Онлайн чтение книги Эйсид Хаус
Стоук-Ньюингтон-блюз

В последний раз я вмазался в туалете на пароме, затем побрел на палубу. Это было потрясающе; брызги в лицо, пронзительный крик чаек, преследующих судно. Волна пролонгированного прихода прокатила по моему телу. В ногах правды нет. Я схватился за поручень и блеванул едкой желчью в Северное море. Какая-то женщина бросила на меня озабоченный взгляд. Я ответил ей благодарной улыбкой.

– Привыкаю к качке! – закричал я и завалился на шезлонг, заказав черный кофе, пить который и не собирался.

С переправой все в порядке. Я смягчился и раздобрел. Просто сидел и молчал, однозначно бессмысленный труп для всех остальных пассажиров, погруженный в многозначительный внутренний диалог с самим собой. Я проигрывал в уме историю настоящего времени, определив себе добродетельную роль, оправдывая мелкие зверства тем, что таким образом наставлял других, внушал им необходимое понимание.

Меня начало ломать в поезде: Гарвич – Колчестер – Маркс-Тей – Келведон – Челмсфорд – Шенфилд ЭТОТ ПОЕЗД НЕ ДОЛЖЕН ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ В ЕБАНОМ ШЕНФИЛДЕ – Ромфорд КАЖДЫЙ ДЮЙМ ПУТИ Я ПОДГОНЯЛ ПОЕЗД СИЛОЙ МЫСЛИ (Что насчет Мэннингтри, куда подевался среди всех этих остановок чертов Мэннингтри?) ДО ЛОНДОНА, вокзал Ливерпуль-стрит. На метро можно попасть куда угодно, кроме Хэкни. Слишком болотистое место. Я сошел на Бетнал-Грин и запрыгнул на 253-й автобус, шедший к Лоуэр-Клэптон-роуд. Прошаркав по Хомертон-роуд, оказался у Кингсмид-Истейт. Я надеялся, что Донован все еще сквотничает на третьем этаже. А также что он не злится на меня из-за того инцидента в Стокуэлле, все это уже бурьяном поросло, разумеется. Я пропиздовал мимо каких-то злобнорожих-детей-убийц-домашних-животных, малевавших баллончиками на стене стилизованные неразборчивые слоганы. Вчерашний день, гетто-стайл.

– Гляди, куда прешься! Хренов джанки!

Выебать этих детей до того или после того, как убью их?

Впрочем, ничего подобного я не сделал. Слишком поздний час.

Дон по-прежнему здесь. Эта укрепленная дверь. Теперь мне только надо волноваться, дома ли он, и если дома, то пустит меня или нет. Я громко постучал.

– Кто там? – Голос Энджи.

Дон и Эндж. Я не удивлен; всегда думал, что они друг к другу прилепятся.

– Открой, Эндж, твою мать. Это я, Юэн.

Ряд замков отщелкнулся, и на меня уставилась Эндж. Ее острые черты стали от героина еще острее, словно высеченные резцом скульптора. Она дала мне пройти и заперла дверь.

– Дон дома?

– Не, вышел, недавно.

– Есть ширево?

Ее рот дернулся книзу, и она уставилась на меня темными глазами, как кошка смотрит на загнанную в угол мышь. Она размышляла, не соврать ли, но, заметив мое отчаяние, решила не врать.

– Как было в Амстере? – Она играла со мной, корова ебнутая.

– Мне нужна вмазка, Эндж.

Она достала немного стаффа, помогла мне приготовить и пустить по вене. Приход выстрелил сквозь меня, сопровождаемый приливом тошноты. Свистать всех наверх. Я блеванул на «Дейли миррор». На первой полосе красовался подмигивающий и высоко поднимающий большие пальцы Пол Гаскойн[5]Пол Гаскойн (р. 1967) – английский футболист по прозвищу Газза, один из лидеров сборной в конце 1980-х – середине 1990-х гг.; прославился необузданным нравом., в гипсе на растяжке. Номер восьмимесячной давности.

Эндж приготовила вмазку для себя, используя мою машину. Я не слишком обрадовался этому, но протестовать было не с руки. Я глядел на ее холодные рыбьи глаза, врезанные в кристаллическую плоть. Об этот ее нос, об эти скулы и подбородок можно искромсаться в куски.

Она села рядом со мной, но уставилась куда-то вперед, вместо того чтобы повернуться ко мне. Медленно, монотонно она затянула нескончаемую бодягу о своей жизни. Я ощущал себя как джанки-священник на исповеди. Она сообщила мне, что ее изнасиловала орава подонков и оттого она чувствовала себя так скверно, что с тех пор села на иглу. Накатило ощущение дежавю. Я был уверен, что она рассказывала мне это раньше.

– Больно, Юэн. Чертовски больно внутри. Стафф – единственная вещь, снимающая боль. И я ничего не могу с этим поделать. Я мертва внутри. Тебе не понять. Ни один мужчина не поймет. Они убили часть меня, Юэн. Лучшую часть. То, что ты видишь здесь, ничтожный призрак. И плевать, что случится с этим долбаным призраком.

Она взяла шприц, втянула чуток крови на контроль и, надавив на поршень, задергалась с довольным видом, пока герыч всасывался в ее клетки.

По крайней мере, приход заткнул ее. Что-то тревожное витало в воздухе, когда она говорила таким беспонтовым образом. Я поглядел на «Миррор». Несколько мух пировало на Газзе.

– Урелы – насильники. Собери команду, они огребут пиздюлей, – решился я вставить хоть что-то.

Она посмотрела на меня, медленно покачала головой и снова отвернулась.

– Нет, так не получится. Завязок у этих чуваков выше крыши. Они все время так с женщинами. Один из них забуривается в клуб и выходит обратно с чиксой. Остальные ждут снаружи и просто ебут ее во все дыры столько, сколько хотят.

Мне показалось, я подобрался ближе к пониманию того, какие ощущения должен испытывать человек и что приходит ему на ум, когда десяток урелов на Клэпем-Джанкшн дают прикурить его анальному отверстию.

– Это последняя, – пробормотала она в задумчивом удовлетворении. – Я надеюсь, что Дон принесет немного.

– Тебе и мне, крошка, нам обоим.

Время, казалось, текло бесконечно, прошли часы или минуты, и Дон наконец-то объявился.

– Какого хрена ты здесь делаешь, чувак?

Он упер руки в боки и, выгнув шею, уставился на меня.

– Рад видеть тебя, кореш, и все такое.

Выглядело так, словно Донова кожа обесцветилась от герыча. Майкл Джексон, наверное, заплатил миллионы, чтобы добиться такого же эффекта, какого Дон достиг с джанком. Он напоминал коктейль «Юбилей», из которого высосали весь лед. Пожалуй, и Эндж была в прошлом более розовой. Можно подумать, что, если принимаешь достаточно джанка, ты совершенно теряешь все расовые характеристики. Прочие черты личности на фоне джанка делаются совершенно несущественными.

– Ты пустой?

Его акцент изменился. От высокого пронзительного скулежа Северного Лондона он перешел к насыщенному, густому ямайскому говору.

– Как хуй. Я здесь, чтобы затариться.

Дон повернулся к Эндж. Можно было сразу сказать, что он ничего не надыбал и собирался развоняться из-за того, что она отдала мне последнюю заначку. Как только он заговорил, раздался тяжелый удар в дверь, и хотя она держалась крепко, все же после очередной пары ударов каркас отделился от стены и вся эта штука обрушилась внутрь. В дверном проходе стояли два парня с кувалдами. Вид у них был такой безумный, что я едва не обрадовался, когда группа свиней ворвалась внутрь и обступила нас со всех сторон. Один матерый сержант аж перекосился от разочарования. Он понимал, что если бы мы были с чем-то, то немедленно помчались бы в сортир сливать продукт, но никто из нас не двинулся с места. Мы были не при товаре. Они ритуально перевернули все вверх дном. Один коп подобрал мою машину и насмешливо взглянул на меня. Я вскинул брови и лениво ему улыбнулся.

– Отправим этот мусор в чертов участок! – заорал он.

Нас выволокли из квартиры, стащили вниз по лестнице и подвели к мясовозке. Раздался громкий хлопок, когда в крышу фургона ударилась бутылка. Он остановился, и пара копов вышли наружу, но им было лениво разыскивать пацанов, которые, наверное, бросили ее с балкона. Копы зажали нас своими тушами и время от времени бормотали мрачные угрозы.

Я поглядел на Дона, сидящего напротив. Машина пронеслась мимо участка на Лоуэр-Клэптон-роуд, затем мимо станции «Долстон». Мы направлялись в Стоук-Ньюингтон. Известный участок. Как и я, наверняка Дон тоже вспоминал судьбу попавшего туда Эрла Бэрратта.

В участке меня попросили вывернуть карманы. Я так и сделал, но уронил связку ключей. Нагнулся, чтобы подобрать их, и мой шарф свесился на пол. Какой-то коп встал на него, и я беспомощно замер, согнувшись вдвое, неспособный даже поднять голову.

– Поднимайся! – зарычал другой.

– Вы стоите на моем шарфе!

– Поднимай свою блядскую тухлую джанковую задницу!

– Я ни хера не могу двинуться, вы стоите на моем шарфе!

– Я сейчас дам тебе ебаный шарф, шотландская гнида!

Он врезал мне в бок ногой или кулаком, и я распластался на полу, сложившись, будто лонгшез. Скорее из-за шока, нежели от силы удара.

– Поднимайся! Поднимайся, твою мать!

Пошатываясь, я встал на ноги, кровь прилила к голове. Меня бросили в комнату для допросов. Мозг заволокло дымкой, когда мне что-то пролаяли. Я с трудом выдавил какие-то невразумительные ответы, и меня отволокли сушиться в обезьянник. Большая комната, вся в белом кафеле, со скамейками по периметру и с кучей матрасов на полу. Обезьянник был переполнен алкашами, мелким жульем и каннабис-дилерами. Я узнал пару черных чуваков из Лайна, на Сэндрингэм-роуд. Я отчаянно пытался не встретиться с ними взглядом. Тамошние дилеры ненавидели героинщиков. Расистские свиньи преследовали их за герыч, тогда как они имели дело только с дурью.

К счастью, они не обратили на меня внимания, потому что два крепко сложенных белых парня, один из них с сильным ирландским акцентом, начали пиздить ногами одноухого трансвестита. Когда они почувствовали, что сделали достаточно, то начали мочиться на лежащую ничком фигуру.

Казалось, я пробыл здесь уже вечность; меня все сильнее начинало ломать, и я все больше и больше впадал в отчаяние. Затем в комнату швырнули Дона, изломанного и избитого. Полицейский, втащивший его в обезьянник, вполне мог заметить, что одноухий парень на полу порядочно измудохан, но лишь презрительно покачал головой и запер дверь. Дон сел рядом со мной на скамейке, спрятав лицо в ладонях. Сначала я заметил кровь на его руках, но потом увидел, что она течет из его носа и довольно сильно распухшего рта. Он, судя по всему, поскользнулся на чем-то и свалился с лестницы. Такое часто случается в полицейском участке в Стоуки с черными парнями. Как с Эрлом Бэрраттом. Дон весь трясся. Я решился заговорить.

– Говорю тебе, чувак, я охуительно разочарован правоохранительной системой этой страны, по крайней мере ее местными представителями, особенно здесь, в Стоуки.

Он повернулся ко мне, во всей красе продемонстрировав, как его запинали. Очень даже нехило.

– Я не выберусь отсюда, мужик, – проговорил он дрожащим голосом, его глаза распирал страх. Он был серьезен. – Ты слышал о Бэрратте. Это место тем и известно. Я неподходящего чертова цвета, особенно для чувака с подсадкой. Живым не выберусь.

Я хотел было его успокоить, но тут оказалось, что он не так далек от истины. К нам подошли три черных парня. Они наблюдали и слушали.

– Хэй, брат, ты болтался с этим отребьем, вот и получил, чего заслуживал, – издевательски заметил один.

Мы нарвались. Чуваки стали базарить о гере и дилерах, подначивая себя, чтобы выплеснуть на нас свою злобу. Избиение белыми одноухого трансвестита бесспорно разожгло их аппетит.

Выручили зашедшие копы. Схватили нас и грубо поволокли из обезьянника, а я подумал: из огня да в полымя. Нас развели по разным допросным комнатам. В моей не оказалось стульев, и я сел на стол. Ждать пришлось очень долго.

Я вскочил, когда вошли две свиньи, нарушив мое одиночество. Они принесли с собой несколько стульев. Свинья с посеребренными сединой волосами, но на удивление свежим лицом сказала мне садиться.

– Кто дает тебе товар? Ну же, джок[6]Джок – жаргонное название шотландца.. Юэн тебя звать, верно? Ты же не дилер. Кто затаривается этим ширевом? – спросил он.

Его глаза переполняло ленивое наигранное сочувствие. Он выглядел как чувак, просекавший фишку.

У НИХ НИХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.

Другой коп, коренастый, быковатого вида, темноволосый, с придурковатой короткой стрижкой, раздраженно бросил:

– Да его дружок, мудацкий ниггер. Хренова обезьяна из джунглей, верно, джок? Не молчал бы ты, сынок, а то у нас теперь в соседней комнате объявилась первая в мире черная канарейка, чирикающая на одно слово десять, и тебе, поверь мне, не понравится песенка, которую она поет.

Они дали мне чуток времени на размышление, но не могли достучаться до того места в моей голове, куда я заполз.

Затем один из них выложил на стол пакетик белого порошка. На вид хороший продукт.

– Маленькие дети в школе ширяются этим. Кто толкает им товар, Юэн? – спросил мальчик Серебряной Мечты.

У НИХ НИХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.

– Я просто употребляю иногда. Да и нет столько лавэ барыжить, и мне плевать, какие козлы этим занимаются.

– Черт возьми, я вижу, нам следует пригласить сюда переводчика. Какой-нибудь дежурящий сегодня вечером хрен говорит по-шотландски? – воскликнул темноволосый мудак.

Тормоз Серебряной Мечты проигнорировал его. Брюнет продолжил:

– Вы все, чертовы долбоебы, гоните одно и то же фуфло. Вы все, блядь, употребляете, так? Никто не продает. Он просто растет на деревьях, да?

– Не, на полях, – сказал я, немедленно об этом пожалев.

– Что ты, твою мать, сказал? – Он поднялся, стукнув кулаком по столу так, что костяшки побелели.

– Маковые поля. Опиум. Растет на полях, – промямлил я.

Его рука обхватила мою шею и стиснула ее. Он продолжал давить. Такое впечатление, словно я наблюдал со стороны, как душат кого-то другого. Я вцепился обеими руками в его руку, но не смог ослабить хватку. Это сделал Серебряный.

– Оставь, Джордж. Достаточно. Отдышись, сынок.

В моей голове беспощадно стучало от прилива крови, и я чувствовал себя так, будто мои легкие никогда снова не заполнятся до полного объема.

– Мы знаем расклад, сынок, мы приготовили тебе на подпись показания. Не хочу, чтобы ты подписывал что-то, о чем будешь потом сожалеть. Даем тебе время. Взгляни на них. Прочитай. Усвой. Как я сказал, даем тебе время. Все, что ты хочешь изменить, мы можем изменить, – вкрадчиво втюхивал он мне.

Темноволосый убрал из голоса враждебность.

– Сдай нам ниггера, сынок, и можешь уйти отсюда с этим. Лучший фармацевтический продукт, а, Фред? – Он дразняще помахал передо мной герычем.

– Так они сказали мне, Джордж. Давай, Юэн, приди в себя, расслабься. Ты кажешься достаточно приличным типом, забей на все это. Считай, что тебе крупно повезло, рыжий, выше головы не прыгнешь.

– Шотландцы, англичане, никакой разницы, верно? Мы все белые люди. Париться в тюрьме из-за какого-то чертова Конго? Пораскинь мозгами, джок. Еще один долбаный цветной говнюк сядет, кто он для тебя, а? В них уж точно нехватки не будет, как думаешь?

Мусора. Козлы в белых рубашках. Они упрятали Дрю из Монктонхолла в Оргрив за забастовку 84-го. Теперь они хотят Донована. Не тот цвет кожи. Они представили его начальству как Крупную Шишку. Эти показания читались как Агата Кристи. Дон и я однажды схлестнулись, но он был свой. На самом деле он был мне больше братом, чем какая-нибудь родня. Но что он рассказал обо мне? Солидарность в отказе или же он сдал меня с потрохами? Эти паскудные показания читались как Агата Кристи. Что насчет Эндж? Она, наверное, сдала всех, лишь бы спасти свою шкуру. Меня начало ломать, стало по-настоящему херово. Если я подпишу, то получу ширево. Смогу вмазаться. Рассказать газетам историю о том, как из меня выбили эти показания. У НИХ НИХУЯ НА МЕНЯ НЕТ. Ломка. Отрава. Дон. НЕ ПОДДАВАЙСЯ ломка герыч ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ, они упрячут Дона, упрячут его за всю эту Агату Ебаную Кристи ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ.

– Дайте мне ручку.

– Знал, что у тебя есть мозги, джок.

Я сунул пакетик порошка, мои тридцать сребреников, в задний карман. Они порвали полицейский протокол. Я был свободен. Когда вышел в приемную, увидел сидевшую там Эндж. Значит, тоже продалась. Она горько взглянула на меня.

– Ладно, вы двое, – сказал дежурный коп. – Свободны, и держитесь подальше от неприятностей.

Два копа, допрашивавшие меня, стояли рядом с ним. Я обрадовался возможности уйти. Эндж была так нетерпелива, что бросилась к стеклянной двери, не дослушав, как коп говорит, мол, осторожно, дверь. С громким треском Эндж впечаталась в стекло лбом и отлетела назад, качаясь на пятках, словно мультяшка. Я нервно засмеялся, присоединившись к гоготу копов.

– Глупая пизданутая шлюха, – презрительно ухмыльнулся темноволосый.

Эндж пребывала в прострации, когда я вывел ее на воздух. Слезы струились по ее лицу, на лбу набухала шишка.

– Ты заложил его, твою мать, да? ЗАЛОЖИЛ, ДА?

Макияж потек. Она выглядела как Элис Купер.

Хреновая из нее актриса.

– А ты нет, что ли?

Молчание было красноречивым, затем она призналась утомленным голосом:

– Ну да, пришлось, чтобы самой не загреметь, а? Я просто должна была выбраться оттуда. Мне было по-настоящему хреново.

– Понимаю, о чем ты, – кивнул я. – Разберемся со всем этим позже. Повидаем адвоката. Расскажем чуваку, что мы дали показания под давлением. Дон выйдет на волю, смеясь. Может, и компенсацию получит. Давай поставимся, ну а потом слезем с иглы и повидаем адвоката. Несколько дней в КПЗ – это Дону даже полезно. Чтобы переломаться. Он, черт возьми, отблагодарит нас за это!

Я понимал, что все это вилами на воде писано. Сам-то слинял; оставил товарища на произвол судьбы. Просто я чувствовал себя лучше, прокручивая этот сценарий.

– Да, пусть слезет с иглы, – согласилась Эндж.

Перед участком стояла группа демонстрантов. Как будто устроили тут круглосуточный пикет. Они протестовали против жестокого обращения с молодыми черными, особенно насчет Эрла Бэрратта, чувака, угодившего в Стоуки, свалившегося однажды ночью с лестницы и вышедшего обратно в полиэтиленовом мешке. Ступеньки там скользкие, как сволочь.

Я узнал чувака из черной прессы, из «Войса», и направился прямо к нему.

– Послушай, приятель, они забрали одного черного парня. Здорово уделали его. Заставили нас подписать на него показания.

– Как его зовут? – спросил чувак. Роскошный афроанглийский говор.

– Донован Прескотт.

– Из Кингсмида? Героинщик?

Я стоял, глядя на него, и его лицо посуровело.

– Он не сделал ничего плохого, – взмолилась Эндж.

Я ткнул в него пальцем, проецируя мой гнев на него.

– Напечатай, ёпта, или будь проклят, ты, козел! Какая разница, кто он такой, у него не меньше прав, чем у любого другого бедолаги!

– Как твое имя, мужик? – спросил репортер.

– А это тут при чем?

– Зайдем в офис. Сфотографируем тебя, – улыбнулся афро.

Он знал, что это было без мазы. Ничего никому я тогда не скажу, а то полиция с меня живым не слезет.

– Да делай что хочешь, твою мать, – сказал я, поворачиваясь.

Крупная женщина подошла ко мне и стала кричать:

– Они держат там хороших христианских мальчиков. Лероя Дюкейна и Орита Кэмпбелла. Мальчиков, не сделавших ничего плохого. Именно об этих мальчиках мы здесь говорим, а не о каком-то грязном наркотическом дьяволе.

Высокий раста в ленноновских очечках угрожающе поднял плакат прямо перед моим носом. На нем было написано:

Я повернулся к Эндж и потащил ее, дрожа, подальше от этой заварухи, и несколько ругательств и угроз, выкрикнутых нам вслед, звенело в моих ушах. Я думал, что за нами идут. Мы шли в молчании и не проронили ни слова, пока не дошли до станции «Долстон-Кингсленд». Параноидальный Город.

– Куда ты? – спросила Эндж.

– На электричку по Северной линии к старому корешу Элби в Кентиш-Таун. Поставлюсь свинским ширевом, оклемаюсь, затем двинусь в Шепердс-Буш. Там цивилизованнее, понимаешь? Я по горло сыт Хэкни, это даже хуже, чем возвращаться обратно на дорогу. Долбаное захолустье. Слишком много шумных лицемерных скотов. Изоляция, вот в чем проблема. На отшибе от города, без метро-то. Захолустье, как оно есть.

Я занимался пустословием. Нес околесицу на ломке.

– Я с тобой. Квартира накрылась, небось всё уже пожгли. Дверь-то свиньи не починили, им насрать.

Я не хотел тащить с собой на буксире Эндж; у нее был вирус неудачницы, по-настоящему хуевый. Неудача обычно передается от близкого соседства привычных страдальцев. Тем не менее я немногое мог сделать или сказать, когда подошел поезд и мы сели друг напротив друга в подавленном, болезненном молчании.

Поезд тронулся, и я украдкой на нее покосился. Надеюсь, она не ожидает, что я буду с ней спать. Сейчас мне не до секса. Может быть, Элби впишется, если она захочет. Мысль неприятная, но только потому, что все мысли на посторонние темы меня раздражали. «Ну да все равно скоро я буду свободен, свободен от всей этой достачи», – думал я, нащупывая пакетик в кармане штанов.