Онлайн чтение книги На Дальнем Западе
УЩЕЛЬЕ СМЕРТИ

— Да, ребятки, эта ночь не обещает нам ничего хорошего! — сказал, обращаясь к сопровождавшим его людям, высокий, атлетически сложенный мужчина воинственного вида, лет сорока с лишним, в мундире войск Северо-Американской федерации.

Это был популярный в американской армии полковник Деванделль. А люди, которых он фамильярно называл ребятками, состояли в его небольшом, наскоро собранном отряде. Три четверти из них были ковбои, и лишь одна четверть — рядовые пограничных войск регулярной американской армии.

Несколько дней тому назад полковник получил приказ срочно выступить с отрядом против индейцев, готовящих нападение на поселки белых поселенцев Дальнего Запада. И теперь ковбои и солдаты расположились перед входом в знаменитое ущелье Ларами note 2Ларами — горный хребет в Скалистых горах., известное под названием Ущелья Смерти.

— Всем держаться вместе! Ночью не придется спать! Скорее всего, индейцы попытаются вырваться из ущелья! — говорил полковник, озабоченно поглядывая вокруг.

Старый солдат, жизнь которого прошла в походах и сражениях — в начале карьеры на территории Мексики, а затем на границах Дальнего Запада, — не ошибся и на этот раз, предсказывая бурную, полную тревог и опасностей ночь.

Вершины горной гряды, тянущейся от Вайоминга до границ Колорадо, в этот вечер выглядели хмуро. Над ними собирались грозовые тучи, окутывая все непроницаемой пеленой. Временами слышались раскаты грома.

Прошло немного времени, и на лагерь американцев, состоявший из нескольких десятков тяжелых фургонов, обрушились потоки дождя. Он был настолько силен, что даже часовые, выставленные полковником для охраны, покинули свои посты и приблизились к фургонам.

На посту остались только два молодых солдата, два брата, Гарри и Джордж. До поступления в отряд полковника Деванделля они были трапперами. И не раз, провожая караваны переселенцев или доставляя срочные донесения, оказывались в еще худших погодных условиях. Сейчас братья стоически выдерживали обрушившиеся на их головы потоки дождевой воды. Они лишь спрятались под нависшую скалу, отчасти защищавшую их от яростных порывов ветра и холодного ливня.

— Ну что, Гарри? Ничего не видно? — спросил Джордж, молодой красивый парень со смуглым, как у метиса, лицом и блестящими глазами, вглядываясь в туманную мглу, затопившую вход в ущелье.

— Ничего, Джордж! — ответил Гарри.

При вспышке молнии стало видно, что у него такое же смуглое лицо и блестящие глаза, как у брата. Они походили друг на друга как две капли воды, хотя, по-видимому, Гарри был старше Джорджа и чуть выше, чуть костлявее, чуть шире в плечах.

— Ты знаешь, брат, я думаю, что тот индеец, который уже три раза пытался выбраться из ущелья, воспользуется этим ливнем, чтобы еще раз попробовать незаметно проскользнуть мимо лагеря. Очевидно, у него есть какое-то важное донесение для восставших племен! — промолвил Джордж.

— А я думаю, брат, что если он попытается сделать это, то получит от меня такой свинцовый гостинец, после которого его никуда уже не потянет! — ответил Гарри и добавил угрожающе: — Пусть только сунется! Я ему покажу!

— Но чейены не боятся ружейного огня! В этом мы уже не раз имели случай убедиться!

— Ты прав! На прикладе моего ружья — десять насечек, и каждая соответствует жизни одного краснокожего. Скажу по совести, эти индейцы точно сошли с ума

— лезут под пули как слепые и дерутся как черти!

— А у меня семь таких насечек и две раны, которые очень плохо заживают! — ответил Джордж. — Гляди же в оба! Полковник Деванделль прав, и здесь нам без боя не обойтись! Как бы из охотников не превратиться в затравленную дичь!

— Ты знаешь, я чувствую, что этот проклятый индеец обязательно сделает еще одну попытку выбраться из ущелья. Если в этот момент блеснет молния, я постараюсь уложить его! Посмотри, не отсырел ли твой порох? Если я промахнусь, ты должен выстрелить более точно!

— Мой порох сух, — ответил Джордж. — Видишь, я обернул приклад карабина своей меховой курткой. Ах, черт возьми! Смотри! Что это? Всадник, ей-богу, всадник!

Голубой зигзаг молнии осветил небо и землю. Сквозь завесу дождевых струй, в странном колышущемся тумане стали видны контуры диких скал. Рваные тучи самых фантастических очертаний с невероятной скоростью мчались от Вайоминга к Колорадо. В этот момент раздался и отозвался трескучим эхом в горах оглушительный раскат грома. Оба солдата, не обращая внимания на ливший потоками дождь, выскочили из-под защищавшей их скалы и бросились к выходу из Ущелья Смерти. Вдруг недалеко от них, на узкой, извилистой тропинке, тянущейся по скале над самой пропастью, возникла как призрак прекрасная белая лошадь с роскошной гривой и великолепным длинным хвостом. На ней сидел стройный индейский воин в характерном головном уборе из перьев. На миг братьям показалось, что всадник на лошади не один.

— Стреляй, Гарри! Стреляй! — закричал Джордж, вскидывая к плечу ружье.

Два выстрела прозвучали почти одновременно, и на звуки этих выстрелов отозвались тревожные крики у фургонов:

— К оружию! Индейцы!

Пораженная меткими пулями трапперов, лошадь индейского воина сделала высокий прыжок, промчалась еще немного к выходу из ущелья, взвилась на дыбы и рухнула на землю, оглашая воздух пронзительным ржанием. Всадника же толчком выбросило из седла вместе с ношей, которую он держал в руках.

Гарри и Джордж бросились к индейцу, выхватив ножи, чтобы применить их при первом же признаке сопротивления. Оглушенный падением всадник лежал без движения.

— Ребята! — обратился Гарри к сбежавшимся на звуки выстрелов солдатам. — Встаньте вокруг нас цепью! Все остальное я сделаю сам. — С этими словами он взял у одного из солдат фонарь и приблизился к индейцу.

Это был красивый юноша пятнадцати-шестнадцати лет, с такой светлой кожей, что его легко можно было принять за метиса, с длинными черными волосами и голубыми глазами, каких никогда не бывает у чистокровных краснокожих. На нем был костюм настоящего индейца, сына Дальнего Запада: меховая куртка с пестрыми узорами, узкие кожаные штаны с разрезами внизу, украшенные скальпами. Эту оригинальную и по-своему красивую одежду дополняли искусно расшитые мокасины. Пышные черные волосы молодого индейца сдерживал золотой обод с пучком орлиных перьев, что было отличительным признаком высокого происхождения их обладателя.

— Кажется, нам досталась важная птица! — сказал Гарри. — Ей-богу! Пусть черт возьмет мою душу, если этот индеец не сын какого-нибудь вождя чейенов!

Пришедший в себя после падения молодой индеец, уже опутанный петлями лассо, шевельнулся, открыл глаза и, бросив яростный взгляд на Гарри, сказал с горечью:

— Хуг! У бледнолицых орлиное зрение! — Он сделал движение, пытаясь освободиться, и с тоской огляделся вокруг.

— Эй, Гарри! — сказал один из солдат. — Смотри, а ведь с индейцем-то кто-то был. Иначе он с нее не упал бы как мешок, потому что ведь ты попал не в него, а подстрелил только лошадь.

— Обыщите все вокруг, — сказал Джордж. — А мы пока отведем этого молодца к полковнику. Он ведь не спит еще?

— Кажется, нет! — ответил кто-то из солдат. — Всего четверть часа назад он болтал в своей палатке с правительственным агентом индейских земель Джоном Мэксимом!

— Ну, так идем! — сказал Гарри. — А вы тут ищите повнимательнее! Мне и самому показалось, что индеец держал кого-то в руках — что-то вроде куклы или ребенка. И деваться этому было некуда, ну разве что свалиться в пропасть! Ищите хорошо, ребята!

Трапперы обыскали и разоружили индейца, который не оказал им ни малейшего сопротивления, видимо, понимая, что это совершенно бесполезно, и повели его в лагерь.

Посредине лагеря находилась высокая палатка конической формы. Внутри она была слабо освещена фонарем, стоявшим на маленьком походном столике, около которого, оживленно беседуя, сидели два человека.

По-видимому, громовые раскаты и вой бури помешали им услышать выстрелы часовых и поднявшуюся вслед за этим в лагере тревогу.

Эти двое, полковник Деванделль и правительственный агент индейских территорий Джон Мэксим, типичные американские искатели приключений, были людьми могучего телосложения, сильные, жилистые янки с резкими чертами лица и почти такой же, как у индейцев, темной кожей.

— Командир! — сказал Гарри, входя в палатку и подталкивая вперед молодого пленника. — Наконец-то мы его поймали! Это тот самый индеец, что уже три ночи подряд пытается выбраться из ущелья.

Командир маленького отряда энергично вскочил на ноги и пристально посмотрел на стоявшего перед ним в спокойной позе индейца, на бронзовом лице которого было написано полнейшее равнодушие к происходящему. Ничто не выдавало обуревавших пленника чувств.

— Кто ты такой? — спросил полковник Деванделль индейца.

— Птица Ночи! — спокойно ответил юноша, как будто в этом живописном имени заключалось все, что могло бы удовлетворить любопытство спрашивающего.

— Ты чейен?

— Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Разве мое одеяние не говорит тебе без слов, кто я такой?

— Почему ты пытался выбраться из ущелья? — переменил тему допроса полковник. — Разве ты не знаешь, что мы сейчас находимся в состоянии войны с твоим племенем, равно как с племенами сиу и арапахо?

— Я должен был отвезти Левой Руке, вождю арапахо, его дочь Миннегагу.

— Ты лжешь! Левая Рука никогда не допустил бы такого безрассудства!

— Хуг! Я повиновался, потому что я — воин и не должен рассуждать, когда мне приказывают.

— И где же эта девушка?

— Она выскользнула у меня из рук во время моего падения с лошади и, возможно, погибла, упав на дно Ущелья Смерти.

Полковник обернулся к агенту.

— Ты веришь этому, Джон?

— По-моему, он попросту лжет! — ответил тот. — Во-первых, я уверен, что этот молодец отнюдь не чистокровный индеец. Скорее, он метис, сын какой-нибудь белой пленницы от индейца племени сиу, чем чейен! Посмотрите: глаза у него голубые, лоб высокий, скулы почти не выдаются. И еще признак: у него на шее висит маленький голубой камень от «ворот первого человека». Этот амулет носят только воины сиу. Ясно, что молодой негодяй просто морочит нам голову. Не правда ли?

Полковник ничего не ответил. Прислонясь к одной из опор палатки, он с каким-то затаенным, но глубоким волнением смотрел на пленника, продолжавшего сохранять безмолвное спокойствие, хотя захваченному белыми молодому индейцу была прекрасно известна ожидавшая его участь.

Старый солдат, полковник Деванделль, казалось привыкший ко всему, вдруг побледнел, и лоб его покрылся каплями пота.

— Боже мой! — пробормотал он, проводя рукой по лицу.

— Что с вами? — спросил Джон Мэксим; в первый раз в своей жизни он видел Деванделля таким взволнованным.

— Ты думаешь, что он метис? — спросил полковник, делая усилие, чтобы отогнать от себя какую-то гнетущую мысль. — И думаешь, что он должен непременно принадлежать к сиу?

— Я готов заложить мою винтовку против ножа, который висит у вашего пояса, что это так! — ответил агент. — Его выдал амулет на груди. Ни арапахо, ни чейены не носят таких амулетов.

— В таком случае надо заставить его говорить!

— Легко сказать! Эти краснокожие упрямы как ослы. Когда они не хотят говорить, из них нельзя вытянуть ни одного звука!

Молодой индеец слушал этот разговор, не проявляя ни малейшего волнения. Он лишь гневным движением сорвал предательский голубой камень и отшвырнул его далеко в сторону.

Полковник два или три раза прошелся по палатке, стараясь успокоиться, потом приблизился к пленнику и схватил его за руку.

— Скажи же мне наконец, кто ты: сиу или чейен? — спросил он прерывающимся от волнения голосом.

— Я — индейский воин, ставший на тропу войны с бледнолицыми. Этого должно быть тебе довольно! — ответил юноша.

— Я хочу знать, — настаивал полковник.

Птица Ночи пожал плечами и, казалось, стал с большим вниманием прислушиваться к глухому стуку дождя, чем к словам полковника.

— Будешь ли ты говорить, несчастный?! — воскликнул рассерженный этим упрямством Деванделль. — Кто твой отец?

— Не знаю! — ответил после некоторого молчания молодой воин.

— А твоя мать? Была ли она бледнолицей рабыней или женщиной из племен сиу или арапахо?

— Я никогда не видел моей матери! — был ответ.

— Но этого не может быть! — воскликнул полковник.

— Птица Ночи никогда не лжет! — холодно ответил краснокожий.

— Так скажи мне по крайней мере, из какого ты племени?

— Не все ли тебе равно, бледнолицый? Я взят в плен, я знаю, каковы законы войны: убей меня, и все будет кончено. Я сумею умереть так, чтобы заслужить милость Великого Духа. Думаю, он благосклонно примет меня на свои бесконечные луга, полные прекрасной дичи.

— Так ты больше ничего не скажешь мне?

— Нет, бледнолицый!

— В таком случае ты получишь то, что заслужил! Я не настолько глуп, чтобы поверить рассказанной тобой истории. Мне очень жаль, но по законам военного времени я должен тебя расстрелять.

Ни один мускул не дрогнул на бронзовом лице индейца.

— Настоящий воин не боится смерти! — ответил он гордо. — Я знал, на что иду, вступая в войну с бледнолицыми, и теперь, когда Великий Дух отдал меня в твои руки, я сумею без страха встать под пули солдат. Делай же поскорее что велит тебе твой долг, а я постараюсь выполнить свой.

Едва полковник открыл рот, чтобы ответить на гордую речь индейца, как у входа в палатку послышался нестройный гул голосов и тотчас же в нее просунулась голова солдата.

— Командир, мы и эту птичку накрыли, — сказал он, вталкивая в палатку индианку, девочку лет одиннадцати-двенадцати, стройную, гибкую, грациозную, как зверек, с бронзовым личиком, довольно правильными чертами лица и блестящими глазами.

— Опоздай мы на несколько минут, и она улизнула бы в ущелье, — продолжал солдат, явно довольный неожиданной удачной погоней.

Птица Ночи, увидев пленницу, побледнел и сделал жест недовольства. Не спускавший с пленника глаз агент уловил и эту бледность, и этот невольный жест индейца.

Обменявшись долгим и выразительным взглядом с застывшим в гордой позе Птицей Ночи, девочка неожиданным движением выскользнула из рук державшего ее солдата и, приблизившись к полковнику Деванделлю, вызывающе взглянула ему прямо в лицо.

— Ты — командир этого отряда? — спросила она резко. — Что хотят сделать бледнолицые с моим другом, Птицей Ночи?

— Через полчаса его расстреляют! — ответил полковник. Глаза ребенка вспыхнули гневом. Но сейчас же она перевела свой взгляд на словно окаменевшее лицо пленника. Девочка смотрела на него с глубокой тоской и жалостью. Полковник тронул ребенка за плечо.

— Ты дочь Левой Руки?

— Да! — коротко ответила девочка.

— Где твой отец?

— Спроси у него сам!

— Из какого племени твой спутник? Он сиу или аравак?

— Он — воин! Это то, что я знаю.

Прислушивавшийся к допросу агент тихо выругался.

— Это не люди, а дьяволы, — сказал он. — Можете пытать их огнем, и этого Птицу Ночи, и эту маленькую змейку, но вы только даром потратите силы и время. Правды вы не добьетесь!

— Очень может быть! Но для нас было бы важно узнать, что заставило этого краснокожего с такой настойчивостью выбираться из Ущелья Смерти. Нет сомнений, что для этого у него очень серьезные причины!

— Так-то оно так! Да все равно вы из них слова не вытянете! Пора кончать! Молодца, конечно, вы прикажите расстрелять, а девочку пока задержим! — ворчливо отозвался агент, закуривая трубку с таким хладнокровием, как будто здесь не решалась участь по меньшей мере одного человека.

За свою долгую боевую жизнь полковник Деванделль не раз и не два отдавал приказ о расстреле какого-нибудь попавшего в плен индейского разведчика. Он привык к этому упрощенному способу расправы с врагами. Но на этот раз что-то внутри громко протестовало против убийства безоружного, не оказавшего никакого сопротивления молодого человека, почти мальчика. И, борясь с собой, старый солдат растерянно пробормотал:

— Расстрелять его… А если бы я сказал тебе, Джон, что я не хочу этого, что я… колеблюсь?

— Глупости! — отозвался агент хладнокровно. — Велика важность — покончить с краснокожей ядовитой змеей! Неужели же вас действительно волнует участь этого индейца?

— Не знаю! — нерешительно ответил полковник. — В первый раз я чувствую такое. Испытываю что-то непривычное. Я не могу объяснить это даже сам себе! Но я не хочу расстреливать этого юношу!

— Да вы и не будете его расстреливать! — холодно улыбнулся агент, — Вы просто махнете рукой, а стрелять будут рядовые, которые, поверьте, церемониться не станут! И, наконец, разве вы не знаете, что по законам военного времени вы, собственно говоря, не имеете права быть гуманным по отношению к подобным господам. Это — лазутчик, гонец бунтовщиков. Значит, разговор короток. Наконец, если вам не хочется самому принимать решение, предоставьте это мне. Я уполномочен в отдельных случаях замещать вас. Вы просто на пять минут сдадите командование мне, и, пока я докурю эту трубку, индеец тихо отправится туда, откуда никто еще не возвращался, по крайней мере на моей памяти. А я с удовольствием посмотрю на это маленькое представление.

Полковник в ответ на эти слова только покорно махнул рукой.

Птицу Ночи вывели из палатки Деванделля. Агент вышел следом, безмятежно покуривая свою вонючую трубку.

Ярость бушевавшего вечером урагана как будто улеглась. Дождь прекратился. Над землей тихо плыл туман. Ветер, по-прежнему гнавший тучи, в это мгновение словно нарочно разорвал их, дав возможность тихой луне взглянуть на то, что готовилось совершиться на земле, только что обильно политой слезами неба.

Люди полковника Деванделля все до единого были уже на ногах: они оживленно толковали об удаче Джорджа и Гарри, о захваченных пленниках, спорили, теперь ли, ночью, или на рассвете будет отдан приказ расстрелять Птицу Ночи. Когда пленника повели к входу в ущелье, они гурьбой повалили туда, желая не упустить возможности поглядеть на сцену казни индейца.

Птицу Ночи привязали к небольшой острой скале, по форме напоминавшей ствол окаменевшего дерева. Агент приблизился к нему и не вынимая трубки изо рта спросил:

— Ну? Может быть, сейчас у тебя развяжется язык?

Индеец лишь презрительно улыбнулся и не отвечая устремил прощальный взгляд на девочку, стоявшую шагах в десяти от места казни.

Если бы кто-нибудь в этот момент взглянул в лицо молодой индианки, то его поразило бы зловещее выражение этого полудетского личика. Оно словно застыло. На нем лежала печать спокойствия, но спокойствие это было ужасно…

Шестеро солдат выстроились перед привязанным к скале пленником и подняли свои ружья.

— Уйди, девочка! — нетерпеливо крикнул Миннегаге агент, вынимая почти докуренную трубку изо рта и сердито глядя на индианку. — Тебе не место здесь! Уйди!

Траппер Гарри, в сердце которого невольно шевельнулась жалость к ребенку, взял пленницу за руку и отвел ее в сторону. Едва они отошли на несколько шагов, как грохот залпа возвестил о конце Птицы Ночи. Пленник умер не произнеся ни единого слова.

— По местам! — скомандовал агент.

И солдаты, переговариваясь, уже тронулись к фургонам, как вдруг из ущелья раздалось громкое лошадиное ржание и великолепная белая лошадь, хозяином которой был только что расстрелянный индеец, озаренная светом луны, словно призрак появилась у места казни.

— Что за дьявольщина! — воскликнул траппер Гарри. — Значит, мы не уложили ее?

Прекрасное животное на несколько мгновений словно застыло, гордо подняв свою голову и глядя на людей выразительными глазами, потом зашаталось и, еще раз заржав жалобно и тоскливо, упало мертвым на землю.

Эта сцена произвела тяжелое впечатление на солдат. Они смущенно замолчали и торопливо покинули место казни. Агент взял Миннегагу за руку и, отпустив Гарри, направился с девочкой к палатке полковника.

Войдя внутрь ее, он увидел Деванделля сидящим на брошенном на землю седле в глубокой задумчивости.

— Дело сделано! — сказал агент равнодушно. — Пусть черт в аду позаботится о том, чтобы точно установить, к какому племени принадлежал Птица Ночи — к сиу, арапахо или чейенам, — но, так или иначе, одной ядовитой краснокожей змеей, одним врагом у нас стало меньше, и важно только это!

Полковник поднял голову и почти с ужасом взглянул на Джона Максима.

— Умер? — прошептал он чуть слышно. — Неужели же умер?

— А вам, мистер Деванделль, как будто его жалко? Господи! Скольких индейцев мы с вами уже спровадили на тот свет? Разве сочтешь? Почему же теперь вы так волнуетесь из-за того, что какой-то индейский щенок отправился туда, куда мы тысячами отправляем индейские души? Откуда эта чувствительность! Если бы вы были не солдатом, а миссионером, я понял бы. Этим господам в длинных сюртуках больше к лицу при всяком удобном и неудобном случае пускать слезу и изливаться в речах. Но мы-то с вами прекрасно знаем цену как миссионерским слезам, так и этим самым индейцам. Ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Разве индейцы жалеют когда-нибудь тех белых бедняг, что имеют несчастье попасть к ним в лапы? Мы еще гуманны: пристрелим красную собаку, и дело кончено. А они ведь предварительно вдоволь натешатся: привяжут пленного к столбу пыток и целыми днями забавляются, подвергая его таким ужаснейшим мучениям, что у слабонервного человека при одном рассказе об этом волосы на голове становятся дыбом.

— Так-то оно так! — глухо и взволнованно пробормотал Деванделль. — Борьба, закон войны и так далее. Но этого паренька я все же был готов пощадить.

— Почему, полковник? — удивился агент.

— Не знаю. Говорю же, не знаю, не могу объяснить. Взгляд этого юноши проник мне в душу, разбудил в ней что-то. Взволновал меня! Знаете, что я сейчас испытываю? Мне кажется, что я совершил подлое убийство, а не выполнил свой долг.

— Глупости! — ответил агент. — Говорю вам — глупости. Вы действовали по законам военного времени, и только! Вспомните: разве вы не получили приказания, ясного и точного, не иметь в отряде пленников мужского пола? Послушайте, полковник, соберитесь с духом. Вы не ребенок, не слабонервная дамочка! Наконец, что сделано, то сделано! Если ваша так называемая совесть бунтует, то скажите этой чувствительной леди, что вся вина за этот случай лежит на душе агента Джона Мэксима. Пусть она к нему и предъявляет свои претензии, а вас оставит в покое.

— Замолчи, Максим! — внезапно вскочил полковник со своего места. — Знаю, все знаю. И долг, и приказ, и все обстоятельства… Но, Господи, как ужасны эти войны!

Наступило короткое молчание. Через минуту индейский агент промолвил:

— Жаль лошадь. Ту самую, на которой пытался выскользнуть из ущелья этот самый индеец. Великолепное животное! Клянусь, я бы дорого дал, чтобы иметь такого коня. Но эти черти трапперы подстрелили лошадь как кролика. Ума не приложу, каким чудом она, получив смертельные раны, прожила столько времени и смогла подняться и подойти к месту казни. Какая роскошная белая грива! Какой длинный хвост! Что за гордая шея, голова! Жаль, право, жаль!

— Ты говоришь, Джон, конь был белой масти?

— Да. Размером значительно крупнее мустангов, которые обычно принадлежат краснокожим. Хвост буквально стелется по земле!

— Рэд! Мой Рэд! — воскликнул Деванделль взволнованно. — Предчувствие говорило мне об этом. Идет беда! Близится час расплаты! Она запоздала, обещанная месть, почти на двадцать лет, но пробил мой час…

Удивленный правительственный агент живо обернулся к полковнику со словами:

— Да что с вами? О чем вы говорите?!

Как будто не слыша его, полковник бормотал:

— Да, да! Если это только Рэд, а ведь другого подобного коня нельзя найти в прериях Дальнего Запада, значит, она близка. Она не замедлит выполнить свою угрозу!

— О ком это вы? Кто это «она»? — осведомился Джон Мэксим.

— Ялла! — глухо ответил Деванделль.

— Это что еще за птица?

— Потом, потом! Отведи меня туда, где… где лежит убитый конь. Я должен видеть его! Я должен убедиться, что это Рэд или только похожее на него животное.

Агент, обеспокоенный все возраставшим волнением полковника, поднялся с места.

— Пойдемте! — сказал он. — Единственно надо позаботиться, чтобы эта красивая маленькая ящерка никуда не ускользнула от нас.

С этими словами он подвел маленькую индианку к одному из столбов, подпиравших палатку, и привязал девочку к нему. Затем взял фонарь и приподнял край палатки.

— Опять дождь начинается! — пробормотал агент, выходя на воздух. — Нашим часовым надо держать ухо востро. Пока еще светит луна. Но ветер гонит откуда-то целую стаю туч, и через четверть часа будет опять темно, как в каминной трубе!

И в самом деле, луна, словно испуганная зрелищем казни молодого индейского воина, то выплывала, то скрывалась за разрозненными, но все чаще наплывавшими клочками туч, изорванных ураганом. Небольшой прогал чистого неба быстро суживался, и тучи, проплывая над лагерем, роняли влагу, словно оплакивая погибших.

Полковник в сопровождении агента прошел сквозь цепь сторожевых постов, обменявшись паролем и отзывом и предупредив часовых на всякий случай, чтобы они не стреляли, когда увидят двух возвращающихся из ущелья командиров.

Осторожно пробираясь среди обломков камней, в изобилии усеивавших здесь почву, обходя образовавшиеся после вечернего дождя лужи, они временами останавливались и вглядывались во мглу, где, казалось, реяли какие-то тени, и наконец приблизились к месту, где был расстрелян молодой воин.

При звуке их шагов заметались ночные птицы, беззвучно скользя в воздухе возле идущих, и полковник вздрогнул: он вспомнил о коршунах, набрасывающихся на полях битв на брошенные, изуродованные трупы, выклевывающих глаза у мертвецов, разрывающих их несчастные тела. Вспомнил сбегавшихся к полям сражений одичавших собак и шакалов…

Невольно Деванделль отвернулся, избегая смотреть в ту сторону, где смутно вырисовывались очертания тела Птицы Ночи, повисшего на опутавших его веревках.

— Война — это проклятье! — пробормотал полковник.

— Война — это неизбежность! — холодно ответил агент.

— Я почти готов поклясться, что мы расстреляли не индейца!

— Так кого же?

— В его жилах, вне всякого сомнения, текла кровь белого. Кто был отцом этого юноши? Какую женщину называл он своей матерью? Где они теперь? Может быть, ждут сына… А мы убили его!

— Не мы, полковник! — отозвался агент. — Его убила война!

Минуту спустя агент рукой показал на место, где лежала какая-то белая бесформенная масса. Это был труп лошади, подстреленной трапперами Гарри и Джорджем. Полковник почти вырвал из рук своего спутника фонарь, кинулся к животному, и крик печали и тоски сорвался с его губ.

— Рэд, мой благородный Рэд, мой любимый конь! — произнес он. — Я узнал тебя, старый друг, хотя столько лет прошло с того времени, когда мы в последний раз виделись с тобой!

— Гм. Значит, эта лошадь почтенного возраста? — несколько иронически пробормотал Джон Мэксим.

— Видел ли ты когда-нибудь лошадь, равную по красоте и благородству форм этой? — взволнованно отозвался Деванделль.

— Пожалуй, нет! — признался агент.

— Конечно же, никогда не видел. Потому что ведь это легендарный «белый конь прерий». Тот конь, о котором ходит столько чудесных рассказов. Конь, который был когда-то моим конем, больше — моим другом. Но как он мог попасть сюда, так далеко от того места, где я его оставил? Как он мог стать собственностью этого молодого, убитого нами индейца? Что означает его появление здесь? Ей-богу, мне кажется, я схожу с ума. Не знаю, какая связь существует между всем случившимся и моей судьбой, но поневоле меня охватывает тревога за участь моих детей.

— Ну, — перебил его агент, — вы преувеличиваете, командир! Какая опасность может грозить вашим детям, которые, как мне известно, находятся очень далеко отсюда, на вашей асиенде, охраняемой целой толпой слуг.

— Да, да. Асиенда далеко! — бормотал, не сводя печального взгляда с трупа благородного белого коня, старый солдат. — И там целая толпа преданных мне слуг, которые, конечно, будут защищать мое имущество и моих детей. Но разве не поднялись против нас сразу три индейских племени? Разве есть гарантии, что восстание не разольется рекой Бог знает как далеко, заливая и те территории, которые мы считаем в совершенной безопасности? Разве индейцы не обладают дьявольским умением делать огромные переходы и обрушиваться на поселки белых, где их менее всего ожидают? И потом, эта женщина, Ялла!.. Ты не знаешь, что это за существо!

— Женщина! — отозвался хладнокровно агент. — Всякая женщина может дать дьяволу сорок очков вперед. Это-то я знаю отлично.

Наступило молчание. Кругом царила почти гробовая тишина. Только откуда-то издалека доносился визгливый вой койота, маленького трусливого волка североамериканской прерии.

— Не ошибаетесь ли вы, командир, принимая этого коня за своего Рэда? — спросил агент. — Ведь вы сами говорите, что много лет не видели его. Разве можно поручиться, что ты узнал животное, если последний раз видел его двадцать лет тому назад?

— Вне всякого сомнения! — ответил печально полковник Деванделль. — Достаточно только взглянуть на этот могучий корпус, стальные ноги, благородную голову, чтобы убедиться в этом. Нет, это он, мой милый, верный конь!

— Послушайте, командир! — прервал его Джон Мэксим. — Ну, ладно. Пусть так. Но вы, ей-богу, раззадорили мое любопытство. Так не делают. Вы должны мне все рассказать. Конечно, если это не секрет.

— Нет, это не секрет! Это старая и грустная история. И я не вижу причин скрывать то, что случилось со мной, когда я был молод. Пойдемте, однако, здесь нам больше делать нечего. Завтра утром распорядитесь, чтобы и коня и его всадника солдаты зарыли в одной могиле. Я не хочу, чтобы их трупы терзали хищные птицы и койоты.

— Не волнуйтесь, полковник! Все будет сделано!

— Я вам расскажу свою историю. Может быть, от этого у меня на душе станет легче. Знаете, Джон, у меня ужасное предчувствие. Мне все кажется, что надо мной вот-вот разразится гроза, которую я жду давно, с молодости. Это должно случиться скоро, очень скоро! Может быть, даже завтра утром!

— Ба! Нападение индейцев?!

— Хотя бы и это!

— Лишь бы не застали врасплох! Я распоряжусь удвоить сторожевые посты, а на отряд, который хорошо охраняется и находится в такой выгодной позиции, как наша, индейцы никогда не посмеют напасть, разве что тайком!

Полковник и Джон Мэксим вернулись к лагерю. Часовые пропустили их. Проходя сторожевую цепь, полковник имел возможность убедиться, что лагерь действительно хорошо охраняется и внезапного нападения индейцев опасаться не приходится, по крайней мере пока часовые не устали. Но он мог рассчитывать на своих людей: в маленьком отряде не было ни одного человека, который бы не осознавал, как опасно положение и как необходимы все меры предосторожности.

Войдя в палатку, Джон развел прямо на полу маленький костер, бросил беглый взгляд на Миннегагу, которая, казалось, спала глубоким сном, вытащил из походного сундука бутылку джина и, наливая два больших стакана, сказал Деванделлю:

— Вот, выпейте-ка этого зелья, полковник! Оно мигом согреет вам тело и пошлет к дьяволу ваши черные мысли!

Полковник залпом опорожнил поданный ему стакан и опустился на стоявшее рядом седло. Агент поместился тут же, около него.

— История, которую я хочу тебе рассказать, случилась двадцать лет тому назад. Как и многие другие искатели приключений, я начал свою карьеру с бродяжничества по прериям. В то время индейцы еще не ненавидели белых с такой силой, как сейчас. Нередко даже заискивали перед ними, так как только от бледнолицых они могли получить необходимое им оружие, а также всякого рода спиртные напитки, до которых они большие охотники. Правда, слишком отважные трапперы, пробиравшиеся в необозримые прерии Дальнего Запада дальше, чем следовало, не возвращались больше назад и оставляли свои окровавленные скальпы в руках краснокожих. Но это бывало сравнительно редко и лишь в очень немногих случаях служило поводом для обострения отношений.

Уже тогда я считался хорошим стрелком, и мои охотничьи подвиги снискали мне большую популярность среди различных индейских племен, с вождями которых я поддерживал дружеские отношения.

Однажды, скитаясь по прерии в поисках добычи, я совершенно неожиданно для себя забрался в такую глушь, в какую раньше никогда не забредал. Здесь я наткнулся на большой отряд сиу.

— Ого! — вставил агент, набивая и закуривая трубку. — Эти дьяволы и двадцать лет тому назад не очень-то любили нашего брата!

— Совершенно верно, Джон. Поэтому, когда я был схвачен индейцами, я уже заранее считал себя приговоренным к смерти и мысленно рисовал все пытки, каким должен был подвергнуться согласно индейским обычаям.

— Какому же чуду я обязан удовольствием слушать сейчас ваш рассказ, мистер Деванделль? — снова вставил, смеясь, агент.

Полковник ничего не ответил на эту шутку и, немного помолчав, продолжал:

— Знаком ли ты с очень распространенной среди индейцев легендой о «большой белой лошади»?

— Да, мне не раз приходилось слышать от охотников Дальнего Запада, а также и от индейцев, будто они видели в прерии, среди диких мустангов, удивительно красивого белого коня, который, по их рассказам, отличается такой невероятной быстротой и ловкостью, что все усилия самых лучших охотников поймать его терпели полную неудачу.

— Ты верил этой легенде?

— Признаться, не очень. Я считал ее одной из тех историй, которые рассказываются в прерии во время ночных бдений у костра, когда бессонница или опасность не дает возможности уснуть.

— Как видишь, ты ошибался, мой друг! Белая лошадь оказалась реальным существом, а не плодом охотничьего воображения.

Джон Мэксим с некоторым сомнением тряхнул головой и сказал:

— Продолжайте, полковник! Ночь все равно уже потеряна! Послушаем, что случилось с вами дальше.

— Итак, — возобновил свой рассказ полковник Деванделль, — я уже считал себя погибшим, как вдруг в один прекрасный день в вигвам, служивший мне тюрьмой, вошел вождь захватившего меня в плен племени, по имени Могати-Ассах, и сказал:

— В наших прериях появился большой белый конь, которого никто из моих людей не может поймать и привести ко мне. Я много слышал о твоей ловкости и предлагаю тебе поймать для меня этого коня. Если ты сможешь сделать это, я не только пощажу твою жизнь, но и отдам тебе в жены мою дочь, Яллу, самую красивую девушку Дальнего Запада. Если же тебе не удастся сделать это, я прикажу привязать тебя к столбу пыток и твой скальп украсит мой щит.

— Да! — буркнул агент. — Положение не из завидных.

— Конечно, — продолжал рассказчик, — я принял это предложение, хотя мне не особенно улыбалась перспектива стать мужем индианки. Я рассчитывал, что мне удастся каким-нибудь образом бежать и найти себе защиту у другого племени, более гостеприимного, чем сиу.

На другой день я выехал в прерию на поиски знаменитого коня, который должен был спасти мне жизнь. Однако я сразу заметил, что бежать мне будет нелегко. За мной по пятам следовало несколько индейцев, следивших за тем, чтобы я не обманул их вождя.

Несколько недель блуждал я по бесконечной прерии, отыскивая следы диких мустангов, несколько раз натыкался на большие табуны, но таинственного белого коня среди них не было. Я начинал отчаиваться, как вдруг однажды утром мне встретилась небольшая группа лошадей, среди которых выделялось великолепное сильное животное с белой как снег шкурой, серебром сверкавшей на солнце.

Итак, легенда оказалась не пустой выдумкой. Белая лошадь действительно существовала, оставалось только поймать ее. Но как это сделать? Та часть прерии, где я встретил белого коня, на целые недели пути была пустынна. Зная это, мои стражи индейцы оставили меня совершенно одного искать прельстившую их вождя лошадь. Следовательно, я был одинок и справиться с такой задачей, как поимка дикой лошади, не мог. Пока я съездил в индейский поселок за подмогой, белая лошадь уже исчезла. Пришлось начинать поиски сначала.

Неудача нисколько не обескуражила меня, я снова принялся разыскивать белую лошадь, надеясь или поймать ее, или же выбрать удачный момент и бежать, спасая свой скальп от чрезмерного внимания краснокожих воинов.

В поисках прошло еще несколько дней. Я уже решил, что лошади мне не видать как своих ушей, и начал придумывать наиболее безопасные способы бегства, как вдруг однажды вечером, перед заходом солнца, проезжая мимо небольшого перелеска, опять увидел предмет моих поисков — мирно пасшегося в компании десятка других мустангов белого коня.

При моем появлении весь табун бросился бежать, прежде чем я схватился за лассо. И вдруг, к своему удивлению, я увидел, что белая лошадь, цель моих поисков, задержалась у какого-то дерева, словно привязанная к нему канатом. Доскакать до этого дерева было для меня делом одной минуты. Я соскочил с коня и оказался перед картиной, которую никогда не забуду. Великолепный белый мустанг был словно прикован к дереву черной петлей, захлестнувшей его могучее тело. Это была гигантская змея, страшный боа-констриктор.

Первой моей мыслью при виде этого чудовища было убить его ружейным выстрелом, но я сообразил, что так я легко мог бы поразить и лошадь, уже выбивавшуюся из сил в стальной петле, все сильнее и сильнее сжимавшей ее тело. Тогда, повинуясь странному чувству непреодолимой симпатии к погибающему белому коню, я ринулся в бой с душившим его пресмыкающимся, вооружившись одним только ножом, острым, как бритва. Боа не хотел выпускать свою добычу. Он обернулся ко мне, яростно шипя и грозя своим гибким туловищем схватить и меня, но страшная рана, нанесенная ему ножом в шею, заставила его спрятать голову. Так он мне подставил свое брюхо, и я распорол туловище змеи на полметра, почти перерубил его, не коснувшись тела коня. Чудовище было побеждено. Его длинное, гибкое тело, истекая кровью, упало, разжав петлю, к ногам коня. Одним ударом я отсек отвратительную голову и ногой отшвырнул ее в сторону. Во все время этой борьбы белый конь, задыхаясь, глядел на меня умоляющими глазами, ржал, словно прося его избавить от живой петли, даже пытался лизнуть меня языком. Признаюсь, когда змея была убита, у меня не хватило духа захватить вольного мустанга: он только что избавился от страшной опасности, от гибели, и было бы просто нехорошо воспользоваться этим и взять его в неволю.

Но, освободившись, мустанг не тронулся с места: он стоял возле меня, тихо и ласково ржал, он положил свою благородную голову мне на плечо, он тянулся ко мне, ласкаясь. Он был моим, но не пленником, не рабом, а другом, добровольно оставшимся вместе со мной.

В этот же день мы впервые вместе носились по бесконечному простору прерии. Боже, что это была за скачка! Я одним прыжком вскочил на широкую спину мустанга, держась руками за роскошную гриву, и он помчался стрелой. Казалось, конь плывет по воздуху, не касаясь земли ногами. Ветер свистел у меня в ушах. Взгляд не успевал улавливать очертания предметов, мимо которых мы проносились. Холмы и долины, ручьи и болотца, луга и перелески — все это мелькало мимо, мимо. А мы неслись, неслись!.. Право, я испытал такое чувство, будто у моего коня пара крыльев и он носит меня по своему царству, с гордостью показывая свои владения.

Но вот мы приблизились к лагерю сиу.

Конь не испугался, не остановился перед человеческим жильем. Гордо и смело, совершенно спокойно, как будто возвращаясь к себе домой, вступил он в лагерь индейцев. Это было поразительно, это граничило с чудом. Индейцы были в восторге.

Мога-ти-Ассах, великий сахэм note 3Сахэм — глава рода или племени у индейцев. племени, приблизился ко мне и сказал:

— Маниту note 4Маниту — дух-покровитель в индейских верованиях. покровительствует тебе, и твоя жизнь будет отныне священной для каждого воина моего племени. Ты — мой сын, потому что я поклялся перед лицом «ворот первого человека», что отдам свою дочь в жены тому, кто добудет белого коня прерий. Ялла твоя. Возьми ее.

— И он дал тебе в жены какую-то индейскую ведьму, грязную, косматую, краснокожую бабу с жесткими, как у лошади, волосами и скуластым лицом, словно высеченным топором из камня? — спросил, улыбаясь, агент.

— О, нет! — ответил полковник. — Ялла была красавицей в полном смысле этого слова, даже с европейской точки зрения. Я видел много красивых девушек среди индианок, но ни одна из них не могла сравниться с моей Яллой. Одно отличало ее от женщин нашей расы — это бронзовый цвет кожи. Но все же она была индианкой, а я был белым. Хотя и с этим можно было бы примириться, если бы не голос крови, разделявший нас: Ялла, красавица Ялла, была истинной дочерью своего племени, дикого, беспощадного, неукротимого и кровожадного, самого страшного из всех индейских племен Северной Америки. Ее внутренний мир был прямо противоположным моему, моим воззрениям и убеждениям. Право, временами мне казалось, что моей женой стала не женщина, дитя земли, а мстительное существо внеземной категории, какое-то исчадие ада. Очень скоро между нами возникло взаимное непонимание, взаимное раздражение. Но Ялла предъявляла свои права на меня: в ней вспыхнула роковая страсть, дикая, ничем не укротимая ревность, сжигавшая ей душу. Не буду описывать сцен, разыгрывавшихся между нами. Все кончилось тем, что я выбрал бурную и темную ночь, оседлал своего верного коня, этого самого мустанга, и покинул лагерь сиу.

Гнались за мной?

Не знаю.

Может быть, все племя неслось в погоню за моим конем, но он летел как на крыльях.

И вот я снова встретил братьев среди белых. И пережитое в прерии, и месяцы брачной жизни с покинутой мной Яллой кажутся мне каким-то кошмарным сном. В это время вспыхнула война с Мексикой. Я отправился туда волонтером, я дрался за мою родину. В Соноре я встретил молодую и прекрасную женщину, мексиканку, и она стала моей женой, я нашел то счастье, которое не смог найти в прерии. Там же, в Соноре, я поселился, построив большую асиенду на землях, полученных моей женой в приданое. Это та самая асиенда, которая тебе, Джон, известна.

— Ну а твоя прежняя жена? Эта самая Ялла? Ты так ничего и не слышал о ней с того времени, как сбежал из поселка сиу?

— Подожди. Прошло несколько лет. Я посвятил себя заботам о воспитании двух моих детей, Джорджа и Мэри; моя жена, к несчастью, рано умерла, и дети остались на моих руках.

Я жил мирной и спокойной жизнью. Никто меня не тревожил. Но вот однажды в мое жилище долетели вести неведомо откуда. На частоколе, окружавшем мою усадьбу, рабочие как-то утром обнаружили пучок индейских стрел с окровавленными концами, перевязанный змеиной шкурой.

— Знак, что враг поклялся отомстить и сдержит свое слово!

— Да, своего рода заявление: берегись, я не забыл и не простил!

— Значит, эта индейская ведьма разыскала-таки тебя?

— По-видимому, да. Я находился в Соноре, на территории, где обитали арапахо. Но это племя давно уже примирилось с белыми, признав бесполезность борьбы. С их вождями я был в прекрасных отношениях. Арапахо находились в состоянии войны с сиу. Все это давало мне известные гарантии безопасности. Но Ялла или посланные ею разведчики и среди арапахо нашли меня и сообщили мне об этом.

Они достигли своей цели: с этого момента моя жизнь превратилась в сплошную пытку.

Нет, я не боялся за себя.

Разве я не солдат? Разве я не видел смерть лицом к лицу десятки раз? Разве я боялся умереть?

Нет и тысячу раз нет!

Ведь умирают только один раз, и когда-нибудь придется умереть! Но я боялся за жизнь моих детей. Я знал, как изобретательны сиу, особенно женщины этого племени, когда речь идет о том, чтобы придумать месть почувствительнее, поужаснее. Ялла знала, что я безумно люблю детей, и могла воспользоваться этим, чтобы на детях выместить свою злобу, свою ненависть к их отцу.

И я не ошибся: следом за зловещим вестником мести на меня начали обрушиваться беды.

Трижды неведомо откуда налетевшие и неведомо куда скрывшиеся индейские отряды пытались поджечь мою асиенду. Дважды в меня летели пули и стрелы.

Признаюсь, меня это утомило.

Я был уже не молод. Я устал. Наконец, мои дети… Я не мог без содрогания подумать о том, какая участь постигнет их, если чья-нибудь предательская рука убьет меня и я оставлю их одинокими в этом змеином гнезде.

Я уже решил расстаться с моей богатой асиендой, ликвидировать дело и переселиться с детьми в один из восточных штатов, где нет краснокожих. Но в это время вспыхнула давно предсказанная война против белых, поднялись многие племена индейцев. Правительство, застигнутое врасплох, призвало под свои знамена всех старых солдат, которых могло немедленно мобилизовать в близких к месту военных действий районах. Мне пришлось покинуть мою усадьбу и идти сражаться. Наш отряд, ничтожный численно, имеет поручение величайшей важности, потому что это мы преграждаем путь индейцам сиу. Остальное ты знаешь.

— Но… но как этот белый мустанг мог попасть сюда? — спросил правительственный агент.

— Я забыл сказать, — ответил полковник, — что уже много лет назад Рэд загадочным образом исчез во время нападения индейцев на мою асиенду. По-видимому, нападавшие увели его с собой, и тщетно я искал мою любимую лошадь. Он бесследно пропал. И теперь вернулся только затем, чтобы я увидел его мертвым.

— Как могли индейцы увести лошадь?

— Для меня это было ясно: дело в том, что с момента появления Рэда в поселении сиу Ялла, казалось, задалась целью переманить моего коня к себе. Она ласкала Рэда, ухаживала за ним, и должен признаться, что в последние дни моего пребывания среди сиу Рэд охотнее слушался Яллы, чем меня; он скучал, когда не слышал звуков ее голоса. Вероятно, Ялла была среди нападавших и Рэд пошел на ее зов.

После непродолжительного молчания индейский агент заговорил снова:

— У вас были дети от этой… дикарки? Полковник вздрогнул и с откровенным страхом поглядел на говорившего.

— Не знаю. Не знаю! — растерянно бормотал он. — Ведь я недолго выдержал жизнь с Яллой. Я покинул становище сиу ровно через три месяца после свадьбы.

Джон Мэксим подбросил полено в уже потухавший маленький костер, разложенный на полу палатки, набил трубку табаком, наполнил вином стаканы и сказал:

— Дела. Настоящий узел! Путаница сверхъестественная! Но теперь и для меня ясно, что здесь все не так просто, как мне показалось сначала. Скверная загадка. И нам нужно во что бы то ни стало разгадать ее. Если нам не повезет, мы можем жестоко поплатиться. Знаете, пожалуй, нам все-таки придется признать, что я слишком поторопился, расстреляв этого индейского молодца. Право! Пожалуй, было бы лучше придержать его, порасспросить. Конечно, из них добром слова не вытянешь. Но мало ли существует способов заставить человека разговориться? Но теперь, конечно, дела не поправишь! Пуля что воробей. Вылетит — не остановишь… Но меня немного утешает, что у нас осталось еще одно змеиное отродье, эта девчонка.

— Что ты думаешь делать с нею? — раздраженно отозвался полковник. — Не забывай: это ребенок! Правда, краснокожие не церемонятся и, если им в руки попадется дитя белых, нет таких мук, которым они не подвергли бы потомков ненавистных им бледнолицых. Но ведь мы-то с тобой не индейцы, не дикари.

— Гм! Посмотрим. Во всяком случае, девочка очень хитра, и держу пари на какую угодно сумму, она знает очень много из того, что нам позарез необходимо. Попробуем расспросить змееныша добром!

Джон Мэксим встал и подошел к Миннегаге.

Девочка лежала у столба, к которому была привязана, притворяясь спящей. Но ее веки трепетали. Когда ни полковник, ни агент не глядели в ее сторону, Миннегага открывала на мгновение глаза и взор ее с ненавистью впивался в фигуры двух мужчин.

Джон Мэксим склонился над пленницей, но как раз в этот момент где-то поблизости прогрохотало два ружейных выстрела и одновременно донесся тревожный крик:

— К оружию! Индейцы!

— Проклятая ночь! — пробормотал агент, хватаясь за свой карабин. — Идемте, полковник? — обратился он к командиру, задумчиво и рассеянно глядевшему на Миннегагу.

За палаткой слышались голоса разбуженных и тревожно перекликавшихся солдат, но ни выстрелов, ни тревожных криков часовых больше не повторялось.

— Что случилось? — обратился полковник Деванделль к подвернувшемуся неподалеку от палатки сержанту. — Нас атакуют? Люди уже на местах? Где индейцы?

— Никак нет! — ответил тот успокаивающим тоном. — По-видимому, это была ложная тревога. Никто не слышал боевого крика сиу.

— А кто сторожил у ущелья? — поинтересовался Деванделль.

— Гарри и Джордж, трапперы.

— Значит, что-нибудь да случилось! — озабоченно сказал Деванделль. — Трапперы слишком хорошие разведчики, чтобы поднять тревогу попусту. Кстати, вот один из них. В чем дело, Гарри?

Вышедший из-под нависающей скалы траппер ответил:

— Командир, этой ночью происходят, ей-богу, престранные вещи! Сиу должны быть где-нибудь совсем недалеко отсюда. Вот один из них. Он наткнулся на мою пулю, которая уложила его рядом с белым конем!

Мгновение спустя из уст индейского агента вырвался крик изумления:

— Один индеец в самом деле лежит тут. Но где же другой?

— Какой? — живо обернулся полковник.

— Ну, тот самый, которого мы расстреляли, — Птица Ночи! Где его труп? Ведь он был привязан именно к этой скале. А теперь здесь пусто.

Полковник оглянулся и убедился в том, что Джон прав: трупа Птицы Ночи не было ни у скалы, ни поблизости от нее. По-видимому, индейские лазутчики, воспользовавшись ночной мглой, прокрались-таки мимо сторожевых постов и унесли тело молодого воина.

Гарри и Джордж, ошарашенные происшедшим, неистово ругались: краснокожие ухитрились не только проскользнуть сюда мимо них, но даже украсть и унести труп… Это было позором для разведчиков!

Полковник, не обращая внимания на отводивших душу трапперов, взял из рук Мэксима фонарь и направился к трупу белого коня. То, что он искал, было примерно шагах в пяти: рядом с Рэдом лежал труп индейца средних лет, могучего сложения. Лицо покойника, изукрашенное татуировкой, исказила предсмертная судорога. Тело убитого блестело: отправляясь на рискованное предприятие, воин племени сиу вымазался с ног до головы маслом, чтобы сделаться скользким, как угорь. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, протянув руки по направлению к коню. Казалось, он и сейчас тянется к толстой голубой попоне, покрывавшей спину Рэда вместо седла.

— Ага. Вот то, что эта змея хотела уничтожить! — раздался голос индейского агента, который, опередив Деванделля, уже схватил вытянутую руку убитого индейца. — Надеюсь, в этом мы найдем кое-что, что поможет нам распутать клубок. Пусти!

Джон Мэксим, с усилием разжав сведенные судорогой пальцы мертвой руки, вытащил клочок измятой бумаги.

На крик агента словно эхом откликнулись зловещие звуки из Ущелья Смерти: там кто-то засвистел, давая, очевидно, сигнал.

— Иккискот! — послышались взволнованные голоса солдат, сопровождавших полковника к месту казни молодого индейца.

Лица солдат побледнели. Невольная дрожь прошла по телам закаленных в боях людей. Какая-то парализующая жуть охватила их души. Все это сделало одно-единственное, так странно звучавшее слово: иккискот. Что оно означает?

Иккискот — это боевой свисток некоторых индейских племен Северной Америки. Им пользуются краснокожие, переговариваясь на далеком расстоянии при помощи звуков, комбинируемых определенным образом, готовясь к нападению или отступая. Но чаще всего воины, владеющие этим свистком, пускают его в ход в самый разгар боя. И тогда над полем сражения несутся пронзительные свист и трели, ни с чем не сравнимые. Тому, кто слышит эти звуки, чудится, что это шипение гремучей змеи и свист летящей стрелы, яростный вопль убийцы, наносящего последний удар уже беззащитной жертве, предсмертный стон самой жертвы и, быть может, голос из могилы.

Происхождение иккискота ужасно: убив своего врага или запытав его до смерти на «столбе пыток», индеец сначала скальпирует убитого, потом отсекает от трупа ноги. Из берцовой кости, дав оглодать все мясо красным муравьям, он затем делает своеобразную трубу или огромный свисток, с которым старается никогда не расставаться, особенно если есть возможность встретиться с врагами.

У иного «знаменитого» воина какого-нибудь свирепого племени в вигваме хранится целая коллекция таких свистков. Нередко по вечерам воин снимает их со стены жилища, где они развешаны в определенном порядке, перетирает, пробует, продувает. Он бормочет про себя, вспоминая историю о том, как и когда именно эта белая, как слоновая, гладкая, словно отполированная, украшенная зарубками и насечками кость попала ему в руки.

«Он убил моего отца, но я подстерег и заколол его копьем и отрубил его правую ногу, когда он еще издыхал, и унес с собою!»

Когда такой «коллекционер» умирает, в большинстве случаев все собранные им лично иккискоты кладутся вместе с ним в могилу. Но иногда, если его сыновья еще малы и сами не могут добыть для себя иккискот, отец оставляет свою «коллекцию» детям. Впрочем, только до того момента, пока они сами не пойдут по тропе войны уже за своими собственными иккискотами и не обзаведутся ими, — тогда старые, служившие отцу, должны быть зарыты в его могилу.

У некоторых племен или, вернее, родов иккискот, наоборот, становится реликвией всего рода, и целые кучи человеческих берцовых костей, превращенных в свистки, украшают стены и потолок типи note 5Типи — переносное жилище североамериканских индейцев. совета.

Теперь, разумеется, когда индейцы загнаны в резервации и кровопролитные войны между их племенами и бледнолицыми отошли в область преданий, добыча новых иккискотов стала почти невозможной, по крайней мере очень затруднительной, и индейцы прячут ужасные свистки от взоров белых. Но поройтесь в их домашнем хламе, даже в какой-нибудь «резервации», где уже существует устроенная американская школа, где живет врач и миссионер, и в огромном большинстве случаев вы все-таки найдете тщательно запрятанный иккискот.

Только не спрашивайте, нов ли он или унаследован от предков: сказать правду индеец не может…

Даже сейчас, когда около резервации находят чей-нибудь труп, очень часто у этого трупа оказываются отрубленными ноги. Кости понадобились для изготовления свежего иккискота.

Теперь нашему читателю будет понятно то чувство, которое испытывали люди из отряда полковника Деванделля в эту бурную и тревожную ночь, слыша переливчатые, зловещим эхом отдающиеся в горах звуки ужасного иккискота индейцев племени сиу.

— По местам, ребята! — отдал приказ сбежавшимся солдатам полковник Деванделль. — Рассыпаться малыми группами у входа в ущелье! Укрываться тщательно! Придется стрелять — целиться метко, дорожить каждой пулей. Придется схватиться врукопашную — поддерживать друг друга. Позиция выбрана удачно. Десять человек за этими камнями могут выдержать натиск целой сотни врагов. Справимся и на этот раз, как справлялись раньше, но, разумеется, надо держать ухо востро…

Выполняя приказание, солдаты моментально заняли указанные места. Тем временем полковник обратился к индейскому агенту Мэксиму со словами:

— Эта бумажка, из-за которой поплатился жизнью еще один краснокожий, у тебя? Ну, так давай зайдем в палатку. Нападение будет не сию минуту, у нас хватит времени разобрать, что содержит в себе и кому адресовано это загадочное послание.

И они направились к палатке.

А во мгле ущелья, казалось, скользили тени-призраки, и время от времени вдруг доносился до лагеря зловещий звук свистка. Это разговаривали ужасные иккискоты индейцев племени сиу, готовившихся к бою со своими смертельными врагами — бледнолицыми…