Онлайн чтение книги Бог пятничного вечера A Life Intercepted
Глава 7

До городка было рукой подать. Я видел вспыхивающие буквы вывески «Залоги и поручительства» над офисом Вуда. Тринадцать лет назад городской совет принял резолюцию, провозглашающую первый день футбольного сезона в колледже как «День Мэтью Райзина». Они также заказали придорожные щиты в мою честь, а поскольку ужасно гордились одним из них, то решили сделать его постоянным, так сказать, на века. Основание было кирпичным, а сам знак размером с фордовский грузовик. Надпись на нем гласила: «Родина Мэтью Райзина, Ракеты, самого именитого, самого титулованного игрока в истории американского школьного футбола, двукратного обладателя кубка Хайсмена, трехкратного победителя национального чемпионата, трижды признававшегося самым ценным игроком серии чемпионских боулов».

Поставленный на недосягаемое и прочное основание знак возвышался не меньше чем на двадцать футов. К моему еще большему смущению, город за немалые деньги налогоплательщиков заказал бронзовую статую, изображавшую меня в завершающей стадии броска. Вместе с основанием высота статуи составляла десять футов, а весила она около тонны. В день открытия в окружении журналистов и почти всех жителей Гарди и его окрестностей мэр вручил мне позолоченный ключ от города и попросил сказать несколько слов. В ту ночь мы с Одри забрались на основание знака с тыльной стороны, сидели наверху, болтая ногами над буквой «Т» в слове «Ракета», и ели клубнику.

Блеск быстро потускнел.

Во время суда кто-то краской из баллончика написал: «Номер 1 в драфте НФЛ и аттестованный насильник». После моего осуждения перед городским советом встал вопрос: что делать со щитом? И, учитывая граффити, ждать было нельзя. Совет проголосовал убрать щит, но в отношении статуи мнения разделились. Обе стороны согласились, что я опозорил город, но одна половина считала, что, принимая во внимание расходы, городу следует просто переименовать статую в честь «футболиста» и воспринимать ее как простое признание величия игры. Сделать, так сказать, лимонад. Этот аргумент победил, и проигравшая сторона быстренько дала победившей то, о чем та просила. Под покровом темноты кто-то привязал к статуе цепь. Однако, изготовленная на совесть, статуя оказалась гораздо крепче, чем предполагалось: когда грузовик тронулся, цепь натянулась, но туловище не поддалось – оторвалась только голова. К тому времени людям уже надоело об этом говорить, и никому по большому счету не было дела, есть у статуи голова или нет. Большинство считали это подходящим. За годы вандалы разрисовали краской части моего тела, потом кто-то вернулся с цепью и оторвал обе руки: бросковую по плечо и вторую чуть выше локтя. Дабы окончательно прикончить меня, этот кто-то взял отбойный молоток, или бензопилу, или еще что и порезал туловище и ноги. Подходящая картина. Пока я смотрел на свое безголовое, безрукое, истерзанное тело, пошел мелкий дождь.

Добро пожаловать домой, Мэтью.

Городок Гарди возник и вырос на табаке – сигарном листовом табаке – и достиг процветания на его экспорте. Сезон начинался в мае, когда молодые растения подвязывали к проволоке, направлявшей их наружу и вверх. Над посадками натягивали матерчатые навесы из суровой марли для увеличения влажности и защиты растения от прямых солнечных лучей. Для растений создавался более устойчивый климат, но работать в такой жарище и духоте было сущим адом. Фермеры и работники все лето ухаживали за посадками, пололи, обрезали, боролись с табачным червем, а в конце лета собирали урожай. Собранные листья сшивали, нанизывали на решетки и подвешивали сушиться на стропилах огромных амбаров, которые имели приблизительно пятьдесят футов в ширину и сто пятьдесят в длину. Семья Вуда, кроме того, держала скот, поскольку навоз на плантациях использовался для удобрения почвы. Для прокорма скота они выращивали кукурузу и арахис и кормили коров в амбарах, а ореховую шелуху использовали в качестве подстилки. На двадцать акров посадок шло в среднем триста тонн навоза.

Табачная отрасль достигла своего расцвета в пятидесятых-шестидесятых годах, с последним «ура» в 1961-м. В условиях иностранной конкуренции и страшной засухи большинство фермеров, включая Джексонов, разорились. Осталась только земля.

И амбар Вуда.

Табак ушел, но две противоборствующие силы остались. Первая обосновалась на Амен-корнер, или пересечении Мейн-стрит и Черч-стрит, где Пресвитерианская церковь и Первая баптистская церковь, Методистская церковь и церковь Христа, стоя лицом друг к другу, вели тихий спор. Оппозиционная сила, или нелюбимая падчерица, занимала акров пятьдесят на окраине города по соседству с землей Вуда. Церковь Святого Бернара Клервуского была не только храмом божьим, но и школой, сиротским приютом, монастырем и стояла, относительно изолированная и заброшенная, за двадцатифутовой кирпичной стеной до той поры, пока двадцать пять лет назад один из священников не решил дать выход энергии сирот и выставил футбольную команду. Баланс сил на Амен-корнер оставался относительно неизменным года три, пока «Святые» из обители не начали выигрывать. А они выигрывали, да так, что добрые соседи на Амен-корнер тихо взялись за дело, помогли построить стадион при Сент-Бернаре и стали горячими приверженцами хорошего католического образования. На уроках истории мы, бывало, с удивлением узнавали о войнах, которые велись во имя Господа и религии, когда для достижения мира требовалось только травянистое поле, несколько потных мальчишек и кусок свиной кожи. И хотя расхождения оставались большие – относительно Святой Девы Марии, истинной природы хлеба и вина при причастии, роли святынь, происходящего во время крещения и «правильного» проведения обряда, кто окажется на небесах и где Господь пребывает по утрам в воскресенье, – все единодушно сходились в том, где Он проводит свои пятничные вечера. И в эти пятничные вечера синекудрые красавицы из баптистской церкви, расхлябанные методисты, воздержанные пресвитерианцы и тихие как мышки прихожане церкви Христа прекрасно ладили с поклоняющимися Деве Марии, читающими молитвы, перебирающими четки, преклоняющими колена, поедающими тело Иисуса и пьющими Его кровь католиками.

Между Сент-Бернаром и Амен-корнер находилось относительно непримечательное здание суда. Непримечательное до тех пор, пока четырехнедельный суд надо мной не принес Гарди мировую известность. Если судья Блэк и пребывал в замешательстве, то жюри присяжных, большинство из которых я знал всю жизнь, воззрело на меня с презрением и сотворило правосудие, к которому призывала страна. И хотя жители Амен-корнер с одобрения Господа поддержали вердикт, баланс сил не изменился. Пока фонари зажигались по пятничным вечерам, католики побеждали – все благодаря группе неугомонных мальчишек с горящими глазами.

Земля Вуда граничила с одной стороны с Сент-Бернаром, а с другой – с принадлежащей властям автомобильной свалкой, тоже почти пятьдесят акров, называемых «кладбищем». Власти прекратили свозить туда хлам двадцать лет назад, но до этого почти шесть десятков лет там находили последнее упокоение сломанные и выброшенные машины – от огромных кранов, которые когда-то работали на строительстве небоскребов, и самолетов времен Второй мировой войны до мусоровозов, тракторных прицепов, старых «шеви», пожарных машин и барж. Помню, в детстве мы даже нашли гусеницу от танка. Когда горизонтальная территория закончилась, кладбище начало расти вертикально. За десятилетия образовался целый лабиринт из тысяч машин и тонн оборудования, наваленных друг на друга. В некоторых местах эти горы поднимались на тридцать-сорок футов. Во время строительства одной из федеральных трасс на свалку привозились и сгружались кучи земли, в результате чего образовалась целая гора, перемешанная с бамперами, капотами и старыми «Фордами», которую стали любовно называть «Ржавое Ведро» или просто «Ведро». Тыльная сторона была слишком крутой, чтобы взойти на нее или взбежать: приходилось взбираться на четвереньках, буквально переступая с крыла на дверную ручку, а передняя образовывала что-то вроде наклонного съезда, только в три раза круче. И если не считать знаков «ВХОД ВОСПРЕЩЕН – НАРУШИТЕЛЯМ ГРОЗИТ ТЮРЕМНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ», это было потрясающее место для игр. Вместе с другими мальчишками я проникал на запретную территорию ежедневно, а иногда и по несколько раз в день, и взбирался на ту гору. С вершины – с высоты около ста пятидесяти футов – прекрасно просматривалось футбольное поле, и оттуда можно было наблюдать за игрой.

Что мы и делали.

Я натянул на голову капюшон спортивной кофты и пошел по железнодорожным путям на запад. По утрам в старших классах школы я просыпался пораньше и отправлялся на пробежку. И по большей части бегал по шпалам. Зная, что надо развивать скорость, я заставлял себя наступать на каждую шпалу. Быстро. Поднимая колени, делал короткие, быстрые шаги, приземляясь только на носки. Потом, чтобы удлинить шаг и поработать над силой и выносливостью, обрести своего рода второе дыхание, я перепрыгивал через одну. И, наконец, стремясь нарастить икроножные мышцы, перепрыгивал через две. Эта повторяющаяся монотонная пытка укрепила мышцы живота, рук, шеи и спины. Я бегал так по несколько миль зараз, поэтому знал эти шпалы как свои пять пальцев.

Я взобрался на насыпь, меня встретил запах креозота и отработанного дизельного топлива. Поначалу шел медленно, ступая со шпалы на шпалу, нащупывая дорогу, но потом я побежал. Мышцы ног и туловища, приученные подчиняться в условиях стресса и постоянного напряжения, вспомнили, каково это – ощущать свободу, силу и радость, и возродились к жизни.

Я бежал изо всех сил, однако не выходя за пределы своих возможностей. Тело мое проснулось, легкие развернулись, и воспоминание о беге без заборов вернулось. Голодавшее так долго тело упивалось воздухом и простором, не рассеченным колючей проволокой. Пот тек по мне ручьями, и мили наматывались одна за другой. Через час полная луна высоко поднялась в небе, отбрасывая тень на Ведро и фонарные столбы стадиона, которые поднимались вверх от сосен, растущих по обе стороны железной дороги. Темные, потухшие, безмолвные часовые, они стояли на страже вокруг тихого поля, ожидая, что кто-нибудь щелкнет выключателем, и они ярко вспыхнут.