Онлайн чтение книги Отрубленная голова A Severed Head
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Страстная любовь повсюду находит себе пищу. Пережив шок от поступка Джорджи, испытав новую боль и страдания, я понял, что они стали своего рода каналом, по которому мои желания с возрастающей силой и неистовством поплыли в направлении к Гонории. Все оказалось предрешенным заранее, и действия Джорджи, как бы огорчительны и тяжелы они для меня ни были, помогли расчистить почву. Похоже, что мне неоткуда было ждать утешения. Меня раздели, обрили и подготовили к роли избранной судьбой жертвы. Я мечтал о Гонории, как лишенные надежды мечтают о светлом появлении божества. Рассуждая здраво, мне не на что было рассчитывать. И, однако, меня переполняло ожидание. Лишь когда я отворил дверь дома на Пелхам-крессент, до меня дошло, что, вполне вероятно, во время своего визита я не увижу Гонорию. До этой минуты брат и сестра в моем сознании были неразрывно связаны.

Я закрыл дверь парадного и повесил промокшее пальто. Конечно, я выехал с Херефорд-сквер пораньше и довольно долго гулял под дождем, пытаясь успокоиться и настроить себя на разумный лад. Но все равно у меня колотилось сердце и прерывалось дыхание, когда я постучал в дверь кабинета Пал мера. Я вошел в освещенную, тихую комнату, теплую, сухую и скрытую от мира, словно орех в скорлупе. Палмер был один.

Он валялся на диване, в пижаме, наброшенном поверх нее алом халате и теплых красных домашних туфлях. Хотя он лежал спиной к свету, я заметил зеленоватый отек у него на щеке — последствия подбитого глаза. Я с удивлением смотрел на синяк, совсем забыв, что когда-то ударил Палмера. Мне не верилось, что его плоть уязвима. Когда я очутился в комнате, он что-то искал в большой коробке с бумажными носовыми платками. Перед ним стояла корзина, полная этих разорванных платков.

— Не подходи ко мне, мой дорогой, я чертовски простужен, — сразу предупредил он меня.

Я сел в кресло у стены, будто в зале ожидания, и устало, покорно поглядел на Палмера. Возможно, я и пришел сюда лишь затем, чтобы меня осудили и наказали. Интересно, как он поступит со мной.

Он несколько раз крепко чихнул и произнес:

— Да что же это такое, — а потом предложил: — Выпей виски. Там рядом есть немного, а лед — в ведерке. Простуда действует мне на печень, так что я воздержусь.

Я выпил, закурил и снова стал ждать. Теперь мне было ясно, что я не увижу Гонорию, и если это конец, то конец ужасный.

— Как поживает Антония? — осведомился Палмер.

— Отлично, — отозвался я.

— Сомневаюсь, — не поверил мне Палмер. — Но скоро она оправится. Разлюбить кого-то — значит забыть, каким чарующим был этот человек. И она забудет.

— Ты дьявол, — сказал я. — Ты говоришь так, словно сам совершенно непричастен. — Однако мой голос прозвучал уныло.

— Нет-нет, — возразил Палмер. — Ты меня неправильно понял. Я был очень увлечен твоей женой, очень увлечен. — Он опять чихнул и буркнул: — Черт побери!

— И тебе удалось забыть ее очарование? — задал я вопрос.

— А тебе этого хочется? — парировал Палмер.

— Оставь меня в покое, — отмахнулся я.

— Милый мальчик, как я могу? — удивился Палмер.

— В том-то и дело, — сказал я. — Никто не может оставить меня в покое. Тем не менее я всем мешаю. Ну да ничего.

— Зачем же ты пришел? — полюбопытствовал Палмер.

— Только чтобы поставить точку. Антония любит, чтобы все было чисто.

— Чисто — в смысле аккуратно, или же речь идет о душевной чистоте?

— Об аккуратности. Кстати сказать, ты себе льстишь. «Elle ne vous aime plus».[17]Она вас больше не любит (фр.). Но твое участие необходимо, чтобы все завершилось. Предоставляю тебе право решать, как ты это сделаешь. Тонкости и детали, как известно, по твоей части.

— Антония хочет меня видеть? — задал новый вопрос Палмер.

Я пристально посмотрел на него. Он тоже окинул меня умным проницательным взором. Его рука медленно двинулась, чтобы выбросить носовой платок. Потемневшая после удара щека совсем не портила его, и он напоминал какое-то древнее изображение Диониса. Он уверен, что я ей все рассказал, мелькнуло у меня в голове.

— Нет, — отрезал я.

Палмер немного понаблюдал за мной, потом вздохнул и произнес:

— Хорошо, если так, — и добавил: — А как твои дела, Мартин?

— Никак, — откликнулся я. — Иными словами, отлично.

— Ладно, расскажи мне, расскажи, — попросил Палмер. Его голос стал ласковым и требовательным.

Я с изумлением обнаружил, что напрягся, словно для сопротивления.

— Мне нечего рассказывать, — попытался отказаться я.

— Почему?

— У меня нет проблем.

— Ты лгун, — проговорил Палмер.

Я недоуменно уставился на него. Трудно вообразить, будто ему неизвестно, что у меня на уме. Интересно, что ему рассказала Гонория.

— Палмер, я пришел к тебе, чтобы распрощаться от имени Антонии и договориться о перевозке ее вещей, которые здесь остались, — заявил я. — Может быть, нам лучше сосредоточиться на этих двух вопросах?

— Я упаковал ее вещи, — сказал Палмер. — Их перевезут, не беспокойся. Но ты что же, всерьез намерен остаться с Антонией после всего этого?

— Да.

— На редкость неразумно, — заметил он. — Тебе надо воспользоваться возможностью и разойтись с ней. Так будет лучше для вас обоих, а потом сделать это станет тяжелей. Конечно, я говорю как незаинтересованное лицо.

— Как врач, — уточнил я. Какое-то глубинное чувство во мне откликнулось на его слова, как на желанный вызов. Но я продолжил: — Мы не собираемся разводиться. А главное, это наше дело.

— С вашим браком все кончено, Мартин, — начал убеждать меня Палмер. — Почему бы не признать это прямо? Может, хочешь обсудить все со мной? Если хочешь, действительно как с врачом. Я не говорю — сейчас, сию минуту, но хорошо бы поскорее. Уверен, что смогу тебе помочь.

Я засмеялся:

— Впервые в жизни я понял, что и ты способен говорить глупости.

Палмер взглянул на меня подчеркнуто мягко, как и подобает профессиональному врачу. Я заметил, что японские гравюры за его спиной перевешены.

— Тебе это кажется глупостью, а мне — просто необходимостью, — возразил он. — Нам не хотелось бы тебя потерять.

— Кому это «нам»? — спросил я. — Скажи мне, ради бога.

— Гонории и мне, — сказал Палмер.

Я приложил все силы, еще сильнее нахмурился, чтобы на моем лице ничего не отразилось.

— Что значит «не потерять меня»?

— Не знаю, — проговорил он. — Зачем мы должны заранее давать всему определения? Позволь мне сказать попросту. Я думаю, для вас обоих будет лучше, если ты разойдешься с Антонией. Ты ведь хочешь бросить Антонию, и теперь не время руководствоваться твоим весьма абстрактным чувством долга. Да и вообще, девиз «делай, что хочешь» обходится окружающим дешевле правила «исполняй свой долг». Ты постепенно погубишь Антонию, если останешься с ней. Будь решительнее. И не стыдись принимать помощь. Психика не терпит пустоты. Вскоре мы с Гонорией отправимся путешествовать, далеко и надолго. Тебя здесь ничто не удерживает. Почему бы тебе не поехать с нами?

Я опустил глаза. Палмер явно обладал способностью внушать мне, будто я схожу с ума. Никогда еще мне так ясно и четко не говорили — «все позволено». А вместе с этим «все позволено» приходило и понимание, что «все возможно», и видение, что Гонория где-нибудь, когда-нибудь все-таки займет место в моем будущем. Я снова поднял глаза и увидел, что она входит в кабинет из двери за спиной Палмера.

Я поднялся и на секунду подумал, что мне сейчас станет дурно. Но затем обнаружил, что стою напротив них, держась за спинку кресла, как обвиняемый перед судьями. Это заставило меня собраться с духом. Я вздохнул и снова сел, глядя на них.

Гонория была одета во что-то черное, с высоким воротом, впоследствии мне не удавалось вспомнить, то ли это шелковое платье, то ли халат. Ее руки были обнажены до локтя. Она остановилась позади Палмера, который от ее присутствия засиял и покраснел. Оба они следили за мной. Гонория наклонила голову, и блестящие пряди волос свесились ей на глаза. Она стояла за спиной у Палмера, как будто держала его в плену, и сластолюбивый изгиб его расслабленного тела говорил два слова: «Я — жертва». Меня потянуло отвернуться.

— Я предложил Мартину присоединиться к нам, — сообщил ей Палмер. Он наблюдал за мной с широкой, добродушной улыбкой. Так смотрят на бьющуюся в неводе рыбу или на муху.

— Ты что, смеешься надо мной, Палмер? — возмутился я. Глядеть на Гонорию я был не в состоянии.

— Не надо покоряться судьбе, Мартин, — назидательно проговорил Палмер. — Как психоаналитик, я, конечно, не считаю, будто свободу можно завоевать судорожными усилиями воли. Но время выбора все равно наступает. Ты человек, не скованный привычными правилами. Так позволь же своему воображению следовать тайным велениям сердца. Скажи себе: ничего невозможного в мире нет.

Я засмеялся и снова встал.

— Ты спятил, — произнес я. — Неужели ты действительно считаешь, что я смогу жить с вами обоими, пусть даже недолго, да просто что я смогу продолжать знакомство с вами? Неужели я должен принять это всерьез? — И тут мои глаза встретились над головой Палмера со взглядом Гонории.

В тот миг между нами возник контакт, и, продолжая на нее смотреть, я понял, что, наверное, это произошло в первый и последний раз. Я не мог представить себе ничего подобного — она чуть-чуть покачала головой, и на ее глаза словно упала завеса. Это было решительное и властное прощание; мне сделалось больно, но я успел осознать, что она не говорила обо мне со своим братом. Это была наша первая и последняя интимная встреча, живая, но мгновенная. Я быстро перевел взгляд на Палмера.

— Между нами все кончено, — заявил я.

— В таком случае, — заявил Палмер, — мы вряд ли когда-нибудь увидимся. Я уже говорил, что Мы с Гонорией уезжаем отсюда. Навсегда.

— Тогда прощайте, — сказал я.

— Все зависит от твоего выбора, Мартин, — сказал Палмер. — Все зависит от твоего выбора.