Онлайн чтение книги Золото
ГЛАВА XII

43

Отец Габриэль, покровитель индейцев, несколько дней погостил в Эрмитаже. Сегодня на рассвете он отбывает, ибо его миссия — быть с дикарями. Это грубый и властный человек, и его слово — закон для племен; он живет среди сиу, команчей, осаджей, черноногих, змеев, и все они слушают его как оракула. Он путешествует только пешком. Иоганн Август Сутер провожает его до Круглого Камня, что на тропинке, ведущей из Сьерры.

— Капитан, — крепко пожимая руку Иоганну Августу Сутеру, говорит на прощание отец Габриэль, — капитан, целая глыба мировой истории обрушилась на плечи твои, но ты продолжаешь стоять посреди развалин мощи своей. Подними голову, оглянись вокруг. Посмотри, тысячи людей прибывают сюда изо дня в день, чтобы заложить здесь основу счастья своего. По всей округе кипит новая жизнь. Дай всем добрый пример. Выше голову, старый пионер, эта страна — истинная твоя родина. Начни сызнова.

44

Сутер хотя и вернулся к труду, но не для себя, а ради детей. Он строит для сына Виктора ферму в Бургдорфе, а для второго сына Артура — в Гренцахе. Мина, дочь, станет владелицей Эрмитажа. А Эмиля, самого старшего, он отправил на восток изучать право.

Отец Габриэль поддерживает его возвращение к делам, помогая рабочей силой; присылает группы индейцев и канаков, которых его проповедь способна вырвать из лап винокуров и увести с приисков.

Теперь для дикарей и островитян в Эрмитаже сухой закон.

Нанимают и работников желтой расы, которых становится все больше.

И процветание возвращается; но не слишком надолго.

45

Иоганн Август Сутер не может забыть удар, что сразил его. Он во власти необъяснимого ужаса. Он все больше отдаляется от фермерских трудов, и новое начинание уже не поглощает всех его сил, как бывало прежде. Все это его не слишком увлекает, и детям вполне достаточно следовать его указаниям, чтобы добиться успеха. Он погружается в чтение Апокалипсиса. Задает себе кучу вопросов, на которые не может найти ответа. Он верит, что вся его жизнь была инструментом в руках Всемогущего. Он пытается угадать, в чем Его промысел, какова цель? И ему страшно.

Он, преимущественно человек действия, он, никогда не сомневавшийся, теперь полон сомнений. Он становится замкнутым, угрюмым, подозрительным, скупым. Его терзают угрызения. Открытие золота заставило его поседеть, побелели и волосы, и борода; теперь же глодающая душу тайная тревога сломила его, унизив гордость предводителя. Он ходит в длинной шерстяной рясе, на голове — маленький колпак из кроличьей шкурки. Говорит с запинкой. Взгляд блуждающий. Ночью он не может заснуть.

Золото.

Золото его разорило.

Он не понимает.

Золото, все, какое было добыто за эти четыре года, и все, какое еще добудут, принадлежит ему. Его украли. Он пытается прикинуть в уме всю сумму, подсчитать точную цифру. Сто миллионов долларов, миллиард? Боже мой, при мысли, что с этого ему не досталось ни гроша, у него кружится голова. Это несправедливость. К кому обращаться, Господи? А все эти люди, они пришли и разрушили мою жизнь, почему? Они сожгли мои мельницы, разграбили и опустошили мои плантации, угнали и поубивали стада, разрушили мой громадный труд, разве это справедливо? А теперь, вволю поубивав друг друга, основывают семьи, семьи, деревни, города и устраиваются на моих землях, под защитой Закона. Если таков порядок вещей, Господи, почему же мне не дано воспользоваться им для себя и за что мне столь всеобъемлющее горе? Все города, все эти города принадлежат прежде всего мне, и деревни тоже, и семьи, и люди, вместе с их трудом, скотом и их счастьем. Боже мой, что мне делать? Все, что было в руках моих, вдребезги разбилось, добро, состояние, честное имя, Новая Швейцария и несчастная Анна. Возможно ли это и почему так?

Сутер осматривается в поисках помощи, совета, поддержки; но все вокруг окутано таким туманом, что даже собственные беды подчас кажутся ему призрачными. Тогда, в странные минуты возвращения к самому себе, он со стыдом вспоминает о своем детстве, о вере, о матери и об отце, о той среде, где превыше всего честь и труд, и особенно о дедушке, честнейшем человеке, настоящем приверженце правды и порядка.

Его преследуют миражи.

Он все чаще вспоминает о своей далекой маленькой родине; ему представляется этот безмятежный уголок старой Европы, где все спокойно, размеренно, все на своем месте. Все в образцовом порядке — мосты, каналы, дороги. Дома на тех же местах, что были всегда. Жизнь обывателей протекает вне истории; там работают и тем счастливы. Снова, как на открытке, он видит Рюненберг. Вспоминает тот фонтан, в который плюнул, когда уходил. Он хотел бы вернуться туда и умереть.

46

Однажды он пишет такое письмо:

«Мой дорогой господин Бирманн, От моих детей вы узнали о великом горе, постигшем меня, когда моя бедная Анна приехала умереть у моих дверей. Так было угодно Божественному Провидению. Но отдаете ли вы себе отчет во всей глубине моих несчастий? Не хочу в который раз вдаваться в историю этой катастрофы, которая в общей сложности и есть история всей моей жизни, достаточно я твердил ее себе все последние четыре года и смею вас уверить, что ничего не понимаю и не вижу ни межи вокруг, оглядываясь в поисках жизненных опор. Я не умею жаловаться, и все-таки бедняк, пишущий вам, разбит, загнан, измучен, как старый мерин. Тем не менее должен вам сказать, я не заслуживаю того, что со мной случилось, и мне пришлось заплатить годами бедствий за несколько ошибок молодости. Да будет вам известно, что я жил в этой стране с княжеским блеском, или, точнее, как говорят у нас в народе, «как Бог живет во Франции». Открытие золота меня разорило. Я не понимаю. Неисповедимы пути Господни. На свет Божий это золото впервые извлек мистер Маршалл, мой плотник, работавший на строительстве моей лесопилки в Коломе. После его удара киркой все покинули меня — мои служащие, рабочие, приказчики, вплоть до моих храбрых солдат и доверенных лиц, которым я, между прочим, платил весьма хорошо. Но им захотелось большего, и они обокрали меня, разграбили все и кинулись на золотодобычу. Золото проклято, и все, кто приезжает сюда и собирает его, тоже прокляты, ибо большинство из них погибает, и я спрашиваю себя — как? В эти последние годы жизнь здесь превратилась в ад. Резали, грабили, убивали. Все кругом предавались разбою. Много таких, что сошли с ума или покончили с собой. Все из — за золота, а это золото превратилось в водку, и я задаюсь вопросом, что станется потом и далее. Сейчас мне кажется, что у меня тут весь мир копошится. Люди приезжают из всех стран, они строят на моих землях города, деревни, фермы и разделяют между собой мои плантации. Они возвели проклятый город, Сан-Франциско, в тех самых местах, что я выбрал для высадки моих бедных канаков, которые тоже покинули меня, побежали за золотом и потом спились, и уже давно все подохли бы как собаки, если бы добрый падре Габриэль не приходил к ним, вырывая из когтей Шенона, короля винокуров, чтобы привести ко мне, часто рискуя жизнью, и я принимаю их, они работают теперь в Эрмитаже с моими добрыми индейцами и на обеих новых фермах, которые я отдал мальчикам, о чем они, и Виктор и Артур, сами еще напишут вам.

Калифорния сейчас стала частью Американского союза, и страна полностью изменяется. Из Вашингтона присылают надежных солдат, но порядок еще далеко не установился. Каждый день пришвартовываются все новые прибывающие, а золотые горы не иссякают. Как я уже сказал вам, прежние почти все погибли, и хотелось бы узнать как. Зверь Апокалипсиса блуждает ныне в этих краях, и все полны тревоги. Мормоны уже уехали, нагрузив повозки золотом, а я не захотел последовать за ними. Говорят, они построили город на берегах Соленого озера, где сейчас живут в разврате и пьянстве, ибо насадили там виноградники, чему научились в моих владениях, где многие из них трудились до открытия золота и были тогда основательными, надежными работниками, да-да, а сейчас кажутся проклятыми, как и все. Вправду ли на мне лежит вина за все это? Когда я думаю о своих невзгодах, мне временами кажется, что это так. По этим землям шатаются толпы комедиантов и множество женщин, приехавших продолжить род и потом уезжающих обратно, — итальянок, чилиек, француженок. Первые собственники земли заняты тяжбами с адвокатами из Нью — Йорка, которые вручают документы на частную собственность новым прибывшим. В этом процессе участвуют все; а я — я не желаю следовать ничьему примеру, и что я должен делать? Вот почему я пишу вам.

Таково положение.

Я разорен.

По американскому закону половина добытого золота по полному праву принадлежит мне, а его там на сотни и сотни миллионов долларов. С другой стороны, открытие золота в моих землях нанесло мне невосполнимый ущерб, мое имение захвачено силой, разграблено, и, стало быть, я имею право на возмещение. Третий пункт — я являюсь единственным собственником территории, на которой выстроен Сан-Франциско (за исключением тоненькой прибрежной полоски у самого моря, принадлежавшей миссии францисканцев), и других территорий, на которых выросли и другие города и деревни. Я имею документы о собственности на эти земли, врученные мне во времена мексиканцев губернаторами Альварадо и Микельтореной как вознаграждение за верную службу и возмещение ущерба от войн с индейцами на северной границе. В-четвертых, множество новых колонистов обустроились на моих плантациях и похваляются новехонькими актами о собственности, хотя ведь это я сделал весь край плодоносным и заплатил большие деньги за аренду земель русским, уезжавшим отсюда. И наконец, мосты, каналы, пруды, шлюзы, проезжие и проселочные дороги, свайный мол на заливе, понтоны, мельницы, которые я построил на свои средства, сейчас служат общественным нуждам, так что правительству штата надо со мной расплатиться. И потом, есть еще золото, которое добудут в ближайшую четверть века и на которое я имею право.

Что я должен делать?

У меня мутится в глазах, едва я подумаю, о какой сумме тут может идти речь.

Если я приступлю к делу, мне придется вести не один, а тысячу процессов одновременно и бросить вызов десяткам тысяч частных лиц, сотням общин, правительству штата Калифорния и правительству в Вашингтоне. Если я приступлю к делу, то истрачу не одно, но десять, сто состояний; правда, предъявляемый мною иск того стоит, ведь еще до открытия золота я уже был на пути к тому, чтобы стать самым богатым в мире. Если я приступлю к делу, то уже не в новой стране, которую приехал покорять, когда вышел на берег в первый раз и стоял одиноким среди песков тихоокеанского побережья, ведь теперь против меня будет весь мир, и мне предстоит бороться долгие и долгие годы, а я начинаю стареть, на ухо я уже туговат, и силы могут оставить меня, и вот что заставило меня послать моего старшего сына, Эмиля, поучиться в университет, ибо это ведь ему придется взвалить на себя все громадное дело с золотом, а вдали от дома он научится получше уклоняться от всех козней и подвохов закона и его прислужников, коих, признаюсь вам, его бедолага отец крепко побаивается.

Ради чести моей я не могу вот так потерять все, не обмолвившись ни словом, это несправедливость!

Также я часто задаю себе вопрос, а имею ли я право вмешиваться, и что, если слишком много людских интересов, ускользнувших от моего понимания, поставлено на карту или Всевышний, царствующий на Небесах, имеет некие особые умыслы касательно всех людей, коих наслал в этот край? И тогда сам я чувствую себя обреченным под Его дланью.

Что я должен делать? Золото приносит несчастье; если я коснусь его, если стану домогаться его, если буду отстаивать то, что по праву принадлежит мне, — не стану ли я проклят, в свой черед, по примеру стольких других, кто прошел у меня перед глазами и о ком я уже вам говорил?

Скажите мне, что я должен делать? Я готов ко всему. Исчезнуть. Отступиться. Еще могу снова взяться за работу и основательно помочь советами Виктору и Артуру, которые крутятся весьма оборотисто. Я могу выжать все возможное из моих ферм и плантаций, все заново засеять, изнурить трудом моих индейцев и канаков, пуститься в новые махинации, словом, собрать необходимые средства для Процесса и тогда уж идти напролом, пока силы не иссякнут. Но так ли это необходимо? Я тоскую по родным краям. Я думаю о нашем прекрасном маленьком Базельском кантоне и хотел бы туда вернуться. Боже, как вы счастливы, мой добрый господин Бирманн, что можете оставаться в родных местах. Я могу продать обе фермы и Эрмитаж, покончить со всем, вернуться и устроить детей в Швейцарии. Должен ли я поступить так, или это означает бежать с поля боя, и есть ли у меня право оставить эту страну, в которую я вдохнул жизнь и которая, я предчувствую это, взамен унесет мою? Скажите мне, что я должен делать, мой дорогой господин Бирманн, я в точности исполню ваши советы и слепо повинуюсь вам во всем.

Я обращаюсь к вам потому, что мне говорил о вас падре Габриэль, когда приходил на ферму свершить обряд погребения моей бедной Анны. Он сказал, что знавал вас, когда был ребенком. Полагаю, он уроженец вашей деревни; вспоминая всякие слухи, думаю, его зовут Мерц, хотя и не совсем в этом уверен, ибо он столь же скрытен, как и индейцы, которым он посвятил тело и душу, и никогда не рассказывает о себе, за исключением как раз того самого случая, когда сказал мне, что хорошо вас помнит. В прежнее время, когда я воевал на границе, не было у меня злейшего врага, чем он; он стыдил меня, как своего соотечественника, за мои поселения и за то, что я заставляю работать индейцев и привожу канаков, но по прошествии времени он понял, что без них я не добился бы ровным счетом ничего, да и они не выжили бы уже без меня, потому что при мексиканцах были совсем брошенные; что до канаков, то я никогда не был жестоким хозяином, падре Габриэль сам смог в этом убедиться; и вот, когда случилось со мною страшное несчастье и все меня оставили, только он один сблизился со мною и с тех пор хранит мне верность, и еще благодаря ему дети мои могут теперь основать свое поселение. Это святой человек, да хранит его Господь.

Как и вас самого, дорогой господин Мартин Бирманн, который столько долгих лет был отцом для моих детей и к которому теперь отец взывает во имя этих самых детей: что я должен сделать?

Да будет так

Ваш брат в Иисусе Христе Иоганн Август СУТЕР, капитан».

47

Иоганн Август Сутер не дождался ответа от доброго сухонького старичка Мартина Бирманна, стряпчего и добровольного хранителя казны общины христиан-баптистов в своей маленькой деревушке Ботминген, что на сельских просторах Базельского кантона.

Иоганн Август Сутер затеял процесс.

Его Процесс.

Процесс, который потряс всю Калифорнию и едва не поставил под вопрос само существование этого нового штата. Страсти кипят повсюду, и в нем участвуют все. Напрямую затронуты интересы каждого.

Прежде всего Иоганн Август Сутер требует признания исключительной собственности на земли, на которых были построены города Сан — Франциско, Сакраменто, Фэйрфилд и Риовиста. Он добивается оценки стоимости земель экспертной комиссией и предъявляет иск на 200 миллионов долларов. Он преследует 17 221 частное лицо, обосновавшееся на его плантациях, требуя уехать из этих мест и заплатить ему компенсацию с процентами. Он предъявляет правительству штата Калифорния иск на 25 миллионов долларов за экспроприацию путей сообщения, каналов, мостов, шлюзов, мельниц, причалов и хозяйственных построек в Заливе и за их передачу в полное общественное пользование и требует 50 миллионов долларов возмещения от правительства в Вашингтоне, которое не сумело ни обеспечить общественный порядок в момент открытия золотых рудников, ни сдержать натиск толп, ни управлять отрядами федеральных войск, которые, устроив массовое дезертирство, превратились в главный элемент воцарившегося хаоса, став едва ли не самыми наглыми расхитителями, ни своевременно принять меры, чтобы овладеть тем, что причитается государству и лично ему, Сутеру, из всего добытого на приисках. Он принципиально ставит вопрос о своих правах на часть золота, добытого на сей момент и требует, чтобы комиссия юристов немедленно вынесла вердикт о его правах на долю золота, которое будет добыто начиная с этого дня. Он не требует никакого наказания ни для кого лично, ни для властей, не справившихся со своими обязанностями и не сумевших заставить уважать закон, ни для офицеров полиции, не способных защитить общественный порядок, ни для недобросовестных чиновников. Он ни на кого не держит зла, но просто требует справедливости, только и всего, и самим обращением к закону демонстрирует свое полное доверие к судебной системе.

Эмиль возвратился из университета и занимается исключительно этим невероятным делом. Его окружают четверо самых знаменитых юрисконсультов Американского союза. Целые тучи стряпчих и писарей так и вьются вокруг него в его конторе на углу Коммершел-стрит и Плаза-Майор, в самом Сан-Франциско.

Города обороняются. Сан-Франциско, Сакраменто, Фэйрфилд, Риовиста отыскивают адвокатов-советников и нанимают их на пожизненный срок, чтобы они занимались только этим делом и изо всех сил любой ценой противостояли претензиям Сутера; частные лица сбиваются в группы, основывают профсоюзы для защиты, вверяют свои интересы самым знаменитым адвокатам с Востока, которые, приезжая сюда, ценятся на вес золота. Юрист — редкая птица. Из близких и далеких мест срываются все, кто имеет хоть малое отношение к судейскому сословию. На всей необъятной территории Соединенных Штатов больше не найдешь ни одного адвоката без клиентуры, ни единого знатока законов, который бы просиживал в барах без гроша в кармане. Стряпчие, нотариусы, судебные исполнители и секретари, стажеры, крючкотворы-бумагомараки стремглав бегут в Калифорнию, обрушиваясь на нее вперемешку с охотниками за золотом, приток которых отнюдь не иссяк. Это новое столпотворение, нежданная золотая жила, и все хотят нажиться на деле Сутера.

48

За все это время Иоганн Август Сутер в столицу ни ногой. Он живет на своих землях и вновь обретает всю прежнюю энергию и активность. Он пускает в ход все средства, ничем не брезгуя, стараясь на всем погреть руки.

Ибо ему нужны деньги, деньги и снова деньги, чтобы оплачивать всю эту бумажную волокиту.

Его Процесс.

Тот процесс, что разворачивается в самом Сан-Франциско, проклятом городе, которого Сутер еще не видел.

49

Проходят четыре года, пока Дело движется своим чередом, его рассматривают в судах.

Сутер умудряется окупать безумные издержки на свой процесс.

Все его начинания успешны. Фермы, арендованные им в Бургдорфе и Гренцахе, поставляют в Сан-Франциско молоко, масло, сыр, яйца, цыплят, овощи. В Эрмитаже он начинает промышленное производство консервированных фруктов. Его лесопилки вырабатывают доски и строительную древесину, именно из них строится множество новых деревень. На одной его фабрике делают гвозди, на другой — карандаши. Он основывает бумажную фабрику. Снова засевает акры хлопковых полей и подумывает наладить прядильное дело.

Жители округи со страхом наблюдают за ростом этого нового богатства, за подъемом такой грозной силы. Сутер непопулярен. Сутера ненавидят, а он и в ус не дует. Без его продукции никому не обойтись, и вот он выжимает из всех что может. «Им это встанет поперек горла, встанет поперек горла, всей этой погани, вот теперь пусть сами и оплатят все расходы на мой процесс», — любит он приговаривать, начиная новое дело, прибыли от которого подсчитывает заранее. Но, вопреки логике, этот человек, испытывающий такую колоссальную необходимость в средствах, не занимается перегонкой водки и не моет золото. Напротив, у него тесные связи с религиозными сектами Филадельфии, и он горячо пропагандирует трезвый образ жизни среди индейцев, белых и желтокожих (но яростно клеймит только водку, а отнюдь не вино, несметные количества которого, потребляемые в этих краях, родом исключительно с его виноградников); что касается золотоискателей, которые теперь стекаются к нему, то их он приказывает безжалостно истреблять, они прокляты. Что бы он ни затевал, в потайном кармане у него неизменный Апокалипсис, ибо, несмотря на бешеную энергию, страх в глубине души растет и он не уверен в своей правоте перед Господом.

Под конец четвертого года враги наносят ему первый страшный удар. Конторы его сына Эмиля подожгли, и весь простой люд Сан — Франциско приплясывает вокруг зарева, словно это праздничный костер. Вся округа ликует при известии, что сгорели основные процессуальные документы, особенно оригиналы дарственных, подписанных губернаторами Альварадо и Микельтореной. Новость осчастливила и недавних поселенцев, укрепившихся на его землях, а жители городов и деревень устраивают манифестации, скандируя: «Травить волков! Старому волку конец!»

Хотя с виду Иоганн Август Сутер выдерживает удар и глазом не моргнув, только вдвое увеличивает промышленное производство и отдает распоряжение ускорить, ускорить его процесс, втайне он чувствует, как дрогнула его решимость и растет тревога.

Вот еще один удар Всевышнего.

О Господь!..

Нет больше сил моих стенать. Я не протестую. Смириться не получится. Ваша воля сделать со мной все что хотите.

Поборемся.