Онлайн чтение книги Жизнь и цель собаки A Dog's Purpose
1

Однажды мне стало ясно, что теплые, визгливые, вонючие существа, копошащиеся рядом со мной, это мои братья и сестра. Я был очень разочарован.

Хотя глаза мои различали пока только смутные очертания, я знал, что большая и прекрасная фигура с длинным замечательным языком – моя мать. Я выяснил, что если холодный воздух кусает кожу, значит, Мать куда-то ушла, а когда возвращается тепло, значит, пора есть. Часто, чтобы найти место, где можно сосать молоко, приходилось распихивать то, что оказалось моими сородичами, которые пытались лишить меня моей доли – это раздражало. Я не понимал, в чем смысл существования братьев и сестры. Когда Мать лизала мне живот, чтобы из-под хвоста текла жидкость, я моргал ей, беззвучно умоляя: «Пожалуйста, избавься от остальных щенков, ради меня одного». Я хотел ее всю.

Постепенно я начинал различать других собак, с недовольством принимая их присутствие. Нос подсказал мне, что у меня есть сестра и два брата. Сестра лишь немного меньше братьев хотела возиться со мной. Одного я называл Шустриком, потому что он всегда двигался быстрее меня, второго Обжорой, потому что он принимался скулить, стоило Матери уйти, и сосал ее с таким отчаянием, словно ему все время было мало. Обжора спал больше остальных, поэтому мы частенько прыгали на него и кусали за морду.

Наше логово таилось под черными корнями дерева; в жаркие дни там было прохладно и темно. В первый раз я выбрался на солнечный свет с Сестрой и Шустриком, и, естественно, Шустрик меня опередил.

Из нас четверых только у Шустрика на мордочке было белое пятно, похожее на звездочку, которое ярко сияло на солнце, когда он весело шагал вперед. «Я – особенный», – словно кричало оно миру. В остальном его шкура была пятнистая, коричнево-черная, как и у меня. Обжора был чуть светлее нас. Сестра унаследовала от Матери короткий нос и плоский лоб, но мы все выглядели более или менее одинаково, не считая выскочки Шустрика.

Наше дерево находилось на берегу ручья, и я обрадовался, когда Шустрик кувырком свалился вниз; впрочем, мы с Сестрой, попробовав спуститься, также рухнули без особой грации. Скользкие камни и тонкая струйка воды принесли восхитительные запахи, и мы по сырой тропинке добрались до влажной прохладной пещеры – дренажной трубы с металлическими стенками. Я чутьем понял, что в этом месте хорошо прятаться от опасности. Мать не обрадовалась находке и бесцеремонно отволокла нас в Логово, когда оказалось, что наши лапы еще не достаточно сильны, чтобы поднять нас наверх. Мы усвоили, что не можем сами вернуться к Логову, если спустимся с берега, так что едва Мать ушла, мы тут же спустились снова. На этот раз к нам присоединился Обжора, который, добравшись до трубы, свернулся в прохладной грязи и уснул.

Мать, потеряв терпение, встала на ноги, когда мы еще не наелись; наверняка в этом виноваты мои родичи. Если бы Обжора не был таким ненасытным, а Шустрик – таким настырным, если бы Сестра меньше вертелась, Мать наверняка лежала бы спокойно и разрешала нам набивать животы.

Часто Мать вылизывала Обжору больше остальных, и я возмущался такой несправедливости.

Шустрик и Сестра переросли меня – вернее, туловище было того же размера, но мои лапы были короче. Обжора, конечно же, был самым мелким в помете.

Поскольку Шустрик и Сестра были заняты друг другом больше, чем остальными, я в отместку лишал их своей компании, забираясь глубоко в трубу. Однажды я принюхивался к чему-то восхитительно мертвому и гнилому, когда прямо у меня перед носом в воздух взвилось маленькое животное – лягушка!

Я с восторгом бросился вперед, стараясь накрыть ее лапами, но лягушка снова прыгнула. Она испугалась, хотя я собирался только поиграть – и возможно, не стал бы ее есть.

Шустрик и Сестра почувствовали мое возбуждение, бросились в трубу, повалив меня, и затормозили в липкой воде. Лягушка прыгнула, и Шустрик ринулся за ней, использовав мою голову вместо трамплина.

Сестра и Шустрик, борясь друг с другом, пытались схватить лягушку, но та плюхнулась в большую лужу и поплыла быстрыми короткими гребками. Сестра сунула мордочку в воду и чихнула, обрызгав Шустрика и меня. Шустрик забрался на спину Сестре, забыв про лягушку – мою лягушку!

Я грустно отвернулся. Похоже, я живу в семье тупиц.

Часто потом я вспоминал лягушку – обычно, когда засыпал: пытался представить, какая она на вкус.

Мать все чаще тихонько рычала, когда мы лезли к ней, а в тот день, когда она предупреждающе клацнула зубами, стоило нам сунуться жадной толпой, я в отчаянии понял, что сестра и братья все испортили. Шустрик подполз к ней на животе, и Мать опустила к нему морду. Он лизнул ее в губы, и она в награду пустила его к животу. Мы бросились за своей долей. Шустрик отпихнул нас, но мы уже поняли, в чем трюк; и когда я обнюхал и облизал мамину пасть, она дала мне поесть.

К тому времени мы хорошо исследовали русло ручья, бродя вдоль него, так что все вокруг было пропитано нашими запахами. Мы с Шустриком почти все время уделяли серьезным делам – играли, и я начал понимать, как важно для него в игре оказаться сверху, покусывая меня за горло и морду. Сестра уже не спорила с ним, но порядок, принятый другими в нашей стае, по-прежнему не казался мне справедливым. Обжору, разумеется, совсем не беспокоил его статус, так что я, расстроившись, кусал его за уши.

Однажды вечером я спросонья наблюдал, как Сестра и Шустрик раздирают найденную где-то тряпку, когда мои уши навострились – приближалось большое шумное животное. Я вскочил на ноги, но прежде чем успел направиться к ручью – выяснить, что за шум, – рядом со мной возникла Мать. Ее тело тревожно напряглось. Я с удивлением отметил, что она держит в зубах Обжору – то, от чего мы отказались несколько недель назад. Мать завела нас в темную трубу и легла, прижав уши. Все было понятно, и мы послушно отползли от выхода из тоннеля.

Когда существо, шагающее вдоль ручья, показалось, я почувствовал, как страх пробежал по спине Матери. Существо было большое, на двух лапах, и из его рта вырывался едкий дым.

Я смотрел, совершенно завороженный. Почему-то меня тянуло к этому существу, я был очарован и напрягся, готовый выскочить приветствовать его. Однако Мать только раз взглянула на меня, и я передумал. Его нужно бояться и избегать любой ценой.

Так впервые я увидел человека.

Он даже не посмотрел в нашу сторону: поднялся по берегу и исчез из виду. Через несколько мгновений Мать выскользнула наружу и подняла голову, проверить – миновала ли опасность. Потом расслабилась и вернулась в трубу, чтобы ободряюще поцеловать каждого из нас.

Я выскочил наружу – решил посмотреть сам. К сожалению, от человека остался лишь тающий аромат дыма в воздухе.

Снова и снова в последующие недели Мать закрепляла урок, который мы получили в трубе: человека нужно избегать, во что бы то ни стало. Человека нужно бояться.

Когда Мать в очередной раз отправилась на охоту, нам было позволено идти с ней. Выбравшись из Логова, Мать двигалась робко и осторожно, мы остерегались открытых мест, крались вдоль кустов. Заметив человека, Мать замирала, готовая бежать. Белое пятно Шустрика, казалось, выдавало нас, как громкий лай, но никто не обращал внимания.

Мать научила, как раздирать тонкие пакеты за домами, быстро отбрасывать несъедобную бумагу и доставать кусочки мяса, черствые горбушки и огрызки сыра, которые мы жевали изо всех сил. Вкус был необычный, а запах восхитительный, но тревога Матери заразила и нас, поэтому мы ели быстро, ничего не оставляя. Почти сразу же Обжору вырвало, что мне показалось очень смешным, однако тут и мои внутренности скрутило.

Второй раз было легче.

Я знал, что есть и другие собаки, хотя сам не встречал никого, кроме моей семьи. Иногда, пока мы охотились, собаки лаяли на нас из-за заборов – в основном завидовали, что мы гуляем на свободе, а они заперты. Мать, конечно, никого из нас не подпускала к незнакомцам. Шустрик обычно немного сердился, что кто-то смеет лаять, когда он задирает лапу на их деревья.

А один раз я увидел пса в автомобиле! Пес высунул из окна голову, свесив язык, и радостно залаял, заметив меня, но я слишком поразился и, задрав нос, только недоверчиво принюхивался.

Легковушек и грузовиков Мать тоже избегала, хотя я не понимал, что в них может быть опасного, если там даже бывают собаки. Часто приезжал большой и громкий грузовик, чтобы забрать мешки с едой, которую нам оставили, – тогда еды не хватало пару дней. Мне не нравился этот грузовик и не нравились жадные люди, которые забирали всю еду себе, хотя и они, и грузовик пахли восхитительно.

Времени на игры оставалось меньше, ведь теперь мы охотились. Мать огрызнулась, когда Обжора попытался лизнуть ее в губы, надеясь на кормежку, и все стало ясно. Мы выходили, прячась от чужих глаз, и отчаянно разыскивали пищу. Я уставал и часто чувствовал слабость, поэтому даже не пытался сопротивляться, когда Шустрик стоял, положив голову мне на спину. Ладно, пусть он главный. Зато мои короткие лапы лучше годятся для низкого, стелящегося бега, которому учила Мать. Шустрик возомнил себя главным? Главная у нас Мать!

Мы все теперь еле помещались под деревом. Мать пропадала все дольше. Что-то говорило мне, что она не всегда будет присматривать за мной и однажды вообще не вернется.

Я начал задумываться, каково это – покинуть Логово.

День, когда все изменилось, начался с того, что Обжора заполз в трубу и лег, вместо того чтобы идти на охоту. Он тяжело дышал, язык свесился из пасти. Перед уходом Мать потыкалась носом в Обжору, а я обнюхал его, но он так и не открыл глаза.

Над трубой шла дорога, и на этой дороге мы однажды нашли мертвую птицу, которую начали грызть, пока Шустрик не подхватил ее и не убежал прочь. Несмотря на риск, что нас заметят, мы часто бродили по дороге в поисках птиц; этим мы и занимались, когда Мать в тревоге подняла голову. Тут мы услышали – приближается грузовик.

Не какой-нибудь, а тот самый, который с теми же звуками проезжал по нашей дороге туда-сюда несколько раз за последние дни. Он двигался медленно, с какой-то угрозой, словно охотился именно на нас.

Мы последовали за Матерью, когда она метнулась к трубе, но я, не знаю почему, остановился и оглянулся на чудовищную машину, помедлил несколько лишних секунд, прежде чем направиться в спасительный тоннель.

Эти несколько секунд все изменили: меня заметили. Грузовик, тихо дрожа, остановился прямо над нашими головами. Мотор чихнул и затих. Послышались шаги по гравию.

Мать тихонько заскулила.

Когда человеческие лица появились с обоих концов трубы, она, напрягшись, припала к земле. Люди показали зубы, хотя не похоже было, что они угрожают. У них были коричневые лица, черные волосы, черные брови и темные глаза.

– Вот они, – прошептал один. Не знаю, что это значит, но звуки казались мне естественными, как шум ветра, как будто я слушал человеческую речь всю жизнь.

Оба человека держали в руках шесты, теперь я видел ясно – шесты с веревочной петлей на конце. Мать обнажила клыки и бросилась, опустив голову, вперед, пытаясь проскочить между ног у человека. Мелькнул шест, раздался щелчок, – Мать завертелась, а человек потащил ее на солнышко.

Мы с Сестрой, съежившись, отступили, а Шустрик зарычал, и шерсть у него на загривке встала дыбом. Потом до нас троих дошло: пусть сзади выход из трубы заблокирован, впереди-то путь свободен! И мы метнулись вперед.

– Бегут! – крикнул человек.

Оказавшись у ручья, мы растерялись – что делать дальше? Мы с Сестрой встали позади Шустрика – хотел быть главным, так пусть теперь разбирается.

Матери не было видно. Два человека стояли на разных берегах ручья, подняв шесты. Шустрик увернулся от одного, однако второй его поймал. Сестра сбежала, воспользовавшись суматохой; я же застыл на месте, глядя на дорогу.

Над нами стояла женщина с длинными белыми волосами, ее лицо покрылось морщинками от доброй улыбки.

– Тише, щеночек, все хорошо. Тише, маленький.

Я не убежал. Даже не двинулся. Я позволил веревочной петле скользнуть по моей морде и затянуться на шее. Шест потащил меня по берегу, потом человек ухватил меня за загривок.

– Все хорошо, хорошо, – пропела женщина. – Отпустите его.

– Убежит, – возразил мужчина.

– Отпустите.

Я следил за их разговором, понимая только одно: женщина – главная, хотя она старше и меньше обоих мужчин. Неуверенно хмыкнув, мужчина снял петлю с моей шеи. Женщина протянула мне руки: от жестких ладоней шел цветочный запах. Я обнюхал их, потом опустил голову. От женщины исходило ясное чувство заботы и внимания.

Когда она провела ладонью по моей шерсти, меня охватила дрожь. Хвост сам собой закрутился в воздухе; когда женщина вдруг подняла меня, я потянулся поцеловать ее лицо, вызвав веселый смех.

Но она тут же помрачнела: один из мужчин принес безвольное тело Обжоры. Мужчина показал его женщине, она печально заворковала. Потом мужчина отнес тело в грузовик и сунул под нос Матери и Шустрику, которые уже сидели в железной клетке. Запах смерти, знакомый мне, как любое воспоминание, струился от Обжоры в сухом, пыльном воздухе.

Мы все осторожно обнюхали моего мертвого брата.

Люди стояли на дороге печальные. Они даже не знали, как сильно был болен Обжора с самого рождения.

Меня посадили в клетку; Мать неодобрительно фыркнула на запах женщины, которым пропиталась моя шерсть. Грузовик, качнувшись, снова поехал, и меня вскоре отвлекли чудесные ароматы, заполнившие кузов машины. Я ехал в грузовике! Я лаял от восторга, а Шустрик и Мать удивленно дергали головами. Я не мог сдержаться: ничего столь восхитительного не случалось со мной за всю жизнь, даже когда я почти поймал лягушку.

Шустрика, похоже, охватила печаль, и я не сразу понял, что Сестра, его любимая подруга, убежала и была потеряна для нас, как и Обжора.

Ясно, что мир сложнее, чем я думал. В нем были не только Мать, братья и сестра, не только прятки от людей, охота и игры в трубе. Гораздо более крупные события могли изменить все – события, которыми управляют люди.

В одном только я ошибался: нам с Шустриком еще предстояло в будущем встретить Сестру.