Онлайн чтение книги И проиграли бой
15

Их встретил ясный солнечный день. Серыми и замызганными предстали палатки в лагере, умытом чистым полуденным светом. С тех пор, как исчез доктор Бертон, никто не убирал мусор, повсюду клочки бумаги, на палаточных веревках развешаны комбинезоны. Мак с Д жимом вышли из лагеря и зашагали полем — за ним начинался сад. У самых деревьев Мак остановился, оглядел, сколько мог охватить глаз, окрестности.

— Джим, смотри в оба! Скорее всего, мы сваляли дурака, отправившись одни. Отказал нам здравый смысл, он пристально вглядывался в каждую яблоню, в долгие тенистые межрядья с солнечными прогалинками. Ни звука. Ни шороха.

— Уж больно тихо. Я такой тишине не доверяю, — он потянулся и сорвал с ветки маленькое, кособокое яблоко, оставленное сборщиками. Смотри-ка, вкусное. А я и забыл о яблоках. То, что под рукой, рядом, всегда в последнюю очередь вспоминается.

— Никого пока не приметил, — доложил Джим. — Ни души.

— Мы пойдем по самой кромке сада, если кто вдоль рядов следит — нас не заметит. — И оба, настороженно озираясь, скрылись под раскидистыми яблонями. Порой теплый яркий солнечный луч выхватывал их из-под сени крон.

— Мак, а как ты думаешь, можно когда-нибудь взять отпуск и укатить туда, где никто нас не знает, и просто по сидеть в саду?

— Да тебе ж через два часа надоест, снова будешь в бой рваться.

— Мне всегда недоставало времени приглядеться ко всему вокруг. Например, как лист из почки прорастает. Я ничего вокруг не замечаю. Утром в палатке по полу ниточкой тянулись куда-то муравьи. Но мне некогда было наблюдать за ними, о чем-то думал. А иной раз так хочется целый день на букашек смотреть, просто бездумно смотреть.

— Спятишь ты с этими букашками, — бросил Мак. С людьми-то психом станешь, а с букашками и подавно.

— Время от времени прямо оторопь берет: мы смотрим, но не видим. Некогда. Жизнь пройдет, а я так и не узнаю, как, скажем, яблоко растет.

Шли они медленно. Мак обшаривал взглядом каждое дерево.

— Всего не узнаешь, не увидишь, — ответил он. — Я раз решил отдохнуть, да и рванул в Канаду, в леса. Так дня через два примчал обратно. По делу изголодался, по хорошей заварухе.

— И я когда-нибудь съезжу. Старый Дан прямо взахлеб про лес рассказывал…

— Всюду не поспеешь, Джим! Всего не заграбастаешь. У нас есть много такого, о чем Дан и не мечтал. Всюду не поспеешь. Вернемся днями в город, и снова так потянет какуюнибудь бучу устроить, что хоть вой. А пока рука не зажила, сиди и не рыпайся. Поселю тебя в ночлежке, там клопов и всякой живности навалом, любуйся на здоровье. Ближе, ближе к деревьям держись. А то выставился, как корова на холме.

— А хорошо здесь, — вздохнул Джим.

— Слишком уж хорошо. Того и гляди на засаду напорешься.

За деревьями уже маячил белый домик Андерсона с палисадом, пламенела герань во дворе.

— Да нет здесь никого, — повторил Джим.

— Погоди, погоди, — Мак остановился, в последний раз оглядел открытое место, вокруг дома черным квадратом пепелище; там, где был амбар, и сейчас еще чуть заметно курится едкий дымок; одиноко высится на пустыре белый водяной бак.

— Вроде никого, — решил наконец Мак. — Пойдем с черного хода.

Он попытался неслышно отворить калитку, но клацнул засов, и заскрипели петли. Шаг-другой — и они уже на крыльце, обсаженном желтым страстоцветом. Мак постучал.

— Кто там? — раздался голос из-за двери.

— Это ты, Альф?

— Я.

— Один дома?

— Один. Это кто?

— Да это я. Мак.

— Заходи. Дверь не заперта.

Они вошли в кухню. Альф лежал на узкой койке у стены. Он сильно исхудал за последние дни. Кожа на лице обвисла.

— Привет, Мак. Я уж думал, никто меня больше не навестит. Старик-то мой спозаранку уехал.

— Мы, Альф, давно уже к тебе собираемся. Идет дело на поправку?

— Все тело болит. А когда один — совсем невмоготу. Кто поджег сарай?

— Горожане из «бдительных». Ты не представляешь, Альф, как мы вам сочувствуем. Мы ж охрану выставили. Да их обманом отвлекли.

— Старик мой всю ночь успокоиться не мог. Все говорил, говорил, меня поносил через каждые пять минут. И так всю ночь напролет.

— Мы очень сочувствуем.

Альф высвободил руку из-под простыни, почесал щеку.

— Я, Мак, все одно, с вами. А старик мой хочет вас отсюда вышвырнуть. Поехал к шерифу, чтоб управу на вас найти. Говорит, вы «нарушили границы частных владений», и потому вас надо выдворить. Говорит, вот, послушал их, теперь расплачиваюсь. А мне велит убираться ко всем чертям, если я и впредь с вами буду. Ой, Мак, он так разошелся!

— Этого я и опасался, Альф. Мы знаем, что ты с нами. Но что толку еще больше досаждать старику? Была б какая польза — другое дело. А пока сделай вид, что ты на его стороне. А связь с нами будешь поддерживать. Мне просто очень жалко старика.

Альф глубоко вздохнул.

— Я хотел, да боялся, что вы меня предателем посчитаете. А раз так, конечно, скажу, что порвал с вами.

— Вот это дело! А уж в городе мы тебе такую рекомендацию дадим лучше не придумаешь. Да, чуть не забыл: док вчера вечером к тебе не наведывался?

— Нет. А что?

— Да он пошел к тебе еще до пожара и с той поры не вернулся.

— Ну и дела! Что ж с ним стряслось?

— Боюсь, беднягу похитили.

— Они вас вокруг пальца то и дело обводят.

— Не без этого. Правда, мы сегодня утром с ними чуток расквитались. Но случись твоему старику на нас нажаловаться, они завтра же нас в порошок сотрут.

— Забастовка не удалась?

— Не в этом дело. Что мы задумали, то удалось. Борьба продолжается, Альф. С отцом помирись, пусть думает что ты после всех этих пожаров угомонился. — Мак прислушался. — Никак кто-то идет, — он выбежал из кухни в комнату, выглянул в окно.

— Мой старик вернулся. Я его шаги распознаю, — сказал Альф.

Мак вернулся на кухню.

— Хотел посмотреть, нет ли с ним кого. Один. Мы, конечно, могли бы и потихонечку улизнуть. Да, пожалуй, лучше остаться и посочувствовать.

— Не стоит. Он и слушать вас не захочет. Он теперь на дух вас не переносит, — сказал Альф.

На крыльце затопали, дверь распахнулась. Андерсон замер на пороге, изумленно уставясь на гостей.

— Какого черта заявились! — рявкнул он. — А ну, проваливайте! Я был у шерифа, теперь вам крышка. Вышвырнут вас с моей земли, чтоб и духу вашего не было! — от ярости грудь у старика тяжело вздымалась.

— Мы всего лишь хотели сочувствие вам выразить. Ваш сарай сожгли не мы, а кто-то из городских.

— Да не все ли мне равно, кто? Сарая нет, урожая нет. Впрочем, что с вами, бродягами голоштанными, об этом толковать? Разорили вы меня, считай, я без фермы остался! — на глаза старику навернулись злые слезы. — У вас, голодранцев, ни кола, ни двора. Вы и деревца не посадили, а мне каждый листочек люб и дорог. Я каждую свою яблоньку на ощупь узнаю. Вам этого не понять.

— Да, у нас ни кола, ни двора. Нам в этом всю жизнь отказывали. Хотя и мы не прочь и хозяйство завести и яблоньку посадить.

Андерсон словно и не слышал его.

— Поверил я вашим посулам, И вот — нате вам! Урожая нет, а мне скоро по закладной платить!

— А где собаки? — спросил Мак.

Руки у Андерсона прижались к бокам, во взгляде вспыхнула холодная, безжалостная ненависть. Он проговорил:

— Их будка к сараю примыкала.

Мак повернулся к Альфу и кивнул. Тот сначала недоуменно поглядел на него, потом, насупившись, сказал

— Отец верно говорит. Вам, ребята, здесь делать нечего, проваливайте, и чтоб мы вас больше не видели.

Старик Андерсон подскочил к кровати, встал рядом.

— Я б мог вас сейчас перестрелять, но пусть шериф сам этим занимается. Долго он себя ждать не заставит.

Мак тронул Джима за руку, они вышли, прикрыв за собой дверь. За калиткой даже не удосужились посмотреть по сторонам. Мак шел так быстро, что Джим с трудом поспевал за ним. Солнце уже катилось на запад, длинные тени от яблонь побежали меж рядами, в кронах поигрывал ветерок и казалось, и деревья, и земля дрожали от вол нения.

— Когда вспоминаешь, что страдают миллионы, на месте не усидишь, сказал Мак. — Ранили кого или обидели, вроде Андерсона, или видишь, как легавые еврейских девчонок задирают, и думаешь, а стоит ли вообще бороться, ради чего все это? Но как вспомнишь, что миллионы людей голодают, все на свои места враз становится. Стоит бороться, стоит! Так и мечешься: представишь одно — скиснешь, другое — воспрянешь. Бывало с тобой так, а, Джим?

— Не в такой степени. Недавно на моих глазах умирала мать. Кажется, сто лет прошло, а на деле-то — совсем ничего. Она мне и слова не сказала, смотрела, только и все го. До того ей, наверное, лихо было, что она даже от священника отказалась И в ту ночь во мне что-то сгорело. Да, мне жаль Андерсона, но, в конце концов, если я своей жизнью жертвую, почему б ему не пожертвовать сараем?

— Для людей его склада собственность дороже жизни.

— Мак, куда ты так летишь? Сбавь-ка шаг. Я вот-вот выдохнусь.

Мак пошел чуть медленнее.

— Я все думаю, с чем старик в город поехал. И тороплюсь в лагерь, пока еще не поздно. Не знаю, что у шерифа на уме, но расколоть, разобщить нас — для него огромное удовольствие.

Дальше шагали молча. Земля была черная, мягкая. Солнечные блики скользили по ним. Лишь на подходе к лагерю замедлили шаг.

— Ну, пока вроде все гладко, — сказал Мак.

Над кухней поднимался дымок.

— Куда-то все подевались, — удивился Джим.

— В палатках, отсыпаются. И нам неплохо бы прикорнуть. Может, ночью и глаз сомкнуть не удастся.

Появился Лондон, подошел.

— Все в порядке? — спросил Мак.

— Никаких перемен.

— Так вот, я прав оказался. Андерсон ездил к шерифу просить, чтоб нас выдворили.

— Что ж теперь?

— Остается ждать. Ребятам пока ничего не говори.

— Насчет этого ты, может, и прав. А вот насчет жратвы промашку дал. Все до единой фасолинки подъели. Я для вас в двух котелках немного оставил. У меня в палатке найдете.

— Как знать, может, жратва нам больше и не понадобится, — сказал Мак.

— Чего-то не возьму в толк.

— Да нас, поди, завтра здесь и не будет.

Войдя в палатку, Лондон указал на два котелка на ящике.

— Значит, думаешь, шериф все-таки попрет нас отсюда? — спросил он Мака.

— Ясно как божий день. Он такой возможности не упустит.

— Думаешь, стрельбу откроет? Может, пригрозит, и все?

— Почем я знаю. Слушай, а где все ребята?

— Все по палаткам, отсыпаются.

— Никак машина едет. Может, все-таки наши возвращаются?

Лондон скособочил голову, прислушался.

— Нет, это грузовик. И, судя по всему, не из мелких.

Они выбежали из палатки и увидели на дороге из Торгаса грузовик: стальной кузов, мощные сдвоенные колеса. Он подъехал к лагерю и остановился. В кузове поднялся человек с автоматом. За передней рукоятью — большой патронный диск. Над бортами кузова видне лись головы сидевших. Из палаток выскакивали забастовщики.

Стоящий в кузове прокричал:

— Я — окружной шериф! Если у вас есть вожак, я бы хотел с ним поговорить!

Люди, с любопытством поглядывая на грузовик, подходили все ближе.

— Осторожнее, Лондон, — прошептал Мак. — Сейчас они могут нас в два счета шлепнуть. Им ничего не стоит.

Оба вышли к обочине, остановились. Чуть поодаль цепочкой вдоль дороги — остальные забастовщики. Лондон крикнул:

— Ну, я — главный.

— У меня на вас жалоба. Вас обвиняют в нарушении границ частных владений. До сих пор мы вас терпели. Уговаривали на работу вернуться, а уж если надумали бастовать, то мирно. Вы же уничтожаете частную собственность, совершаете убийства. Кое-кого нам пришлось пристрелить, кое-кого — задержать, — шериф взглянул на своих спутников в кузове и продолжал. — Мы и сейчас не хотим кровопролития, мы готовы вас выпустить. Даем вам ночь, чтобы вы убрались отсюда. Покинете округ — никто вас на дороге и пальцем не тронет. Но если завтра на рассвете застанем вас здесь, в лагере, пощады не ждите.

Слушали его молча. Мак что-то прошептал Лондону и тот сказал:

— «Нарушение границ» не дает вам права стрелять.

— Может быть, но «сопротивление должностным лицам» — дает. Я с вами в открытую говорю, чтоб вы знали, чего ждать. Завтра поутру мы сажаем в грузовики вроде этого сотню людей, даем каждому ружье. Еще у нас три ящика гранат со слезоточивым газом. Кое-кто из ваших приятелей может вам порассказать, что это за игрушки. Вот и все. Цацкаться с вами больше не будем. Даем вам срок до утра, чтоб убраться из округа. Вот и все. — Наклонившись к кабине, бросил:

— Поехали, Гас.

Машина медленно тронулась с места, набрала скорость…

Один из забастовщиков прыгнул в придорожную канаву, схватил камень. Но так и остался стоять, держа его в руке, а грузовик катил прочь. Люди проводили его взглядом и пошли обратно в лагерь.

— Похоже, мы получили приказ, — вздохнул Лондон. — Он не шутки шутить приезжал.

— Проголодался я, пойду-ка с фасолью разделаюсь. Маку не терпелось переменить тему. Молча вернулись в палатку. Мак с жадностью принялся есть. — Сам-то поел, Лондон, а?

— Я-то? Конечно. Что будем делать?

— Бороться.

— Да, они навезут этих гранат, борись тогда, как бычок на бойне.

— Врет он все, — так неистово воскликнул Мак, что стрельнул жеваной фасолью изо рта. — Будь у него эти гранаты, не стал бы нам говорить! Он думает, мы разбежимся, не станем биться. Снимемся с лагеря ночью, они нас тут же сцапают. Разве им можно верить!

Лондон посмотрел Маку прямо в глаза.

— Не хитришь? Ведь ты сам говорил, я на вашей стороне. Не дай бог, вокруг пальца обвести меня хочешь.

Мак перевел взгляд.

— Мы должны драться! Уйдем, не хлопнув дверью, считай, напрасно столько терпели.

— Ну, а если ввяжемся в драку, много ни в чем не по винных ребят получат пулю в лоб.

Мак поставил котелок с остатками фасоли на ящик.

— Знаешь, на войне генерал понимает, что без потерь не обойтись. Так вот, у нас тоже война. Уйдем без боя, значит, с позором проиграли. — Он прикрыл глаза рукой. — Лондон, ответственность, конечно, адская. Я знаю, что нам делать, но ты вожак, тебе и решать. Не хочу всю вину на себя взваливать.

Лондон понуро бросил:

— Да, но ведь ты в этом деле собаку съел. Ты уверен, что нам лучше всего биться?

— Да, лучше всего.

— А, пропади все пропадом, драться так драться, лишь бы ребят настроить!

— Я думал об этом, — сказал Мак, — ведь они и против нас могут повернуть. Те, кто слушал шерифа, расскажут остальным, и все скопом на нас: дескать, вы эту кашу заварили.

— Я все-таки думаю, они деру дадут. Эх, бедняги, ничего-то не знают, не ведают. Ты, значит, говоришь, если и смываться, так надо прямо сейчас? А как быть с ранеными? С Бэрком, стариком и тем, что ногу вывихнул?

— Оставим здесь, — решил Мак. — Другого выхода нет. Окружным властям придется их в больницу класть.

— Схожу, посмотрю, что в лагере делается. Что-то на душе кошки скребут, — сказал Лондон.

— Не только у тебя, — подхватил Мак.

Лондон вышел. Джим взглянул на Мака и принялся за холодную фасоль с редкими волоконцами говядины.

— Будут ли и впрямь нас бить? Неужто не пропустят, если ребята решат уйти?

— Шериф-то пропустит. Только обрадуется, если мы уйдем, а вот от «бдительных» жди пакостей.

— Ужинать ребятам нечем, Мак. А если они еще и напуганы, так никакой ужин сил не прибавит.

Мак выскреб все из котелка и поставил его на ящик.

— Джим, ты выполнишь одну просьбу?

— Смотря какую.

— Солнце скоро сядет, быстро стемнеет. Ты, надеюсь, прекрасно понимаешь, что за нами будут охотиться? И еще как! Так вот, я хочу, чтоб ты, как только стемнеет, смылся отсюда и вернулся в город.

— С какой это стати?

Мак скользнул взглядом по лицу Джима и потупился.

— Я приехал сюда, сил и желания работать хоть отбавляй. А ты, Джим, стоишь десяти таких, как я. Сейчас я в этом уверен. Случись что со мной, найдется много ребят не хуже, а у тебя редкостный талант. Нам нельзя тебя терять. Если за грошовую забастовку придется расплачиваться такими людьми, как ты, — это расточительство.

— Не согласен. Нас надо в работе использовать, а не беречь. Я не дезертир. Ты сам говорил, что любое маленькое дело — частичка большого, пусть крохотная, но важная.

— Джим, тебе необходимо уйти. С больной рукой много не навоюешь. Толку от тебя в драке все равно нет. И оставаться тебе здесь незачем. Помочь ничем не сможешь.

Лицо у Джима посуровело.

— Я останусь. Может, еще и здесь чем пригожусь. Ты, Мак, меня все время оберегаешь. И порой мне кажется, что оберегаешь не из интересов партийных, а из своих собственных.

Мак побагровел от досады.

— Ну что ж. Пристрелят — пеняй на себя. Я предложил, по-моему, лучший выход. Хочешь поупрямиться валяй! Делай, что твоей душеньке угодно, а я пошел. Здесь сидеть без толку, — и, вконец рассердившись, вышел.

Джим засмотрелся на брезентовую стену. На ней красным пятном запечатлелось заходящее солнце. Рукой он осторожно потянулся к плечу, тихонько нажал, потыкал вокруг раны. Чуть поморщился. И долго сидел неподвижно.

Заслышав шаги, обернулся. У входа стояла Лиза с ребенком на руках; за ее спиной виднелась вереница машин при дороге, на верхушках деревьев играли закатные блики, а под кронами уже собирались сумерки. Лиза, по-птичьи вытянув шею, с любопытством огляделась. Мокрые волосы старательно приглажены, кое-где, неумело накрученные, вились. Короткое одеяло кокетливо прикрывало лишь одно плечо.

— Ты один, я вижу, — она подошла к матрацу, уселась, прикрыла колени подолом льняного платья. — Ребята говорят, легавые нас бомбами забросают и убьют, — беспечно сказала она.

Джим оторопел.

— Ты, похоже, не очень-то боишься.

— Не боюсь. Я вообще не боюсь такого.

— Тебя легавые не тронут. Не верю я, что они нас перебьют. Вранье все это. Ты пришлато по делу?

— Нет, просто так. Решила немного здесь посидеть.

— Я ведь нравлюсь тебе, Лиза? — Джим улыбнулся.

— Да.

— И ты мне нравишься.

— Ты мне так помог с малышом.

— А как старый Дан? Ты за ним присматриваешь?

— А чего с ним будет? Лежит себе, бормочет.

— Мак тебе помог куда больше, чем я.

— Да, но он никогда на меня так не смотрел. Мне нравится тебя слушать. Ты хоть еще и мальчишка совсем, а говоришь складно.

— И слишком много, Лиза. Слов много, а дела мало. Посмотри: вечереет. Скоро фонарь зажжем. Не станешь же ты со мной в темноте сидеть.

— А мне все равно, — быстро проговорила она.

Он еще раз взглянул ей в глаза, лицо у него засветилось радостью.

— А заметила ли ты, Лиза, что по вечерам вспоминается давно-давно прошедшее, причем какие-то мелочи? Однажды — я был тогда мальцом — я смотрел, как заходит солнце. Смотрю, забралась на дощатый забор серая кошка, пушистая такая. И вдруг солнце будто поз олотило ее. На какое-то мгновение она сделалась золотой.

— Я люблю кошек, — тихонько поддакнула Лиза. У меня как-то целых две кошки было.

— Смотри. Солнце почти зашло. Завтра мы будем уже далеко. Знать бы где? Ты будешь скорее всего в дороге. Я, очевидно, — в тюрьме. Мне не привыкать.

Неслышно в палатку вошли Лондон и Мак.

Лондон посмотрел на невестку.

— Что ты здесь забыла? Иди-ка отсюда, у нас дела.

Лиза поднялась, прижала к груди край одеяла. Выходя, покосилась на Джима. Лондон сказал:

— Ничего не понимаю. Здесь кучка, там кучка, о чем то говорят, меня отовсюду гонят.

— Ясно, в чем дело, — ответил Мак. — Ребята просто испугались. Не знаю, что они решат, только ночью, похоже, слиняют.

Разговор затух. Лондон и Мак сидели на ящиках, повернувшись к Джиму. Зашло солнце, в палатку наползли сумеречные тени.

Наконец Джим тихо сказал:

— Даже если ребята сбегут, все равно не напрасно бастовали. Хоть какое-то время боролись все вместе.

Мак встрепенулся.

— И все ж последний бой нужно дать!

— Попробуй поведи их на бой, если их ноги в другую сторону несут! — воскликнул Лондон.

— Не знаю. Может, удалось бы убедить. Поговорим с ребятами, глядишь, что и выйдет.

— Словами из них страх не вышибешь.

— Знаю.

Снова воцарилось молчание. Снаружи тихо журчала многоголосая человеческая река, голоса порой сталкивались, бурлили.

— Спичка найдется, Лондон? — спросил Мак. — Пора фонарь зажигать.

— Еще светло.

— Ничего не видно. Зажигай. В сумерках мне что-то не по себе.

Лондон со скрипом поднял колпак, со скрипом же и опустил.

Мак насторожился.

— Похоже, что-то случилось! Что-то не так!

— Почему-то разом притихли все, — удивился Джим.

Все трое тревожно вслушивались. Послышались шаги. Все ближе и ближе. В палатку вошли близнецы-итальянцы. Они смущенно улыбались, в полумраке белели зубы.

— Разрешите войти?

— О чем речь! Заходите, ребята.

Они встали, точно ученики у доски, переглянулись никому не хотелось начинать.

— Там ребята… в общем… собрание хотят устроить, сказал один.

— Вот как? Это еще зачем?

— Они говорят, проголосовали за забастовку, теперь снова будем голосовать. К чему людей понапрасну гробить? — затараторил другой. И оба примолкли, ожидая от Лондона ответа.

Лондон вопросительно взглянул на Мака.

— Конечно, собрание нужно, — ответил тот. — Ребята сами себе хозяева. Их слово — закон, — он посмотрел на выжидающих посланников. Передайте всем, что через полчаса Лондон созывает собрание. Будем голосовать: драться нам или не драться.

Братья взглянули на Лондона, согласен ли он. Лондон медленно кивнул.

— Все верно. Через полчаса. Как ребята проголосуют, так и поступим.

Крепыши-итальянцы раскланялись на европейский лад, повернулись и вышли.

Мак громко рассмеялся.

— Ну, и отлично! Я думал, все хуже обернется. Думал, они втихомолку все разбегутся. А раз хотят обсуждать, значит, все еще вместе. Отлично! Конечно, могут и за роспуск проголосовать, но тут уж вольному воля.

— А ты разве не попытаешься настроить их на борьбу? — спросил Джим.

— Конечно, попытаюсь. Но это надо как следует продумать. Даже если они и не пойдут в бой, хорошо уже, что не разбежались, как бездомные псы. У нас будет вроде как организованное отступление. А не бегство от погони.

— Что нам делать на собрании? — решительно спросил Лондон.

— Посмотрим. Сейчас уже стемнело. Ты, Лондон, первым выступишь. Объяснишь, почему им достойнее сражаться, чем убегать. Мне, пожалуй, сейчас лучше не лезть. После того, как я их утром отчитал, они меня невзлюбили. Мак перевел взгляд на Джима. — Потом выст упишь ты. Настал твой час. Попробуй их зажечь. Говори, Джим, говори. Ведь ты об этом мечтал.

Глаза у Джима взволнованно заблестели.

— Хочешь, Мак, — воскликнул он, — я сорву повязку, кровь рекой хлынет. Может, это их расшевелит.

Мак прищурился, задумавшись.

— Нет, — решил он. — Расшевелить-то ты их расшевелишь, но им тут же подавай, где доблесть проявить. Однако и спокойно сидеть им не позволяй, не то уснут. Просто поговори с ними. Без обиняков расскажи, что такое забастовка, что это как бой в большой войне. У тебя, Джим, получится.

Джим вскочил на ноги.

— Ты прав, получится. К горлу комок подкатил, но я знаю, — все получится! — Лицо у него исказилось. Оно излучало неистовую силу.

К палатке кто-то бежал. Вот у входа показался мальчуган.

— Там, в саду! — крикнул он. — Какой-то мужик, доктором назвался! Весь израненный!

— Где?! — разом крикнули Лондон, Джим и Мак.

— Там, за дорогой. Говорит, целый день провалялся.

— Как ты его нашел? — спросил Мак.

— Он кричал. Просил к вам прийти и рассказать.

— Покажи, где. Быстрее, быстрее!

Мальчишка выскочил из палатки.

— Лондон, захвати фонарь, — крикнул на ходу Мак. Он бежал бок о бок с Джимом. Впереди несся мальчишка. По открытому месту они припустили еще быстрее. Паренек добежал до яблонь и скрылся во тьме. Лишь по топоту можно было определить, где он. Мак с Джимом нырнули во тьму сада.

Вдруг Мак вскинул руку.

— Джим! Ложись! Живо!

Гулко ударили выстрелы, два раза полыхнуло. Мак растянулся на земле. Он услышал, как несколько человек стремглав побежали прочь. Поискал взглядом Джима, но в глазах еще плясали всполохи выстрелов. Не сразу увидел он друга. Тот стоял на коленях, свесив голову.

— Ну, Джим, ты вмиг все сообразил.

Джим не шевельнулся. Мак, нетвердо ступая, подошел, стал рядом на колени.

— Тебя ранило?

Джим покачнулся и ткнулся лицом в землю.

— Господи! — Мак протянул руку, поднял голову друга, вскрикнул, отпрянул, вытер рук о штаны — лицо у Джима словно срезало. Мак медленно обернулся: за спиной невдалеке прыгал во мраке фонарь, освещая ноги бегущего Лондона.

— Вы где? — прокричал он.

Мак не ответил. Он сидел на корточках и не мог вымолвить ни слова. Все смотрел и смотрел на склоненную, точно в мусульманской молитве, фигуру.

Наконец Лондон приметил их. Подбежал и встал как вкопанный, прочертив фонарем широкую дугу.

— Надо ж, — только и сказал он. Пригнулся, посветил. — Из дробовика били?

Мак кивнул и уставился на свою липкую от крови руку.

Лондон поежился, глядя на застывшее лицо Мака. Вот Мак поднялся, шагнул на негнущихся ногах к Джиму, взвалил его на плечо, словно мешок. Голова свесилась на спину, с нее еще капала кровь. Медленно, с трудом передвигая ноги, двинулся Мак к лагерю. Лондо н шел рядом и светил фонарем.

На пустыре собрались любопытные. Поначалу облепили было Мака с Лондоном, но, увидев их страшную ношу, в ужасе отпрянули. Мак шел сквозь толпу, не замечая ее. Миновал пустырь, кухню — толпа молча шла следом. Дойдя до помоста, опустил Джима у перил, сам взобрался на помост, втащил тело друга, прислонил к угловому столбу, подправил, когда оно стало заваливаться на бок.

Лондон протянул фонарь, и Мак установил его подле тела так, чтобы высветить голову. Потом встал, оглядел толпу. Пальцы судорожно впились в перила. Глаза побелели, зрачки расширились. Перед собой он видел множество людей, в глазах у них играли блики от фонаря; стоявшие дальше были неразличимы во тьме. Мака пробрала дрожь. Он с трудом разнял челюсти. Голос зазвучал высоко, на одной ноте.

— Этот парень старался не ради себя… — начал он. Костяшки пальцев побелели — он намертво вцепился в перила. — …Товарищи! Этот парень старался не ради себя…