Онлайн чтение книги Губительница душ
VIII. Красный кабачок

Утром, когда Елена осторожно вошла в спальню к Эмме, та уже проснулась. Ее роскошные волосы раскинулись по подушке, окружив прелестное личико золотистым ореолом.

— Мне хочется еще полежать… я устала, — проговорила красавица, щуря глазки.

— Понежьтесь, милая барышня, приберегите свои силы для нынешнего вечера, — ответила старуха и таинственно прибавила. — К нам опять приходила еврейка. Она просит вас пожаловать в Красный кабачок.

— Сегодня вечером?

— Да, часов в десять.

— Хорошо.

Утром заезжал Казимир Ядевский, но его не приняли. После обеда Эмма вышла со двора вместе с Еленой, внимательно осмотрела вход в таинственный кабачок и попросила свою мнимую тетушку указать ей, где дом купца Сергича.

— Отдайте ему эту записку, — сказала девушка своей спутнице, когда они подошли к дому, — я подожду вас здесь, на тротуаре.

Поздно вечером Эмма, закутанная с головы до ног, отправилась без провожатой в дом Сергича. Купец принял ее в маленькой комнатке с закрытыми ставнями: почтительно поцеловал руку, усадил на диван и, стоя, стал ожидать приказаний.

— Знаете ли вы, зачем я сюда пришла? — спросила Эмма.

— Я знаю все, сударыня, и готов служить вам по мере сил и возможности.

— Мне придется довольно часто бывать у вас, не вызовет ли это подозрений?

— Ни в коем случае. Я попечитель братства Сердца Господня, и меня нередко посещают знатные дамы.

— Посланные мною вещи здесь?

— Точно так.

— Позвольте мне переодеться.

Не прошло и четверти часа, как из дома купца Сергича вышел стройный красивый юноша в венгерке из темно-синего сукна, высоких сапогах и меховой шапочке. На плечи его была накинута шинель, в кармане лежал заряженный револьвер. Эмма превратилась в мужчину, словно бабочка, стряхнувшая золотистую пыль со своих крылышек.

Улица, на которой стоял Красный кабачок, была плохо освещена.

Девушка осторожно отворила калитку, вошла во двор и, приложив два пальца к губам, тихонько свистнула. К ней тут же выбежала хозяйка кабачка, Рахиль, и шепнула ей на ухо:

— Он уже здесь.

— Господин Пиктурно?

— Да… Поговорите с ним.

— Прежде чем принести его в жертву, я попробую обратить его на путь истинный.

— Напрасный труд, этот человек должен погибнуть… Я сумею лучше вас устроить это дело. Мальчик влюблен в меня по уши и готов повиноваться мне беспрекословно, — прибавила еврейка, уходя обратно в кабачок. Эмма заглянула в окно.

Ее глазам предстала обширная комната с почерневшими стенами, на которых были развешаны плохие гравюры. Широкая выручка да несколько столов и скамеек составляли всю ее меблировку. В углу за печкой сидел молодой человек лет двадцати и, по-видимому, дремал. Это был Юрий, один из самых ревностных помощников содержательницы кабачка. Перед выручкой, развалясь в старом ободранном кресле, сидел юноша с вьющимися черными волосами и не спускал глаз с прекрасной еврейки. Это был Владислав Пиктурно, студент Киевского университета, сын богатого польского землевладельца. Судя по наружности, он был человек робкий, застенчивый, даже апатичный.

Дверь медленно отворилась и на пороге показалась Эмма — Рахиль бросилась к ней навстречу.

— Пожалуйте, барин, — сказала она. — Что прикажете подать, рюмку вина или коньяку?

— Коньяку, — отвечала Эмма, садясь на скамейку у одного из столов.

— Кто это? — спросил Пиктурно у еврейки.

— Не знаю, — ответила она, — он никогда не бывал здесь.

— Ты лжешь! Это один из твоих обожателей… Как его зовут?

— Откуда же я знаю? Спросите у него сами.

— Вы, вероятно, студент здешнего университета? — обратился Пиктурно к мнимому молодому человеку.

— Нет, я в Киеве только проездом.

— Вы едете в Одессу?

— Да, в Одессу.

Наступила довольно продолжительная пауза. Рахиль собрала пустые бутылки и грязные стаканы и вышла из комнаты.

— Прелесть, что за женщина, не правда ли? — подмигнул студент в направлении двери.

— Эта еврейка?

— Ну да!

— Я совершенно равнодушно отношусь к женщинам, они мне давно надоели!

— Понимаю! Но времена Онегина и Печорин уже прошли. Наше поколение смотрит на женщин иначе и признает их созданиями низшей организации по сравнению с мужчинами.

— Вы забываете, что между женщинами есть своего рода хищницы, готовые растерзать вас с улыбкой на устах.

— Положим, что и так, но мы живем, любим и наслаждаемся жизнью, не помышляя о таких ужасных последствиях.

— Ну, стоит ли ради этого жить на свете?

— Заметно, что вы начитались Трентовского<$FПольский Шопенгауэр. (Примечание автора.)>.

— Я и в руки не брал ни одного из его сочинений.

— Почему же вы, в ваши годы, с таким равнодушием, даже с таким презрением относитесь к жизни?

— Потому что сознаю все ее ничтожество, — отвечала Эмма, — и вижу в ней лишь временное и утомительное странствование, нечто вроде чистилища. Назовите мне хоть одно наслаждение, которое не окупалось бы потом кровью или слезами нашего ближнего? Куда ни посмотришь — везде кража, насилие, рабство, убийство!

Вот почему я возненавидел жизнь и отрекся от ее радостей.

— С такими воззрениями вам бы следовало стать попом или монахом! — захохотал Пиктурно. — Но здесь не место для проповеди, и вы не измените моего образа мыслей… Эй, Рахиль, подайте сюда бутылку вина!.. Позвольте предложить вам стаканчик венгерского? — обратился он к своему собеседнику.

— Я охотно выпью, если вы позволите мне в свою очередь угостить вас.

— С удовольствием.

Молодые люди чокнулись.

— Вы, должно быть, медик? — спросил студент, закуривая сигару.

— Нет, я философ.

— Безбородый Сократ! Но чтобы сделаться настоящим мудрецом, вам нужно обзавестись Ксантипою!

— Перестаньте издеваться над бедствиями рода человеческого, — возразила Эмма, строго взглянув на свою жертву бесстрастными синими глазами. — Неужели вас тешат вопли мучеников, проклятия обманутых, рыдания погибающих?.. Оглянитесь вокруг, посмотрите на самого себя — и вы ужаснетесь!

— К черту все это! Я хочу веселиться, а не ужасаться. Допустим, что вы правы. В таком случае, мы должны стараться забыть все эти бедствия, а для этого есть только два способа: вино и женщины… Да здравствует любовь!.. Чокнемся!

Эмма отрицательно покачала головой.

— Так предложите другой тост.

— Пью за то, что избавляет нас от всех житейских невзгод… Да здравствует смерть! — торжественно провозгласила Эмма, поднимая свой стакан.

— Сумасшедший, — проворчал Пиктурно, между тем как юная фанатичка с каким-то благоговением выпила несколько глотков вина.

В эту минуту в кабачок ввалилась целая толпа пьяных мастеровых, распространяя вокруг запах тютюна и водки.

Эмма на прощание протянула студенту руку.

— Вы уже уходите? — спросил тот.

— Да, мне не нравится это общество.

— До свидания!

На дворе еврейка догнала Эмму и сказала:

— Теперь вы убедились, что я не обманула вас. Я знаю, как трудно обратить этого человека!

— Я с ним поговорю еще раз.

— Зачем? — как змея прошипела Рахиль. — Это только потеря времени, а он между тем ускользнет от нас. Сегодня он в меня влюблен, а завтра, быть может, променяет на другую. Если вы уже решили принести его в жертву, то сделайте это как можно скорее.

Эмма почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине.

— Сегодня? — спросила она.

— Нет, не сегодня и не здесь, но непременно в ближайшие дни… Вы не боитесь ехать по лесу ночью?

— Я не боюсь ничего, когда речь идет о спасении погибающей души. Скоро ли ты передашь его в мои руки?

— Елена даст вам знать, когда наступит время.

— Хорошо, я принесу его в жертву.

Еврейка кивнула, и губы ее расплылись в кровожадной улыбке.

На улице не было ни души. Эмма закуталась в шинель и быстрыми шагами пошла к дому купца Сергича, чтобы снова переодеться в женское платье. Возвращаясь домой, она заметила, что ее преследует молодой человек. Это ее встревожило: она прибавила шаг и свернула на одну из людных улиц, надеясь исчезнуть в толпе. Но незнакомец не терял ее из виду. Тогда она остановилась и грозно посмотрела на него. Но это не помогло.

— Жестокая красавица! — шепнул он ей. — Ледяная богиня любви!

Убедившись в том, что причиной преследования была ее внешность, Эмма спокойно продолжала свой путь. Незнакомец проводил ее до самого подъезда. Войдя в комнату, девушка приказала не зажигать свечей и, подойдя к окну, увидела, что таинственный поклонник ее все еще стоит у нее перед домом.

— Мечтай, голубчик, — подумала она, — мечты сладки, но каково-то будет пробуждение.