Онлайн чтение книги Викинг. Бог возмездия God of Vengeance
Глава 5

Сигурд бежал на юг между деревьями. Его шерстяной плащ, отделанный кожей, ломал хрупкие ветки, сердце, казалось, вот-вот разорвется в груди, мышцы горели огнем, – но он не собирался сбрасывать плащ, который уже однажды спас ему жизнь и мог оказаться полезным снова, если кто-то из людей конунга Горма его догонит. Они и без того слишком многое у него отняли, и Сигурд не собирался отдавать что-то еще.

Он выбрался на старую тропу и побежал медленнее, потом остановился, согнулся пополам и принялся вдыхать сухой воздух в горящие огнем легкие, одновременно прислушиваясь к звукам бойни. На несколько мгновений Сигурд перестал дышать, и ему показалось, что он слышит приглушенный грохот оружия, ударяющего в щиты, и ликующие крики врага. Он мысленно представил, что конунг, нарушивший свою клятву, стоит над растерзанным, окровавленным телом его отца, как его люди снимают с Сорли кольчугу и забирают оружие, обесчестив самым страшным образом.

Все погибли, всех убили.

Неожиданно внутри у него все сжалось; горячая кислая жидкость полилась изо рта на землю. Перед мысленным взором возник смеющийся Сорли, улыбка озарила его красивое лицо, и он сказал: «В сагах про это не рассказывают, верно, братишка?».

Сигурд выпрямился, провел рукой по губам, затем снял с пояса ножны и засунул туда окровавленный Серп Тролля. Он понимал, что бежать будет легче, если держать его в руке, и ногой за ножны не зацепишься. А потом подумал про мать и Руну, и сердце застыло у него в груди. Сигурд повернулся и оглянулся назад, туда, откуда пришел. Он пока не видел людей конунга, но не сомневался, что они обязательно придут. Горм знал, что в Скуденесхавне осталось совсем мало воинов, и он заявится, чтобы заняться грабежом.

И Сигурд побежал. Он говорил себе, что даже если сердце разорвется у него в груди, он не остановится, пока не предупредит своих и не проследит, чтобы они подготовились к схватке, потому что прятаться уже не имело никакого смысла.

«Мы все утонем в крови, – думал он, – только не моя мать и Руна. Они сумеют спастись. Они будут в безопасности».

Но когда до деревни оставалась миля, Сигурд понял, что опоздал.

В небо, затянутое тяжелыми тучами, поднимался черный дым, и он догадался, что горит соломенная крыша или обмазанные смолой бревна, хотя самого огня не видел за холмами с северной стороны Скуденесхавна. Неожиданно Сигурд вздрогнул, услышав бррррак , и, оглянувшись, увидел, что по высокой траве пронеслась куропатка, которая мчалась, скорее, в его сторону, чем от него, – так близко, что он мог пронзить ее черно-синее брюшко копьем, когда она поднялась в воздух. И тут он увидел, что испугало птицу больше чем задыхающийся, перепачканный кровью человек. На него смотрела гадюка – голова поднята, раздвоенный язык мечется, гладкое серое тело свернуто кольцами, точно веревка на пристани. Холодные, лишенные век глаза казались бронзовыми, и Сигурд окаменел от исходившей от нее угрозы.

«Змея гораздо опаснее воина», – подумал он.

Куропатка это знала – и обратилась в бегство так же, как Сигурд бежал от конунга-клятвопреступника. Эта мысль наполнила его стыдом, когда он повернулся и помчался в сторону горящей деревни.

Зрелище, представшее его глазам, было в каком-то смысле страшнее того, от чего он убежал, однако Сигурд продолжал смотреть на жуткую картину, впитывал ее, несмотря на то, что его снова затошнило; но он сумел выдавить из себя только несколько капель слюны, потому что уже опустошил желудок раньше.

Они подожгли только кузницу, которая вспыхнула, словно погребальный костер, и огонь перекинулся на соседние дома; дом Асгота – видимо, потому что они боялись его хозяина; и жилище Харальда, «Дубовый шлем», – однако бревна всего лишь почернели, потому что были мокрыми; западное крыло загорелось, но слабо, от крыши поднимался пар и желтый дым.

Мертвые тела лежали там, где людей настигла смерть; на лицах застыло удивление, как будто даже сейчас они не понимали или не хотели принять то, что у них отняли жизнь. Кое-кто из мужчин пытался оказать сопротивление, судя по тому, что их тела покрывали раны; некоторые, похоже, проявили настоящее мужество и отвагу, потому что тут и там виднелась кровь, кое-где даже лужи на мокрой от дождя земле. Скорее всего, это была кровь тех, кто принес в Скуденесхавн смерть.

Дым над домом Асгота пах сушеными травами и специями и еще какими-то, не имеющими имени вещами, которые годи использовал для своих ритуалов. Как обычно бывает с дымом, он следовал за Сигурдом, жаля глаза и горло, извиваясь между домами убитых жителей деревни. Женщины лежали на земле с задранными юбками, обнаженными белыми ногами и окровавленными интимными местами. Их лица были самыми страшными из-за того, что им пришлось вынести перед тем, как завоеватели перерезали им горло, и, глядя на них, Сигурд даже мысленно боялся произнести имя сестры.

И тут он заметил, как одно из тел зашевелилось. Мужчина лежал на земле, упираясь подбородком в грудь, белые волосы скрывали его лицо, но Сигурд узнал в нем Солмунда, шкипера с «Олененка». Старик медленно поднял голову, и в этот момент Сигурд увидел на его груди рану, похожую на дружескую улыбку.

– Сигурд. Мальчик… – Голос старика был подобен порыву воздуха, вырывающегося из брюха рыбы, располосованного ножом, но в глазах еще теплилась жизнь. Сигурд присел на корточки рядом, радуясь возможности отложить на время новые страшные открытия. – Они пришли с востока, – сказал Солмунд, глядя на брошь Харальда на ремне Сигурда. – Налетели со стороны Букна, точно поганые блохи; мы даже не успели заметить, как они к нам подобрались. Видимо, сукины дети несколько дней стояли там лагерем.

Он поморщился от боли в груди, но, казалось, старался не смотреть на рану.

– Кто? – спросил Сигурд, хотя уже знал ответ.

– Рандвер, кто же еще? – выдохнул Солмунд. – Он и его ублюдки. – Старый шкипер широко раскрыл глаза, но не от боли, в них появилась надежда. – Твой отец… наш ярл здесь?

Сигурд хотел было соврать, но что-то подсказало ему, что в теле Солмунда осталось еще достаточно жизни, чтобы лгать ему. Кроме того, старик видел брошь на ремне Сигурда, и сам все понял.

– Мой отец мертв, – сказал он. – И брат, и все, кто ушел в Авальдснес. Они нас ждали, Бифлинди и его хускерлы.

– Значит, конунг не собирался награждать нас серебром, – с трудом проговорил Солмунд, горько улыбнувшись, и Сигурд покачал головой.

– Только оружие, – пробормотал он, убрав с лица пропитанные потом волосы.

– Похоже, ты дал им понять, что думаешь по этому поводу, парень, – сказал Солмунд.

Сигурд провел ладонью по лицу, посмотрел на руку и увидел, что она испачкана кровью и потом.

– Я сбежал, – признался он, чувствуя, что стыд, точно тяжелый булыжник, тянет его вниз.

– Твоя сестра будет рада, – проговорил старый шкипер.

– Моя сестра?

– Они забрали ее. И детей. Тех, кого не убили. Руна была среди них. Другие убежали – может, до сих пор продолжают прятаться, но они вернутся, когда поймут, что им ничего не будет угрожать. Руна не побежала.

– А моя мать? – спросил Сигурд.

– Не могу сказать, – покачав головой, ответил Солмунд. – Наверное, я потерял сознание на какое-то время, когда меня ранили. Но дерьмовцу, который это сделал, будет теперь не просто справляться с рогом для меда. – Он ухмыльнулся впервые за время разговора, и Сигурд сообразил, что старик что-то держит в костлявом кулаке. Солмунд раскрыл ладонь, и Сигурд увидел три отрубленных пальца цвета сырого хлеба. – Отхватил скрамасаксом перед тем, как он меня порезал. Теперь ему придется вытирать задницу рукой, которой он ест. – Неожиданно улыбка на его лице погасла. – Парни умерли как герои?

Сигурд посмотрел старому шкиперу в глаза, потом кивком показал на длинную рану у него на груди.

– Ты скоро с ними встретишься?

Солмунд взглянул на разорванную плоть и белую кость, видневшуюся в глубине.

– Нет, если ты сможешь меня зашить, пока у меня еще осталась кровь, – сказал он.

Сигурд кивнул.

– Пойду, поищу иголку.

Он выпрямился и увидел перевернутую детскую колыбель, валявшуюся на дороге между двумя загонами для скота. Свиньи исчезли – их забрали захватчики, чтобы отогнать в Хиндеру. Ребенка Сигурд нигде не видел, хотя не посмотрел в свинарнике, потому что мысленно уже представил его печальную участь.

Он подошел к восточному крылу отцовского дома, все еще сырому, чтобы разгореться по-настоящему, и слабой рукой, какой не помнил за всю свою жизнь, толкнул дверь. Внутри было заметно темнее, чем на улице, где вступил в свои права летний вечер, и Сигурд довольно долго стоял, не шевелясь, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Здесь тоже повсюду лежали тела жителей деревни, рабов его родителей и даже гончих Харальда Вара и Вогга. Запах смерти, крови, мочи и выпущенных внутренностей мешался с дымом очага и резкой вонью тлеющей соломы на крыше. За гобеленами, отделявшими комнаты его родителей от зала, Сигурд нашел мать.

Гримхильду не изнасиловали – по крайней мере, Сигурд не обнаружил никаких следов в тусклом, наполненном сажей свете двух масляных ламп, продолжавших гореть, как будто это был самый обычный вечер. Но он понял, что она сражалась, когда увидел скрамасакс, глубоко вошедший в ее грудь, и узнал ручку в форме оленьих рогов, знакомую, как рука матери, – подарок отца.

Сигурд знал, что Гримхильда умела обращаться с скрамасаксом, и не сомневался, что она сражалась, точно волчица; его не удивило бы, если б ему сказали, что один из людей Рандвера вернулся домой, лишившись своего мужского достоинства, оскопленный и дико визжащий от боли. Или и того хуже.

Он опустился рядом с матерью на колени и закрыл уставившиеся в потолок глаза. Потом дрожащей рукой убрал со лба рассыпавшееся золото волос и поцеловал холодную, словно камень, кожу. Левую руку ей практически отрубили ниже локтя – видимо, когда она подняла ее, чтобы защититься от меча или скрамасакса. Сигурду стало стыдно, что он смотрит на мать в таком состоянии, с изуродованной плотью и торчащей белой костью, поэтому юноша оторвал кусок ткани от подола юбки, забинтовал рану, и теперь рука выглядела целой.

Потом Сигурд наклонился и прошептал ей на ухо, что ему очень жаль, и он отдал бы все за шанс сразиться за нее.

– Мне следовало тебя защитить, мама, – сказал он, как будто ее дух мог услышать слова, произнесенные на ухо, хотя тело умерло и уже остыло.

Стерев слезы и чужую кровь с лица, Сигурд ухватился за рукоять в форме оленьих рогов, пробормотал молитву, обращенную к Тору, чтобы тот дал ему смелости, сделал глубокий вдох и вытащил клинок из тела матери. Тот вышел легко, и, когда Сигурд увидел блестевший от крови нож, он задохнулся и несколько мгновений не мог дышать – так крючок запутывается в водорослях, и его становится невозможно вытащить.

Вдоль лезвия он увидел зазубрины, которых раньше не было, – четыре, толщиной с ноготь. Эти отметины могли быть рунами, рассказывающими о мужестве Гримхильды во время ее последней схватки с врагом, и Сигурд вдруг почувствовал, что сердце готово разорваться у него в груди от наполнившей его гордости, приправленной горечью. И тут он увидел крошечный предмет, который заметил по чистому везению, – гораздо более ценный, чем сундук, наполненный серебром. Сигурд прихватил его между большим и указательным пальцами, потом вытер рукавом рубахи и обнаружил, что шерсть под кровью имеет густой зеленый цвет, точно лист падуба.

Нижнее платье его матери было из некрашеного льна, а передник – из голубого. Сигурд понял, что зеленый обрывок ткани не с одежды Гримхильды, и, мысленно представив схватку, увидел, как ее клинок цепляется за зеленую рубаху напавшего врага, когда она вытаскивает его из хлюпающей плоти болвана, недооценившего способности жены ярла с длинным ножом в руке.

– Я убью тех, кто это сделал, – сказал Сигурд, обращаясь скорее к матери, чем к богам. – И пусть я никогда не попаду в Вальхаллу, если нарушу свое обещание.

Он подумал про Одина, дав ему время услышать и оценить эти слова, потом нашел коробку для рукоделия, принадлежавшую Гримхильде, достал тонкую костяную иглу и нитки из конского волоса и вышел наружу, с жадностью вдыхая пропитанный дымом воздух, который показался ему сладким, точно мед, после вони, царившей в зале его отца.

Сигурд вскипятил воду и промыл рану Солмунда. Он бы напоил его медом или элем, но люди ярла Рандвера выпили все, что смогли найти.

– Убивать детей – тяжелая работа, от нее, знаешь, какая жажда нападает? – Солмунд с трудом сплюнул на землю, ухмыльнулся и вытерпел боль, бормоча проклятья и сжимая зубы, пока Сигурд сшивал разрезанную плоть. – Слепая женщина с одной рукой и зубом на меня сделала бы это аккуратнее, – заявил шкипер, глядя на результат трудов Сигурда; его лицо заливал пот, глаза казались двумя черными точками.

– В следующий раз сам будешь себя зашивать, старик, – ответил Сигурд совершенно серьезно.

– Ха! В следующий раз? Если я увижу урода с лошадиным лицом, который это сотворил, я как следует его отделаю, чтобы не размахивал мечом, если не умеет, а потом приплачу ему, чтобы он довел дело до конца. – Он поморщился. – Я один с тех самых пор, как ты был ребенком, Сигурд, – сказал он. – Ради чего мне жить? Без руля в руках я ничего не стою.

Ярл Рандвер забрал «Олененка», которого Солмунд любил больше меда, серебра и славы.

– Кроме того, меня ждет твой отец, – добавил он.

– Ему придется подождать, старик, – заявил Сигурд. – Мне понадобится человек с твоим умением управлять кораблями.

Солмунд ухмыльнулся в белую бороду и закрыл глаза. Сигурд оставил его отдыхать, у него самого было полно работы.

К тому времени, когда он перенес большинство тел в «Дубовый шлем», в деревню начали возвращаться первые из тех, кому повезло остаться в живых. Они приходили по двое и трое, спотыкаясь и едва переставляя ноги, словно драугры, трупы, выбравшиеся из погребальных курганов, чтобы расхаживать среди живых. Они шли с широко раскрытыми глазами; женщины держались за руки, дети плакали. Некоторые находили своих родных среди убитых жителей деревни; другие обнаруживали, что те, кого они любили, исчезли, точно дым на ветру, и в каком-то смысле это было даже хуже, потому что их ждали невольничьи рынки. Лучше знать, что твоя сестра или сын мертвы, чем понимать, что они остались в живых и страдают где-то под жестоким игом других людей, и ты больше никогда их не увидишь.

Сигурд обрадовался, заметив Рагнхильду, которая перебиралась через камни, направляясь в деревню. Ее распущенные волосы полоскал ветер, и она держала на руках своего светловолосого малыша. Женщина улыбнулась Сигурду сквозь слезы, но, прежде чем он сумел отыскать подходящие слова, сама поняла, что ярл Харальд и Сорли, и все остальные мертвы. Ее охватил ужас, и она прижала маленького Эрика к груди так сильно, что чудом его не задушила.

– Мой Улаф знает, что делать, – сказала она с неколебимой уверенностью, что ее муж обязательно вернется, и Сигурд прикоснулся к резной фигурке одноглазого Одина, висевшей у него на груди, надеясь, что Улафу и его отряду повезет.

Уже совсем стемнело, когда в деревню вернулись последние жители, сжимавшие в руках инструменты, украшения, плащи или лучшие меха; все, что им удалось прихватить перед тем, как они бежали от людей Рандвера. Сигурд насчитал тридцать шесть человек, из них всего восемь мужчин, причем трое были стариками, которые не смотрели Сигурду в глаза, стыдясь того, что они еще дышат, когда столько народа погибло.

Собравшись в круг, прикрывая руками рты или смаргивая слезы, теребя в руках оружие, все слушали Сигурда и Солмунда, которые рассказывали им жуткую историю того, что произошло. Выяснилось, что пятерых девушек и шестерых юношей налетчики увели с собой. Их отправят на невольничьи рынки, если потребуется, под угрозой скрамасаксов.

– Они придут, чтобы убить нас, – сказала женщина, когда Сигурд и Солмунд закончили говорить, и все одновременно посмотрели на юг, в сторону залива и моря с пенными шапками, которые нагнал ветер.

Сигурд покачал головой.

– Они хотят получить эту землю, и они унесли все, что смогли. Но когда Рандвер придет снова, он объявит себя вашим ярлом. Он захочет, чтобы вы ловили рыбу, собирали урожай и разводили свиней.

В этот момент перед его мысленным взором появилась детская колыбель, и он порадовался, что бросил ее в горящий дом Асгота до того, как беженцы вернулись. Может быть, даже к лучшему, что Унна, мать ребенка, тоже была мертва.

– Я видел краем глаза, как Рандвер и его ублюдки пытались поджечь дом твоего отца, – сказал Солмунд, лицо которого было бледным, как седые волосы, кивком показав на дом; огонь в западном крыле не разгорелся, хотя соломенная крыша продолжала тлеть, окрашивая сумерки желтым дымом. – Он хотел заполучить его себе, почему бы и нет… – Солмунд оглядел испуганные лица людей, окружавших его, и покачал головой. – Его люди напились почти до потери сознания, они не должны были убивать столько народа, и Рандверу совсем не понравилось то, что они сотворили.

Слабое утешение для тех, кто остался в живых, но, скорее всего, это было правдой. Вместе с рабами, богатой добычей и тремя кораблями Рандвер получил бы Скуденесхавн, смотрящий на юг через Бокнафьорден. Что же до конунга Горма, он обрел в лице Рандвера сильного союзника вместо врага, что принесет ему больше серебра, чем необходимость хранить взаимную клятву верности, которую они дали друг другу с ярлом Харальдом.

Когда оставшиеся в живых жители Скуденесхавна осознали эту тяжелую истину, они, по крайней мере, перестали оглядываться через плечо и смотреть на тела тех, кому повезло не так, как им. Несколько мальчишек помогли Сигурду перенести последние тела в «Дубовый шлем» и, когда они закончили, около центрального очага лежали трупы тринадцати мужчин, женщин и крошечных детей, а также трех собак. Аслака среди них не было, и это означало, что его, скорее всего, забрали вместе с Руной, чтобы продать на невольничьем рынке; хотя, возможно, у ярла Рандвера появились бы другие планы на девушку, если б он узнал, что она – дочь ярла.

Налетчикам не удалось найти самый маленький сундучок с серебром ярла Харальда. Они выкопали тот, что был спрятан под их с Гримхильдой кроватью, а еще забрали морской рундук Харальда, в котором лежали его самые ценные вещи: скрамасаксы с серебряными и костяными рукоятями, серебряные кольца, молоты Тора и кольца для предплечий, принадлежавшие воинам, убитым им в сражениях. Все это, хотя и не могло сравниться с сундуками Фафнира, наверняка вызвало счастливую улыбку на лице Рандвера.

Но они не нашли нестбаггин из кожи, набитый разными вещицами и монетами из серебра, спрятанный Харальдом на одной из потолочных балок, под которой он спал ночью после возлияний меда или эля. Сигурд ловко сбил его топором, дрожащими руками развязал тесемки и, засунув внутрь руку, нащупал сокровище, принадлежавшее его отцу. Дань и добыча, полученные Харальдом хитростью, мечом или посредством торговли. Даже в медном сиянии масляных ламп Сигурд видел, что слитки и сломанные кольца потемнели, стали серыми или черными, потеряли блеск, забытые, хранимые для тяжелых времен.

Но серебро – это серебро, и Сигурд был богат.

Он попросил принести старые бревна и сухое топливо; все это сложили вокруг мертвых тел и полили маслом из печени трески, хранившимся в тайнике в одном из сараев для лодок рядом с причалом, который не нашли люди Рандвера.

– Любой ярл скорее согласился бы стать кормом для червей, чем смотреть на такой жалкий конец своих людей, – пробормотал седобородый старик по имени Гилфи, глядя на происходящее в свете лампы, висевшей на цепи.

Теперь, когда раны на телах прикрывали куски ткани, Сигурду казалось, будто люди спят после грандиозной пирушки, как бывало множество раз прежде, когда они делили этот очаг, мед и мясо своего ярла и рассказывали друг другу разные истории. Но, когда наступит утро и летнее солнце согреет воздух и разбросанные по фьорду драгоценности, тела этих несчастных будут по-прежнему холодными и безжизненными. Мать Сигурда, которую он положил отдельно от остальных в ее собственную кровать и окружил вещами, которые могли ей понадобиться в загробной жизни, никогда не увидит новый день и лица своего сына.

– Мы подождем день или два, чтобы все высохло, – сказал он Гилфи.

Несмотря на то, что смазанные смолой стены «Дубового шлема» займутся и будут гореть, точно кузнечный горн самого Велунда, сейчас они намокли от дождя и морской воды, которую по приказу Улафа жители деревни носили в ведрах и выливали на стены, на случай если Рандвер заявится ночью и захочет сжечь жилище ярла Харальда.

– Да уж, эти люди уже никуда отсюда не уйдут, – согласился с ним Гилфи, пнув ногой крысу, которая, не обращая на людей внимания, пыталась отгрызть белый палец у трупа одной из женщин. – А когда он загорится, огонь так высоко поднимется к небу, что обожжет пятки Одина.

Никто не стал спорить с планом Сигурда сжечь дом вместе с телами погибших односельчан.

– Пусть ярл Рандвер увидит дым из Хиндеры и знает, что ему не суждено сидеть в кресле твоего отца, – заявила женщина по имени Торлауг, чьи глаза метали молнии.

В последний раз Сигурд видел ее мужа Асбьёрна, когда тот бежал вместе с Сорли, собираясь убить конунга Горма, и дать последнему сыну Харальда шанс остаться в живых. Больная рука Асбьёрна не помешала ему сражаться до самого конца, и Сигурд дал себе слово позаботиться о том, чтобы про его подвиг узнали скальды. Рассказ о героизме Асбьёрна позволил Торлауг гордо выпрямить спину.

– Нужно подождать, когда Рандвер будет внутри, а потом все поджечь, – выкрикнула девушка по имени Ингун.

Она была достаточно хорошенькой, чтобы тэны Рандвера принялись убивать друг друга за возможность изнасиловать ее первым или забрать в Хиндеру, чтобы жениться, – и не важно, есть у него уже жена или нет. Но Ингун оказалась такой же резвой, как и красивой, и никому не удалось ее поймать.

– Я не хочу, чтобы этот человек умер в том же огне, что и наши родные, – заявила Торлауг.

Сигурд знал, по какой причине они не стали с ним спорить, когда он сказал, что хочет сжечь «Дубовый шлем». Дело было вовсе не в том, что они больше никогда не смогут веселиться в медовом зале, заполненном до самой крыши призраками и золотыми воспоминаниями о более счастливых временах. Просто ревущее, могучее пламя унесет мертвых в загробную жизнь так же быстро, как дым поднимется к небу, и почти так же стремительно, как валькирия, летящая в Асгард с героем на руках. Поэтому, когда «Дубовый шлем» достаточно высохнет, он сгорит дотла.

Сигурд не был ярлом. Однако казалось, в их глазах он держал невидимую веревку, другой конец которой находился в руках ярла Харальда, и не имело значения, что сейчас тот пировал с богами в Вальхалле. Они ждали, что Сигурд поведет их за собой, и эта надежда, точно тяжелый торк, давила ему на шею.

– Ты не можешь оставаться здесь, парень, – сказал Солмунд, когда Сигурд поднес сальную свечу к его лицу. Юноша направлялся на холм, с которого открывался вид на залив, когда решил проверить, не умер ли старый шкипер в своей постели. – Рандвер не станет тратить силы на меня и остальных, но стоит ему пронюхать, что ты жив, и он пустит по твоему следу своих псов. И конунг-клятвопреступник тоже – он-то знает, что тебе удалось спастись. – Солмунд ухмыльнулся, несмотря на мрачные слова. – Он будет чесаться, как вшивый раб, при мысли о том, что ты разгуливаешь на свободе, когда по всем законам должен быть мертв.

Эта мысль согрела покрытую льдом змею, свернувшуюся внутри Сигурда, хотя, по правде, он сомневался, что конунг лишится сна из-за мальчишки, у которого борода еще только начала расти.

– Не сомневайся в намерениях Одноглазого, – продолжал Солмунд, наставив на Сигурда окровавленный палец. – Ты не просто так остался в живых во время той бойни.

– Я убежал, – пробормотал Сигурд, но шкипер не обратил на его слова внимания.

– И я точно знаю, что не за тем, чтобы ты смог меня залатать. – Глаза старого шкипера уставились на Сигурда. – Ты же знаешь, что боги любят хаос.

Сигурд знал это – понял в сосновом лесу, где бушевало сражение и он убивал людей мечом и копьем. Именно тогда он осознал, что у него самого есть дар создавать хаос. И его это вполне устраивало.

– Когда вернется Улаф, мы уйдем, – сказал он. – Ты тоже, Солмунд. Ярл Рандвер придет, чтобы захватить Скуденесхавн от имени конунга Горма, только нас там не будет.

– И куда мы направимся? – спросил, бледный как смерть старый шкипер, рана на груди которого только начала затягиваться, словно губы во время гримасы.

Однако он был готов идти туда, куда понесет его ветер Сигурда, и тот пожалел, что у него нет более определенного ответа.

– Я не знаю, – сказал он.

***

Ветра почти не было. Яростное пламя бушевало, высокое, точно могучие дубы; металось, разбрызгивая в разные стороны бронзовые искры, казавшиеся живыми, как будто их выпустили в полет по свету, чтобы разнести весть о том, какая судьба настигла жителей Скуденесхавна. Дым поднимался в небо, словно черные паруса драккара, принадлежащего какому-то богу, и старые, изъеденные червями балки трещали и сердито плевались огнем. «Дубовый шлем» горел.