Онлайн чтение книги Изгнанник An Outcast of the Islands
II

В продолжение следующего получаса Олмэйр, желавший дать Жоанне возможно дольше побыть с Бугисом, бродил, спотыкаясь, в запущенной части двора, затаив дыхание и прижимаясь к стенам заброшенных строений, чтобы укрыться от Али, с досадным рвением повсюду искавшего своего господина. Он слышал в темноте его разговор с ночным сторожем, то совсем близко от себя, то дальше, и голос Али звучал все беспокойнее по мерс того, как уходило время.

— Да не упал ли он в реку? — ворчал Али. — Он приказал мне привести ему Махмуда, а когда я вернулся, его уже нигде не было. Там осталась эта сирани, так что Махмуд ничего не может стащить, но мне кажется, что пройдет полночи, пока мне удастся лечь.

— Хозяин, о хозяин, о хозя… — кричал он.

— Чего ты орешь? — строго сказал Олмэйр, подходя к малайцам, которые отскочили друг от друга, испуганные его внезапным появлением.

— Можешь идти. Ты мне больше не нужен сегодня, Али, продолжал Олмэйр, — Махмуд тут?

— Если только этот неуч не устал ждать. Эти люди не имеют понятия о вежливости. Белым господам не следовало бы с ними разговаривать, — недовольно ответил Али.

Олмэйр направился к дому, предоставив своим слугам теряться в догадках о том, откуда он мог так внезапно выскочить. Сторож туманно намекал на способность делаться невидимым, которой одарен хозяин… Али свысока его оборвал. Не всякий белый обладает этим даром… Вот раджа Лаут может делаться невидимкой и быть сразу в двух местах. Это известно всем, кроме негодных сторожей, которые столько же знают о белых, сколько о диких свиньях. И, громко зевнув, Али отправился к своей хижине.

Поднимаясь по ступеням, Олмэйр услышал стук захлопнувшейся двери и, взойдя на веранду, застал на ней одного Махмуда, стоявшего у входа в галерею, по-видимому, с намерением улизнуть. То был низкорослый, широкоплечий человек, с очень темной кожей и толстыми, ярко выкрашенными в красный цвет губами, открывавшими, когда он говорил, частыми ряд черных, блестящих зубов.

— Белый туан, — угрюмо заговорил он, озираясь по сторонам, — ты велик и могуществен, а я бедный человек. Скажи мне, чего ты хочешь, а потом отпусти меня. Уже поздно.

Олмэйр пристально посмотрел на него. Как бы узнать от него?.. Нашел! Не так давно он нанимал этого человека и его двух братьев для перевозки припасов и новых топоров в лагерь рабочих, резавших индийский тростник. На это требовалось трое суток. Вот это он и попробует теперь.

— Я хочу, чтобы ты сейчас же отправился в лагерь с письмом к надсмотрщику, — небрежно сказал он. — По одному доллару в день.

Малаец, казалось, погрузился в раздумье, но хорошо знавший этих людей Олмэйр уже по одному виду его догадался, что ничто на свете не заставит его ехать. И он стал настаивать, с, — Это очень важно, и если ты скоро съездишь, я дам два доллара за последний день.

— Нет, туан, мы не поедем, — сказал Махмуд сдавленным голосом.

«#9632; — Отчего?

— Мы отправляемся в другое место.

— Куда же?

— В одно знакомое нам место, — упрямо сказал малаец, немного повысив голос и потупив глаза.

Сердце Олмэйра охватила буйная радость. Но он ничем не выдал этого чувства и сказал с недовольным видом:

— Вы живете в моем доме; он может мне скоро понадобиться.

Махмуд поднял глаза:

— Мы люди моря и не заботимся о крыше, пока у нас есть челнок для трех гребцов. Море — наш дом. Мир тебе, туан.

Повернувшись, он быстро вышел, и Олмэйр услышал, как он окликнул сторожа, чтобы тот открыл ворота. Махмуд молча вышел за ограду, но не успел еще загреметь за ним засов, как он уже решил, что если этому белому вздумается вышвырнуть его из хижины, то он ее сожжет и вместе с ним столько других построек, сколько будет можно. Подходя к своему развалившемуся жилищу, он окликнул братьев.

«Все в порядке, — проговорил про себя Олмэйр, вынимая горсть яванского табака из ящика стола. — Теперь, если что-нибудь откроется, я чист как стеклышко. Я убеждал этого человека подняться вверх по реке. Я настаивал. Он сам это скажет. Отлично».

Он стал набивать свою китайскую трубку с длинным изогнутым мундштуком, придавливая большим пальцем табак. «Нет, — думал он, — я больше с ней говорить не буду. Довольно с меня. Я дам ей достаточно времени, чтобы отъехать, а потом пущусь сам в погоню, а за папенькой пошлю лодку. Да, так и сделаю».

Он подошел к двери конторы и, вынув трубку изо рта, проговорил:

— Счастливого пути, миссис Виллемс! Не теряйте времени Вам лучше пройти к пристани кустами, изгородь там свалилась Не забудьте, что дело идет о жизни и смерти. И помните, что и ничего не знаю. Я полагаюсь на вас.

За дверью послышался стук. Он отошел, осторожно ступая на цыпочках от двери, скинул туфли в углу веранды и, затянув шись трубкой, вошел в галерею и повернул влево к задернутому занавеской помещению. Это была большая комната, очень ела бо освещенная тускло горевшей на полу небольшой компасной лампой, которая какими-то судьбами много лет тому назад попала в дом из кладовой «Искры» и служила теперь ночником. Бесформенные массы, с головой укрытые белыми простынями, виднелись на устланном циновками полу. Посреди комнаты стояла маленькая колыбель, затянутая белым пологом от москитов — единственная мебель в комнате, — стояла, как алтарь из прозрачного мрамора в полутьме храма.

Олмэйр, с тусклой лампой в одной руке и трубкой в другой, отдернул полог колыбели и стоял, любуясь своей дочерью, своей маленькой Найной, частицей самого себя, крошечной бессознательной живой пылинкой, вместившей в себе всю его душу. Он как будто окунулся в светлую и теплую волну нежности. Словно зачарованный, он глядел в ее будущее. Чего он только не видел в нем! Все это было лучезарно, блаженно, невыразимо прекрасно и все предназначено ей судьбой. Да, он сделает это, сделает для своего ребенка! Погруженный в очарование чудесных грез, окутанный прозрачными волнами голубого дыма, струившегося из трубки и сгущавшегося в легкое облако над его головой, он походил на таинственного паломника, в немом молитвенном экстазе курящего фимиам перед чистым ковчегом ребенка: идола с закрытыми глазами, маленького божка, беспомощного, хрупкого и безмятежно спящего.

Когда Али, разбуженный громкими окликами, выскочил из своей хижины, он увидел узкую золотистую полосу, дрожавшую над лесами на бледном фоне с померкшими звездами; это наступал день. Хозяин его стоял перед дверью и, махая листком бумаги, неистово кричал:

— Живей, Али, живей!

Увидя выходящего слугу, он быстро подошел к нему и, указывая на бумагу, голосом, испугавшим Али, потребовал, чтобы он немедленно снарядил вельбот, который должен сейчас же — сейчас же — отправиться за капитаном Лингардом. Зараженный его волнением, Али засуетился и предложил:

— Если надо скорей, то лучше челн. Вельбот не догонит, лучше челн.

— Вельбот, вельбот, тебе говорят! — ревел Олмэйр, по-видимому, спятивший с ума. — Зови людей! Шевелись, лети!

Али заметался по двору, ногой распихивая двери хижин и, просовывая в них голову, неистовым криком будил их обитателей. Заспанные люди выползали, тупо озираясь и почесывая поясницы. Расшевелить их было не легко. Они потягивались и зевали. Некоторые просили есть. Один сказался больным. Никто не знал, куда запропастился руль. Али кидался от одного к другому, расталкивая их и ругаясь, ломая руки и чуть не плача, так как вельбот ходит тише самого скверного челна, а хозяин этого не хочет понять.

В конце концов вельбот с продрогшими, озлобленными, голодными людьми все-таки отвалил, когда было уже совсем светло. Он на минуту зашел в дом, где все уже были на ногах, изумленные странным исчезновением сирани, взявшей с собой ребенка и оставившей все свои вещи. Не говоря ни с кем ни слова, Олмэйр сунул в карман револьвер, снова спустился к реке и, прыгнув в небольшой челнок, направился к шхуне. Он греб очень медленно и только подъехав почти к самому борту, окликнул спящий экипаж голосом человека, страшно взволнованного.

— На шхуне! Эй, на шхуне!

Ряд изумленных лиц высунулся из-за борта. Через несколько времени показался человек с курчавой головой.

I — Что угодно, сэр?

— Позовите скорее помощника капитана, — возбужденно кричал Олмэйр, хватаясь за брошенный ему конец.

Помощник появился через минуту.

› — Чем могу вам служить, мистер Олмэйр?

— Дайте мне гичку сию же минуту, мистер Свои. Я вас прошу именем капитана Лингарда. Она мне необходима. Вопрос жизни и смерти.

Волнение Олмэйра подействовало на помощника капитана.

— К вашим услугам, сэр… Людей на гичку, эй. Она у кормы, сэр, — сказал он, снова перегнувшись через борт. — Переберитесь в нее, сэр.

Когда Олмэйр взобрался в гичку, в ней сидело уже четыре гребца. Наблюдавший сверху помощник капитана вдруг обратился к Олмэйру:

— Дело, кажется, серьезное, сэр? Не помочь ли вам? Я бы поехал с вами.

— Да, да, — закричал Олмэйр, — Едем, но не теряя ни минуты. Возьмите револьвер. Скорей, скорей!

Тон Олмэйра, симулировавшего лихорадочную поспешность, мало соответствовал его комфортабельной позе. Он сидел, спокойно развалившись на своем месте, пока помощник капитана не уселся рядом с ним. Тут он как бы проснулся.

— Отдайте фалинь! — крикнул он.

Гичка быстро отвалила от шхуны.

Олмэйр был на руле. Помощник капитана заряжал револьвер. Покончив с этим, он спросил:

— В чем дело? Вы за кем-нибудь гонитесь?

— Да, — коротко ответил тот, устремив глаза вперед. — Нам надо поймать опасного человека.

— Я не прочь поохотиться, — сказал помощник капитана, но не получая ответа, замолк.

Прошло около часа. Гребцы навалились на весла, и двое си девших на офицерском месте ритмично покачивались в такт при каждом взмахе длинных весел.

— Отлив нам благоприятствует, — сказал помощник капита на.

— В этой реке течение всегда быстрое, — ответил Олмэйр.

— Да, но оно еще быстрее во время отлива, — возразил тот. — Смотрите по берегу, как мы быстро несемся. Я бы сказал, что течение узлов в пять.

— Гм… — проворчал Олмэйр. — Тут есть проход между двумя островками, — вспомнил он, — который сократит наш путь на четыре мили. Правда, когда вода спадет, эти два острова превращаются в один, разделяясь только грязной канавой. Все же стоит попробовать.

— Дело мудреное пройти во время отлива, — заметил помощник капитана. — Вам, впрочем, лучше знать, успеем ли мы проскочить.

— Попробуем, — сказал Олмэйр, не спуская глаз с берега. Он круто повернул руль.

— Суши весла! — вскричал помощник капитана. Гичка сделала полуоборот и понеслась узким проходом.

— По борту!.. Пролив узенек, — проговорил помощник капитана.

Они очутились в темном протоке, осененном переплетавшимися над ними ветвями деревьев, через которые едва проникали лучи солнечного света.

Олмэйр принял озабоченный вид. Он плохо правил. Весла то и дело задевали кусты то с той, то с другой стороны, задерживая лодку. Раз, пока отталкивались, один из гребцов что-то быстро прошептал другим. Все наклонились к воде. Помощник капитана последовал их примеру.

— Ого, — воскликнул он, — взгляните, мистер Олмэйр, вода сбывает. Смотрите, мы попадемся.

— Назад, назад! Надо вернуться! — вскричал Олмэйр.

— Пожалуй, лучше было бы продвигаться вперед.

— Нет, назад, назад.

Он потянул румпель-брасики, и лодка уперлась носом в берег. Ушло еще немало времени, чтобы оттолкнуться.

— Навались, ребята, навались! — понукал помощник капитана.

Гребцы выбивались из сил, с нахмуренными лицами, с трудом переводя дух.

— Опоздали, — проговорил вдруг помощник капитана, — Весла уже задевают за дно. Мы на мели.

Лодка застряла. Гребцы сложили весла, скрестив руки и тяжело дыша.

— Да, мы попались, — спокойно сказал Олмэйр. — Не везет!

Вода быстро спадала. Помощник капитана следил за появившимся на поверхности илом. Вдруг, рассмеявшись, он указал пальцем на проток. ь; — Смотрите, — сказал он, — проклятая река уходит от нас. Вот там последняя капля исчезает за поворотом.

Олмэйр поднял голову. Вода ушла, и он увидел перед собой только грязную колею илистого дна, черной и мягкой грязи, скрывающей под своей блестящей поверхностью гниение, лихорадки и неведомые беды.

L — Ну, теперь придется просидеть тут до вечера, — сказал он с добродушно-покорным видом. — Я сделал все, что мог. Не моя вина. f; — Надо выспаться за день, — предложил помощник капитана. — Даже закусить нечем, — мрачно добавил он.

Олмэйр растянулся на своем месте. Малайцы расположились на дне между банками.

— Ловко я влопался, — заговорил вдруг помощник капитана, — Торопился, как черт, и застрял на целый день в тине. Вот вам и праздник! Так, так…

Люди спали или сидели неподвижно и терпеливо. Солнце поднималось выше, ветер стих, и скоро полная тишина воцарилась в высохшем проливе. Появилась стая длинномордых обезьян и, повиснув на выступающих ветвях деревьев, сосредоточенно и печально глядела на лодку и неподвижно сидящих в ней людей. Маленькая птичка с сапфировой грудкой качалась на тонкой ветке, сверкая в солнечном луче, как упавший с неба драгоценный камень. Ее крохотный глазок был устремлен на странные неподвижные существа в лодке. Вдруг она слабо чирикнула, и этот звук насмешливо и дерзко прозвучал в торжественной тишине лесной чащи, в великой тишине, полной борьбы и смерти.