Онлайн чтение книги Энтони Джон Anthony John
X

Миссис Теттеридж была весьма пикантная особа. Ее серые глаза все еще смотрели на мир с детским изумлением.

Но сама она была уверена, что все знает и совершенно нечему удивляться на свете. Для нее мир был большой площадью с резко очерченными дорогами, ведущими к ней, по ним следовало идти, глядя вперед прямо перед собой и пренебрегая всякими тропинками, ведущими в незнакомые или запретные места.

Подготовительное и коммерческое училище Теттериджа переросло себя. Миссис Теттеридж не возражала против «бедняков с амбицией», если только они были согласны и способны платить повышенную плату за обучение и одевать своих сыновей в соответствии с приличиями.

Но эти бедняки отнюдь не составляли главную поддержку школы Теттериджа. Торговые и промышленные круги Мидлсбро и его окрестностей скоро открыли мистера Теттериджа. Само собою понятно, они предпочли бы, чтобы от него не несло рагу и супом из бычьих хвостов, который чувствовался при появлении Теттериджа в школе. Сам Теттеридж, разговаривая с родителями, находился перед той же проблемой, которая смутила старшую мисс Уормингтон, когда много лет тому назад в том же самом помещении она сидела против миссис Стронгсарм, бросая косые взгляды на самостоятельного мальчишку, сидевшего на стуле с поджатой ногой.

Теттеридж с грустью вспоминал, какое впечатление производили на него счета от портного, но грязные куртки, полосатый бархат и бумажные воротнички были недопустимы! Нужно было все-таки считаться с родителями и соблюдать некие правила. Затруднения не ограничивались вопросами одежды. Нельзя было принимать детей возмутителей спокойствия, детей тех отцов, которые открыто и часто возражали против существующего общественного строя. В Мидлсбро было много таких неспокойных элементов. Конечно, жалко, что приходилось делать детей ответственными за убеждения отцов, но ничего нельзя было поделать. Юношей из средних классов надлежит оберегать от возможной заразы. Теттеридж вспоминал, как он сам в молодости произносил вольные речи в местных клубах, он и сейчас не был врагом свободы слова. Но снова — родители! «Бедняки с амбицией»! Многое из того, что они говорили, шокировало Теттериджа по той простой причине, что в этих словах было много правды, особенно в речах тех, которые знали Теттериджа, когда он еще не достиг нынешних успехов.

Теттеридж стремился помогать беднякам. Разве можно было придумать лучший способ сделать это, нежели воспитывая их детей? С этой целью он кое-чем готов был жертвовать. Это до известной степени компенсировало вынужденный отказ от мечтаний. Быть может, бедняк, не будучи в курсе всех обычаев, простил бы ему игру на скрипке и даже сочинение стихов.

Эксцентричный школьный учитель, плохой школьный учитель, делал бы все это, вполне довольствуясь тем, что в свете называется бедностью, он жил бы, как живется, мечтал бы, как мечтается. Если бы только он не достиг уже чего-то. Если бы только успех не схватил его крепко за руку, не давая опомниться и неустанно напоминая о том прекрасном месте, куда он собирается повести школьного учителя: большой дом с огромным количеством комнат, прочно построенный и богато обставленный, окруженный высоким кирпичным забором с большими чугунными воротами, с мужчинами и женщинами, одетыми в форму и заботящимися об его одежде и пище. В надлежащие дни он будет ходить в церковь, будет иметь определенные часы для физических упражнений и для развлечений определенного свойства. В положенные дни его будут навещать друзья. Мистеру Теттериджу послышалось, что такой дом называется тюрьмой, но миссис Теттеридж утверждала, что он называется дворцом.

Больше всего убедило его в том, что он находится в тюрьме, сообщение миссис Теттеридж, что перед тем как переехать в новый дом, он должен будет снять свою куртку и надеть черный сюртук, наглухо застегнутый до ворота, и что воротник должен будет застегиваться сзади. Он пробовал было возражать. Но миссис Теттеридж заплакала, а когда она плакала, ее глаза теряли жесткое выражение, и она делалась совсем хорошенькой, и Теттеридж чувствовал себя грубым животным и изменником.

Таким образом, настал день, когда он окончательно снял свой пиджак и надел длинный черный, наглухо застегнутый сюртук. И миссис Теттеридж помогла ему застегнуть воротник сзади, и при этом смеялась, хлопала в ладоши и целовала его.

Но когда она оставила его одного и закрыла за собою дверь, он упал на колени и каялся в лицемерии. И после того как он долго простоял на коленях и на его глазах навернулись слезы, он встал и подумал, что Бог, посмотрев на него, наверное, улыбнулся бы, положил бы ему на плечо руку и сказал бы: «бедный». И он подумал, что Бог, наверное, понял бы, как трудно живется на земле, и что он ему поэтому кое-что простит.

Пришло время, когда миссис Теттеридж надумала переехать. Правда, еще не была достигнута окончательная цель — загородный дом на собственной земле. Но то, что предвиделось в настоящее время, можно было считать достижением наполовину: большой старый дом к югу от церкви Святого Ольда. Бывшее монастырское строение было преобразовано в частный дом эксцентричным купцом, у которого последовательно было три жены. Все его многочисленное потомство жило вместе с ним, и он нуждался в большом помещении. Потом дом долгие годы стоял пустым, так как был огромным и неудобным. Он принадлежал одному из клиентов фирмы Моубри, и миссис Теттеридж подумала, что ему, наверное, будет приятнее получать небольшую арендную плату, нежели не получать ничего. По ее просьбе Энтони однажды после полудня ожидал ее здесь со связкой ключей. Заржавленные железные ворота скрипели, когда Энтони отворял их. Они пересекли мощеный двор и поднялись по каменным ступенькам. Замок большой дубовой двери с трудом поддался усилиям Энтони. Когда дверь оказалась открытой, на них пахнуло холодным и сырым воздухом погреба. Миссис Теттеридж не могла делать вид, что восхищена. Длинный ряд комнат первого этажа был похож на туннель, но вполне мог быть приспособлен под классные комнаты. На втором этаже помещалась огромная столовая. Она могла бы служить приемной и актовым залом. В доме имелись спальни для дюжины пансионеров. Сад с высоким забором находился за домом, деревья в нем полусгнили, и кусты переросли. Несколько возов песку превратили бы сад в площадку для игр. Они вернулись в нижний этаж. В конце каменного коридора миссис Теттеридж нашла дверь, которой раньше не замечала. Она вела в обширное сводчатое помещение с монументальным мраморным камином, на доске которого были изображены два слона, поддерживающие небольшой храм. Большое стрельчатое окно напротив выходило на кладбище. Миссис Теттеридж окинула помещение довольным взглядом. «Здесь будет кабинет Эми», — решила она. Она говорила сама с собою, забыв, что была не одна. Энтони прислонился к одному из слонов.

— Бедный малый, — сказал он.

Миссис Теттеридж посмотрела на него. На ее губах блуждала легкая усмешка.

— Я вам не нравлюсь, — сказала она Энтони.

— Вы бы мне нравились, — сказал Энтони, — если бы я не любил Эми.

Она подошла к другому краю камина и положила руку на другого слона.

— Я очень рада, что мы здесь одни, — сказала она со смехом, — и хочу все выяснить между нами. Мне очень жаль, что я вам не нравлюсь, потому что вы мне очень нравитесь. Но это не важно. Мне не хочется, чтобы вы становились на сторону Эми против меня. Вы имеете на него большое влияние, и я вас боюсь.

Энтони готов был ответить ей, но она прервала его.

— Дайте мне закончить, — сказала она. — Тогда мы будем оба знать, что нам делать. Вы думаете, что я порчу ему жизнь, лишая возможности мечтать. В чем заключаются его мечты? В том, чтобы сочинить какую-нибудь пустяковую музыку или написать небольшое стихотворение. Он бы никогда на этом не заработал достаточно, чтобы прожить. Но он мог бы до своей смерти создать что-нибудь большое, на чем издатель нажил бы тысячи. Например, сочинить поэму, которая доставила бы ему позднюю славу. Он никогда бы не добился реального, солидного успеха. В такой работе я не могла бы быть ему помощницей, а предоставленный самому себе, он бы не выбрался в люди. В педагогической работе я помогаю ему. У него талант к этому, а у меня коммерческое чутье. Мне не нужны мечтатели. Мой отец был мечтателем. Он делал в области химии изобретения, которые сделали бы его богатым, если бы он умел использовать их. Но они его только убили. Он открыл способ изменять свойства воздуха. Деталей я не знаю, знаю только, что нужно было выпустить какой-то газ, ввести газ. Что-то вообще с газом. Это все, что я помню. Вместо того чтобы вдыхать болезни или слабость, люди вдыхали бы силу и здоровье. Это похоже на сказку, но если бы вы его послушали, вы бы уверились, что это возможно, что все дело в сроке и что люди чувствовали бы себя, как будто их освободили из тюрьмы, если бы удалось пустить в ход его изобретение. Это была его мечта. И он считал ее осуществимой. Для того чтобы привести ее в исполнение, он принял должность учителя в школе Святого Ольда с жалованьем сто шестьдесят Фунтов в год. Это давало ему достаточно много свободного времени для его изысканий. А мы, дети, должны были расплачиваться за это. Оба мои брата были умные мальчики. Если бы представилась возможность, они могли бы пробиться в жизни. Один из них коммивояжер, а другой, как вы знаете, служит у вас в конторе за восемьдесят фунтов в год. Если ему повезет и он будет работать, как вол, он сможет получать триста фунтов.

Она подошла к нему поближе и заглянула ему прямо в глаза.

— Внутри вас тоже сидит мечтатель, — сказала она. — Вы это знаете, знаю это и я. Я часто наблюдала за вами. У вас достаточно ума, чтобы сажать его на цепь с замком, и вы спрятали куда-то ключ от замка. Смотрите, как бы он не удрал. Если он заберет над вами власть, вся ваша сила и ловкость будут к его услугам. Он будет безжалостно владеть вами и доведет до погибели.

Она положила руки ему на плечи.

— Я говорю так ради вашего блага, — сказала она, — вы мне нравитесь. Никогда не поддавайтесь ему.

Она посмотрела на свои часы.

— Я должна идти.

Энтони засмеялся.

— Это похоже на женщину: она всегда думает, что если она сказала все, что хотела сказать, то говорить уже не о чем.

— Вы можете сказать это в другой раз, — обещала она ему.

Энтони взял дом на Бертон-сквер. Он был слишком велик для него, с тех пор как уехал Теттеридж, но ему нравилась площадь с вороньими гнездами на деревьях. Он сдал большую классную комнату молодому архитектору, который недавно поселился в Мидлсбро. Его тетка была страшно довольна такой переменой. Она не любила миссис Теттеридж, которая всегда возражала, когда миссис Ньют сидела перед дверью, греясь на солнышке в виндзорском кресле. Это было ее всегдашней привычкой, и она никак не могла понять, почему это было нехорошо на Бертон-сквер, если это было допустимо на Мурэнд-лайн. Она понемногу слабела. Вероятно, от безделья, говорила она и, вероятно, была права. Она часто думала о смерти и о том, что ее ожидает на небесах.

— Я думаю, что это должно быть не очень приятно, — созналась она как-то Энтони, — сидеть и целую вечность ничего не делать. Быть может, это звучит неблагодарностью, но я не уверена, что мне понравится такое времяпрепровождение.

— Дядя верил в Бога, — сказал Энтони. — Я говорил с ним незадолго до его смерти. Необходимо, чтобы кто-то думал о всех, сказал он. Он надеялся, что Бог подумает о нем и найдет ему какое-нибудь подходящее дело на том свете.

— Он был хороший человек, твой дядя, — ответила тетка. — Я часто мучила его, но, право, кажется, Бог не такой глупый, каким его часто выставляют.

Мистер Моубри все больше и больше взваливал свое дело на Энтони. В качестве компенсации за это он позволял себе все большие и большие порции старого портвейна. Бетти старалась как можно чаще увозить его за границу. Он любил путешествовать и вдали от своих привычек легче поддавался ее влиянию. Он всегда обожал своих детей, и Бетти до сих пор гордилась им, несмотря на все его недостатки. Энтони знал, что она не выйдет замуж, пока отец жив. Он, впрочем, и не торопился. Их отношения были чисто товарищескими, и замужество едва ли что-то изменило бы.

Фирма «Моубри и двоюродные братья» процветала. Все частное дело было теперь в руках старого Джонсона, старшего клерка. Энтони всецело посвятил себя планам воссоздания Мидлсбро. Городской порт был уже готов и вполне оправдывал себя. Синдикат для постройки электрического трамвая от доков до самого отдаленного конца густонаселенной долины уже заработал. Энтони в настоящее время был занят гораздо более важным проектом. До сих пор Мидлсбро обслуживала железнодорожная ветка, протяженностью в 15 миль от ближайшего разветвления главной линии. Энтони думал о новом железнодорожном пути, который должен был бы пересечь реку к западу от нового шлюза и, пройдя вдоль берега реки, примкнуть к главной линии по ту сторону болот. Таким образом, Мидлсбро оказался бы на главной линии и, помимо того, путь из Лондона на север был бы сокращен на полчаса. На всех документах неизменно значилась фирма Моубри, но все в Мидлсбро знали, что за фирмой стоял молодой Стронгсарм. Жители Мидлсбро верили в его звезду и охотно вкладывали свои сбережения в дело.

Семья Кумбер вернулась в аббатство довольно неожиданно. На аренду дома кандидатов не нашлось. Кроме того, сэр Гарри получил неожиданное наследство. Оно было невелико, но с некоторой экономией можно было содержать старый дом. Он был родовым имуществом семьи Кумбер в продолжение многих поколений, и сэр Гарри, не рассчитывавший на долгую жизнь, хотел умереть здесь.

Мистер Моубри отсутствовал, и старый Джонсон отправился в аббатство, чтобы приветствовать хозяина по поводу его возвращения и поговорить о делах.

— Не знаю, справится ли он с домом, — сказал он Энтони по возвращении в контору. — Все постройки разрушаются, не говоря уже о службах и о ферме. Для того чтобы содержать все это в порядке, необходимо иметь тысячи две в год, а я не думаю, что у него столько останется, когда он уплатит свои долги.

— А что он сам говорит? — спросил Энтони. — Понимает ли свое положение?

— О, после меня хоть потоп, вот, кажется, его мнение, — ответил старый Джонсон. — Он сознает, что ему осталось жить не более двух лет. Он говорит о том, чтобы закрыть большую часть комнат и жить на доходы с огорода. — Он засмеялся.

— А леди Кумбер? — спросил Энтони.

— О, она чувствует себя вполне довольной. Ей достаточно какой-нибудь певчей птицы и небольшого количества цветов для того, чтобы быть счастливой. Я совершенно не представляю себе, смогут ли они заботиться о сыне.

— Он, кажется, служит в армии? — спросил Энтони.

— В гвардии, — ответил Джонсон. — Ему, должно быть, живется плохо. На деле у них имеется масса богатых родственников. Но я все-таки не могу понять, как они будут жить.

— Ну, у него имеется выход, — предположил Энтони. — Он может перевестись в Индию.

— Нет, они с голоду помрут, но постараются вывести его в люди, — ответил Джонсон. — Смешные люди эти старые семьи, им никогда нельзя втолковать что-нибудь путное. Я думаю, это происходит оттого, что они все друг с другом перероднились. Есть еще у них дочь. Вот она могла бы помочь им встать на ноги.

— Выйдя замуж за старого богатого клопа?

— Или за молодого и богатого, — ответил Джонсон. — Я полагаю, мне еще не приходилось видеть такой красивой девушки. Я думаю, они поэтому и вернулись, если правда то, что говорят. Если ее тетка возьмет ее с собою в Лондон и она потанцует один сезон, дело будет сделано.

Тот дом, в котором родился Энтони, был арендован старым подмастерьем с полоумным сыном. Старик никогда не приносил много пользы, но сын оказался отличным механиком. Теперь в Мидлсбро было много велосипедов, и он славился как лучший мастер для починки и регулировки велосипедов. Возник вопрос относительно ремонта мастерской. Владельцем ее был один из клиентов фирмы Моубри, и Джонсон давал как раз поручение клерку зайти в мастерскую по дороге из конторы и посмотреть, что там нужно сделать, когда вошел Энтони.

— Я как раз буду в этих краях, — сказал Энтони, — и сам посмотрю.

Энтони остановил свой экипаж за несколько улиц до дома. Он старательно избегал соседства этих грязных улиц, с тех пор как они с матерью покинули их. Дух безнадежности витал над этими местами. Маленький, темный домик, в котором он родился, не изменился нисколько. Разбитое стекло в окне той комнаты, где умер его отец, так и не было вставлено. Кусок коричневой бумаги, который он сам вырезал и которым заклеил дыру, сохранился в неприкосновенности.

Энтони постучал в дверь. Ее открыла неряшливая женщина, жена соседа. Старик Джо Уитлок простудился и лежал в постели. Случилось это по вине его сына, как он объяснил. Мэтью настаивал, чтобы дверь в мастерской была всегда открыта. Он не объяснял причины своего требования, но так как зарабатывал преимущественно он, отец ему не противоречил. Старик рад был Энтони, и они немного поболтали о прежнем времени. Энтони объяснил причину своего визита. Починки требовала главным образом крыша мастерской. Энтони вышел и прошел в мастерскую через улицу. Дверь была открыта настежь, так что прохожие могли видеть, что делается внутри. Мэтью занимался починкой велосипеда. Он превратился в высокого, красивого юношу. Если бы не глаза, трудно было бы уловить в нем что-нибудь ненормальное. Он узнал Энтони и пожал ему руку. Энтони смотрел наверх, чтобы убедиться в состоянии крыши, когда услышал какой-то шум, и обернулся. За открытой дверью на стуле сидела девушка. Это был тот самый стул, на котором сиживал в детстве Энтони, когда наблюдал за работой отца. Это была мисс Кумбер. Она со смехом протянула ему руку.

— Отец выслал меня из комнаты, когда вы у нас были, — сказала она, — не познакомив нас. Меня зовут Элеонор Кумбер. Вы мистер Энтони Стронгсарм, не правда ли?

— Да, — ответил Энтони, — я слыхал, что вы вернулись в аббатство.

— Я ехала к вам или, вернее, к мистеру Джонсону с письмом от отца, но наехала на телегу на вершине холма. Я только начала ездить на велосипеде, — добавила она в свое оправдание.

— В таком случае вы не должны были спускаться под гору, — сказал Энтони, — особенно в черте города.

— В следующий раз я слезу наверху, — сказала она, — если вы обещаете мне не болтать об этом.

Энтони взял письмо и обещал передать его Джонсону.

— Вы надолго вернулись сюда? — спросил он.

— Скажите мне, — сказала она, — вы все знаете. Полагаете ли вы, что мы сможем остаться здесь? Мне здесь очень нравится.

Энтони немного помолчал. Она, видимо, с нетерпением ждала ответа.

— Это было бы возможно, — ответил он, — но соблюдая большую экономию.

Она засмеялась, удовлетворенная ответом.

— О, если дело в этом, мы достаточно привыкли к экономии.

Мэтью раздувал горн.

— Вы здесь родились? — спросила она.

— Если выражаться точно, то в соседнем доме, — ответил он со смехом. — Но это была моя детская. Я обычно сидел как раз на этом стуле, поджав под себя ноги и наблюдая за тем, как работает отец. Я любил смотреть, как он раздувает угли и заставляет плясать тени. По крайней мере мне кажется, что это тот же самый стул, — добавил он. — На нем должно быть изображение гнома, которое как-то вырезал один знакомый.

Она соскочила со стула и стала его рассматривать.

— Да, — сказала она, — это он самый. Он ловко вырезан.

Она снова села на стул. Ее ноги еле касались пола.

— Я родилась в Бразилии, — сказала она, — у отца было ранчо близ Рио. Но мы уехали оттуда, когда мне еще не исполнилось трех лет. Мои самые ранние воспоминания связаны с аббатством. Вы, вероятно, бывали у сэра Уильяма. Моей детской был большой сад между стенами монастыря. Здесь я играла с цветами и разговаривала с ними…

— Я вас там как-то видел, — сказал он.

Она посмотрела на него.

— Когда это было?

— О, как-то в сентябре вечером, — ответил он. — Года два тому назад.

Он сказал это, не подумав, и теперь почувствовал, что покраснел. Он надеялся, что она примет это за отблеск горна.

— Но мы ведь были во Флоренции, — сказала она.

— Я знаю, — ответил он, покраснев еще больше. — Я спросил тогда Уильяма, не вернулись ли вы, а он сказал, что я, верно, выжил из ума.

— Это странно, — ответила она серьезным тоном. — Я как-то видела во сне, что гуляю по саду и встречаю вашего тезку, монаха Антония. Он стоял у ворот изгороди, на том самом месте, где был убит. Он позвал меня, но я испугалась и спряталась за цветы.

Энтони заинтересовался.

— Кто был этот монах?

— Разве вы не знаете его историю? Он был сыном Джила Стронгсарма и его жены, Марты, как говорит хроника монастыря. Это была, по-видимому, очень распространенная фамилия в этих краях, но, судя по всему, это все наши дальние родственники. Аббат внезапно умер от разрыва сердца. Это было как раз время, когда монастыри при Генрихе Восьмом конфисковались и монахи выбрали Антония заместителем аббата, хотя он и был моложе их всех. Он всю ночь простоял на коленях и, когда один из наших предков явился утром с вооруженной силой, то встретил его у главных ворот, там, где теперь растут розы, и отказался пропустить его. Солдаты медлили, так как он распростер руки в виде креста и, как говорят, его окружало сияние. Они повернулись и убежали. Но аббатство и его земли были обещаны нашему предку, Персивалю де Комбдеру, так тогда произносилась наша фамилия, и он не хотел, конечно, выпустить из своих рук такой лакомый кусок. Он тронул своего коня и одним ударом меча уложил монаха Антония. И после того он со своими спутниками растоптал тело лошадиными копытами и верхом въехал в церковь.

— Я никогда не слыхал этого, — сказал Энтони. — Мой отец всегда волновался, когда говорил о прошлом своей семьи.

— Вы так похожи на него, — ответила она, — мне это сразу бросилось в глаза, как только я вас в первый раз увидела. Один из подчиненных Персиваля, который раньше учился в Нидерландах, нарисовал его портрет в том виде, в каком он стоял на паперти с распростертыми руками. Когда вы в следующий раз приедете в аббатство, напомните мне, чтобы я вам его показала. Портрет висит в библиотеке.

Мэтью кончил починку. Энтони не хотел допустить, чтобы она села на велосипед в городе, и настоял на том, чтобы она дошла до заставы, а сам шел рядом с ней, ведя велосипед. Она очень хотела сделаться опытной велосипедисткой. Нечего было думать о собственной лошади, ходить же пешком она не любила. Они говорили об аббатстве и об окружающей его болотистой местности.

Одно из неудобств бедности заключается в трудности помогать людям. Окрестная беднота привыкла смотреть на аббатство, как на источник всех благ. Покойный сэр Уильям никогда не отказывал в помощи. Она со своей стороны делала все, что могла. В одном из домиков, принадлежавших аббатству, жил старый больной крестьянин, не покидавший постели. Внучка внезапно бросила его, и теперь некому было смотреть за ним. Это был один из пансионеров Бетти, и Энтони обещал присматривать за ним в ее отсутствие. Они уговорились с Элеонор встречаться здесь и помогать старику.