Онлайн чтение книги Крестьянское восстание
30

У самого штирийского берега Савы, как раз против местечка Кршко в Краньской, на взгорье, расположен Ви-дем. За ним – довольно высокая гора, на вершине которой упирается в небо маленькая церковь святой Маркеты. Отсюда, с поляны, открывается широкий вид: к западу на Кршко и на протекающую между горами Саву, а к востоку на равппну вокруг Брежиц и дальше, на Самоборскую гору. Здесь, на поляне, среди лиственниц, одиноко стоит довольпо большой дом. Внизу каменный погреб, а наверху – крепкое деревянное строение под крутой почернелой крышей. Вокруг дома – навес, под которым густыми рядами висят желтые початки кукурузы. Был 1572 год, после праздника всех святых. Наступала темнота. Небо было пасмурно; сильный влажный ветер крутил по дороге пожелтевшие листья, а когда он стихал, начинался дождь. Этот одинокий дом принадлежал Николе Кроботу, плечистому, грузному штирийцу с широким красным лицом, известному богачу, но человеку отзывчивому. В задней просторной комнате дома собралось разнообразное общество. Хозяин запер двери. Рядом с ним, подле небольшого светильника, сидел Илия Грегорич, затем ускок Ножина, а напротив него три весьма различных человека. Джюро Планинец, сапожник из Кршко, маленький, сухой человек с острым лицом и таким же носом, с серыми, беспокойно бегающими глазами; на голове у него торчала шляпчонка, а во рту болтался злой язычок. Его сосед был среднего роста, красный, крепко сбитый; на круглой голове его топорщились жесткие черные волосы и лохматилась длинная борода, из-под белой шапки уставились на светильник большие круглые глаза. Это был кузнец Павел Штерц из Святого Петра у штирийского Кушпперка. Третий, Андрия Хрибар, кожевник из Ратеч в Краньской, худой, долговязый парень. Он все время косился на свой крючковатый нос и за постоянной усмешкой скрывал свои тайные мысли. В углу у печки сидел еще Шиме Дрмачич, изредка заглядывавший в стоявшую перед ним на полу кружку, а к печке прислонился, грея спину, дряблый, белокурый, веснушчатый человечек – лавочник Никола Дорочич из Метлики.

– Итак, братья, – сказал Илия, – я вам высказал все, что нас волнует, и почему мы решили подняться. Полагаю, что и вам в Краньской и в штирийском крае не намного лучше.

– Какого черта лучше, – зашумел сапожник, – удивляюсь, как это кастелян замка в Кршко не заказал еще сапоги из моей кожи.

– Нам плохо, и вам плохо, – продолжал Илия, – удары сыплются и по эту и по ту сторону Сутлы и Савы. Мы соседи, мы братья, говорим почти что на одном языке, треплют нас одинаково, – так давайте поднимемся все вместе. И не только против одного хозяина, а против всех господ.

– Против малых и больших пиявок! – подтвердил кулаком сапожник.

– Учить вас немногому придется, – продолжал Грегорич, – ваши из Метлики уже не раз показали, что они умеют молотом крестить по старому обычаю. Но хочу вам сказать, чего мы, хорваты, добиваемся и как мы будем действовать. Говорю вам от имени Губца из Стубицы, нашего вождя. В стубицких и суседских владениях все села наготове. У нас есть ружья, копья, порох и свинец. Будут и хорошие топоры, потому что нас много. Каждая изба дает парня. Выбрали мы и командиров, – все это хорошо вам знакомые люди, так как вы часто бываете у нас по торговым делам. Губец, Пасанац и Могаич поведут людей из Стубицы, я – брдовецких, Никола Купинич – суседских, Иван Туркович – кметов из Запрешича, Павел Мелинчевич – народ из Пущи, Иван Карлован – из Стеневца, а Павел Фратрич – из Ступницы. Когда настанет время, каждый командир соберет отряд, а там – что бог даст! Но одних этих сил было бы недостаточно. Нас могли бы быстро одолеть. С нами пойдут и все кметы госпожи Барбары Эрдеди, этого черта в женском обличье. Ястребарское, Окич и дворяне-драганичане тоже с нами, а за народ вокруг Цесарграда и Тухаля я также не боюсь.

– И не надо бояться, – сказал Ножина, – я только что из тех мест. С нами пойдут не только кметы, но и мелкие дворяне, которые точат зубы на господ Кеглевичей. Поведет их Гашпар Бенкович, дворянин из Забока, а приказчик господина Секеля, Иван Доловчак из Крапины, обещал нам и ружья. За людей господина Зринского в Озале я бы не ручался, потому что Зринский не мучает крестьян.

– А ускоки, Марко? – раздался из угла голос Дрмачича.

– Они уже наполовину мои, мой дружок, – ответил у скок, – хоть они, слава богу, и не платят оброка, но голодают и мрут с голоду на казенном жалованье.

– Так вот, братья, – продолжал Илия, – как мы будем действовать. Хотите ли быть заодно с нами?

– Но чего вы, хорваты, добиваетесь? – спросил кузнец.

– Болван! – И сапожник хватил кулаком по столу. – Уничтожить всех, кто носит господскую одежду.

– Нет, – и Илия закачал головой, – мы не хотим, чтоб проливалась наша кровь, но не хотим проливать и чужую; мы бережем свое, но не забираем чужого. Мы служим одному королю, – но только ему, и не хотим иметь сто хозяев. Мы не хотим ни барщины, ни повин-постей, ни десятины, ни дорожных поборов, ни кнута, ни колодок, – мы хотим равного права для всех людей, которых бог сотворил по своему образу. Когда мы поднимемся, мы сначала двинемся к вам в горы. Бы пойдете с нами. Мы свободные – свободны и вы. Мы не будем беспорядочной толпой, не будем ни грабить, ни жечь, а будем, как брат с братом, крестьянин с крестьянином, – крепкая воля, твердый порядок. И когда у вас в горах наше войско увеличится и достигнет нескольких тысяч, тогда мы пойдем на Загреб. Мы метлой выметем бар, чтобы следа их не осталось, мы восстановим настоящую правду, которая будет судить всех одинаково, мы сами будем охранять границу от турок и не класть половину королевских денег в карман, как это делают господа. Правильно ли, брат кузнец?

– Да, брат хорват! – И Павел протянул ему через стол свою руку.

– Эх, и буду же я судить господ! – погрозился щуплый сапожник. – Каждый день какой-нибудь негодяй будет сидеть у меня перед домом в колодках.

– А где же вы будете, пока не придете к нам? – спросил Хрибар. – Где вы думаете начать восстание?

– Прямо на Загреб идти мы не можем, – объяснил Илия, – нас было бы мало. С турком сейчас мир, и господа смогли бы выставить против нас много хорошо обученных войск. Как же быть? А вот как. Я поднимусь первый, прорвусь сюда на Брежицы и Кршко. Поднимем здесь народ. Одни пусть идут из Кршко на Костаневицу, чтоб соединиться с ускоками и ястребарским отрядом, и пусть возьмут Метлику и Ново-Место. Я же пойду на Севницу, оттуда в Планину, Куншперк и Пилштайн, а на Сутле нас встретят люди из Цесарграда. Губец будет стоять под Златаром и Стубицей, в центре, чтобы охранять наш тыл и не дать возможности нашим и вашим господам соединиться. А когда мы, с божьей помощью, усилимся, то соберемся под Суседом у Савы и оттуда ударим на Загреб. Вы же поднимайте народ по тем областям, где мы пойдем, поднимайте его и дальше, у Любляны и у моря, чтоб и там повеселить господ. Ничего не записывайте, чтоб не напали на наш след. Знаком нашим будет петушиное перо. Не болтайте зря, а молча точите ножи, и когда наш человек с петушиным пером придет в село, то вынимайте ножи и поднимайте народ. Все вы здесь – наши старые знакомые: мы знаем, что и вы ненавидите господ. Потому-то мы вас и призвали в этот почтенный дом, потому-то мы, хорваты, и пришли к вам, штирийцам и краньцам, чтоб спросить, хотите ли вы подняться с нами за старую правду? Отвечайте, идти ли нам с вами или без вас? Ведь что бы там ни было, а подняться мы должны. Господа опять послали своих людей к королю с просьбой послать войско против нас.

– Мы пойдем, – вскочили на ноги словенцы, – пойдем за вашу правду, за нашу правду!

– И пусть будет проклят тот, кто нас предаст! – добавил кузнец.

– Я пойду по селам от Кршко через Лесковачко-Поле до Костаневицы, – вызвался сапожник.

– Я приведу Брежицы, – крикнул хозяин.

– Я ручаюсь за Метлику, – сказал Дорочич.

– А я за Боштань и Ратечи, – подхватил Хрибар.

– Что касается горного края от Сутлы до Лашко и Целье, то я раздую его своими мехами! – загремел кузнец.

– А прежде всего, братья, – сказал Илия, – займите все паромы на Саве, чтоб отрезать господам переправу.

Дрмачич, до сих пор спокойно слушавший переговоры, изредка лишь потягивая из кружки, при последних словах поднял голову и сказал:

– Послушайте, люди, умное слово. Нас будет много, но мы ведь не солдаты, а народ; народ же, знаете, колеблется, как лоза на ветру. Нас могут и разбить. А надо схватить господ и спереди и сзади, за голову и за хвост.

– Не понимаю, – сказал кузнец.

– Надо договориться… – продолжал ходатай.

– С кем? – воскликнул сапожник.

– С турком. Меня там немного знают, и я с удовольствием обделаю вам это дело. Мы отсюда, турки оттуда…

– Да ты что, рехнулся? – вспыхнул Илия. – Выгнать одного черта, чтоб призвать другого? Стать рабами нехристей? Ты что, крещеный или нет?

– Слушай ты, писака, – сказал ускок, становясь перед ходатаем и поднимая кулак, – если твой паршивый язык еще раз произнесет такую дьявольскую шутку, я тебе так сдавлю твою башку, что и мозг выскочит. С турком! Да разве ты не знаешь этих нехристей? Поди ты к черту!

Ходатай, побледнев, пожал плечами и промолчал.

– Нет, мы пойдем одни, братья, – крикнул кузнец, подняв кружку, – как честные люди, пойдем сами бороться за свою свободу! Выпьем из этой кружки, как братья. За наше здоровье, за наше счастье! Помоги нам бог!

– Помоги нам бог! – отозвались все, и каждый выпил из кружки.

Все бросились обнимать и целовать друг друга.

– Разойдемся, братья, – сказал Илия, – уже поздняя ночь, а день не должен застать нас здесь. Покойной ночи! А когда в село придет петушиное перо…

– Мы будем знать, – сказал кузнец, пожимая его руку, – что петух приветствует зарю нашей правды, нашей свободы.

– Дай-то бог. Аминь! – сказал ускок…