Онлайн чтение книги Девять карет ожидают тебя
2. Третья карета

Маленький городок Тонон-ле-Бен лежит милях в двадцати к северо-востоку от Женевы, на южном берегу озера Леман. В Женеве самолет встретил большой черный «Даймлер» из Валми и понес нашу странную компанию по роскошным улицам города к французской границе и Тонону.

По дороге от Парижа мадам де Валми говорила очень мало, и я благодарна ей за это. Во-первых, мои глаза и душа впитывали новые впечатления, а во-вторых, хотя эта женщина казалась до крайности доброй и приятной, не сказала бы, что я чувствовала себя легко. Ее загадочная отдаленность сохранялась, трудно было не только к ней приблизиться, но и подвергнуть ее какой-нибудь оценке. Слова, обращенные к мадам, казалось, пролетали огромное расстояние, а она не делала ни шагу навстречу и иногда даже уходила в себя, прерывая все контакты. Я сначала подумала, что она нарочно держит дистанцию, но когда она дважды задала один и тот же вопрос, немедленно потеряв интерес к ответу, я решила, что у нее есть более серьезные проблемы, чем воспитательница Филиппа, и просто замолкла.

Машина урчала и пробиралась по процветающей, сплошь возделанной местности. Слева заросли ив и тополей то прятали, то показывали мерцание воды. Справа земля зеленой волной перекатывалась к лесистым подножиям гор и драматически взлетала в размашистые Альпы к сиянию огромных снегов. Наверняка одна из гор — Монблан, но, пожалуй, подумала я, глядя на свою спутницу, время не подходило для вопросов.

Усталая и озабоченная, она сидела с закрытыми глазами, но это ничуть не уменьшало ее элегантности. Примерно в пятьдесят пять лет выглядела она превосходно. Красоте такого типа возраст почти не вредит. Прекрасно сделан даже скелет: идеальная форма черепа и скул, тонкая переносица удерживает орлиный нос с четко вырезанными ноздрями. Тонкие морщинки у глаз и рта видны только при внимательном рассмотрении. Бледная тонкая кожа искусно загримирована, аккуратно нарисованные брови высокомерно поднимаются аркой над закрытыми веками. Серебряная скульптура волос. Только губы под завитком дорогой помады и лежащие на коленях руки в серых перчатках слишком тонки, чтобы считаться красивыми. Дорогая хрупкая женщина, не доступнее луны.

Я сидела в уголке рядом с мадам за квадратными плечами шофера Бернара. Рядом с ним, такая же угловатая и прямая, возвышалась горничная Альбертина. Если правду говорят, что гувернантки и воспитательницы занимают шаткое положение между салоном и комнатой для прислуги, по крайней мере сейчас я попала на правильный конец машины. И очень хорошо, как-то Альбертина мне не понравилась. Примерно сорок пять, темные волосы, болезненное угрюмо-таинственное лицо и уродливые руки. Хотя прошлым вечером она почти все время скрывалась в комнатах мадам и не разговаривала со мной, я заметила, что она следит за всем происходящим с окаменелым негодованием. Я удивилась, а потом поняла, что это она по привычке, без всяких оснований. Сейчас, очень прямая, она крепко сжимала расположенную на коленях шкатулку с драгоценностями.

Все молчали, будто не ведали о присутствии в машине кого-то еще. Шофер и Альбертина так подходили друг к другу, что я без иронии задумалась, не женаты ли они. (Потом я узнала, что они — брат с сестрой.) Бернар обладал безупречными манерами, но, похоже, тоже никогда не улыбался и, судя по выражению лица, всех осуждал. Я подумала, что хорошо бы это не оказалось особенностью всего местного населения, а потом посмотрела на мадам. Да, очень может быть, что большой разницы между салоном и комнатой для прислуги нет.

Мы пересекли границу и поднимались к Тонону, где предстояло повернуть на юг к горам. Слева от дороги земля наклонилась и распростерлась многочисленными цветными крышами и плодовыми садами до пояса деревьев у воды. Через туман еще обнаженных ветвей просвечивали трубы отдаленных больших домов. Мадам де Валми удивила меня, снизойдя до того, чтобы показать бездымную трубу виллы Мирей, где жил третий брат Ипполит. Ниже, сверкающими милями раскинулось озеро Леман, лениво морща под полуденным солнцем свой шелк, украшенный редкими мазками белых и красных лодок.

Вдоль улиц веселого городка подстриженные деревья дисциплинированно расправили ветки с уже зелеными почками. Магазины выплеснули товары на мостовую, яркие цветные платья шевелил теплый бриз, красный и зеленый перец блистал между прошлогодними увядшими яблоками, цветочными горшками и садовыми инструментами. На краю тротуара — цветы: тюльпаны, первоцветы, бледно-желтые нарциссы, яркие до пурпура анютины глазки, бело-бирюзово-синие короны ирисов… Ой, как красиво! И все кипит густым дымом в солнечном сиянии. Должно быть я издала какой-то звук, потому что мадам улыбнулась и сказала:

— Подождите, вот увидите Валми в апреле…

Мы повернули направо к горам.

В ущелье дорога, река и железнодорожные пути перепутались и беспрерывно пересекали друг друга между деревьев и скал. Рельсы скоро навсегда нырнули в тоннель, а бело-зеленая река оставалась слева от нас под деревьями и облаками. Мы начали подниматься еще выше. «Опасная дорога», — подумала я, но тут, как солнечная прореха темном занавесе, впереди показалась долина Валми.

— Там вдалеке — Субиру, — сказала мадам, — сейчас опять пропадет.

Я посмотрела вперед, на зеленое блюдце долины среди гор. Две нити воды разрезали луга, сталкивались, окруженные ивами и переходили в яркую игрушечную деревню с тремя мостами, маленьким часовым заводиком, и церковью Святой Марии на Мостах.

— А Валми? — спросила я. — Мы должны быть уже близко?

— Слева уже наши леса. Река Марлон — граница между Валми и Дьедонне, поместьем справа от дороги. Скоро переедем реку, — она улыбнулась, — и увидите Валми.

Ее прохладный голос звучал серебряной флейтой, но в нем появилась эмоция, по крайней мере намек на нее.

Я почувствовала, что она любит эту одинокую долину, с удовольствием возвращается, и я сказала горячо:

— Здесь прекрасно, мадам де Валми! Это — красивое место!

Она улыбнулась.

— Да, здесь всегда красиво, даже угрюмой зимой. Это уже много лет мой… наш дом.

— И мне здесь понравится, точно!

Руки в перчатках шевельнулись на коленях.

— Да, надеюсь, мисс Мартин.

Добрые, но формальные слова, улыбка исчезла, она снова ушла далеко. Хоть я и сижу рядом с ней, нужно знать свое место. Я загрустила, отвернулась к окну и увидела замок.

Он сверкнул окнами в раме из лесов и исчез, не сказочный дворец с башенками, а прямоугольная классика восемнадцатого века, недоступный и отдаленный. Мягкий поворот на каменный мостик, тоннель из деревьев, рывок вверх, зигзаг, высокая стена — граница сада. Гравийное поле, мягкий поворот и огромный северный парадный вход. Шофер открыл мадам дверь и помог ей выйти. Альбертина, не подарив мне ни взгляда, ни слова, занялась мелкой ручной кладью. Я вышла из машины и встала столбом, пока моя нанимательница обменивалась с Бернаром приглушенным и непонятным потоком французского. Возможно, она говорила и про меня, потому что его маленькие черные глазки поблескивали в мою сторону, а может, это и просто был интерес к новой персоне. Во всяком случае, закончив разговор, он поклонился и, не обращая на меня внимания, занялся багажом.

Мадам де Валми повернулась ко мне:

— Вот мы и на месте.

Ее грация заставила пустую фразу звучать почти как приветствие. Она улыбнулась и направилась к дому. Я шла за ней и начинала воспринимать размеры и красоту своего нового жилья. Огромный прямоугольный фасад, поток ступеней к двери, слева — арка к служебным помещениям. На пригорке — огород, вернее аккуратный кухонный сад, карабкается к лесу… Это все я заметила мимолетом, поразила меня музыка деревьев на солнце и ветру. Прохладный, сладкий, чистый воздух пах соснами и снегом. Мы поднялись по лестнице и мимо кланяющегося слуги вошли в холл.

Огромный холл очень высок и полон теней. Пол — шахматная доска иа черного и белого мрамора. На широкую лестницу падали пять столбов солнечного света из огромного окна, перед которым ряд ступеней разделяется на два элегантных завитка к галерее. Все остальное скрывалось в темноте, в том числе и женщина, которая нас встречала. Домоправительница, наверное. Примерно шестьдесят лет, полное, доброе лицо, седые старомодно причесанные волосы. Черное строгое платье, единственное украшение — золотое пенсне с цепочкой, торчащее из кармана высоко на груди. Очень приятная дама, точно не местная. Она приветствовала мадам немножко запыхавшись, как ни странно на очень плохом французском, и смотрела на меня с любопытством. Мадам почти на нее не реагировала, при этом освещении на ее лице ясно проступили все морщины.

— С хозяином… все в порядке?

— Да, мадам, он был последние несколько дней совсем, как прежде, если можно так сказать… Всем интересовался, строил планы, совсем, как раньше, мадам.

Она явно была довольна, что может сообщить хорошие новости, но мадам не обрадовалась.

— Планы?

— Да, мадам. Не то, чтобы я что-то понимала, но он и Арман Лесток долго их обговаривали, и много лишнего народу работает в саду, сегодня приходил человек осматривал дом, чтобы оценить работы, о которых хозяин говорил в прошлом году. Они с хозяином ходили смотреть камни на западном балконе. Лифт был наверху, когда Седдон разжигал огонь в библиотеке.

Мадам нервно теребила перчатки.

— Он что-нибудь слышал от Ипполита?

— Наверное, мадам. Письмо было неделю назад, во вторник… Нет в среду, это Ваше письмо было во вторник, про девушку. — Она немножко попыхтела и продолжила. — Точно. Из Афин письмо было в среду, потому что здесь был Арман Лесток и…

— Очень хорошо, миссис Седдон, спасибо. — Мадам, похоже, не слушала. — Вы сказали, хозяин наверху? Пошлите кого-нибудь сказать, что мы с мисс Мартин приехали.

— Я это уже сделала, мадам. Он очень настойчиво просил об этом ему сразу сообщить.

— Спасибо. — Мадам де Валми повернулась ко мне, все такая же нервная, и заговорила по-английски. — Миссис Седдон, это — мисс Мартин. Я писала Вам о ней. Мисс Мартин, миссис Седдон здесь является домоправительницей. Она англичанка, и Вы не будете чувствовать себя одиноко. Ее муж — наш дворецкий, и они сделают все, чтобы облегчить Вам жизнь.

— Это точно, — сказала миссис Седдон очень тепло. Она мне поулыбалась и покивала, золотая цепь на ее груди позвенела и покачалась. — Очень рада Вас видеть, вот уж да.

— Комнаты мисс Мартин готовы?

— Конечно, мадам, конечно. Я ее туда отведу, потом повожу, все покажу, потому что ей, наверное здесь пока неловко.

— Спасибо, но не сразу. Ей надо подняться наверх. Подождете?

— Конечно, мадам.

Миссис Седдон опять засияла и решительно запыхтела вверх по лестнице.

Мадам де Валми вроде собралась что-то сказать, но вдруг ее взгляд перелетел через мое плечо, а руки, которые до сих пор мучили перчатки, затихли. «Леон». Я ничего не услышала, но быстро повернулась. Даже тогда я не сразу увидела сгусток темноты, который оторвался от остальных теней и скользнул вперед. Хотя я знала, чего ожидать, мои глаза инстинктивно посмотрели сначала слишком высоко, а потом взгляд непроизвольно упал на приземистую фигуру, беззвучно несущуюся вперед футах в шести от меня.

Жалость, отвращение, любопытство, твердое намерение ничего не показать… Какие бы чувства во мне ни боролись, они отлетели, как листья под порывом ветра. Может быть помогла театральность его появления — тень, а через мгновение… Леона де Валми никому бы не пришло в голову жалеть. Большой, красивый, могучий мужчина в кресле на колесах не говоря ни слова немедленно подавил всех присутствующих. Он еще не остановился, а все слуги растворились в воздухе, осталась только исходящая паром миссис Седдон на правой лестнице.

Первое впечатление не имело никакого отношения к его инвалидности, он оказался самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. Опыт у меня, конечно, не большой, но в любой компании этот человек был бы на виду. Возраст пошел ему только на пользу, бледное изможденное лицо и белые волосы поразительно контрастировали с темными глазами и четкими черными бровями. Тонкие, почти жестокие губы, наверняка знали боль. Мягкие руки, казалось, устали от бездействия. Какой еще инвалид, хозяин дома, и с половиной тела в два раза живее всех остальных.

Он улыбнулся жене и повернулся ко мне, не погасив привлекательной улыбки. Непонятно с какой стати я занервничала, Элоиза де Валми представила нас друг другу голосом слишком высоким, как перетянутая струна. Я подумала, что она его боится, а потом сказала себе: «Не будь дурой» Это все результаты папиных загадочных построений, обработанных моим романтическим воображением. Если человек выглядит, как падший архангел, и предпочитает появляться, как король демонов, через потайной ход, совсем не обязательно чувствовать запах серы.

Очень неудобно наклоняться, чтобы пожать руку, но надеюсь, сумела это скрыть. Мой самоконтроль, впрочем, оказался ошибкой. Он спросил мягко:

— Вас предупредили?

Его вопросительный взгляд скользнул на жену, она слабым движением возразила, он поднял брови. Слишком быстро он соображал.

Загнав поглубже свои секреты, я неопределенно повторила:

— Предупредили?..

— О падении Люцифера из рая, мисс Мартин.

Я почувствовала, что мои глаза вытаращились. Он что, мысли читает? И уверен, что я почувствовала запах серы? И он себя, значит, воспринимает, как ангела, исполосованного молниями? Ну что же, это делает его человечнее.

Прежде, чем я успела заговорить, он опять улыбнулся.

— Наверное, слишком загадочно изъясняюсь. Имею в виду несчастный случай…

Я ответила слишком торопливо:

— Да я поняла. Удивилась потому, что так подумала сама…

— Да ну? — он вроде подсмеивался над собой, но, по-моему, был доволен. Но его смех замер, он оценивающе на меня уставился, и я вспомнила, что я — слуга, а он — мой хозяин.

Я покраснела и ляпнула:

— Кто-то мне говорил про ваш несчастный случай в самолете.

— Да? Может быть, наш знакомый?

— Наверное. Мы болтали. Когда я сказала, что еду сюда, она вспомнила, что встречала вас.

— Она? — спросила Элоиза де Валми.

— Как зовут не знаю, она, кажется, из Лиона или что-то вроде этого. Не помню.

Леон де Валми резко прекратил допрос.

— Кем бы она ни была, хорошо, что сказала. — Он задумался на миг, глядя на свои руки, и медленно продолжил. — Это может показаться странным, но жена не любит говорить о моих физических недостатках, поэтому они производят на людей шоковое впечатление. И я сам, хотя прошло двенадцать лет, очень переживаю, когда встречаюсь с новыми людьми и заглядываю им в глаза. Возможно мы с женой ведем себя очень глупо, а Вы уже думаете, что я — невротик. Но это простительно, мисс Мартин, все иногда притворяются, что существует что-то нереальное, и не хотят, чтобы разрушали их видения. — Он встретился со мной глазами. — Когда-нибудь это должно потерять значение, но до того времени…

Он говорил ничуть не горько, с легкой печалью, но я до такой степени от него ничего подобного не ожидала, что растерялась, обезоружилась и обнаружила, что глупо и импульсивно отвечаю:

— Нет, ну пожалуйста не принимайте близко к сердцу. Физические недостатки — неподходящее слово, это последнее, о чем можно подумать, глядя на Вас, честное слово…

Я замолчала в ужасе. Линде Мартин говорить такое месье де Валми уже достаточно плохо. Новой гувернантке своему нанимателю — невозможно. Я не сразу осознала, что он, в сущности, меня спровоцировал, кусала губу и хотела провалиться сквозь землю. Я услышала, что панически бормочу:

— Простите пожалуйста. Не должна была этого говорить. Имела в виду…

— Спасибо дорогая. — Его голос был также печален, но глаза веселились. — Похоже, Элоиза, что твоя избыточно глупая приятельница леди Бенчли наконец-то оправдала свое существование, порекомендовав нам мисс Мартин. Нам, безусловно, очень повезло, мисс, мы рады приветствовать вас в Валми. Надеюсь, вы почувствуете себя как дома. — Опять что-то сверкнуло в его глазах. — Боюсь, не очень удачное выражение. Лучше будет, если я скажу, что надеюсь, Валми станет вашим домом?

Я сказала несколько окоченело:

— Спасибо, Вы очень добры. Я была рада иметь возможность приехать, и приложу максимальные усилия…

— Постараетесь нас удовлетворить? Обычная общая фраза, не так ли? Почему вы так смотрите?

— Извините. Это неприлично. Просто вы так здорово говорите по-английски… — Я пришла в отчаяние от своей нелепости и добавила, — Сэр!

Он засмеялся так замечательно, что все его игры, какими бы они ни были, потеряли значение. Он задавал совершенно естественные вопросы о путешествии и моих первых впечатлениях, мадам присоединилась, улыбаясь, и скоро совместными усилиями они вернули меня в более — менее обычное расслабленное состояние. Даже более того, они мне понравились. Обаяние этого человека было физически осязаемо, а включил он его на полную мощность. А я еще была и очень податлива со своими одиночеством, усталостью и бестолковостью. Через несколько минут я чувствовала себя прекрасно, в восхитительном обществе и твердо намеревалась полюбить Валми и чуть ли не снова обрести семью. Какая сера? Ерунда.

Но все равно я помнила тот давнишний разговор. Папа сказал:

— Наверняка, не представляешь…

Ясно, что он имел в виду. Человек без сомнения чертовски привлекателен. И это наречие я употребила сознательно, это — mot juste. И, очаровательный или нет, обида еще не совсем прошла. Он играл со мной в какую-то нехорошую игру, заставил предложить жалость и утешение, хотя они были не нужны, и получил от этого удовольствие. Я не пыталась себе объяснить, что исторгло из меня поток лжи о пожилой даме из Лиона, но точно знала, что никогда не признаюсь Леону Валми в том, что говорю по-французски лучше, чем он по-английски. И я очень хорошо слышала, что он сказал жене, когда отпустил меня и я шла вверх по лестнице.

Он сказал мягко, и я чувствовала его взгляд:

— Все равно, Элоиза, очень может быть, что ты жестоко ошиблась…