Онлайн чтение книги Гангутцы
Глава шестая. Гангут строится

Принимать батарею на Утином мысу командир базы поручил капитану третьего ранга Барсукову. Барсукова только что назначили в ханковский штаб. Это был осанистый, лет сорока человек с умным, самоуверенным лицом, с проседью на висках. Говорили, что работник он знающий, но педант, любит, чтобы подчиненные перед ним ходили по струнке, и если ему не потрафить — может распечь.

Барсуков шел на Утиный мыс пешком, невольно знакомясь с хозяйством артиллеристов: свинарник, молочнотоварная ферма, огороды… Дощечка в лесу «Дальше не ходить, стреляю без предупреждения!» заставила было остановиться. Сообразив, что никто в него стрелять не будет, Барсуков бросил быстрый взгляд на связного матроса и подумал о Гранине, который не счел нужным выслать за ним мотоцикл: «Удельный князь!»

Барсуков осмотрел батарею, но ни к чему придраться не смог. Он знал корабельную артиллерию, бывал и на фортах, но в береговой артиллерии разбирался слабо, иначе заметил бы то, что тревожило и самого Гранина: слишком близко друг к другу поставлены орудия, орудийные дворики построены по старинке, в бою с морским противником и при бомбежке — защита небольшая: зимняя война показала, что при нынешнем оружии все надо делать по-другому; до Ханко дошла уже весть, что генерал Кабанов на островах Моонзунда строит батареи по-новому, с учетом финского опыта; на Бьерке, говорят, летал после войны Сергей Иванович Кабанов — изучать финские батареи и результат нашего по ним огня с моря; все это Гранин хотел бы услышать от Барсукова как упрек, получить нагоняй и дополнительный срок для доделок сверх проекта. Но Барсукова заботило, чтобы все соответствовало именно проекту, скорей бы доложить о вводе в строй первой батареи. Несовершенств он не отметил, прощался сухо, но мирно, и Пивоваров даже шепнул Гранину:

— Заправь свою «блоху»… Неудобно!..

Тут, как на грех, в лесу замычала корова. Где-то откликнулась другая.

— Черт знает что! — вскипел Гранин. — Сколько раз начхозу твердил: «Не гоняй коров мимо батареи».

— Ну и колхоз вы у себя развели, товарищ Гранин… — упрекнул Барсуков. — На боевую подготовку, вероятно, не остается времени… Доите коров?

— Командующий флотом и командир базы разрешили нам создать подсобное хозяйство. Мы скоро возьмем семьи к себе.

— А вы меньше думайте о житейских удобствах и больше о возможном противнике.

— Об этом мы не забываем. Хорошо, к слову пришлось: разрешите с Ханхольма лес срубить — расчистить сектор обстрела? — Гранин показал на пустынный, заросший лесом остров перед Утиным мысом.

— Обстрелу лес не мешает, — определил Барсуков. — Просто вам нужен лес для очередного свинарника.

— Нужен, — сразу признался Гранин. — Но не для свинарника, а для дзотов.

— К чему вам дзоты?

— Противодесантная оборона. — Гранин пожал плечами, не понимая, как это летом сорокового года можно недооценивать десантную угрозу. — Минувшая война научила. Да и опыт того, что сейчас творится на Западе, подсказывает нам: жди нападения не только с моря, но и с флангов, с тыла…

— Ваше дело — оборона базы с моря. Решение сухопутных задач предоставьте армейцам.

«Узко мыслишь, товарищ Барчуков! — подумал Гранин и неожиданно для Барсукова рассмеялся. — Барсуков! А ведь действительно по-барски рассуждает…»

— С таким делением я никак не согласен, — вслух возразил Гранин. Он посмотрел на Пивоварова и вспомнил: — Нам и пушки в случае нападения на нас, может, придется повернуть. На обратную директрису…

— В вас говорят пережитки партизанщины, товарищ капитан береговой службы. — Барсуков, когда сердился, говорил подчеркнуто спокойно. — Здесь все-таки военно-морская база, а не диверсионный отряд…

— Мой диверсионный отряд не опозорил флота! — От обиды в голосе Гранина появилась хрипотца. — Если будет снова война — пригодится опыт отряда.

— Массированный налет авиации и залп линкора значат больше всех ваших рейдов…

На этом они расстались.

А за обедом в кают-компании штаба Барсуков рассказывал:

— Был я сегодня на позициях у Гранина. Совсем испортился человек. Устроил там не флотскую часть, а колхоз какой-то. Огороды разводит. С поросятами возится. Матросы шарят по городским подвалам…

— Шарят? — удивился майор Кобец, новый на полуострове человек, назначенный начальником артиллерии. Он давно знал Гранина.

— Они по приказу командира, — спокойно объяснил Расскин, — собрали на гранитном заводе и в подвалах семь тонн цемента.

— Не понимаю, к чему такое побирушество. — Барсуков поджал губы. — Имеется утвержденный план строительства, и ни к чему вся эта самодеятельность…

Расскин даже перестал есть.

— А маннергеймовцы, когда разрушали базу, так и думали: найдется же у русских один-другой бюрократ, которому лень будет перестроиться на ходу…

Барсуков побледнел.

— На семи тоннах цемента форт не построишь. Это примитив. Надо не кустарничать, а строить неприступный Гибралтар.

— Не порть мне аппетит, Игорь Петрович, — прогудел майор Кобец. — Меня тошнит от громких слов. Чем плохо — Гангут?

— Игорь Петрович сказал это для красного словца, — усмехнулся Расскин. — Мы будем строить Гангут. Красный Гангут. Игорь Петрович, вы когда-нибудь бывали в Гибралтаре?

— Не бывал, товарищ комиссар.

— Мне приходилось бывать в Гибралтаре. Я видел также Аден, Сингапур. Солидные сооружения, что и говорить. Но Кронштадт покрепче. Люди у нас другие… Цемент нам уже привезли и еще привезут. Технику мы поставим наилучшую. Но все-таки самый крепкий наш цемент — это кровная заинтересованность во всем нашего солдата и матроса. Если хотите, та самая самодеятельность, к которой вы так снисходительно относитесь!..

— Это верно, товарищ бригадный комиссар, — тихо сказал вдруг майор Кобец. — Только строим мы еще по старинке. Мой прежний начальник по Ижоре Сергей Иванович Кабанов, когда надо было создавать железнодорожные ветки для наших бронетранспортеров, — это же силища какая, линкоры на колесах, — Кабанов нам твердил: что в мирное время построишь, то в войну и пожнешь, не жалейте сил и души на строительство. Он теперь опротестовал старые проекты по Эзелю и Даго, не постеснялся наркому сказать, что финны на Бьерке умнее нас строили. Нарком поддержал…

— Кабанова я знаю, — сказал Расскин, задумываясь. — Он провожал нас сюда с аэродрома в Палдиски. А мы можем что-либо исправить в проектах, товарищ майор?

— Большой калибр на Руссарэ обязательно надо по-новому строить. А вот с утвержденными проектами разберусь и попробую доложить начальству. Времени на это много надо, успеем ли…

— Да, времени у нас в обрез. Очень мало, — сказал Расскин. — Надо бы еще года два…

— Я это и имею в виду, — сказал Барсуков. — Надо строить капитально, а не кустарно.

— А если война? Если вдруг, внезапно, начнется война?.. Знаете, как майор Губин за пять дней оседлал границу, слышали об этом? Он лучше других чувствует постоянного противника. В день выгрузки с парохода вывел весь отряд на рубеж, скрытно, костры и кухни запретил разжигать, кормил людей сухим пайком и тут же вступил в контакт с финской комиссией. На второй день прошел с финнами по сухопутью, уточнил границу, ни одного метра не простил, даже там, где они уже дзоты наставили; на третий день — протокол подписал и договорился с финским майором прорезать по перешейку просеку. Двести пятьдесят человек с пилами выставили финны, полтораста — Губин. Финский майор — в амбицию, очень мало. Губин успокоил: хоть вы и знаменитые лесорубы — мы не отстанем. Где он раздобыл бензомоторные пилы — не знаю, но когда его ребята затарахтели моторчиками — финны заняли оборону. Действительно похоже на пулеметную атаку. Губин послал на ту сторону своего переводчика Андреева — извиниться, что не предупредил. Словом, на четвертый день совместными усилиями сопредельных держав перешеек от залива до залива был расчищен. На пятый — поставили столбы, шлагбаумы и наблюдательные вышки. На шестой — Степан Зинишин, знаете, этот маленький лейтенант, начальник заставы в Лаппвике, уже получал у шлагбаума для нас молоко и мясо. А в два часа ночи его застава задержала первого лазутчика, проникшего через просеку прямиком к пограничному секрету… Вот, друзья, у кого нам стоит поучиться мобильности…

* * *

Еще недавно Расскин отправлял горстку людей в десант на враждебный, полный тайных угроз полуостров. А сейчас он стоял в зале: моряки, пограничники, пехотинцы, артиллеристы, саперы — тьма людей!

Каждый день вносил в жизнь Ханко что-либо новое. Как всегда на вновь обживаемой земле, все было открытием: первый лоцман, первый магазин, прачечная, хлебозавод, первая почта на рейсовом пароходе. Сегодня впервые собрался объединенный партийный актив.

На рейде стояли неразгруженные корабли. Семафором оттуда вызвали командиров и политруков вновь прибывших батарей. Политрук батареи с транспорта «Казахстан» догадался захватить пачку газет недели за две. На них жадно набросились, читали группами, вслух. Расскин подумал: «Надо поторопить Кронштадт, настоять, послать, наконец, специального человека за печатной машиной для ежедневной газеты».

Перед ним лежали листки с планом доклада. Фашисты рядом. Гитлер уже в Норвегии, Таннер призывает финнов к реваншу. Пока что финские фашисты печатают тоннами антисоветскую литературу и громят организации друзей Советского Союза. Народу в этих организациях состоит вдвое больше, чем в таннеровских. Финские фашисты тайно отправили в Германию десять тысяч шюцкоровцев для формирования эсэсовских батальонов. Вербовкой этой будущей антисоветской армии занимается специальная организация под вывеской «Инженерная агентура Ратае». Финская разведка ищет щели, чтобы проникнуть на Ханко. Именно в местах, где можно предположить батарею или стоянку кораблей, все чаще застревают «занесенные штормом» в безветренную погоду прогулочные яхты финнов и шведов. Советское государство делает все, чтобы предотвратить войну и укрепить оборону против фашизма. Гангуту, как вахтенному на корабле, приказано смотреть вперед!..

Расскин заговорил о первых пушках, поставленных на гранит Ханко.

— Я поддерживаю строительную активность батарейцев капитана Гранина, — говорил Расскин. — Их опыт полезен и тем товарищам, которые сейчас ждут разгрузки транспортов. Нельзя лишней минуты задерживать флот на рейде. Сейчас это наш фронт. Пусть поймут это коммунисты и в порту и во вновь прибывших частях. Но и к коммунисту Гранину мы вправе предъявить новые серьезные требования. — Расскин глянул на Гранина, который о чем-то шептался с комиссаром дивизиона Данилиным. — Сегодня я должен поругать и товарища Гранина и товарища Данилина, крепко поругать. Товарищ Данилин, правда, недавно прибыл на Ханко. Но это не снимает с него ответственности за дивизион. Я уверен, что Данилин знает одну серьезную слабость своего старого соратника по службе и по фронту и обязан товарищеской критикой вовремя ему помочь. А недостаток этот — работа рывками, взлеты и спады. Нельзя работать лихорадочно, только «по вдохновению». Вдохновение большевика никогда не гаснет. Ведь оно питается таким вечным огнем, как идея коммунизма. Мы коммунисты, и наша партия все время учит нас не останавливаться на месте, проверять себя и друг друга критикой и самокритикой…

Гранин на своем месте оцепенел. Он только что шептал Данилину: «Первыми стреляли с форта Первомайского в финскую войну. Первыми поставили пушки на Ханко. Первыми выйдем и на учениях». И вдруг — словно ушат воды на голову. Все его заслуги Расскин свел если не к нулю, то, как сгоряча подумал обиженный Гранин, к единице.

Во время перерыва Гранин посмеивался над портовиками, уверяя, что у начхоза дивизиона хозяйство богаче, чем в порту. Но на душе кошки скребли. Когда Данилин тихо сказал ему, что надо выступить и прямо признать, что прав комиссар, он проворчал:

— Подумаю. Бить себя в грудь не намерен…

Первым после перерыва взял слово Репнин. Начало его речи у многих вызвало улыбки: оседлал, мол, историк любимого конька.

— Мы часто рассуждаем о лучших традициях прошлого, — волнуясь, говорил Репнин. — Не буду сейчас перечислять эти традиции. Главная из них — мужественный характер и исконный героизм русского солдата. Тому пример — Гангут, Севастополь, Синоп, Чесма, оборона Петропавловска, а особенно героическая борьба нашей славной Красной Армии против четырнадцати держав Антанты. Но в нашем положении, по-моему, важно учитывать и хорошее и плохое, что было в истории. Как говорят, на ошибках учимся. О храброй обороне фортов Гангута знают все. А вот история сдачи крепости Бомарзунд на Аландских островах не каждому знакома. Когда мы разминировали в городе дома, нам попался под руку номер журнала «Русская старина» за тысяча восемьсот девяносто третий год. В нем есть письмо рядового солдата Ивана Загородникова о причинах падения Бомарзунда. Солдат лучше своих ученых современников объяснил, что случилось в Бомарзунде. Гарнизон готов был драться до конца. Но царские офицеры понадеялись только на стены форта, думали за ними отсидеться и дали возможность врагу беспрепятственно высадиться. Поучительный это для нас пример? Конечно, поучительный. Мы никого не допустим на полуостров — это ясно. Но, по-моему, товарищи, есть в нашей среде люди, которые слишком много рассчитывают на каменные стены будущего форта и недооценивают простую саперную лопатку…

В зале рассмеялись: «Ишь, как завернул на свое!» Расскин слушал Репнина, думая: «Сколько в нем жизни! Какой из него вышел бы хороший политработник!» Предлагал ему Расскин перейти на политическую работу — не хочет. «Или, говорит, доучиваться в университете, или с моими саперами останусь». «Надо его использовать в Доме партийной пропаганды как лектора-историка. Ведь он все раскапывает старые материалы о Ханко, а сознаться не хочет, что готовит дипломную работу».

— Дело не в том, что я сапер, — продолжал Репнин. — Как раз я смотрю не с ведомственной колокольни, а выступаю против ограниченности. Сухопутная оборона, активная оборона нашей базы — удел не только армейцев, но и моряков. Я хочу задать флотским товарищам вопрос. Это не только мой вопрос. Сегодня меня об этом спросили рядовые бойцы-комсомольцы из моего взвода. Приходит боец и удивляется: почему в парке на берегу залива срывают блиндажи? Разве опасности миновали, кругом тишь да гладь?

Зал зашумел.

— Могу дать справку товарищу Репнину, — с места произнес Барсуков. — Срыть блиндажи приказал я. Блиндажи в центре города безобразят местность.

— Нет, уж простите, товарищ Барсуков! — воскликнул Репнин. — Для меня блиндажи — украшение местности.

— На то мы и военные люди! — крикнули в зале.

— У нас тут не парк культуры и отдыха!..

— Тише, товарищи, спокойнее, — поднялся Расскин. — Вы кончили, товарищ Репнин?

— Я хотел бы, чтобы коммунист Барсуков более серьезно нам ответил, — сказал Репнин, возвращаясь на свое место.

— Может быть, выступите, товарищ Барсуков?

— Пожалуйста! — Барсуков уверенно вышел на трибуну. — Лейтенант Репнин примитивно рассуждает о целях военно-морской базы. На все свое место. Где нужны блиндажи — там будут блиндажи. Где нужны пушки — там будут пушки. Копай-города в центре базы мы устраивать не можем. Репнин — энтузиаст саперной лопатки. Хвалю. Но саперы не главное звено нашей базы.

Барсуков обвел спокойным взглядом притихший зал.

— Не будем уходить от главной цели сегодняшнего собрания: роль коммунистов в боевой подготовке. Я пользуюсь случаем, чтобы поговорить о товарище Гранине. Бригадный комиссар уже отмечал его успехи и критиковал его недостатки. Буду говорить о недостатках. Гранин увлекается посторонними делами. Поймал свинью и возится с нею. Но артиллерийский дивизион не ферма. Понимаете вы это, товарищ Гранин?..

«Погоди, погоди, сейчас я тебе отвечу», — думал Гранин. Когда ему дали слово, он вышел на трибуну, вытер бритую голову большим платком, покосился на комиссара, на Барсукова и начал, смешливо щурясь:

— Что касается свиньи, есть такой грех: забрела ко мне из лесу супоросая свинья… Ну, я ее и пригрел. Она же бесхозная. Ее кормить надо… Доложил Губину на границу: плохо, мол, охраняете наши рубежи, раз из Финляндии беспрепятственно переправляются всякие свиньи…

Почуяв в зале оживление, Гранин разошелся:

— Не возвращать же мне ее в самом деле на ту сторону… Там и своих свиней хватает… Губин требует — верни на заставу. А я ему только поросеночка обещал…

— Ближе к делу! — крикнул кто-то из зала.

— Вы ответьте по существу! — подхватил Барсуков.

— С критикой я согласен. Бригадный комиссар, — он подчеркнул это, как бы желая сказать: «Не с Барсуковым согласен, а с бригадным комиссаром», — бригадный комиссар правильно ругает нас, что боевой подготовкой мы плохо занимаемся. Данилин тоже указывал мне на это. Так что сам я виноват. Исправлю. Немедленно исправлю. Но строительные работы тоже нельзя сбрасывать со счетов. Это должно быть частью боевой подготовки. То, что мы сохранили государству миллионы, — это одно. А вот то, что мы научились все сами делать, для нашей боеспособности без толку не прошло. Могу привести такой факт: первую батарею строили двадцать дней, вторую — три дня. А условия на второй были тяжелее, чем на первой… А насчет подсобного хозяйства, — вернулся Гранин к прежнему, — так, знаете, товарищи: военный человек не может быть кукушкой без гнезда. Нам тут не на чемоданах сидеть. У нас семьи, командование разрешает их сюда взять. Приедут семьи — сами их прокормим, чтобы они для базы не были обузой.

Гранин сел на свое место, довольный собой. Сосед сзади шепнул:

— Крепко, Борис Митрофанович, крепко.

Меньше всего Гранин ждал критики от своего старого друга. Но первые же слова Кобеца бросили Гранина в жар.

— Красно говорил здесь Борис Митрофанович. А все же я ему, как старому другу, скажу: почил на лаврах. Первая батарея… Первый залп… Это все великолепно. А вот был ты хоть раз у армейцев? Договорился с ними о корректировке стрельбы по сухопутным целям? Или ты забыл, как пришлось под Выборгом помогать армейской артиллерии?.. А может быть, не помнишь, как нам армейская артиллерия помогала стрелять по финским катерам?.. А может быть, тебе не по чину учиться у пехоты?.. И у противника есть чему поучиться. Сейчас не место и не время об этом говорить, решать будет высшее командование, но, кроме блиндажей и окопов, возможно, посолидней защиту придется строить…

Расскин вспомнил, как этот суховатый на вид майор через несколько дней после приезда на Ханко пришел в политотдел, встревоженный тем, что некоторые из работников штаба делят полуостров на «зоны влияния»: суша — пехоте, морякам — море. А он доказывал, что такого деления быть не должно: оно вредно, чуждо для нас и опрокинуто опытом зимней войны.

— Тут собрались коммунисты из разных частей, — продолжал Кобец. — Порою говорят: представители различных держав. Но это глупости. Мы одна держава. Прав товарищ Репнин: советский гарнизон — единая семья. Это ведь замечательное дело, товарищи, что к Репнину пришел комсомолец и спросил: почему сносят блиндажи? Рядовому бойцу дороги наши общие интересы. Рядовой боец чувствует остроту международной обстановки! И это нам дорого. И саперная лопатка и дальнобойная пушка — все для нас важно. А самое главное — люди. И надо, чтобы мы не воротили нос от критики, а покрепче ругали друг друга. Я тоже считаю, что копай-городом не надо пренебрегать. И крепость нужна, товарищи, и блиндажи!

«Сила! — думал Расскин, оглядывая зал. — Рождается партийный коллектив базы. А это сила, которая преодолеет все препятствия».