Онлайн чтение книги Скользя во тьме A Scanner Darkly
Глава четвертая

Изнутри своего шифрокостюма смутное пятно, подписавшееся как Фред, смотрело в упор на другое смутное пятно, представлявшееся как Хэнк.

— Так-так, тут Донна, тут Чарльз Фрек, тут… ну-ка, посмотрим. — Монотонно-металлический голос Хэнка на мгновение отключился. — Все верно, ты и Джима Барриса охватил. — Хэнк сделал у себя в блокноте пометку. — А Спейд Вике, ты считаешь, скорее всего умер или скрылся из района.

— Или прячется и пассивен, — уточнил Фред.

— Ты не слышал от кого-нибудь такое имя — Эрл или Арт де Винтер?

— Нет.

— Как насчет женщины по имени Молли? Крупного телосложения?

— Нет.

— А парочки братьев, лет около двадцати, фамилия типа Хэтфилд? Возможно, полукилограммовыми пакетами героина торгуют.

— Полукилограммовыми пакетами? По полкило героина?

— Именно.

— Нет, — помотал головой Фред. — Но я запомню.

— Теперь швед, рослый, фамилия типично шведская. Отбывал срок, склонность к черному юмору. Высокий, но худощавый, носит с собой много наличных — вероятно, после дележки партии в начале месяца.

— Понаблюдаю, — сказал Фред. — Надо же, полкило. — Он покачал головой — точнее, смутное пятно заколебалось.

Хэнк копался в своих голографических карточках.

— Так, этот в тюрьме. — Он бросил взгляд на карточку, затем прочел надпись на обороте. — Нет, мертв — сбросили с лестницы. — Он копался дальше. Время шло. — Как думаешь, Джора собой не приторговывает?

— Сомневаюсь. — Джоре Каджас было всего пятнадцать. Уже подсаженная на инъекции Вещества С, она жила в трущобной комнатушке в Бреа, хоть как-то обогревать которую можно было только при помощи кипятильника. Единственным источником дохода Джоре служила заслуженная ею стипендия штата Калифорния. Впрочем, насколько знал Фред занятий она уже шесть месяцев как не посещала.

— Когда начнет, дай мне знать. Тогда мы сможем заняться родителями.

— Ладно, — кивнул Фред.

— Эти соплячки быстро идут под гору. Недавно одна тут была — лет на пятьдесят выглядела. Волосы седые, растрепанные, зубов не хватает, глаза запавшие, руки как спички… Мы спросили, сколько ей лет, а она и говорит: «Девятнадцать». Мы дважды перепроверили. «Знаешь, на сколько ты выглядишь? — спросила у нее одна из женщин. — Вот зеркало, посмотрись». Та посмотрелась. И зарыдала. Я спросил, сколько она уже на игле.

— Год — предположил Фред.

— Четыре месяца.

— Уличный товар нынче совсем паршивый, — заметил Фред стараясь не представлять себе девятнадцатилетнюю девушку с выпадающими седыми волосами. — Раньше такого мусора никогда не подмешивали.

— Знаешь, как ее подсадили? Ее братья, оба торговцы зашли как-то ночью к ней в спальню, прижали и вмазали, а потом еще и оттрахали. Оба. Наверное, хотели в нее новую жизнь вдохнуть. С тех пор она четыре месяца торчала на углу, прежде чем мы ее сюда притащили.

— И где сейчас брательники? — Арктур подумал, что мог бы с ними столкнуться.

— Тянут шестимесячный срок за хранение. Девушка теперь еще и с триппером, причем сама этого не поняла. Так что триппер пошел глубоко внутрь, как это обычно бывает. Ее братья решили, что это будет прикольно.

— Какие милые ребятишки, — сказал Фред.

— Скажу тебе одну вещь, которая точно тебя достанет. Слышал ты про трех младенцев в Ферфилдской больнице, которым нужно каждый день колоть героин, потому что они слишком малы, чтобы перенести абстиненцию? Сестра попыталась было…

— Меня уже достало, — механически-монотонным голосом произнес Фред. — Спасибо, достаточно.

— Когда подумаешь, — продолжал Хэнк, — что новорожденные младенцы уже подсажены на героин из-за того, что…

— Спасибо, — повторило смутное пятно по имени Фред.

— Как думаешь, что полагается матери, которая время от времени дает новорожденному младенцу вмазку героина, чтобы его успокоить? Чтобы не ревел? Сутки на окружной ферме?

— Типа того, — без выражения отозвался Фред. — Возможно, все выходные, как для алкашей. Порой я хотел бы знать, как сойти с ума. А то забыл.

— Да, это утраченное искусство, — заметил Хэнк. — Быть может, по нему есть настольное руководство.

— Был такой фильм 1970 года, — сказал Фред. — «Французская связь» назывался. Про пару героиновых торчков. Как-то раз они вмазались, и у одного совсем крыша слетела. Он принялся вмазывать всех подряд — включая своих начальников. Ему уже все по фигу было.

— Тогда, наверное, к лучшему, что ты не знаешь, кто я такой, — решил Хэнк. — Ты только случайно мог бы меня вмазать.

— В конечном счете, — пробормотал Фред, — кто-то все равно всех нас достанет.

— И это будет облегчением. Ощутимым облегчением. — Просматривая дальше свою стопку карточек, Хэнк сказал: — Джерри Фабин. Что ж, его списываем. Клиника нейроафазии. Ребята дальше по коридору говорят, Джерри Фабин по дороге в клинику сообщил сопровождавшим его сотрудникам, что за ним днем и ночью катался на тележке безногий контрактник, всего в метр ростом. Но он никогда никому не говорил, потому что все бы мигом приссали и подняли бучу. Тогда у него совсем не осталось бы друзей, и даже поговорить было бы не с кем.

— Ага, — стоически отозвался Фред. — Фабин свое получил. Я смотрел в клинике его ЭЭГ. Про него можно забыть.

Всякий раз, сидя напротив Хэнка и отчитываясь, Фред испытывал внутри себя определенную глубокую перемену. Замечал он эту перемену, как правило, только впоследствии, а непосредственно в это время чувствовал необходимость проявить сдержанное отношение стороннего наблюдателя. В течение отчета никто и ничто серьезного эмоционального значения для него не имело.

Поначалу он считал, что все дело в шифрокостюмах, которые они с Хэнком напяливали; физически они никак не могли друг друга ощущать. Позднее он предположил, что костюмы никакой существенной разницы не вносят, а суть заключается в самой ситуации. Хэнк, по причинам профессионального характера, намеренно снижал уровень обычной теплоты, обычного общего возбуждения-ни гнев, ни любовь, ни любые другие сильные эмоции ничего хорошего бы никому из них не принесли. Зачем нужна была интенсивная естественная увлеченность ситуацией, когда они обсуждали преступления — серьезные преступления, совершенные близкими Фреду людьми, а порой, как в случае Лакмана и Донны, не только близкими, но и дорогими? Фреду приходилось себя нейтрализовывать; им обоим приходилось это делать, но ему в большей мере, чем Хэнку. Они становились нейтральными — говорили в нейтральном тоне, выглядели нейтрально. Со временем это стало несложно делать — даже без предварительной подготовки.

Но впоследствии все чувства просачивались назад.

Возмущение по поводу многих увиденных им событий, даже ужас. В ретроспективе — шок. Чудовищные, всепоглощающие демонстрации, причем без предварительного просмотра. Со слишком громким и гулким звуком в голове.

Но пока Фред сидел за столом напротив Хэнка, он ничего такого не переживал. Теоретически он мог в совершенно бесстрастной манере описать любое увиденное событие. Или выслушать все что угодно, от Хэнка.

К примеру, Фред мог бы небрежно заметить: «Донна загибается от гепатита и при помощи своей иглы старается прихватить с собой как можно больше друзей. Лучше всего будет глушить ее рукояткой пистолета, пока совсем копыта не откинет». Мог говорить так про свою любимую девушку — если, конечно, он сам это наблюдал или знал наверняка. Или: «Донна вторые сутки страдает от общего сужения сосудов из-за дрянного аналога ЛСД. Половина кровеносных сосудов в ее мозгу уже закупорилась». Или: «Донна мертва». Хэнк отметил бы это у себя в блокноте и.

возможно, спросил бы: «Кто продал ей товар и где его сварганили?» Или: «Где состоятся похороны? Надо будет переписать все номера машин и фамилии». И они без всяких эмоций это бы обсудили.

Таков был Фред. Но несколько позже Фред оборачивался Бобом Арктуром — где-нибудь на тротуаре между «Пицца-Хатом» и бензозаправкой «Арко» (отныне и всегда доллар два цента за галлон) — и жуткие краски неизбежно просачивались в душу, нравилось ему это или нет.

Это меняло Боба Арктура, в то время как Фред был сущей экономией страстей. Впрочем, пожарные, врачи и члены похоронной команды испытывали в своей работе сходные переживания. Никто из них не мог каждые несколько секунд вскакивать и что-нибудь эдакое восклицать; сперва они должны были измотаться сами, а затем измотать всех остальных — и как специалисты на работе, и просто как люди. У человека неизбежно оказывалась такая масса энергии.

Хэнк не навязывал Фреду этого бесстрастия; он лишь позволял ему таким быть. Ради его же собственного блага. И Фред очень это ценил.

— А что насчет Арктура? — спросил Хэнк.

В добавление ко всем остальным, пребывая в шифрокостюме, Фред обычно докладывал и о себе. Если бы он этого не делал, его начальник — а через него и весь правоохранительный аппарат — очень скоро бы дознался, кто такой Фред в шифрокостюме или без. Осведомители «Агентства В. С.» в свою очередь доложили бы кому следует — и очень скоро Боб Арктур, курящий дурь и глотающий колеса вместе с другими торчками в собственной гостиной, тоже обнаружил бы, что за ним на тележке катается метровый контрактник. Причем, в отличие от Джерри Фабина, он бы не галлюцинировал.

— Арктур ничем таким не занимается, — сообщил Фред, как он всегда это делал. — Работает в своем неведомом «Центре гашения», глотает в течение суток несколько таблеток смерти в пополаме с винтом и…

— Не уверен. — Хэнк вертел в руках листок бумаги. — У нас здесь намек от осведомителя, чья информация обычно подтверждается, что Арктура финансируют откуда-то сверху — помимо того, что ему платит «Главный центр гашения». Мы, кстати, позвонили туда и выяснили, каков его чистый заработок. Очень не густо. Тогда мы поинтересовались, почему так, и там сказали, что у него всю неделю неполная занятость.

— Туфта, — мрачно прокомментировал Арктур, прекрасно понимая, что «финансирование сверху» обеспечивала ему как раз работа на органы. Еженедельно он получал это «финансирование» мелкими купюрами через машину, замаскированную под автомат с «доктором пеппером» в одном мексиканском баре-ресторане в Плацентии. Порой, особенно когда случался крупный героиновый перехват, сумма оказывалась весьма значительной.

Хэнк задумчиво продолжал:

— Согласно этому осведомителю, Арктур загадочным образом приходит и уходит, особенно под вечер. Приехав домой, он ест, а потом на основании почти очевидных отговорок снова исчезает. Порой очень скоро. Но никогда не исчезает надолго. — Хэнк поднял взгляд на Фреда, точнее, зашевелился шифрокостюм. — Ты что-нибудь такое наблюдал? Можешь подтвердить? К чему это может сводиться?

— Скорее всего, к Донне, его девушке, — ответил Фред.

— Гм. «Скорее всего». Тебе положено знать.

— Да к Донне, к Донне. Он там днем и ночью ее трахает. — Тут ему вдруг стало очень неловко. — Но я проверю и дам знать. А кто этот осведомитель? Возможно, это просто месть Арктуру.

— Черт возьми, мы не знаем. Телефонный звонок. Отпечатка не сделать — он использует какую-то допотопную электронную сетку. — Хэнк усмехнулся, металлический смешок прозвучал очень странно. — Но эта сетка сработала. Ее хватило.

— Будь я проклят, — возмутился Фред, — если это не выжженный кислотник Джим Баррис! Наверняка этот шизофреник просто срывает зло на Арктуре. Баррис заканчивал на военной службе бесконечные курсы ремонта электроники, плюс еще практику техобслуживания тяжелого оборудования. Как осведомителю я бы ему и секунды не уделил.

— Мы не уверены, что это именно Баррис, — сказал Хэнк. — Да и в любом случае Баррис может оказаться чем-то большим, чем просто «выжженным кислотником». Мы поручили нескольким людям этим заняться. Для тебя там, по-моему, ничего интересного — по крайней мере, на сегодня.

— Так или иначе, это кто-то из друзей Арктура, — заключил Фред.

— Да, местью тут, без сомнения, попахивает. Эти торчки трезвонят друг на друга всякий раз, как задницу поцарапают. А по сути дела, он, похоже, близко знает Арктура.

— Приятный парнишка, — с горечью произнес Фред.

— Ну, так мы хоть что-то выяснили, — заметил Хэнк. — Да и чем это отличается от того, что делаешь ты?

— Я это делаю не со зла, — сказал Фред.

— А почему ты вообще это делаешь?

— Будь я проклят, если знаю, — после некоторой паузы ответил Фред.

— Викса ты потерял. Пожалуй, пока что я дам тебе задание наблюдать главным образом за Бобом Арктуром Есть у него среднее имя? Он пользуется инициалом…

Фред издал сдавленный механический шум.

— Почему за Арктуром?

— Тайное финансирование, тайная занятость, наживает себе врагов. Так какое у Арктура среднее имя? — Ручка Хэнка застыла в воздухе. Он терпеливо ждал.

— Постлефтвейт.

— Как это пишется?

— Без понятия.

— Постлефтвейт, — повторил Хэнк, записывая несколько букв. — Это что за национальность такая?

— Валлиец, — кратко ответил Фред. Он едва видел сидящего перед ним Хэнка — глаза туманились, и все остальные органы чувств тоже.

— Это тот народ, что воспевает героев Харлеха? А что такое «Харлех»? Какой-нибудь город?

— Харлех — это где в 1468 году держалась героическая оборона от йоркистов… — Фред осекся. Блин, подумал он. Кошмар какой-то, не иначе.

— Погоди, я хочу записать, — говорил Хэнк, старательно корябая ручкой.

— Значит ли это, — спросил Фред, — что вы поставите жучки в дом и в машину Арктура?

— Да, причем с новой голографической системой; так лучше, и мы скорее узнаем все необходимое. Полагаю, тебе понадобится хранение и вывод данных. — Хэнк и это отметил.

— Возьму, что смогу, — пробормотал Фред, чувствуя, что совсем выпадает от таких веселых новостей. Скорей бы этот доклад закончился, подумал он. И глотнуть бы пару колес…

Сидевшее напротив смутное пятно все строчило и строчило, вписывая в ордер инвентарные номера всей высокотехнологичной аппаратуры, которая скоро, по получении добра от высокого начальства, окажется в распоряжении Фреда, — будет вести наисовременнейший мониторинг в его собственном доме, за ним же самим и следить.

* * *

Уже битый час Баррис пытался сварганить глушитель из обычных подручных материалов стоимостью не более одиннадцати центов. При помощи алюминиевой фольги и куска пенорезины ему это почти удалось.

В вечерней темноте на заднем дворике у дома Боба Арктура, среди буйно разросшихся сорняков и груд мусора, Баррис готовился выпалить из своего пистолета с надетым на него самодельным глушителем.

— Соседи услышат, — забеспокоился Чарльз Фрек. Он повсюду видел горящие окна — многие наверняка смотрели телевизор или забивали косяки.

— Здесь звонят, только когда кого-нибудь точно угрохают, — отозвался Лакман, пристроившись где-то вне поля зрения, но внимательно за всем наблюдая.

— В наш век, — мрачно произнес Баррис, — в том дегенеративном обществе, в котором нам приходится жить, при столь всеобщей развращенности, каждый достойный человек постоянно нуждается в пистолете. — Прищурившись, он выпалил из своего пистолета с самодельным глушителем. Чудовищный грохот на время оглушил всех троих. В дальних дворах залаяли собаки.

Улыбаясь, Баррис принялся разматывать фольгу с куска пенорезины. Похоже, он был страшно доволен.

— Н-да, вот это точно глушитель, — сказал Чарльз Фрек все еще держась за уши и прикидывая, когда заявится полиция. Целая череда машин.

— Вышло так, — объяснил Баррис, показывая ему и Лакману черные дырки, прожженные в пенорезине, — что он усилил звук вместо того, чтобы его приглушить. Но я сделал почти то, что требовалось. По крайней мере в принципе.

— А сколько стоит такой пистолет? — поинтересовался Чарльз Фрек. У него никогда не было пистолета. Несколько раз он заводил себе нож, но его все время тырили. Однажды нож сперла телка, пока Чарльз Фрек в ванной мылся.

— Немного, — ответил Баррис. — Б/у — около тридцати долларов. А этот как раз б/у. — Он протянул пистолет Чарльзу Фреку, но тот опасливо попятился. — Я тебе его продам, — пообещал Баррис. — Тебе непременно нужен пистолет. Чтобы обороняться от всех, кто станет тебе вредить.

— Таких слишком много, — с иронической ухмылкой заметил Лакман. — На днях я видел в «Лос-Анджелес Тайме» объявление. Там говорилось, что каждому, кто навредит Фреку особенно успешно, бесплатный радиоприемник дадут.

— Могу поменяться с тобой на тахометр Борга-Вагнера, — предложил Чарльз Фрек.

— Который ты стырил из гаража у соседа напротив? — спросил Лакман.

— Ну, тот парень тоже наверняка его стырил, — стал оправдываться Чарльз Фрек. По его несокрушимому убеждению, все, что хоть чего-нибудь стоило, первоначально так или иначе тырилось; это просто указывало на то, что данная вещь имеет стоимость. — По сути дела, — продолжил он, — этот сосед напротив не первый его стырил. Он уже минимум раз пятнадцать из рук в руки переходил. То есть это натурально крутой тахометр.

— Почем ты знаешь, что он его стырил? — поинтересовался у него Лакман.

— Блин, приятель, у него там в гараже восемь тахометров, и у всех обрезанные провода болтаются. То есть откуда они еще могли взяться? Какой мудак пойдет покупать себе сразу восемь тахометров?

— А я думал, ты цефаскопом занимаешься, — обратился Лакман к Баррису. — Ты что, уже закончил?

— Не могу же я днем и ночью с ним работать, — парировал Баррис. — Это слишком большой прибор. Мне нужен перерыв. — Хитрым складным ножиком он отрезал еще кусок пенорезины. — Вот этот будет абсолютно беззвучным.

— А Боб думает, ты с цефаскопом работаешь, — сказал Лакман. — Лежит там на кровати у себя в спальне и воображает, как ты его прибор чинишь. А ты тут из своего паршивого пистолета палишь. Разве ты не согласился с Бобом, что задолженная тобой квартплата должна компенсироваться твоей…

— Подобно хорошему пиву, — провозгласил Баррис, — сложная, кропотливая реконструкция поврежденного электронного блока…

— Ладно, давай пали из своего охрененного одиннадцатицентового глушителя, — перебил Лакман и рыгнул.

* * *

Вот я и огреб, подумал Роберт Арктур.

Он лежал на спине в мутном свете спальни, мрачно уставившись в пустоту. Рядом, под подушкой, лежал его специальный полицейский револьвер; при грохоте барри-совской пушки 22-го калибра, выпалившей в заднем дворике, Арктур машинально достал револьвер из-под подушки и положил поближе к правой руке. Мера предосторожности — против любой отдельной угрозы и всех сразу; сознательно он об этом даже не подумал.

Впрочем, его револьвер 32-го калибра мало чем мог помочь Арктуру против методов столь нечестных, как наглая порча его самого ценного и дорогостоящего имущества. Добравшись до дома после доклада Хэнку, он сразу же проверил всю остальную технику и нашел ее в порядке. Особенно машину — в подобных случаях всегда первым долгом машину. Что бы ни происходило и с чем бы это ни было связано, все это казалось крайне трусливым и подлым. Какой-то бесчестный и малодушный урод таился на периферии жизни, предпринимая в отношении Арктура косвенные выпады со скрытой, безопасной позиции. Даже не человек, а скорее что-то вроде ходячего, незримого воплощения их образа жизни.

А ведь было время, когда Арктур не держал под подушкой револьвера. Когда один псих в заднем дворике не палил черт знает зачем из своей пушки, когда другой псих — или, может статься, тот же самый — не переносил отпечаток коротухи в собственных паленых мозгах на немыслимо дорогой и ценный цефаскоп, который все обитатели дома плюс все их друзья любили и на который нарадоваться не могли. В прежние времена Боб Арктур вел свои дела совсем по-другому: была у него жена, очень похожая на всех прочих жен, две маленькие дочки, устойчивое домашнее хозяйство, которое ежедневно подметалось, мылось и освобождалось от мусора, мертвые газеты, которые даже не открывали, а только переносили от передней дорожки к мусорному баку — порой впрочем, успевая за это время что-нибудь прочитать. Но в один прекрасный день, вынимая из-под раковины электрическую машинку для приготовления «воздушной кукурузы», Арктур треснулся головой об угол кухонного шкафа. Резкая боль и порез на скальпе, столь нежданные и незаслуженные, невесть по какой причине сорвали всю паутину. До Арктура мигом дошло, что как раз к кухонному шкафу он никакой ненависти не испытывает. Ненавидел он только свою жену, двух дочерей, весь дом в целом, задний дворик с мотокосилкой, гараж, систему радиационного подогрева, передний дворик, ограду — короче, все это злоебучее место и каждого в нем живущего. Арктур решил развестись и свалить куда подальше. Очень скоро он так и сделал. И постепенно вписался в новую, мрачную жизнь, лишенную всего вышеперечисленного.

Наверное, Арктур должен был сожалеть о своем решении. Но он не сожалел. Та жизнь была лишена волнений, лишена приключений. Она была слишком безопасна. Все элементы, все ее составляющие всегда оказывались прямо перед глазами, и ничего нового даже нельзя было ожидать. Та жизнь, как однажды ему представилось, походила на утлую пластиковую лодчонку, отправившуюся в чуть ли не вечное безмятежное плавание, в самом конце которого ей все-таки предстояло утонуть, что стало бы для всех тайным облегчением.

Но в том мрачном мире, где Арктур жил теперь, на него постоянно обрушивались вещи омерзительные, вещи удивительные, а порой, очень редко, и вещи волшебные; ни на что нельзя было рассчитывать заранее. Как в случае с умышленной и злонамеренной порчей цефалохромоскопа фирмы «Альтек», вокруг которого Арктур строил приятную часть своего графика — тот фрагмент дня, когда все расслаблялись и оттягивались. С разумной точки зрения, для неведомого вредителя его поступок не имел смысла. Но не столь уж многие из этих длинных вечерних теней были и впрямь разумны, по крайней мере, в строгом понимании. Загадочный акт мог быть совершен кем угодно и по какой угодно причине. Любым человеком, которого Арктур знал или даже просто когда-то встречал. Любым из восьми дюжин фантастических придурков, разнокалиберных уродов, выжженных торчков, психотических параноиков с затаенным на него галлюцинаторным злом, который, однако, действовал в реальности, а не в фантазии. По сути, это даже мог быть кто-то, кого Арктур никогда не встречал, — кто-то, случайно выбравший его из телефонного справочника.

Или ближайший друг.

Возможно, подумал Арктур, Джерри Фабин — прежде чем его увезли. Ведь это была совершенно выжженная, отравленная скорлупа. Плюс мириады тлей. Надо же, обвинял Донну — да, собственно, всех девушек, — что они, дескать, его «заразили». Пидорас. Впрочем, подумал он, если бы Джерри вознамерился кого-то достать, он достал бы Донну, а не меня. И потом, я сильно сомневаюсь, что Джерри врубился бы, как снять с блока нижнюю панель. Попытаться он, понятное дело, мог, но как пить дать до сих пор бы там и торчал, отвинчивая и завинчивая один и тот же болтик. Или попробовал бы отбить панель молотком. Кроме того, если бы этим занялся Джерри Фабин, блок наверняка оказался бы полон сикарашьих яиц, которые бы живо его отпугнули. Арктур мысленно ухмыльнулся.

Мудак несчастный, подумал он, и мысленная ухмылка испарилась. Бедный сукин сын. Однажды в его мозг были занесены следовые количества комплексов тяжелых металлов — так все и получилось. Еще один в длинной череде, сумеречный организм среди многих ему подобных — среди едва ли не бесконечного числа овощей с поврежденными мозгами. Биологическая жизнь продолжается, подумал Арктур. Но душа, разум — все остальное мертво. Рефлекторный механизм. Вроде какого-нибудь насекомого — тли, к примеру. Машина, обреченная снова и снова следовать одним и тем же шаблонам, вернее, одному-единственному. Неважно, подходит он к ситуации или нет.

Интересно, каким Джерри был раньше, размышлял Арктур. Сам он не так уж давно его знал. Чарльз Фрек утверждал, что в свое время Джерри функционировал очень даже прилично. Чтобы в это поверить, подумал Арктур, мне нужно было самому его таким видеть.

Пожалуй, мне следовало сообщить Хэнку о порче моего цефаскопа, подумал он затем. Они быстро бы разобрались, в чем тут соль. Хотя чем они реально мне помогут? Это просто риск, на который ты идешь, решив заняться такой работой.

Она того не стоит, эта работа, подумал Арктур. На всей этой вшивой планете просто нет таких денег. Да и в любом случае дело не в деньгах. «А почему ты вообще это делаешь?» — спросил тогда Хэнк. Что любой человек, выполняющий любую работу, знает о своих подлинных мотивах? Итак, мотивы. Возможно, скука — желание хоть чем-то заняться. Тайная враждебность ко всем окружающим — ко всем друзьям, даже к девушкам. Или жуткий глубинный мотив: потребность наблюдать, как человек, которого ты до глубины души любил, с которым был по-настоящему близок, которого обнимал, целовал, с которым спал, о котором заботился, которого поддерживал и больше всех обожал, — потребность увидеть, как это теплое живое существо выгорает изнутри, выжигается от самого сердца. Пока не начинает щелкать и стрекотать как насекомое, снова и снова повторяя одну и ту же фразу. Магнитофонная запись. Пленка, склеенная в петлю.

«…Я знаю, мне бы только еще дозняк…»

Я останусь жить, подумал Арктур. И буду, подобно Джерри Фабину, это повторять, когда три четверти мозга уже превратится в гриб.

«…Я знаю, мне бы только еще дозняк, и мозги встанут на место».

Туг ему было видение: мозг Джерри Фабина как раскуроченная электропроводка цефалохромоскопа — провода обрезаны, закорочены, завязаны узлами, детали перегружены и бесполезны, скачки на линии, дым и вонища А кто-то сидит там с вольтметром, прослеживает схему и бормочет: «Вот черт, сколько резисторов и конденсаторов надо менять» — и так далее. В конце концов из Джерри Фабина выходит только фоновое гудение. И все сдаются.

А в гостиной Боба Арктура его тысячедолларовый, первоклассный цефаскоп работы фирмы «Альтек», предположительно отремонтированный, отбрасывает на стену световое пятнышко с тускло-серой строчкой:

После этого не подлежащий дальнейшему ремонту цефаскоп, а также не подлежащего дальнейшему ремонту Джерри Фабина выбросят на одну и ту же свалку.

Черт возьми, подумал Арктур. Кому нужен Джерри Фабин? Кроме, быть может, того Джерри Фабина, который некогда в качестве подарка своему другу вообразил схему и монтаж почти трехметровой системы консолей для квадротелевизора. Когда же у него поинтересовались, как он собирается перетащить такую массивную и тяжеленную систему, после того как она будет собрана, из гаража в дом своего друга, Джерри не моргнув глазом ответил: «Нет проблем, ребята. Я просто ее сложу — у меня уже и шарниры куплены. Понимаете, сложу всю эту ерундовину, суну ее в конверт и пошлю другу по почте».

По крайней мере, подумал Боб Арктур, теперь нам не придется отгонять от дома стремительную тлю — после того, как здесь побывал Джерри. Думая об этом, ему хотелось смеяться. Как-то раз они — в основном Лакман, у него это классно получалось, умно и смешно — придумали психиатрическую трактовку заворота Джерри на тлях. Все это, понятное дело, было связано с детством Джерри Фабина. Приходит, значит, как-то раз первоклассник Джерри Фабин с книжонками под мышкой домой, весело себе посвистывает, а там, в столовой, рядом с его мамашей сидит громадная тля, под метр двадцать ростом. Причем мамаша любовно на тлю глазеет.

— Это что? — интересуется маленький Джерри Фабин.

— А это твой старший брат, — отвечает ему мамаша, — с которым ты раньше никогда не встречался. Он пришел с нами жить. Мне он гораздо больше тебя нравится. Он столько всего умеет, чему ты никогда не научишься.

И с тех самых пор мать и отец Джерри Фабина снова и снова сравнивают его со старшим братом, тлей, причем всякий раз не в пользу Джерри. Естественно, у Джерри формируется все более и более выраженный комплекс неполноценности. После окончания школы старший брат получает стипендию в университете, а Джерри отправляется работать на бензозаправку. Закончив университет, старший брат, тля, становится то ли знаменитым врачом, то ли всемирно известным ученым, получает Нобелевскую премию, а Джерри по-прежнему катает колеса на бензозаправке, зарабатывая полтора доллара в час. Мать и отец не перестают ему про это напоминать. Они без конца долдонят:

— Ах, если б ты только мог стать как твой старший брат!

В конце концов Джерри сбегает из дома. Но подсознательно он по-прежнему считает, что тли имеют над ним превосходство. Поначалу Джерри мнит себя в безопасности, но затем начинает видеть тлей везде — в волосах, по всему дому, — ибо его комплекс неполноценности переродился в некое подобие сексуальной вины, а тли являются наказанием, которое он сам на себя налагает, и т. д. и т. п.

Теперь это уже не казалось забавным. Теперь, когда Джерри Фабина среди ночи сдали в дурку его собственные друзья. Да, они сами, все, кто был той ночью вместе с Джерри, решили это сделать. Ни отложить, ни совсем этого избежать было невозможно. Джерри той ночью свалил у передней двери все домашнее барахло, типа пятисот килограмм всевозможного хлама, включая кушетки, стулья, холодильник и телевизор, а потом сказал всем, что гигантская сверхразумная тля с другой планеты готовится ворваться в дом, чтобы его, Джерри, захватить в плен. Но даже если он справится с этой тлей, потом их приземлится еще больше. Эти внеземные тли, по словам Джерри, были пока что разумнее любого гомосапиенс и при необходимости могли проходить прямо сквозь стены, таким, в частности, образом обнаруживая свои подлинные тайные силы. Чтобы спасаться от них как можно дольше, требовалось заполнить дом парами синильной кислоты, что Джерри и готовился проделать. Как он готовился это проделать? Он уже герметично закупорил скотчем все окна и двери. Затем он намеревался открыть водопроводные краны на кухне и в ванной, затопляя дом. При этом Джерри утверждал, что бак водяного отопления в гараже полон синильной кислоты, а вовсе не воды. Он уже давно об этом знал и берег этот бак как последнее средство обороны. Все они, конечно, погибнут, зато не пустят сверхразумных тлей в дом.

Его друзья позвонили в полицию, и полиция, выломав переднюю дверь, поволокла Джерри Фабина в клинику нейроафазии. Последними словами Джерри были: «Притащите потом мои вещи, особенно мою новую куртку с бусинками на спине». Он только что купил эту куртку. Она страшно ему нравилась. Наверное, ему больше ничего не нравилось — все свои остальные вещи Джерри считал зараженными.

Нет, подумал Боб Арктур, теперь это забавным не кажется. Затем он стал размышлять, почему же тогда казалось. Наверное, все это произрастало из страха — жуткого страха, который все они испытывали несколько последних недель рядом с Джерри. Порой ночью, признался им Джерри, он рыскал по дому с дробовиком, чуя присутствие врага. Он готовился выстрелить первым — раньше, чем враг. Хотя они наверняка выстрелили бы одновременно.

Теперь, подумал Арктур, я тоже заполучил врага. Так или иначе, я встал на его тропу; увидел признаки его присутствия. Еще один выжженный калека на последней стадии — вроде Джерри. А когда тебя долбает последняя стадия этой параши, подумал он, долбает она не на шутку. Куда круче любой рекламы «форда» или «Дженерал Моторс» в прайм-тайм по телевизору.

Стук в дверь спальни.

Положив ладонь на рукоятку пистолета под подушкой, Боб Арктур произнес:

— Кто там?

Невнятное бормотание. Голос Барриса.

— Входи, — сказал Арктур. И потянулся включить прикроватную лампу.

Баррис вошел. Глаза его поблескивали.

— Еще не спишь?

— Меня сон разбудил, — сказал Арктур. — Религиозный сон. Сначала был жуткий раскат грома, а потом небеса вдруг разверзлись, явился Бог и страшным голосом на меня зарокотал. Что же за чертовщину Он нес? Ах, да. «Сержусь Я на тебя, сын мой», — сказал Он и нахмурился. Я весь затрясся, поднял взгляд и спросил: «Что же мне теперь делить, Господи?» А Он возьми да и скажи: «Ты опять забыл привинтить колпачок на тюбик с зубной пастой». И тут я понял, что это моя бывшая жена.

Усевшись, Баррис аккуратно положил ладони на колени, разгладил свои кожаные штаны, затем покачал головой и обратился лицом к Арктуру. Казалось, он в предельно хорошем настроении.

— Итак, — бодро начал он, — у меня есть исходная теоретическая гипотеза на предмет того, кто последовательно и злонамеренно раскурочил твой цефаскоп и может снова это проделать.

— Если ты хочешь сказать, что это Лакман…

— Послушай! — перебил Баррис, возбужденно покачиваясь взад-вперед. — К-как тебе, если я скажу, что уже несколько недель предчувствовал серьезный выход из строя какой-то домашней техники — в особенности дорогой и трудной для починки? Согласно моей теории, это неизбежно должно было случиться! Это подтверждает мою всеобъемлющую теорию!

Арктур внимательно его разглядывал.

Медленно осев назад, Баррис снова надел на себя спокойную, сияющую улыбку.

— Ты, — произнес он, тыкая пальцем.

— По-твоему, я это сделал, — проговорил Арктур. — Раскурочил свой собственный цефаскоп, который, кстати, даже не застрахован. — Гнев и отвращение переполняли его. И была уже поздняя ночь — ему требовалось поспать.

— Нет-нет, — стремительно забормотал Баррис, явно встревоженный. — Я хотел сказать, ты смотришь на того, кто это проделал. Изуродовал твой цефаскоп. Вот полностью то заявление, которое я намеревался сделать, но которое мне сделать не дали.

— Значит, ты это сделал? — Арктур с интересом уставился на Барриса, у которого аж глаза потемнели от какого-то смутного триумфа. — И зачем?

— Я хочу сказать, такова моя теория, что я это сделал, — сказал Баррис. — Очевидно, под гипнотическим внушением. И с блоком амнезии, чтобы я ничего не

вспомнил.

Потом, — буркнул Арктур, выключая прикроватную лампу. — Как-нибудь после.

Баррис встал, приходя в сильное возбуждение.

— Слушай, ты не понимаешь. В отношении техники и электроники у меня есть серьезные специальные навыки, у меня есть доступ к цефаскопу — я здесь живу. Чего я, однако, не могу просчитать, так это своего мотива.

— Мотив такой, что ты псих, — пробормотал Арктур.

— Возможно, меня наняли тайные силы, — растерянно произнес Баррис. — А какие у них могут быть мотивы? Возможно, чтобы заронить в нашей среде подозрительность, вызвать различные проблемы. Раздоры и раскол. Вынудить нас подкапываться друг под друга — всех нас, неуверенных в том, кому мы можем доверять, кто нам враг, а кто друг. И тому подобное.

— В таком случае они своей цели добились, — сказал Арктур.

— Но зачем им это понадобилось? — говорил Баррис, двигаясь к двери и назойливо хлопая в ладоши. — Столько проблем — раздобыть ключ от входной двери, снять нижнюю панель…

Я буду очень рад, подумал Боб Арктур, когда по всему дому расставят голосканеры. Снова коснувшись своего пистолета, он обрел некоторую уверенность, а затем задумался, не следует ли ему проверить, по-прежнему ли пистолет полон патронов. Но в таком случае, понял Арктур, Дальше я задумаюсь, не пропал ли боек, не высыпан ли из патронов весь порох и так далее — все дальше и дальше, одержимо и навязчиво, подобно мальчугану, считающему трещины в тротуаре, чтобы уменьшить страх. Малыш Бобби Арктур, возвращающийся домой из первого класса с книжонками под мышкой, испуганный лежащей впереди неизвестностью.

Потянувшись рукой вниз, он принялся шарить по остову кровати, пока не нащупал полоску скотча. Оторвав небольшой кусок, он отклеил оттуда две таблетки Вещества С в смеси с кваком. Баррис все еще оставался в комнате и внимательно наблюдал. Арктур швырнул таблетки в рот и проглотил без запивки, а потом со вздохом лег на спину.

— Исчезни, — рявкнул он на Барриса.

И уснул.