Онлайн чтение книги Хоро
V

Сотир Иванов от ярости вращал кривым глазом: мертвая Карабелиха была обобрана. Он ничего не нашел ни у нее, ни в ее сумке, ни в кровати, ни во всей комнате, — ничего!

А! Обобрать его, Сотира Иванова!

Не иначе, Миндил это сделал, конечно, его работенка: ведь он первым встретился Сотиру на пороге комнаты покойницы.

«Помирает, а?!»

Широким шагом начальник прошел через коридор. Миндил от него убежит? Ха-ха! Скройся он на дне моря, Сотир все равно его найдет, ого!

А если старуха передала драгоценности Миче и та их прячет, чтоб бежать с ними?.. В Америку бежать?..

«Пусть попробует, увидим!»

Музыканты уже убрали инструменты; они объяснили: пристав Миндилев повертелся около них и свернул за дом, на задний двор.

Сотир колебался. Миче действительно может сбежать, если старуха отдала ей драгоценности... Может сбежать в Америку.

«Глупости!»

Куда она, к черту, сбежит? Нет, это исключено!

Сотир заспешил. Мошенник Миндилев! Ясно, он пошел в сад, чтобы закопать добычу.

Луна стояла высоко, ночь была совсем белая. Зловещая тишина. А между стволами, как притаившиеся убийцы, толпились тени деревьев.

Сотир, пригнувшись, вытянув шею, оглядывался по сторонам. За револьвер он не брался — Миндила он повалит кулаком.

Ступал на цыпочках, не дыша.

И вдруг его рука невольно схватилась за кобуру, зубы застучали, кривой глаз выкатился.

«Убит!»

Он не мог поверить — невероятно. Однако сомнений не было: в распростертом невдалеке трупе он узнал Миндила — в лунном свете ярко блестела его серебряная нашивка.

«Убит!»

Он схватился за ветку — по телу прошла дрожь. На мгновение ему показалось, что он сам совершил это убийство. Теперь он уже дрожал, как лист.

«Посягнуть на полицию!»

Значит, они могут организовать покушение и на него, Сотира! Да хоть сейчас, в эту минуту... А-а-а!

Труп лежал неподалеку, окровавленный и страшный. И поблизости не было никого, кроме угасшей белой ночи да зловещей тишины. Никого! Нет, это было ужасно. Кривой глаз Сотира вылезал из орбиты. Все-таки здесь кто-то есть. И этот кто-то может схватить и его, Сотира!

Зубы его опять застучали. И он вытянул шею — может, подставлял под нож?

Но в саду никого не было, действительно никого!

Только текли секунды, тяжелые, как расплавленный свинец.

Наконец Сотир почувствовал, что в руке у него револьвер, который дрожит, словно стебелек тростника. Кривой глаз вошел в орбиту и впился в распростертый труп. Голова Миндила лежала в луже крови, а возле нее темнела ручка воткнутого в землю ножа.

Труп и нож были словно живые: они говорили. Но их рассказ леденил жизнь. Странно, что Сотир не бросился бежать. Его, вероятно, удерживал кривой глаз — он перебегал с трупа на нож и обратно.

«Его ножом! Его собственным ножом!.. »

Сотир попятился. И увидел вокруг следы — наверное, убийцы! Пошел было по следам и остановился в растерянности: на рыхлой земле ясно отпечатались следы женских каблуков. На лбу Сотира складками собралась кожа — он предчувствовал несчастье. И всматривался, волнуясь: следы шли от дома! Но привели они его к отверстию в стене Капановского сеновала.

«А-а-а!»

Теперь ясно. Здесь действовали воры, проломили стену... Так... Полковник давеча усомнился... Прав он был... Так... Одни разбирали стену, а другие наблюдали с сеновала в бинокль.

«И женщина с ними».

Нет, но все-таки, что это значит? Почему убит пристав Миндилев?

Сотир был сбит с толку. Он не понимал, зачем он здесь, что ему здесь нужно; не знал, что предпринять.

А в душе его уже просыпалась тревога и тоска. Да, рядом с ним творилось что-то страшное. Может быть, минирован весь дом!

«Миче!»

Рука его сжала револьвер. Вдруг погибнет Миче! Да он погубит тогда весь мир!

Он потер лоб, и кошмарный сон рассеялся.

Дом стоял на месте, окна светились, и рука Сотира Иванова твердо сжимала револьвер: пусть приходят! Пусть придет, кто посмеет!

Он опять потер лоб. И уже знал, куда и зачем пришел, что ему надо. Мерзавец Миндилев! Он сам сунулся убийцам в руки: пришел, чтоб закопать драгоценности, и...

Сотир Иванов подошел к трупу. Да, рядом с головой пристава зияла яма, которую он копал... Мерзавец!

И уже не страшили ни лужа крови, ни нож, воткнутый в землю. Сотир задыхался от ярости. Он искал в карманах, в рукавах, за пазухой окровавленного трупа. Нет, ничего не было: убийцы все унесли!

«Разорил меня, мошенник!»

Негодование переполнило душу Сотира, задрожало колено — сейчас пнет ногой.

Но до этого ли было?

Он снова нагнулся, сунул руку в задние карманы куртки.

Невольно присел — сделалось дурно: здесь все-все! Бриллиантовые серьги, кольца, ожерелье из старинных золотых монет и золотые эмалевые часы с тройной цепочкой, гибкой, словно змея...

Рот залило слюной. Сотир жадно глотал ее, нежно поглаживая драгоценности. О, они знакомы ему: когда началась бойня и схватили Сашко Карабелева, жена кмета принесла ему — эти самые — целую горсть — принесла Сотиру — чтоб он спас Сашко — ха-ха! Нет, Сотир не взял! Достойно отказался, да.

«Мерзавец Миндилев сегодня вечером чуть было... Мерза-вец!!»

Теперь Сотир мог пнуть труп ногой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Жена кмета повсюду искала Миче. Она оставила ее в кухне, и лампа тогда не была погашена...

«Неужели она одна вернулась наверх, в свадебный зал?!»

Нет, этого не могло быть.

Вероятно, Миче вышла во двор подышать.

— Миче, Миче, ты где?

Под лестницей черного хода жена кмета столкнулась с Маргой.

— А, Марга! Миче во дворе?

— За-а-чем! Г-где?

Марга ухватилась за жену кмета. Она дрожала и прижималась к ней. Хочет, быть может, излить перед кем-нибудь скорбь своей бесприютной души. Эх, ведь она выросла у Карабелевых, связана со всем этим домом, с домом, который неизвестно что ждет впереди...

Марга запричитала:

— Ох-ох, опустел Карабелевский дом, барыня, опусте-ел!..

Бедняжка служанка. Хотя кого теперь больше жалеть? Жена кмета рассердилась — как так опустел Карабелевский дом! Это голова у Марги пустая: зятя вводят в дом, а она...

— Иди умойся. Где ты была?

— Ни-и-где.

Марга задергалась. И вдруг повалилась.

— Барыня — водички, умираю, ох!

Белая ночь проникала в кухню через занавешенные окна. Жена кмета налила воды: в сущности, Марга — несчастное существо, она заслуживает сожаления.

А Марга, вытаращив глаза, озиралась, словно хотела бежать. Жена кмета прижала чашку с водой к ее губам.

— Ну, пей и опомнись, старуха. Умерла твоя хозяйка — подумаешь, чудо какое. Мы разве не умрем? Иди к покойнице, грех оставлять покойников одних.

Она проследила заботливым взглядом, пока служанка не скрылась в комнате Карабелихи, и пошла по лестнице.

«Миче, должно быть, поднялась наверх. Заперлась в какой-нибудь комнате. Ну, пусть поплачет».

Статная женщина поправила перед зеркалом прическу и вошла в свадебный зал.

Там говорил Ячо, прокурор. Он с трудом ворочал языком, но мысль его была строга и четка — нужно взять правильный курс. И знать, чего мы хотим. Хватит этой драчки партий. Отныне с одной стороны — разрушители, а с другой — все остальные.

— И нету в мире места, господа, — во всем мире — для обеих сторон: на земле будем существовать или только мы, или только они!

Жена кмета расчувствовалась, то есть выдавила слезу: ведь неудобно же явиться с сухими глазами и сообщить о случившемся! Она вытерла глаза и сказала дрожащим голосом:

— Господа, старуха Карабелева отдала богу душу!

Все встали. Полковник сделал торжественное лицо.

— Господа, стаканы. Стража, вина! По возможности сейчас же!

...Крещение, венчание, погребение — вот жизненный путь. — Полковник старательно подчеркивал каждое слово. — Полдень жизни — свадьба, вечер — погребение.

— В данном же трагическом случае, однако, уважаемое собрание, я имею честь вам напомнить о третьем начале жизни — ореоле чести и славы — о рождении.

...Полковник был выпивши — ведь и он человек, — но гости уже объелись, оратор же вошел во вкус; то умолкая, то что-то обдумывая, он все говорил и говорил, словно на занятиях словесности.

Жена кмета была неспокойна: Миче не появлялась.

«Возьмет да и отравится девушка. Все может статься, много на нее свалилось».

И не выдержало нежное сердце бездетной супруги кмета. Повертелась между гостями и выскочила из зала. Понятно — женщина. Посаженый, сделав вид, что ничего не заметил, продолжал тираду о рождении. Явление это — нечто более высокое, чем личная судьба человека, и по величию своему превосходит трагедию смерти.

— Вот, почитаемое собрание, это величественное сегодня совершается у нас на глазах. Вопреки смерти, размахивающей своей косой, вновь рождается наше отечество. Да-а, в крови...

Но тут вошел начальник околии и тревожно бросил:

— Господа, неприятность. Только не волноваться, прошу вас.

Полковник вскипел:

— Молчать!

Гости недоумевали. Начальник добавил:

— Наш храбрый пристав Миндилев вероломно убит, здесь, во дворе, под самыми окнами...

«Убит!»

Лица побелели. Никто, видно, не привык к этому слову. Полковник даже высунул кончик языка.

«Убит!»

Прокурор потрогал обеими руками очки, а молодой адъютант вытянулся в ожидании приказа.

Только кмет Нако сел, облокотившись на стол, и, прижав ладони к вискам, поднял вверх пальцы, словно голосовал.

Но вошла его жена, смущенно оглядела всех и обратилась к начальнику:

— Эй, жених, где же твоя невеста?

Статная женщина старалась обернуть это в шутку, но голос ее дрожал.

Сотир страшно побледнел. Вспомнил, наверное, женские следы в саду.

— Миче?!

— Нет ее. Весь дом обыскала. Я оставила ее на кухне, внизу. Возвращаюсь — нет ее... Спрашиваю Маргу, но от этой гусыни разве чего-нибудь добьешься...

Сотир с трудом перевел дыхание. Вынул револьвер. Кривой глаз выкатился — таков он, наверное, когда убивает. Повернулся на каблуках, что-то прошипел и вышел.

Полковник вращал глазами, ничего не понимая. Наконец решительно обернулся к адъютанту:

— Подпоручик, тревогу — сейчас же! И моего ординарца с конем! Постойте! Пошлите сюда первый встречный патруль: мы не можем опираться на эту паршивую полицию. Постойте! Начать немедленно аресты: каждого встречного, каждого без ис-клю-че-ния!

Адъютант третий раз стукнул каблуками и вышел. Нако забарабанил пальцами по виску.

«Поарестовываешь еще, подожди».

Будет дело... Раз начали убивать под окнами, значит, крестьяне, верно, подошли уже к городу... И неизвестно, кто до утра-то доживет...

Полковник сурово отрезал:

— Господа, по местам!

Затем подбоченился.

— На что это похоже? Убить полицейского пристава под нашими окнами!

И опять все замолкли. Нако вздохнул:

— Ну, это еще ничего. Может, какая-нибудь любовная история: Миндилев-то был бабником!..

Он помолчал и добавил:

— А вот другое, друго-о-е!

Ячо, прокурор, снова потрогал очки. Что другое? Повернулись к кмету и все остальные.

— Не поняли, что ли? Невесту украли. Свадьба-то впустую!

Гости переглянулись, широко раскрыв глаза. А может, им было смешно? Нако следил за ними и лукаво щурился. Да, убийство пристава, вероятно, связано с исчезновением новобрачной. Может быть, здесь целый заговор?

— Господа, все это не случайно: ни с того ни с сего не крадут невесту посреди свадьбы!

Полковник смерил его позеленевшим взглядом. А жена кмета, протянув под столом ногу, наступила на сапог мужа.

Но что она понимает, женщина! Где ей догадаться, что и над ее головой нависла опасность. Нако рассердился и дерзко встретил позеленевший взгляд полковника. Раз они, военные, все хотят делать по-своему, — пусть получают! Потом он опять обернулся к гостям:

— Сказать по правде, какая же это свадьба?

Полковник замигал: ох, и мерзавец этот Нако, тьфу! Все о своих партийных делишках думает! Дорожку себе расчищает — если что произойдет ночью, чтоб завтра опять быть на коне.

— Что ты хочешь сказать, кмет?

— Ничего.

Нако закурил сигарету. Закурил и полковник. И мерили друг друга глазами. Гости совсем притихли. О том, что сегодняшняя свадьба ни на что не похожа, никто спорить не будет. Но ведь сватали-то кмет с женой. Это всем известно в городе... А вот что из этого вышло!..

Полковник нахохлился.

— Что свадьба ни на что не похожа, это ясно. Но кто ее устроил? А я здесь посаженым ради чьих-то кривых глаз?

И обернулся к жене Нако:

— Скажи ему, Софка, чтоб замолчал, не то я за себя не ручаюсь. По чьему настоянию, если не по вашему, я вмешался в эту историю?

Нако смотрел на полковника сквозь дым сигареты. Хорошее «настояние», нечего сказать! Полковник торговался из-за этого несколько дней! И взял хорошую долю от наследства Карабелевых. Чего уж говорить — хапнул!

— Брось, Гнойнишки! Не знаю, кто прав, кто виноват, но конца этому не видно. Заварили кашу вы, военные вместе с полицией, а кто будет отвечать — одному богу известно.

И Нако прикусил язык. Едва сдержался, чтобы не перейти границы. Ведь сказать по правде, разве это управление? Когда и где было что-либо подобное — во всем мире?

Полковник побледнел.

— Хочешь сказать, кмет, что ты ни в чем не виноват? Я не я и лошадь не моя, а?

Кмет снова удержался, промолчал. Вот те на! Начальник околии набезобразничал — натворил с Миче — известно что — тьфу! А теперь — другие виноваты.

Нако засунул руки в карманы брюк.

— Вы — власть! Полиция — власть! Да прокурор еще! А разве кто-нибудь вмешался?

Ячо подскочил. И посмотрел на полковника. У того на губах выступила пена. Гости притихли. Но Нако не смутился. Так или иначе — пятно, пятно на весь город, — опозорили в самом управлении околии единственную дочь виднейших людей...

— Да, господа, и некому вмешаться! Некому, некому!

А что должен был делать он, городской голова? Будьте любезны ответить. Сидеть сложа руки? Никогда!

— В течение двадцати лет я представляю — в нашем городе — партию, имеющую неисчислимые заслуги перед отечеством, — да!

Нет, Нако не мог допустить, чтоб в его лице как главы города эта партия была опозорена, ни в коем случае!

— Значит, я должен был действовать, господа. Но как? Будьте любезны ответить!

Гости молчали. Ясно, что скандал надо было замять: он, Нако, городской голова, должен был смыть с лица города позорное пятно. И он исполнил свой долг достойно. Достойнейше! Втянул в это дело даже свою супругу. А как же иначе? Бабьи дела! Он сделал вообще все возможное — при сложившихся обстоятельствах. Он долго упрашивал — это было необходимо! — долго убеждал — нельзя было иначе! — и господина полковника. Вначале умолял его и убеждал лично, потом через друзей и, наконец, через свою жену. Да. И убедил! Вот такова история, таков смысл этого свадебного торжества, которое, — увы! — завершается сейчас потрясающими событиями!

Нако кашлянул в кулак.

— Но, господа, в конце концов человек предполагает, а бог располагает. Правда, еще неизвестно, что происходит и что из этого выйдет, но так, как есть, продолжаться не может. Нет, нет, нет! Я говорю — нет! Мы восстановили против государства народ, уважаемые граждане! А куда нас это заведет? Подумайте! Старая мудрость говорит: «Глас народа — глас божий!»

...Полковник был сражен. Сражен по всем статьям. Ячо, прокурор, смотрел куда-то в сторону.

Но вдруг далеко, на другом конце города, словно рухнула скала. Тишина всколыхнулась. Всколыхнулась и сама белая ночь: над городом взметнулись и рассыпались тысячи комьев земли.

Гарнизон бил тревогу. Трещали барабаны, тревожно завывали трубы — сзывали со всех сторон, гнали во все стороны. Эй, собирайтесь! Эй, бегите!

...Белые, белые сентябрьские ночи!

Полковник подбоченился, поднялся на цыпочки — у него будто выросли крылья. Он смотрел на городского голову так, словно втаптывал его в землю. Трус, демагог, бесхарактерный человек, политикан!

Зал онемел, гости насторожились. Полковник смерил их тоже уничтожающим взглядом и процедил сквозь зубы:

— Значит, та-ак... Ну, господа, я такой глас божий им задам, что внуки их будут меня помнить!