Всего за несколько дней поток американских машин с солдатами почти иссяк.
Теперь уже нечего было ходить к Замку и глядеть на дорогу, не появится ли джип со стороны Виццини. А раз не прибывали американцы, то и к Пеппе мы потеряли всякий интерес, хотя Обжора и Агриппино время от времени напоминали нам, что хорошо бы с нею поквитаться. Чарльз тоже уехал. Американцы оставили в деревне лишь небольшой гарнизон, которому было поручено добывать провизию для фронта, проходившего теперь уже под Мессиной.
И все же однажды Золотничок вывел нас на американского сержанта, которому понадобилась наша помощь. С большим трудом тот объяснил, в чем дело:
— Ваш бой сказаль, что в ближней кантри йест кавз — теленки. Так?
— Конечно, есть, — заверил Чернявый.
Никто из нас, ясное дело, и слыхом не слыхал ни про каких телят, но у Чернявого был нюх на приключения, и уж он ни за что бы не упустил новый случай позабавиться. Агриппино делал нам предостерегающие знаки, но никто не обращал на них внимания.
— Да идите вы со своими телятами! — взорвался он наконец. — Я осла у деда выпросил. Доедем до той речки и наверняка чертовку Пеппу изловим.
Однако и его союзник Обжора на сей раз присоединился к нам.
— Хрен с ней, с Пеппой! Тут, может, будет чем поживиться.
Сержант, выпятив губу, недоверчиво разглядывал нас с головы до ног: наши лохмотья, видно, вызывали у этого сарацина подозрения. Потом все-таки спросил, куда ехать.
— Туда. — Золотничок показал в сторону Альберо Бьянко.
Мы уже приготовились забраться в два грузовика.
— Ноу, чилдрен, ноу, — забеспокоился сержант. — Все нет. Поедет ты и ты. — И ткнул пальцем в Золотничка и Пузыря.
Золотничок ухмыльнулся.
— Тогда гуд бай, — бросил он и, весело насвистывая, пошел прочь.
Солдаты — всего их было шесть — поглядели на нас с любопытством, а сержант нахмурился и запыхтел своей трубкой, обдав нас облаком ядовитого дыма. Было видно, как ему не хочется тащить с собой десять голодных ртов.
— Карашо, — наконец процедил он сквозь зубы. — Летс гоу, маленки итальянски сволочь.
Золотничок тут же вернулся обратно и полез в крытый брезентом кузов. За ним я, потом Чуридду и остальные. Последним мы втащили за руки Пузыря.
— Доунт фогет, мне нужен теленки, — предупредил сержант. — Или я вам задам.
— Задам, задам по задам! — насмешливо пропел Карлик.
Водитель включил мотор, и машина понеслась по дороге, подпрыгивая на ухабах, брезент раздувался от ветра и больно хлестал нас по головам.
— Вот это скорость! — радостно воскликнул Марио Гулициа.
Чтоб не упасть, мы уселись на пол. Тури все прикидывал, сколько может весить теленок. Нахалюга и Чернявый затянули песню:
Черное личико, черная попка…
— Вы что, — напомнил я, — это же фашистская песня!
— А, плевать! — отозвался Чернявый. — Мне нравится. Подпевай и ты.
Мы невольно подхватили задорный мотив.
— Стойте, не все сразу, — вмешался Тури. — Один заводит, остальные подтягивают.
До чего ж ты хороша, красотка эфиопка! —
надрывались, не слушая его, Чернявый, Нахалюга, Обжора и Пузырь.
Золотничок, Агриппино и Марио Гулициа молотили в такт по борту машины: бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам.
Грузовики мчались по усыпанной гравием дороге, вздымая пыль.
— Шат ап, шат ап! — кричал нам из кабины сержант, но, видя, что мы не унимаемся, заставил водителя остановиться и просунул голову под брезент. — Я не терпеть этот бордель!
— Ах так, — проговорил Золотничок, поднимаясь. — Тогда счастливо оставаться. — И полез через борт.
Сержант стиснул волосатые кулаки, но тут же овладел собой, хитрец, и вместо проклятий, которыми он был готов нас осыпать, у него вырвался сдавленный смешок.
Мы снова тронулись в путь и на этот раз заголосили так, что даже рева мотора не было слышно:
Юность, высота, жизни красота, тра-та-та!
Из кабины донеслись ругательства. Теперь уж он нам не спустит, подумал я.
Но паузы в нашем пении заполнила тягучая печальная музыка, и мы стали горланить еще громче, чтоб разогнать тоску, навеянную этими звуками и унылым видом старых скрюченных олив, проносившихся вдоль дороги.
— Тсс, — сказал я. — Слышите?
Эти болваны, оказывается, подпевали нам. Но, надо признать, выходило у них куда лучше, чем у нас.
Завидев на склоне деревушку, мы начали стучать в стенку кабины.
— Вы что? — откликнулись американцы.
— Ничего. Слезай, приехали!
В рот нам набилась пыль, и мы пошли к чистому ручейку, что струился невдалеке. Напились, сполоснули лица, а потом из суеверия сплюнули в воду.
Солдаты последовали нашему примеру.
— Ну, пошли, — сказал Золотничок, взявший на себя командование.
По тропинке, вьющейся меж смоковниц, мы добрались до дома, где жило семейство Маммана.
— Эй вы, идите сюда, дело есть! — завопили мы в один голос.
Но хозяева почему-то не отзывались на наши крики.
Сержант уже приготовился опять наброситься на нас с кулаками, но тут Чернявый придумал одну из своих бесчисленных хитростей.
— Выходите, мы вас видели! — крикнул он. — Не то всех перестреляем.
Братья Минико, Саридду и Винченцо с поднятыми руками появились из-за кактусов. Все расхохотались, даже сержант.
— Гляди, совсем очумели! — воскликнул Золотничок. — Им богатство в руки плывет, а они в штаны наложили. Вот эти хотят у вас теленка купить. Не хотите — пойдем к Буккерезе.
Но эти темные мужики — известное дело — никому не верят. Братья замялись, заныли: мол, откуда у них телята.
— Ой-ой, сейчас американцы зададут нам перцу! — всполошился Карлик.
Да только Чернявого не так-то легко было смутить.
— Врете, мошенники, — сказал он и вместе с Агриппино направился к дому, утопавшему в зелени.
А хозяева даже не сдвинулись с места, верно, подумали: пропадать — так с музыкой. Залаяла собака, и женский голос позвал:
— Саридду, Минико!
Мы хотели было пойти за Чернявым, но по знаку сержанта солдаты окружили нас.
— Гляди-ка ты, ровно на войне, — заметил мой брат.
И мы начали поносить американцев на чем свет стоит. Они угрюмо глядели на нас, ничего не понимая.
— Козлы вонючие!
— Фашисты американские!
— Дерьмо!
— Падлы краснокожие!
— Сучьи олрайты!
— Да, олрайты! Воюйте у себя дома!
Олрайтыолрайтыолрайты! Мы были в восторге от нового ругательства, а солдаты выпучили на нас глаза и обливались потом.
Из хлева раздалось протяжное мычание.
— Идите сюда! — крикнул нам Чернявый.
— Что? Что? В чем дело? — перепугались братья Маммана.
— А в том, что вы еще почище этих болванов! — презрительно бросил им Обжора.
Братья кинулись к сержанту, забормотали, что сперва не поняли, о чем речь, а теперь готовы все для него сделать.
Хозяйка, мать троих братьев, увидев американцев, принялась истошно голосить:
— Господи Иисусе, они хотят отнять наших быков!
— Да будет вам, донна Рири, — уговаривал ее Агриппино. — Они заплатят, у них же денег полные мешки.
В общем, сторговались. Теленок обошелся американским олухам втридорога.
— У, злыдни, вот заложу вас, — пригрозил Обжора братьям Маммана.
— Ты что, дурак? — оборвал его Тури. — Тебе-то какая печаль, кто кого облапошил? Главное — тут и нам будет чем поживиться.
Мы вместе с сержантом вошли в хлев. Надо сказать, свое дело он знал туго: заглянул телятам в рот, погладил по бокам и наконец объявил:
— Беру этот!
— Ах, святители, самого лучшего выбрал! — всплеснула руками донна Рири. А узнав, что теленка будут разделывать прямо у нее на гумне, снова запричитала: — Нет, нет, я не вынесу!
Минико Маммана не спеша пересчитывал доллары, разглядывал их на свет, только что на зуб не попробовал.
Винченцо отвязал теленка и повел его на гумно, тщательно выметенное и прокаленное солнцем. Из хлева опять донеслось мычанье.
— Это корова, слышите? — сказал Агриппино. — Сыночка зовет.
На минуту воцарилась тишина, а потом корова вновь замычала призывно и ласково, словно где-то вдали играла труба.
Солдат по имени Гарри привязал теленка к валуну. Мы с братьями Маммана стояли в сторонке и смотрели.
— Первый раз вижу, как бычка забивают, — сказал Золотничок.
— А я видел, — отозвался Тури. — Дон Папé Бонавири одним ударом их приканчивает.
Гарри провел пальцами по лбу теленка, определяя, куда стрелять.
— А сержант-то где? — спросил Пузырь.
Сержант удалился в заросли опунций и намеренно не глядел в нашу сторону.
— Ага, сдрейфил, вонючка! — бросил Обжора.
Теленок вскинул голову и замычал. Гарри протянул ему охапку сена, и тот, ничего не подозревая, черным языком облизывал пальцы своему палачу.
— И как у него рука поднимется! — воскликнул Чуридду, но его слова заглушил короткий, сухой щелчок.
Теленок обратил к нам большие влажные и мутные глаза; со лба полилась струйка крови, и скоро на шерстке запеклись красные сгустки. Он зашатался и подогнул сперва одно колено, потом другое.
Сержант начал орать на Гарри, и хотя слов мы не понимали, но нетрудно было догадаться: день на исходе, вон уже солнце садится за домом, а этот болван не может расправиться с одним жалким теленком. Гарри, ничуть не смутившись, приставил пистолет ко лбу бедного животного и выстрелил еще два раза.
Теленок боком повалился на камень и напоследок дрыгнул задними ногами, словно еще искал опоры на земле.
Тут донна Рири, эта ведьма, успевшая спрятать доллары в передник, снова заголосила:
— Ах, бычок, мой бычок, за что тебе такая доля? Неужто зря я тебя кормила-поила? Отдали, горемычного, на погибель, злым сарацинам на поживу! И все я, я виновата: зачем не укрыла тебя от этих иродов?!
— Да замолчите, мама, — повернулся к ней Минико. — Ведь они долларами заплатили за него.
— Что в них толку, в этих долларах, сынок? А теленочка-то ненаглядного нет у нас теперь!
До старухиных причитаний никому не было дела, только Гарри несколько раз злобно на нее покосился.
— Как же я теперь корову-то выведу из хлева? — не унималась донна Рири. — Она ведь, бедная, тоже издохнет, как увидит, что ее сыночка сгубили!
— Будет вам, мамаша, — урезонивал ее Минико. — Хотите, чтоб и нас пристрелили, как теленка?
В конце концов Обжору эти вопли задели за живое, тем более что старуха в своих проклятьях никого не забывала, то и дело грозила нам своим узловатым пальцем.
— У-у, ведьма! Сейчас вот подожгу ей подол — будет знать.
— А ну давай! — обрадовался Золотничок.
— Бросьте, — сказал Тури. — Пусть разоряется, коли охота. А у нас другие дела есть.
Мы стали помогать солдатам разделывать тушу. Сперва надо было ее продуть со всех сторон, чтобы шкура легко отделялась. Пузырь дул так, что аж побагровел от натуги, я же только делал вид, что дую, а на самом деле просто вдыхал сладковатый запах парного мяса. Чернявый и мой брат тоже особо не напрягались и втихаря мне подмигивали; каждый зажал в зубах телячью ногу, будто трубу.
Шкуру сняли и повесили на оливковое дерево. Мясо у телка и впрямь оказалось душистое, нежно-розовое.
— О святители-угодники! — Мой брат воздел руки к небу, точь-в-точь как донна Рири.
— Аминь! — торжественно провозгласил Чернявый.
Солдаты ловко и уверенно разделывали телка, а у нас вместо скрежета пилы и хруста костей в ушах стоял поминальный звон по нашему зверскому голоду. Но едва мы поняли, что сержант собирается вернуться в Минео, так и не изжарив ни куска телятины, как тут же вскочили и каждый сжал горсть земли.
— А ну-ка, посолим чуток это мясцо! — грозно произнес Тури.
Сержант что-то прокудахтал и все-таки выдавил из себя улыбку.
— О’кей, — кивнул он: видать, и у него брюхо подвело не меньше нашего.
Солдаты вспороли ножом влажно поблескивающие телячьи кишки.
— Ой, матерь божья! — воскликнул Агриппино, увидев зловонную пузырящуюся жижу с остатками непереваренного сена и бобов. — Вот откуда дерьмо-то выходит, а вам и невдомек!
Кишки сержант распорядился отдать братьям Маммана, а эти скряги хоть и со скрипом, но все же выдали нам немного оливкового масла и сковородку.
Мы тем временем набрали хвороста для костра, и вскоре на гумне уже весело потрескивал огонь, рассыпаясь тысячами искр.
Усевшись вокруг костра, мы жадно вдыхали бесподобный аромат жареного мяса, которое нам в жизни не так уж часто доводилось отведать. К примеру, у меня в доме мясо готовили только на Святую Агриппину и на Пасху, да и то одних кур.
Обжора усердно тер руками виски.
— Не могу, башка болит… Все из-за старой карги…
Пузырь сидел и пускал слюнки: казалось, он сам поджаривается на огне, как это бело-розовое мясо.
— Ну долго нам еще ждать? — простонал Тури: он один еще способен был говорить связными фразами.
Золотничок, мой брат и Чернявый поплотнее прижались друг к другу — похоже, у них кружилась голова — и неотрывно смотрели куда-то в пространство.
Сержант вдруг повернулся к братьям Маммана.
— Уайн, — произнес он.
— Что? — не поняли те.
— Уайн, уайн, — хором повторили все американцы.
— Вина просят, — перевел Марио Гулициа. — Бросьте дурачками-то прикидываться!
— Какое вино? — Минико прищурил свои хитрющие глазки. — Откуда у нас вино?
— Нет вино? — спросил сержант.
Братья божились, что от прошлого года ничего не осталось, а новый виноград еще не поспел.
— Видите, и виноградник-то у нас совсем махонький. — Они показали на клочок земли у подножия холма.
Но тут вмешался Кармело:
— Несите вино, не то расскажу этим олухам, как вы их обдурили.
Саридду сдался.
— Учти, — сказал он, тыча в меня пальцем. — Только из уважения к твоему отцу… — И притащил бутылку какой-то паршивой кислятины. Да кто ж такое станет пить?
Сержант роздал нам поджаренные куски, а оставшиеся, части туши солдаты развесили на деревьях — пускай провянут.
— Кушайте на здоровье, — сказал Винченцо Маммана, которому тоже дали кусок.
Донна Рири ушла в дом и больше не показывалась.
Долгожданный миг настал. Мы вгрызались в горячую мякоть и вовсю работали челюстями. Каждый объявлял для смеху:
— У меня грудинка!
— А у меня бок!
— Кострец!
— Филей!
— Олрайт! — подытожил сержант.
Костер догорал, лишь под сковородкой поблескивали кровавые язычки пламени.
— Маммана, эй, Маммана! — донесся вдруг голос из-за миндальных деревьев.
— Кто там? — спросил Минико.
— Да я, не признал, что ли? — отозвался седой круглолицый крестьянин лет этак шестидесяти.
Это был мой дядя, дон Микеле Риццо: его земля была там внизу, возле дороги.
— Приятного вам аппетита, — сказал он, подходя к нам.
— Садитесь с нами, — пригласил Саридду.
— А я-то работаю себе на поле и думаю: откуда благоухание такое, будто розы расцвели… — Тут дядя увидел меня. — Эге, и ты здесь! Да не один, а с братцем. Ну и ну! Мать ради них надрывается, на ней еще трое малолеток, а эти паршивцы вон где шныряют!
Я промолчал; брат поспешно юркнул за спины американцев. Но дядя, присоединившись к общему пиршеству, сразу позабыл о нас.
— А мне бы жирку, — попросил он. — Люблю жирок.
Он достал нож с костяной ручкой и миску, насыпал туда, соли и, неторопливо отрезая ломтик за ломтиком, макал их в соль, прежде чем отправить в рот.
— Отведай-ка и ты сальца, — предложил мне дядя.
— Ну уж нет, — отказался я.
Но он не отстал, пока я не взял у него кусочек. Хорошо просоленный жир слегка пощипывал язык и таял во рту.
— Вкусно, — сказал я.
Лунатик тоже решил попробовать и остался очень доволен.
Мы до того наелись, что стали изнывать от жажды. Братья Маммана принесли две бутыли с водой.
— Вот, — объявил Винченцо, — это все наши запасы.
— А как же вы обходитесь? — удивился Карлик.
— Из реки берем, — объяснил Минико. — Можешь и сам туда сходить.
— Неужто, кроме воды, у вас нечем утолить жажду? — поинтересовался мой хитрый братец.
— А тебе чего, может, вина? — огрызнулся Минико.
Мой брат что-то пошептал на ухо Чернявому и Кармело; оба захохотали.
Американцы потягивали кислое вино и морщились.
— Ну так как же насчет вина? — осведомился Кармело.
— Вино только для хозяев, — отрезал Минико. — Говорю же: сходите к реке за водой, если не напились еще.
— А мне чего-то молочка захотелось, — протянул Кармело.
— Какого еще молочка?
— Обыкновенного. А то у вас коров нет?
— О Святой Антоний! Коров уже подоили, а молоко выпили, понятно?
Мой брат, Чернявый и Кармело дожевали мясо и поднялись.
— А вот мы сейчас проверим. — И направились к хлеву.
— Стойте! — заорал им вслед Минико.
Но мы всей толпой уже бежали к коровам, а дядя, который до войны жил в Нью-Йорке, смеясь, объяснял американцам, в чем дело.
Солдаты тоже загоготали и пошли за нами.
Из распахнутой двери хлева в нос нам ударил запах навоза, Карлик даже закашлялся.
Хозяева все еще пытались нам помешать, но сержант потребовал:
— Милк, дать милк!
— Поздно уже, вы всех коров перепугаете.
Но коровы ничуть не испугались: они стояли спокойно в своих стойлах и в темноте все казались черными.
— А вдруг какая лягнет? — забеспокоился Обжора.
— Дринк, дринк, милк, — подбадривали нас американцы.
Агриппино и Кармело, хорошо знавшие повадки животных, ловко пристроились под выменем. Коровы даже не шелохнулись, когда эти два наглеца принялись сосать у них молоко.
— Ух ты, сладкое!
— Ура, милк, ура! — горланили солдаты.
Коров было всего четыре, и нам пришлось ждать, пока другие напьются. Наконец пришла очередь моя, Тури и Нахалюги; они сосали жадно, захлебываясь, а я чувствовал теплую струйку в горле и наслаждался терпким запахом меда и сена.
Дядя с нами не пошел — остался на гумне доедать телячий жир.
Братья Маммана стояли в дверях хлева и сокрушенно глядели на нас.
— Ну будет, довольно, — то и дело повторяли они.
Коровам тоже, видно, надоела такая дойка, и они сердито замычали. Одна вдруг отчаянно взревела: это Чернявый с досады укусил ее за сосок.
— Ах вы изверги! — возмущались братья Маммана.
Наконец мы вдосталь напились молока и выползли из хлева чуть ли не на карачках.
— Ой, ноженьки не держат! — жаловался Тури.
Сержант, остававшийся на гумне, разглядывал окрестные холмы и что-то показывал своим солдатам.
— Глянь-ка, — толкнул меня в бок Чернявый. — Ровно кто сигнал подает.
Среди костров, разложенных на холмах, один, самый большой, горел как-то странно: то совсем угасал, а то вспыхивал с новой силой. А другие костры будто откликались ему.
— Уотс ап? — спросил сержант. — Что такой?
Но мы и сами впервые видели такую штуку, поэтому Тури решил разузнать все у братьев Маммана. Однако эти хитрозадые делали вид, будто ничего не понимают и к тому же очень заняты: они поспешно собирали требуху в кастрюлю, чтобы припрятать ее в хлеву. А над горой уже всходила серебристая луна.
— Дядь, а дядь, чего это? — спросил я у дядюшки Микеле, который еще не закончил свою трапезу.
Дядя присмотрелся: вокруг зажигались все новые костры.
— Да-а, голод не тетка! — изрек он, подбирая на гумне остатки требухи. И, наклонившись, прошептал мне на ухо: — Это сестричкам твоим отнесу. А то скоро все соседи нагрянут за мясом. Видал — друг дружке знак подают. — Он распрямился и кивнул американцам. — Гуд найт, господа хорошие!
Не успел он скрыться в темноте, как где-то совсем рядом послышался птичий свист:
— Фьюить! Фьюить!
Сержант растерянно вертел башкой, не понимая, что это за звуки. Меня вдруг осенило; я пересчитал свою шайку и двоих недосчитался.
Лили Марлен, Лили Марлен! —
раздалось сверху из густой листвы, в которой были развешены куски мяса.
Молодая двурогая луна осветила головы Золотничка и Карлика в посеребренных ветвях деревьев. Голоса их то звенели в ночи, то сливались с тихим шелестом листьев.
— Ха-ха-ха, маленки итальянски бойз! — смеялся сержант.
— Мир честной компании!
Мы обернулись: на склоне возникло шесть теней. Братья Маммана тут же попрятались, оставив нас одних.
К нам подошли шестеро мужиков, живших по соседству. Несмотря на то что ночь была теплая, все они были в шапках, и разом их сняли, непонятно перед кем — перед американцами или перед оливами, на которых висело мясо.
— Бог помочь, — сказал один из крестьян.
Золотничок с Карликом оборвали песню.
Сержант, видно, решил, что на него хотят напасть, и выхватил пистолет. Но ему объяснили, что мужики просто пришли на подмогу.
— Карашо! — Он знаком велел им снять мясо и положить на заранее приготовленный брезент.
Крестьяне, забравшись на деревья, стали отвязывать мясо и бросать на землю.
— Мы сами все понесем, к чему вам надрываться! — твердили они.
Сержант почуял неладное: так, чего доброго, он ни куска в штаб не доставит.
И верно, мужики проворно подхватили брезент и двинулись вперед со своей ношей, американцы — за ними.
— Эй, куда это вы? — спросил у крестьян Тури.
— С голодухи, сынок, куда хошь тронешься. В доме-то даже хлеба нет.
Чернявый засмеялся, поняв, что происходит.
— Ты что, заодно с этими ворюгами? — накинулся на него Золотничок.
— А разве сам ты не крестьянский сын? — сказал ему косолапый крестьянин. — Разве твоя семья не голодает?
— Что он сказаль? — спросил сержант; лицо его в лунном свете совсем побелело.
Мы не ответили.
— Я с вам говорийт, итальянски собака! — рявкнул он.
— Да ничего, ничего, — отмахнулся я.
— Скоро увидишь, — нахмурившись, пробормотал Тури.
Не сговариваясь, мы решили помочь своим и еще раз одурачить этих заморских сарацин.
Выйдя на дорогу, мы юркнули в овражек и залаяли по-собачьи. Пока сержант соображал, в чем дело, шестерка вместе с брезентом растворилась в темноте и ползком по кустам зашла американцам в тыл.
Американцы вконец растерялись.
— Чилдрен, чилдрен, мы стреляйт! — вопил сержант.
Но в ответ ему лишь месяц корчился на небе от смеха да ухали филины. Над нами нависал шатер из айвовых деревьев, надежно укрывавший нас от врагов. Американцы, опомнившись, и впрямь открыли стрельбу. Несколько солдат спустились в овражек и начали обшаривать кустик за кустиком, чиркая зажигалками.
— Следы ищут, — шепнул мне Тури.
С проклятьями продравшись меж колючих кустов ежевики и шиповника, американцы доползли наконец до айвовых деревьев.
— Все, нам крышка! — шепнул Золотничок.
Мы съежились и затаили дыхание. Американцы подошли уже совсем близко, остановились и прислушались, но потом, на наше счастье, свернули по тропинке в противоположную сторону, к саду дона Соррентино. Двигались гуськом, как индейцы. А нам уже надоело сидеть в этой духоте.
— Я выйду, — прохрипел Пузырь.
— Я тебе выйду! — пригрозил старый крестьянин, зажимая ему рот.
Мы еще долго не вылезали из убежища, опасаясь засады. Но наконец послышался шум моторов, и свет фар, озарив ближний холм, стал удаляться.
Мы бесшумно выбрались на дорогу и вздохнули полной грудью.
— Ну, бывайте здоровы, — сказали нам мужики.
— То есть как? — возмутился Тури. — А наша доля?
— Вы о чем, сыночки? — изумился косолапый.
— О том, что у меня дома тоже четыре голодных рта, — процедил сквозь зубы Нахалюга.
— Ах, бесстыдники! Ведь вы уже наелись. А нашим детям траву жевать прикажете?
— Отдавайте нашу долю, а то рожи начистим! — прорычал Обжора.
Тут вмешался старик:
— Ладно, не будем спорить. Они нам помогли и, выходит, заслужили награду.
Косолапый стоял на своем, но, когда мы взялись за камни, сразу струхнул.
— Будь по-вашему, ведь и то сказать, без вас мы бы не управились.
Мы принялись делить мясо. Труда это не составляло, поскольку американцы его уже разрубили.
Напоследок крестьяне раздобрились и даже сплели нам из лозы что-то вроде корзин, чтоб удобней было мясо нести. Распрощавшись с нами, они пошли по тропинке через рощу.
А нам было боязно возвращаться в Минео.
— Американцы же из нас котлету сделают, — сказал Чуридду.
До деревни мы добрались уже перед рассветом. Все двери были заперты. Солдат, по счастью, не было видно — завалились спать, должно быть.
— Ну пока, с богом!
Чернявый, Золотничок, Обжора и я расстались с остальными и двинулись в наш квартал неподалеку от церкви Святой Марии.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления