Онлайн чтение книги Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее Love's Blood: The Shocking True Story of a Teenager Who Would Do Anything for the Older Man She Loved- Even Kill Her Whole Family
11. Февраль 1989 года и май 1963 года

Когда на следующей неделе сестра Берк вернулась в исправительный центр Дуайт на их вторую с Патрисией Коломбо сессию, Патрисия спросила:

– Все, о чем мы здесь говорим, остается строго между нами? Я имею в виду, вы не передаете информацию Департаменту исполнения наказаний или еще кому-то?

– Точно нет, – с легкой улыбкой ответила сестра Берк. – Я не работаю в Департаменте исполнения наказаний. У меня совсем другой работодатель.

Патрисия не смогла сдержать улыбку. «Неплохо, сестра», – подумала она.

– Не могла бы ты сегодня немного рассказать о матери? – спросила сестра Берк.

– О матери?

Что это, черт возьми, такое? Это проклятый отец творил с ней все эти мерзости!

– А что насчет отца? – почти с вызовом спросила Патрисия.

– Мы, разумеется, коснемся его, – заверила ее сестра Берк. – Но если ты хочешь узнать, кто повлиял на тебя в детстве и способствовал формированию твоей личности в подростковом возрасте, мы не можем ограничиваться только отцом. Разве в твоей жизни не было других людей?

– Конечно, в моей жизни было много людей. Но не все они подвергали меня сексуальному насилию.

– Я уверена, что не подвергали, – признала сестра Берк. В этот момент она явно подозревала, что отец Патрисии тоже ее не растлевал, но ей требовалось понять, – почему Патрисия считала, что это был он. Сестра Берк знала случаи, когда мать по личным причинам убеждала дочь в том, что отец к ней приставал. Это была хорошая отправная точка для начала исследования. Однако, видя сопротивление Патрисии, сестра Берк изменила подход.

– Если не хочешь говорить о матери, не нужно.

– Я не против о ней поговорить, – быстро заявила Патрисия. – Что вы хотите узнать?

– Все, что ты захочешь мне рассказать. Вы ладили, когда ты была ребенком?

– Да, ладили, – пожала плечами Патрисия. – Я лучше ладила с крестной Джанет, но, думаю, с матерью у меня не было никаких настоящих проблем. Порой она бывала со мной неоправданно жестока. Как в тот раз, когда я соврала в школе, что у меня родилась сестренка.

Мэри Коломбо была ужасно расстроена, узнав, что учителя в начальной школе Тэлкотт подумали, что она родила еще одну девочку и ребенка назвали Сюзи. Это было иррациональное чувство: если не гнев, то возмущение. Возможно, в нем смешивались гордость за то, что она подарила мужу желанного сына, и естественная послеродовая депрессия, иногда сопровождающаяся агрессивностью по отношению к другим членам семьи.

Какова бы ни была причина, Мэри назвала Патрисию маленькой лгуньей и сказала ей, что она совершила ужасный поступок. Дочь была встревожена гневом матери, придуманную ею для занятия «покажи и расскажи» историю она сама уже почти забыла.

Джанет Гауэр пыталась успокоить Мэри после того, как Патрисия со слезами побежала к ней, но новоиспеченная мать была просто вне себя. Она не только хотела рассказать об обмане отцу Патрисии, но заставить Патрисию признаться одноклассникам, что она сознательно им солгала. Последнее условие, заявила Мэри Коломбо, не ее идея, так решила учительница Патрисии.

Патти громко рыдала, тетя Джанет горячо умоляла Мэри Коломбо не рассказывать ничего Фрэнку, и та в конце концов уступила. Однако со школой она ничего поделать не могла, это было дело учительницы, Патрисии придется признаться.

На следующий день в школе, когда пришло время занятия «покажи и расскажи», Патрисия встала и, опустив глаза, целенаправленно пошла к доске. Когда она повернулась и подняла глаза, ее взгляд скользнул по лицам выжидающе смотревших на нее одноклассников. Она всех их оглядела, потом немного подняла взор, устремив его на комплект таблиц умножения на задней стене.

– Я солгала о том, что моя мама родила девочку и назвала ее Сюзи, – четко, старательно произнесла она. – На самом деле у моей мамы мальчик. Его зовут Майкл.

Она посмотрела на учительницу, потом снова на одноклассников.

– Я лгунья, – безо всякого выражения проговорила она. Потом спросила учительницу: – Этого достаточно?

– Тебе стыдно, что ты солгала? – спросила учительница.

– Мне стыдно, что я солгала, – сказала классу Патрисия. Она стояла в ожидании дальнейших указаний.

– Хорошо, Патти, садись.

Подняв голову и не опуская глаз, Патрисия пошла обратно по проходу.

Покаявшись за ложь на занятии «покажи и расскажи» и обнаружив, что присутствие младшего брата не только терпимо, но и приятно, юная Патти Коломбо хотела поскорей освоиться с обязательной, по словам тети Джанет, ролью «большой девочки», которая во всем, в чем только можно, помогает маме с ребенком.

Патрисия так сильно любила маленького Майкла, что едва выдерживала до трех часов, когда кончится школа. Патрисия заботилась, чтобы на полке пеленального столика Майкла всегда были аккуратно сложены свежие подгузники из доставляемых раз в две недели на дом пеленок, чтобы в кроватке он всегда был укрыт маленьким голубым одеяльцем, а в ванной висели чистое детское полотенце и мочалка.

Для маленькой девочки все это было в новинку и очень волнующе. Когда Фрэнк Коломбо приходил с работы домой, он всегда спрашивал:

– Ну а сегодня ты помогала маме заботиться о маленьком Майкле?

Патрисия всегда улыбалась, говорила «да» и забиралась к папе на колени, чтобы рассказать ему все, чем она помогала. Она очень гордилась собой в роли старшей сестры, сияла, когда мать восклицала: «Патти Энн такая большая помощница. Не знаю, что бы я без нее делала».

Если днем Патрисия была «помощницей» матери, то вечерами она стала «ученицей» отца. Фрэнк Коломбо не мог нарадоваться тому, насколько умна его дочь. Он приносил домой наборы дидактических учебных карточек и с их помощью сначала проверял, а затем обучал Патрисию. Холодными зимними вечерами они часто сидели вместе у радиатора и перебирали тот или иной набор карточек: арифметика, правописание, столицы штатов, президенты США – Фрэнк покупал их все. Как и Мэри, он постоянно хвастался дочерью. В бакалейной лавке «Кармела» он хвастался крестному Майкла, Джо Батталье:

– Вчера вечером мы просмотрели набор карточек для двенадцатилетних детей, и она не узнала всего-навсего четыре из них. Надеюсь, твой крестник Майкл будет таким же умным.

Патрисии нравились похвалы обоих родителей. Ей нравилось быть идеальной маленькой девочкой.

Однажды днем, когда Патрисия спешила из школы домой, она увидела, что у тротуара припаркован знакомый красный фургон с конфетами, а на крыльце сидит, поджидая ее, дядя Гас.

– Патти Энн, дорогая, – сказал он, – мама повезла Майкла к врачу, ничего серьезного, но она сказала, что если не успеет вернуться, ты сможешь проехать остаток маршрута со мной.

Патрисия забралась в сиденье в форме ковша, на котором так часто ездила когда-то, и положила учебники на пол.

– Где мы работаем сегодня? – деловито спросила она.

– Логан-сквер, – сказал дядя Гас.

Не самый любимый маршрут Патрисии, но нормальный, по соседству множество кондитерских, небольшие продуктовые рынки, такие как Ройал Блю, и несколько магазинов сигар. Иногда дядя Гас мог с одной парковки в центре квартала обслужить двух или трех клиентов.

– Я буду ждать в кабине и делать уроки, – сказала Патрисия. Во всех магазинах она бывала по много раз, ничего нового для нее в них не было. Кроме того, ей нужно было выучить несколько орфографических правил.

Каждый раз, когда они где-нибудь парковались, Патрисия открывала на коленях учебник и учила, а дядя Гас специально запирал двери в кабине фургона и напоминал ей:

– Запомни, никого не пускай в грузовик, пока меня нет.

– Я помню.

В тот день Патрисия два часа, пока дядя Гас пополнял запасы клиентов в районе Логан-сквер, учила правила правописания. Маршрут Патрисия знала наизусть, поэтому, когда они выехали с последней парковки и не развернулись в обратный путь, Патрисии сразу же стало любопытно.

– Я подумал, что сегодня мы поступим немного иначе, – сказал он ей.

Была вторая половина дня, затишье перед началом вечерних автомобильных пробок. Дядя Гас поехал на станцию Логан-сквер и свернул на улицу с односторонним движением, идущую параллельно железнодорожным путям. С одной ее стороны виднелись задние фасады мелких офисных зданий, а с другой был заброшенный участок длиной в квартал, где добиравшиеся до центра горожане парковали машины. Дядя Гас переехал через тротуар и припарковал фургон в дальнем конце стоянки, в тени эстакады.

Заперев двери кабины, Гас открыл заднюю перегородку-гармошку и встал между двумя ковшеобразными сиденьями.

– Дорогая, пройди назад, – сказал он. – Я хочу тебе кое-что показать.

Патрисия зашла в фургон, а дядя Гас закрыл двери гармошкой и включил потолочный светильник. Его свет бросал на все жуткий желтый отблеск. Дядя Гас тотчас удостоверился, что гармошка плотно прилегает к стене, потом он открыл шкафчик под зарешеченными полками для конфет и вытащил свернутый кусок ковра и списанное армейское одеяло.

– Уютно я все устроил? – спросил он Патрисию, разворачивая и укладывая на пол между полками ковер, а поверх расстилая одеяло. – Когда я устаю, я могу просто остановиться и немного отдохнуть.

Дядя Гас улыбнулся своей лучшей улыбкой.

– Думаю немного отдохнуть прямо сейчас. Хочешь отдохнуть со мной?

Патрисия пожала плечами.

– Хорошо.

«Это странно», – подумала она. Но все будет в порядке. Это же дядя Гас.

Они легли на ковер рядом, и Гас прикрыл их одеялом.

– Мы ведь не будем спать? – спросила Патрисия.

– Нет.

– Хорошо, потому что я не хочу спать.

Патрисия заметила, что руки дяди Гаса двигались под одеялом, как будто он чесался. Вскоре он протянул ладонь и взял ее за руку.

– Я хочу, чтобы ты кое-что потрогала, – сказал он. Под одеялом он сжал ее пальцы вокруг чего-то твердого и теплого.

– Ты знаешь, что у Майкла между ног, – объяснил он. – У меня тоже есть такая штуковина, только намного больше. А у тебя такая штуковина есть?

– Дядя Гас! Ты же знаешь, что нет!

Патрисия смутно помнила времена, когда дядя Гас, прислонившись к дверному проему в ванной, смотрел, как мать купает ее.

– Они есть только у мальчиков, – сказала она.

– Иногда они вырастают и у маленьких девочек, – сказал дядя Гас. – Ты уверена, что у тебя ее нет?

– Дядя Гас, у меня нет!

– Что ж, я хочу проверить и убедиться, – сказал он. – Не двигайся.

Патрисия почувствовала его руку у себя на животе, его пальцы пробрались под пояс ее юбки, под резинку ее трусиков, и ей стало немного щекотно. В том, что дядя Гас к ней прикасался, даже щупал ее, не было ничего необычного, он часто сажал ее к себе на колени, поднимал на руки, гладил по голове, застегивал блузку, завязывал шнурки, она к нему привыкла. Когда он положил руку туда, Патрисия не испугалась.

Рука дяди Гаса слегка раздвинула ей ноги, и его пальцы начали касаться мягких гладких складок ее вульвы. Прикосновения не были грубыми или настойчивыми, он трогал ее нежно, с любовью, как она сама прикасалась к Майклу, в этом не было ничего тревожного. Это было почти… приятно.

Пока одной рукой дядя Гас проверял, не выросла ли у нее штуковина, Патрисия могла по движению одеяла сказать, что другой рукой он продолжал теперь очень быстро – и тяжело дыша – чесать себя, а потом он сделал самое смешное: вынул ладонь из ее трусиков, и сначала ненадолго поднес пальцы к ноздрям, а затем сунул в рот и принялся сосать, точно «Тутси Роллс».

Вскоре колени дяди Гаса приподнялись, полностью стянув с Патрисии одеяло, а все еще скрытая рука продолжала яростно чесать, пока дядя Гас, зажмурившись, лизал и посасывал пальцы, только что исследовавшие женское естество его маленькой девочки. Патрисия смотрела на него с любопытством, широко раскрытыми глазами. Мгновение спустя лицо дяди Гаса напряглось, глаза открылись и слегка закатились, он вынул пальцы изо рта, сунул руку под одеяло и, казалось, принялся что-то судорожно искать в заднем кармане. Потом он сомкнул колени, сжав между ними край одеяла, тихо застонал и внезапно обмяк.

Несколько мгновений дядя Гас лежал неподвижно, только тяжело дышал, а когда дыхание выровнялось, он приподнялся на локте и улыбнулся Патрисии.

– Я рад, что у тебя не выросла одна из этих штуковин, – сказал он и подмигнул ей. Когда он отбросил одеяло, она увидела, что в одной руке он держал скомканный носовой платок. А еще на его брюках была расстегнута молния, но – штуковины, на которую он положил ее руку, видно не было.

– Ну, это был хороший отдых, – сказал он, встав на колени и складывая одеяло. Он попросил Патрисию посторониться, пока убирал одеяло и ковер обратно в шкаф.

Дядя Гас на пару сантиметров приоткрыл двери гармошкой и выглянул наружу.

Убедившись, что поблизости никого нет, он раскрыл ее полностью, и они оба вернулись в кабину.

По дороге домой дядя Гас сказал:

– Я не хочу, чтобы ты рассказывала маме или папе, тете Джанет или кому-либо еще о нашем маленьком отдыхе.

– Почему? – спросила Патрисия.

– Они могут на нас рассердиться. Все знают, что ты моя любимая маленькая девочка, а я – твой любимый дядя. Они могут на нас рассердиться, потому что мы так сильно друг друга любим. Взрослые называют это ревностью. Ты когда-нибудь слышала это слово «ревность»?

– Нет, – пожав плечами, сказала Патрисия.

– Ну, они называют это ревновать. Если ты им расскажешь, они могут заревновать – если тебе поверят.

– Почему нет? – озадаченно спросила Патрисия. Все это было ново и сбивало с толку.

– Они могут подумать, что это ложь, – непринужденно сказал дядя Гас, – как тогда, когда ты солгала в школе о сестренке.

Патрисия покраснела и посмотрела в окно. «Откуда он об этом узнал?» Должно быть, ему рассказала мать.

– Разумеется, твоя мать мне рассказала, – произнес дядя Гас, словно читая ее мысли. – Она и отцу рассказала, просто он пообещал ничего тебе об этом не говорить.

Дядя Гас протянул руку и сжал ее колено.

– Дорогая, я единственный, кому ты можешь доверять. И я всегда буду тебе верить, несмотря ни на что. Но давай не будем им ничего рассказывать. То, что мы делаем в конфетном фургоне, будет нашим секретом, хорошо?

Патрисия ответила не сразу. Она все еще была смущена, все еще глядела в боковое окно на освещенные витрины магазинов на Милуоки-авеню, одна за другой вспыхивающих в какой-то темной нише ее все более запутывающегося юного разума одновременно с назойливо повторяющимся вопросом: «Я в беде?»

Сама она ответить не могла.

– Хорошо? – уговаривал дядя Гас.

– Хорошо, – произнесла она.

Патрисия не рассказала.

Рассказала только спустя годы, когда ее жизнь обернулась трагической катастрофой.

В маленькой комнате для свиданий Патрисия, поняв, что она сейчас рассказала, замолчала и едва ли не в шоке уставилась на сестру Берк.

Она начала сеанс с того, что поведала монахине о покаянии на занятии «покажи и расскажи» и, прежде чем успела осознать сама, рассказала о Гасе Латини то, что было похоронено у нее в голове долгие годы.

– Это был не отец, – пробормотала она. – Это был дядя Гас. Мужчиной в кошмаре был он. Я… не понимаю…

– Порой, когда разум не хочет иметь с чем-то дело, – объяснила сестра Берк, – он хоронит это глубоко в подсознании. Потом жизненные ситуации могут всколыхнуть то, что похоронено, снова вытолкнуть на поверхность разума. И тогда два уровня, два разных времени, нередко смешиваются. Те мелкие происшествия с отцом – казалось, Триш, совсем незначащие происшествия – разбудили все похороненные воспоминания об этом дяде Гасе. А поскольку перед тобой был уже не дядя Гас, а отец, твой разум совершил подмену.

– Боже мой, – тихо сказала Патрисия, медленно покачав головой. – Все эти годы…

– Для человеческого разума время почти ничего не значит, – сказала сестра Берк. – Дети очень часто хоронят свои плохие воспоминания на двадцать лет и даже дольше. Когда маленькие девочки подвергаются домогательствам, подробности они могут начать вспоминать только уже женщинами за тридцать. Сколько тебе сейчас?

– Через несколько месяцев будет тридцать три.

Сестра Берк кивнула. Пример, как по методичке.

Патрисия уставилась в пространство.

– Неудивительно, что я их ненавидела…

– Кого ненавидела?

– Мать, отца…

– Как ты думаешь, почему ты их ненавидела?

– Из-за того, что сделал со мной дядя Гас. Они должны были знать. Они должны были это остановить…

Она повернулась и с горечью посмотрела на сестру Берк.

– Это продолжалось годами…