Онлайн чтение книги Энн в Инглсайде Anne of Ingleside
36

Свернув на ведущую к МРАЧНОМУ ДОМУ дорожку, Нэн ощутила, как по спине пробежала странная дрожь. Сухая ветка клена дернулась? Нет, Нэн ускользнула от нее. Ага, старая колдунья, тебе не удалось схватить меня! Она шла по дорожке, ни грязь, ни глубокие колеи которой не могли испортить ее приятные ожидания. Еще несколько шагов… и МРАЧНЫЙ ДОМ был перед ней, окруженный темными мокрыми деревьями. Наконец-то она увидит его! Она слегка содрогнулась… и не знала, что это вызвано неосознанной тайной боязнью утратить свою мечту, что всегда катастрофа и для юных, и для зрелых, и для пожилых.

Она пробралась через просвет в дикой поросли молодых елочек, перегораживавших конец дорожки. Ее глаза были закрыты. Осмелится ли она открыть их? На мгновение ее объял ужас — захотелось повернуться и убежать. Ведь все же… Леди была испорченной. Кто знает, что она может сделать с вами? Возможно, она даже была Колдуньей. Как это ей никогда не приходило в голову прежде, что испорченная Леди может быть Колдуньей?

Затем она решительно открыла глаза и растерянно уставилась на дом.

Неужели это был МРАЧНЫЙ ДОМ — таинственный, величественный, с башнями и башенками, особняк ее грез? Это!

Перед ней был большой дом, когда-то белый, теперь грязно-серый. Тут и там сломанные ставни, когда-то зеленые, висели полуоторванные; парадные ступени и ажурная балюстрада крыльца были сломаны, а многие стекла веранды разбиты. Да это был всего лишь усталый старый дом, изнуренный жизнью!

Потрясенная Нэн огляделась. Не было ни фонтана, ни сада, то есть ничего, что можно было бы назвать садом. Пространство перед домом, огороженное покосившимся забором заросло высокой, по колено, сорной травой. За забором рыла землю высокая, худая свинья. Вдоль ведущей к крыльцу дорожки росли лопухи. В углах изгороди виднелись неопрятные купы «золотой осени». Но все же была здесь среди сорняков одна великолепная группка воинственных тигровых лилий, а совсем рядом с истертым порогом веселая клумба ноготков.

Нэн медленно прошла по дорожке к этой клумбе. МРАЧНЫЙ ДОМ исчез навсегда. Но Леди с Таинственными Глазами еще оставалась. Уж она-то настоящая, должна быть настоящей! Что в действительности сказала о ней Сюзан так давно?

— Спаси и помилуй! Да ты меня напугала чуть не до смерти! — довольно невнятно, но приветливо произнес чей-то голос.

Нэн смотрела на фигуру, вдруг выпрямившуюся за клумбой ноготков. Кто это был? Это не могла быть… Нэн отказывалась верить, что это Томасина Фэр. Это было бы слишком ужасно!

"Да ведь она… она старая!" — подумала Нэн, подавленная и разочарованная.

Томасина Фэр, если это была она — а Нэн знала теперь, что это Томасина Фэр, — бесспорно, была старой. И толстой! Она выглядела как скатанная и перевязанная веревочкой перина, с которой костлявая Сюзан всегда сравнивала полных дам. Она была босиком, в полинявшем зелено-желтом платье и с мужской фетровой шляпой на жидких песочного цвета с проседью волосах. Лицо у нее было круглое как блин, красноватое и помятое, со вздернутым носом и выцветшими голубыми глазами, у наружных уголков которых залегли глубокие веселые морщинки — «гусиные лапки».

О, моя Леди… моя очаровательная Порочная Леди с Таинственными Глазами, где ты? Что стало с тобой? Ведь ты существовала!

— И кто же ты будешь, милая моя девочка? — спросила Томасина Фэр.

Нэн вспомнила о вежливости.

— Я… я Нэн Блайт. Я пришла передать вам вот это.

Томасина радостно схватила сверток.

— До чего ж я рада получить свои очки обратно! Без них ужасно тяжело — даже календарь в воскресенье не почитаешь. А ты одна из двойняшек Блайтов? Какие у тебя красивые волосы! Мне давно хотелось увидеть вас, детей доктора. Я слыхала, твоя мамаша воспитывает вас по науке. Тебе это нравится?

— Нравится? Что нравится? — О, порочная очаровательная Леди, ты не читала календарь по воскресеньям. И ты никогда не сказала бы «твоя мамаша»!

— Ну то, что тебя воспитывают по науке.

— Мне нравится, как меня воспитывают, — сказала Нэн, силясь улыбнуться и едва ли преуспев в этом.

— Твоя мамаша — прекрасная женщина. И выглядит она отлично. Я, право, в первый раз, когда увидала ее на похоронах Либби Тейлор, подумала, что она только недавно вышла замуж — у нее был такой счастливый вид. Когда твоя мамаша входит в комнату, я всегда вижу, как все поднимают голову, словно ждут, что сейчас что-нибудь произойдет. И новые моды ей к лицу. У большинства из нас не такое строение, чтоб носить то, что теперь в моде. Зайди и посиди немного. Я рада, когда кто-нибудь зайдет. Тут малость одиноко иногда. Телефон мне не по средствам. Ну, цветы — тоже общество… Ты когда-нибудь видала ноготки лучше этих? И кот у меня есть.

Нэн хотелось убежать на край земли, но она чувствовала, что никак не годится обидеть старушку, отказавшись войти в дом. Томасина — нижняя юбка торчала у нее из-под подола платья — ввела ее по осевшим деревянным ступеням прямо в комнату, очевидно служившую и кухней, и гостиной. Комната была безупречно чистой и казалась веселой благодаря буйно цветущим растениям в горшках. В воздухе стоял приятный запах свежеиспеченного хлеба.

— Садись тут, — сказала Томасина ласково, подтолкнув вперед кресло-качалку с яркой лоскутной подушкой. — Я отодвину эту герань, чтоб она тебе не мешала. Подожди-ка, я вставлю нижние зубы. Я смешно без них выгляжу, правда? Но они мне немного давят… Ну вот, теперь я говорю яснее.

Пятнистый кот вышел поприветствовать их разнообразными причудливыми «мяу». О, и это вместо борзых утраченной мечты!

— Мой кот отлично ловит крыс, — сказала Томасина, — а этот дом прямо-таки кишит крысами. Но дождь не льет через крышу, и то хорошо. Мне страшно надоело жить у родственников. Сама себе хозяйкой быть не могла! Ни во что меня не ставили! Жена Джима была хуже всех. Жаловалась, что я однажды вечером ила рожи луне. Ну а если бы и так? Что, луне от этого больно? Я сказала: «Не собираюсь больше быть подушкой для булавок». Ну и поселилась здесь одна, и здесь останусь, пока ноги мне служат. Ну, чем тебя угостить? Хочешь бутерброд с луком?

— Нет… нет, спасибо.

— Они очень помогают, когда насморк. Я сейчас немного простужена. Заметила, какой у меня хриплый голос? Но я просто завяжу горло куском красной фланели со скипидаром и гусиным жиром, когда пойду спать. Нет ничего лучше.

Красная фланель и гусиный жир! Не говоря уже о скипидаре!

— Если не хочешь бутерброд — точно не хочешь? — я погляжу, что у меня есть в коробке с печеньем.

Печенье — в форме петушков и уточек — было удивительно вкусным, оно так и таяло во рту. Миссис Фэр улыбалась Нэн своими круглыми выцветшими глазами.

— Ну как, понравлюсь я тебе? Мне приятно, когда я нравлюсь маленьким девочкам.

— Наверное, — с трудом выговорила Нэн, которая в этот момент ненавидела бедную Томасину, как мы можем ненавидеть лишь тех, кто разрушает наши иллюзии.

— У меня есть свои маленькие внуки на Западе.

Внуки!

— Я покажу тебе их фотографии. Хорошенькие, правда? А это на стене портрет бедного дорогого папочки. Вот уж двадцать лет, как он умер.

Портрет бедного дорогого папочки был большим пастельным рисунком, изображавшим бородатого мужчину с кудрявой бахромой белых волос вокруг лысины.

О, отвергнутый возлюбленный!

— Он был хорошим мужем, хотя облысел уже в тридцать, — сказала миссис Фэр с нежностью. — Да-а, я имела богатый выбор поклонников, когда была девушкой. Теперь я стара, но уж повеселилась на славу, когда была молода. Сколько кавалеров в воскресные вечера! Все старались пересидеть друг друга! А я держала голову высоко, как какая-нибудь королева! Папочка был среди них с самого начала, но я в первое время считала, что мне нечего сказать ему. Мне нравились отчаянные. Был Эндрю Меткалф… Я чуть не убежала с ним. Но я знала, что счастья это не принесет. Ни в коем случае не убегай. Это не к добру, и пусть никто не убеждает тебя, будто это не так.

— Я… я не… ни в коем случае.

— В конце концов я вышла за папочку. Его терпение иссякло, и он дал мне двадцать четыре часа на то, чтобы решить и сказать «да» или «нет». Мой папаша хотел, чтоб я наконец остепенилась. Он разнервничался, когда Джим Хьюит утопился из-за того, что я не пошла за него. Папочка и я были очень счастливы, после того как попривыкли друг к другу. Он говорил, что я подхожу ему, так как мало думаю. Папочка считал, что женщины созданы не для того, чтобы думать. Он говорил, что они от этого бывают усохшие и неестественные. Печеные бобы ужасно плохо действовали на его желудок, и у него часто бывали прострелы, но мой бальзам из трав всегда ему помогал. Был в городе один специалист, который говорил, что может вылечить его раз и навсегда, но папочка всегда считал, что если уж попадешься в лапы этим специалистам, они тебя никогда не выпустят — никогда. Как кормлю свинью, так его вспоминаю. Он очень любил свинину. И ни куска бекона съесть не могу без того, чтобы не вспомнить о нем, А тот портрет напротив папочки — королева Виктория. Иногда я говорю ей: «Если б с тебя снять все эти кружева и драгоценности, моя дорогая, очень сомневаюсь, что ты будешь выглядеть сколько-нибудь лучше меня».

Прежде чем позволить Нэн уйти, Томасина настояла на том, чтобы та взяла с собой пакетик мятных леденцов, розовую стеклянную вазочку для цветов в форме туфельки и стакан крыжовенного джема.

— Это для твоей мамаши. У меня всегда хорошо получается крыжовенный джем. Я как-нибудь зайду к вам в Инглсайд. Хочу посмотреть на этих ваших фарфоровых собак. Передай Сюзан Бейкер, что я очень признательна ей за молодую ботву репы, что она прислала мне весной.

Ботва репы!

— Я думала поблагодарить ее на похоронах Джекоба Уорнера, но она ушла слишком быстро. Я не люблю спешить на похоронах. Уже целый месяц ни одних похорон не было. Я всегда думаю, что это ужасно скучное время, когда нет похорон. Ближе к Лоубриджу всегда полно похорон. Мне это кажется несправедливым. Ну, приходи еще повидать меня, хорошо? В тебе что-то есть, как говорится — «доброе сердце лучше серебра и золота», и я думаю, это правда.

Она очень ласково улыбнулась Нэн — у нее была очень приятная улыбка. В ней можно было видеть красивую Томасину прежних лет. На этот раз Нэн все же сумела улыбнуться в ответ. Ей щипало глаза. Она должна уйти, прежде чем расплачется открыто.

«Какая хорошая, воспитанная девчушка, — думала старая Томасина Фэр, глядя из окна вслед Нэн. — Нет у нее этого мамашиного дара бойко говорить, но, может быть, это и неплохо. Большинство теперешних детишек думают, что они сообразительные, когда на самом деле они просто дерзкие и нахальные. Поглядела я на эту малышку и вроде как помолодела».

Томасина вздохнула и снова вышла во двор, чтобы закончить подрезку ноготков и выполоть несколько лопухов.

«Слава Богу, я еще гибкая», — думала она.

Нэн возвращалась в Инглсайд обедневшей на одну мечту. Лощина, полная маргариток, не могла пленить ее, поющая вода взывала к ней напрасно. Ей хотелось поскорее добраться до дома и скрыться от людских глаз. Встретившиеся ей две девочки захихикали, миновав ее. Смеялись ли они над ней? Как смеялись бы все, если бы знали! Маленькая глупая Нэн Блайт, которая создала целый роман из фантазий о бледной Таинственной королеве и нашла вместо нее вдову бедного дорогого папочки и мятные леденцы!

Мятные леденцы!

Она ни за что не станет плакать. Большие десятилетние девочки не должны плакать. Но чувствовала она себя неописуемо несчастной. Что-то драгоценное и красивое исчезло, было потеряно, какой-то тайный источник радости, который — так она думала — уже никогда больше не будет принадлежать ей. Инглсайд был полон восхитительного запаха коричного печенья, но она не пошла в кухню, чтобы выпросить несколько штук у Сюзан. За ужином у нее явно не было аппетита, даже несмотря на то, что в глазах Сюзан она читала слово «касторка». Аня заметила, что Нэн очень молчалива с тех пор, как вернулась со старой фермы Мак-Алистеров, — Нэн, которая пела буквально с рассвета до заката. Неужели долгая прогулка в жаркий день оказалась ей не по силам?

— Отчего такое страдальческое выражение лица, дорогая? — спросила она словно мимоходом, когда, войдя в комнату близнецов с чистыми полотенцами в сумерки, увидела, что Нэн лежит, свернувшись калачиком, на диванчике у окна, вместо того чтобы вместе с остальными охотиться на тигров в экваториальных джунглях в Долине Радуг.

Нэн не собиралась говорить никому, что она была так глупа. Но все как-то само собой рассказывалось маме.

— Мама, неужели все в жизни сплошное разочарование?

— Не все, дорогая. Расскажи мне, что разочаровало тебя сегодня.

— Ох, мама, Томасина Фэр… положительная! И нос у нее вздернутый!

— Но почему, — спросила Аня в искреннем недоумении, — тебя должно волновать, вздернутый у нее нос или нет?

И тогда слова полились потоком. Аня слушала, как всегда, с серьезным лицом, молясь о том, чтобы не выдать себя взрывом смеха. Она помнила ту маленькую девочку, какой была она сама в Зеленых Мезонинах. Она помнила Лес Призраков и двух подружек, ужасно напуганных собственными выдумками. И она знала, какую глубокую горечь вызывает утрата мечты.

— Ты не должна принимать так близко к сердцу то, что твои иллюзии развеялись, дорогая.

— Я ничего не могу с этим поделать, — горестно сказала Нэн. — Если бы я начала жизнь заново, я бы никогда ничего не воображала. И никогда больше не буду.

— Моя глупая, моя дорогая глупая девочка, не говори так. Воображение — чудесный дар, мы должны владеть им, но не давать ему завладеть нами. Ты принимаешь свои фантазии чуточку слишком всерьез. О, фантазии восхитительны — мне знаком этот восторг. Но ты должна научиться не переходить границу между реальным и нереальным. Тогда способность ускользать по своему желанию в собственный прекрасный мир удивительным образом поможет тебе пережить трудные моменты жизни. Мне всегда легче справиться с трудностями после того, как я совершу одно-два плавания к Островам Волшебства.

Нэн чувствовала, как самоуважение возвращается к ней вместе с этими словами утешения и мудрости. Мама все же не думала, что это глупо, И без сомнения, где-то в мире была Леди с Таинственными Глазами, даже если она не жила в МРАЧНОМ ДОМЕ, который, как теперь решила Нэн, был все же не так плох, с его оранжевыми ноготками, дружелюбным пятнистым котом, геранями и портретом бедного дорогого папочки. Это, право же, был довольно веселый дом, и, возможно, когда-нибудь она снова пойдет навестить Томасину Фэр и получит еще немного того вкусного печенья. Она больше не испытывала ненависти к Томасине.

— Какая ты чудесная мама! — вздохнула она в укрытии и убежище этих любимых объятий.

Лилово-серый сумрак выползал из-за холма. Летний вечер вокруг них становился все темнее, бархатный, полный мягких, приглушенных звуков вечер. Из-за большой яблони выплыла звезда. Когда пришла миссис Эллиот и мама спустилась вниз, чтобы встретить ее, Нэн уже опять была счастлива. Мама сказала, что оклеит их комнату прелестными обоями с узором из лютиков и поставит новый кедровый комод для нее и Ди. Только это не будет кедровый комод. Это будет заколдованный сундук с сокровищем, который нельзя открыть, если не произнести сначала заклинание. Одно слово может шепнуть тебе Снежная Волшебница — холодная и прекрасная Снежная Волшебница. Ветер может сказать тебе другое, когда пролетает мимо, — печальный седой ветер, что плачет и скорбит… Рано или поздно ты узнаешь все слова, откроешь сундук и найдешь жемчуг, рубины и алмазы в изобилии. «Изобилие» — такое приятное слово, правда?

О, прежняя магия не исчезла. Мир все еще был полон ею.