Онлайн чтение книги Хоро
IV

И пошла смерть по переулочкам и тупичкам, обстучала все ворота, заглянула во дворы. Темные тени соседских ребятишек исчезли с ветвей шелковиц, затих шум у оград. Жизнь притаилась.

Дородная Капаниха закричала хриплым голосом с крыльца:

— Бог их наказал! Карабелиха посреди свадьбы померла!

Старый Капанов зевнул. Смотри-ка, бог их наказал.

— Бог с ними заодно, слышишь. Что ты смыслишь своим бабьим умом!

Сыбчо засмеялся и встал.

— Ну-ка, поднимайся, отец. Найдем хоть какую корчму, выпьем за барыню — пусть земля ей будет пухом.

Сапожники — отец и сын — пересекли двор, скрылись в хлеву и вылезли наверху, на сеновале. Справа от них был фруктовый сад Карабелевых, сзади — огород Сакызлаихи, через который и идти к погребу Дрангаза. Сапожники знают свою дорожку.

Как же, так и найдут они теперь! На улице то и дело стреляют... То им померещится, что тень мелькнула, то будто бежит кто-то...

Капаниха хмурилась:

— Сидите лучше дома да помалкивайте.

Э, что она понимает, старая!

— Разве мы спятили, чтоб ходить по улицам в такую пору?

Сыбчо начал искать приставную лестницу, чтобы спуститься во двор Сакызлаихи. И ему показалось, будто в сене что-то зашуршало. Что бы это могло быть? Лестницы почему-то не было. Молодой сапожник удивился, снова принялся искать и вдруг разинул рот: лестница была спущена в огород Сакызлаихи!

— Здесь кто-то хозяйничал! Как бы у нас сено не украли, отец...

Старик опять зевнул:

— Не дури, Сыбчо. Кто теперь думает о сене?

И он стал спускаться по лестнице. Сыбчо выругался и полез за отцом. Правда, сколько народу перебили, а он о своем сене будет заботиться. Да пропади оно пропадом!

Посеребренные белой ночью дворы ожили: словно суслики из норок, повылезли женские головы. Сыбчо почувствовал что-то неладное, но старый Капанов шел, не выпрямляя сутулой сапожничьей спины.

— Отец, здесь что-то происходит...

— А?

— Посмотри, там бабы прячутся!

— Бабы? Пусть себе прячутся, нам-то что?..

— Оно, конечно... Только гляди, как бы на наши головы опять чего-нибудь не свалилось.

Старик посмотрел вокруг. Но они уже повернули к подвалу Дрангаза, и «суслики» снова спрятались в свои норки.

— Что может еще свалиться на наши головы, Сыбчо? Страшнее смерти ничего нет. А разве на нас свет кончится? Да если бы и кончился! Пусть кончится, черт бы его побрал!

Марга, служанка, расстроила свадебное торжество. Дура. А сама убежала по черной лестнице и присела на ступеньках, у выхода в фруктовый сад.

— О-ох, Сашко, Сашко Карабелев, где ты теперь, чтоб поплакать над бабушкой?..

Она глухо причитала в белой, затаившейся ночи. А тени фруктовых деревьев обнялись и повисли, как надгробные ангелы.

— Марга! Тсс!..

— Ох, матушки, кто это?

— Тсс! Привет от Сашко.

— Матушки!!

— Тсс! Беги сейчас же и шепни Миче: мы ее ждем!

— Как? Прямо здесь?

— Тсс, здесь. Только потихоньку шепни, чтоб никто не видел и не слышал! Ну, беги.

Но Марга не могла сдвинуться с места. И человек — длинноволосый и темный, как высокая и черная в этой ночи крыша Карабелевского дома, — обнял ее.

Служанка прижалась головой к его широкой груди:

— О-ох, где мой барчук — Сашко, где он?

Незнакомец зажал Марге рот, потом погладил ее увядшие щеки, вытер мокрые от слез глаза и прикоснулся губами к ее сморщенному лбу.

— Иди, Марга. Помоги нам хотя бы Миче спасти. И будь храброй. На тебя теперь вся наша надежда.

...Жена кмета отвела Миче в кухню сполоснуть лицо, а сама вернулась, чтобы последить за косоглазым: ведь он припрячет драгоценности старой хозяйки, это ясно!

Сотир, запершись в комнате умершей, пыхтел. Бархатная сумка с перламутровой ручкой оказалась пустой. Только золотая булавка с коралловой головкой уколола ему ладонь, и он ее вынул. Булавка воткнулась в дно сумки и поэтому осталась, дело ясное.

...Ограбить самого начальника околии! Лицо косоглазого бледнело, зеленело. Он снова отодвинул труп (голова свисла с лежанки) и принялся искать, дрожа от нетерпения и жадности. Но нигде не было ни одного золотого.

Труп, конечно, можно сбросить на пол. Еще церемониться с ней! Сотир протянул было руки, но сообразил, что драгоценности могут быть зашиты в одежде Карабелихи, — умирающие всегда стремятся все унести с собой.

Он опять стал ее ощупывать, дрожа от нетерпения и жадности. Разорвал старушечью стеганую кофту, нашел связку бумаг, начал их перебирать. Документы... крепостные акты...

А за дверью жена кмета задыхалась, пьянея от любопытства.

Увидев ее, Марга проскользнула в кухню. Она дрожала: Сашко на дворе, ждет, господи! Как сказать об этом Миче?

А Миче всхлипывала, уткнувшись лицом в стенку, одинокая в ночи, в жизни, во всем мире.

Марга вытаращила глаза, заметив ее в кухне. Даже перекрестилась: не иначе, как перст божий. И прижала палец к губам.

— Шш-тсс!

Миче ничего не понимала: Марга, должно быть, рехнулась. Впрочем, все равно...

Однако служанка прижалась к ней — любящая, преданная.

— Шш-ш, ско-ре-е! Сашко там! Ждут тебя! Ш-ш! На дворе ждут!..

Это могло бы воскресить даже мертвую Карабелиху. Миче рванулась к двери. Сашко жив? И догадалась — погасила лампу.

Но, выйдя из кухни, она похолодела: увидела жену кмета возле комнаты покойницы. И умершая, и косоглазый, и свадьба наверху — все снова смешалось в ее сознании. Но Марга обняла Миче и, по-матерински зажав ей рот, потащила к черному ходу.

Блеснула белая ночь, и опять потемнело: перед женщинами вырос безбородый исполин.

Не с каждым и не всегда случаются такие встречи! Да. Миче с любовью протянула руки и тут же в ужасе отпрянула.

— Не бойся, Карабелева.

Незнакомец смотрел на нее светлыми глазами и уже не казался страшным.

— В саду вас ждет Иско.

— Иско?!

— И еще другие. Вы согласны пойти с нами?

Светлые глаза исполина потемнели: может быть, он сомневается, пойдет ли Миче с ними? А она вглядывалась в незнакомца и молчала. А потом впилась своими маленькими пальцами в его грубую руку, простонала:

— Ведите меня! Ох, ведите!

Разумеется, Марга, служанка, должна была остаться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Во дворе музыканты перестали играть.

Миндил, длинный и до смешного тонкий, повертелся перед ними и свернул в узкий проход около дома — туда, где курятник. Руки у него не дрожали Он только словно поглупел на радостях. Разве когда-нибудь держал он в руках такие — да еще свои собственные — бриллиантовые серьги, золотые эмалевые часы с тройной цепочкой, кольца — три штуки, одно из них в виде змейки с бриллиантовыми глазами, да еще ожерелье из старинных золотых монет, целое ожерелье!

Он крался, немного сгорбившись. Фуражку он сдвинул на затылок.

«Ну, больше они меня не увидят на этой проклятой службе! Или мне мои дети не дороги?!»

И пристав начал озираться. Этот человек знал, что и как делать. Теперь нужно было спрятать драгоценности.

Проход между домом и высокой оградой был цементирован. И ни на стене дома, ни на ограде — ни одной трещины. Только зияла водосточная труба, но может пойти дождь... или дети запустят руки...

Да, пристав немножко поглупел. Но тут в курятнике закричал петух, и Миндил опомнился. Он спокойно осмотрелся вокруг и нырнул в сад за домом.

Он выроет яму и закопает вещи.

А предварительно он завернет их в платок, само собой. И придавит место плиткой или камнем побольше.

Миндил знал, что и как нужно.

Вишни были еще в зелени, и под ними было темно. Разыскивая камень, пристав вышел на свет и очутился возле каменной стены Капановского сеновала.

В стене чернело большое отверстие, из него что-то выглядывало, но молниеносно скрылось, точно голова гигантской черепахи. Кошка, вероятно, — что же еще? Больше удивило пристава отверстие в стене: кто это здесь старался? Но сейчас для него это не имело значения. И он, заторопившись, выбрал подходящий камень и опять скрылся во фруктовом саду.

Из отверстия показалась голова гигантской черепахи, она следила за приставом: что здесь нужно этой собаке?

Миндил остановился возле кривой груши. На него упал широкий сноп лунного света. Он вытащил из-за пояса нож и нагнулся.

Иско начал волноваться: что там копает эта собака, пристав? Молодой человек нагнулся — боль растеклась по всему телу — и снова выпрямился, следя за приставом. Эх, если бы не эта боль! Ведь Миндил всего в десяти шагах от него. Стоит только подкрасться сзади, и...

Иско никогда не убивал человека. Подобная мысль никогда не приходила ему в голову. Но теперь он мог бы.

И он заволновался.

А время не ждало. Каждую минуту могла появиться Миче — самое дорогое в мире.

Да. А в саду все качается, как маятник, этот пристав! Нет, в самом деле, что делает там эта собака?

Иско задыхался. Пополз. Надо было действовать.

А Миндил — тонкий, высокий, согнувшись вдвое, одной рукой копал ножом землю, а другой придерживался за кривую грушу. Он увлекся и не смотрел по сторонам. Иско нужно было только хладнокровно подползти сзади и шепнуть: «Руки вверх!» Конечно, зачем непременно убивать? Он возьмет его в плен. Неужели это труднее, чем убить?..

Однако со стороны дома послышались шаги. Иско раскрыл объятия, готовый принять в них целый мир. Его глаза уже видели между деревьями силуэты тех, кого там еще не было. И созревшая в молодом человеке темная воля к убийству рассеялась.

Впрочем, это не было странным. Хотя, по существу, сейчас, именно сейчас, Иско должен был бы рассвирепеть. Да, да! Разве эти псы — пристав под грушей и те кровопийцы наверху — не те ли самые, кто уничтожил столько народу, избил самого Иско до полусмерти и надругался над Миче?.. Среди бела дня надругались... на глазах у всего города...

Морщась от боли, пронизывающей тело, кудрявый юноша затаил дыхание: может быть, он спрашивал свое сердцу и душу? Но из этого ничего не вышло. Молодой человек просто забыл о приставе, который все еще рыл землю в нескольких шагах от него. Иско забыл, где он и что ему предстоит, и выпрямился во весь рост.

Странный человек! Да, разные бывают люди. Впрочем, они все-таки похожи друг на друга, — по крайней мере в некоторых случаях. Вот когда влюбляются — светляками становятся. И теряются в ночи жизни, как блуждающие огоньки. И такими милыми делаются, трогательно милыми. Особенно — рассчетливые евреи. Они, бедные, когда влюбляются, просто-напросто превращаются в детей, хоть на руки их бери, точно младенцев.

Среди деревьев теперь и вправду показался длинноволосый. Он вел Миче. Иско видел их совсем ясно и понял, что пора действовать: пристав мог обернуться каждую минуту.

Но ничего не пришлось делать, к счастью — не пришлось. Длинноволосый отделился от Миче и стал подбираться к нему, словно хищный зверь. А Иско оцепенел уже совсем.

Миндил, нагнувшийся возле кривой груши, слишком поздно услышал приближающиеся шаги. И онемел от ужаса. Потом инстинктивно прижался плечом к стволу. Бедняга, он не издал ни звука: оцепенев, замер с вытаращенными глазами. Впрочем, с кем не случилось бы того же?Ох, как страшно было дуло пистолета в руках длинноволосого! Но еще страшнее был пристальный взгляд его серых глаз.

— Руки вверх!

Миндил выпустил нож и поднял руки, словно во время гимнастики. И замер, повинуясь судьбе. Он и сам убивал людей, поэтому знал, если крикнет — будет плохо, не крикнет — тоже плохо. Только бы выиграть время. Миндил знал, что и как нужно!

Однако неожиданно положение ухудшилось. Миче, остановившаяся в густом саду, не выдержала: пошатнулась и замертво повалилась на землю.

Миндил услышал, плечи его дрогнули, но он не смел повернуться: так и застыл с поднятыми руками. Нападающий же краем глаза углядел, что случилось, и перебросил револьвер из правой руки в левую. Потом нагнулся к уху Миндила:

— Опусти руки.

Миндил подчинился, как автомат. И в то же время понял, что положение его безнадежно. Зубы его застучали. После он едва ли успел что-либо подумать: с правой стороны на его висок обрушилась темная вечность...

Удар был крепкий. Миндил — тонкий, высокий, — повалился, как сноп.

Тени от деревьев стали еще черней. Помрачнела белая ночь. Над садом распростерлось зловещее гигантское крыло.