесная вода (лат). , который мог уменьшить возраст человека на пятьдесят лет и вернуть ему утраченную юность.

Не только все, но и куда большее было известно Корвинусу, трижды магу, хотя люди с саддукейским[3]Саддукеи — политико-религиозная группировка в иудаизме, существовавшая во II в. до н. э. — I в. н. э. (до разрушения Иерусалимского храма); высший слой священнослужителей, принадлежность к которому была наследственной. В религиозной практике выступали как традиционалисты, признавая в качестве священных книг только древнейшую часть Библии — Пятикнижие. складом ума пробовали доказать, что объема его знаний хватало лишь на то, чтобы, злоупотребляя доверием своих современников, просто дурачить их.

Подобным же образом утверждали — хотя приверженцы мага приписывали это злобе и зависти, которые великие вызывают у посредственных, — что настоящее имя мага было просто Пьетро Корво, и получил он его от своей матери, владелицы винной лавки в Форли, особы, не способной с уверенностью назвать имя его отца. Насмешники добавляли также, что возраст в две тысячи лет — не более, чем пустая похвальба, поскольку среди здравствующих в то время было немало тех, кто помнил его заброшенным чумазым мальчишкой, возившимся в грязи сточных канав своего родного городка.

Как бы там ни было, нельзя отрицать, что он достиг широкой и заслуженной известности и разбогател, живя в своей убогой лачуге в Урбино, этих Афинах Италии, колыбели итальянского искусства и учености. А богатство является для многих неоспоримым доказательством человеческого достоинства. По мнению таких людей, Корвинус Трисмегит был человеком, заслуживающим уважения.

Его дом стоял на узкой улочке позади часовни Сан-Джованни, где разваливающиеся дома настолько сильно наклонялись друг к другу, что, будь они чуть выше, крыши сомкнулись бы в готическую арку, закрыв собой последнюю видимую полоску неба.

Эта часть города как нельзя лучше подходила для человека, живущего уединенной жизнью. Главные улицы Урбино сотрясались от топота вооруженных отрядов Чезаре Борджа, герцога Валентино и Романьи, который в те дни был хозяином города, изгнав из него миролюбивого, склонного к наукам герцога Гуидобальдо. Но ничто не нарушало тишину этих плохо вымощенных, убогих кварталов, и Корвинус Трисмегит мог беспрепятственно продолжать свои занятия: толочь порошки и очищать эликсиры.

И люди со всех уголков Италии стекались туда, взыскуя его помощи и советов. И туда же, в первый час светлой июньской ночи, через две недели после захвата Урбино войсками Чезаре Борджа, направилась в сопровождении двух конюхов синьорина Бьянка де Фиорованти. Эта девушка была дочерью знаменитого Фиорованти, повелителя Сан-Лео, крепости практически неприступной и единственной на территории Гуидобальдо, еще оказывавшей сопротивление непобедимому герцогу Валентино.

Небеса щедро одарили Бьянку. Она была молода, богата и носила громкое имя, а о ее красоте и образованности слагались песни. И тем не менее, несмотря на все эти дарования, оставалось что-то, чего ей не хватало и без чего все остальное не имело значения; нечто, заставившее ее, слегка испуганную, направиться к мрачному жилищу мага Корвинуса. Чтобы привлекать к себе меньше внимания, она надела маску и отправилась пешком в сопровождении всего лишь двух конюхов. А когда они добрались до нужной улочки, она велела потушить факел, который нес один из них. В темноте, двигаясь почти на ощупь и спотыкаясь о булыжники мостовой, они подошли к двери чародея.

— Постучи, Таддео, — приказала она одному из слуг.

И тут, по ее словам, произошло первое из чудес, убедивших Бьянку в сверхъестественной природе способностей мага Корвинуса.

Не успел слуга сделать и шага в указанном направлении, как дверь внезапно отворилась, очевидно, сама по себе, и в открывшемся проходе возник статный нубиец в белом одеянии, державший в руке фонарь. Он поднял его выше, так, чтобы желтоватый свет озарил лица синьорины Бьянки и ее слуг. Но в этом, конечно, не было чуда. Чудо заключалось в другом: на самом крыльце, словно материализовавшись из тьмы, возникла высокая фигура, закутанная с головы до пят в черный плащ. Лицо человека скрывалось под черной маской. Незнакомец поклонился и жестом пригласил ее пройти в дом. Она в страхе отпрянула; придя туда, где творятся чудеса, и ожидая чудес, она считала вполне естественным увидеть их; ей не пришло в голову, что прибывший чуть раньше ее посетитель Корвинуса, в ответ на чей стук была открыта дверь, просто воздавал должное уважение ее полу и высокому положению.

Набожно перекрестившись и убедившись, что предполагаемый слуга черного мага не растаял и не исчез, девушка решила, что, по крайней мере, его природа не может быть демонической. Набравшись храбрости, она вошла внутрь, стараясь унять дрожь в коленях.

Предполагаемый слуга волшебника следовал за девушкой по пятам, вслед за ними — слегка испуганные конюхи, хотя синьорина Бьянка специально брала самых мужественных. Сумрак, жуткий господин в черном, ухмыляющийся белозубый нубиец со сверкающими белками глаз — все это неприятно подействовало на них.

Нубиец закрыл дверь и со скрежетом опустил металлический засов. Затем он повернулся к ним и учтиво спросил, чего они хотят. Девушка, сняв маску, ответила ему:

— Я Бьянка де Фиорованти и хотела бы видеть знаменитого мага Корвинуса Трисмегита собственной персоной.

Нубиец молча поклонился и, пригласив ее следовать за ним, направился вниз по длинному коридору, выложенному камнем; фонарь, качавшийся во время движения, отбрасывал желтоватые пятна света на мрачные стены. Сквозь тяжелую дубовую дверь, усеянную полированными шляпками огромных стальных гвоздей, в приемную. Пол этой пустой комнаты был устлан сухим камышом, около стены стояла деревянная скамья, а на массивном столе неровно горела масляная лампа, из которой поднимался густой шлейф черного дыма, распространяя тяжелый запах.

Проводник махнул коричневой рукой в сторону скамейки.

— Здесь слуги могут подождать, синьорина, — сказал он.

Она кивнула и отдала короткое распоряжение конюхам. Они с видимым нежеланием повиновались ей. Затем нубиец отпер другую дверь, находившуюся в дальнем конце комнаты. С жутким скрежетом раздвинулись занавеси, за которыми открылось нечто, напоминающее на первый взгляд черную яму.

— Всемогущий Корвинус Трисмегит повелевает вам войти, — объявил он.

Несмотря на крепость духа, синьорина Бьянка отпрянула от двери. Ее взгляд был устремлен к черной дыре, и постепенно она стала различать кое-какие детали. Помня о значимости задуманного дела, предпринятого ею, девушка внутренне собралась и, переступив через порог, вошла в таинственную комнату.

За ней следом, все так же сохраняя молчание, прошел господин в маске. Она не предала этому значения, считая его одним из слуг волшебника; нубиец же, по богатству плаща и маске на лице, принял его за спутника девушки и не стал препятствовать.

Таким образом, они оба оказались в темной комнате. Позади вновь заскрежетали занавеси, и дверь захлопнулась, как будто закрылся склеп.

С колотящимся сердцем девушка огляделась вокруг. Полоска света неведомого происхождения на потолке едва позволяла разглядеть окружающую обстановку: три или четыре вместительных кресла, покрытых причудливой резьбой, и около стены простой деревянный стол, заваленный странными, чуть поблескивающими сосудами из стекла и металла. Окон не было. Вся комната, от потолка до пола, задрапирована черным, здесь было холодно, как в могиле, и присутствия чародея не ощущалось.

Бьянка присела в кресло, ожидая появления ужасного Корвинуса, и тут произошло второе чудо. Черный слуга волшебника исчез так же загадочно, как появился на крыльце, словно растворился во мраке, наполнявшем комнату.

У девушки перехватило дыхание, и как будто для того, чтобы уничтожить последние остатки ее самообладания, посередине комнаты возникла огненная колонна, на мгновение ослепившая ее и заставившая вскрикнуть от испуга. Пламя столь же мгновенно исчезло, оставив в воздухе запах серы, и в комнате гулко прозвучало:

— Не бойтесь, Бьянка де Фиорованти. Я здесь. Что вам угодно?

Бедная ошеломленная девушка взглянула в ту сторону, откуда раздался голос, и увидела третье чудо.

Там, где был непроницаемый мрак, где, как ей казалось, комната оканчивалась стеной, ее глаза вдруг различили неясную фигуру человека, мало-помалу приобретавшую все более четкие очертания. И ей не пришло в голову, что этот эффект мог быть вызван медленным возвращением к нормальному состоянию зрачка глаза, ослепленного недавней вспышкой.

Вскоре и человек, и окружавшая его обстановка стали видны вполне отчетливо. На небольшом столике лежала огромная раскрытая книга с пожелтевшими от времени страницами, и ее колоссальных размеров серебряные застежки поблескивали в лучах света, отбрасываемых старинной, греческого образца бронзовой лампой на высокой ножке, в которой горело какое-то ароматическое масло. У основания лампы жутко ухмылялся человеческий череп. Справа от столика стоял треножник, поддерживающий жаровню, в которой красноватой массой тлели древесные угли. У самого стола в кресле с высокой спинкой сидел человек в малиновом одеянии и шляпе, по форме напоминавшей перевернутую кастрюлю. Лицо его было худым, изможденным, с сильно выдающимся носом и скулами, лоб был узок и высок, рыжая борода раздваивалась, а глаза, устремленные на посетительницу и отражавшие свет искусно установленного источника, говорили о сверхъестественной проницательности хозяина дома.

Позади него виднелись тигель и перегонный куб, а выше располагались ряды полок, заставленных фиалами[4]Фиал — в античном мире так назывался сосуд для культовых и бытовых нужд, представляющий из себя плоскую чашу с тонкими стенками, слегка загнутыми внутрь краями и полусферическим выступом на дне; в средневековой Италии слово «фиал» (точнее — «фьяла») означало также флакон или склянку., металлическими коробками и ретортами. Но эти предметы почти не произвели впечатления на Бьянку, потому что все ее внимание было сосредоточено на самом маге. Девушка была в полном смятении.

— Говорите, мадонна, — мягко подбодрил ее чародей. — Я здесь, чтобы исполнить вашу волю.

Эти слова слегка воодушевили ее, но воодушевили бы еще больше, найди она какое-либо объяснение его таинственному появлению. Наконец, все еще перепуганная, она нетвердо произнесла:

— Мне нужна ваша помощь, очень нужна.

— Все мои обширные познания к вашим услугам, мадонна.

— Они… они в самом деле обширны? — наполовину вопросительно, наполовину утвердительно выговорила она.

— Бескрайний океан, — с достоинством ответствовал он, — своей шириной и глубиной не сравнится с моими знаниями. Что вам угодно?

Она полностью овладела собой, но щепетильность дела, с которым она пришла, не давала ей говорить смело, не запинаясь. Она начала издалека.

— Известны ли вам секреты замечательных лекарств, — спросила она, — эликсиров, которые воздействуют не только на тело, но, если потребуется, даже на саму душу?

— Мадонна, — спокойно ответил маг, — в моей власти остановить увядание, вызванное возрастом, заставить душу умершего возвратиться и таким образом оживить его тело. Думаю, такого ответа достаточно, поскольку по законам природы малое всегда составляет часть великого.

— Но можете ли вы, — она запнулась, но тотчас же, забыв о своих недавних страхах, поднялась и приблизилась к нему, — можете ли вы управлять любовью? Можете ли заставить холодного стать страстным, а безразличного — исполненным желания? Можете ли вы… можете ли вы все это?

Некоторое время он разглядывал ее.

— Это нужно вам? — с удивлением в голосе спросил он. — Вам или кому-то другому?

— Это нужно мне, — низким голосом ответила она. — Лично мне.

Он откинулся в кресле и вновь обвел взглядом ее бледное прекрасное лицо, низкий лоб, черные блестящие волосы, уложенные в золотую сетку, великолепные глаза, притягательный рот, мягкие очертания фигуры.

— У меня есть средство, необходимое вам, — медленно произнес маг, — но нет средства, могущего сравниться по силе с воздействием магии красоты, которой одарила вас природа. Разве он — этот человек, для завоевания которого вам необходима моя помощь, — может устоять перед очарованием этих губ и этих глаз?

— Увы! Он не думает о таких вещах. У него на уме лишь оружие и войны. Его единственная возлюбленная — честолюбие.

— Назовите его имя, — повелительно промолвил мудрец. — Как его имя и чем он занимается?

Она опустила взгляд. Легкая краска тронула ее щеки. Объятая внезапной тревогой, девушка колебалась. Однако она не решилась скрыть имя, опасаясь, как бы он не отказался помочь ей.

— Его имя, — нерешительно произнесла она в конце концов, — Лоренцо Кастрокаро, он урбинец, кондотьер, сражающийся под знаменем герцога Валентино.

— Кондотьер — и слеп к вашей красоте, к такому очарованию, как ваше, мадонна? — вскричал Корвинус. — Столь ненормальное создание, такая lusus naturae[5]Игра природы (лат.). потребует серьезной работы.

— Обстоятельства сложились не в мою пользу, — как бы защищаясь, объяснила она. — А на самом деле все против нас. Мой отец, повелитель Сан-Лео, — приверженец герцога Гуидобальдо, и, вполне естественно, мы редко видимся с теми, кто служит под знаменем нашего врага. Боюсь, наши пути могут разойтись, если только мне не удастся привлечь его внимание к себе, невзирая на все препятствия.

Хитроумный маг обдумал сказанное и затем вздохнул и произнес:

— Я вижу, здесь придется преодолеть большие трудности.

— Но сумеете ли вы помочь мне преодолеть их?

— Это будет дорого стоить, — сверкнув глазами, промолвил Корвинус.

— Ну так что ж? Неужели вы думаете, что цена будет иметь для меня значение?

Чародей выпрямился в кресле с видом оскорбленного достоинства и нахмурился.

— Поймите меня, — с некоторой суровостью произнес он. — Здесь не лавка, где продаются и покупаются вещи. Мои знания и мое искусство служат всему человечеству. Я их не продаю. Я свободно и бесплатно одариваю ими всех, кто в них нуждается. Но если я даю столь много, нельзя требовать, чтобы я давал еще и сверх этого. Снадобья, которые я получил со всех уголков земли, зачастую стоят очень дорого. Эту цену вы и заплатите, поскольку средство нужно именно вам.

— Итак, оно есть у вас! — охваченная внезапной надеждой, воскликнула она, хлопнув в ладоши.

Он утвердительно кивнул.

— Любовные эликсиры — вещь достаточно распространенная и легкая в приготовлении. Любая деревенская ведьма, занимающаяся колдовством и охотой за дураками, может смешать их. Но в деле, где надо преодолеть серьезные преграды и даже, возможно, придется использовать вашу естественную привлекательность, требуется средство необычайной силы. Оно у меня есть, хотя и в небольшом количестве. Его главная составляющая — вытяжка из мозга птицы avis rarissima[6]Редкая птица, обитающая в Африке (лат.). , и ничто в мире нельзя достать с бóльшим трудом.

Дрожащими пальцами Бьянка нащупала на поясе тяжелый кошелек и бросила его на стол. Он шлепнулся рядом с ухмыляющимся черепом, и таким образом два самых мужественных повелителя жизни — Смерть и Золото — оказались рядом.

— Пятьдесят дукатов[7]Дукат — золотая монета, чеканившаяся с 1284 г. в Венеции и весившая в XV–XVI вв. 3,5 г., — возбужденно выдохнула она. — Этого хватит?

— Возможно, — демонстрируя всем своим видом полное безразличие, ответил он. — Если немного и не хватит, я сам добавлю недостающее. — И выразительным движением пальца, красноречиво свидетельствующим о его презрении к золоту, он отодвинул кошелек в сторону.

Она попробовала протестовать, но маг великодушным жестом остановил ее возражения. Он встал с кресла, и Бьянка увидела на нем широкий черный пояс с вышитыми золотом знаками зодиака. Подойдя к полкам, маг снял с одной из них бронзовый сундучок, открыл его и извлек крошечный сосуд — закупоренную тонкую маленькую трубочку. В ней играло на свету темно-янтарное зелье, от силы дюжина капель.

— Вот, — сказал маг, — мой elixirium aureum, золотой эликсир, — легко растворимое и не имеющее запаха вещество. Этой дозы будет достаточно для вашей цели.

И резким движением протянул ей сосуд.

Но не успела она притронуться к нему, как чародей повелительным жестом остановил девушку.

— Выслушайте меня, — внушительно произнес он, в упор глядя на нее сверкающими глазами. — К этому золотому эликсиру вы добавите две капли вашей крови — ни больше ни меньше, а затем вольете в вино, которое будет пить синьор Лоренцо. Вы проделаете это при растущей Луне, и тогда его страсть будет расти и усиливаться в той же пропорции, в которой прибывает Луна. И не успеет Луна пойти на убыль, как Лоренцо Кастрокаро будет ваш. Он придет к вам, даже если ему понадобится обойти всю землю, и станет вашим покорным и преданным рабом. Сейчас самое подходящее время. Идите и сделайте себя счастливой.

Бьянка взяла сосуд и рассыпалась в благодарностях. И снова повелительным жестом и суровым взглядом маг прервал девушку. Он ударил в небольшой гонг. Послышался звук открываемой двери. Со скрежетом распахнулись занавеси, и на пороге открывшейся двери согнулся в поклоне нубиец в белом одеянии.

Синьорина Бьянка, в свою очередь, поклонилась великому чародею и вышла из комнаты. Нубиец же оставался на пороге, ожидая человека, который пришел вместе с ней. Однако Корвинус, не подозревая о причине, заставившей слугу задержаться, велел ему удалиться, после чего занавеси были вновь задернуты и дверь закрыта.

Оставшись один, волшебник сбросил маску величественного безразличия ко всему земному и проявил вполне человеческий интерес к оставленному синьориной Бьянкой кошельку. Он высыпал монеты на раскрытую магическую книгу и стал перебирать их, посмеиваясь в рыжую бороду. И тут из глубины комнаты послышался презрительный смешок.

Корвинус инстинктивно прикрыл руками золото, поднял глаза, и от того, что он увидел, у него перехватило дыхание. Прямо перед ним возникла фигура в черном: шляпа, плащ и даже лицо и сверкающие глаза — все было черным.

Весь во власти страха, куда более сильного, чем тот, который внушал другим, дрожащий и побелевший, чародей неотрывно глядел на жуткий призрак, предполагая, и не без оснований, что сатана явился наконец-то за тем, кто ему служил. Корвинус попытался было заговорить с приведением, но мужество изменило ему, и он не смог связать и двух слов. С невнятным бормотанием он упал в кресло, ожидая неминуемой смерти и вслед за ней, поскольку ему было хорошо известно, чего он заслуживал, неизбежных адских мучений.

Привидение приблизилось на расстояние вытянутой руки и произнесло насмешливым, однако, без сомнения, спасительно-человеческим голосом:

— Мое почтение, трижды маг!

Корвинусу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что его посетитель был всего-навсего простым смертным, и еще некоторое время, чтобы самообладание, хотя бы отчасти, вернулось к нему.

— Кто вы? — воскликнул маг. Он пытался унять дрожь в голосе, но пережитый только что страх был сильнее.

Неожиданный гость распахнул плащ, и взору волшебника предстала изящная фигура, облаченная в темный бархат, расшитый золотыми арабесками[8]Арабески — сложный декоративный орнамент из геометрических и стилизованных растительных узоров; в переносном смысле это слово имеет также значение «фантазия».. С пояса, украшенного крупными пылающими рубинами, свешивался длинный тяжелый кинжал, ножны и рукоятка которого были богато отделаны золотом. На тыльной поверхности черных бархатных перчаток сверкали, словно капли воды, алмазы, довершая сумрачное великолепие наряда незнакомца. Он сорвал рукой свою маску, и за ней открылось благородное лицо Чезаре Борджа, молодого герцога Валентино и Романьи.

Корвинус мгновенно узнал его, и тут же у него мелькнула мысль, что, возможно, было бы лучше, если бы на месте его посетителя все же оказался дьявол.

— Синьор! — в глубоком изумлении воскликнул смущенный маг. — Как вы здесь оказались?

— Мне тоже кое-что известно о магии, — ответил герцог с усмешкой, поскольку вся его магия заключалась лишь в том, чтобы войти в дом в качестве сопровождающего синьорины Бьянки де Фиорованти, а затем неслышно скользнуть за черные шпалеры, которыми мессер Корвинус завесил стены.

Истинная цена магии была, без сомнения, хорошо известна Корвинусу, поэтому он ни на секунду не мог предположить, что герцог оказался в его доме, используя сверхъестественные средства. Нубийца следовало немедленно допросить с пристрастием и, если потребуется, выпороть. Однако все внимание сейчас надо было уделить герцогу. Корвинус, хотя он и испытывал некоторую неловкость, прибегнул к наглости, чтобы скрыть минутное замешательство. Улыбнувшись столь же загадочно, как и герцог, он быстрым движением ссыпал золото в кошелек, не удостоив вниманием упавшую на пол монету, и отодвинул кошелек в сторону.

— Между моей магией и вашей, синьор, есть некоторая разница, — с лукавым намеком сказал он.

— Иначе меня здесь бы не было, — ответил герцог и внезапно перешел к делу, которое привело его сюда. — Говорят, у вас есть эликсир, способный возвращать к жизни умерших.

— И совершенно справедливо говорят, синьор, — не моргнув глазом, ответил чародей.

— Вы опробовали его? — поинтересовался Чезаре.

— Три года назад на Кипре я вернул к жизни человека, который был к этому времени уже два дня, как мертв. Он до сих пор жив и может подтвердить сказанное.

— Мне достаточно вашего слова, — сказал герцог с иронией, настолько тонкой, что Корвинус не был убежден, имела ли она место вообще. — Несомненно, вы в случае необходимости сможете доказать его действие на себе?

Корвинус похолодел, однако заставил себя твердо сказать:

— При необходимости я сделаю это.

Герцог вздохнул, словно ответ удовлетворил его, и Корвинус вновь воодушевился.

— У вас есть эликсир?

— Достаточно, чтобы вернуть к жизни одного человека, но не больше. Это крайне редкий и очень ценный состав, и весьма дорогой, как вы понимаете, ваше высочество.

— Полученный, несомненно, из мозга какой-нибудь редкой африканской птицы? — с насмешкой спросил герцог.

— Не совсем так, ваше высочество, — невозмутимо ответил маг. — Он получен из…

— Неважно, — перебил герцог. — Дайте мне его!

Волшебник поднялся, подошел к своим полкам и после долгих поисков извлек небольшой фиал, наполненный кроваво-красной жидкостью.

— Вот он, — сказал маг, повернул сосуд к свету, так что его содержимое засверкало как рубин. — Разожмите зубы умершего и влейте эликсир ему в глотку. Мертвец оживет в течение часа, но при условии, что его тело будет предварительно согрето около огня.

Чезаре взял фиал и задумчиво посмотрел на него.

— Может ли он не подействовать? — спросил герцог.

— Исключено, ваше высочество, — ответил маг.

— Невзирая на время наступления смерти?

— Да, если только все жизненно важные органы целы.

— Может ли он победить смерть, вызванную отравлением?

— Независимо от природы яда он растворит и рассеет его, как уксус растворяет жемчуг.

— Превосходно, — воскликнул герцог, улыбаясь своей холодной непроницаемой улыбкой. — А теперь другой вопрос, трижды маг, — и он задумчиво потеребил пальцами свою каштановую бороду. — По Италии ходят слухи, без сомнения, распространяемые вами с целью расширения вашей шарлатанской торговли, что принц Джем был отравлен папой, причем ядом, столь тонким и чудесным, что прошел целый месяц, прежде чем он подействовал и турок умер[9]Принц Джем — молодой турецкий принц, брат султана Баязида II, захваченный в плен и переданный папской администрации, которая пыталась использовать пленника для давления на правительство Османской империи. (См. о нем в «Жизни Чезаре Борджа»).. И этим ядом его снабдили вы.

Герцог умолк, и Корвинус вновь содрогнулся, таким угрожающим был тон его посетителя.

— Клевета, ваше высочество. Я не имел дела с папой и не снабжал его ядами. Мне неизвестно, каким образом умер мессер Джем, и я никогда не говорил, что знаю что-либо об этом.

— Откуда тогда появилась эта история и почему в ней фигурирует ваше имя?

Корвинус поспешил с объяснениями, а объяснения были товаром, который у него всегда имелся в избытке.

— Видите ли, я владею секретом подобного яда, и кое-кто спрашивал его у меня. Зная, что яд у меня есть, и услышав, что принц Джем был отравлен похожим ядом, простолюдины сделали, как всегда, нелогичные выводы.

Чезаре улыбнулся.

— Все это очень убедительно, Трисмегит, — серьезно заметил герцог. — Вы утверждаете, что у вас такой яд есть. Пожалуйста, скажите, каково его происхождение?

— Ваше высочество, это секрет.

— Ну и что? Я желаю знать его и спрашиваю об этом вас.

В его словах не было гнева, но они принуждали к ответу сильнее, чем гнев, и Корвинус не пытался более сопротивляться:

— Он состоит главным образом из сока catapuce[10]Разновидность молочая (англ.). , превращенного в порошок цвета яичного желтка, но приготовить его непросто.

— Есть он у вас сейчас?

— Вот здесь, ваше высочество.

И из того же бронзового сундука, откуда чуть раньше извлек золотой эликсир, он вытащил крошечную кедровую коробочку, открыл ее и поставил перед герцогом. Коробочка содержала желтоватый порошок.

— Достаточно дать одну драхму[11]Драхма — мера веса. Скорее всего, автор имеет в виду английскую аптекарскую драхму, равную 3,888 г, однако в средние века использовалась, особенно алхимиками, еще и античная (аттическая) драхма, составлявшая 4,366 г. этого вещества человеку, чтобы он умер через тридцать дней, две драхмы подействуют по истечении половины этого срока.

Чезаре понюхал состав и с сардонической улыбкой произнес:

— Я хочу провести эксперимент. Сколько здесь?

— Две драхмы, ваше высочество.

Герцог протянул коробочку Корвинусу.

— Проглотите это.

Маг в испуге отпрянул назад. Испытываемый им ужас был настолько силен, что почти с искренней верой в голосе он воззвал:

— Боже!

— Проглотите это, — не повышая голоса, повторил Чезаре.

Корвинус моргнул.

— Вы хотите, чтобы я умер, синьор?

Слова застревали у него в горле.

— Умер? Неужели вы, трижды маг, считаете себя смертным? Вы, великий Корвинус Трисмегит, чьи знания глубоки и обширны, как бескрайний океан, вы, кто столь мало подвержен болезням и увяданию плоти и уже прожил две тысячи лет? Или же сила этого порошка такова, что может умертвить даже бессмертного?

Только теперь Корвинус начал понимать истинную цель визита Чезаре. На самом деле именно он, Корвинус, распустил слух об отравлении принца Джема и хвастался, что лично снабдил семью Борджа знаменитым ядом, который по истечении такого большого промежутка времени убил брата турецкого султана Баязида. Разумеется, после этого он получил колоссальный доход от продажи вещества, являвшегося, по его утверждению, тем самым ядом и называемого им veleno a termine[12]Яд, действующий через определенный промежуток времени (ит.). . Яд оказался на редкость удобным для жен, страстно желающих поменять своих мужей, и для мужей, уставших от своих жен. Теперь же Чезаре, узнав об этом, явился, чтобы наказать клеветника. А Корвинус, несмотря на обширность своих знаний, действительно верил в замечательную способность яда убивать по истечении значительного времени. Рецепт яда был обнаружен им в старинном манускрипте вместе с другими подобными рецептам и он поверил в него столь же слепо, как люди Чинквеченто[13]Чинквеченто — ( ит . cinquecento — пятьсот), распространенное в литературе название XVI века, на который приходится расцвет итальянского Возрождения. во всесилье магов и колдунов.

Зловещая насмешливость герцога, необычное ощущение покорности его воле наполнили душу Корвинуса суеверным страхом.

— Ваше высочество… увы!.. Боюсь, все может оказаться именно так, как вы говорите! — вскричал он.

— Пусть так, но чего вам опасаться? Полно, вы шутите! Разве вы не говорили, что этот эликсир возвращает жизнь мертвым? Обещаю лично проследить за тем, чтобы вам его дали, когда вы умрете. Итак, смелей, глотайте при мне порошок и позаботьтесь умереть ровно через две недели, или, клянусь спасением своей души, я прикажу повесить вас, как самозванца, без права воспользоваться вашим спасительным снадобьем.

— Боже! Синьор! — простонал несчастный.

— Теперь послушайте меня, — сказал герцог. — Если этот порошок подействует так, как вы сказали, то эликсир будет влит вам в глотку и вернет вас к жизни. Если вы умрете раньше, то так и останетесь мертвецом, а если же порошок вообще не подействует, тогда я повешу вас и все узнают правду об этом деле и о распущенном вами слухе относительно смерти принца Джема, на чем вы так успешно сколачивали себе капитал. Попробуйте только отказаться, и тогда…

Герцог сделал выразительный жест.

Корвинус взглянул в прекрасные безжалостные глаза герцога и понял, что попытки избежать своей участи более чем тщетны. Следовало пойти на риск и принять порошок, поскольку виселице, как правило, предшествовала еще и дыба. Кроме того, он немного разбирался в медицине и знал, что можно спастись, применив вовремя рвотное.

Дрожащими руками Корвинус взял порошок.

— Позаботьтесь не рассыпать, — предостерег его Чезаре, — иначе, трижды маг, о вас позаботится палач!

— Синьор, синьор! — вытаращив глаза, дрожащим голосом умолял несчастный чародей. — Пощадите! Я…

— Яд или веревка, — отрезал герцог.

Подбадривая себя мыслью о рвотном, Корвинус поднес край коробочки к своим пепельно-серым губам и высыпал в рот ее слегка затхлое содержимое, в то время как Чезаре внимательно наблюдал за ним. Когда все было сделано, испуганный маг рухнул в кресло.

Герцог тихо рассмеялся, надел маску и, запахнув широкий плащ, направился к занавесям, скрывающим дверь.

— Спите спокойно, трижды маг, — насмешливо произнес он. — Я не подведу вас.

Увидев, как уверенный в себе, беззаботный и неустрашимый герцог уходит, Корвинус почувствовал приступ ярости и жгучее желание свести счеты с Чезаре, призвав на помощь нубийца. С этой мыслью он и ударил в свой гонг. Но не успел еще затихнуть звук, как он передумал. Ведь если он и в самом деле отравился, это не спасет его, а чем скорее герцог уйдет, тем скорее Корвинус сможет воспользоваться рвотным, оставшимся теперь его единственной надеждой.

Занавеси раздвинулись, и появился нубиец. Чезаре помедлил на пороге и все так же насмешливо бросил через плечо на прощание:

— Всего хорошего, трижды маг.

А Корвинус сломя голову ринулся к своим полкам в поисках рвотного, яростно проклиная герцога Валентино и все семейство Борджа.

II

Когда нубиец отворил дверь, выпуская герцога из дома чародея, он вдруг почувствовал на шее стальную хватку, а возле уха раздался пронзительный свист.

Тихая и безлюдная улочка мгновенно ожила. Повинуясь сигналу герцога, из соседних домов к нему со всех ног поспешили его люди. Двоим он передал извивающегося нубийца, другим отрывисто скомандовал:

— Туда! — и махнул рукой в сторону уходящего вниз коридора. — Взять его!

Вечером ему доложили, что мессер Корвинус был схвачен в момент приготовления лекарства.

— Без сомнения, противоядие, — сказал Чезаре офицеру, явившемуся с докладом. — Вы уехали вовремя и тем самым обеспечили чистоту эксперимента. Этот Корвинус — порочный и бесчестный человек. Подберите для его охраны людей, которым можно доверять, и держите его в строгом заключении, пока не получите от меня дальнейших распоряжений.

Затем Чезаре собрал совещание, на которое пригласил своих капитанов: венецианца Мигеля да Кореллу, форлийца ди Нальди, губернатора Романьи Рамиро де Лорку, одноглазого делла Вольпе и Лоренцо Кастрокаро.

Этот последний был высоким, хорошо сложенным молодым человеком с золотистыми волосами и красивыми мечтательными темно-голубыми глазами. Он был великолепно одет и, очевидно, гордился своей выправкой. Чезаре питал к нему уважение, ценя его храбрость, изобретательность и честолюбие. В тот вечер, однако, он по-иному разглядывал его, памятуя о подслушанном у мага разговоре.

Герцог пригласил капитанов занять места за столом и потребовал от делла Вольпе доклада о положении осажденной крепости Сан-Лео, которую ему было поручено взять.

Смуглое лицо ветерана помрачнело. Своим единственным глазом он избегал встречаться с проницательным взглядом Чезаре.

— Мы ничуть не продвинулись, — тяжело вздохнув, наконец признался он, — и не можем продвинуться. Как вашему высочеству известно, Сан-Лео — не та крепость, которую можно взять приступом. Она стоит, как монумент, на самой вершине горы, и к ней ведет тропа, на всем протяжении которой нет ни одного укрытия. И хотя крепость защищают, говорят, чуть больше двух десятков человек, не хватит и тысячи, чтобы взять ее. Что касается артиллерии, то проще было бы установить батарею на скрипичной струне.

— И тем не менее, пока Сан-Лео не будет в наших руках, мы не можем считать себя полными хозяевами в Урбино, — заявил герцог. — Нельзя оставлять столь сильное укрепление Фиорованти.

— Тогда их придется уморить голодом, — сказал делла Вольпе.

— И на это уйдет по меньшей мере год, — вставил Корелла. — Для такого количества ртов у них в изобилии пшеницы, достаточно других припасов и есть колодец с водой.

— Ходят слухи, — продолжил делла Вольпе, — что синьор Фиорованти болен и за его жизнь серьезно опасаются.

— В Венеции, разумеется, скажут, что это я отравил его, — ухмыльнувшись, произнес Чезаре. — Но даже его смерть ничего не даст нам. Толентино, кастелян[14]Кастелян (ит. castellano) — управляющий, комендант замка. замка, займет его место, а Толентино еще более упрям. Надо заставить их сдаться. А пока, Таддео, будь бдителен и никого не пропускай по тропе.

Делла Вольпе согласно кивнул.

— Я предпринял все возможные меры, — сказал он.

После его слов молодой Кастрокаро пошевелился в своем кресле и облокотился о стол.

— Простите, — произнес он, — но этих мер может быть недостаточно.

Делла Вольпе нахмурился и презрительно оскалился на молодого петушка, осмеливающегося учить видавшего виды старого капитана искусству осады.

— В Сан-Лео можно проникнуть другим путем, — заявил Кастрокаро, чем привлек к себе внимание присутствующих, особенно герцога, в чьих глазах засветилось неподдельное любопытство.

В ответ на такой интерес к своей персоне Кастрокаро уверенно улыбнулся.

— По этой тропе не сможет пройти группа людей, — продолжил он, — по ней может пробраться одинокий смельчак и доставить послание и даже провизию в крепость. Отряду делла Вольпе надо взять в кольцо всю скалу, чтобы быть уверенным, что туда никто не проскользнет.

— Вы уверены в том, что говорите? — отрывисто спросил герцог.

— Абсолютно! — откликнулся Кастрокаро и улыбнулся. — Тропинка, о которой я говорю, проходит по южной части скалы. Она опасна даже для коз, однако мальчишкой я частенько пользовался ею — куда чаще, чем говорил об этом своей матушке. В поисках орлиных гнезд я много раз добирался до небольшой площадки, расположенной на южной стороне, у самого подножия стены. Чтобы оттуда пробраться в замок, понадобится всего лишь веревка и абордажный крюк, поскольку в этом месте стена на удивление низкая — не более двенадцати футов.

Некоторое время герцог молча рассматривал молодого солдата.

— Я учту это, — наконец произнес он. — Благодарю вас за сообщение. Делла Вольпе, вы слышали? Окружите скалу солдатами.

Делла Вольпе поклонился, и на этом совещание закончилось.

На следующее утро Чезаре Борджа вызвал Кастрокаро к себе. Он принял молодого кондотьера в величественной дворцовой библиотеке, просторные залы и высокие потолки которой украшали восхитительные фрески Мантеньи[15]Мантенья, Андреа (1431–1506) — североитальянский живописец и гравер., стены были увешаны дорогими гобеленами и золотой парчой, а ряды полок уставлены внушительными манускриптами. И хотя недавнее немецкое изобретение — печатный станок — уже работало, герцог Гуидобальдо не позволил ни единому образцу вульгарной продукции этой машины осквернить свое великолепное и бережно хранимое собрание.

За столом, заваленным бумагами, сидел за работой секретарь герцога Агапито Герарди.

— Вы знакомы, — обратился герцог к Кастрокаро, — с синьориной Бьянкой, дочерью Фиорованти, синьора Сан-Лео, не так ли?

От изумления щеки молодого человека слегка зарделись, и голубые глаза, избегая взгляда герцога, обратились к летнему небу, видимому сквозь распахнутое настежь окно.

— Я в некоторой степени имею честь быть знакомым с ней, — ответил он, и по его виду и тону Чезаре заключил, что золотой эликсир чародея едва ли требовался в этом случае так срочно, как на том настаивала Бьянка. Он мягко улыбнулся.

— Вы сможете продолжить это знакомство, если того желаете.

Молодой человек высокомерно вскинул голову.

— Я не вполне понимаю вас, ваше высочество, — произнес он.

— Я разрешаю вам отлучиться, — объяснил герцог, — чтобы лично передать синьорине Бьянке известие о том, что ее отец в Сан-Лео серьезно болен.

Однако молодой человек, как и всякий влюбленный, был начеку.

— Для чего все это, ваше высочество? — надменным тоном поинтересовался он.

— Как для чего? Мы ведь христиане, и… — герцог немного понизил голос, придав ему доверительный тон, и сдержанно улыбнулся, — разве вам самому визит не доставит удовольствия? Однако, если последнее вам безразлично, сообщение о болезни ей может передать любой посланник.

Кондотьер смущенно поклонился.

— Благодарю вас, ваше высочество, — сказал он. — Мне можно идти?

Герцог кивнул.

— Явитесь ко мне по возвращении. Для вас могут найтись и другие поручения, — сказал он и с этими словами отпустил кондотьера.

Часом позже несколько возбужденный Кастрокаро вернулся в дворцовую библиотеку, желая срочно видеть герцога.

— Синьор, — дрожа от нетерпения, вскричал он. — Я передал ваше сообщение и теперь хотел бы просить о милости. Узнав о постигшем ее несчастье, синьорина Бьянка стала умолять меня выписать ей пропуск, чтобы беспрепятственно миновать расположение войск делла Вольпе и встретиться со своим отцом.

— А вы? — резко воскликнул герцог, нахмурив брови.

Молодой капитан отвел взгляд. Он был явно обескуражен и смущен.

— Я ответил, что не в моей власти отдать подобный приказ, но… но я попрошу об этом ваше высочество. Я уверен, что вы не станете препятствовать желанию дочери быть рядом со своим больным отцом.

— Вы слишком уверены, — мрачно произнес Чезаре, — и ваши обещания неосмотрительны. Поспешность еще никогда и никому не помогала достигнуть величия. Запомните это.

— Но она так удручена, — запротестовал Лоренцо.

— Ну да, — сухо ответил герцог. — И она обошлась с вами так любезно, так нежно глядела на вас и угощала таким сладким вином, что у вас не хватило сил отклонить ее робкую просьбу.

Внимательно наблюдавший за кондотьером Чезаре отметил, что при упоминании о вине глаза молодого человека сверкнули, и был этим удовлетворен.

— За мной шпионили? — возмутился Лоренцо.

Чезаре пожал плечами и не снизошел до ответа.

— Вы можете идти, — резко сказал он, давая понять, что разговор окончен.

Но Лоренцо был настроен решительно и не спешил подчиняться.

— А как же разрешение для синьорины Бьянки? — спросил он.

— Никто не должен проникнуть в Сан-Лео, — последовал холодный ответ. — Я сожалею, что вынужден отказать вам, но во время войны необходимость — превыше всего.

Раздосадованный и удрученный, кондотьер поклонился и ушел. Окончательно убедившись в невозможности выполнить обещание, данное Бьянке за чашей вина, которую она сама поднесла, он теперь не осмелился вновь появиться перед ней. Вместо этого он отправил к девушке пажа с неутешительным известием о решении герцога.

Однако Чезаре Борджа проявил непоследовательность. Едва Кастрокаро удалился, он тут же повернулся к своему, одетому в черное секретарю.

— Напишите приказ делла Вольпе, — сказал он. — Если синьорина Бьянка де Фиорованти попробует незаметно прокрасться через позиции его войск в сторону Сан-Лео, ей никто не должен препятствовать.

При этих словах на круглом лице Агапито отразилось изумление. Но глядевший на него Чезаре тонко улыбнулся, и, зная своего господина и эту улыбку, Агапито понял, что герцог задумал одно из своих хитроумных предприятий, цель которых никто не мог понять до тех пор, пока оно не оказывалось достигнутым. Он склонился над столом, и его перо проворно заскрипело по бумаге.

В ту же ночь предусмотрительная Бьянка поступила так, как предполагал герцог. В темноте она проскользнула мимо часовых Борджа и с рассветом оказалась в Сан-Лео. В Урбино об этом никому не было известно. Ее дворец, как обычно, был открыт для посетителей, которым сообщали, что синьорита нездорова. И Лоренцо Кастрокаро предположил, что она сердита на него за невыполненное обещание, и стал на удивление окружающим молчалив и угрюм.

Когда на второй день после ее побега пришло известие о смерти Фиорованти, Кастрокаро был отправлен к герцогу Чезены с миссией, которая могла быть с успехом выполнена офицером куда более низкого ранга. Через десять дней ему было велено срочно возвращаться, и, прибыв в Урбино, весь в пыли, он тотчас же явился, как тою требовал приказ, к герцогу, чтобы передать ему депеши.

У герцога в это время собрался военный совет.

— Вы вернулись очень кстати, — приветствовал герцог кондотьера Лоренцо, отодвинув в сторону привезенные им бумаги, словно они не имели никакого значения. — Мы здесь собрались, чтобы обсудить, как сломать сопротивление Сан-Лео, оборону которого теперь возглавил Толентино. Именно вы, Лоренцо, можете сделать это.

— Я? — воскликнул молодой воин.

— Садитесь, — велел Чезаре, и Кастрокаро занял свое место за столом. — Слушайте. Вы должны понять, что я вам ничего не приказываю, поскольку ни одному ценимому мною офицеру я не могу приказать подвергнуть свою жизнь опасности. Я хочу всего лишь рассказать вам наш план.

Кондотьер кивнул в знак понимания и устремил взгляд своих голубых глаз на герцога.

— Вы говорили нам, — продолжал Чезаре, — о существовании малоизвестного пути в Сан-Лео. Вы также говорили, что, добравшись до площадки на южной стороне горы, можно с помощью веревки и абордажного крюка проникнуть в крепость. Предположим, что это удалось бы сделать. Затем можно было бы убрать часового, застав его врасплох, прокрасться к воротам и снять засовы, тогда все остальное не составило бы труда. Солдаты делла Вольпе тем временем скрытно поднялись бы по тропе, ведущей в крепость, и ждали бы сигнала, чтобы ворваться через незапертые ворота в крепость. Таким образом, Сан-Лео был бы захвачен с малыми потерями.

Кондотьер Лоренцо погрузился в размышления, а герцог не сводил с него глаз.

— Это хитрый план, — одобрительно сказал наконец Лоренцо. — В то же время его нетрудно исполнить тому, кто знает скалу и саму крепость.

— Разумеется, только при таком условии, — согласился Чезаре и снова устремил взгляд на молодого человека.

Лоренцо выдержал этот взгляд со свойственным ему самообладанием и тихо произнес:

— Я пойду и, если небеса помогут мне, сделаю все.

— Вам известна цена неудачи? — спросил Чезаре.

— О ней нетрудно догадаться. Веревка или прыжок со скалы.

— Что ж, тот, кто рискует, должен знать не только то, что он может потерять, но также и то, что может выиграть, — сказал герцог. — Поэтому позвольте сообщить вам, что в случае успеха вы станете комендантом крепости и получите жалованье в десять тысяч дукатов.

Лоренцо покраснел от удовольствия. Его глаза вспыхнули, а голос по-юношески зазвенел:

— Я не подведу вас. Когда велите отправляться?

— Завтра ночью. Пока отдыхайте и готовьтесь. Итак, синьоры, будем надеяться, что нам удастся решить задачу, заданную нам Сан-Лео.

III

Многое из произошедшего так и осталось непонятным для кондотьера Кастрокаро, ибо он ничего не знал о событиях той ночи, когда герцог нанес визит Корвинусу Трисмегиту. Выбор именно его для осуществления задуманного свидетельствует о замечательном умении Чезаре разбираться в людях и находить для каждой задачи наиболее подходящий инструмент.

Проницательность Чезаре Борджа, проявлявшаяся им в безошибочном выборе исполнителей своих замыслов, была высоко оценена Макиавелли, который посвятил герцогу одну из глав своего труда «Государь». Он пишет: «Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он сумел распознать их способности и удержать их преданность». Таким образом, Макиавелли написал не больше, чем мог бы написать сам Чезаре, возьмись он философствовать, вместо того чтобы заниматься практикой.

Герцог выбрал хотя и самого молодого, но наиболее подходящего для этого рискованного дела офицера.

На другой день, после полудня, капитан Лоренцо Кастрокаро, хорошо отдохнувший и набравшийся сил, выехал из Урбино в сопровождении полудюжины солдат и направился к лагерю делла Вольпе под Сан-Лео. Ближе к вечеру он без помех добрался туда и, поужинав в компании командира, приготовился к выполнению задуманного плана. Он облачился во все черное, чтобы быть не столь заметным при подъеме, надел под камзол кольчугу, которая была настолько тонкой, что умещалась на двух сложенных вместе ладонях, вооружился шпагой и кинжалом, опоясался веревкой, к которой прикрепил абордажный крюк с двумя зубцами, очень широкий в том месте, где загибались зубцы, и плотно обмотал его соломой.

Он условился с делла Вольпе, чтобы тот во главе пятидесяти человек незаметно подкрался по тропе к крепости и ждал, когда Кастрокаро откроет ворота.

Стояла ясная летняя ночь, с неба светила полная луна, и на многие мили вокруг все было видно как на ладони. Это благоприятствовало осуществлению первой части плана, а к полуночи, когда Лоренцо рассчитывал оказаться около вершины, луна уже начнет опускаться за горизонт.

В девять часов вечера он начал подъем на обрывистый утес, вершину которого, словно капитель колонны, венчала крепость, серые стены и башни которой сейчас были залиты лунным светом. Поначалу он мог карабкаться вверх достаточно быстро, однако вскоре склон стал круче, точек опоры стало гораздо меньше, а кое-где они совсем исчезли, и Лоренцо стал двигаться медленнее, с предельной осторожностью, продвижение замедлилось.

Он не испытывал ни колебаний, ни сомнений. Прошел добрый десяток лет с тех пор, как мальчишкой он взбирался на эти горы, но память детства прочна, и он поднимался так же уверенно, будто проделывал это последний раз вчера. Он помнил каждый незначительный выступ скалы, каждую трещину, куда можно было поставить ногу, и был готов преодолеть каждую расщелину.

За час он прошел едва ли треть пути, а самая трудная часть была еще впереди. Он уселся на широком, покрытом травой выступе, чтобы перевести дыхание. Внизу на многие мили расстилалась освещенная луной равнина Эмилии, далеко к востоку отливала серебром гладь моря, а на западе возвышались сверкающие снежные вершины Апеннин. Над ним нависала серая скала, обрывистая и гладкая, как стены продолжавшей ее крепости, и подъем по ней обескуражил бы самого отважного горца. Лоренцо знал, что сейчас его ожидало главное испытание этой ночи. По сравнению с ним все остальное: перелезть через крепостную стену, заколоть одного-двух часовых и открыть ворота — казалось делом относительно простым и безопасным. Здесь же один неверный шаг, мимолетная волна страха или секундное головокружение ведут к неминуемой гибели.

Он поднялся, коротко помолился святому Лоренцо, своему небесному покровителю, и продолжил восхождение. Распластавшись по поверхности скалы, он прополз по узкому выступу и добрался до другого, более широкого. Здесь он остановился, чтобы еще раз перевести дух. Он был рад, что этот участок остался позади, поскольку подъем теперь стал на некоторое время легче.

Опасаясь, что шпага может помешать ему, он отцепил ее и швырнул в пропасть. Жаль было расставаться с оружием, но он понимал, что подвергнется большой опасности, оставив его при себе. Затем, сделав глубокий вдох и собравшись с силами, он прыгнул через черный провал пропасти, ориентируясь на чахлое деревце, которое росло на другой стороне. Он уцепился за хрупкое растение руками и ногами, как обезьяна, моля Бога, чтобы оно выдержало его вес. Однако дерево оказалось крепким, и, держась за него руками, он нащупал под собой опору для ноги, сделал шаг и очутился в узкой расщелине, поднимавшейся вверх футов на двадцать. Как червяк, он пополз вдоль нее, упираясь руками и ногами в стенки.

Расщелина наконец кончилась, и он смог дать себе отдых. Прижавшись грудью к скале, обливаясь потом и задыхаясь, он оглядывался по сторонам и, увидев бездонную темноту под собой, содрогнулся и крепче ухватился своими сбитыми руками за скалистые выступы. Половина пути осталась позади, но ему понадобилось еще немало времени, прежде чем он смог заставить себя продолжить подъем.

В одном месте, где тропинка сузилась до нескольких сантиметров, прямо над его головой с резким шумом рванулась огромная птица и исчезла внизу. Он так испугался, что чуть было не выпустил камни, за которые цеплялся обеими руками. Примерно за час до полуночи, когда луна села, он оказался в кромешной тьме. Его отважную душу обуял страх, и довольно долго он был не в состоянии пошевелить ни одним мускулом. И только когда его глаза привыкли к мраку и начали различать кое-что вокруг, мужество вернулось к нему. Ночь была звездная, и предметы, находящиеся вблизи, различались достаточно хорошо.

Около полуночи, совершенно изможденный, с кровоточащими пальцами, в порванной одежде, он оказался наконец на просторной площадке у самого подножия южной стены замка. Ни за какие богатства в мире он не согласился бы возвращаться тем же самым путем. Растянувшись у подножия скалы, он шептал благодарственные молитвы за свою удачу, поскольку считал чудом, что ему удалось достичь своей цели живым.

Он взглянул вверх на мерцавшие звезды, на переливавшуюся гладь Адриатического моря. Прямо над головой слышались мерные шаги расхаживающего по стене часового. Часовой трижды обошел стену, и лишь затем, когда звук шагов стал удаляться, Кастрокаро встал, испытывая некоторую жалость к солдату, чью душу ему придется этой ночью освободить от ее земной оболочки.

Он размотал веревку, обвивавшую тело, отступил назад и, раскрутив крюк, швырнул его через стену. Крюк пролетел между двумя зубцами и, мягко ударившись о кладку — предусмотрительно намотанная солома заглушила стук, — упал.

Кастрокаро потянул за веревку, надеясь, что зубья зацепятся за какой-либо выступ или трещину, но крюк переполз через стену и возвратился к его ногам. Второй бросок оказался также неудачным, и лишь после третьей попытки крюк зацепился. Чтобы удостовериться в надежности приспособления, Кастрокаро всем весом налег на веревку, но крюк держался прочно. Приближающиеся шаги заставили его затаиться. Когда часовой удалился, Кастрокаро полез на стену. Пользуясь матросским приемом — поднимаясь на руках, а ногами упираясь в стену, — он быстро оказался на самом верху и там, встав на колени, спрятался между зубцов. Он пристально посмотрел вниз, в черноту двора. Все было тихо. Ни один звук не нарушал покоя крепости, кроме равномерной поступи часового, который, как оценил Лоренцо, находился сейчас у северо-западной стены.

Он освободил крюк из трещины, размахнулся и швырнул вместе с веревкой в пропасть, уничтожив тем самым единственный след, который мог бы указать, каким образом он оказался здесь. Потом мягко спрыгнул на парапет, шедший вдоль стены.

Остальное не составляло труда. Его миссию можно было считать выполненной. Через несколько минут войска Борджа ворвутся в Сан-Лео, и солдаты гарнизона, захваченные в постелях, вынуждены будут сдаться. Лоренцо подумал, что даже не имеет смысла убивать часового. Требовалось лишь улучить момент и снять засовы с ворот прежде, чем страж сообразит, что происходит, и поднимет тревогу.

Разрешив сомнения в пользу такого варианта, он двинулся вперед и добрался до винтовой каменной лестницы, спустился вниз и оказался в прямоугольном внутреннем дворе. Перебегая от тени к тени, он добрался до ворот, за которыми начинался проход, ведущий мимо караульной комнаты и часовни во внешний двор крепости. Около этих ворот он вновь притаился, выжидая, пока часовой удалится.

Все в крепости было погружено в сон. Ни в одном из окон, выходивших во двор, не горел свет. Кастрокаро подумал, что, если дверь окажется запертой, ему все-таки придется вернуться и ликвидировать часового, а затем добраться до главных ворот по крепостной стене.

Прямо над собой он увидел часового с пикой на плече, медленно вышагивавшего по стене, и его черная фигура смутно вырисовывалась на фоне темно-синего, усеянного звездами купола неба. Ничего не подозревавший страж прошел и исчез. Лоренцо осторожно надавил на массивную дверь, которая легко поддалась. Он ступил в темный туннель и так же мягко прикрыл дверь с внутренней стороны. Тут он помедлил, вспомнив, что часовой сейчас как раз обходит северную часть стены и может заметить его, если он сразу направится через двор в сторону ворот. Следовало опять подождать.

Вдруг ему показалось, что из караульной, справа от него, донесся чей-то голос. Он прислушался, но звук не повторился. Решив, что перенапряженные нервы подвели его, он ощупью двинулся вдоль туннеля. И тут его сердце обдало холодом. На двери караульной он заметил небольшое желтоватое пятнышко и мгновенно понял: в караульной находились люди, и свет пробивался через замочную скважину.

Секунду поколебавшись, он решил, что отступать уже некуда. Вернуться крайне рискованно, а оставаться в туннеле — значит быть неминуемо обнаруженным. Его единственный шанс — немедленно двинуться вперед и бесшумно прокрасться мимо караульной. Тогда все еще может обойтись. И он на цыпочках пошел вдоль стены с максимальной осторожностью.

Однако не успел он сделать трех-четырех шагов, как из караульной послышалось проклятье, за которым раздался смех нескольких мужчин. Затем последовал скрип стульев, и кто-то тяжелой поступью направился к двери. Если бы он без промедления рванулся вперед, у него был бы шанс выбраться наружу, но нерешительность погубила его. Мгновение — и он понял это, но было уже поздно; он увидел, что оказался в ловушке и отступать некуда. Стиснув зубы, в отчаянии оттого, что после стольких трудов все рухнуло, он приготовился защищаться.

Дверь распахнулась, и Лоренцо оказался в потоке света. Он стоял, сжавшись, словно перед прыжком, положив руку на рукоятку кинжала. Появившийся на пороге, одетый в кожаные латы солдат, крупный, крепко сложенный малый с черными бровями и бородой, от неожиданности отпрянул назад и замер, в изумлении глядя на него. Придя в себя, он широко расставил ноги и с глубочайшим интересом спросил:

— Но кто вы такой, черт побери?

Лоренцо был из тех, кто за словом в карман не лезет, и в этот критический момент вдохновение озарило его. Безбоязненно шагнув навстречу стражникам, он произнес с насмешкой и упреком в голосе, как человек, имеющий на это право:

— Рад видеть, что в Сан-Лео хоть кто-то бодрствует.

На лице солдата отразилось еще большее изумление. Когда Лоренцо заглянул за его спину в караульную, освещенную светом факелов в железных канделябрах, он понял, что избрал верную тактику: на столе вперемешку лежали засаленные карты, а четверо солдат были всецело поглощены игрой.

— Боже милостивый, — продолжил он, — хорошо же вы несете службу! А тем временем солдаты Борджа могут быть у самых ваших ворот. Я сам мог бы войти в замок беспрепятственно, и никто не поднял бы тревогу и даже не окликнул бы меня! Силы небесные! Будь вы моими людьми, я бы отправил вас всех на кухню — там от вас было бы больше пользы.

— Я спрашиваю, кто вы такой, черт побери? — свирепо осклабившись, переспросил чернобородый.

— И как, черт возьми, вы попали сюда? — крикнул другой солдат, худощавый, с отвислыми губами и бородавкой на носу, который встал со стула, чтобы получше разглядеть незваного гостя.

Кастрокаро моментально напустил на себя высокомерный вид.

— Проведите меня к вашему капитану, мессеру Толентино, — потребовал он. — Он узнает, как вы стоите на часах. Псы, да ведь все сгорит ярким пламенем, пока вы тут дуетесь в карты, отправив расхаживать по стенам того малого, который, похоже, и слеп и глух.

Нотка холодной властности, звучавшая в его голосе, произвела должный эффект. То, что подобным образом к ним мог обращаться человек, не имеющий на это права, представлялось им — как и любому на их месте — совершенно невероятным.

— Мессер Толентино спит, — угрюмо ответил солдат, который первым заговорил с ним.

Им не понравился смех, которым мессер Кастрокаро встретил это сообщение.

— Увидев, как вы стоите на часах, я ничуть в этом не сомневался, — усмехнулся он. — Что ж, тогда идите и разбудите его.

— Но кто же это в конце концов, Бернардо? — упорствовал вислогубый солдатик, и все остальные поддержали его оправданный вопрос.

— Верно, — сказал чернобородый Бернардо. — Вы не сказали нам, кто вы. — В его тоне грубость сочеталась с угрюмой почтительностью.

— Я посланник синьора Гуидобальдо, вашего герцога, — твердо ответил молодой кондотьер, мысленно спрашивая себя, к чему все это приведет и будет ли у него шанс на спасение.

Почтительность и интерес, проявляемый к нему солдатами, заметно возросли.

— Но как вы попали сюда? — продолжал настаивать тот же любознательный солдат.

Мессер Лоренцо нетерпеливо отмахнулся и от вопроса, и от спрашивающего:

— Какое это имеет значение? Хватит того, что я здесь. Неужели мы потратим всю ночь на глупые вопросы? Разве я не сказал вам, что войска Борджа могут быть сейчас у самых ваших ворот?

— Клянусь Бахусом, там они и останутся, — рассмеялся еще один из них. — Ворота Сан-Лео достаточно крепки. Синьор, если этот сброд отважится постучать, мы знаем, как ответить им.

Пока он говорил, Бернардо принес из караульной фонарь и велел всем следовать за ним. Они направились вдоль туннеля к двери, ведущей во внешний двор крепости. И во время пути солдаты продолжали донимать предполагаемого посланника вопросами, на которые тот отвечал кратко и резко, каждым своим словом и жестом показывая, что он им не ровня.

Они подошли к двери башни, где жил мессер Толентино. Входя туда, Кастрокаро печально взглянул на массивные ворота, за которыми находились люди делла Вольпе. Снять засовы было бы секундным делом, но он не представлял себе, каким образом избавиться от этих пяти вояк. Теперь и часовой на стене окликнул их, интересуясь происходящим, и молодой кондотьер молил Бога, чтобы делла Вольпе, пристально наблюдавший извне за событиями в крепости, понял, что Кастрокаро попался. Но он также знал, что делла Вольпе ничем не сможет помочь ему. Оставалось полагаться только на самого себя.

Поднявшись по спиральной лестнице башни, где стены и потолки были покрыты фресками грубого письма, они привели мессера Лоренцо к апартаментам, которые занимал кастелян Толентино, принявший на себя управление замком десять дней тому назад, после смерти синьора Фиорованти.

По пути молодой кондотьер подбадривал себя. До сих пор все шло хорошо, он ловко сыграл свою роль, и его игра рассеяла у охраны последние подозрения. Если удастся подобным же образом одурачить их капитана, дело, ради которого он прибыл сюда, будет сделано.

Мессер Кастрокаро приготовил историю, которую собирался рассказать и которая основывалась на том, что, по его сведениям, Фиорованти сопротивлялся войскам Чезаре Борджа почти наперекор воле герцога Гуидобальдо: этот мягкий и тихий ученый велел всем своим крепостям сложить оружие, так как сопротивление приводило лишь к бесцельной растрате человеческих жизней и не приносило никакой ощутимой пользы.

Главная трудность для Лоренцо Кастрокаро заключалась в том, что у него не было рекомендательных писем, а Толентино наверняка захочет их увидеть. Бернардо отправился будить кастеляна и сообщить ему, что посланник герцога Гуидобальдо тайно прокрался в замок и желает его видеть.

Кастелян мгновенно проснулся, извергая потоки бессвязных проклятий и тряся своей огромной головой в ночном колпаке; затем, высунув из-под одеяла длинные волосатые ноги, уселся на постели, приказав Бернардо привести посланца.

Вошел Лоренцо и надменно приветствовал капитана.

— Вы от герцога Гуидобальдо? — проворчал мессер Толентино.

— Да, — ответил Кастрокаро. — Будь я от Чезаре Борджа, мне хватило бы двух десятков солдат, чтобы стать хозяином Сан-Лео, столь усердно охраняется крепость.

Этим хитрым ходом он рассчитывал рассеять подозрения кастеляна, поскольку говорил правду. Но брать подобный тон, подействовавший на солдат, было очень рискованно при обращении к Толентино, занимавшему столь важный пост и обладавшему вспыльчивым и неуравновешенным характером. Мессеру Лоренцо все это было хорошо известно, но он посчитал риск оправданным: ведь только очень уверенный в себе человек отважился бы высказать такое замечание.

Толентино был так ошеломлен, что не сразу нашел ответ, и несколько секунд молча глядел на него налившимися кровью и пылавшими гневом глазами.

— Клянусь Всевышним! — наконец взревел он. — Как громко кукарекает этот петушок! Мы выщипаем ему перышки, прежде чем он покинет нас, — зловеще пообещал он. — Кто вы?

— Посол герцога Гуидобальдо, как вам уже сообщили. Что касается всего остального — петушка и кукареканья — мы обсудим это в другой раз.

Кастелян тяжело поднялся. Это был крупный красивый мужчина, большеносый, с чисто выбритым, оливкового цвета лицом, с черными волосами и квадратным подбородком. Он попытался придать себе позу оскорбленного достоинства, но это было не так-то просто для человека в ночной рубашке и в ночном колпаке на голове.

— Наглая болонка! — продолжил он с негодованием и изумлением. — Как ваше имя?

— Лоренцо Знелло, — ответил Кастрокаро, готовый к подобному вопросу, и сурово пояснил: — Оно мне нравится куда больше, чем те, которыми вы наградили меня.

— Вы что, пришли сюда рассказывать мне о своих вкусах? — разъярился кастелян. — Поостерегитесь, молодой человек, здесь я хозяин, и моя воля — здесь закон. Я могу велеть высечь вас, содрать с вас живьем шкуру или повесить и никому не обязан в этом давать отчет. Помните это или…

— О, успокойтесь! — вскипел, в свою очередь, мессер Лоренцо, и повелительно взмахнул рукой, пытаясь охладить пыл кастеляна. — Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать вздор. Неужели я рисковал своей шеей, пробираясь сквозь позиции Борджа и карабкаясь по скале, чтобы меня здесь оскорбляли? Вы вольны расправиться со мной, но кое-что не в вашей власти.

— И что же это? — угрожающе спросил Толентино.

— Вы не можете ни охранять замок, ни отличить лакея от того, кто вам ровня.

Кастелян сел на кровати и потер подбородок. Как видно, перед ним оказался крепкий орешек, а такие люди всегда смущали мессера Толентино, как и всякого забияку. Позади мессера Лоренцо стояли, выстроившись в ряд, солдаты, молчаливые, но внимательные свидетели его замешательства. Кастелян понял, что должен любой ценой спасти положение.

— Чтобы оправдать свою наглость и избежать плетей, вам придется сообщить нечто очень важное, — серьезно сказал он.

— Готов обещать вам, что герцог узнает, как обошлись с тем, кого он любит и кто подвергал себя большим опасностям, служа ему, — прозвучало в ответ. — И позвольте заметить, синьор, — с видом оскорбленного достоинства продолжил Лоренцо, — что так не принимают послов. Будь мои обязательства по отношению к герцогу иными, а порученное мне дело — менее ответственным, я удалился бы тем же путем, каким попал сюда. Но будьте уверены, он узнает, как меня встретили здесь.

Толентино смутился.

— Синьор, — протестующе заговорил он, — клянусь, в этом виноваты вы сами. Если мне не хватило вежливости, то вы сами спровоцировали меня. Неужели я должен сносить насмешки от всякого попугая, считающего, что он может выполнять мои обязанности лучше меня? Довольно, синьор. Позвольте мне ознакомиться с вашим донесением. — И он протянул навстречу Лоренцо свою тяжелую руку.

— Его высочество повелел мне сообщить, что он приказывает вам сдаться герцогу Валентино на почетных условиях, — сказал он и, прочитав откровенное удивление, сомнение и подозрение на лице Толентино, поспешил объяснить: — Чезаре Борджа договорился с герцогом Гуидобальдо и обещал ему некую компенсацию, если все крепости в его бывших владениях немедленно прекратят сопротивление. Моему синьору посоветовали принять эти условия, так как, отказываясь от них, он ничего не выигрывает, а рискует потерять все. Понимая, что продолжающееся сопротивление Сан-Лео лишь оттягивает его неминуемое падение и приведет к ненужным потерям, герцог Гуидобальдо приказывает вам немедленно сдаться.

Это звучало правдоподобно. Известный своим миролюбием, герцог вполне мог направить такое послание. Однако у проницательного Толентино оставались еще сомнения на этот счет. Он взглянул на посланца, и вокруг его жгучих черных глаз собрались морщинки.

— У вас есть на этот предмет письма от герцога? — спросил он.

— Ни одного, — смело заявил мессер Лоренцо, защищая слабое место своей легенды.

— Но, клянусь Бахусом, это странно!

— Отнюдь, синьор, — поторопился ответить молодой кондотьер, — подумайте, как рискованно иметь такие письма. Если бы солдаты Борджа нашли их, я…

Он запнулся, осознав свою ошибку. Толентино звонко хлопнул в ладоши и вскочил на ноги.

— Синьор, синьор, — с некоторой мрачностью произнес он, — мы должны понять друг друга. Вы утверждаете, что доставили некоторые приказы, предписывающие мне действовать определенным образом, согласованные между герцогом Валентино и моим синьором. И вы же говорите об опасностях, которым могли бы подвергнуться, будь они у вас в письменном виде. Может быть, я чего-то не понимаю, — в голосе Толентино слышалась язвительность, — но мне кажется, что Борджа без всяких помех пропустил бы вас через свои позиции. Можете ли вы пояснить мне, в чем я ошибаюсь?

Лоренцо ничего не оставалось, кроме как принять важный вид. У его ног разверзлась пропасть.

— Если вам нужно такое объяснение, вы получите его, без всякого сомнения, от синьора герцога. Я вам дать его не могу. У меня нет на этот счет никаких указаний, а сам я не дерзнул спросить объяснений.

Он говорил спокойно и гордо, несмотря на участившийся пульс, и в его последних словах прозвучал некий скрытый упрек в адрес кастеляна.

— Когда, — продолжал он, — я говорил, что брать с собой письма было опасно, то попытался дать вам объяснение, которое в тот момент мне пришло в голову. Раньше я не думал об этом, а теперь вижу, что ошибся в своем предположении.

Мессер Толентино не сводил глаз с лица мессера Лоренцо, рассуждения которого подтвердили, что тот лжет. Однако уверенность тона и горделивый вид молодого человека оставляли место сомнениям.

— У вас есть, по крайней мере, хоть какой-нибудь знак, по которому я мог бы отличить посланника моего синьора? — спросил он.

— Его у меня нет. Меня отправили в спешке. Герцог, вероятно, не предполагал, что его приказания будут подвергнуты сомнениям.

— Неужели? — саркастически спросил Толентино. И неожиданно зашел с другой стороны. — Как вы пробрались в крепость?

— Я поднялся с равнины по южному склону скалы, который считается неприступным. Я из этих мест. Мальчишкой я часто поднимался там. Именно поэтому герцог Гуидобальдо выбрал меня.

— И когда вы добрались до стены, то попросили часового спустить веревку, не так ли?

— Нет. У меня была своя веревка и абордажный крюк.

— Зачем они вам понадобились, если вы действительно прибыли от Гуидобальдо? — кастелян резко обернулся к своим людям. — Где вы нашли его?

Услышав ответ, Толентино с облегчением расхохотался:

— Хо-хо! — ликовал он, перемежая свою речь проклятиями. — Вы незамеченным миновали часового и успели пробраться внутрь крепости, а когда вас обнаружили, вы сказались посланцем Гуидобальдо, доставившим приказ о сдаче крепости, и еще стали дерзить насчет нашей скверной охраны. Ох-хо! Хитро задумано, но это вам не поможет — хотя жаль будет сворачивать шею столь изобретательному петушку. — И он опять расхохотался.

— Вы глупец, — отрезал Кастрокаро, — и рассуждаете, как глупец.

— Разве? Ну-ка, поймайте меня. По-вашему, Гуидобальдо выбрал вас своим посланником, потому что вам был известен тайный путь в замок. Взгляните, насколько нелепо такое утверждение. Вы пробовали объяснить, почему Гуидобальдо хотел, чтобы вы скрытно прибыли сюда, и сами же признали ошибочность подобного предположения. Но глупо утверждать, что посланнику герцога, доставляющему приказ от его имени сдаться войскам Чезаре Борджа и тем самым выполнить волю последнего, нужно было подниматься сюда тайным путем, рискуя жизнью. — Толентино рассмеялся прямо в побледневшее лицо Лоренцо.

— Кто из нас глупец, синьор? — зловеще глядя на него, спросил кастелян. Затем сделал знак своим людям: — Взять его и обыскать.

В одно мгновение его прижали лицом к полу. Но тщательный обыск ничего не дал.

— Неважно, — сказал Толентино, вновь укладываясь в постель, — против него и так достаточно многое говорит. Позаботьтесь, чтобы с ним ничего не случилось этой ночью. Утром он отправится вниз с того же склона, и, клянусь, куда быстрее, чем когда поднимался по нему.

И мессер Толентино улегся в постель, чтобы продолжить прерванный сон.

IV

Запертый в караульном помещении — поскольку человека, которому предстояло умереть на рассвете, не стоило отправлять в тюрьму, — мессер Лоренцо Кастрокаро провел, как легко понять, весьма беспокойную ночь. Он был слишком молод и слишком любил радости жизни, чтобы равнодушно расставаться с ней. За последние два года своей военной карьеры ему часто приходилось видеть смерть. Но то была смерть других, и до сего времени ему даже не приходило в голову, что и сам он может умереть. Еще вчера его не покидала уверенность, несмотря на грозившую ему опасность, что он останется цел и невредим. Да и теперь, лежа в темноте на деревянной скамье в караульной комнате, он не мог поверить, что конец близок. Катастрофа постигла его очень уж неожиданно, и кроме того, смерть, по его мнению, была событием слишком важным, чтобы прийти столь буднично.

Он устало вздохнул и поискал более удобное положение на своем жестком ложе. Он вспоминал о многих вещах: о детстве и матери, о товарищах по оружию и совершенных подвигах. Он видел себя то врубающимся в ряды противника под стенами Форли, то скачущим рядом с герцогом Валентино под Капуей, в той мощной атаке, когда был наголову разбит Колонна. До странности отчетливо он вспоминал, как выглядели мертвецы. Голос рассудка говорил ему, что завтра он будет выглядеть точно так же, но вообразить такое зрелище он был не в силах.

Затем он вспомнил о Бьянке де Фиорованти, которую уже не придется увидеть. Все последние месяцы он испытывал странную нежность к ней и в сладостной меланхолии сложил несколько весьма посредственных стихов в ее честь.

Что ни говори, ничего особенного у них не было; в его короткой жизни были любовные истории и поярче; но синьорина Бьянка вызывала в нем более возвышенное чувство, чем любая другая женщина, которую он знал. Отчасти этому способствовало то, что она — дочь знатного синьора, потомка великого рода, — стояла неизмеримо выше простого кондотьера, получившего в наследство лишь голову и шпагу. Он вздохнул. Как сладко было бы перед смертью вновь увидеть ее и излиться ей в своей любви, как лебедь — в своей предсмертной песне.

В эти роковые минуты мысли о ней занимали его куда больше, чем мысли о спасении своей души. Ему хотелось знать, услышит ли она о его кончине, а услышав, почувствует ли к нему сострадание или хотя бы просто вспомнит о нем добрым словом. Ему казалось странным, что он встретит смерть в замке, принадлежащем ее семье, однако он был рад и тому, что рукой, подписавшей ему приговор, не станет рука ее отца.

Наконец напряжение последних часов дало о себе знать, и он провалился в беспокойный, неглубокий сон. Когда же он проснулся, все вокруг было залито ярким светом утреннего солнца, проникающим сквозь высокие окна караульной. Заскрежетал ключ в замке, и, пока Лоренцо с усилием поднимался со своего жесткого ложа, дверь отворилась и вошел Бернардо, сопровождаемый шестью солдатами в полном вооружении.

— Добрый день, — вежливо, но несколько легкомысленно, словно забыв, какой день предстоял мессеру Лоренцо, произнес Бернардо.

— Вас ожидает куда более добрый день, — с добродушной улыбкой отозвался Лоренцо, и огрубевший за годы службы солдат невольно проникся уважением к молодому человеку.

Мессеру Лоренцо пришло в голову, что, если его ждет смерть, то ее надо встретить с юмором. Рыдания тут не помогут. Лучше уж быть веселым. Вполне возможно, что смерть в конце концов не такая страшная штука, как о ней говорят священники, а что касается адского пламени, уготованного для всех молодых людей, жадно пивших из чаши наслаждений, то перед самым концом на исповеди можно покаяться.

Он встал и пригладил длинные, светлые, спутавшиеся за ночь волосы. Потом взглянул на свои грязные, исцарапанные после вчерашнего подъема по скале руки и попросил Бернардо принести воды. Брови Бернардо удивленно поползли вверх — умывание он считал совершенно излишним в данной ситуации, ибо со двора донеслась барабанная дробь, возвестившая общий сбор. Бернардо в нерешительности выпятил губу.

— Мессер Толентино ждет вас, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Кастрокаро, — но я не могу предстать перед ним в таком виде. Нельзя неуважительно относиться к палачу.

Бернардо пожал плечами, отдал распоряжение, и вскоре в комнате появился железный таз, полный воды. Мессер Лоренцо поблагодарил, снял камзол, рубашку и, обнажившись до пояса, приступил к туалету, стараясь совершить его по возможности быстро и тщательно. Приведя в порядок одежду, он показал жестом, что готов. По приказу Бернандо солдаты окружили пленника и вывели его наружу, на просторный внутренний двор замка.

Лоренцо шел твердо, высоко подняв голову, и лишь секунду помедлил на пороге, чтобы задумчиво взглянуть на ярко-синее небо и на солдат в доспехах из стали и кожи, выстроившихся во дворе на фоне серых крепостных стен. Их число не превышало тридцати — это и был весь гарнизон замка.

Перед строем неторопливо расхаживал кастелян. Он был одет во все черное, в знак траура по своему умершему господину синьору Фиорованти, и его рука покоилась на рукоятке шпаги. Приблизившись к нему, конвой, сопровождавший обреченного пленника, отступил и оставил пленника лицом к лицу с мессером Толентино.

Некоторое время кастелян разглядывал его, и мессер Лоренцо с честью выдержал этот осмотр, бесстрашно встретив своими темно-голубыми глазами важный суровый взгляд мессера Толентино. Наконец тот заговорил.

— Мне неизвестно, почему прошлой ночью вы решились проникнуть сюда. Но совершенно ясно, что вы появились здесь с вероломными намерениями, и ложь, придуманная вами, сделала это совершенно очевидным; именно поэтому вас должны казнить, как и всякого другого, схваченного при подобных обстоятельствах.

— Я готов к смерти, — холодно ответил Лоренцо, — но умоляю избавить меня от предсмертных словоизлияний. Моих сил может хватить ненадолго, особенно если вы вспомните, что я не завтракал.

Толентино взглянул на него и хмуро улыбнулся.

— Хорошо. Так вы не скажете, кто вы и зачем оказались здесь?

— Я уже говорил, но вы не поверили моим словам.

К чему еще раз повторять? Это только утомит и вас, и меня. Идемте же к виселице, поскольку по вашему виду ясно, что это дело вам хорошо знакомо.

В это время из строя солдат донеслось:

— Синьор капитан, я могу сказать вам, кто он.

Тот резко обернулся к говорившему.

— Это Лоренцо Кастрокаро.

— Кондотьер герцога Валентино? — переспросил Толентино.

— Он самый, синьор капитан, — подтвердил солдат, и Лоренцо, взглянув на него, узнал своего бывшего подчиненного, служившего под его командой несколько месяцев тому назад.

Он с безразличием пожал плечами, не отреагировав на выражение удовлетворения, написанное на лице мессера Толентино.

— Имеет ли значение, как и под каким именем умирать?

— Выбор за вами, — ответил кастелян.

— Думаю, я предпочел бы скончаться под своим собственным именем, — беззаботно заявил Лоренцо.

В ответ на шутку раздались сдержанные смешки, но Толентино недовольно нахмурился.

— Синьор, я имею в виду виселицу или прыжок с уступа, на который вы вскарабкались прошлой ночью.

— Ну, это совсем другое дело, но вы слишком сузили выбор. Прошу вас, скажите, что из этого доставило бы вам наибольшее развлечение.

Толентино посмотрел на него, поглаживая свой длинный подбородок и нахмурив лоб. Ему нравился этот малый, так неустрашимо глядевший в лицо смерти. Но он был кастеляном Сан-Лео и знал свой долг.

— Что ж, — не спеша выговорил он наконец, — мы знаем, что вы можете карабкаться по стене, как обезьяна; посмотрим, можете ли вы летать, как птица. Отведите его на стену, вон туда, — и он сделал жест рукой.

— О, постойте! — испуганно вскричал Кастрокаро, питая слабую надежду на отсрочку. — Неужели здесь, в Сан-Лео, все язычники? Разве христианина подобает швырнуть в черную пасть смерти без исповеди? Неужели у вас нет священника?

Толентино нахмурился, раздраженный этой новой задержкой, затем кивнул Бернардо.

— Приведи священника.

Рухнула робкая надежда на то, что в крепости может не оказаться священника и Лоренцо не осмелятся предать смерти без исповеди.

Бернардо ушел. Он оказался у дверей часовни как раз в тот момент, когда словами «Ite missa est»[16]Сим отпущаеши (лат). утренняя служба закончилась, и в спешке чуть было не столкнулся на дороге с дамой в черном, шедшей в сопровождении двух женщин. Он отпрянул в сторону и прижался к стене, бормоча извинения.

Но дама остановилась.

— Почему вы так торопитесь сюда? — спросила она, сочтя такой маршрут странным для солдата.

— Срочно требуется отец Джироламо, — ответил Бернардо. — Нужно исповедать человека перед смертью.

— Какого человека? — участливо поинтересовалась она, полагая, что кто-то из гарнизона смертельно ранен.

— Да капитана герцога Валентино, некоего Лоренцо Кастрокаро, появившегося здесь ночью. Это я схватил его, — хвастливо добавил он.

Но синьорина Бьянка де Фиорованти едва ли расслышала его последние слова. Она отступила на шаг и мгновенно побледнела.

— Как… как, вы сказали, его имя?

— Лоренцо Кастрокаро, капитан герцога Валентино, — повторил он.

— Лоренцо Кастрокаро? — переспросила она, но в ее устах это имя прозвучало совершенно иначе.

— Да, мадонна.

Тогда она схватила Бернандо за руку и стиснула ее.

— И он ранен… смертельно?

— Нет, не ранен. Его взяли в плен, и теперь он должен умереть. Мессер Толентино собирается сбросить его со скалы. Вам будет хорошо видно со стены, мадонна, это…

Она в ужасе отдернула свою руку и велела:

— Идемте к вашему капитану.

Озадаченный Бернардо уставился на нее.

— А как же священник?

— С этим можно подождать. Идемте к капитану.

Приказание прозвучало настолько твердо, что он не осмелился ослушаться. Бормоча что-то в бороду, он повернулся и в сопровождении синьоры и ее служанок направился обратно во двор. Когда глаза синьорины Бьянки встретились с горделивым взором кондотьера Лоренцо, на бледных щеках вспыхнул слабый румянец. Молодой человек был потрясен ее внезапным появлением, поскольку не знал и даже не подозревал — как предусмотрительно позаботился Чезаре Борджа — о ее присутствии в Сан-Лео.

Мгновение помедлив, Бьянка с решительным видом направилась к кастеляну.

Сняв шляпу, мессер Толентино низко поклонился и сразу же пустился в объяснения:

— Мадонна, перед вами молодой авантюрист, которого мы схватили прошлой ночью в замке. Он капитан на службе у Чезаре Борджа.

Она перевела взгляд на пленника, а затем опять на кастеляна.

— Как он оказался здесь?

— Рискуя своей шеей, он вскарабкался по южной стороне скалы.

— И что ему было нужно?

— Этого мы не можем с точностью установить, а сам он не желает говорить, — вздохнул Толентино. — Прошлой ночью, когда его схватили, он выдавал себя за посланца герцога Гуидобальдо, но это явная ложь. С ее помощью он надеялся избежать последствий своего опрометчивого поступка.

Не упустив случая подчеркнуть свою проницательность, капитан рассказал, как он сразу же понял, что, будь синьор Лоренцо тем, за кого себя выдавал, ему незачем было бы тайно пробираться в Сан-Лео.

— Но, выполняй он поручение Чезаре Борджа, ему не имело бы смысла рисковать своей шеей, поднимаясь по южному склону, — возразила девушка.

— Это несколько поспешное заключение, мадонна, — пояснил Толентино. — Только с южной стороны можно перелезть через стену крепости.

— Как вы думаете, зачем он это сделал?

— Зачем? Да чтобы сдать замок Борджа! — воскликнул Толентино, начавший терять терпение от такого обилия вопросов.

— У вас есть доказательства?

— Здравый смысл не ищет доказательств очевидным вещам, — назидательно произнес он. — И сейчас мы собираемся отправить его обратно тем же путем, каким он прибыл сюда, — мрачно закончил он, всем своим видом показывая, что тема разговора исчерпана и женщинам нечего более вмешиваться в дела мужчин.

Но синьорина Бьянка не обратила никакого внимания на его резкость.

— Вы сделаете это не раньше, чем я лично удостоверюсь, что его намерения были именно таковы, — отрезала она, подчеркнув своим тоном, что она является полновластной хозяйкой в Сан-Лео.

Толентино пожал плечами.

— О, как вам угодно, мадонна. Однако я бы взял на себя смелость заявить, что мой богатый опыт подсказывает, как лучше всего поступать в подобных случаях.

Девушка дерзко взглянула в глаза видавшему виды ветерану.

— Знание, синьор капитан, ценится куда больше, чем простой опыт.

У Толентино отвисла челюсть.

— Вы имеете в виду, что вам… что вам известно, для чего он прибыл?

— Возможно, — ответила она и отвернулась от изумленного капитана к еще более изумленному пленнику.

Легкой походкой приблизилась она к кондотьеру Лоренцо, в глазах которого можно было прочесть и недоумение по поводу сказанных ею слов, и отчаянную попытку разгадать эту загадку, и — следует сразу же это признать — мысль о том, как можно обратить случившееся в свою пользу.

Может показаться, что в синьоре Лоренцо было что-то от негодяя. И действительно, размышляя в первую очередь о том, как извлечь выгоду из заинтересованности девушки, он едва ли проявил себя как герой рыцарского романа. Однако ошибочно полагать, что кондотьер Кастрокаро чем-либо выделялся из среды обычных людей своего времени, и пусть его поведение и лишено геройства, однако по-человечески оно вполне объяснимо.

Не столько любовь к Бьянке, сколько себялюбие и естественная для его возраста любовь к жизни подсказали ему, как избежать гибели. А чтобы не думать о нем хуже, чем он того заслуживает, следует вспомнить, что Бьянка уже давно привлекала его, хотя он всегда считал ее недостижимой для себя, простого искателя приключений.

Внимательно поглядев на него, она подчеркнуто спокойно произнесла:

— Не поможете ли вы мне подняться на стену? Дайте мне вашу руку, синьор Лоренцо.

Толентино хотел было вмешаться.

— Подумайте, мадонна…

Но повелительным жестом она отослала его на место — ведь в конце концов она была госпожой в Сан-Лео.

Бок о бок хозяйка крепости и ее пленник направились к лестнице, ведущей на стены. Толентино, раздраженно ворча и проклиная себя за то, что оказался во власти женщины, свирепо скомандовал своим людям разойтись и уселся на край колодца, в центре двора.

Опершись на зубцы стены и обратив взгляд на широкую, залитую солнцем равнину Эмилии-Романьи, синьорина Бьянка прервала затянувшееся молчание.

— Я привела вас сюда, синьор Лоренцо, — сказала она, — чтобы вы рассказали мне об истинной цели вашего визита в Сан-Лео.

Его ответ был давно готов.

— Мадонна, я могу сказать о том, что не являлось моей целью, — грубовато проговорил он. — Клянусь спасением моей души, я не собирался предавать вас в руки ваших врагов.

Лоренцо можно счесть за клятвопреступника, однако на самом деле его заявление было вполне точным, если и не вполне правдивым. В самом деле, он и не подозревал, что Бьянка находится в Сан-Лео и что, сдавая крепость людям делла Вольпе, он выдаст им и синьорину Бьянку. Знай он об этом, он никогда бы не взялся за такое дело. Поэтому Лоренцо был вправе клясться так, как только что поклялся, хотя утаил от нее некоторые факты.

— Думаю, это я и так знаю, — мягко ответила она.

Ее слова воодушевили его. Он готов был и дальше двигаться дорогой лукавства, ступить на которую он ни в какое другое время не отважился бы, помня, кем был он, а кем — она. Но сейчас он почувствовал в себе удаль отчаявшегося человека. Ничто не может устрашить стоящего лицом к лицу со смертью.

— О, не спрашивайте меня, почему я пришел, — хриплым голосом взмолился он, — я отважился на многое, думая, что готов на все. Но теперь — здесь, перед вами, под взглядом ваших ангельских глаз — мужество покидает меня. Я становлюсь трусом, хотя не побоялся…

От этих слов девушка поежилась. Он заметил это, и хитрец внутри его улыбнулся.

— Взгляните, мадонна. — Он протянул свои распухшие руки, все в ранах и кровоподтеках. — Таков я с головы до пят. — Он повернулся. — Взгляните туда, — и он указал вниз, на кажущуюся гладкой поверхность скалы, — прошлой ночью я полз здесь в темноте, и каждое движение грозило мне гибелью. Вы видите вон тот карниз, где почти невозможно стоять? Вдоль него я пробирался вон до того места, чуть пошире, а оттуда прыгнул через эту небольшую пропасть. — Она содрогнулась, слушая его рассказ. — По той расщелине я карабкался вверх, раздирая колени и локти, пока не добрался до этой площадки.

— Как смело! — воскликнула она.

— Как безрассудно! — уточнил он. — Я показываю все это вам, чтобы вы знали, какая непреодолимая сила влекла меня сюда. Вам бы никогда не пришло в голову, мадонна, что, проявив такую храбрость, я стану запинаться сейчас, и все же…

Он вдруг замолчал и закрыл лицо руками.

— И все же? — мягко и одновременно воодушевляюще произнесла она.

— О, я не осмелюсь! — вскричал он. — Я был безумцем, безумцем!

И тут совершенно случайно его язык произнес слова, которые попали в самую точку.

— Действительно, я не знаю, что за безумие овладело мной.

Он не знал! От такого признания все ее тело охватила дрожь. Он не знал! Зато она знала, и отсюда исходила та уверенность, с которой она действовала, вызволяя его из рук Толентино. Ведь если бы палач сбросил синьора Лоренцо с этого жуткого обрыва, вина за его смерть легла бы на нее.

Не она ли околдовала его? Не она ли напоила его вином, влив туда elixirium aureum — любовный эликсир, изготовленный магом Корвинусом Трисмегитом? Разве она не знала, что именно этот эликсир, неистово и неугасимо горевший в его жилах, побудил его, невзирая на все опасности, проникнуть сюда, к ней?

Маг предсказал ей, что человек, выпивший эликсир, окажется полностью в ее власти, прежде чем луна пойдет на убыль. Она попыталась вспомнить его слова, и это ей удалось: «Он придет к вам, даже если ему понадобится обойти всю землю». Она не сомневалась, что предсказание мага в точности исполнилось, эликсир подействовал отменно.

Так рассуждала синьорина Бьянка. И когда она повернулась к склонившему голову молодому капитану, в ее темных глазах стояли слезы, а уголки нежного рта опустились. Она подняла свою изящную руку и мягко опустила ее на светловолосую голову Лоренцо, окруженную нимбом лучей ослепительно яркого солнца.

— Бедный, бедный Лоренцо, — ласково прошептала она.

Он отпрянул от нее, бледный как мел.

— О, мадонна! — вскричал он и упал перед ней на одно колено. — Вы догадались о моей тайне, о моей заветной тайне! Позвольте мне теперь умереть! Позвольте им швырнуть меня со скалы и окончить мои страдания!

Эта сцена удалась ему на славу — на сей счет у обманщика не осталось сомнений; она была бы не женщиной, а сущей гарпией[17]Гарпия — божество из античной мифологии; ее представляли в виде крылатого существа, полуженщины-полуптицы отвратительного вида; гарпия считалась похитительницей детей и человеческих душ, устроительницей всевозможных козней, направленных против людей, злобной и мстительной., если бы позволила теперь казнить его. Он приготовился услышать мягкое выражение сочувствия к постигшему его несчастью, к тому плачевному положению, в котором он оказался, попав под очарование ее красоты. Но к ответу, который прозвучал, он был совершенно не готов.

— Любовь моя, о чем ты говоришь? Разве для тебя не осталось иных радостей, кроме смерти? Разве я сержусь? Разве ты не видишь, как я счастлива, что ради меня ты пошел на все это?

В тот момент Лоренцо показалось, что либо в мире, либо у него в мозгу не все в порядке. Могла ли эта благородная дама обратить на него внимание? Неужели она ответила на его любовь, которая, как он полагал, так мало значила для нее, что для спасения жизни он не постеснялся выставить ее напоказ — чего никогда не осмелился бы сделать, думай он иначе.

— О, это невозможно! — воскликнул он, и на этот раз в его возгласе не было притворства.

— Что невозможно? Что невозможно? — повторила она, когда он, повиновавшись ее жесту, поднялся на ноги.

— Невозможно, чтобы вы насмехались над моей любовью, — вымолвил он.

— Насмехалась? Я? Я — которая разбудила ее, которая желала этого?

— Желала? — почти шепотом откликнулся он. — Желала?!

Несколько мгновений они стояли, глядя друг другу в глаза, а затем бросились друг к другу в объятия. Она всхлипывала от охватившей ее радости, и он тоже готов был расплакаться — столько драматических событий выпало на это утро.

В таком положении и застал синьору Сан-Лео и капитана Чезаре Борджа мессер Толентино, удивленный их долгим отсутствием и решивший выяснить, в чем дело.

Соблюдая приличия, они отпрянули друг от друга, и синьорина Бьянка, порозовев от смущения, представила кастеляну капитана Лоренцо как своего будущего супруга и доверительно сообщила ему об истинной причине — как она это понимала — его появления в Сан-Лео.

Стоит ли говорить, что Толентино считал недопустимым для своей госпожи, верноподданной герцога Гуидобальдо, фактической владелицы одной из крепостей Урбино, стать женой какого-то наемника этого узурпатора Чезаре Борджа. И если он тогда не высказал со свойственной ему горячностью и выразительностью своих соображений на сей счет, то лишь потому, что полностью лишился дара речи.

Синьору Лоренцо был оказан прием, подобающий человеку его положения. Для него приготовили ванну, одели в новое платье. Во время обеда с синьориной Бьянкой были поданы изысканные блюда и лучшие вина из погреба Фиорованти.

Лоренцо Кастрокаро охватило воодушевление, и после обеда, поощряемый улыбкой синьорины, он взял лютню и пропел ей одну из безобразных песен, сложенных в ее честь.

Это было весьма рискованно с его стороны, но чудо — синьорина Бьянка, несмотря на свой изысканный литературный вкус, оказалась очень довольной.

Во всей Италии в этот час не нашлось бы более счастливого человека, чем Лоренцо Кастрокаро, который от самого порога смерти вознесся к таким вершинам жизни, о которых не смел и мечтать. Ощущение счастья целиком охватило его, и все прочее было на время забыто. Но вдруг совершенно внезапно он вспомнил о вещах иного порядка, и эти воспоминания заставили его похолодеть от ужаса. Он уже пропел более половины своей второй песни, как вдруг, словно пораженный молнией, остановился. Лютня со стуком выпала из его онемевших рук.

Девушка склонилась к нему.

— Энцо! Тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке. Но…

Он сжал кулаки и встал.

Она тоже встала и участливо спросила, что случилось.

— Что я сделал? Что я сделал? — повторял он в отчаянии.

Ей пришло в голову, что действие любовного эликсира, возможно, пошло на убыль. Встревожившись, она настойчиво умоляла его открыть причину беспокойства, но он не сразу смог найти относительно нейтральные выражения, чтобы не выдать себя.

— Дело вот в чем, — воскликнул он, и в его голосе звучала искренняя досада. — Поспешив прийти сюда, я в своем безумии совершенно забыл, чего мне это может стоить. Я капитан Чезаре Борджа и в настоящий момент не кто иной, как предавший его дезертир. Я изменник, оставивший свой отряд и перебежавший к врагу, чтобы беззаботно рассиживать здесь, в том самом замке, который осаждает мой герцог.

Она мгновенно оценила ужас положения, в котором он оказался.

— О Боже! — взмолилась она. — Я и не подумала об этом.

— Когда они меня схватят, то, несомненно, повесят как предателя! — искренне воскликнул он, поскольку кем же, как не предателем, он стал на самом деле? Всю ночь делла Вольпе и его люди напрасно ожидали, пока он откроет ворота. Его смерть или плен оправдали бы неудачу, но то, что он вступил в союз с синьориной Бьянкой де Фиорованти, будет расценено однозначно.

— Клянусь, было бы в тысячу раз лучше, если бы Толентино этим утром избавился от меня!

Тут он осекся и в раскаянии повернулся к ней.

— О, нет, нет! Я сказал, не подумав! Как я, неблагодарный глупец, мог желать этого! Если бы они убили меня, я бы никогда не узнал такого счастья, какое испытал в этот день.

— Но что же делать? Что делать, Энцо? Если ты теперь уйдешь, то это тоже не спасет тебя. О, дай мне подумать, дай мне подумать!

И через мгновение обрадованно воскликнула:

— Есть способ!

— Какой способ? — спросил он.

— Боюсь, что единственно возможный, — помрачнев, произнесла она.

Тут он догадался, что она имела в виду, и негодующе возразил:

— О, только не это! Мы не должны и думать об этом. Я не позволю тебе такой ценой спасти мою жизнь.

Она взглянула на него, и в ее темных глазах вновь вспыхнуло пламя любви.

— Чтобы спасти тебя, Энцо, тебя, которого я привела сюда, я пойду на все.

— О чем ты говоришь, любовь моя? — воскликнул он.

— О том, что вина лежит на мне и расплачиваться должна я.

— Вина?

— Разве не я привела тебя сюда?

Он вспыхнул, с некоторым опозданием поняв, что его ложь обернулась против него.

— Послушай, — продолжала она. — Ты поступишь так, как я прошу. В качестве моего посла ты отправишься к Чезаре Борджа и от моего имени предложишь ему капитуляцию Сан-Лео, оговорив лишь безопасность и почетные условия сдачи для гарнизона.

— Нет-нет! — продолжал протестовать он, и его подлость казалась ему все более и более отвратительной. — Да и как это поможет мне?

— Ты скажешь, что тебе известен способ, которым можно овладеть Сан-Лео, и в твоих силах осуществить это, — тут она задумчиво улыбнулась. — Герцог будет слишком доволен результатом, чтобы возмущаться по поводу использованных средств.

— Но это позор! — выкрикнул он, имея в виду вовсе не то, что, по ее мнению, мог выразить этим восклицанием.

— Через несколько дней — максимум через несколько недель — все, о чем я говорю, станет неизбежностью, — напомнила она ему. — В конце концов, чем я жертвую? Не более чем своей гордостью. Может ли она оказаться весомее твоей жизни? Лучше сдаться сейчас, когда можно что-то выиграть, чем потом, когда я лишусь всего.

Он задумался. Действительно, это был единственный выход.

— Будь по-твоему, дорогая Бьянка, — сказал он, презирая себя, однако, за очередную ложь, — но условия сдачи будут более великодушными, чем те, о которых ты говорила. Тебе не потребуется покидать свое жилище. Пусть уходит твой гарнизон, но ты останешься!

— Разве это возможно? — спросила она.

— Увидишь! — с уверенностью ответил он, помня об обещанном ему комендантстве.

V

Вечером того же дня он в одиночестве выехал из Сан-Лео, имея при себе письма с необходимыми полномочиями, и направился по горной тропе, ведущей вниз. У подножия скалы он наткнулся на пикеты делла Вольпе, и солдаты отвели его к своему капитану, отказываясь поверить, что перед ними Лоренцо Кастрокаро. Когда делла Вольпе увидел его, в единственном глазу ветерана вспыхнуло удовлетворение вперемешку с подозрительностью.

— Где вы были? — грубо спросил он.

— Вон там, в Сан-Лео, — простодушно ответил Кастрокаро.

Делла Вольпе колоритно выругался.

— Мы считали вас погибшим. Весь день мои люди искали ваше тело у подножия скалы.

— Мне жаль разочаровывать вас и жаль потраченных усилий ваших людей, — улыбаясь, сказал Лоренцо, и делла Вольпе опять выругался.

— Как случилось, что вы потерпели неудачу, и, как случилось, что вы, потерпев неудачу, остались живы?

— Я не потерпел неудачи, — был ответ. — Я еду к герцогу с условиями капитуляции гарнизона.

Делла Вольпе откровенно отказывался верить ему до тех пор, пока кондотьер Лоренцо не сунул под его единственный глаз письма синьорины Бьянки де Фиорованти. Увидев их, ветеран усмехнулся.

— Ха! Клянусь рогами сатаны! Теперь я понимаю! Вы всегда знали, как обращаться с женщинами, Лоренцо.

— Для одноглазого вы видите слишком много, — отворачиваясь от него, сказал Лоренцо. — Мы поговорим об этом в другой раз, когда я женюсь. Доброй ночи!

Он добрался до Урбино, когда было уже далеко за полночь. Но, несмотря на поздний час, герцог еще не был в постели. Знавшим Чезаре Борджа казалось, что он вообще не спал. Те, у кого были к нему неотложные дела, находили его бодрствующим в любое время дня и ночи.

Его высочество находился в библиотеке вместе с Агапито, готовил письма для отправки в Рим, когда ему доложили, что прибыл кондотьер Лоренцо Кастрокаро.

Когда он вошел, герцог пристально взглянул на него и резко бросил:

— Ну, вы принесли мне весть о взятии Сан-Лео?

— Не совсем так, ваше высочество, — ответил кондотьер. — Но я принес вам письма с предложениями о капитуляции и ее условиях. Если ваше высочество подпишет их, завтра от вашего имени я вступлю во владение крепостью Сан-Лео.

Герцог изучающе всмотрелся в лицо капитана.

— Вы вступите во владение? — мягко улыбнулся он.

— Как комендант, назначенный вашим высочеством.

Он положил письма перед герцогом, и тот, быстро пробежав глазами текст, передал их Агапито, чтобы тот ознакомился с ними более тщательно.

— Тут есть условие, что синьора Бьянка де Фиорованти должна остаться в Сан-Лео, — с удивлением сказал секретарь.

— Почему? — спросил Чезаре Лоренцо. — Зачем вообще нужны какие-то условия?

— Дело приняло неожиданный оборот, — разъяснил кондотьер. — Все прошло не столь гладко, как я надеялся. Я избавлю ваше высочество от выслушивания всех деталей, но суть в том, что, когда я оказался внутри замка, меня схватили, и мне пришлось принять предложенные условия, сочтя их наилучшими.

— Надеюсь, вы не считаете их невыгодными для себя? — спросил Чезаре. — Будь это так, я был бы огорчен. Но я не думаю — ведь синьорина Бьянка, говорят, очень хороша собой.

Кастрокаро густо покраснел, смущенный этим неожиданным замечанием.

— Вам известно об этом, ваше высочество? — только и смог выговорить он.

Чезаре отрывисто и почти презрительно рассмеялся.

— Во мне есть что-то от ясновидца, — ответил он. — Я мог предсказать результат еще до того, как вы отправились туда. Но вы хорошо выполнили свою задачу и назначаетесь комендантом Сан-Лео. Агапито, сейчас же напиши приказ. Капитан Лоренцо спешит вернуться к синьорине Бьянке.

Через полчаса после того, как озадаченный, но счастливый Кастрокаро опять ускакал в сторону крепости, Чезаре поднялся из-за письменного стола, зевнул и улыбнулся своему секретарю, которому полностью доверял и к которому испытывал дружескую привязанность.

— Итак, Сан-Лео, который мог бы продержаться целый год, — наш, — сказал он, удовлетворенно потирая руки. — Кастрокаро считает это своей заслугой. Дама тоже полагает, что с помощью этого шарлатана Трисмегита добилась своего. И никто из них даже не подозревает, что вышло так, как хотел я. — И для Агапито изрек афоризм: — Тот, кто хочет достичь влияния, должен не только научиться использовать людей, но делать это так, чтобы они не подозревали, что их используют. Если бы в ту ночь в доме Корвинуса Трисмегита я случайно не подслушал кое-что и не расставил нужным образом человеческие фигуры в этой игре, все могло бы сложиться иначе, и многие лишились бы жизни прежде, чем распахнулись ворота Сан-Лео. И я принял меры, чтобы любовный эликсир чародея подействовал именно так, как тот обещал. Синьорина Бьянка, по крайней мере, верит этому обманщику.

— Вы предвидели это, ваше высочество, давая Кастрокаро столь опасное поручение? — рискнул спросить Агапито.

— Как же иначе? Где бы я отыскал человека, для которого оно представляло бы меньшую опасность? Он не знал, что синьорина Бьянка там, а я постарался сохранить это в тайне. Я послал его, будучи уверен, что, если он не сможет открыть ворота солдатам делла Вольпе и попадет в плен, у него хватит смекалки не выдавать себя, а мадонна, естественно, будет вынуждена предположить, что любовный эликсир заставил его прийти к ней. Сможет ли она, зная это, повесить его? Могла ли она поступить иначе, чем поступила?

— Действительно, Корвинус сослужил вам хорошую службу.

— Настолько хорошую, что он сохранил этим себе жизнь. Сегодня шестнадцатый день, а этот драгоценный яд все еще не убил его. — Герцог отрывисто рассмеялся. — Агапито, прикажите отпустить его завтра. Но велите оставить мне на память его язык и правую руку. Чтобы он никогда не смог более написать или произнести никакой лжи.

На другой день Сан-Лео капитулировал на почетных условиях, а Толентино и его люди выехали, держа пики на бедрах. Капитан выглядел очень угрюмым, поскольку происшедшее оскорбляло его честь воина.

Затем в крепость во главе своих солдат въехал кондотьер Лоренцо Кастрокаро, чтобы сложить комендантство к ногам синьорины Бьянки.

Они обвенчались в тот же день в крепостной часовне, и, хотя прошло немало лет, прежде чем они признались друг другу в хитростях, к которым оба прибегли, сохранившиеся свидетельства говорят, что за все это время они ни разу не пожалели об этом.