Онлайн чтение книги Лунное дитя
Глава XX ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Легконогая Весна прямо-таки рвалась в Неаполь, и приход ее был поистине божественен. В конце апреля ни на Апеннине, ни на Альбане, ни на горе Аполлиапа не было больше ни крупицы снега. Последний день месяца был жарок и тих, как в середине лета; склоны Позилиппо, казалось, ловившие каждый всплеск океана, так и не могли утолить жажды. Воздух над морем был так мутен и тяжел, что обитателям виллы не было видно не только Капри и голубого залива, глубоко вдававшегося с Запада в сушу, но даже Везувия.

Закат Солнца был величественен и печален; его диск казался лишь бледной тенью обычно столь вызывающе-яркой красноты, напоминающей кожу индейца. Уходя в немыслимых муках, оно пронизывало туман нитями мутного шафранного золота, и края грозовых туч на горизонте, приобретая все более фантастические очертания, создавали вместе с возвышенными, морщинистыми уступами гор удивительнейший пейзаж, постоянно меняющийся и до такой степени сказочный, что казалось, будто весь окружающий мир стал сценой чудовищных сатурналий, где плясали гигантские фантомы драконов, грифонов и химер.

Илиэль с нетерпением ждала наступления темноты, когда она вновь сможет встретиться со старухой и отправиться вместе с ней на шабаш. В этот день она случайно стала свидетельницей совещания между сестрой Кларой и обоими мужчинами; у нее не было сомнений, что они сговаривались о том же. Это подозрение лишь усилилось, когда они поочередно подошли к ней, чтобы пожелать доброй ночи. Теперь Илиэль окончательно решилась принять участие в шабаше. К девяти часам вечера в саду все стихло; лишь шаги патруля, назначенного братом Онофрио, раздавались на верхней террасе, да время от времени звучали тихие гармоничные голоса, произносившие охранные заклинания, которыми стражи магических мест пользовались в течение веков, после каждой строки повторяя: «На тебя да обопрется воля моя, о Закон Света».

Илиэль воспроизвела свое придыхание-кашель и тотчас очутилась па тропе, которую уже так хорошо знала. Ей не понадобилось и нескольких минут, чтобы добраться до скал-башен; старуха уже ждала ее.

— Вот что я скажу тебе, дорогая, — начала она, как всегда, без предисловий, — тебе придется совершенно точно выполнять все, что я скажу — в той стране. — Рефрен был тот же самый, за исключением одного слова.

— Во-первых, тебе ничего нельзя называть прямо — в, той стране. Так, увидев, например, дерево на горе, ты. должна сказать: «Я вижу зелень на возвышенности», ибо так говорят они все — в той стране. И, что бы они ни делали, они всегда найдут этому другие объяснения — в той. стране. Грабя кого-нибудь, они говорят, что тем самым помогают ему и избавляют его от бед: такова мораль той стране. И все, что хоть чего-то стоит, не стоит ничего — в той стране. Гений — тот, кто обыкновенен до мозга костей — в той стране. Если тебе что-то нужно, ты должна делать вид, что оно тебе совершенно не нужно; и oбо всем, что есть, ты должна говорить, что его нег — в той стране. И всякий раз, когда тебе захочется придавить соседа ты должна говорить, что приносишь себя в жcртву религии или морали, человечности, свободе или прогрессу — в той стране.

— Великий Боже! — догадалась Илиэль. — Значит, это Англия!

— Они называют это место «Стоунхендж» — в той стране.

И, не говоря больше ни слова, старуха потащила Илиэль за собой в свою щель в скале. Там было темно, совсем темно, и Илиэль то и дело спотыкалась о камни. Затем старуха отворила небольшую дверь, и Илиэль очутилась на узком скалистом карнизе. Не успела она оглянугься, как дверь за ней затворилась, чуть не столкнув се в пропасть. Перед ней не было ничего кроме бездны звезд. Она манила ее, и Илиэль уже была готова отдаться ей, когда ее позвал резкий голос старухи:

— То, что я говорила тебе там, на улице, была полная чушь; это было нужно, чтобы сбить этих мозгляков со следа, дорогая; соблюдать нужно только одно правило — принимать вещи такими, каковы они на самом деле, и никак иначе — в этой стране. И она решительным движением столкнула Илиэль с карниза; громко вскрикнув, та полетела в пространство. Однако старая жрица уже объясняла ей, что ее ждут на островке среди моря, в старинном замке. Мягко приземлившись на поверхности оледеневшего моря, Илиэль быстро дошла до островка, но у замка, казалось, не было никакого входа. Замок выглядел естественным продолжением скал, так что его нельзя было бы даже различить среди них, если бы не зубчатые стены; в них не было ни ни дверей, ни ворот, а редкие узкие окна находились на недосягаемой высоте. И все же, подойдя к нему, Илиэль вдруг оказалась внутри, сама не зная, как это у нее получилось. Ей без труда удалось подняться на смотровую площадку, однако главная палуба замка лоснилась, будто смазанная маслом, истекавшим из тысячи устий. Тем не менее ей удалось добраться до Проходной, где она обнаружила свою собственную Щетку для волос; тут она сумела вспомнить о ритуальном Жаворонке, и дальнейший путь для нее был свободен. С левой стороны тянулись целые леса пиний, с правой — ряды высоченных муравейников; прямо же перед ней по просеке, по которой она шла, виднелась пагода, возле которой уже собирались жрицы (и знакомая ей старуха в том числе), чтобы почтить обитающего в ней китайского божка.

Ну конечно! Там были и Сирил, и брат Онофрио, и сестра Клара. И они наверняка часто бывали здесь — что за обман!

Они-то и были жабами, вечно квакающими на высокие темы, а свой алмаз, хранимый в средине лба, показывали только здесь!

Увидев Сирила, она разглядела и двух его помощников, составлявших некий особый треугольник среди тысяч почитателей пагоды; остальные тоже становились по трое, так что вся площадь оказалась покрыта правильной сетью, напоминающей гигантскую паутину. Каждый узел этой сети, треугольник, состоял из божества и двух; его почитателей, и все они были сами по себе. Тут были миллионы божеств, каждое в сопровождении пары их верных слуг; среди них были представлены все расы, все цвета кожи и все исторические периоды. Илиэль видела богов Мексики и Перу, Сирии и Вавилона, Греции и Рима, видела властителей мрачных эфиопских болоту! безводных пустынь и холодных гор. Нити же, соединяющие между собой эти узлы-триады, составлялись из невиданных насекомых, странных животных и уродливых пресмыкающихся, каждое из которых исполняло свой особый танец. Они плясали, пели и извивались, так что вид всей сети вызывал головокружение. Илиэль почувствовала тошноту. Однако ее поддерживала ненависть: она считала, что старуха тоже обманула ее. Илиэль не желала приближаться к сети еще по одной причине: ее злило что это наверняка была сестра Клара, которая, прикинувшись старухой, заставил ее явиться сюда на шабаш зачем же было устраивать все так не по-людски? Тут она заметила, что у каждой пары почитателей своего божества появился ребенок; держа его на руках, они подносили его своему богу, который тут же отправлял его в самый центр сети. В центре же, как это виделось Илиэль, находилось нечто вроде огромного паука. Его шесть ног; голова и тело казались одним сплошным шаром, чернь пронизанным лишь светом постоянно движущихся глаз испускавших лучи во всех направлениях, и ртов, высасывающих свою добычу безо всякой жалости и снисхождения, чтобы потом выбросить переваренные остатки обратно в бесконечную, нервно подрагивающую паутинную сеть.

Ужас этой картины потряс Илиэль до глубины души; она увидела в ней затаенную угрозу. И все же она была не в силах пошевелиться, чувствуя себя то ли загипнотизированной, то ли просто беспомощной. Ей казалось, что недалек день, когда она сама станет добычей этой всепоглощающей демонической силы тьмы.

Продолжая наблюдать, она убедилась, что не только люди, но и их боги становились добычей прожорливых ртов. Длинная жуткая нога вытягивалась, и вот уже распадается очередной треугольник, и бог, его священные атрибуты и его почитатели исчезают в раздутом брюхе черного паука. Потом они выходят наружу, но уже в иной форме, и вновь принимаются выполнять те же ритуалы.

Илиэль стоило немалых трудов преодолеть инерцию этого адского зрелища. Где же любвеобильная Земля с ее красотой и светом? Кой черт дернул ее оставить Лавинию Кинг и броситься в пучину жутких приключений, в это море иллюзий, в этот океан безумия? Зачем ей понадобились эти иные миры, гораздо более мрачные и опасные по сравнению с обычной жизнью? Ее уже не интересовало, что это за миры, и какие чудеса они скрывают; единственное, чего ей хотелось, это снова вернуться к людям, к обычной человеческой жизни, которую она и вела до недавнего времени. И пусть это с ее стороны неблагородно, пусть даже это будет падение; но это все-таки лучше, чем переживать без конца эти кошмары, полные фантомов, жестоких, злых, мерзких, полные самых фантасмагорических проклятий.

Она резко отвернулась от открывшейся ей картины; потом она, должно быть, потеряла сознание на какое-то время, потому что обнаружила себя уже лежащей в постели на вилле. Движимая неудержимым порывом, она вскочила с: постели и бросилась к шкафу, где хранились платья, чтобы одеться для поездки. Ей будет нетрудно перебраться через невысокую стенку террасы и выйти на улицу; через час она уже будет в Неаполе. Тут она обнаружила, что ни одно из платьев ей не годилось. С той же энергией, напоминавшей ярость, она принялась перешивать их — и, как раз когда ей осталось сделать чуть ли не последний стежок, в ее комнату вошла сестра Клара.

— Пойдем, Илиэль, — сказала она, — пора совершать ритуал в честь майского утра.

Илиэль даже подпрыгнула от возмущения, готовая взорваться; однако сестра Клара продолжала смотреть на нее спокойно и ласково, с мягкой улыбкой. Илиэль глядела на нее, ничего не видя из-за плотной пелены гнева, и все же невольно ощущала излучение, исходившее от всего существа сестры Клары, ее сияющую ауру и свет счастья, лучившийся из ее глаз.

— Нас ждут в саду, — сообщила она, приподнимая Илиэль под руку, как медицинские сестры приподнимают беспомощных инвалидов. И, прикрыв Илиэль большой лунной шалью из голубого шелка с вышитыми полумесяцами, талисманами Луны и тяжелыми жемчужными кистями, она увенчала ее голову тиарой из лунных камней.

— Пора, нас давно ждут.

Илиэль пришлось, скрепя сердце, еще раз дать отвести себя в сад. На Востоке пробивались первые лучи Солнца, восходившего над вершинами Позилиппо и оживлявшего своими розовыми перстами бледную лазурь неба. Все уже собрались — стойкая фаланга защитников крепости, готовая по обычаю приветствовать Подателя Жизни и Света. Илиэль никак не могла встроиться. в этот хор. Сердце ее было переполнено озлоблением и тьмою, уста же отравлял приступ тошноты. Да, восход Солнца прекрасен, но эти люди способны были лишь изгадить его своей низостью! Ладно, Бог с ними; она все равно решила уйти отсюда.

Когда последние отзвуки величественного гимна замерли в прохладном воздухе, к Илиэль подошли Сирил И брат Онофрио. Сирил взял ее за руки:

— Знаешь, мне надо тебе многое сказать.

Он подвел ее к мраморной скамье и усадил. Брат Онофрио и сестра Клара остановились поодаль и присели у подножия большой скульптуры из зеленоватой бронзы, изображавшей Марсия и Аполлона.

— Девочка моя, — начал Сирил мягким, но необычайно серьезным тоном, — ты видишь восточный склон Позилиппо? Видишь звезды, изливающие на нас свой ясный свет? Ты видишь стайки сверкающих рыбок, живущих в водах залива? А свое левое ушко — у него такая очаровательная форма, и цветом оно напоминает утреннюю зарю!

Лиза хотела сказать ему, чтобы он прекратил наконец валять дурака, но буквально задохнулась от злости и лишь смерила его с ног до головы презрительным взглядом. Сирил же продолжал невозмутимо:

— На самом деле ты не можешь видеть ничего этого, потому что условия не позволяют твоим глазам видеть. Однако все эти вещи существуют. С другой стороны, существует множество вещей, которые твои глаза видят, а ты их тем не менее не замечаешь, потому что еще не научилась видеть вещи такими, каковы они суть. Вот перед тобой лежит остров Капри, такой прекрасный в лучах восходящего Солнца! Однако ты не знаешь, сон это или явь, облако или морское чудовище. Узнать это можно лишь путем сравнения с собственными знаниями и опытом. Ты видишь, то есть замечаешь лишь вещи, представление о которых в твоем сознании уже есть, или которые не слишком отличаются от твоих привычных представлений. Того же, что тебе до сих пор было не известно, ты не сможешь увидеть никаким иным образом, кроме как научившись и приобретя опыт. Как мы учимся читать? Точно так же. Разве буквы алфавита не казались тебе странными и непонятными, когда ты впервые начала знакомиться с ними? А арабское письмо, например, и сейчас выглядит для тебя «странным», равно как и наше письмо для арабов; за один раз ты, пожалуй, сможешь запомнить одну букву, со второй уже придется повозиться, а о том, чтобы соединить их вместе и понять все слово, и речи быть не может. То же самое произошло с тобою и этой ночью. Я знаю, что ты была там; и, поскольку я знаю также, что у тебя нет Посвящения, то я очень хорошо могу представить себе, что ты там увидела. Ты увидела лишь то, что могла, увидеть, то есть проекции своего собственного сознания {и подсознания!) на какие-то явления действительности. Неужели не ясно, что представление об этих явлениях, полученное таким образом, с той же долей вероятия может быть как истинным, так и ложным! Вот, взгляни на мою руку!

Сирил поднял правую руку, в то же время загораживая ее книгой от Илиэль.

— Как же я могу ее увидеть! — все еще раздраженно воскликнула она.

— Посмотри на тень на стене, — посоветовал Сирил.

— Да ведь это… Она похожа на голову черта, — удивилась Илиэль.

— Между тем я всего лишь сделал знак приветствия!

Он опустил книгу, и Илиэль тотчас убедилась в правоте его слов. Теперь она глядела на него, широко раскрыв глаза и забыв закрыть рот. Ему вновь удалось поразить её образностью своих аллегорий и умением театрально передать их. Наконец она пришла в себя.

— И что же?

— Так и этой ночью. За тем лишь исключением, что там время не имеет значения: ты видела не только то что должна была увидеть, но и то, что увидишь потом, свое время, когда научишься постоянно ощущать в себя свое высшее «Я».

Он вынул записную книжку из белого пергамента и начал читать.

Сирил отложил книгу. — Язык, — сказал он, — вначале примитивный донельзя, разрабатывался и совершенствовался людьми, главной целью которых было сбыть свой лежалый товар подороже, ни слишком греша при этом словами. Ясно, что многие аспекты явлений в результате этого вообще остались без словесных обозначений. Мистический опыт точно так же нельзя выразить словами. В лучшем случае удается описать эти феномены с сухой, дубовой точностью, или в определенном приближении передать ощущение возникающего при этом экстаза. Ты, конечно, помнишь строки: «Вейся, вейся, смейся мне, Звездный лучик в вышине…». Проанализировав их, легко убедиться, что на самом деле они ничего не выражают; и все же они передают некую идею, хотя словами опять-таки трудно передать, какую. То, что ты видела, моя дорогая Илиэль, находится к этим моим словам в таком же отношении, в каком они сами находятся к тому, что видела сестра Клара — или, точнее, к тому, чем она там была. И мораль отсюда: как только сестра Клара изменится, мы все тоже немедленно изменимся вместе с нею. Считай это моим, пусть и не слишком «уклюжим», извинением за те плохие стишки, которые я заставил тебя выслушать с утра пораньше; на этом наш сегодняшний урок можно считать оконченным. Брат Онофрио сейчас пойдет созывать людей на собрание. Подавай нищим, он тем самым подает Господу; подробности о том, кому из них какой в этом интерес, можно узнать у главы фирмы. Здоровому духу нужно здоровое, я бы даже сказал, жирное тело, однако я занимаюсь бантингом" 4, то есть разбавляю водными процедурами твердые шлаки. Разбавляющий же, как известно, сам да разбавлен будет, поэтому перед началом я все-таки схожу приму душ. Вечер юных матерей состоится, как и было объявлено, в четверг, в половине девятого; гости, не являющиеся матерями, но намеревающиеся стать таковыми, приглашаются на собеседование ко мне в приемную непосредственно по окончании рабочего дня.

Произнося вею эту ерунду, Сирил улыбался самым непринужденным образом, изображая всеобщего любимчика; таков был его способ восстанавливать нарушенный светский тон беседы.

Илиэль взяла его под руку, и они со смехом направились к завтраку. Однако душа у Илиэль всё еще была спокойна. Она спросила его о старухе: не была ли то действительно сестра Клара?

— Да, конечно, — подтвердил он. — Мы решили, что лучше всего будет поставить там, в астрале, сторожа, чтобы предохранить тебя от возможных неприятностей Хотя в принципе тебе, конечно, ничто серьезное не угрожало и угрожать не может — до тех пор, пока ты деть верна клятве и не выйдешь за пределы Круга, самое главное. Ее высшее «Я» чувствовало себя удовлетворенным это было ее лучшее «Я», которому хватило немногих; ков, чтобы научиться обуздывать свой темперамент, давая ему идти на поводу первого же внешнего импульса! Она испытывала счастье и гордость оттого, что любил настоящего Мага и была им любима. Однако в то же время она ощущала в себе и некую подсознательную слабину ненавидя ее и в то же время отчасти завидуя ей, тем людям, которые еще могли позволить себе слабое для нее самой давно уже недозволенные. При этом эль на собственном опыте убедилась, что такие «победы над собственными слабостями достаются дорогой ной: ей самой пришлось отказаться от «темной звериной души» и дикарской привычки не доверять никому и чему, прежде делавших ее жизнь такой прекрасной! даром поэт пишет о «безграничной ярости рыб, жаждущих иметь крылья»; если рыбе объяснить, что для этого ей придется отказаться от привычки прокачивать через жабры, то она отлично смогла бы найти компромиссное решение, которое удовлетворило бы пару миллионов последующих поколений; и, если название «летающая рыба» показалось бы ей неприемлемым (хотя бы силу своей очевидной неточности), то мы охотно назвали бы ее «плавающей птицей», что не только точнее, и вежливее.

Между тем злость на сестру Клару у Илиэль все не проходила. Она и отправлялась-то в свои путешествия. затем, чтобы вырваться из пут замыслов Сирила, освободиться от власти его Магики; а он не только даже не явился ей ни разу, но подослал вместо себя сестру Клару, велев ей переодеться старухой, чтобы выведывать у Илиэль самые сокровенные мысли! Она не находила слов, чтобы выразить свое возмущение.

Сирил, разумеется, сделал все возможное, чтобы представить все события в их истинном свете. Он даже рассказал Илиэль целую историю.

— Одна очаровательная дама, супруга одного из приятелей лорда Боулинга, которую я про себя предпочитал называть «Пышкой» — поверь, что по своим физическим, а тем более душевным качествам она вполне тому соответствовала, — так вот, однажды эта дама отправилась в астральное путешествие… и заблудилась. Произошло это на острове Манхэттен, одном из самых пустынных островов на свете, как тебе известно. А надо сказать, что муж ее в это время как раз находился тут, в том самом Неаполе, который ты имеешь честь лицезреть перед собой, моя дорогая (нет, не прямо тут, а несколько левее). Вместе с лордом Энтони они охотились за каким-то очередным привидением. Миссис Пышка проявила чудеса изобретательности, как это часто бывает с американскими женщинами, когда им ничего иного не остается; привлекательной ее, правда, при всем желании назвать нельзя было, однако в мире духов царят, очевидно, совершенно иные критерии красоты, нежели на Пекок-Аллее или Трафальгар-Сквере, так что у нее моментально образовалась целая свита потусторонних поклонников. И они стали указывать, что и как она должна делать, будь то еда, питье, музыка и все остальное, и скоро она уже шагу не могла ступить без разрешения своих «духов». И вот однажды они сообщили, что на нее возлагается некое чрезвычайно важное и почетное поручение — спасение человечества или иная подобная же чушь, я сейчас уже не помню. Да и не в этом дело. А у нее самой уже не было ни сил, ни воли не только чтобы сопротивляться этому, но даже чтобы отнестись к этому хоть немного критически. Голоса «духов» были для нее гласом Божиим. Они послали ее сначала в банк за деньгами, потом в тур агентство за билетом на пароходный рейс в Европу; когда она прибыла в Ливерпуль, они велели ей ехать в Лондон, оттуда — в Париж, а из Парижа в Геную. В Генуе они назвали ей отель, где она должна была остановиться, а потом заставили купить револьвер с патронами. Когда она сделала это, ей просто и без обиняков приказали приставить револьвер ко лбу и спустить курок. Однако мягкая револьверная пуля, судя по всему, оказалась неспособна пробить мощную лобовую кость, или она просто не на то нажала: так или иначе; врожденная непробиваемость спасла миссис Пышку, что бы та могла потом рассказать нам свою историю. Она так ее потом и рассказывала, почти слово в слово: у нее даже не хватило сообразительности хоть чуть-чуть ее приукрасить. Как видишь, моя милая, эта история показывает, почему лучше иметь хотя бы одного верного друга среди живых, прежде чем флиртовать с озверевшими от любви привидениями, которые к тому же Могут казаться весьма коварными.

— Надеюсь, ты не считаешь меня такой!

— Все женщины такие.

Илиэль прикусила губки; впрочем, врожденная интуиция подсказывала ей, что в самом главном Сирил Грей прав. Она тоже оказалась неспособна противостоять искушениям, таким привлекательным и таким опасным в своей неопределенности. Однако как не могла она постоянно жить высокими целями, так не могла и прочно стоять на земле: голоса Болота и Пещеры все время звали Поэтому ее успокоение оставалось лишь внешними глубоких корней у него не было. Недели две все б порядке, она чувствовала себя здоровой душой и телом! однако затем упрямство овладело ею, и она вновь принялась «сочинять сказки», как сама это называла, стараясь на этот раз быть начеку против козней сестры Клары. Законы потустороннего мира становились ей все понятнее, в его символике она тоже начала разбираться; она научилась даже вызывать или удалять некоторые сущности по своему желанию. От сестры Клары же она отгородилась мощным невидимым барьером. Порождениям своих душевных импульсов она давала волю лишь в глубокой тайне, никогда не выходя за пределы двух-трех испытанных, наиболее излюбленных сущностей.

Ее земная жизнь также все больше смахивала на сумасшествие; и, поскольку для женщин такого типа месть — явление более чем обыденное, то вскоре весь гарнизон крепости потешался над ее безуспешными попытками завязать флирт с местными мужчинами. Целомудрие входило в нерушимый кодекс обитателей виллы, однако это было целомудрие позитивное, творческое, не такое, каким его выставляют в пуританских странах, превращая в худший из смертных грехов, так что «позитивным» оно остается разве что для строительных кирпичей.

Илиэль, впрочем, была достаточно умна, чтобы уже через несколько часов заметить, какими смешными выглядят в глазах окружающих эти ее попытки; но это тем не менее не послужило для нее поводом пересмотреть свое отношение к ним, как не служило до нее сотням столь же целомудренных женщин, от Дидоны до жены Потифара, до сих пор считающихся у наших психологов ярчайшими примерами обратного. Ситуация становилась напряженнее день ото дня, несмотря даже на небольшие всплески эмоций, время от времени разряжавшие обстановку. Строжайшая дисциплина, царившая на вилле, не позволяла этим всплескам вырасти до неприемлемых размеров, однако Сирил Грей не стал скрывать от брата Онофрио, что успехи, достигнутые Эдвином Артуэйтом со товарищи в своей подрывной деятельности, с каждым днем беспокоят его все больше.

— Я с радостью бы пожертвовал своими ушами, — восклицал он, — чтобы увидеть, как Эдвин Артуэйт поднимается сюда из Неаполитанской бухты, рука об руку с Lucifuge Rofocale (Духами преисподней), чтобы окончательно уничтожить нас всех при помощи какого-нибудь мистического амулета рабби Соломона! Тогда, по крайней мере, я был бы уверен, что счастье и благополучие явились к нам прямой; доставкой на дом — что называется, праздничный набор, родинки удачи и любовный напиток в комплекте, цена для подписчиков «Оккулт Ревью» два фунта одиннадцати шиллингов и три пенса.

Однако в июне настроение Илиэль наконец изменилось. Ожидание чуда, от которого готово было расцвести ее сердце, преобразило ее. Прежняя угрюмость исчезла; теперь Илиэль прямо таки сияла с утра до вечера. Физическая усталость, ни бытовые неудобства больше не заставляли ее страдать. Она подружилась с сестрой Кларой и дни напролет проводила в беседах с нею, усиленна работая спицами, совмещая, так сказать, приятное с полезным, чтобы встретить появление маленького сокровища уже готовым набором изящных вязаных вещиц. Илиэль забыла даже об ограничивавших ее свободу запретах, прежде так ее задевавших; к ней вернулась Вся природная радость и живость юности, так что если у окружающих и оставался повод следить за ней, то только затем, чтобы она чисто физически не набила себе шишек. Она больше не предавалась болезненным фантазиям и не испытывала тяги к опытам со зловещими образами. Она была у себя дома, па седьмом небе своего романа, ощущая себя главной героиней самой волшебной, всех сказок на свете. Ее любовь к Сирилу перешла В необычайно нежную, еще более возвышенную фазу; она полностью осознавала теперь всю ценность своей жизни, свое собственное достоинство. У нее появилось особое чувство природы, которого не было раньше; она ощущала свое родство с каждым листочком, с каждым цвет» в саду, рассказывала сама себе любовные истории про рыбаков, чьи парусники разноцветными пятнами раскрашивали лазурную гладь залива, воображала удивительные романы, развертывающиеся на палубах роскошных морских пароходов, пришедших откуда-нибудь Америки окружить по Средиземному морю, смеялась над проделками детей, игравших на склонах горы, и радовалась той могучей, земной силе, с которой загорелые крестьяне таскали вверх и вниз мимо ее террасы то корзины с рыбой, то цветы, то хворост. Там была одна крестьянка, уже старая; долгие годы труда оставили на ее лице неизгладимые следы морщин, однако она всякий день радовалась жизни, даже склоняясь под тяжелой ношей, и никогда не упускала случая остановиться и поприветствовать Илиэль с той душевной теплотой, которая так отличает итальянских крестьян:

— Благослови вас Бог, синьора, пусть и этот день будет для вас добрым и прекрасным!

Нет, мир и в самом деле был прекрасен для Илиэль; Сирил был лучшим возлюбленным на свете, а она сама — счастливейшей из смертных женщин.