Онлайн чтение книги Эксцессия
3. Незваные гости

I

Битва при Бустраго произошла на Кслефьер-Приме тринадцать тысячелетий назад. Это сражение стало решающим и последним в Войне Архипелагов (вопреки названию по большей части она шла в центре континента) – двадцатилетнем конфликте двух крупнейших империй планеты. В то время последним словом военной техники считались кремневые ружья и дульнозарядные пушки, однако военачальники обеих сторон по-прежнему полагали массированную кавалерийскую атаку решающим маневром, а главное – самым впечатляющим и воодушевляющим военным спектаклем. Применение современного оружия в комбинации с устаревшими тактическими приемами, как обычно, привело к чудовищным жертвам с обеих сторон.

Аморфия бродил между телами убитых и смертельно раненных на Четвертой высоте. Битва уже сместилась дальше; немногочисленные защитники, выжившие после первого натиска, получили приказ отступать, и тут из порохового дыма на них обрушилась новая волна врагов. Защитники полегли почти все, а наступавшие устремились в широкую долину, к очередному редуту на противоположном склоне. Палисады, частоколы, казематы – все было сметено первоначальным обстрелом и последующим маршем кавалерии. Взрытые копытами луга и тучный краснозем пашни были устланы трупами, будто жухлой палой листвой. Кровь людей и животных чернильными лужами стыла в ложбинках и пропитала травы, придав им маслянистый блеск.

В безоблачном небе сияло высокое солнце, чуть затененное пушечными дымками. Стервятники, которых уже не тревожил шум продолжавшейся битвы, опускались на поле боя, клевали трупы, приглядывались к раненым.

Солдаты, в высоких киверах и в разноцветных нарядных мундирах с металлическими пряжками, были вооружены длинными примитивными ружьями; пики, сабли и штыки сверкали на солнце. Среди обломков пушечных возков виднелись трупы тяжеловозов в невзрачной упряжи, а поверженные кавалерийские скакуны были разнаряжены не хуже всадников. Все смешалось – и обмякшие, внезапно застигнутые смертью тела людей и животных, и изувеченные ошметки плоти в лужах крови вперемешку с внутренностями, и оторванные конечности, и раненые, что корчились в предсмертных конвульсиях и судорогах или, чуть приподнявшись, звали на помощь, молили о глотке воды или о милосердном ударе, который прекратил бы их мучения.

Невероятно реалистичное поле боя раскинулось на центральной палубе третьего внутреннего дока общего назначения всесистемника «Спальный состав» и своей неподвижностью напоминало объемную фотографию или диораму какого-нибудь военно-исторического общества.

Корабельный аватар достиг вершины холма и оглядел залитую солнцем низину, простиравшуюся на многие километры и заполненную грандиозной мешаниной фигур, застывших в разнообразных позах: пехотинцы, обозы, кавалеристы на скаку, пушки, дым и тени.

Труднее всего было добиться правдоподобного дыма. Создать ландшафт оказалось несложно: пенометалл покрыли тонким слоем стерильной почвы, насадили искусственную флору – и готово. Корабль изготовил скульптуры животных и особо изувеченных поверженных бойцов, остальные люди были настоящими.

Подробности битвы корабль воспроизвел с предельной точностью, в соответствии со всеми доступными материалами: картинами, зарисовками и набросками, военными рапортами, сообщениями средств массовой информации, солдатскими дневниками и письмами с фронта; он также тщательно изучил обмундирование, оружие и тактику того времени. Команда дронов посетила сохранившееся поле боя и провела сканирование рельефа местности. Задача упрощалась благодаря тому, что Кслефьер-Прима, как и ряд других планет (общим числом около двадцати), претендовала на звание колыбели Культуры, хотя сама Культура ничего подобного не признавала.

Дабы составить всеобъемлющую картину событий, избежав влияния пристрастных свидетельств и ненадежных воспоминаний очевидцев и участников сражений, всесистемник изучил также записи военных действий гуманоидных цивилизаций на сходном этапе технологического развития, сделанные в реальном времени кораблями Контакта и их посланцами.

С дымом он все-таки справился, хотя непростая задача отняла немало времени и потребовала применения сложнейших технологий. В общем, получилось здорово. Дым был настоящим: каждая его частица удерживалась локальным антигравитационным полем, созданным скрытыми проекторами. Корабль втайне гордился дымом.

Полного совершенства добиться не удалось – если внимательно присмотреться, многие бойцы походили на женщин, обитателей других стран и иных миров, но даже особи мужского пола с генотипом, приблизительно соответствующим эпохе, были слишком рослыми и пышущими здоровьем. Впрочем, корабль это не смущало. Люди были не самой трудной, а самой важной частью панорамы; именно ради них она и создавалась.

* * *

Все началось восемьдесят лет назад, с намного меньшим размахом.

На каждом обиталище Культуры, будь то орбиталище или другое крупное сооружение – корабль, Скала, планета, – имелись Хранилища. Люди уходили в Хранилище, достигнув определенного возраста или просто устав от жизни. Такую возможность имел каждый человек – гражданин Культуры, подошедший к концу своей искусственно продленной, почти четырехсотлетней жизни. Можно было выбрать омоложение и/или полное бессмертие, стать частью группового разума, умереть обычной смертью, навсегда покинуть Культуру, отважившись принять радушное, но, по сути, непостижимое приглашение какой-нибудь Старшей Расы, или перейти на Хранение, задав параметры пробуждения.

Некоторые, проспав сотню лет, на сутки пробуждались, а потом снова погружались в летаргию, в которой не было ни грез, ни старения. Некоторые требовали разбудить их через определенный срок, желая узнать, что произошло за время их отсутствия. Некоторые желали возвращаться к жизни только тогда, когда случится что-нибудь интересное, оставляя право выбора таких моментов за другими. Некоторые хотели выйти из сна лишь в том случае, если Культура станет одной из Старших Рас.

Это решение Культура не могла принять уже много тысячелетий. Теоретически она могла бы сублимироваться еще восемь тысяч лет назад. Индивидуальные личности и Разумы, а также небольшие их группы постоянно сублимировались частным образом, да и отдельные сообщества, откалываясь от Культуры, решали этот вопрос самостоятельно. Но Культура в целом была против, желая скользить по вечной волне галактической жизни.

Отчасти такой выбор диктовался любопытством, которое Сублимированные, скорее всего, считали наивным ребячеством; возможно, в базовой реальности оставалось еще много интересного, хотя все ее законы и правила были изучены. (Однако же, к примеру, существовали и другие галактики, другие вселенные – возможно, доступные Старшим Расам, которые пока не считали нужным сообщать об этом несублимированным созданиям. А может, после Сублимации все это не имело значения?)

Но частично выбор этот определялся моральными и нравственными принципами Культуры, ее миролюбивой заботой о судьбах других цивилизаций. Сублимированные, по сути уподобившиеся богам, пренебрегали обязанностями, которые примитивные и менее развитые общества возлагали на божественные сущности. За редким исключением Старшие Расы, отринув физическую форму, не вмешивались в жизнь Галактики: тираны правили бесконтрольно, диктаторы властвовали безраздельно, геноцид происходил сплошь и рядом, а новорожденные цивилизации гибли в столкновениях с кометами и при взрывах сверхновых – зачастую, так сказать, под самым носом у Сублимированных.

Все это заставляло предполагать, что для Сублимированных – независимо от того, насколько ответственными, прогрессивными и альтруистичными они были до сублимации, – понятия добра, справедливости и правосудия утрачивали всякий смысл. Культура, считая такое поведение в корне неверным, приняла весьма консервативное решение, поразительное для общества, охваченного безудержным стремлением к удовольствиям и наслаждению, а именно – заняться тем, до чего богам, очевидно, не было дела, то есть следить, осуждать и поощрять (или карать) поведение тех, в чьих глазах она сама обладала почти божественной силой. Культура знала, что рано или поздно достигнет Сублимации, но до этого не собиралась прекращать свои добрые – по ее разумению – деяния.

Тем, кто хотел дождаться грядущего судного дня, не проживая предшествующего ему промежутка времени, предлагалось уйти на Хранение – как, впрочем, и любым другим гражданам Культуры по каким угодно причинам.

Технологии Культуры – по крайней мере, на том уровне, который непосредственно затрагивал населявших ее представителей человеческого рода, – развивались не слишком быстро. Тысячелетия напролет людей Хранили в саркофагах длиной чуть больше двух метров, глубиной полметра и шириной около метра; такие емкости были просты в изготовлении и довольно надежны. Эти малопривлекательные устройства, слишком напоминавшие гробы, вскоре подверглись усовершенствованиям и доработкам. С изобретением гелеполевых скафандров стало возможным помещать людей на долгосрочное Хранение, используя более надежные вместилища, толщина которых едва превосходила толщину кожи или слоя одежды.

Корабль «Спальный состав» (в то время он носил другое имя) первым сообразил, как этим воспользоваться, и начал составлять из людей, полученных на Хранение, небольшие диорамы – иногда на сюжеты произведений старых мастеров, а иногда своего рода комические «живые картины». Человеку, помещенному на Хранение в гелевом скафандре, можно было придать любую естественную позу, а нанесенный на поверхность гелевого поля пигмент неотличимо для человеческих глаз имитировал кожу. Разумеется, корабль вставлял в диораму лишь тех отправлявшихся на Хранение, кто давал на это разрешение, и уважал желания тех, кто не хотел быть выставленным наподобие картины или скульптуры.

В ту пору всесистемник назывался «Спокойная уверенность» и, как и все корабли такого класса, находился под управлением трех Разумов. Дальше версии событий расходились.

Официальная версия гласила, что одному из трех Разумов вздумалось покинуть Культуру, а остальные два после долгих протестов почему-то решили оставить вольнодумцу весь комплекс всесистемника, хотя в таких случаях обычно выделяли корабль поменьше.

Была и другая версия, более правдоподобная и уж точно более интригующая: по обыкновению, Разумы о чем-то поспорили и, против всяких ожиданий, двоим пришлось уступить. Их вышвырнули за борт, посадив в ЭКК, как сажают офицеров в шлюпки после неудачного мятежа. Именно поэтому, по этой версии, контроль над всей «Спокойной уверенностью», вскоре переименованной в «Спальный состав», получил Разум-вольнодумец – не по джентльменскому соглашению, а в результате открытого бунта.

Как бы то ни было, Культура поручила всесистемнику меньшего размера сопровождать «Спальный состав» во всех его странствиях – очевидно, для присмотра за кораблем.

После переименования «Спальный состав», делая вид, что не замечает эскорта, отослал прочь всех остававшихся у него на борту. Почти все корабли к тому времени улетели, остальных вежливо попросили удалиться. Дронов, домашних животных и обслуживающий персонал – как представителей иных цивилизаций, так и людей – высадили на первом же орбиталище; на борту остались только те, кто пребывал на Хранении.

После этого «Спальный состав» отправился на поиски других кораблей (рассчитывая, в частности, найти одного из собратьев), распространив по всей Культуре известие о том, что с удовольствием примет на борт всех желающих, при условии, что эти люди отправятся на Хранение и согласятся стать частью диорам.

Сперва желающих было немного; поведение корабля недвусмысленно указывало на то, что он Эксцентрик, а Эксцентрики славились непредсказуемыми и иногда опасными поступками. Впрочем, смельчаков в Культуре хватало. Те, кто отважился принять странное приглашение, нисколько не пострадали; когда их, в соответствии с заданными параметрами пробуждения, вывели из сна, выяснилось, что с ними не случилось ничего плохого. После этого тонкий ручеек искателей приключений превратился в мощный поток любителей романтики или острых ощущений. «Спальный состав» приобретал все бо́льшую известность. Корабль рассылал голограммы великолепных диорам, изображавших важные исторические события, отдельные битвы и эпизоды широкомасштабных конфликтов. К эксцентричному Эксцентрику стекалось все больше желающих уйти на Хранение и стать на время сна частью произведения искусства, а не лежать в тесном ящике на отведенной им Плите.

Пребывание на борту «Спального состава» в качестве странствующей души вошло в моду; корабль постепенно заполнился немертвецами в скафандрах, диорамы становились все масштабнее, и теперь всесистемник воспроизводил реконструкции грандиозных битв на шестнадцати квадратных километрах, в одном из доков общего назначения.

Аморфия продолжал скользить взором по залитому солнечным светом безмолвному простору поля брани. Аватар не обладал собственной личностью, но Разум «Спального состава» наделил своего представителя подпрограммой с интеллектом чуть мощнее среднечеловеческого, хотя и оставил себе возможность управлять аватаром напрямую и придавать его поведению некоторую рассеянность и сумбурность, – по мнению корабля, это отражало его собственные философские искания и сомнения в доступном человеку объеме.

Итак, почти человеческая подпрограмма оглядывала поле боя, чувствуя некоторую грусть при мысли о том, что диораму, вероятно, придется разобрать. Еще горше были мысли о том, что от живых существ тоже придется избавиться и на борту не останется ни обитателей морских глубин, воздушных высот и атмосферы газового гиганта, ни женщины.

Мысли его обратились к женщине. Даджейль Гэлиан в некотором смысле была первопричиной всего этого, семенем, пустившим ростки всего остального, той единственной, кого корабль жаждал отыскать и душе которой – живой или спящей – он твердо вознамерился предоставить убежище, как только отринул стандарты Культуры. Теперь убежище осквернено, ее придется выгрузить вместе с остальными бродяжками, приблудными скитальцами и россыпями спящих душ. То, что он должен был исполнить, вынуждало его нарушить обещание, некогда данное ей, – а ведь ее жизнь и без того была полна нарушенных обещаний. Разумеется, он загладит свою вину, но для этого придется взять на себя новые обязательства – и, похоже, сдержать прошлые обещания. Что ж, довольно и этого.

В неподвижной диораме что-то мелькнуло; Аморфия взглянул в ту сторону и увидел черную птицу Грависойку, летящую над полем. Еще одно движение. Переступая через поверженных бойцов и обходя застывших на скаку всадников и бегущих солдат, Аморфия прошел между парой весьма убедительных столбов взметнувшегося в воздух грунта (тут разорвалось два пушечных ядра) и пересек небольшой, багряный от крови ручей, после чего оказался в другой части диорамы, где три дрона реактивационной команды парили над пробужденным человеком.

Как правило, люди предпочитали, чтобы их пробуждали дома, в знакомой обстановке и в присутствии друзей, но в последние десятилетия, по мере того как диорамы становились все более впечатляющими, зазвучали необычные просьбы о пробуждении прямо здесь, в гуще событий.

Аморфия опустился на корточки рядом с женщиной, изображавшей поверженного солдата; мундир, обагренный кровью, продырявили пули. Она лежала на спине, моргая на солнечном свету, а над ней вились автономники. Сползший шлем скафандра лежал в траве, будто резиновая маска, обнажив бледное, чуть одутловатое лицо. Бритая голова странным образом придавала старухе сходство с голеньким младенцем.

– Добрый день. – Аморфия взял женщину за руку и осторожно стянул с ее пальцев гелевый слой скафандра, вывернув его наизнанку, как перчатку.

– Кто… – прошептала женщина, сглотнув слюну; глаза у нее слезились.

Сиклейр-Наджаса Креписе Инце Стахаль да’Мапин поступила на Хранение тридцать один год назад в возрасте трехсот восьмидесяти шести лет. Критерий реактивации: весть о появлении очередного Избранного Мессии на планете Ишейс. Она изучала основную религию этого мира и пожелала присутствовать при Возвеличении будущего Спасителя, который должен быть появиться в ближайшие двести лет.

Ее губы искривились от кашля.

– Сколько… – начала она и снова закашлялась.

– Всего тридцать один стандартный год, – сообщил Аморфия.

Женщина недоверчиво прищурилась, потом улыбнулась:

– Недолго.

Несмотря на преклонный возраст, она быстро пришла в себя и уже через несколько минут поднялась и взяла Аморфию за руку. В сопровождении трех дронов оба направились через поле боя к ближайшему краю диорамы и остановились на пригорке, изображавшем Четвертую высоту, – именно оттуда Аморфия недавно обозревал экспозицию. Аватар ощущал далекое, чуть саднящее чувство утраты, вызванное отсутствием женщины в картине. Раньше ее место сразу занял бы другой Принятый на Хранение, но теперь заменить ее было некем – разве что разобрать другую диораму.

Женщина огляделась и покачала головой.

Аморфия догадался, о чем она думает.

– Ужасное зрелище, – произнес он. – Но это последнее грандиозное сражение в истории Кслефьер-Примы, и то, что оно произошло на такой ранней стадии технологического развития, делает честь гуманоидным видам.

– Знаю, – промолвила женщина, обернувшись к Аморфии. – Впечатляющее зрелище. Да уж, вам есть чем гордиться.

II

Исследовательский корабль «Мир – залог изобилия» из клана Звездочетов Пятой флотилии эленчей-зететиков прочесывал малоизученную область Верхнего Листовихря в стандартном режиме случайного поиска. Он и еще семь кораблей клана Звездочетов покинули обиталище под названием Ярус в 4.28.725.500 и семенами рассеялись в недрах Вихря, пожелав друг другу удачи и понимая, что могут никогда больше не увидеться.

Прошел месяц, но корабль пока не обнаружил ничего особенного – лишь не нанесенный на карты космический мусор. Он зарегистрировал также сигнал – вероятно, следствие резонанса в пространственно-временном клубке позади корабля – о том, что за ним следует еще одно судно, однако представители других цивилизаций нередко увязывались за звездолетами эленчей-зететиков.

Эленчи некогда были частью Культуры, однако полторы тысячи лет назад несколько орбиталищ и множество Скал, кораблей, дронов и людей предпочли отклониться от магистральной линии развития. Как правило, Культура пыталась оставаться неизменной, хотя и поощряла стремление менее развитых цивилизаций к изменениям, выступая в роли беспристрастного посредника Вовлеченных – более развитых культур, игроков нынешнего раунда великой галактической партии.

Эленчи желали менять себя, а не других. Они стремились открывать неведомые цивилизации не для того, чтобы изменить их, а чтобы изменяться самим. В идеале любой эленч – Скала, корабль, дрон или человек – при неоднократных встречах с представителями более стабильных цивилизаций (к примеру, той же Культуры) каждый раз должен был являться в совершенно иной ипостаси; предполагалось, что эти изменения служили бы наглядным свидетельством контакта с другими цивилизациями, у которых эленчи заимствовали новые технологии для трансформации своего организма и новые знания для совершенствования своего разума. Поиск всеобъемлющей истины, которую не могла даровать им Культура со своим монософистским подходом, стал для эленчей призванием, миссией, священным долгом.

Как и следовало ожидать, такой подход принес весьма разнообразные результаты; эленчийские флотилии уходили в экспедиции – и не возвращались, либо пропадая навсегда, либо добровольно присоединяясь к другим цивилизациям.

А некогда, в незапамятные времена, это проявилось в чрезвычайно радикальной форме: один из кораблей превратился в ОРАГО – Объединение Роевых Агрессивных Гегемонизирующих Объектов, эгоистичных самовоспроизводящихся организмов, намеренных превращать любую встреченную ими материю в свои копии. Помимо обычного истребления, которое всегда оставалось одним из вариантов, были и другие способы справиться с этой проблемой и постепенно преобразить вышеупомянутые Объекты из Агрессивных в Евангелические, но если такие Объекты особенно упорствовали, люди погибали и способствовали тем самым осуществлению их неприглядных захватнических замыслов.

Сейчас эленчи редко сталкивались с подобными проблемами, но продолжали постоянно меняться. В каком-то смысле принадлежность к эленчам означала – даже в большей мере, чем принадлежность к Культуре, – определенную позицию, а не вхождение в состав четко очерченной группы людей или кораблей. Части эленчийской цивилизации постоянно поглощались и переваривались другими частями или вовсе исчезали, но к эленчам постоянно присоединялись другие индивиды и группы – выходцы как из Культуры, так и из других обществ, гуманоидных и не только; благодаря частой сменяемости разумных существ и производных идей эленчи стали одной из самых быстроразвивающихся Вовлеченных цивилизаций. Однако же, несмотря на все вышесказанное и, вероятно, как раз потому, что речь шла об особом мироощущении, о некоем меме, эленчи развили в себе способность – предположительно унаследованную от материнской цивилизации – сохранять относительную устойчивость среди постоянных перемен.

Они преуспели в обнаружении редкостей, таких как старинные артефакты, новые цивилизации, загадочные реликты Сублимированных, непостижимо древние хранилища изначальных знаний. Находки далеко не всегда интересовали самих эленчей, но часто возбуждали жгучее любопытство у представителей других сообществ, служили их целям, пополняли их информационные и финансовые фонды, особенно тогда, когда к находкам удавалось добраться раньше конкурентов. Таких редких, но чрезвычайно выгодных случаев за несколько столетий накопилось достаточно, и некоторые общества оппортунистического толка, нимало не смущаясь, отправляли свои корабли вслед за эленчами. Поэтому «Мир – залог изобилия» не слишком встревожился, обнаружив за собой хвост.

Два месяца полета, и по-прежнему ничего интересного; газовые облака, пылевые облака, коричневые карлики да пара безжизненных звездных систем. Все эти объекты уже были обнаружены с помощью дистанционного наблюдения и, похоже, за всю историю своего существования не сталкивались с разумными существами.

Даже преследователя больше не было заметно. Если он и вправду существовал, то, вероятно, решил, что в этом полете «Миру – залогу изобилия» не будет сопутствовать удача. Но эленчийский корабль продолжал сканировать окружающее пространство. Пассивные датчики фильтровали естественный спектр в поисках осмысленных сигналов; лучи и импульсы, запущенные в пустоту и в пространственно-временной клубок, зондировали и разведывали космос, улавливая любые отзвуки, анализируя, размышляя, оценивая.

Через семьдесят восемь дней после отлета с Яруса «Мир – залог изобилия» начал маневр, который должен был вывести его к Эспери, красному гиганту, с той стороны, откуда, по данным корабля, еще никто не приближался. В четырнадцати световых месяцах от светила эленчийский корабль обнаружил артефакт.

Артефакт был чуть больше пятидесяти километров в диаметре. Абсолютно черное тело, локальная аномалия, неотличимая на расстоянии от равнозначного объема почти пустого межзвездного пространства. «Мир – залог изобилия» заметил его только потому, что объект ненадолго перекрыл часть далекой галактики, и эленчийский корабль, зная, что такие участки галактик не исчезают и не появляются сами по себе, занялся расследованием.

Похоже, артефакт либо почти не обладал массой, либо вообще был проекцией; он не взаимодействовал с тканью реальности и не оставлял следов на пространственно-временном клубке, который любое скопление материи деформировало своей массой, как камень, брошенный на батут. Артефакт-проекция словно бы парил над клубком, никак с ним не соприкасаясь: случай весьма необычный, требующий дальнейшего исследования. Еще более необычной была некая аномалия в нижней Энергетической Решетке, подстилавшей ткань реального пространства. Прямо под трехмерной формой артефакта имелся участок, где Решетка периодически утрачивала свою повсеместную хаотичность; там проявлялся смутный намек на порядок, как если бы артефакт отбрасывал странную – да что там, невозможную! – тень. Это было еще интереснее.

«Мир – залог изобилия» лег в дрейф у передней части артефакта (если о таковой вообще имело смысл говорить), попытавшись изучить его и одновременно связаться с ним.

Безрезультатно. Сфера с характеристиками абсолютно черного тела, безмассовая и незыблемая, напоминала волдырь на пространственно-временном клубке. Сигналы, посланные кораблем, не достигали никакого объекта, а скользили над невидимым волдырем, словно его там не было, и в неизменном виде продолжали свой путь в космосе позади него – как если бы при попытке снять камень с батута поверхность батута приподнималась и обволакивала камень.

Тогда корабль решил вступить в непосредственный контакт с артефактом, Переместив дронозонд под поверхность объекта, в гиперпространство под поверхностью пространства-времени, чтобы разрезать, рассечь саму ткань клубка, как при путешествиях в гиперпространстве. Дронозонд попытается проникнуть внутрь артефакта; если тот – не более чем проекция, автономник это установит; если там что-то есть, дрона туда либо не пустят, либо пустят. Корабль снарядил эмиссара.

Ситуация выглядела настолько необычной, что «Мир – залог изобилия» всерьез подумывал нарушить эленчийские традиции и отправить сообщение на Ярус или одному из своих коллег. Ближайший корабль клана Звездочетов Пятой флотилии находился в месяце пути и мог бы помочь, если бы «Миру – залогу изобилия» грозила опасность. Однако же звездолет решил не нарушать традиций и промолчать. Решение это носило отпечаток уклончивого прагматизма, ведь по меркам эленчей предполагаемый контакт считался успешным лишь в том случае, когда корабль действовал самостоятельно, не запрашивая сторонней помощи.

Кроме того, это задело бы его честь; эленчийские корабли самодостаточны и оперируют независимо, а не совместными усилиями, подобно кораблям Культуры!

«Мир – залог изобилия» послал дронозонд, оставаясь на связи с ним. Когда зонд пересек горизонт артефакта…

* * *

Записи, к которым имел доступ дрон Сисела Ифелеус 1/2, на этом внезапно обрывались.

Видимо, что-то произошло.

Из всего остального он помнил лишь одно – атаку на «Мир – залог изобилия», невероятно быструю и яростную; дронозонд был захвачен почти мгновенно, корабельные подсистемы сдались на несколько миллисекунд позже, а целостность корабельного Разума нарушилась (по предположениям автономника) менее чем через секунду после того, как дронозонд проник в пространство под артефактом.

Еще через несколько секунд Сисела Ифелеус 1/2 был вовлечен в последнюю отчаянную попытку сообщить Галактике о постигшей корабль беде, а захваченные системы судна изо всех сил старались ему помешать – при необходимости ценой уничтожения автономника. Тем не менее сработала весьма рискованная, тщательно спланированная и давно подготовленная уловка, которая предусматривала участие его близнеца, а также предварительно запрограммированного автономного Переместителя, – хотя не без ущерба для дрона, который из Сиселы Ифелеуса 2/2 стал Сиселой Ифелеусом 1/2 и хранил в себе нечто вроде изуродованных останков Сиселы Ифелеуса 2/2.

Дрон, выражаясь фигурально, прижал ухо к стенке ядра, заключавшей разум его близнеца, и попытался извлечь крупицы смысла из доносившейся оттуда бессвязной белиберды. Это было все равно что слушать яростную ссору в соседней комнате: жуткие, леденящие звуки, вопли, к которым вот-вот прибавится звон разбитого стекла.

Его исходная личность, вероятно, погибла при попытке бегства; вместо своего родного тела он обретался в корпусе близнеца, чей исковерканный, обезображенный умослепок беспомощно неистовствовал в ядре с меткой 2/2.

Дрону, продолжавшему кувыркаться в космосе со скоростью двести восемьдесят километров в секунду, претила мысль о том, что внутри его разума обитает изуродованная, предательская копия его близнеца. Сперва он решил избавиться от этого груза – вышвырнуть ядро в пустоту и сжечь лазером, единственным еще годным оружием, или отключить питание, уморив содержимое ядра с помощью энергетического голода.

Но он не мог себе этого позволить; как и две компоненты высшего уровня, изуродованный близнец-умослепок мог содержать ключи к природе мышления самого артефакта. Близнеца, сердцевину ИИ и фотонное ядро следовало сберечь – они послужили бы уликами, а может, и образцами, позволяющими выработать своего рода противоядие, защищающее от смертоносного воздействия артефакта. Оставался даже шанс на то, что и в исковерканном состоянии умослепок и две высшие компоненты сохранили фрагменты подлинной личности близнеца.

Более того, возможно, Разум корабля потерял управление, но не был подчинен; возможно – как небольшой гарнизон, отступивший от стен крепости, которую больше не в силах оборонять, и укрывшийся в почти неприступной главной башне, – Разум вынужденно отсоединился от всех подсистем и передал командование захватчикам, но сберег свою личность в ядре, устойчивом к внешнему проникновению, подобно тому как сохранилось электронное ядро (где ныне ярились останки близнеца) в сознании дрона, спасшегося бегством.

Эленчийские Разумы и раньше попадали в такие переделки и выживали; несомненно, такое ядро могло погибнуть (но не отключиться само, как ядро автономника, так как располагало внутренним источником энергии), однако даже самый агрессивный захватчик подумал бы десять раз, стоит ли уничтожать источник информации, который рано или поздно окажется в его власти. Лучше было устроить осаду.

Надежда есть всегда, твердил себе дрон; не надо отчаиваться. Согласно имевшимся у него спецификациям, Переместитель, катапультировавший его с обреченного судна, мог зашвырнуть объект, равный по размерам Сиселе Ифелеусу 1/2, почти на световую секунду. Хватит ли этого, чтобы оторваться от преследования? Сенсоры «Мира – залога изобилия» были не в состоянии зафиксировать столь малый объект на таком расстоянии; оставалось лишь надеяться, что и артефакт на это не способен.

Культура называла подобные артефакты Эксцессиями. Термин обрел презрительную окраску, и эленчи старались его избегать, употребляя лишь изредка, между собой. Эксцессия – нечто чрезмерное, чересчур агрессивное, чересчур могучее или излишне склонное к экспансии и прочее. Такие штуки возникали или создавались раз за разом. На нечто подобное всегда рисковали наткнуться отважные искатели приключений.

* * *

Итак, теперь он знал и что произошло, и что содержится в ядре 2/2. Возникал вопрос: как быть?

Нужно было послать весточку в окружающий мир. Корабль доверил ему эту миссию, ставшую целью его жизни в тот миг, когда на судно обрушилась массированная атака.

Но как? Его крохотный варпер уничтожен, как и система экстренной связи и ГП-лазер. Не было устройств, способных работать на сверхсветовых скоростях. Все, что не могло вырваться из пространственно-временного клубка, увязало в тягучей медлительности – дрону не удавалось высвободить из нее ни себя, ни даже сигнал. Он словно бы превратился в быстрое, грациозное насекомое, порывом ветра сметенное в стоячий пруд и, не в силах преодолеть поверхностное натяжение, утратившее всю грацию в отчаянной, безнадежной борьбе с непонятной, вязкой, враждебной средой.

Он снова обследовал второстепенное ядро, где ждали активации механизмы самовосстановления – не его собственные авторемонтные модули, а те, что принадлежали близнецу-перебежчику. Почти наверняка враг подчинил себе и эти системы, так что обращаться к ним, скорее всего, было бесполезно. Однако же соблазн был велик, поскольку существовала ничтожно малая вероятность, что в сумятице схватки они уцелели.

Соблазн… Нет. Так рисковать нельзя, это глупо.

Придется самому сконструировать системы авторемонта. Это возможно, но требует целой вечности – месяца. Для человека – не столь долгий срок; для автономника, даже мыслившего с прискорбно низкой скоростью света на поверхности пространственно-временного клубка, он был подобен нескольким последовательно вынесенным пожизненным приговорам. Месяц – не такой долгий срок, если провести его в ожидании; дроны отлично умели ждать и знали множество способов приятно проводить время или отстраняться от его течения. Но месяц – ужасно долгий срок для концентрации на чем-либо, для выполнения единственного задания.

Этот месяц стал бы лишь первым этапом. Даже в лучшем случае осталось бы много тонкой работы: механизмы авторемонта требуют указаний, наладки, руководства, калибровки, иначе одни займутся уничтожением вместо восстановления, а другие будут копировать то, что требуется удалить. Все равно что выпустить миллионы потенциально раковых клеток в уже поврежденное биотело и пытаться уследить за каждой из них. Не хватало еще уничтожить себя по ошибке или случайно повредить системы, удерживающие искалеченного близнеца, либо изначальные устройства авторемонта. И даже если все получится, процесс отнимет годы.

Безнадежно!

Он все равно запустил подготовку – что оставалось делать? – и погрузился в размышления.

У него имелось еще несколько миллионов частиц антивещества, манипуляторное поле (мощностью где-то между пальцем и рукой, но способное после масштабирования работать на микрометровых длинах и разрезать молекулярные связи: обе эти функции нужны при изготовлении прототипов систем авторемонта), двести сорок одна нанобоеголовка миллиметровой длины, также с антивеществом, небольшой Отражатель и лазер почти с полным зарядом. И наконец, оставался наперсток с кашицей – биохимическим мозговым субстратом, последней надеждой…

…который больше не способен мыслить – но вдохновляет на размышления.

Что ж, и унылая слизь кое на что сгодится. Сисела Ифелеус 1/2 взялся сооружать импровизированную реакционную камеру с экранированием, параллельно прикидывая, как лучше всего смешать антиматерию с клеточной слизью для получения максимальной реакционной массы тяги, как направить результирующий факел в ту сторону, где этот выхлоп привлек бы наименьшее внимание.

Ускориться в межзвездном пространстве с помощью никудышного мозга – в этом что-то есть. Запустив эти программы, дрон вернулся к проблеме создания авторемонтного устройства, предварительно издав эквивалент тяжелого вздоха – так сказать, сбросив пиджак и закатав рукава.

И тут вокруг него – и сквозь него – прокатилось волновое возмущение пространственно-временного клубка; резкая, намеренно вызванная рябь пространства-времени.

Автономник на целую наносекунду перестал мыслить.

Такие волны довольно редки. Некоторые вызваны естественными причинами, к примеру коллапсом звездного ядра. Однако эта волна была сжатой, туго свернутой – не то что громадные, широкие валы, возникающие, когда звезду поглощает черная дыра.

Волна не естественная, а искусственная. Ее кто-то послал. Это сигнал. Или прощупывание.

Дрон Сисела Ифелеус 1/2 беспомощно ощутил, как его тело, весом в несколько килограммов, предательски резонирует и порождает эхо-сигнал, который распространяется по радиусу кругового возмущения внутри клубка и возвращается к источнику импульса.

Он испытывал… не отчаяние, нет. Нечто вроде тошноты.

Он ждал.

Реакция последовала скоро: тонкие, аккуратные, прощупывающие мазерные нити, пучки энергии, сходящиеся почти в бесконечности, чуть в стороне от места, где, по прикидкам автономника, находился артефакт – в трехстах тысячах километров…

Дрон попытался заэкранироваться, но ему не позволили. Он начал отключать системы, предположительно поврежденные атакой мазерного сигнала, хотя луч казался не слишком сложным. Потом луч внезапно пропал.

Дрон огляделся. Ничего. Однако, сканируя холодные, темные глубины космоса вокруг себя, он ощущал, как едва заметно содрогается поверхность пространства-времени. Что-то приближалось.

Далекая вибрация медленно усиливалась.

…Насекомое, пойманное поверхностным натяжением пруда, снова замерло, но вода уже задрожала, и то, что двигалось – либо скользя по поверхности воды, либо поднимаясь из глубин, – понемногу приближалось к беспомощной добыче.

III

Вагончик скользил по одному из монорельсов, проложенных между сверхпроводящих катушек под крышей обиталища. Через скошенные окна Генар-Хофен смотрел вниз, на окутанную облаками местность.

По меркам Культуры обиталище Божья Дыра было недостаточно велико, чтобы называться полноценным орбиталищем, и к тому же представляло собой замкнутое пространство; тем не менее вот уже почти тысячу лет оно было крупным аванпостом Хамов в той области космоса, которую большинство цивилизаций называли Папоротниковым Черешком. Обиталище представляло собой трубу диаметром в десять и длиной в две тысячи двести километров, свернутую кольцом и оснащенную сверхпроводящими катушками и электромагнитными волноводами, проложенными по внешнему ободу. Источником энергии служила крутившаяся с большой скоростью крошечная черная дыра, расположенная там, где у колеса находится ступица. Разделенное на круглые секции жилое пространство имело форму дутой шины, надетой на внешний обод, а вместо выступов и выемок протектора были многочисленные портальные галереи и доки, куда прибывали и откуда отправлялись в полет корабли Хамов и десятка других цивилизаций.

Весь комплекс медленно вращался по вытянутой дальней орбите вокруг непримечательного коричневого карлика, слишком маленького для полноценной звезды и не имевшего других спутников, – зато ему выпала честь оказаться в месте, откуда Хамы могли укреплять и расширять свою сферу влияния.

Монорельсовый вагончик мчался к широкой стене, высившейся впереди. Рельс исчезал в небольшой круглой двери, которая, пропуская вагончик, разжалась, наподобие сфинктера, и сомкнулась опять. Вагончик оказался в коротком полутемном туннеле, потом миновал еще одну дверь и выскочил в туманное пространство, дальний край которого терялся в мареве облаков.

Внутренняя секция обиталища Божья Дыра была разделена примерно на сорок индивидуальных отсеков, по большей части пронизанных решетчатыми опорами, балками и трубами – они придавали конструкции дополнительную прочность, но в основном служили для крепления гнездовий, главного элемента Хамской архитектуры. Почти в каждой секции обиталища имелись открытые просторные отсеки, где в слоях облаков мелькали редкие гнездовья и разнообразная флора и фауна. Эти отсеки воспроизводили природные условия, привычные для Хамов, предпочитавших планеты и луны с метановой атмосферой; именно в этих отсеках, служивших охотничьими заказниками, Хамы предавались своему любимому занятию – охоте. Над одним из таких отсеков и проезжал сейчас монорельсовый вагончик. Генар-Хофен снова посмотрел вниз, но охотников не увидел.

Заказники занимали почти пятую часть обиталища; с суровыми требованиям реальности Хамам пришлось смириться, однако, будь их воля, под охотничьи угодья отвели бы половину жизненного пространства, но и тогда считали бы, что проявляют завидную сдержанность и во многом себе отказывают.

Генар-Хофен снова задумался над соотношением между жаждой развлечений и необходимостью совершенствовать полезные навыки, которого требовалось достичь любой развитой цивилизации, желающей принять участие в великой галактической игре. По стандартным критериям Культуры безудержное увлечение охотой не позволяло Хамам стать полноценными, перспективными и ответственными космопроходцами. Разумеется, представителям Культуры хватало мудрости, чтобы сознавать неизбежный субъективизм таких оценок; к тому же чем больше сил и времени Хамы уделяли охотничьим подвигам и развеселым пирушкам, тем меньше сил и времени у них оставалось, чтобы пакостить в подчиненной им области Галактики.

Однако же именно любовь Хамов к охоте и развлечениям делала их Хамами. Излюбленная ими разновидность охоты требовала тесного сотрудничества и сложных манипуляций в трех измерениях, что стимулировало интеллект – тот самый интеллект (хотя и не только он), который выводит разумные виды в космос. У каждой расы есть свой рецепт успеха, свое соотношение между здравым смыслом, изобретательностью, взаимовыручкой и агрессией; если бы Культура попыталась умерить пристрастие Хамов к охоте, то они стали бы менее сообразительными и любопытными. Любая игра не только развлекает ребенка, но одновременно и готовит его к взрослой жизни. Игра – дело серьезное.

В заказнике по-прежнему не было ни охотников, ни зверей, лишь парящие в облаках тонкие растительные островки и вертикальные стебли. Несомненно, в складках газовых мешков местной растительности прятались зверьки поменьше, добыча тех, на кого охотились Хамы, но с такого расстояния их не было видно, да и туманная дымка мешала.

Генар-Хофен откинулся назад. Сидений в вагоне, не приспособленном для людей, не было, но в гелевом скафандре Генар-Хофен чувствовал себя как в кресле. Как обычно, он надел жилет и поясную кобуру. У ног стояла скафогелевая сумка со всем необходимым. Генар-Хофен посмотрел на нее, небрежно пнул – не слишком вместительная штука для полета протяженностью шесть тысяч световых лет.

–  Вот ублюдки, – нарушил молчание модуль.

– Ты чего? – спросил Генар-Хофен.

–  Вечно затягивают все до последнего, – мрачно сказал модуль. – Представляешь, переговоры о фрахте кораблей только-только закончились! Тебе через десять минут улетать, а этим уродам хоть бы хны.

– О фрахте кораблей, во множественном числе? – уточнил он.

–  Во множественном числе, – подтвердил модуль. – От нас требуют зафрахтовать не одно, а целых три нелепых корыта. Между прочим, я без труда помещусь в любое, но они уперлись и настаивают на трех, представляешь? По их меркам это чуть ли не эскадра!

– Может, им деньги нужны.

–  Безусловно, тебя забавляет, что ты стал источником обогащения Хамов, однако позволь напомнить, что повсюду, где это существенно, деньги – эффективный инструмент власти, влияния и воздействия.

– Эффективный инструмент, говоришь… – пробормотал Генар-Хофен. – Ты сам до этого додумался, Скопелль-Афранки?

–  Дело в том, что всякий раз, снабжая Хамов денежными средствами, мы фактически поощряем их экспансию. Это безнравственно.

– А с какой стати мы их научили обиталища строить? Это посущественнее расчетов по игорным долгам.

–  Это другое. Мы поделились с ними нашей технологией, потому что они уже захватили кучу планет, а к построенным нами орбиталищам доверия не питали. А сейчас речь идет не о твоих игорных долгах, хоть они и чудовищны, и не о твоей странной привычке постоянно давать взятки больше запрошенного, а о двухмесячном фрахте трех Хамских крейсеров класса «Новая» со всей командой.

Генар-Хофен едва не расхохотался во все горло:

– Ну ведь ОО не с твоих счетов эти деньги снимает?

–  Нет, конечно. Но я мыслю шире.

– А при чем здесь я?! – запротестовал Генар-Хофен. – Я же не виноват, что это самый быстрый способ доставить меня туда, где я нужен ОО.

–  Мог бы отказаться.

– Мог бы, но не стал. Ты бы мне плешь проел из-за того, что я презрел свой долг перед Культурой.

–  Именно это тебя и остановило, – съязвил Скопелль-Афранки.

Монорельсовый вагончик начал сбрасывать скорость, и модуль с преувеличенно громким щелчком прервал разговор.

«Вот мудак», – подумал Генар-Хофен.

Вагончик миновал еще пару стен внутри обиталища и выкатился в загроможденную промзону, где из тумана выступали остовы недавно заложенных Хамских кораблей, будто коллекция жутких скелетов с чужеродными сочленениями позвонков и ребер или нелепые фигурные украшения сложной системы опорных колонн и контрфорсов самого обиталища. Монорельсовый вагончик медленно въехал в решетчатый цилиндр, ведущий к одному из структурных элементов, остановился, а потом резко ухнул вниз – почти что в свободном падении.

Вагончик завибрировал. Вернее, задребезжал. Генар-Хофен вырос на орбиталище Культуры, где шум издавал только спортивный транспорт или самодельный, построенный для развлечения. Обычные транспортные средства были бесшумными, разве что иногда спрашивали пассажиров, на каком этаже остановиться или какую ароматическую отдушку распространить в кабине.

Вагончик провалился сквозь пол и оказался в огромном ангаре, где над окутанными туманом переплетениями стройных балок выступали высокие шипастые башенки вертикальных структур строящегося судна. Мимо пронеслись борта, топорщившиеся острыми выступами и режущими лопастями.

–  Ай-й-я! – восторженно заверещал скафандр, разделявший любовь Хамов к свободному падению.

– Рад, что тебе нравится, – подумал Генар-Хофен.

–  Не забывай, если эта хрень сейчас разобьется, от множественных переломов тебя не спасу даже я, – сообщил скафандр.

– Не можешь сказать ничего толкового – заткнись нафиг, – ответил он.

Вагончик пролетел сквозь переборку следующего уровня и попал в очередной туманный ангар, где зазубренными небоскребами вздымались почти готовые корабли Хамов. У самого пола ангара вагончик, раскачиваясь и дребезжа, затормозил. Скафандр поддержал Генар-Хофена, сомкнувшись вокруг него, но от неприятных избыточных перегрузок живот все равно скрутило. Вагончик прошел через пару воздушных шлюзов, с лязгом проехал по темному туннелю и остановился на краю внутренней стороны обиталища.

За пологим изгибом крошечного мирка виднелись ряды доков, подобные грудной клетке огромного зверя; несмотря на яркое освещение, во мраке можно было разглядеть редкие звезды. Примерно в половине доков стояли корабли Хамов и других рас. Всех их затмевали три колоссальных черных звездолета, каждый длиной около двух километров; похоже, их создатели вдохновлялись образом древней авиабомбы, летящей к цели, а для пущей красоты приварили к бортам подобия старинных мечей, сабель, ятаганов и кинжалов. Корабли были пришвартованы в доках за несколько километров отсюда; вагончик развернулся и устремился к ним.

–  Вот они, славные корабли «Лихой рубака II», «Грозное копье» и «Карающий клинок», – возвестил скафандр, когда вагончик снова стал сбрасывать скорость и черные пузатые громады кораблей закрыли собой звезды.

– Рад знакомству, – подумал Генар-Хофен, подняв сумку.

Он осматривал корпуса трех боевых кораблей, надеясь заметить следы былых сражений. Отметины обнаружились на корабле посредине: вдоль борта, по устрашающим шипам и выступам тянулась тонкая сетка искривленных полос, светлеющая на темно-сером и черном фоне бортов. Даже Генар-Хофен, которого оружие мало интересовало, понял, что по поверхности скользнул плазменный заряд. Вдобавок звездолет посредине и бок ближайшего к вагончику корабля покрывали смазанные серые круги, вроде застарелых синяков, а четкие прямые линии на корпусе третьего говорили о применении еще какого-то оружия.

Разумеется, корабли Хамов, как и корабли любой развитой цивилизации, располагали системами самовосстановления, отметины на них были не толще слоя краски, и боеспособность от этого никак не страдала. Боевые шрамы Хамы полагали отличительными знаками доблести, украшающими храбрецов и их корабли, поэтому механизмы авторемонта программировали на легкую недоделку, чтобы по праву заслуженная слава военного флота оставалась на всеобщем обозрении.

Вагончик затормозил близ корабля посредине, в чаще исполинских труб и спиральных обмоток, уходивших в недра боевого судна. Снаружи донеслись глухие удары, чавканье и шипение – системы вагончика проводили проверку. Спустя несколько минут герметизирующее устройство исторгло струю пара, дверца вагончика откинулась наружу, уйдя вверх. За ней открывался шлюзовой коридор, где по стойке смирно выстроился почетный караул Хамов. Разумеется, честь они отдавали не Генар-Хофену, а Пятерику и еще одному Хаму, в капитанском мундире. Оба офицера, приподнявшись в воздух на щупальцах и размахивая ластами, направились к гостю.

– А вот и он! – вскричал Пятерик. – Генар-Хофен! Знакомься: Потомственный Барабанщик Шестой из племени Меченосцев, командир боевого крейсера «Карающий клинок». Ну что, человек, готов прокатиться?

– А то! – сказал Генар-Хофен и ступил из вагончика в шлюз.

IV

Ульвер Сейк недавно исполнилось двадцать два; вундеркиндом она слыла с трех лет, а студенты всех пяти курсов единогласно называли ее самой сексапильной девушкой университета; на Фаговой Скале она разбила больше сердец, чем ее легендарная прапрапрабабушка. И вот сейчас дрон Чурт Лайн бесцеремонно уволок ее с выпускного бала.

– Чурт! – возмутилась она, сжав в кулачки руки, обтянутые длинными черными перчатками, и, наклонив голову вперед, пристукнула высокими каблуками по замысловатому паркету-маркетри. – Да как ты смеешь?! Ты хоть видел, с каким я очаровашкой танцевала? Он невероятно прекрасен! А ты меня от него нагло оторвал!!!

Дрон, спешивший следом, обогнул ее, распахнул древние, без автоматики, входные двери вестибюля и своим корпусом размером с чемоданчик задел пышный кринолин бального платья.

– Ульвер, прошу прощения, – заявил автономник. – Умоляю, поторопись.

– Ты мне все платье измял, – сказала она.

– Извини.

– Он прекрасен, – с напором повторила Ульвер Сейк, шагая по вымощенному каменными плитами коридору между картинами и растениями в кадках; дрон парил перед ней, направляясь к входу в капсульный туннель.

– Я тебе верю, – отозвалась машина.

– Ему мои ноги понравились! – Ульвер оглядела юбку, укороченную спереди и выставлявшую напоказ длинные ноги в непроглядно-черных чулках и фиолетовых, в тон наряду, туфельках; шлейф декольтированного платья рывками змеился по каменным плитам.

– Ноги у тебя очень красивые, – согласился автономник, велев панели управления капсулы поторопиться.

– Еще бы! – воскликнула она и раздраженно тряхнула головой. – А он великолепен!

– Верю.

Вдруг она остановилась, порывисто обернулась, нетвердо стоя на ногах, и заявила:

– Я возвращаюсь.

– Куда?! – Чурт Лайн, метнувшись к ней, преградил дорогу; они едва не столкнулись. – Ульвер! – гневно произнес автономник; его аура сверкнула белым. – Хватит уже!

– Отстань. Он великолепен. Он мой. Он меня достоин. Прочь с дороги!

Дрон не сдвинулся с места. Ульвер забарабанила кулаками по его лицевой панели, споткнулась, икнула.

– Ульвер, Ульвер, – укоризненно проговорил дрон, осторожно придержав ее руки своими полями.

Она наклонила голову вперед и сурово свела брови, глядя на переднюю сенсорную полоску дрона.

– Ульвер, прошу тебя, – сказал автономник, – Пожалуйста, выслушай меня. Это…

– Да в чем дело-то?! – простонала она.

– Я же тебе говорил. Ты должна кое-что увидеть. Сигнал пришел.

– А тут нельзя показать? – Она оглядела вестибюль: мягко подсвеченные портреты, перистые листья, ползучие стебли и зонтики растений в кадках. – Тут же нет ни души!

– Нет, нельзя, – сказал Чурт Лайн почти раздраженно. – Ульвер, послушай. Это важно. Прошу тебя. Ты хочешь работать в Контакте?

– Предположим, – вздохнула она и страдальчески закатила глаза. – Работать в Контакте, путешествовать, исследовать новые…

– Так вот, считай, тебя туда приглашают, – сказал автономник, выпуская ее руки.

Она склонила к нему голову. Среди искусно уложенных черных кудрей блестели крошечные, наполненные гелием шарики золота, платины и изумруда. Волосы, похожие на разнаряженную грозовую тучу, коснулись передка машины.

– А этого юношу мне исследовать позволят? – с напускной серьезностью осведомилась она.

– Вот если все сделаешь как надо, то Контакт пришлет тебе целый корабль красавцев. Прошу тебя, не уходи.

Ульвер презрительно фыркнула и, приподнявшись на цыпочки, поглядела поверх автономника в сторону бального зала, где звучала все та же танцевальная мелодия.

– Мне не любые красавцы нужны, а именно этот.

Дрон снова взял ее руки в свои поля, придав ауре желто-зеленый оттенок спокойного дружелюбия, и произнес:

– Милая моя, я тебе сейчас чистую правду скажу. Во-первых, у тебя будет еще множество прекрасных молодых кавалеров. Во-вторых, это твой лучший шанс вступить в Контакт или даже в Особые Обстоятельства, и при этом они сочтут себя твоими должниками. Ясно тебе? Отличный шанс, деточка.

– Не называй меня деточкой! – презрительно бросила она.

Дрон Чурт Лайн был другом семейства Сейк почти тысячу лет, а отдельные части его личности восходили к программам домпьютера девятитысячелетней давности. Не в его привычках было открыто напоминать о своем возрасте и указывать, что в сравнении с ним Ульвер всего лишь бабочка-однодневка, но при необходимости он без стеснения этим пользовался.

Ульвер прищурилась и внимательно оглядела машину:

– Мне не послышалось? Особые Обстоятельства, говоришь?

– Да.

Ульвер отступила на шаг.

– Гм… – сказала она, задумчиво сведя брови.

За ее спиной раздался звон, и двери капсульного туннеля отворились. Ульвер повернулась и пошла к туннелю.

– Ну где ты там застрял?! – бросила она через плечо. – Вперед!

* * *

Фаговая Скала странствовала по Галактике почти девять тысяч лет, что делало ее одним из древнейших элементов Культуры. Сперва она была астероидом трехкилометровой длины внутри планетной системы – одной из первых, исследованных существами, которые позднее стали частью Культуры. Там велась добыча металлов, минералов и драгоценных камней, а впоследствии, когда огромные внутренние полости были загерметизированы и наполнены воздухом, астероид раскрутили для создания искусственной силы тяжести и превратили в обиталище, вращающееся вокруг этого солнца.

Позднее новые технологии и политические обстоятельства сделали желательным перемещение Скалы за пределы системы. Ее оснастили ионными и ядерно-паровыми ракетными двигателями, после чего разогнали и вывели в межзвездное пространство. С оглядкой на те же политические обстоятельства обиталище снабдили мощными сигнальными лазерами и пусковыми установками с частичным наведением на цель, которые могли использоваться и как электромагнитные рельсовые пушки. Несколько лет спустя обиталище, несколько покореженное, но уцелевшее и наконец признанное своими обитателями разумным существом, одним из первых среди космических существ провозгласило себя частью новой панцивилизационной и панвидовой группы – Культуры.

Долгие годы, десятилетия, века и тысячелетия Фаг странствовал по Галактике от системы к системе. Сначала он сосредоточился на торговле и производстве, а затем занялся образовательными и культурными проектами – технологический прогресс позволил Культуре равномерно распределять производственные мощности, выпускать почти что угодно почти где угодно, и объемы торговли свелись к минимуму.

Фаговую Скалу ныне относили к особой категории артефактов Культуры – не мир и не корабль, а нечто среднее. Для удовлетворения потребностей растущего населения скала разрасталась за счет внутрисистемного и межзвездного мусора; обломки металла, астероидов, льда и спрессованной пыли наслаивались на выщербленную, изъязвленную выбоинами поверхность – притягивались, поглощались, преображались; прошла всего тысяча лет с тех пор, как астероид из рудника стал обиталищем, но исходный Разум его бы уже не узнал. Длина астероида составляла не три километра, а тридцать, и лишь передняя часть первоначальной скалы выглядывала из скопления гор, усеянных оборудованием, пузатыми ангарами, похожими на воздушные шары, и круглыми терминалами для транзитных путешественников. Теперь скала походила на неправильный конус.

Скорость аккреции постепенно уменьшилась, и к настоящему времени длина Фаговой Скалы достигла всего семидесяти километров, а население – ста пятидесяти миллионов. Она напоминала скопление зазубренных камней, гладкой гальки и отшлифованных раковин, собранных на пляже и сцементированных воедино, или наскоро сооруженный курган, на склонах которого раскинулась музейная экспозиция, посвященная истории технического развития Культуры; тут были пусковые площадки, радарные шахты, взлетно-посадочные полосы, локаторные комплексы, тарелки телескопов, пилоны электромагнитных пушек, кратерообразные ракетные сопла, двустворчатые двери ангаров, диафрагмы, а также впечатляющая коллекция куполов всех форм и размеров – то в полной сохранности, то полуразобранных или просто обвалившихся.

По мере роста размеров и населения увеличивалась и максимальная скорость Фаговой Скалы. Она обзаводилась все более эффективными и мощными двигателями, пока не обрела способность перемещаться с приличной быстротой, либо нарушая ткань пространства-времени, либо прокладывая свой путь в гиперпространстве над собой или под собой с помощью самонаведенной сингулярности.

Предки Ульвер Сейк принадлежали к числу основателей колонии, пятьдесят четыре их поколения проживали на Фаге, а имена двоих упоминались во всех сводных историях Культуры, даже однотомных. Кроме них, в роду Ульвер были и те, кто, согласно моде той или иной эпохи, носил физическое обличье птиц, рыб, дирижаблей, змей, устойчивых облаков дыма или одушевленных кустов.

Потом на эти причуды стали смотреть косо, и жители Скалы в течение последней тысячи лет постепенно вернулись к человеческому облику – разумеется, выбирая самые привлекательные его черты. Впрочем, этот облик отчасти зависел – по крайней мере, поначалу – от превратностей генетического наследия, и Ульвер гордилась тем, что никогда не подвергала свое тело искусственным изменениям (кроме нейрокружева, но оно в счет не шло). Только смельчак или безумец, будь то человек или механизм, мог заявить Ульвер Сейк, что общепринятое человеческое обличье недостаточно прекрасно и восхитительно и оставляет желать лучшего, в частности если речь идет о человеческой особи женского пола, и более того – если ее зовут Ульвер Сейк.

* * *

Ульвер оглядела помещение – полукруглое, довольно просторное, формой напоминавшее аудиторию или лекционный зал с наклонным полом. Ступени и скамьи зала были заставлены столами и оборудованием сложной конструкции. На дальней стене висел огромный экран.

Они прошли по длинному туннелю, которого Ульвер никогда прежде не видела, миновали несколько толстых зеркальных дверей – те поворачивались при их приближении и возвращались на место, стоило им пройти. Ульвер, любуясь своим отражением и роскошным фиолетовым платьем, горделиво приосанилась.

Когда последняя дверь вернулась на место, в зале вспыхнул яркий свет, и стало заметно, что вокруг очень пыльно. Автономник метнулся в сторону и завис над одним из столов.

Ульвер, удивленно озираясь, чихнула.

– Будь здорова.

– Спасибо. Чурт, а где это мы?

– В Аварийном Центре управления Фаговой Скалой, – ответил дрон.

Стол под ним засветился в нескольких местах, над столешницей появились световые квадраты и прямоугольники. Ульвер Сейк подошла поближе, чтобы лучше разглядеть яркие картинки.

– А я про него не знала, – сказала она и провела пальцем в черной перчатке по поверхности стола.

Прямоугольники и квадраты сменились, стол что-то зачирикал. Чурт Лайн укоризненно шикнул на Ульвер и отвел ее руку, а его аура полыхнула белым. Девушка возмущенно уставилась на автономника, взглянула на палец, испачканный серой пылью, и вытерла его о корпус дрона.

Чурт Лайн мог бы затянуть эту часть корпуса полем, на котором никакая пыль не удержалась бы, но сейчас невозмутимо продолжал парить над столиком, управляя быстро меняющимися табло. Ульвер раздосадованно скрестила руки в черных перчатках.

Световые табло возникали одно за другим, непрерывно сменяя друг друга; по ним скользили цифры и символы. Затем все исчезло.

– Отлично. – Дрон выдвинул из корпуса небесно-голубое манипуляторное поле, ухватил им литой металлический стул и придвинул его под колени Ульвер так резко, что ей пришлось плюхнуться на сиденье.

– Эй! – Ульвер, расправив кринолин, негодующе воззрилась на дрона.

Тот по-прежнему невозмутимо произнес:

– Что ж, приступим.

Неожиданно над столом возник квадрат коричневого дымчатого стекла. Ульвер попыталась отыскать в нем свое отражение.

– Ты готова? – спросил дрон.

– Угу, – протянула она.

– Ульвер, дитя мое… – начал дрон серьезным, веками отработанным тоном, потом повернулся в воздухе и оказался прямо перед девушкой.

– Ну что? – спросила та, закатив глаза.

– Ульвер, я понимаю, что ты…

– Да, я выпила, но соображаю хорошо.

– Верю. И все же я должен убедиться, что ты осознанно принимаешь это решение. То, что я сейчас покажу, изменит всю твою жизнь.

Ульвер, вздохнув, оперлась о стол локтем, затянутым в длинную перчатку, обхватила ладонью подбородок и процедила:

– Самонадеянные юнцы часто обещают мне нечто подобное, но всякий раз это оказывается либо разочарованием, либо шуткой дурного толка.

– Это не тот случай. Пойми, Особые Обстоятельства заинтересуются тобой просто потому, что ты это увидишь. Так что тебя не оставят в покое, даже если не примут в Контакт или ты передумаешь туда поступать. Вполне возможно, что из-за того, что́ ты сейчас увидишь, за тобой будут наблюдать всю жизнь. Да, я чересчур драматизирую, но, как бы то ни было, мне очень хочется, чтобы, прежде чем в это ввязаться, ты в полной мере уяснила все возможные последствия.

– Ага, мне тоже. – Она зевнула. – Давай начнем.

– Ты поняла, что я тебе сказал?

– Да поняла я, поняла! – воскликнула она, всплеснув руками. – Давай уже.

– И еще одно…

– Ну что еще?! – застонала она.

– Ты согласишься отправиться в далекое путешествие под видом другого человека и… вероятно, оказать посильную помощь в похищении гражданина Культуры?

– Чего-о? – Она сморщила нос и смешливо фыркнула.

– Значит, нет, – сказал дрон. – Я предполагал, что ты не согласишься, но должен был спросить. Что ж, в таком случае я приступаю к показу, – с облегчением произнес он.

Ульвер оперлась на столешницу руками в перчатках, опустила на них подбородок и посмотрела на дрона несколько протрезвевшим взглядом:

– Чурт, а в чем вообще дело?

– Увидишь, – ответил дрон, отлетев от экрана. – Готова?

– Еще немного – и усну.

– Отлично. Внимание!

– Есть, командир, – сказала она, прищурившись.

– Смотри!

Она откинулась в кресле, сложив руки.

На экране возникли слова:

– А что означает нонарный?

– Девятеричный. Обычный марейн. Ты же его в детском саду учила! Сетка три на три.

– А-а.

Текст прокручивался дальше:

– А можно убрать эти строчки с символами? – попросила Ульвер. – Они ведь мне ничего ценного не сообщают.