СКАЗАНИЕ О НАРТЕ СОСРУКО

Онлайн чтение книги Нарты. Адыгский эпос
СКАЗАНИЕ О НАРТЕ СОСРУКО

Рождение Сосруко


Тонкобровая Сатаней полоскала в реке белье. Она полоскала его там, где обычно чистила кольчуги. На другом, луговом берегу Псыжа пастух из нартского селения пас коров. Увидев Сатаней, пастух сперва застыл в изумлении, а придя в себя, быстро подошел к реке. Сатаней была прекрасна. Лицо ее было белое, а брови — тонкие.

— Эй, Сатаней, красавица, несравнимая с другими красавицами! Подними свои глаза, посмотри хоть раз на меня! — крикнул пастух. И Сатаней подняла глаза.

Загорелся пастух. Овладела страсть и тонкобровой Сатаней, и с такой силой, что присела она в изнеможении на прибрежный камень.

В смятении она собрала кое-как мокрое белье и поднялась, чтобы пойти домой. Пастух из селения нартов сказал ей:

— Эй, Сатаней, красавица, несравнимая с другими красавицами! Твой женский ум превосходит мужскую мудрость. Зачем же ты оставила на берегу камень? Возьми его с собою.

Сатаней послушалась пастуха. Она отнесла домой тот прибрежный камень, на который присела, когда овладела ею страсть.

Дома она положила камень в ларь с отрубями.

Прошло некоторое время и услыхала Сатаней шум в своем доме. "Откуда этот шум?" — подумала Сатаней и стала заглядывать во все углы. И странное дело: подойдет к камню поближе — шум сильнее, отойдет подальше — шум потише.

— Неслыханное чудо! — воскликнула Сатаней и приложила ухо к камню. Внутри камня кипело: оттого-то и слышался шум. Чтобы заглушить этот шум, Сатаней обмотала камень шерстяной нитью. Через три дня нить оборвалась. Снова Сатаней обмотала камень, и снова оборвалась шерстяная нить.

— Бог жизни, Псатха, счастье мое! — крикнула Сатаней. — Да этот камень становится все больше и больше! — И она положила камень в теплый очаг.

Девять месяцев и девять дней пролежал камень в теплом очаге, и с каждым днем он становился все больше, все горячее. Он раскалялся, он пылал огнем. Сатаней побежала к Тлепшу, богу-кузнецу.

— Можно ли тебе доверить тайну, бог? — спросила Сатаней.

— Разве для того я помогаю людям своим ре меслом, чтобы они мне не доверяли? Разве вот этот мой молот, вот эти клещи мои — не на радость людям? Разве удар молота — не жизнь моя? Разве я не служу доброму делу?

Так вопрошал Тлепш, и в громком голосе его была обида. Сатаней устыдилась своего недоверия. Она тихо сказала:

— У меня такое дело, о котором молчать нельзя, а заговоришь — никто не поверит. Как же мне быть, Тлепш?

— Эй, женщина из людского рода! — отвечал бог-кузнец. — Там, где ищут совета, а за совет ничего не берут, — там беде не бывать. Открой мне свою тайну: я помогу тебе.

— Я ничего не скажу, потому что я не хочу говорить и краснеть от стыда. Пойдем со мной, и я тебе покажу чудо.

— Мужчина не отступится от своего слова, — прогремел Тлепш. — У мужчины слово — дело. Ты сказала: "пойдем" — и вот я готов.

И Тлепш собрал орудия своего ремесла и вышел из кузни. Сатаней привела его к себе. Удивился бог-кузнец, увидев пылающий камень.

— Бог неба Уашхо, что это за чудо? — восклик нул он. — Немало я видел на своем веку, немало и слышал, но такое вижу впервые!

Тлепш отнес пылающий камень в кузню. Сатаней пошла за ним. Сердце ее крепко билось. Тлепш изо всей своей могучей силы ударил по камню молотом. Семь дней и семь ночей работал бог-кузнец, и Сатаней казалось, что каждый удар его молота по камню был ударом по ее сердцу, и сердце ее сжималось и трепетало. Наконец камень треснул, осколки разлетелись и выпал из сердцевины камня пылающий ребенок. Да, тело этого мальчика пылало, искры летели от него и пар клубился над ним. Сатаней, как это делает всякая мать, хотела прижать новорожденного к своей груди, но вдруг закричала громким криком: она обожгла себе руки. Ребенок упал на подол ее бешмета, прожег подол и скатился на землю.

Тлепш схватил огромными клещами ребенка за бедра и окунул его в воду. Вода зашипела, и заклубился пар. Семь раз окунал бог-кузнец раскаленного ребенка в воду, и семь раз вода закипала. Так Тлепш закалял ребенка, закалял до тех пор, пока его тело не превратилось в булат. Только бедра остались не закаленными, потому что были схвачены клещами.

— Теперь бери своего булатного мальчика, — сказал бог-кузнец осчастливленной Сатаней.

С этого дня в доме Сатаней стал расти ребенок, стал расти быстро: за день вырастал настолько, насколько другие дети за месяц. Это было чудо, а чудо — источник многих слухов. Много было в нартском селении пересудов о том, что родился у Сатаней ребенок. Весть об этом дошла и до старухи Барымбух. Старуха рассердилась, да так сильно, что, хотя и не близок был путь, она сразу отправилась в селение, где жила Сатаней.

Войдя в ее дом, старуха заметила мальчика, сидевшего у очага и игравшего углями: он бросал себе в рот горящие угли, а выплевывал потухшие.

Барымбух с бранью накинулась на Сатаней:

— Не потаскуха ли ты? Нет у тебя мужа, откуда же этот мальчик? От первого встречного родила ты его!

— Когда бы ты имела такого сына, не стала бы ругаться, — спокойно отвечала Сатаней. — Он мой приемыш.

— Если он твой приемыш, то скажи мне, кто его родил? — закричала Барымбух. Спокойствие Сатаней привело ее в ярость.

— Он родился не так, как другие дети, — ска зала Сатаней. — Он родился из камня, а закален Тлепшем. Оттого и назван он Сосруко, что означает: Сын Камня.

Барымбух крикнула, трясясь от злобы:

— От нечистой силы он рожден, уничтожит он весь нартский род! Клянусь Уашхо, богом синего неба: начало его жизни станет концом многих жизней!

И старуха покинула дом Сатаней бормоча:

— Адово отродье, лучше бы ты не родился, а родившись, лучше бы ты не вырос!

Так в доме Сатаней, рассказывают люди, появился ребенок по имени Сосруко, Сын Камня.

Меч и конь Сосруко

Сосруко рос быстро. Его ровесники еще лежали в люльках, а он уже бегал по двору и играл в альчики. Ложем для него была земля, одеялом — небо, пищей — кремень.

Дети, которые питались мозгом костей и медом горных ульев, боялись этого сильного, необыкновенного мальчика. Стоило им разгневать его, как он начинал искриться.

С некоторого времени надоела маленькому Сосруко игра в альчики, полюбилась ему кузня Тлепша, стал он часто захаживать к богу-кузнецу. Сказал ему однажды Тлепш:

— А ну-ка, мой мальчик, раздуй мехи.

Как раздул Сосруко мехи — вся кузня развалилась, все, что было в кузне из железа, поднялось в воздух, и только тяжелая наковальня не сдвинулась с места.

Тлепш сперва испугался, а потом обрадовался. Решил он испытать силу Сосруко:

— А ну-ка, мой мальчик, попробуй вытащить из земли мою наковальню.

Наковальня Тлепша была вбита так глубоко, что опиралась на седьмое дно земли. Только тот именовался нартом, только того допускали нарты на свой совет, на свою Хасу, кто мог хотя бы чуть-чуть пошевелить наковальню Тлепша.

Сосруко обхватил наковальню молодыми руками, дернул, но даже не пошевельнул ее. Снова дернул — и в другой раз не смог ее пошевельнуть. И в третий раз не смог.

Сказал Тлепш сокрушенно:

— Нет, Сосруко, ты, видно, еще дитя, еще не ок реп. Вернись к матери, сиди у теплого очага да грызи свой кремень, — рано тебе думать о нартских делах.

Когда Сосруко пришел домой, увидела Сатаней, что сын ее угрюм и печален. Он ничего не ответил на вопрос матери, сел у теплого очага, взял кремень и стал в ярости грызть его, и во все стороны летели от кремня искры.

На другой день, ранним холодным утром, мальчик пробрался в кузню Тлепша до прихода хозяина. Он обхватил руками огромную наковальню Тлепша и дернул ее. Наковальня зашевелилась.

— На сегодня с меня этого хватит! — сказал Сосруко. — А теперь мне надо остудить себя.

Он спустился к реке, лег на лед, и лед растаял, потому что раскалилось от работы его булатное тело. Лед растаял, и среди зимних берегов шумно потекли весенние воды.

На следующее утро Сосруко опять пробрался в кузню до прихода хозяина, опять обхватил огромную наковальню, рванул — и вытащил ее, вырвал ее из седьмого дна земли. Он бросил наковальню у входа в кузню и отправился домой.

Бог-кузнец пришел в кузню, но войти в нее не мог: у входа лежала наковальня. Самые могучие богатыри Страны Нартов — и те могли только чуть-чуть шевельнуть ее, даже сам Тлепш был не в силах поднять ее, и вот теперь она лежала у входа, и пыль седьмого дна земли виднелась на ее основании. Тлепш воскликнул:

— Появился в мире необыкновенный, сильный муж! Земля еще не знала такой богатырской стати. О, Псатха, бог жизни, пусть будет этот человек ви тязем добра, пусть не будет он посланником зла, пусть начало его жизни станет донцом дурных людей?

Когда Тлепш так говорил, приблизились к его кузне трое братьев-нартов.

— Да будешь ты вечно с огнем! — приветство вали братья Тлепша.

— И вам я желаю того же! — ответил Тлепш.

— У нас великий спор. Рассуди нас, Тлепш, — начал старший. — Мы, братья, родились в один день: я — утром, средний — в полдень, младший — вечером. Мы косим сено на высокогорных лугах, косим дружно, по-братски. И вот примечаем, что младший нас опе режает. Станет он с нами в ряд, махнет два-три раза косой, глядь — ушел далеко вперед. Поставим его по зади, махнет пять-шесть раз косой, глядь — нагнал? И мы убегаем от него прочь, не то он еще нас подко сит! "Вот каков наш младший!" — говорили мы. При знаться, я обозлился, да и средний тоже обозлился.

— Как же не обозлиться, — подхватил средний, — если младший брат побеждает старших! Однажды, Тлепш, было так. В полдень это было. Воткнули мы косы косовищами в землю и сели в своем шалаше обедать. Вдруг видим — у младшего коса упала ост рием книзу и пошла сама косить. Встретятся ей на пути деревья — деревья пополам, наскочит коса на камни — камни пополам!

— Так вот в чем причина! — сказал Тлепш. — Не в брате, значит, сила!

— Да, не во мне сила, — подтвердил младший брат. — Мы и решили: сделать из этой косы добрый меч. Только затеяли мы спор: кому этот меч доста нется? Он должен принадлежать мне, не правда ли, Тлепш?

Тлепш молча взял в руки косу. Он узнал ее: она была сработана Дабечем, его учителем. Первый нартский кузнец выковал эту косу для самого Тхаголеджа, бога плодородия. Понял Тлепш, что могут поссориться братья из-за меча, и сказал трем нартам:

— Я сделаю меч из этой косы, но боюсь, поссо ритесь вы из-за меча. А ссора — начало драки, дра ка — начало вражды, вражда — начало гибели. Коса эта досталась вам от вашего отца, у каждого из вас — одинаковые права на нее, потому я решаю так. Ви дите, лежит у входа моя наковальня, и я не могу войти в кузню. Нужно перенести наковальню на прежнее ме сто и вогнать ее на прежнюю глубину. Кто справится с этим — тому достанется меч, который я сделаю из вашей косы. Согласны?

— Согласны, — ответили братья-нарты.

— А когда согласны, возьмитесь за дело! — вос кликнул Тлепш. — Пусть начнет старший.

Старший обхватил наковальню, дернул, но шевельнуть ее не смог. Снова дернул — ничего не вышло. И в третий раз ничего не вышло.

Подошел к наковальне средний брат. Дернул — нет, не смог пошевельнуть ее. Снова дернул — не шевельнулась наковальня. В третий раз дернул — чуть-чуть пошевелил наковальню.

Подошел младший брат. Дернул раз — пошевелил наковальню. Дернул снова — приподнял ее немного. Дернул в третий раз — перенес ее на один шаг и упал вместе с ней наземь.

— И тебе не под силу поднять мою нако вальню, — сказал Тлепш. — Потеряли вы, братья, право на меч.

— Что могли, то исполнили, — отвечали братья. — Слово нарта — крепче стали. Быть, Тлепш, по-твоему. Жалко, а что поделаешь? Видно, ни одному из нас не суждено владеть хорошим мечом.

В это время к кузне приблизился Сосруко. Он давно уже поглядывал издали на братьев, когда они старались поднять наковальню. Мальчик обратился к Тлепшу:

— Позволь мне, Тлепш, испробовать свою силу.

Старший брат не дал Тлепшу ответить и крикнул:

— Чего тебе здесь пробовать? Иди, испробуй вкус материнского молока!

Средний брат подхватил:

— Надорвешься, малыш, кишка у тебя тонка. Ступай домой!

И младший захохотал:

— Хо-хо-хо! Давно ли ты вылупился? Иди, испро буй свою силу на просяном чуреке!

Сосруко разозлился. Он подбежал к наковальне, обхватил ее, рванул, поднял, отнес на прежнее место и вогнал в землю. Так вогнал, что основание наковальни прошло сквозь седьмое дно земли, прошло сквозь восьмое дно и уперлось в девятое, а Сосруко, даже не взглянув на трех братьев, пошел домой, к матери.

— Вот это малыш! — подивились братья и покля лись рассказать на Хасе Нартов о виденном чуде. Тлепшу до того пришлась по душе их клятва, что он сказал им:

— Братья-нарты! В честь нынешнего чуда я вы кую каждому по мечу из хорошей стали. А из этой косы Дабеча, сработанной для самого бога плодоро дия, я сделаю меч и вручу его достойнейшему из нар тов. Кто из вас первым придет утром к моей кузне, тот и получит свой меч. Согласны?

— Согласны, мудрый Тлепш! — обрадовались братья. Они вскочили на коней и поскакали на Хасу Нартов, чтобы пропеть там славу Новому Человеку — Сосруко. А Тлепш начал ковать мечи из отборной стали.

За три дня сковал Тлепш три меча и роздал их братьям-нартам. После этого Тлепш девять дней и девять ночей не выходил из кузни, девять дней и девять ночей он ковал меч из косы бога плодородия.

Выковав славный меч, он повесил его в своей кузне.

* * *

Сосруко сидел у очага, томясь от безделья.

— Отчего ты такой скучный, мой мальчик? — участливо спросила его Сатаней.

— Если не мне скучать, то кому же? — ответил Сосруко. — Нет у меня ни друзей, ни доброго дела. Сижу вот у очага да золу разгребаю. Собаке нашей— и той можно позавидовать: делом занята, чужих не пускает, на прохожих лает. А я сижу без дела, и нет у меня того, чем дело делают.

— Сын мой единственный, да станешь ты самым сильным из детей земли! — воскликнула Сатаней. — Ты еще молод, рано тебе врагов наживать, потому и друзей у тебя нет покуда. Да и где я возьму друзей для тебя? Все нарты возмужали, нет среди них тебе ровесника, а те, что есть, еще в люльках лежат.

— Матушка, — сказал Сосруко, — не простого друга я ищу, не дети нартов нужны мне в друзья. Мне нужен такой друг, который не притупился бы в бран ном деле, не запнулся бы в быстром беге!

Сатаней поняла слова своего Сосруко и пошла к Тлепшу, пожаловалась богу-кузнецу:

— Сын мой не дает мне покоя. Загорелся он же ланием побродить по свету, познать все дороги, все тропинки Страны Нартов. Требует он коня и меча. Посоветуй, Тлепш, как мне быть? Боюсь я, что молод еще мой мальчик, не окреп еще!

Тлепш обратил к ней свое лицо, на котором играли отсветы пламени, и прогремел:

— Ты ошибаешься, Сатаней, твой сын — в рас цвете сил. Лицом он мальчик, это верно, зато душа его — душа мужа. Если захотелось ему изведать все дороги, все тропинки Страны Нартов, то пусть от правляется в путь. Если ему нужен меч — пришли мальчика ко мне.

Когда Сосруко, сияющий и счастливый, вбежал в кузню, Тлепш спросил его:

— Какой тебе нужен меч?

— Мне нужен такой меч, чтобы он был не длин ный и не короткий, чтобы он без промаха разил ближних врагов и наводил ужас на дальних вра гов, — отвечал Сосруко.

Тогда Тлепш снял со стены меч, сработанный из косы бога плодородия, вручил этот меч маленькому Сосруко и сказал:

— В Стране Нартов только ты достоин носить его, — носи же его с честью!

— Да продлятся твои годы, Тлепш! — восклик нул Сосруко. — Клянусь, я не опозорю меча, срабо танного тобой из косы!

— Что тебе еще нужно, в чем еще нуждаешься?

— Коня бы мне, Тлепш!

— Знай: есть хороший конь у Сатаней. Скажи своей матери, что я благословил тебя в путь, и она даст тебе коня.

Сосруко побежал домой, прижимая к бедру меч Тлепша. Увидела Сатаней своего мальчика, увидела меч Тлепша на его бедре и сказала ласково и печально:

— Знаю, знаю, что тебе нужно, мой мальчик! Уж если признал тебя Тлепш достойным благород ного меча, то я дам тебе коня. Пойдем!

Сатаней повела Сосруко по глухому ущелью и привела его к пещере. Вход в пещеру был заложен камнем невиданной величины. То был абра-камень. Сатаней сказала:

— Сосруко, свет мой! Если ты сможешь отва лить абра-камень и войти в пещеру, то найдешь там коня. Если ты сможешь сесть на этого коня, — он бу дет твоим.

Мальчик одним рывком отбросил абра-камень, вошел в пещеру. Его оглушило на миг яростное ржание коня, ослепили на миг искры, что летели от кремнистой почвы, потому что конь злобно стучал копытами. Казалось — рухнула гора, вздрогнул весь мир!

Сосруко, по нартскому обычаю, подошел к коню с левой стороны, но конь поднялся на дыбы и бросился на мальчика, чтобы прикончить его одним ударом копыт. Тогда Сосруко подошел к нему с правой стороны, но и тут конь не подпустил его к себе. Сатаней прошептала:

— Свет мой Сосруко, потому конь тебя не под пускает к себе, что не признает в тебе зрелого мужа.

Как закипел от этих слов Сосруко, как подпрыгнул, как вскочил одним прыжком на хребет коня, как ухватился за гриву, как вскрикнул: "Эй, джигиты, берегитесь!" — и поскакал по ущелью.

— Горе мне, — взмолилась бедная Сатаней, — конь убьет моего сыночка!

Но не успела мать взглянуть вслед своему сыну, как взвился конь, подобно звезде, и, подобно звезде, скрылся за облаками. Там, в поднебесье, конь решил сбросить с себя седока, чтобы он упал на землю и разбился. Чего только не выделывал конь! И на дыбы вставал в воздухе, и вниз головой бросался в бездну, и снова поднимался ввысь, и скакал вверх ногами, а Сосруко все держался за его гриву, не падал.

Тогда конь ринулся с невиданной высоты в то место океана, где сливаются бушующие волны семи морей: надеялся конь, что сильные удары волн сметут с его хребта маленького всадника. Но не тут-то было: Сосруко крепко держался за гриву коня, не падал!

Тогда конь поскакал по крутым обрывам, по скалистым утесам, по темным ущельям, решил пролететь сквозь то горное кольцо, сквозь которое только ласточка пролетала. Думал конь: "Теперь-то седок свалится!" Но не тут-то было: мальчик крепко держался за гриву, не падал!

На седьмые сутки неистового бега конь устал. Крикнул Сосруко:

— Ну, ну, трогайся! Если тебе уж надоело рез виться, то меня лишь теперь задор обуял!

Но конь не слушался всадника, стоял на месте, тяжело дыша, и пар из его ноздрей стлался по кустам кизила. Тогда Сосруко нарезал кизиловых веток и обломал их о спину коня. И тут конь заговорил:

— Клянусь Амышем, богом животных, буду я твоим верным конем, если ты станешь настоящим нартом!

— Если так — трогайся! — приказал Сосруко и поскакал домой.

Сатаней выбежала навстречу юному всаднику. Слезы радости блестели на ее глазах. Она воскликнула:

— Сын мой, свет мой, я уж оплакивала твою ги бель!

Сосруко спешился, привязал коня к коновязи и сказал:

— Матушка, не оплакивай меня, а готовь мне дорожные припасы. Приготовь их столько, чтобы но сить их было не тяжело, а хватило бы надолго. Ду маю, что пора мне отправиться в дальний путь, изведать человеческий мир.

Так говорил Сосруко, а Сатаней смотрела на него, и лицо ее сияло гордостью и счастьем.


Божественное сано

Каждый год на вершине Ошхомахо, Горы Счастья, у бога жизни Псатха собирались Мазитха, бог лесов и охоты, Амыш, бог животных, Тхаголедж, бог плодородия, Созреш, бог домашнего благополучия, и Тлепш, бог-кузнец. Собирались и пили сано — чудный напиток, в котором была сладость и крепость, который окрылял разум и умножал отвагу. Санопитием называлось это собрание, и на него каждый год приглашали боги человека земли — самого храброго и сильного. Для того приглашали его, чтобы он, вкусив сладость и крепость божественного сано, рассказал о нем людям. И такой человек почитался в Стране Нартов счастливцем.

Так шли века.

Был в разгаре пир на вершине Ошхомахо. Сам Псатха, бог жизни, был тхамадой пира. Вот встал он и вопросил:

— Кому из людей земли мы дадим испробовать наше сано? Кто теперь самый храбрый и сильный?

— Насрен Длиннобородый, тхамада нартских пиров — самый храбрый и сильный из людей, — ска зал Созреш, бог домашнего благополучия.

— Шауей, сын Канжа, доблестный охотник нарт ский, более всех достоин божественного напитка, — сказал Мазитха, бог лесов и охоты.

— Горгоныж, бессменный свинопас нартский, должен быть нашим гостем, — сказал Амыш, бог жи вотных.

— Химиш более всех достоин осушить рог сано, ибо Химиш — лучший хлебопашец нартский! — ска зал Тхаголедж, бог плодородия.

Тогда встал с места Тлепш.

— На земле, — сказал он, — родился такой че ловек, что все названные вами герои встают, когда произносят его имя! Да, боги, в Стране Нартов ро дился настоящий муж. Он вырвал мою наковальню, что была вбита в седьмое дно земли. Он вырвал ее и снова вогнал в девятое дно земли. Он еще молод, но Страна Нартов отвека не знала витязя сильнее его.

Боги встревожились.

— Что это за человек? — спросили они.

— Его зовут Сосруко, — ответил Тлепш. — Он достоин осушить рог божественного сано.

— Приведи этого человека, — приказал Псатха. И бог-кузнец пошел за Сосруко и привел его к пирую щим на вершине горы.

— Маленький человек! — обратился тхамада к Сосруко. — Отведай нашего сано, ибо ты — самый храбрый и сильный в Стране Нартов. У людей земли нет такого напитка. Вы, люди земли, не умеете изго товлять сано. Только мы, боги, владеем этим чудным, этим крепким, этим сладостным напитком!

И тхамада протянул Сосруко полный рог сано. Сосруко, запрокинув голову, осушил рог до дна, — и сердце человека взыграло, и прекрасным показался ему мир.

— А теперь ступай на землю и расскажи людям, каково наше сано! — сказал Мазитха.

— Да рассказывай правдиво, — добавил Тхаголедж.

Но Сосруко стоял, как завороженный. Хмель пробудил в нем силу. Мир показался ему прекрасным. Сосруко сказал:

— Если возможно, боги, дайте мне еще один рог. Что за чудесный напиток — ваше сано!

— Нельзя, — возразил тхамада. — Обычай наш нерушим: человек получает на нашем пиру только один рог.

Но Тлепш, который любил Сосруко, улыбнулся:

— Дадим ему еще один рог. Пусть пьет. Он до стоин другого рога: он расскажет людям земли о бо жественном напитке звучнее и веселее, чем прежние наши гости.

— Пусть выпьет другой рог! — воскликнул бог плодородия.

— Быть по-вашему, — сказал бог жизни. — Но знайте: мы нарушаем древний обычай. Простит ли нас Тха, великий бог богов?

— Простит! — крикнули все боги, а Мазитха, ве селый бог лесов и охоты, взял рог и подошел к бо чонку. Когда он нагнулся, чтобы зачерпнуть сано, Сосруко приблизился к нему и спросил:

— Что это за бочонок?

— Это бочонок самого Тха, бога богов. В этом бочонке хранится сано, — ответил Мазитха.

— Какой чудесный бочонок! — воскликнул Сос руко.

— Не в бочонке чудо, малыш, — вмешался в их разговор бог плодородия. — Чудо в том, что находится на дне бочонка, — в семенах сано. Чудо в моей силе, которая заставляет расти сано.

Когда Сосруко услыхал это, он, будто из любопытства, близко подошел к бочонку, стал его рассматривать со всех сторон и вдруг обхватил его своими могучими руками, поднял выше головы и сбросил с вершины Горы Счастья на землю.

— Пусть не один человек, а все люди земли вку сят напитка богов! — сказал Сосруко.

А бочонок упал на землю и разбился. Крепкое сладостное сано потекло рекой по всей Стране Нартов. А семена, что были на дне бочонка, едва коснулись земли, сразу обратились в чудесные лозы, на которых было множество маленьких ягод, сладких и крепких.

— Откуда эти ягодки? Что делать с ними? — удивлялись обитатели Страны Нартов и отнесли чу десные лозы мудрой Сатаней. В это время возвратился домой Сосруко. Он был весел. Хмель пробудил в нем силу. Он сказал нартам:

— Из этих лоз боги изготовляют сано: я пил его сегодня на вершине Ошхамахо.

Сатаней была догадлива. Она положила чудесные лозы в бочонок, а крышку бочонка придавила абра-камнем.

Не прошло и года, как буйное сано сорвало крышку бочонка вместе с тяжелым абра-камнем. Нарты отведали то, что было в бочонке, и мир показался им прекрасным, а сами они стали веселыми и красноречивыми.

Так, с помощью Сосруко, научились нарты изготовлять божественное сано. Теперь уже не один человек, избранный богами, а все обитатели Страны Нартов вкушали чудный напиток, и каждый год они устраивали на земле санопитие, не нуждаясь в приглашении богов.


Как Сосруко появгился впервые на Хасе Нартов

Много сказов повторялось,

Распевалось много песен

В кузне Тлепша, и начало

Так звучало каждой песни:

"Хаса Нартов, Хаса Нартов…"

Потому что все напевы,

Потому что все сказанья

Родились на Хасе Нартов,

Начались на Хасе Нартов.

И Сосруко наш, окрепший

В кузне Тлепша, сильнорукий,

С упоением внимал им —

Песнопениям чудесным.

Шли на Хасе Нартов речи

О геройской сече грозной,

О путях непроходимых,

О конях неутомимых,

О набегах знаменитых,

О джигитах непоборных,

Об убитых великанах,

О туманах в высях горных,

О свирепых ураганах

В океанах беспредельных,

О смертельных метких стрелах,

О могучих, смелых людях,

Что за подвиг величавый

Песню славы заслужили.

Одного Сосруко хочет —

Хочет быть на Хасе Нартов,

Хочет выпить с ними вместе,

Гордой чести не роняя.

Хочет он, внимая сказам,

Сердце, разум, силу нартов,

Разум всей душой постигнуть

И достигнуть, силой мерясь,

Над храбрейшими победы

В день беседы богатырской.

"Матушка, — сказал Сосруко, —

Много ль видел я на свете?

А в расцвете сил я ныне.

Там, в долине; на рассвете,

Нарты собрались на Хасу.

Как же мне попасть на Хасу?

Надо ль мне притти с добычей,

Чтоб узнать обычай нартов,

Услыхать слова их здравиц?

Ты красавиц всех красивей,

Сыну ты скажи, голубка:

Как испить из кубка нартов?"

Сатаней улыбнулась:

"О Сосруко, о свет мой!

Вот ответ мой: пойду я

К нашим нартам на Хасу.

О тебе расскажу я,

Попрошу я, чтоб сын мой

Получил приглашенье.

Как решенье мне скажут:

"Пусть приедет Сосруко", —

Ты на пир отправляйся:

Снаряженье готово.

Только слово послушай:

Не бывал ты в сраженье,

И пиров не знавал ты,

А приводит к позору

Нарушенье приличий!

Есть обычай у нартов:

К ним на Хасу приходят,

Получив приглашенье!"

Отвечает Сосруко:

"Ты прости мою смелость,

Но прошу, сделай милость!"

Сатаней приоделась,

Сатаней нарядилась, —

Отправляется к нартам.

Приближается к нартам,—

Все дорогу дают ей,

Все встают ей навстречу,

Тонкой речью встречают —

Этой здравицей звонкой:

"Кто с красавицей нашей,

Кто с гуашей сравнится?

С полной чашей подходим

К Сатаней тонкобровой!

Ты — добро излучаешь,

Ты — сверкаешь поныне

Красотою девичьей,

Наш обычай блюдешь ты, —

Украшение пира,

Украшение мира!"

Величают гуашу

Нарты славною речью,

Отвечает гуаша

Им заздравною речью:

"Нарты, нарты, смелый род мой!

Пусть приход мой к вам не станет

Вашей горести началом,

Вашей гордости позором, —

В том клянусь я Тха-владыкой!

Я пришла с великой просьбой.

У меня джигит есть дома,

А зовут его Сосруко:

Это имя вам знакомо.

Званья нарта он достоин,

Он, как воин, верен слову, —

Совесть матери — порука.

Вы Сосруко пригласите,

Нарты добрые, на Хасу!

Если ж в этом приглашелье

Униженье вы найдете —

О почете не прошу я:

Пусть в конце стола садится!

Если ж это невозможно —

За спиной своей поставьте

И наставьте вы Сосруко

Всем обычаям старинным.

Если ж это невозможно —

Пусть он станет на пороге,

Ваши роги пусть наполнит,

Поглядит на ваши пляски.

Если ж это невозможно —

Пусть пасет он ваших альпов

На поляне многотравной.

Нарты, вот мое желанье,

Нарты, вот о чем прошу я!"

Услыхали нарты Хасы

Просьбу матери Сосруко,

Друг на друга поглядели,

Поглядели, помолчали.

Благородный нарт Нашепко

И Насрен Длиннобородый

Посмотрели на Тхамаду,

И по взгляду было видно,

Что в растерянности нарты,

Что молчанье будет долгим.

Тут взяла его досада,

И сказал Тхамада громко:

"Ну-ка, нарты, говорите,

Ибо на вопросы женщин

Должен сразу нарт ответить.

Ну-ка, нарты, попроворней:

Нам сидеть не подобает,

Если мать стоит пред нами!"

Горд убранством, встал Пануко

И сказал, раздутый чванством:

"Матерей мы уважаем,

Но богатырей на Хасу

Не зовем по просьбе женщин:

Так не принято у нартов!

Если приглашать мы будем

Всех, кого рожают бабы —

Славным нартам, храбрым людям

Места не найдем на Хасе!"

Кончил речь свою Пануко,—

Гогуаж вскочил нескладный,

И, злорадный, крикнул громко:

"Кто из нас, о нарты-братья,

С мощной ратью не сражался?

Не скакал на поле брани,

Не свершал деяний славных?

Кто в бою Сосруко видел?

Кто его меча и лука

Испытал, изведал силу?

Каждый здесь — великий воин,

Как же мы на Хасу пустим

Сосунка, что недостоин

И презрительного взгляда?"

Так он кончил, вопрошая, —

Грузный Пшая крикнул громко:

"Нам, потомкам предков честных,

Нарушать обычай нартов?

Приглашать на Хасу нартов

Всех безусых, всех безвестных?

Тот на Хасе быть достоин,

Кто мечом разрушил горы,

Кто познал просторы мира,

Кто прошел моря и сушу,

Закаляя душу в битвах!

А Сосруко ваш хваленый,

Говорят, ребенок малый:

Без привала он не может

Перейти через овражек!

Можем ли ему позволить

Наполнять для нартов роги,

Стоя на пороге, видеть

Наши лица, братья-нарты?

Сатаней, к чему сердиться?

Не должна ты брови хмурить!

Много пролили мы крови,

Закалили в битвах тело,

А Сосруко твой — ребенок,

В нем еще силенок мало,

Он еще, как тесто, мягок,—

Нет ему на Хасе места!"

Выслушала эти речи

Сатаней с тоской во взоре.

Горе! Горе! То краснела,

То бледнела мать Сосруко.

С мукой в сердце возвратилась.

Матушку свою Сосруко

На пороге поджидает,

Вопрошает на пороге:

"Матушка моя, скажи мне,

Задержалась ты в Дороге?

Долго ж ты была на Хасе!

Ты скажи, какую радость

Нынче в дар ты принесла мне,

Что тебе сказали нарты?"

Сатаней печальна. Горе!

Сатаней безмолвна. Горе!

"Матушка, — спросил Сосруко, —

Кто тебя посмел обидеть?

Кто тебя посмел унизить?"

Отвечала мать Сосруко:

"Я пошла не той дорожкой,

Я пошла крутой тропинкой,

И тропинка, оборвавшись,

Привела меня к бесчестью.

Я — с дурною вестью, сын мой!

О тебе сказали нарты:

Не мужчина ты, ребенок,

Из пеленок ты не вышел,

Не бывал еще в сраженьях,

В песнопеньях не прославлен!

Так сказали трое нартов:

Гогуаж, Пануко, Пшая".

Утешая мать родную,

Так ответил ей Сосруко:

"Не горюй, не плачь, голубка,

Их поступка ты не бойся.

Если только трое нартов

Против моего прихода,

То невзгода небольшая.

Пшая, Гогуаж, Пануко —

Их ведь трое, а не триста,

Да и триста не страшны мне.

Не боюсь я их злоречья,

С ними встреч я не миную,

Грозный меч я двину в дело

Не единожды, не дважды

И, пока не испытаю

Нартской доблести предела,

Буду вечно полон жажды, —

Силой силу их измерить!"

Так сказав, Сосруко быстро

Подтянул подпруги туже,

Дал коню кремня две меры,

Чтобы серый сил набрался.

От кремня взметнулись искры,

От огня ослепли птицы!

Обнажил воитель статный

Меч булатный, меч суровый.

Этот меч врага любого

Узнавал на расстоянье,

Сам выскакивал из ножен!

Осторожен был Сосруко,

Остроту меча проверил,

Размахнулся и ударил

Каменного истукана:

Надвое рассек он камень!

Сердца крепость он проверил,

Землю он ударил грудью,

Из булата сотворенной,—

И земля была примята!

Крепость лба лотом проверил, —

Так же прочен ли, как молот?

Абра-камень лбом ударил —

Абра-камень был расколот!

Сатаней, любуясь сыном,

Исполином несравненным, —

Вдохновенным мудрым словом

В путь его благословила:

"Поезжай ты, сын мой милый,

Передай ты нартам Хасы,

Юным, пожилым и старым,

Что недаром закален ты

Мудрым Тлепшем семикратно,

Что из камня, сын, рожден ты,

Крепок силою булатной!

Знай, мой храбрый мальчик: нарты

Признают одних бесстрашных,

Тех, кто в рукопашных схватках

И в походах отличились,

Кто мечом разрушил горы,

Кто познал просторы мира,

Кто прошел моря и сушу,

Закаляя душу в битвах,

Кто за подвиг величавый

Песни славы удостоен!

Будь же, юный воин, счастлив,

Сын мой, в пламени окрепший!

Я просить у Тлепша буду,

Чтобы дни твои сияли,

Чтоб дела твои повсюду

Прославлялись человеком!

Чтобы меч твой был всесильным,

Чтобы конь твой был крылатым,

Чтоб копье твое теряло

Счет сраженным супостатам,

Чтобы ты булатом острым

Рассекал с размаха скалы,

Чтоб твой недруг, полон страха,

Не ушел, не скрылся в чащах

От борзых твоих бегущих,

От орлов твоих парящих,

Чтобы ты на поле ратном

Сметлив был, но без коварства,

Чтобы на пути обратном

Песня о твоем бесстрашье

Всадника опережала,

Чтоб она в селенье наше

До тебя могла вернуться,

Чтоб твоих ударов силу

Нарты гордые познали!

Будь же счастлив, сын мой милый,

Чтоб рассталась я с кручиной.

Поезжай на Хасу, мальчик,

Возвратись ко мне мужчиной!"

Ой, Сосруко, наш сын,

Ой, Сосруко, наш свет,

Для побед он рожден,

Он в кольчугу одет,

Что как солнце горит,

И блестит его щит,

Словно солнечный свет!

Едет к нартам джигит!

На совет едет к ним…

Сатаней, наша мать,

Слез не лей, наша мать,

Заживет боль в груди,

Горевать погоди!

Что тревожиться, мать?

Видишь ножницы, мать?

Погадай на них, дай

Разойтись лезвиям

И сойтись лезвиям,

Чтоб ответ услыхать:

"Твой Сосруко, твой свет,

Для побед сотворен!"

Восседает на Хасе

Нартов храброе племя,

В это время — о чудо! —

Приезжает Сосруко.

В небе гром раздается,

И трясется долина.

Встали нарты в испуге:

Что в округе творится?

"Эй, воители-нарты

Из обители нартской!

Что вам видно, что слышно?

Что за гром раздается,

Что за всадник несется

И трясется долина?"

В нартских жилах кровь вскипает,

В нартских душах гнев клокочет:

"Кто нарушить хочет Хасы

Величавое веселье?

К нам доселе не являлись

Всадники без приглашенья!"

Как Сосруко наш подъехал,

Как на Хасу Нартов глянул, —

Гром с такою грянул силой,

Что вершина содрогнулась,

Что земли качнулось лоно

Наподобье колыбели,

Заблестели сотни молний,

Озаряя и Сосруко,

И коня, и снаряженье.

Тут пришли в смущенье нарты,

Удивились, устрашились,

Семерым они велели

Великанам одноглазым

Разом встать и встретить гостя

По законам стародавним.

Стали в ряд, говорят:

"Ой, Сосруко, наш брат,

Сатаней славный сын!

По посадке твоей

Мы узнали тебя.

Мы в лицо до сих пор

Не видали тебя,

Но мы ждали тебя:

Ты давно знаменит!

Что, джигит, говори —

К нам тебя занесло?

Почему ты сердит

И насупил чело?

Веселее гляди

Да сойди ты с коня!

Ты на нас не сердись,

Ты доспехи сними,

Ты с людьми потолкуй,

Вместе с нами пройдись,

Покажи свою стать.

Ты на Хасе спляши,

В гордом плясе ты всем

Покажи свою стать.

В грязь лицом не ударь,

Поиграй колесом,

Тяжкий молот возьми,

Подними, опусти,

Наковальню разбей,—

Покажи свою мощь.

Сатаней славный сын,

Пшаю ты одолей,

Потряси храбрецов,

Гогуажа срази

И Пануко срази,

Покажи свою мощь.

Ой, Сосруко, пойдем,

Ждем давно мы тебя!"

Так сказали великаны,

Под руки Сосруко взяли

И ввели его на Хасу.

Встали нарты в честь Сосруко,

А Пануко, чванства полон,

Хочет храбрым показаться.

С рогом сано подошел он

И сказал Сосруко: "Выпей!

Ты, Сосруко, смелый воин,

Ты достоин рога нартов!"

Поднимает рог Сосруко,

Здравицу провозглашает:

"Пью за то, чтоб слово нартов

Нерушимым оставалось,

Пью за то, чтоб слава нартов

В поколеньях умножалась!

Пусть в веках свой след оставят

Нартов думы, нартов стрелы,

И потомки пусть прославят

Дух отважный, подвиг смелый!

Да нетленными пребудут

Их величия примеры,

Да нетленными пребудут

Их деянья и творенья,

Да нетленными пребудут

Мудрых нартов поколенья

До тех пор, пока нетленно,

Драгоценно и желанно

Это сладостное сано,

Это радостное сано!"

Глазом не моргнув, Сосруко

Разом выпивает сано.

Гогуаж к нему подходит,

Рог второй ему подносит,

Произносит речь такую:

"Ой, Сосруко, наш соперник,

Не испытан ты в сраженьях!

Говорят, что ты воспитан

Сатаней, гуашей нартов,

Говорят, что ты не нашей

Женщиной рожден, Сосруко!

Если ты — дитя двух женщин,

Осуши два рога разом!"

Глазом не моргнул Сосруко,

Рог заздравный осушая.

Грузный Пшая с третьим рогом

Подскочил тогда к Сосруко:

"Ой, Сосруко, воин статный,

Нарт булатный, сильнорукий!

Есть такой обычай ратный:

Кто впервые в бой вступает,

Должен трех сразить в сраженье,

Уваженье обретая.

Санопитье — не сраженье,

Не великое событье,

Мы тебя не судим строго:

Осуши три рога сано!

Так велят порядки нартов:

Выпей сано без оглядки,

Чтоб твое стальное тело

Зазвенело нартской песней,

Чтоб от пляса молодого

Задрожала Хаса Нартов,

Чтоб земля затрепетала

Под железными ногами,

Чтобы звери испугались,

Чтобы двери подкосились,

Чтобы мужество явил ты

Нартским дочерям прекрасным

Славным сладкогласным пеньем.

Ты еще немного выпей, —

Третьего достоин рога!"

Тут Насрен Длиннобородый,

Из породы самых храбрых,

Встал и молвил нартам строго:

"Выпил он два рога. Хватит!

Третий рог считаю лишним.

Не созрел еще Сосруко,

Я скажу о нашем госте:

Сердце, кости не окрепли,

Хмель его осилит, свалит, —

Кто похвалит нас за это?

Хватит, нарты, хватит, нарты,

Третий рог считаю лишним!"

Чует сердцем Сосруко

Гогуажа коварство,

Лицемерье Пануко,

Пшаи ложь и притворство

И намеренье злое:

Напоить его подло

И убить его подло.

Но известно Сосруко:

Тот вовек обесславлен,

Кто не выпьет из рога —

Пусть он даже отравлен!

Кто не выпьет из рога —

Осуждается строго:

Он слывет жалким трусом!

Ой, Сосруко булатный,

Сильнорукий и статный

В спор вступать не желает,

Третий рог поднимает,

Третий рог осушает,—

Вся душа в нем пылает!

Презирая лукавство,

Он вскочил на треногий,

Круглый, маленький столик,

А на столике — яства,

Кубки, чаши и роги!

Позабыл он тревоги,

В пляс веселый пустился,

Закрутился он вихрем,

Блюд и чаш не касался!

Столик слишком широким

Плясуну показался—

По краям закружился

Чаши с острой приправой.

Пляшет он величавый

Танец битвы и славы,

Не колебля приправы,

Не пролив даже капли,

Но от буйного пляса

Ходуном ходит Хаса!

На пол спрыгнул Сосруко,

Нартам весело крикнул:

"Погляди, нартскии род,

Наступил мой черед!

Пусть решит нартскии круг:

Кто я — враг или друг.

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Знаю ваши законы,

Чтоб сыграть в "Пеший-конный".

Начинай, нартскии род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Кто тут самый умелый?

Пустим по ветру стрелы.

Начинай, нартскии род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Мы в борьбе среди луга

Вгоним в землю друг друга.

Начинай, нартскии род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Колесом поиграем,

По горе покатаем,

Начинай, нартский род,

За тобой — мой черед!"

Нарты встали, мечами

Угрожают Сосруко.

Выступает Пануко,

Он стрелу из колчана

Достает и пускает

Прямо в небо из лука.

Нарты режут барана,

Нарты шкуру снимают, —

В этот миг, из-за тучи,

Вдруг стрела прилетает

И вонзается в землю

У разделанной туши.

Души нартов ликуют.

Все пришли в восхищенье

От уменья Пануко.

Выступает Сосруко,

И стрелу свою в небо

Он пускает из лука.

Тут быка режут нарты,

Тут быка варят нарты,

А стрелы все не видно.

Долго варится мясо,

А стрелы все не видно.

На куски делят мясо,

А стрелы все не видно.

Издевается Хаса,

Над Сосруко смеется:

"Не стрелок ты из лука!

Где стрела? Затерялась,

И следа не осталось!

Не тебе, брат Сосруко,

С ним, с Пануко, тягаться,

Не тебе, брат Сосруко,

С ним в стрельбе состязаться!

Показаться решил ты

Самому себе мужем,

Похваляться ты вздумал

Перед нартскою Хасой, —

Где ж стрела твоя, парень?

Улетела, пропала,

Унеслась, удалая!"

Так сказал грузный Пшая —

Рассмеялись все нарты.

Вдруг стрела показалась,

В круглый столик вонзилась,

Середину пробила!

Огласило долину

Нартов громкое слово:

"Слава, слава Сосруко!

Нартам чудо явил ты,

Удивил ты всех нартов

Удалою стрелою!

Ту стрелу, нарт Сосруко,

Как пустил ты из лука,

Мы быка стали резать,

Мы варить стали мясо,

Долго мясо варилось,

За столы села Хаса,

Славный пир продолжая,

Рог наполнив заздравный,—

Вдруг стрела показалась,

В круглый столик вонзилась,

Середину пробила:

Видно, долго бродила

По небесному своду!

Ой, Сосруко, принес ты

Славу нартскому роду!

А скажи нам, Сосруко,

Мы узнать бы хотели,

Так же ль метко из лука

Ударяешь по цели?"

Так сказав, прячут нарты

Золотое колечко.

Дуб стоит над обрывом,

Над бурливым потоком,

Он увенчан густою

Многошумной листвою,

В той листве прячут нарты

Золотое колечко.

Гогуаж выступает,

Сбить колечко он хочет,

На него точит зубы.

Вот стрела засвистела,

Сквозь листву пролетела —

И листка не задела,

Не коснулась колечка.

Выступает Сосруко

И стрелу выпускает,

Разом с дерева нартов

Он сбивает колечко!

Дальнозоркий на редкость,

Быстроокий Сосруко

Доказал свою меткость,

Удивил наших нартов.

"Чем еще ты, Сосруко,

Удивишь наших нартов?"

Сильнорукий Сосруко

К нарту Пшае подходит,

Речь заводит такую:

"Пшая с крепкою шеей

И с душою лукавой!

Ты за славой чужою

Не гонись, многолживый:

Здесь поживы не будет…

Брось притворство и хитрость,

Вступим в единоборство:

Покажи свою ловкость,

Докажи свою храбрость, —

Средь зеленого луга

Вгоним в землю друг друга.

Начинай понемногу,

А тебе я отвечу…

Вышел я в путь-дорогу,

Ибо знал, что я встречу

Удальца посмелее,

Храбреца посильнее

Пшаи с крепкою шеей!

Выступай же вперед,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!"

Пшая, нарт низколобый,

Черной злобой пылает,

Он хватает Сосруко,

Поднимает и вертит!

Меж ногами стальными

Он свою ногу ставит,

Он противника давит,

Чтоб сломить его силу.

Вот он поднял Сосруко

И с размаха, мгновенно,

По колено вогнал он

Нарта юного в землю.

Начинает Сосруко.

Поднимает он Пшаю,

Поднимает высоко

И на землю кидает,

И по самые плечи

Пшаю в землю вгоняет,

А потом вырывает,

Выставляет он Пшаю

На посмешище нартам.

Пшая — Крепкая Шея, —

Свирепея, хватает,

Поднимает Сосруко

И вгоняет по пояс

Нарта юного в землю.

Начинает Сосруко.

Вот хватает он Пшаю,

От земли отрывает,

Поднимает до неба

И бросает на землю.

Крепкошеего Пшаю

Так вгоняет он в землю,

Что земля покрывает

Даже голову Пшаи!

Задрожав от испуга,

Друг на друга взглянули

И воскликнули нарты:

"Это — смерть, не забава!

Не игра, а расправа!

Наша рушится слава!

Пожалел бы ты, право,

Сильнорукий Сосруко,

Эти головы нартов,

Чье упорство известно.

Кончим единоборство:

Колесом поиграем,

По горе покатаем!"

Отвечает Сосруко:

"Если Хаса желает —

Колесом поиграем,

По горе покатаем!"

Ой, Сосруко, наш свет,

В сердце нет у него

Жажды славы чужой!

Со спокойной душой

Чтоб в игре победить,

Он к Хараме-горе

Направляет свой шаг,

И в ушах силачей

Загремел его клич:

"Кто сильней? Кто храбрей?

Состязанье начнем!"

Словно гром — этот клич,

Но молчанье — в ответ:

Здесь охотников нет

Состязанье начать.

Клич опять загремел:

"Раз охотников нет —

Я один против всех

В состязанье вступлю,

Уступлю вам сейчас

Я начало игры.

На меня колесо

Покатите с горы.

Начинай, нартский род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!"

Все берут колесо,

Что зовется Жан-Шерх

И чьи спицы остры,

И свое колесо

Нарты катят наверх,

На вершину горы.

Ой, Сосруко из булата,

Чья душа объята страстью!

То не страх и не забота

Капли пота проливают,

То пылает жажда битвы,

То сверкает на обличье

Жажда славного деянья!

Одеянье задрожало

Мелкой дрожью не от страха, —

То у горного подножья

Разговор ведут чувяки,

То Сосруко пляшет гордо

В честь почтенных старцев-нартов,

Старцев-нартов прославляет,

Восхваляет их величье.

Те глядят на это диво,

Колесо с обрыва катят

И спесиво объявляют:

"Бей, как хочешь, бей, как можешь!"

Ой, Сосруко, наш сын,

Он один — против всех!

Он Жан-Шерх бьет рукой,

Возвращает наверх.

Нарты сверху кричат:

"Как рука твоя бьет!

Твой приход — наш конец,

Твой приезд — наш позор, —

Что же в спор ты вступил?

Битвы час не настал,

Что же губишь ты нас?

Что ты в гневе кипишь,

Ты, чье тело — булат?

Не пришел к нам иныж,

Чинты нам не грозят!

Ты ударил Жан-Шерх,

Стон раздался в ответ,—

В этом храбрости нет.

Если впрямь ты храбрец

И рожден для побед —

Грудью бей ты Жан-Шерх!"

Ой, Сосруко, наш свет,

Грудью бьет он Жан-Шерх,

Возвращает наверх.

Нарты в страхе дрожат,

Нарты в страхе кричат:

"Мы тебя смельчаком

Назовем лишь тогда,

Если лбом будешь бить,

Возвращая Жан-Шерх!"

А Сосруко, наш свет,

Им в ответ говорит:

"Пусть решит нартский круг

Кто я — враг или друг!

Покарать я готов

Чинтов злобную рать,

Но до бранной поры

Покатите с горы

Поскорее Жан-Шерх,

Чтоб мой третий удар

В трепет нартов поверг!"

Нарты с грустью глядят

На Сосруко сейчас:

Их потряс этот клич.

В третий раз колесо

Полетело с горы.

От игры не бежит

Настоящий герой.

Лбом булатным он бьет,

Возвращает Жан-Шерх,

И летит оно вверх,

Над Харамой-горой!

Тут пришли в расстройство нарты,

Стали прославлять геройство,

Силу восхвалять Сосруко,

Здравицы провозглашая,

Величая храбрым мужем.

Обращаются с приказом

К одноглазым великанам:

"Эй, ведите вы Сосруко

Под руки на Хасу нашу!

Чашу мужества вручите,

Посадите вы Сосруко

На почетнейшее место!"

Накрывают великаны

Девять столиков треногих, —

Сано в рогах не скудеет

Девять суток пред Сосруко.

Девять суток в честь Сосруко

Произносят славословья,

На прощание подносят

Победителю подарки.

Ой, Сосруко наш булатный,

Он обратно едет-скачет.

Сатаней его встречает,

Вопрошает: "Сын мой милый,

Говори: на Хасе Нартов

Что ты видел, что ты слышал?

Кто тебе навстречу вышел?

Мужеству и красноречью

Кто заставил удивляться?

Кто тебя хвалил и славил?

На каком сидел ты месте,

Бранной чести удостоен?"

Так ответил ей Сосруко:

"Там никто меня не встретил.

Только ели, только пили

Мы на этой Хасе малой,

И никто меня не славил,

Да и не ругал, пожалуй!"


Как Сосруко вернул Стране Нартов семена проса

Однажды обитатели Страны Нартов, все, кто был еще в силах носить на ногах чувяки, собрались на большую Хасу. Тхаголедж, бог плодородия, обратился к нартам с вершины Харамы-горы:

— Нарты! До сих пор я помогал вам, в меру моей силы, собирать богатый урожай проса. А те перь я состарился, мера моей силы уменьшилась. Оттого решил я одарить вас семенами доброго проса. Сейте их каждый год, и не будет у вас отныне ни од ного неурожайного года.

— Живи долго, Тхаголедж! Ты бескорыстен и щедр, ты — источник нашего благоденствия, — про возгласили нарты здравицу покровителю плодородия. А тот сказал им:

— Если сварить одно зерно моего проса, то выйдет из него полный котел пасты.

Бросил Тхаголедж в каждый нартский котел по одному просяному зерну. Нарты развели огонь, повесили свои огромные котлы и стали варить пасту. Сварили — и удивились: из каждого малого зерна вышел целый котел пасты. Принялись пировать нарты и, как повелось у них, первую заздравную чашу осушили в честь Тхаголеджа. В ответ услыхали они его слова:

— Крепко храните семена этого проса. Каждый год сейте их, а первый обмолот нового урожая остав ляйте на следующий год. Так и живите.

Нарты опасались хранить семена Тхаголеджа в амбаре какой-нибудь семьи. Они построили медный амбар, положили туда благодатные семена проса и охраняли их днем и ночью.

Когда Тхаголедж поучал нартов, подслушал его слова Емынеж, заклятый враг человеческой радости. Был он чудовищем с телом дракона и лицом великана. Распластавшись на хребте высочайшей горы, он часто подсматривал — что творится у нартов, подслушивал — какие речи ведут они между собою. Узнав, что нарты сложили семена Тхаголеджа в медный амбар, он обрадовался. Много сотен лет охотился Емынеж за этими семенами, но боялся вступить в честный поединок с покровителем плодородия.

"Теперь выйдет по-моему, — подумал Емынеж, злорадно усмехаясь, — семена Тхаголеджа, о которых я мечтал всю жизнь, будут у меня в руках!"

Три недели не трогался Емынеж с места, три недели нигде не показывался, чтобы усыпить бдительность нартов, чтобы Тхаголедж не заподозрил недоброе. Через три недели после Хасы Нартов пробрался Емынеж темной ночью в нартское селение, подполз к амбару и ударил по нему своим драконьим хвостом. Удар был такой силы, что прогремел гром и вспыхнула молния, озарившая ночное небо. Нарт, охранитель амбара, был убит, а сам амбар раскололся надвое. Емынеж схватил семена проса и убежал.

Утром нарты проснулись, и один сказал другому:

— Ну и сильная ударила вчера молния! А гром был такой, что дома дрожали!

Тут посмотрели нарты — а медный их амбар расколот надвое. Кинулись к нему — семена исчезли. В великой тревоге отправились они к покровителю плодородия и воззвали к нему:

— Тхаголедж, душа наша! Положили мы вчера твои семена в медный амбар. Сегодня проснулись — видим: амбар расколот, а семена исчезли.

— Если исчезли — найдите, — проговорил Тха голедж.

— Знали бы, кто унес, — нашли бы.

— Откуда же мне знать, кто их унес?

— Если ты не скажешь, то кто нам скажет?

— Спросите у Сатаней.

Что было делать нартам? Послушались они совета Тхаголеджа, отправились к Сатаней. Пожаловались ей нарты:

— Сатаней, мудрейшая из женщин! У нас горе: развеяна надежда всех нартов, похищены наши се мена, а мы даже имени злодея не знаем!

— А разве Тхаголедж не назвал вам имени зло дея? — сурово спросила Сатаней.

— Нет, не назвал, — ответили нарты.

— Не назвал, потому что рассердился, — мол вила Сатаней. — Давно уж на его семена зарится Емынеж, и не раз пыталось чудовище отнять их си лой, но не могло одолеть Тхаголеджа. А теперь Тха голедж состарился, ослабел и отдал вам свои семена, чтобы Емынеж не отнял их у него. А вы не уберегли их. Плохо ваше дело, опозорили вы честь нартов.

— Как же нам быть? Неужели жить нам с опо зоренной честью? — спросили нарты.

— А это уж как вы хотите, — ответила Сатаней.

Разгневались нарты, крикнули:

— Пока мы живы, не достанутся наши семена Емынежу!

— Теперь я слышу слова мужчины! — сказала Сатаней, и голос ее немного смягчился. — Я помогу вам. Я расскажу, как добраться до Емынежа. Слу шайте. Сперва вы должны пересечь семь горных це пей. Затем вы доедете до того места, где солнце под нимается по небосклону…

— Ого, как далеко! — перебил нарт Химиш.

— Это один скачок для нартского всадника, — возразила Сатаней и продолжала — Поедете дальше, пересечете семьсот рек и достигнете того места, где солнце стоит в середине неба…

— Ого, как далеко! — встревожился Насрен Длиннобородый.

— Это два скачка для нартского всадника, — ска зала Сатаней. — Поедете дальше, переплывете три ма лых моря и семь великих морей, достигнете того места, где солнце опускается по небосклону…

— Ого, как далеко! — не выдержал нарт Бадын.

— Это три скачка для нартского всадника, — сказала Сатаней. — Поедете дальше, достигнете того места, где солнце совсем заходит за край неба. Там и стоит крепость Емынежа.

— Ого, как далеко, — покачал головою нарт Джилахстан. — Мы за всю жизнь не доберемся до этого места.

— Доберетесь, если тронетесь в путь, — сказала Сатаней и добавила: —Для чего же вы взяли семена у Тхаголеджа, если хотите отдать их Емынежу?

Пристыдила Сатаней нартов, собрались они на большую Хасу и порешили отнять семена у Емынежа. В то время среди нартов самым храбрым воином почитался Арыкшу. Его-то и послали в дальний путь. Не вернулся Арыкшу, пропал без вести. Снарядили нарты десять всадников — не вернулись всадники. Снарядили сто всадников, отправили их к Емынежу. В эту пору Сосруко возвращался из дальних странствий: изведывал он человеческий мир.

Вот едет Сосруко по Стране Нартов, видит ее в глубокой печали и узнает, что украл Емынеж семена, дарованные нартам богом плодородия. Спешился Сосруко у своего дома, приветствовал мать свою Сатаней и спросил у нее:

— Где живет Емынеж, из-за которого Страна Нартов в глубокой печали?

— А зачем тебе знать, где он живет?

— Я хочу поехать к нему. Я верну нартам семена Тхаголеджа.

Возликовала Сатаней и ответила сыну:

— Я слышу слова мужчины. Я помогу тебе. Я рас скажу, как добраться до Емынежа. Ты пересечешь семь горных цепей и достигнешь того места, где солнце поднимается по небосклону. Если не доедешь…

— Это, матушка, для меня — один скачок, — сказал Сосруко.

— Поедешь дальше — пересечешь семьсот рек, а там как раз то место, где солнце стоит посередине неба. Если не доедешь…

— Это для меня — два скачка, матушка.

— Хорошо. Поедешь дальше — переплывешь три малых моря и семь великих морей. Достигнешь того места, где солнце касается края неба. Если не достиг нешь…

— Это три скачка, матушка.

— Тогда, сын мой, — воскликнула Сатаней, сияя счастьем, — ты увидишь крепость Емынежа! Она стоит,

на том самом месте, где солнце заходит за край неба.

— А почему Емынеж обитает там, где солнце за ходит за край неба?

— Потому что он жаден. Это чудовище уничто жает все, что приносит людям радость. Емынеж и на солнце зарится. Вот и поселился он там, где солнце к самой земле подходит, — думает, что в темноте, тайно от людей, ему удастся пожрать солнце.

Напутствуемый Сатаней, Сосруко сел на коня и, облаченный в доспехи битвы, поскакал за семенами благодатного проса. Долго ехал, и пересек семь гор ных цепей, и достиг того места, где солнце подни мается по небосклону. Здесь он остановился, чтобы подтянуть подпруги, и двинулся дальше. Долго ехал, миновал семьсот рек, достиг того места, где солнце вы ходит на середину неба. Здесь он только чуть замед лил бег коня, подтянул на скаку подпруги и поехал дальше, не останавливаясь. Переплыл всадник три малых моря и семь больших морей и достиг того места, где солнце касается края неба. Здесь он остано вился, подтянул подпруги, сам подтянулся и сказал коню:

— Мы вступаем во владения Емынежа. Прошу тебя, старый товарищ, сделай все, что в силах сделать конь. Скачи вперед, подняв голову к небу!

— Клянусь Амышем, покровителем животных, — проржал конь, — что не пожалею своей жизни, а сделаю все, что в силах сделать конь!

Там, где начинались владения чудовища, возвышалась высокая горная вершина. На этой вершине стоял дозорный. Дозорным была нартская девушка: чудовище выкрало ее из Страны Нартов. Емынеж возлежал внизу, у подножья горы, а нартская девушка доносила ему обо всем, что видела с вершины горы. Заметив одинокого всадника, нартская девушка крикнула Емынежу:

— Скачет один всадник.

— А как скачет? — спросил Емынеж.

— По бездорожью. По таким местам, по каким никогда никто не скакал.

— А по какой стороне он скачет?

— Он не ищет тенистой стороны. Он скачет, объятый пылающим солнцем.

— А что ест он в пути? Не сладкие ли яблоки и сочные груши?

— Он ест самые кислые яблоки и самые горькие груши.

— А что пьет он в пути? Не родниковую ли чистую воду?

— Он объезжает прозрачные родники, он пьет только мутную болотную воду.

— Не по вкусу мне этот всадник. Не похож он на тех нартов, которых я убил. Но пусть едет. А как до едет до моих Меч-Ворот, то слетит голова его, а я посажу ту голову на кол — рядом с другими нартскими головами!

Емынеж захохотал так злобно, что сердце девушки сжалось от печали и муки. Потом Емынеж крикнул:

— Я пойду: мне нужно вспахать поле, чтобы по сеять семена Тхаголеджа. А ты, как только мои Меч- Ворота обезглавят всадника, возьми его голову и по сади ее на кол, рядом с головами тех нартов, что пытались отнять у меня семена проса.

Чудовище скрылось в ущелье, волоча свой драконий хвост, а нартская девушка продолжала следить за скачущим всадником. Она видела по его лицу, что он равнодушен и к опасности, и к тяжестям дороги, и это пришлось ей по душе. Она подумала: "Я впервые вижу такого отважного всадника. Но, увы, и он погибнет, обезглавленный Меч-Воротами, а помочь ему я не в силах!"

Между тем Сосруко подъехал к логову Емынежа. Оно было опоясано семью крепостными стенами, и только через одни единственные ворота можно было проникнуть в крепость. То были не ворота, а огромные мечи. Не то, что человек, — птица не могла пролететь в крепость: мечи смыкались и рассекали ее надвое.

Сама же крепость стояла на холме, на том самом месте, где солнце, зайдя за край неба, касается земли.

Едва Сосруко приблизился к Меч-Воротам, как раздался звон: это звенели мощные лезвия, ударяясь друг о друга.

— Ого, — удивился нарт, — никогда я не видал таких ворот!

Он выдернул волос из хвоста коня и бросил этот волос в ворота. Лезвия сомкнулись и рассекли волос надвое. Воскликнул Сосруко:

— Тлепш, славный кузнец! Ты сковал мне меч из косы бога плодородия. Сделай же теперь так, чтобы мой меч рассек ворота Емынежа, врага человеческой радости!

Сказав так, Сосруко отъехал назад, ринулся, как вихрь, вперед и на всем скаку взмахнул мечом, рассекая Меч-Ворота. Мощные лезвия упали с протяжным звоном. Сосруко въехал в крепость, пригибаясь под огромными рукоятками, которые бессильно повисли над всадником.

Девушка, увидев, что нарт одолел Меч-Ворота, обрадовалась. Она побежала по двору Емынежа навстречу Сосруко и сказала ему:

— Добрый нартский всадник! Твой приезд — мое счастье. Но горе тебе: хотя и одолел ты Меч-Ворота, — от самого Емынежа ты не спасешься. Это и мое горе, но поверни обратно, прошу тебя!

— Знай, красавица: я не выезжаю в дальний путь, чтобы возвратиться, не достигнув цели! — сказал Сосруко. — Емынеж украл у нартов семена проса, да рованные нам богом плодородия. Скажи мне, краса вица, не видела ли ты этих семян?

— Видела, — ответила девушка. — Они в кожа ном мешке, а мешок у чудовища: Емынеж взял мешок с собой и отправился пахать. А пашет он на вершине высокой горы.

Сосруко посмотрел на вершину угрюмой, скалистой горы и понял, что взобраться на нее нелегко. Он спросил:

— Разве Емынеж не мог найти лучшее место для пашни?

— Ты, видно, плохо знаешь Емынежа. Он вы брал для пашни эту неприступную вершину, чтобы просо не досталось людям, ибо ни один нарт не смо жет на нее взобраться.

Так сказала нартская девушка, сказала с великой печалью, и Сосруко, пожелав ей счастья, помчался к горе Емынежа. Гора была крута и высока. Ее скалы, поросшие мохом и репейником, обрывались над бездной. Тропинок не было. При виде этих неприступных скал Сосруко пришел в ярость, ударил плетью коня, и конь, будто почуяв крылья, взлетел на вершину горы.

Глазам Сосруко открылась поляна. Емынеж пахал, согнув свое драконье тело, а на суке исполинского дерева висел кожаный мешок с семенами проса.

"Хорошо обернулось мое дело!" — подумал Сосруко, помчался к дереву, сорвал на всем скаку кожаный мешок и ускакал.

Емынеж выпрямился, оглянулся, посмотрел на удаляющегося всадника и захохотал:

— Глупый коротыш, никуда ты от меня не уска чешь!

Емынеж, не спеша, пошел домой, не спеша, поел, передохнул немного, не спеша, оседлал своего трехногого вороного коня, сел на него и погнался за Сосруко. Не смог нарт ускакать от чудовища: Емынеж нагнал Сосруко у берега моря, налетел на него грудью трехногого вороного коня, и нартский всадник свалился на землю вместе с нартским конем.

— Все нарты, что пытались отнять у меня семена проса, погибли, а были они не чета тебе, коротыш, — храбрые были витязи!

Так крикнув, Емынеж взял мешок с семенами проса и отправился домой. А Сосруко вскочил, помог подняться коню, сел на него и поехал по следам Емынежа, поехал так, чтобы Емынеж его не видел и не слышал.

Опять Емынеж взобрался на вершину неприступной горы, опять повесил мешок с просом на сук исполинского дерева, начал пахать. А Сосруко прискакал к нартской девушке. Та сказала ему:

— Пока жив Емынеж, ты не сможешь вернуть нартам семена проса. Надо убить Емынежа.

— Разве он был бы жив, если бы я мог его убить! — воскликнул Сосруко, и в голосе его была мука и надежда.

— Я помогу тебе, — сказала нартская девушка. — Я узнаю, где находится его душа. А остальное пусть довершит твоя отвага. Но помни: если Емынеж успеет вспахать все поле, то навсегда лишатся нарты своих благодатных семян. Чтобы не исполнилось это черное дело, не давай Емынежу пахать, не давай сеять, пока я не узнаю, где находится его душа. А теперь спрячься: скоро вечер, Емынеж возвратится домой…

— Вот напасть, так напасть! — крикнул Емы неж, входя в свою крепость. — Какой-то отчаянный коротыш попытался украсть у меня мешок с просом. Целый день потерял я, гоняясь за этим нартским со сунком, ничего почти вспахать не успел!

Емынеж распластался на своем ложе, положил под голову кожаный мешок с просом, — решил он теперь не расставаться с семенами Тхаголеджа, — и сказал:

— Так-то надежнее будет! Напрасны все стара ния нартов: пока моя душа на своем месте находится, не удастся людям вернуть семена проса.

— А где находится твоя душа? — спросила нарт екая девушка.

— А зачем тебе знать, где находится моя душа?

— Потому что я люблю тебя и твою душу.

Емынеж никого и ничего не любил, ему была ненавистна человеческая радость, не поверил он нартской девушке. Но все же слова ее были ему приятны, и, чтобы испытать ее, он сказал:

— Моя душа — вот в этой дверной раме…

Утром Емынеж отправился пахать, взяв с собою кожаный мешок с семенами. Сосруко выехал следом за ним. Как только Емынеж повесил кожаный мешок на сук исполинского дерева и начал пахать, Сосруко схватил на всем скаку мешок и ускакал.

— Вот упрямый коротыш! — крикнул Емынеж. Опять он, не торопясь, поел, опять отдохнул после сыт ной еды, опять, не спеша, сел на трехногого вороного коня и погнался за нартским всадником. Емынеж на стиг его у берега моря и протянул руку, чтобы поймать его, но всадник нырнул в море и исчез в пучине. Лег кий кожаный мешок всплыл наверх и вытащил за со бою Сосруко. Тот выпустил мешок из рук и поплыл дальше, а Емынеж схватил мешок и повернул трехно гого коня назад.

Емынеж вернулся домой только вечером. Едва он вступил во двор, как начал браниться:

— Проклятый коротыш! Опять из-за него день пропал, опять я гонялся за нартским сосунком, не па хал сегодня.

Тут Емынеж взглянул на дверь и удивился. Рама была начищена до блеска, ее резьба была покрыта золотом.

— Ого! — воскликнул Емынеж. — Кто это ожи вил мою дверь?

Нартская девушка поклонилась чудовищу и сказала:

— Раз твоя живая душа находится в раме, пусть и рама станет живой.

Емынеж был доволен таким ответом.

— Я не знал, что ты меня так любишь, — сказал он. — Я обманул тебя: в этой раме нет моей души, она — вот в том дереве, что стоит у порога моего дома.

Девушка притворилась обиженной, и это еще больше обрадовало Емынежа.

"Может быть, она вправду меня любит", — подумал он.

Утром Емынеж опять отправился на пахоту. Опять Сосруко не дал ему пахать, заставив целый день гоняться за собою. Опять вернулся Емынеж домой только вечером, громко браня нартского всадника, и вдруг взглянул на дерево, что стояло у порога дома. Старое дерево помолодело, кора сверкала, каждый листочек был покрыт золотом.

— Ого! Это ты так разукрасила старое де рево? — обратился Емынеж к нартской девушке.

— Как же мне не украшать это дерево, если в нем цветет твоя душа, — ответила девушка, низко кланяясь чудовищу.

— Теперь вижу, что ты меня любишь, не обма нываешь. А я тебя опять обманул.

Девушка притворилась обиженной. Это обрадовало Емынежа. Он сказал ей:

— Ну, полно, не хмурься, я верю тебе: ты меня любишь. Да и как не любить меня? Открою тебе су щую правду: моя душа находится в трехногом воро ном коне. Я пригнал этого коня из междуморья. Он родился от кобылицы по имени Тхож, а владеет этой кобылицей одна старуха: у нее — целый табун невиданных коней. Подобных коней нет нигде на земле, и нет на земле человека, который добрался бы до чудесного табуна. А пока нет на земле коня, что одолел бы моего трехногого, я — непобедим!

Утром, когда Емынеж, взяв с собою кожаный мешок, отправился на пахоту, нартская девушка сказала Сосруко:

— Ты не одолеешь Емынежа, пока не найдешь такого коня, который будет сильнее и резвее трехно гого вороного. В нем, в трехногом, находится душа Емынежа.

— Как же мне добыть такого коня? — спросил Сосруко.

— Поезжай в междуморье, найди старуху, кото рая владеет табуном могучих коней. Есть в этом табуне кобылица по имени Тхож. Если добудешь коня, рожденного кобылицей Тхож, — победишь Емы нежа.

— Хорошо. Я найду старуху, добуду коня. Будь счастлива, я уезжаю.

— Постой! А подумал ли ты о том, что человек не в силах добраться до табуна старухи?

— Эта тревога — не моя тревога.

— Постой! А подумал ли ты о том, что пока ты вернешься, Емынеж кончит пахать и засеет все се мена проса?

— И это не моя тревога.

Сказав так, Сосруко вызвал мороз, такой сильный, что горы потрескались: этому колдовству научила его мудрая Сатаней.

Нартский всадник поскакал к междуморью. Вечером вернулся домой Емынеж. Он сказал со злобой:

— Что ни день, то напасть. Вчера — коротыш нартский, а сегодня — мороз. Опять я не пахал, опять целый день пропал у меня. Диковинное дело! Живу я здесь давно, а такого мороза еще не видел. Весь мир он сковал, проклятый! Эй, девушка, разведи очаг, не то замерзну!

А Сосруко ехал и ехал. Долго он был в пути, и вот однажды он увидел на опушке леса издыхающего волка. А волк этот бывал в нартских лесах, он узнал Сосруко.

— Эй, Сосруко, — сказал волк, — я помираю помоги мне. Настанет время, и я тебе помогу.

Сосруко дал отведать волку пасты и баранины. Эти путевые припасы приготовила сыну мудрая Сатаней, и едва только волк коснулся их своими длинными зубами, он ожил, побежал и скрылся в лесу; А Сосруко поехал дальше.

Много ли, мало ли ехал Сосруко, — увидел он однажды в небе орла, который терзал сокола. Сосруко достал свой лук и пустил стрелу, и она приколола орла к небесному своду. А сокол прилетел к Сосруко, опустился ему на плечо и сказал:

— Я запомню твою помощь! Отплачу тебе тем же в твой трудный день!

Сокол улетел, а Сосруко поехал дальше. Много ли, мало ли ехал, — увидел он рыбу на морском берегу: ее выбросило бурей на сушу. Сосруко спешился, поднял рыбу и бросил ее назад в море. Но рыба подплыла к берегу и сказала:

— Я запомню твою помощь! В трудный твой день отплачу тебе добром.

Рыба скрылась в морской пучине, а Сосруко поехал дальше. Много ли, мало ли ехал, — вступил он в пределы той земли, где жила старуха — владелица табуна. Вдруг прилетели сто орлов, прибежали сто собак и набросились на Сосруко. Нартский всадник повернул от них назад и поскакал в дремучий лес, где водились тигры. Убив нескольких тигров, он освеже-вал их и обвязал себя и своего коня их мясом. После этого пустился он навстречу орлам и собакам-стражам старухи. Орлы и собаки набросились на всадника и стали отрывать от него и от коня куски тигрового мяса. Так Сосруко въехал во владения старухи-табунщицы.

Время было послеобеденное, и старуха сладко спала на кургане. Сосруко спешился, неслышно подошел к старухе и припал к ее груди, как сын. А потом спрятался за курган.

Старуха проснулась и крикнула:

— Пусть ослепнут мои глаза, которые не видели тебя!

Тогда Сосруко встал из-за кургана, подошел к ней и сказал:

— Матушка, пусть сияют твои глаза, которые видят меня, твоего сына!

Старухе были по душе такие слова. Она спросила:

— Какое горе привело тебя ко мне?

— Я пришел к тебе с великой мольбой: подари мне коня.

— Я подарю коня только тому, кто сможет три ночи подряд пасти мой табун. Сможешь?

— Попытаюсь.

На том и согласились. Едва только вечер сошел на землю, Сосруко погнал табун старухи на пастбище. До полуночи кони были спокойны, но в полночь они, будто сговорившись, заметались и умчались в дремучий лес, а там разбежались кто куда, в разные стороны. Скачет по лесу встревоженный табунщик, а найти коней не может. Спешился Сосруко, прислонился к дереву, стоит, не знает, как быть дальше. Тут к нему подбегает волк.

— О чем печалишься, Сосруко? — спрашивает волк.

— Да вот, разбежался по лесу мой табун, никак не могу коней согнать.

— Не горюй, помогу тебе, — говорит волк.

Закрыл Сосруко на миг глаза, открыл — а волк уже собрал весь табун. Утром пригнал Сосруко табун к кургану, к старухе. Старуха сосчитала, пересчитала всех коней и сказала:

— Первая ночь — твоя победа.

Вечером табунщик опять погнал коней на пастбище. Едва настала полночь, как все кони, будто сговорившись, заржали и, развеяв по ветру гривы, поднялись на небо. Сосруко стоит на холме, смотрит на небо, а как подняться туда — не знает.

Тут прилетел к табунщику сокол, сел ему на плечо и спросил:

— О чем твоя печаль, Сосруко?

— Мой табун ускакал на небо.

— Не горюй, я помогу тебе, — сказал сокол и улетел.

Не успел Сосруко поднять и опустить ресницы, как сокол согнал на землю весь табун. Утром Сосруко пригнал табун к старухе. Старуха сосчитала, пересчитала коней и сказала:

— Вторая ночь — твоя победа.

Вечером Сосруко опять погнал коней на выпас. Думает: "Что-то в эту полночь будет?" А кони в эту полночь убежали в море, скрылись в пучине. Сосруко сел в печали на прибрежный камень. Подплыла к берегу рыба и спросила:

— О чем твоя печаль?

— Мой табун скрылся в море.

— Не горюй, я помогу тебе, — сказала рыба. Не успел Сосруко подняться с прибрежного камня, как выгнала рыба из моря весь табун. На рассвете Сос руко увидел: табун увеличился, — стоит на берегу жеребенок и облизывается, а ножки у него тонкие, дрожат на ветру.

— Откуда ты взялся, жеребеночек? — спросил Сосруко.

— Мать родила меня в морской пучине, — отве тил тонким ржанием жеребенок.

— А кто твоя мать?

— Кобылица Тхож.

Душа Сосруко возликовала. "Вот мое счастье", — подумал он.

Когда Сосруко пригнал табун к кургану, старуха стала пересчитывать коней. Пересчитала их, потом еще раз пересчитала и сказала:

— Один жеребенок — лишний. Откуда он?

— Кобылица Тхож ожеребилась.

— И третья ночь — твоя победа, — похвалила нарта старуха. — Дарю тебе коня, выбирай любого. Ну, какой тебе по сердцу?

— Мне нужен вот этот морской жеребенок, — твердо сказал Сосруко.

— Вот этот плюгавенький? — удивилась табун щица. — Да он никогда не станет настоящим конем!

— Слушай, женщина, — молвил Сосруко в вол нении. — Если ты хочешь сделать мне добро — по дари мне этого жеребенка. Он родился в третью ночь моих трудов, и я полюбил его.

— Бери, — согласилась старуха.

Сосруко поблагодарил старую табунщицу, распрощался с ней, сёл на своего коня и поскакал, держа в поводу подаренного жеребенка. На первом привале жеребенок вдруг спросил:

— Кто ты такой?

— Сосруко.

— Вот что, Сосруко. Я могу стать для тебя на стоящим другом-конем, но знай, что я успел только три раза попробовать материнского молока. Я — вто рое дитя кобылицы Тхож: первенца увел Емынеж. Ни резвостью, ни быстротой, ни силой не уступлю я старшему брату, ибо и он только три раза отведая материнского молока. Если же ты хочешь, чтобы я был сильнее старшего брата, — отпусти меня к ма тери. Я отведаю в четвертый раз ее молока и стану непобедимым. Тогда я вернусь к тебе.

Сосруко согласился, отпустил жеребенка, сказав ему:

— Возвращайся поскорей. Я буду ждать тебя под этим деревом.

Жеребенок побежал к матери, а Сосруко повернул своего коня, чтобы сделать привал в тени дерева. Не успел он вынести ногу из стремени, чтобы спешиться, как жеребенок прибежал назад.

— Почему ты вернулся? Ты раздумал скакать к матери? — спросил Сосруко.

— Я уже был у матери, я уже отведал в четвер тый раз материнского молока, — отвечал тонким ржа нием жеребенок.

— Какой же ты быстрый! — удивился Сосруко.

— Нет, я не показал еще своей быстроты: туда я шел шагом, а назад возвращался мелкой рысью.

— Значит — повезло мне, — обрадовался Сос руко. — Я вижу, из тебя выйдет настоящий конь.

— Ты ошибаешься: я уже сейчас — настоящий конь. Садись на меня: я тебя проверю, ты меня ис пытаешь.

Сосруко снял седло со своего серого коня, оседлал жеребенка, сел на него и поскакал, держа серого в поводу. Только тронулись, начал серый спотыкаться. Жеребенок идет шагом, а серый конь, чтобы не отстать, должен скакать рысью. Жеребенок бежит рысью, а серый во весь опор. Не проехали так и трех перевалов, как серый упал, а жеребенок, сразу не заметив этого, поволок его по земле.

— Ну и ретив же ты, маленький мой! — восхи тился Сосруко. Тогда-то и дал он кличку жеребенку: "Тхожей", что означает: маленький сын кобылицы Тхож.

Не было на земле такого коня, который бы мог сравниться с Тхожеем! Уж на что силен и резв был старый серый конь, а и он не выдержал безудержной скачки Тхожея: сила ушла из него, и лег он, бездыханный, посреди дороги. Горько было Сосруко, хотел он оплакать старого товарища, да побоялся обидеть этим Тхожея. Зарыл он серого на чужбине и поскакал дальше.

Вступив во владения Емынежа, Сосруко снова вызвал теплую погоду. Емынеж, который все это время сидел в шубе у очага, обрадовался весеннему теплу, сбросил шубу, сел на трехногого коня и помчался на вершину горы, на пашню, взяв с собой кожаный мешок с семенами бога плодородия.

Сосруко нагнал его у прдножья горы, выхватил мешок с заветным просом и поскакал к крепости. Там он кликнул нартскую девушку, посадил ее в седло и, помчался в сторону Страны Нартов. Емынеж бросился в погоню. Тхожей шел шагом, а трехногий вороной скакал во весь опор, но старший брат не мог догнать младшего. Емынеж пришел в ярость и стал бить своего коня тяжелой свинцовой плетью. Великан бил вороного, не жалея сил, и дорогу огласили вопли вороного:

— Эй, конь, мы с тобою родились от одной ма тери— узнаю тебя по твоей масти, по твоей резвости. Видишь ли ты, слышишь ли ты, как меня избивает седок? Пожалей меня, милый брат, остановись!

Но Тхожей не останавливался, продолжал итти шагом, а Емынеж все сильнее и сильнее хлестал свинцовой плетью несчастного вороного. Опять завопил трехногий конь:

— Милый брат, пожалей меня, дай нагнать тебя! Убьет меня седок!

Тогда Тхожей ответил своему брату:

— Мне ли, младшему, учить тебя? Вспомни на ставление матери: если глупый и злой седок бьет тебя — сбрось его и прибей к земле ударом своих копыт!

Вороной послушался младшего брата, рванулся под самые облака и сбросил Емынежа. Чудовище полетело вниз головой и разбилось в пропасти, а оттуда вылетело пламя: это драконий хвост Емынежа ударился о скалу, и вспыхнула молния.

А трехногий конь, почуяв волю, поскакал в междуморье к своей матери Тхож.

Долго ехал Сосруко, держа перед собой в седле кожаный мешок с семенами проса. Наконец приехал в Страну Нартов. Первым, кого увидел Сосруко, был пастух Куйцук. Пастух сидел на камне у развилины трех дорог, а вокруг паслась его отара. Не очень-то красив был Куйцук, но нартской девушке, долго томившейся в неволе, вдали от родной земли, все казалось прекрасным в Стране Нартов. Показался ей прекрасным и Куйцук. Заметил это Сосруко. Он сказал пастуху:

— Да умножится твое стадо, Куйцук! Я привез Стране Нартов просо Тхаголеджа, а тебе — жену. Поговори с ней, а то она в неволе, на чужбине, отвыкла от разговоров с нартскими джигитами.

Обрадованная девушка спрыгнула с коня, и Куйцук усадил ее рядом с собою, на камне, у развилины трех дорог, а Сосруко поехал на Хасу, чтобы вручить нартам семена проса.

Ого, как ликовала Хаса! Семь дней плясали, семь дней пили нарты, семь дней продолжались их игры. А когда кончилось празднество, вспахали нарты землю и посеяли благодатные семена проса.

Семена зрели в нартской земле и дали обильные всходы. Такого урожая еще не знала нартская земля! Сварили нарты из проса пасту и понесли ее в дом Сатаней в огромном медном котле. Оказали нарты почет Сосруко: удостоили его великой чести — первым отведать пасту, приготовленную из нового урожая. То была самая великая честь в Стране Нартов, самая великая радость, и Сосруко был счастлив, а Сатаней им гордилась


Как Сосруко добыл огонь

Нарты скачут в поход,

Нарты скачут вперед,

Чтоб врагов покарать,

Чинтов рать разгромить,

Скачут в бой по степям,

А Сосруко с собой

Порешили не брать.

Нартов страшный мороз

Настигает в пути.

Как проехать-пройти?

Каждый всадник прирос

К этой мерзлой земле,

И в седле он дрожит

В этих Кумских степях:

Мир — в цепях ледяных!

Горе нартским бойцам,

Горе нартским коням!

Стала стужа сильней,

Сила мужа — слабей.

Старцы-нарты кричат

Среди Кумских степей, —

Снег у них на глазах,

Злоба в их голосах:

"Эй, Имыс, есть огонь?"

"Нет огня у меня".

"Эй, Сосым, есть огонь?"

"Нет огня! Нет огня!"

"Эй, Химиш, есть огонь?"

"Нет огня у меня".

"Ашамез, есть огонь?"

"Нет огня! Нет огня!"

Нет огня у нартов смелых.

Разве так в походы скачут?

Тут Насрен Длиннобородый

Обратился к нартам смелым:

"Смертным стал наш путь отныне,

Все в пустыне мы погибнем,—

Тот, кто стар, и тот, кто молод.

Горе нартам: холод смертный

Свалит, превратит нас в трупы!

Ох, мы глупы, глупы, нарты,

Будет нам вперед наука:

Надо было взять с собою

Смуглолицего Сосруко,

Всадника того, чье имя

Чинты в страхе произносят,

Чьи следы приносят счастье,

Чье участье в деле бранном

Все напасти побеждает,

Чье копье готово к бою,

Пролагает путь к победе,

Чей высокий шлем сверкает

Нам звездою путеводной,

Чьей отвагой благородной,

Как кольчугой, мы прикрыты,

Чья стрела воюет с вьюгой,

Из беды людей выводит,

В трудный час находит выход.

Мы напрасно, братья-нарты,

Поскакали без Сосруко!"

Нарты смелые — в печали:

Надо было взять Сосруко!

Кто там в холоде-тумане

На кургане показался?

То примчался нарт Сосруко:

Там Сосруко, где опасность,

Где нуждаются в подмоге!

Посреди дороги вьюжной

Нартов дружный клич раздался:

"Здравствуй, наш воитель грозный,

Предводитель знаменитый!

Мы в ночи морозной гибнем.

Помоги ты, если можешь,

Если можешь, разожги ты

Поскорей костер горячий!"

"Всем удачи я желаю, —

Говорит в ответ Сосруко, —

Кто же в путь коня седлает,

Без огня в пустыню скачет?

У меня и малой искры

Не найдется, потому что

Без огня я в путь пускаюсь,

Холода не опасаюсь.

Не расстраивайтесь, нарты,

Я сейчас огонь добуду.

Не отчаивайтесь, нарты,

Я для вас огонь добуду!"

Он достал стрелу стальную

И пустил в звезду ночную, —

Падает звезда ночная,

Шумно рассыпая искры.

Хвалят всадники Сосруко,

Нарты руки подставляют,

Чтоб согреться хоть немного,

Но тревога снова в сердце:

Сразу же звезда погасла

И растаяла в пустыне, —

И опять в кручине нарты!

Что же делать Сосруко?

Он, могучий, решает

Из беды неминучей

Смелых вызволить нартов.

Он садится, упрямый,

На лихого Тхожея,

Не робея, летит он

На вершину Харамы.

Вот он видит, бесстрашный:

Дым из башни старинной

Вьется, тонкий, и тает,

И скрывается в тучах.

И дымком осчастливлен,

Он тайком подъезжает, —

Семь оград, семь колючих

Замечает Сосруко:

То — жилище Иныжа.

Подъезжает поближе,

Видит — пламень высокий

В сердце круга пылает:

То Иныж одноокий,

Мощным кругом свернувшись,

Спит, храпит, головою

Опершись на колени.

Озарен головнею,

Рот раскрыт, нехватает

В нем переднего зуба,

А костер все пылает

В сердце мощного круга,

Ни на миг не слабея…

И Сосруко Тхожея

Вопрошает, как друга:

"Нартам нужен огонь.

Что же делать нам, конь?"

Конь проржал семикратно:

"Ой, Сосруко булатный,

Сильнорукий и статный!

Не поедем обратно,

А подъедем к Иныжу.

Как поближе подъедем, —

Бег свой конский, горячий

Обращу в шаг собачий,

Как поближе подъедем,

Не пойду по-собачьи,—

Подкрадусь по-кошачьи

Я, рожденный из пены!

Перепрыгну я стены

Этой башни старинной,

Над Иныжем, бесстрашный,

Встану я на дыбы.

Победим без борьбы:

Наклонись ты к огню

И хватай головню".

Полетел к старой башне

Конь, советчик всегдашний

Удалого Сосруко.

Как подъехал поближе, —

Конский бег свой горячий

Обратил в шаг собачий,

А подъехал поближе, —

Обратил шаг собачий

В легкий шорох кошачий,

А приблизился к башне, —

Быстрым вихрем рванулся,

Легкой пылью взметнулся

Над старинною башней.

А бесстрашный Сосруко

Наклонился к огню

И схватил головню —

Да неловко схватил —

Отскочил уголек,

На Иныжа упал,

Опалил ему бровь —

Бровь густая зажглась.

Приоткрыл великан

Свой единственный глаз,

Головни сосчитал —

Нехватает одной:

Смелый нарт с головней

Ускакал далеко!

Заорал великан:

"Кто меня обокрал?

Чтоб тебя, сучий сын,

Мой отец покарал!"

Не вставая, Иныж

Руки вытянул вдруг,

Опустил за порог.

Стал он шарить вокруг,

Семь обшарил дорог.

А Сосруко скакал

День за днем — семь ночей,

А подъехал к реке, —

Оказался Тхожей

У Иныжа в руке!

Посмотрел великан

На того, кто посмел

Ускакать с головней,

Видит — весь он стальной.

И подумал Иныж:

"Этот малый — крепыш.

Хоть и глуп коротыш,

А заменит мне зуб!"

Так во рту великана

Очутился Сосруко.

Не смутился Сосруко,

Вынул меч смертоносный,

Резать начал он десны

Великана Иныжа.

Не стерпел сильной боли

Великан одноглазый:

Сразу выплюнул нарта.

Оказался на воле

Смуглолицый Сосруко!

Тут воскликнул Иныж:

"Слушай, нартский малыш,

Похититель огня!

Недруг есть у меня —

Смуглолицый Сосруко.

Отвечай поскорей:

Где он — сын Сатаней,

Смуглолицый Сосруко?

С великанами в ряд

Нарты ставят Сосруко,

Так о нем говорят:

"Он сильней на земле

Всех, сидящих в седле,

Великанов сильней

Смуглолицый Сосруко!"

Говори же скорей:

Где он — сын Сатаней,

Смуглолицый Сосруко?"

Отвечает Сосруко:

"У подножия гор

Я у нартов пастух.

Мало видел мой взор,

Много слышал мой слух.

Не видал я Сосруко,

Но слыхал о Сосруко,

Где храбрец — не скажу,

Но о нем расскажу".

Отвечает Иныж:

"Если, нартский малыш,

Ты не смог мне сказать,

Где гуляет Сосруко,

То сумей показать,

Как играет Сосруко!"

Тут Сосруко встрепенулся,

Усмехнулся, молвил слово:

"Нет такого человека

Среди нартов, что сумел бы

Игры повторить Сосруко.

Нарты верят: нет такого

Великана, что сумел бы

В играх победить Сосруко!"

Рассердился одноглазый:

"Не болтай, пастух плюгавый,

А начни свои рассказы

Про Сосруковы забавы!"

"Я слыхал, для Сосруко

Нет милее игры:

Он стоит, наш Сосруко,

У подножья горы;

Абра-камень бросают

Нарты с этой горы;

Но Сосруко булатный —

Богатырь настоящий:

Лбом толкает обратно

Абра-камень летящий!"

"Мне ли это не под силу?

Ну-ка живо, пастушонок,

Камень ты пусти с обрыва!"

Нарт берет огромный камень

И с горы его бросает,

Великан огромный камень

Ловит лбом и лбом толкает,

Возвращает на вершину,

Громко восклицает: "Право,

Хороша забава эта!

От нее — поесть охота,

А работа — лбу на пользу:

От ударов лоб крепчает!

Мне игра пришлась по нраву,

Но забаву потруднее,

Может быть, пастух, ты знаешь?.."

Где, Сосруко, твой разум?

Ох, беда с одноглазым:

Смерть к нему не приходит!

Тут уводит подальше

Великана Сосруко,

Говорит великану:

"Тот, чье имя — Сосруко, —

Так твердит нартский род,—

Опускаясь на землю,

Открывает свой рот;

В рот кладут ему стрелы.

А Сосруко умелый

Их головки жует, —

Он жует и смеется,

А концами плюется!"

"Рот набей мне доотказу:

Не боюсь такой работы!" —

Усмехается и сразу

Опускается на землю

Великан широкоротый,

Открывает пасть большую.

Набивает доотказу

Стрелами ее Сосруко.

Нипочем Иныжу злому

Нарта юного уловки!

Великан жует головки,

А концами стрел плюется

И смеется над Сосруко:

"Пастушонок нартский! Право,

Хороша забава эта:

Придает слюне свирепость,

А зубам — стальную крепость!

Мне игра пришлась по нраву,

Но забаву потруднее,

Может быть, пастух, ты знаешь?.."

Где, Сосруко, твой разум?

Ох, беда с одноглазым:

Смерть к нему не приходит!

Тут уводит подальше

Великана Сосруко,

Говорит великану:

"Тот, чье имя — Сосруко,

Тешит душу такою

Удалою забавой:

Перед ним, храбрецом,

Нарты ставят котел,

Наполняют свинцом

Исполинский котел,

На огонь его ставят,

И свинец они плавят

Девять дней и ночей —

Вот игра силачей!

Ой, Сосруко недаром

Среди нартов прославлен!

Вот в свинец он садится,

Что кипит, что расплавлен,

И сидит он в котле,

Словно всадник в седле,

Ждет, когда, наконец,

Затвердеет свинец!"

"Мне ли это не под силу? —

Говорит Иныж с зевотой, —

Я в котел с охотой сяду!"

Юный нарт огонь разводит —

На огонь котел поставлен.

Девять дней-ночей проходит —

И свинец в котле расплавлен.

Великан в свинец садится,

Вместе с ним затвердевает,

Но рывком могучим тело

От свинца он отрывает,

Восклицает одноглазый:

"Я своим доволен делом,

Телом стал стократ сильнее,

Захотелось пообедать!

Мне игра твоя по нраву,

Но забаву потруднее,

Может быть, пастух, ты знаешь?

А не знаешь — будет худо:

Сам себя я позабавлю,

Я живьем тебя расплавлю!"

Где, Сосруко, твой разум?

Ох, беда с одноглазым:

Смерть к нему не приходит!

Смуглолицый Сосруко

Речь такую заводит:

"Ой, двужильный, двуглавый,

Не спеши пообедать,

Чтоб успел я поведать

О забаве последней:

Там, где в океан глубокий

Устремляются, вскипая,

Всех семи морей потоки, —

Опускается в пучину,

Дна стопой не доставая,

Ртом воды не набирая,

Тот, кого зовут Сосруко.

Дуют, дуют старцы-нарты,

Семь ночей, семь дней колдуют,

Замораживают море,

Смуглолицого Сосруко

Замораживают в море.

Он в пучине, в лед одетый,

Семь ночей, семь дней проводит,

Дожидается рассвета,

Гордо плечи распрямляет,

Лед ломает и выходит".

"Мне ли это не под силу!" —

Восклицает одноокий.

Нарт его туда приводит,

Где семи морей потоки

В океан глубокий, грозный

Устремляются, сливаясь.

Опускается в пучину

Великан Иныж, стараясь

Не коснуться дна стопою

И в воде не захлебнуться.

Холод напустил Сосруко

И в пучине океана

Великана заморозил.

В той пучине великана

Семь ночей, семь дней держал он,

А потом сказал он: "Выйди!"

Не был великан в обиде.

Поднатужась, одноглазый

Сильными повел плечами —

Лед могучий треснул сразу.

"Погоди! — вскричал Сосруко. —

Я нагнал не все морозы,

Трещины не все заделал,

Лед еще не очень крепок!"

Дунул нарт — взвились метели,

Затрещал мороз жестокий,

И семи морей потоки

На бегу оцепенели!

Нарт в пучине океана

Великана заморозил,

Крепким льдом сковал он воду,

Злобному уроду крикнул:

"Эй, Иныж, попробуй, вырвись,

Ты из плена ледяного!"

Поднатужась, одноглазый

Плечи распрямляет снова,

Гневно силы напрягает.

Вот на лбу надулись жилы,

Глаз единственный моргает, —

Поздно: в этом льду могучем

Заморожен одноглазый!

Вынув быстрый меч из ножен,

Тут подумал нарт Сосруко:

"Я врага сковал надежно,

Душу можно позабавить —

Обезглавить великана!"

Но подул Иныж свирепый

И отбросил он Сосруко

Сразу на два перехода.

Прискакал назад Сосруко,

Сзади подскакал к Иныжу,

Осадил на льду Тхожея,

Чтоб злодея обезглавить,

Но бессилен меч двуострый:

Волоска снести не может

И царапинки оставить!

Загремел одноглазый:

"Если б не был я глупым,

Догадался бы сразу

По твоим тонким икрам,

По твоим хитрым играм,

Что я вижу Сосруко:

Смерть приходит к Иныжу!

Ой, Сосруко булатный,

Ратный всадник ты нартский!

Не трудись понапрасну, —

Головы не отрубишь,

Только меч ты затупишь!

Поднимись-ка ты лучше

На порог моей башни,

На дверях моей башни

Меч увидишь могучий.

Этот меч ты прославишь:

Обезглавишь Иныжа!"

Повернул коня Сосруко,

К башне великана скачет.

"Нет ли хитрости, обмана,

Западни в речах Иныжа?"

Так подумав, нарт Сосруко

Открывает двери башни,

Только сам не входит в башню,

А полено он бросает

И срывается мгновенно

С притолоки меч могучий

И вонзается в полено.

Нагибается Сосруко,

Меч за рукоять хватает,

И назад с мечом Иныжа

Возвращается Сосруко.

Великан, его увидев,

Зарыдал рыданьем громким:

"Ой, Сосруко, всадник ратный,

Нарт булатный, статный воин!

Я спокоен был, я думал,

Что моим мечом ты будешь

Обезглавлен, что навеки

Буду от тебя избавлен.

Меч в твоих руках я вижу,

Смерть пришла к Иныжу ныне.

Если так — в моей кончине

Пусть отраду, нарт, найдешь ты.

Обезглавь меня скорее,

Вытяни из шеи жилу,

Опояшь себя, и силу

Великана обретешь ты,

И тогда никто из нартов

И никто из великанов

Одолеть тебя не сможет!"

Отвечал ему Сосруко:

"Не за сказками я прибыл, —

Прибыл на твою погибель,

Чтоб добыть огонь для нартов,

Чтоб спасти друзей от смерти.

Не нужна твоя мне жила,

Полная отравы мерзкой:

Только сила человека

На земле достойна славы!"

Так воскликнув, нарт Сосруко

Обезглавил великана

И коня к друзьям направил,

Захватив огонь Иныжа.

От мороза, от метели

Коченели, сжавшись в кучи,

Нарт могучий, конь летучий, —

Исходили в горьком плаче.

Прискакал к друзьям Сосруко

И развел огонь горячий,

Отогрел коней и нартов.

Нарты поклялись в пустыне:

"Ой, отныне без Сосруко

Никуда мы не поедем —

Ни в походы, ни в набеги,

В том навеки мы клянемся!"


Как Сосруко добыл красавицу Бадах

В Стране Нартов славилась красотой Бадах, дочь Джилахстана. "Днем она солнце, а ночью — луна", — так говорили о ней нарты. Радостно любовался старый Джилахстан красотой своей дочери, но мало-помалу эта радость обратилась в кичливость. "Не родился еще человек, достойный стать женихом моей дочери", — хвастался он всюду, и слова его достигли ушей Сосруко. Решил Сосруко отправиться в путь, поглядеть — вправду ли так красива Бадах, как о ней говорят.

Вот едет Сосруко на своем Тхожее, едет-скачет и видит: расходятся в разные стороны три дороги, а на распутье сидит пастух Куйцук, и вокруг него пасутся козы.

— Желаю тебе счастливого дня! — приветствовал его Сосруко.

— И мы — и я, и козы — желаем тебе счастливого" дня! — отвечал Куйцук.

Он был печален, ибо недавно овдовел: умерла нартская девушка, которую дал ему в жены Сосруко, освободив ее из неволи.

— Какие новости в наших краях? — спросил Сосруко. — Ты ведь сидишь на развилине трех дорог, стало быть, ни одна новость не минует тебя.

— Утроба моя всегда пуста, а уши полны новостями, — сказал Куйцук. — Я даже знаю, по какой при чине ты отправился в путь. Но ты опоздал. Много нартов опередило тебя, и цель у всех одна: коновязь Джилах стана. Среди нартских витязей, поскакавших к Джи лахстану, найдешь ты и Шауея, сына Канжа, и Батараза, сына Химиша, и славного Бадыноко. Я бы тоже туда от правился, да не знаю, на кого оставить своих коз. Ду маю: ну, не выдадут за меня Бадах, зато я хоть раз взгляну на ее красоту!

— А почему не выдадут? Надо испытать свое счастье. Давай поедем вместе.

— Нет, Сосруко, не поеду я с тобой. Надменная Бадах отказывает сильнейшим нартским витязям. Мне ли, простому пастуху, тягаться с ними? Даром, что ли, свою честь позорить, честь пастуха коз? Вот сижу я на развилине трех дорог, и мимо меня скачут нартские витязи, скачут во весь опор, гордо сидя в седле, не удостаивая меня своим взглядом. Зато с какой гордо стью смотрю я на них, когда они возвращаются с по никшими головами, с печалью во взоре, а кони их, опустив челки к земле, еле-еле волочат ноги! И я сразу вижу: вот этому не дали взглянуть на Бадах и выпрово дили вон, вот этого не пустили дальше кунацкой, а перед этим даже ворота в крепость не открыли! По тому что такова красавица Бадах: сидит она в башне и смотрит на приезжающих всадников. Не понравится ей всадник — его и в крепость не пустят, а понравится издали — его ведут во двор, и тут-то Бадах, разглядев его поближе, велит его прогнать, даже не пригласив в кунацкую.

— Ну! — удивился Сосруко, но все-таки погнал Тхожея к крепости Джилахстана.

Когда он подъезжал к крепости, заметила его из своей башни красавица Бадах. Она воскликнула:

— Если жив тот, кого зовут Сосруко, то он сейчас приближается к нам! Имя Сосруко днем и ночью на устах у всех нартов. Что ж, испытаем его мужество.

И Бадах приказала отвалить абра-камень и впустить Сосруко в крепость.

Сосруко въехал во двор и стал искать глазами коновязь, но такое множество оседланных коней стояло на дворе, что коновязи не было видно. "Это — кони женихов, и я отсюда уеду с позором", — подумал Сосруко. Смутно стало у него на сердце. Он привязал Тхожея к абра-камню и направился к кунацкой. Не успел он дойти до нее, как вышел ему навстречу сам Джилахстан. Хмель играл в его глазах. Отец красавицы окинул Сосруко презрительным взглядом и сказал:

— Ага, и ты, сын пастуха, прибыл вслед за нартскими витязями! Что ж, приступим к делу сразу, без лишней болтовни. Видишь этих могучих альпов, привя занных к коновязи? Их хозяева ищут руки моей дочери. Подумай, можешь ли ты тягаться с родовитыми нартами, если даже им не досталась моя дочь? Подумай, сын пастуха, и поезжай назад на своем захудалом сосунке!

Никто еще так надменно не разговаривал с Сосруко, никто еще так презрительно не смотрел на него, и всадник смутился от неожиданности. А маленький Тхожей, обиженный за хозяина и за себя, вдруг дернул поводья, привязанные к абра-камню, подбежал к коновязи, разогнал всех нартских альпов и сам стал у коновязи. Ярость коня придала силы Сосруко. Он сказал:

— Если ты хочешь приступить сразу к делу, Джи лахстан, то я готов. Видишь, как мой Тхожей разогнал всех нартских альпов и сам занял всю коновязь? Вот так же я заставлю удалиться всех нартских витязей и получу в жены твою дочь!

И так понравился самому Сосруко его ответ, что он рассмеялся от удовольствия. Но и Джилахстан рассмеялся — от кичливости:

Все сыновья пастухов мечтают о Бадах, но не все так дерзки, как ты. Если решил ты тягаться с нартскими витязями, то не болтай попусту, а попробуй-ка для начала выдернуть из земли пику нарта Бадыноко!

Пика нарта Бадыноко была так велика, так тяжела, что нельзя было внести ее в дом. Потому Бадыноко вогнал ее в землю у входа в кунацкую. Джилахстан предлагал всем, кто желал получить в жены Бадах, выдернуть пику Бадыноко, но не было еще такого нарта, которому удалось это сделать, которому удалось хотя бы пошевельнуть ее!

Сосруко взглянул на пику Бадыноко и сказал:

— Далеко этой пике до наковальни Тлепша! Если я выдерну ее, то Бадах будет моей, не так ли, Джилахстан?

— Если хочешь выдернуть пику — делай это по скорее! — крикнул Джилахстан. Дерзость Сосруко его испугала и рассердила. Он решил: "Не выдернет пику — прогоню его со двора".

Сосруко подошел к пике, схватил ее булатными руками и вытащил. Бросив пику на порог кунацкой, он воскликнул:

— Теперь веди сюда твою дочь!

Лицо Джилахстана потемнело. "Неужели безродный приемыш, сын безвестного пастуха станет мужем моей дочери?" — подумал он. Подумал и сказал:

— Видно, решил ты Сосруко, что легко кончится твое испытание. Но тогда бы моя Бадах досталась пер вому нартскому витязю, прибывшему сюда. Нет, Сос руко, ты только приступаешь к делу. Ты показал мне свою силу. Теперь покажи свою меткость: далеко ли летает твоя стрела!

— Хорошо! — согласился Сосруко и запрокинул го лову. Высоко в небе кружилось небольшое облако. Ла сточка влетела в это облако и скрылась в нем. Сосруко натянул свой лук и пустил стрелу. Стрела врезалась в облако и пропала.

Джилахстан и Сосруко ждали возвращения стрелы так долго, что успела удлиниться тень от пики, лежавшей на пороге кунацкой. Стрелы все не было. Джилахстан обрадовался. Он повернулся к Сосруко спиной, сделал один шаг в сторону кунацкой и сказал, не поворачивая головы:

— Не рано ли ты назвал себя женихом, ты, чья стрела не собьет и ощипанного воробья!

— Постой, Джилахстан, погляди на небо! — оста новил его Сосруко.

Джилахстан поглядел вверх и увидел падающую стрелу. На ее головку была нанизана ласточка, а на хвост — облако. Стрела упала и врезалась в землю перед Джилахстаном.

— Теперь веди сюда твою дочь! — сказал Сосруко.

Джилахстана охватила тревога. "Погибаю, — подумал он, — несравненная моя Бадах достанется сыну пастуха!" Подумав так, он сказал:

— Не надейся, Сосруко, на то, что легко кончится твое испытание: оно только начинается. Показал ты свою меткость, но и нартские витязи, что прибыли до тебя, хорошо стреляют из лука. Покажи мне, каков ты в пляске. Плясать будешь на семи курганах из репьев, а вместо музыки — будешь сам себе подпевать.

— Хорошо! — отвечал Сосруко: ведь другого от вета у него не было!

Семь дней и семь ночей возили слуги по семьсот раз на семи арбах репейник на двор Джилахстана, а Сосруко сидел в кунацкой и смотрел, как воздвигаются курганы. Когда слуги воздвигли седьмой курган, Джилахстан вывел Сосруко из кунацкой и сказал ему:

— Вот мое слово: если ты в пляске растопчешь репьи всех семи курганов, растопчешь, сняв сафьяно вые чувяки, то станешь достойным женихом для моей дочери!

Снял Сосруко сафьяновые чувяки, влез на курган из репьев и стал плясать. Известно, что у джигита не тот огонь в жилах, не та сила в ногах, когда приходится плясать без музыки, но буйно плясал булатный Сосруко, плясал, сам себе подпевая, плясал шесть дней и шесть ночей и смял, растоптал репьи шести курганов.

Следила за его пляской красавица Бадах, и, чуть-чуть, едва-едва, затрепетало ее жестокое, надменное сердце. На седьмой день, когда Сосруко взошел на седьмой курган, взяла Бадах звонкую пшину, коснулась тонкими пальцами ее струн и заиграла танец кафу, заиграла для Сосруко. Тут вспыхнул огонь в жилах нарта, зазвенела в его ногах сила, и Сосруко стал плясать на одних носках— и смял репьи седьмого кургана, — остались от кургана одни пылинки! Сосруко подул на них и развеял в воздухе.

В это время послышался топот коня: нарт Бадыноко, услыхав, как Бадах играет для Сосруко, вышел из кунацкой, сел в седло и, не сказав никому ни слова, умчался. Что же тут удивительного, если крепко любил Бадыноко красавицу Бадах!

А Сосруко сказал:

— Я смял, растоптал репьи семи курганов, я обра тил их в пылинки и рассеял в воздухе. Теперь веди сюда твою дочь!

Джилахстан пришел в смятение. "Неужели моя дочь достанется сыну безвестного пастуха?" — подумал он в страхе. Но хитрость его была сильнее страха, и юн сказал:

— Подумай сам, Сосруко: разве можно отдать свою дочь в жены неизвестному человеку только за то, что этот человек хорошо пляшет? Умеешь ты плясать на дворе, умеешь ты и выпить в кунацкой, но этого мало: муж моей дочери должен быть смелым. Докажи свою смелость, верни назад Бадыноко, который уехал, рассердившись на нас, — и я сочту тебя достойным женихом для моей дочери.

— Хорошо, — отвечал Сосруко, потому что дру гого ответа у него не было, сел на Тхожея и поска кал вслед за Бадыноко. А Джилахстан обрадовался, решив:

"Как только Сосруко догонит Бадыноко, завяжется между ними ссора, ибо ревнив Бадыноко. Вступят они в поединок, и Бадыноко убьет Сосруко, ибо нет на земле человека сильнее, чем Бадыноко. Избавлюсь я от приемыша, от сына пастуха, и выдам свою дочь за самого родовитого нартского витязя!"

На закате поднялся Джилахстан на башню, чтобы взглянуть — не возвращается ли нарт Бадыноко. Однако он увидел не одного, а двух всадников: то были Сосруко и Бадыноко. Страх и трепет объяли Джилахстана. Он подумал:

"Как это удалось сыну пастуха вернуть назад нартского витязя?"

А вот как это удалось. Сосруко, нагнав Бадыноко, подъехал к нему почтительно, с левой стороны, и сказал:

— Бадыноко! Оба мы с тобой нарты, оба витязи, давние друзья. Доколе же мы будем позволять Джилах стану обманывать нас, насмехаться над нами? Давай по кажем ему, на что способно наше мужество: вернемся в крепость, увезем надменную Бадах, и пусть она выбе рет одного из нас себе в мужья.

— Согласен. Поедем, — отвечал немногословный Бадыноко, и всадники повернули своих коней обратно. Увидев их, Джилахстан решил отправиться к Тлепшу. Он отдал слугам строгий приказ: ни одной живой души не впускать в крепость до своего возвращения.

Когда нарты подъехали к крепости, они увидели, что вход завален абра-камнем.

— Видишь, Бадыноко, как глумится над нами Джи лахстан, — сказал Сосруко, — он даже во двор нас не пускает.

— Как же нам быть? — спросил Бадыноко.

— Не станем сразу ссориться с Джилахстаном, подождем немного, — ответил Сосруко. — Но ни одного человека не выпустим из крепости, ни одного не впустим в нее. Так как я мал ростом, то я влезу на гору, а ты выше меня, ты располагайся в лощине.

— Хорошо, — согласился Бадыноко и занял место в лощине. А Сосруко взобрался на гору.

Джилахстан в это время умолял Тлепша:

— Бог-кузнец, во имя жизни и смерти, прошу тебя: сделай для меня две такие стрелы, чтобы они попадали без промаха в цель, а попав, убивали насмерть!

Кузнец Тлепш ковал оружие только для честного дела. Он спросил Джилахстана:

— Зачем тебе понадобились такие стрелы?

— Ах, Тлепш, два чудовища-великана повадились ко мне, покоя мне не дают, хотят отнять у меня единст венную дочь!

Так обманул Джилахстан Тлепша, и бог-кузнец сковал для него две смертоносных стрелы. Джилахстан поблагодарил Тлепша и поскакал назад в крепость. Когда он уже достиг абра-камня, заметил всадника Сосруко и, еще не зная, кто он, пустил в него стрелу. Стрела Сосруко сломала одну из стрел Тлепша, а Джилахстан спасся, так как слуги отвалили абра-камень и быстро впустили хозяина в крепость.

Поднявшись на башню, Джилахстан взял свою дочь за руку, подвел ее к бойнице и сказал:

— Видишь того, кто стоит на горе?

— Вижу, — отвечала Бадах.

— Видишь того, кто расположился в лощине?

— Вижу, — отвечала Бадах.

— Если видишь, то скажи: в кого из них стрелять? У меня есть только одна стрела, что без промаха попа дает в цель.

Бадах трудно было сразу ответить отцу. До приезда Сосруко сердце ее склонялось к Бадыноко, а теперь оно заколебалось, склоняясь то в одну, то в другую сторону. Она взглянула на гору, и стоявший на горе Сосруко показался ей рослым нартом Бадыноко. А может быть, то был Сосруко? Она взглянула на лощину, и стоявший в лощине Бадыноко показался ей малорослым Сосруко. А может быть, то был Бадыноко?

— Отец, стреляйте в того, кто в лощине! — ска зала Бадах.

Прянула из лука Джилахстана смертоносная стрела, полетела в лощину, вонзилась в Бадыноко и убила его. Так от руки коварного Джилахстана пал славнейший витязь Страны Нартов, так погиб отважный Бадыноко, прозванный "Грозой чинтов".

Сосруко пришел в ярость. Эту ярость породила любовь, ибо ни одного нарта не любил так Сосруко, как сурового Бадыноко. А ярость, рожденная любовью, велика.

— Заплатишь ты мне, Джилахстан, за гибель на шего Бадыноко! — крикнул Сосруко. Он сел на коня, поскакал к реке и отвел воду, которая шла в крепость.

— Ты видишь, что делает из-за тебя Сосруко, оставшийся в живых, — сказал Джилахстан своей до чери, — он хочет, чтобы мы погибли от жажды. Но я прикажу вырыть колодец. Бессилен против меня сын Сатаней, рожденный от пастуха!

А сын Сатаней, видя, что в крепости вырыли колодец, стал думать: как ему отомстить Джилахстану? Думал — и придумал.

В Стране Нартов было известно, что испы, крохотные люди, разрубили в сражении голову Джилахстана. Тлепш спаял эту разрубленную голову, наложив на нее медную заплату. Так и жил Джилахстан с медной заплатой на голове.

Вспомнив об этом, Сосруко вызвал страшную жару и навел ее на крепость: он надеялся, что голова Джилахстана расплавится. А потом он сменил жару на сильный мороз, чтобы заморозить расплавленный мозг Джилахстана.

Но хитер был Джилахстан. Во время страшной жары он приказал опустить себя в колодец, а во время сильного мороза — завернуть себя в семьсот бурок.

Как тут быть Сосруко? Как отомстить за смерть славного Бадыноко? Ничего не мог придумать сын Сатаней, и кружился он вокруг крепости, никого в нее не впуская, никого не выпуская.

Взмолились Джилахстану его люди:

— Нет в крепости травы для скота, погибнет скот. Разреши отвалить абра-камень и выпустить пастухов и стадо на волю. Сосруко нам ничего не сделает: он не враг пастухам.

— Нельзя отвалить абра-камень, — ответил Джилахстан. — Сосруко ловок, увертлив, он может проско чить в крепость.

Прошло некоторое время, и начался в крепости падеж скота. Но Джилахстан не разрешал отвалить абра-камень. А Сосруко кружился вокруг крепости.

Прошло еще много времени, и уже не только скот, — люди падали в крепости от голодной смерти. Истощенные, ослабевшие слуги стали умолять Джилахстана:

— Пожалей нас, прикажи отвалить абра-камень, дай нам перед смертью хоть раз взглянуть на свободную землю — так легче будет умереть!

Но Джилахстан был неумолим. Тогда Бадах сказала людям:

— Он не пожалеет вас. Он и меня не пожалеет, когда я умру!

Джилахстан был коварен и жестокосерд, но любил свою Бадах. И он приказал отвалить абра-камень.

Истощенные, ослабевшие люди радостно вышли на волю, смотрели на свободную землю, падали на нее, обнимая траву. Сосруко нигде не было видно. Джилахстан, который боялся его, приказал обыскать все ущелья, все укрытия, но Сосруко не нашли.

Прошло много времени, окрепли люди, окреп скот на пастбищах, пахари стали сеять просо и успокоились. Не успокоился один Джилахстан. И вот однажды пришли к нему пастухи и сказали:

— Мы бродили со скотом по степи и вдруг увидели труп у родника. То был Сосруко!

— Он притворился мертвым! — воскликнул Джи лахстан: он все еще боялся своего противника. Это по няла Бадах. Она сказала отцу:

— Разве Сосруко унизится до того, чтобы при твориться мертвым? Видно, он устрашил тебя великим страхом, если ты даже его мертвого боишься!

Слова дочери пристыдили Джилахстана. Он решил отправиться с пастухами к роднику.

— Нельзя же допустить, — сказал он, — чтобы труп сына пастуха осквернял прозрачную родниковую воду. Вы отнесете эту падаль в лес и бросите на съеде ние волкам.

Сосруко лежал на прежнем месте, головой к роднику. Слуги Джилахстана поворачивали его, пиная ногами, с боку на бок, но Сосруко был бездыханным. В его тяжелом булатном теле не было жизни. Джилахстан сразу почувствовал в себе смелость. Он толкнул труп сафьяновым чувяком и сказал:

— Ну, чего ты достиг, сын пастуха, приемыш, за тесавшийся к нартским витязям? Лежишь в степи и гни ешь! Теперь не будет нас, родовитых нартов, устрашать твой меч, выкованный Тлепшем из косы бога плодоро дия! Теперь этот меч будет моим!

Джилахстан нагнулся, чтобы вынуть из ножен меч Сосруко, но тут Сосруко вскочил, ударил Джилахстана булатной ладонью и сбил его с ног. Жизнь ушла из тела Джилахстана.

— Тхожей! — крикнул Сосруко. Из рощицы выско чил верный конь. Слуги Джилахстана разбежались в разные стороны, а Сосруко сел на коня и помчался в крепость.

Бадах сидела в башне и вышивала золотом платок. Сосруко крикнул ей:

— Эй, красавица, долго ты насмехалась над нарт скими витязями. Хватит!

Сосруко снял красавицу Бадах с башни, посадил ее перед собою на гриву коня и поскакал в обратный путь.

Вот едет Сосруко с драгоценной ношей, покрытой буркой, едет-скачет и приближается к развилине трех дорог. На распутье сидит Куйцук, а вокруг него пасутся козы.

Сказал Сосруко:

— Да умножится твое стадо, Куйцук! Помнишь, ты говорил мне, что мечтаешь хоть раз взглянуть на красавицу Бадах? Смотри: вот она!

И Сосруко приподнял бурку.

Но застенчивый Куйцук не осмелился взглянуть на прекрасную Бадах. Он потупил глаза.

Сосруко рассмеялся, пожелал пастуху счастливых дней и поскакал дальше, увозя на своем коне красавицу Бадах — ту, о которой мечтали все витязи Страны Нартов.

А Куйцук глядел ему вслед.


Как Сосрупо победил злобного Тотреша

Ой, ты, старая песня,

Лейся звонко и стройно,

Будь достойна Сосруко!

Вот что было однажды.

Солнце знойно палило,

И, страдая от жажды,

Конь Тхожей, беспокойно

Озираясь, тащился.

Нарт Сосруко в печали

В дом родной возвратился.

Как слабейший из слабых,

Свесясь набок, Сосруко

В дом родной возвратился.

Ой, не сразу вошел он

В дом родной — нарт Сосруко:

Он к дверям прислонился,

Думой грустною полон,

Неподвижный, угрюмый…

На столе стоят яства,

Но поесть нет охоты,

На столе стоит сано —

Не развеет заботы.

Тут с высокого ложа

Сатаней опустилась,

Обратилась к Сосруко

С материнскою речью:

"Ой, Сосруко, мой сын,

Ой, Сосруко, мой свет!

Ты в кольчугу одет,

Словно в солнечный свет!

Словно солнце — твой щит,

Ой, джигит, чье копье

Страшно недругам всем,

Ой, Сосруко, чей шлем —

Как сиянье зари!

Говори: что с тобой?

Ты на Хасу, мой сын,

Молодцом поскакал, —

С потемневшим лицом

Возвратился назад.

Что на Хасе стряслось?

Смутен, жалок твой взгляд.

Говори же, мой свет!"

И в ответ молвил сын:

"Не скажу, гуаша нартов,

Почему твой сын расстроен:

Женщине о Хасе Нартов

Не рассказывает воин.

А рассказывает, — значит

Не достоин званья мужа!"

Но в ответ — Сатаней:

"Ой, Сосруко, мой свет,

Ой, Сосруко, мой сын,

Ты один у меня.

Нет, не девять бойцов,

Нет, не десять сынов

Снарядила я в путь:

Ты один у меня!

Не чета, не родня

Я другим матерям:

Я сажусь на коня,

И, как нарт, я скачу!

Я вмешаться хочу

Не в чужие дела,

Это дело — мое,

Сын мой, тело мое!

Правду всю мне открой:

Что с тобой, говори?

Где сошелся с тоской,

Где покой потерял?

Не ответишь — к утру

Я от горя умру!"

Ей Сосруко — в ответ:

"Мать моя с красой девичьей!

Ты обличье изменяешь,

Ты умней мудрейших нартов,

Сатаней, гуаша нартов!

Слова не скажу тебе я.

Ты Тхожея расспроси-ка:

Он мою обиду знает".

Сатаней, спокойно с виду,

Направляется к Тхожею,

Обращается к Тхожею:

"Будь голодным волком съеден!

Отвечай мне, только с толком:

Что стряслось в дороге с вами?

Выехал ты горделиво,

А вернулся с гривой пыльной

И едва волочишь ноги.

Одинокий мой, прошу я

Именем тебя родившей —

Отвечай: с какой кручиной

Моего столкнул ты сына,

Отвечай: с какою мукой

Мой Сосруко повстречался?"

Конь Тхожей громко ржет:

"Госпожа Сатаней!

Честно сыну служа,

Что скажу я тебе,

Нартских женщин краса?

Третий день, как я в рот

Ни крупинки овса,

Ни травинки не брал,

Ни росинки не брал,

Третий день, как твой сын

Позабыл про еду.

Пусть расскажет твой сын,

Где он встретил беду.

Подведу ли его,

Своего седока?

Если всадник молчит,

Конь обязан молчать!"

И опять Сатаней

Возвращается в дом,

Обращается мать

К сыну с речью такой:

"Ты молчишь, мой сынок, —

Конь молчит, как седок!

Лучше сердце мое

На куски разорви.

Я умру от тоски!

Хочешь смерти моей?

А не хочешь — открой:

Что случилось с тобой?"

Отвечает ей сын:

"Сатаней, моя мать,

Что сказать я могу?

Меч развеет один

Боль мою и беду,

Доказав: я не трус…

Приготовь мне еду,

Чтобы мощь в ней жила,

Но чтоб легок был груз,

А поклажа — мала:

Уезжаю чуть свет".

И в ответ — Сатаней:

"Ой, Сосруко мой булатный,

Статный мой, черноволосый!

Если на мои вопросы

Не ответишь — мне ответят

Ножницы мои стальные!"

Сатаней ларец раскрыла,

Из ларца она достала

Ножницы свои стальные:

В грудь вонзить она решила

Ножницы свои стальные, —

Отнял у нее Сосруко

Ножницы ее стальные:

"Сатаней, гуаша нартов,

Кто тебя умней и краше?

Лик твой, солнцем осиянный,

Твой наряд золототканный

Славятся в отчизне нашей!

Не лишай себя ты жизни:

Пусть тебя помянут люди

Не словами укоризны!

Правду я тебе открою.

Поскакав на Хасу Нартов,

Я увидел под горою

Два больших, враждебных войска,

Что стояли и ругались,

Но вступить боялись в битву.

Мне противно видеть войско,

Что робеет перед битвой.

"Мужество не знает страха!" —

Так воскликнув, вскоре был я

Меж войсками, полон гнева.

Саблей со всего размаха

Бил я вправо, бил я влево,

Княжьи головы рубил я,

Чтоб вскипела ярость битвы.

Вот сошлись войска, дерутся,

Жаждой славы пламенея.

Я смотрю, учусь, как бьются,

Проверяю — кто сильнее,

Кто смелее, кто умелей…

Поскакал я дальше к цели,

Человека не встречая,

Лишь моя борзая — рядом.

Прибыл я на Хасу Нартов.

Началось у нас веселье,

И в ущелье многотравном

Первым был я в играх нартов,

Первым был я в плясках нартов,

Словом был почтен заздравным,

Старцы мудрые, как другу,

Поднесли мне чашу нартов

И кольчугу золотую.

Я свою борзую кликнул

И помчался на охоту.

До Хазаса я добрался,

Я взбирался и на горы,

Был в степях, просторы меря,

А нигде не встретил зверя,

А нигде не встретил дичи.

Без добычи возвращаясь,

Черное пятно приметил,

Что взметнулось из оврага.

И отвага мне сказала:

"Как ты можешь жить на свете,

Если он живет на свете?

Как ты по земле ступаешь,

По которой он ступает?"

Я погнал за ним борзую, —

Он быстрее оказался.

Я помчался на Тхожее, —

Он быстрее оказался!

Свирепея от досады,

Трижды я огрел Тхожея,

За врагом, за окаянным,

Ураганом полетел я.

Вот я слышу, как он дышит,

Я кричу — не слышит всадник.

Матушка моя родная!

Как догнать его не зная,

Я пустил стрелу вдогонку,

И она впилась в лопатку.

Обернулся черный всадник,

Выдернул стрелу стальную,

Выбросил стрелу стальную

Словно муху, чуть живую,

Взвился черным ураганом,

За степным курганом скрылся!

Кликнул я свою борзую

И пустился в путь обратный.

Еду я тропой степною, —

За спиною слышу топот,

Слышу окрик, оглянулся —

Черный всадник предо мною!

Сразу в нем признал я нарта,

Чье древко железным было,

Лезвие двуострым было.

Это грозное оружье

Под ноги Тхожею бросив,

Он ко мне коня направил,

И заставил он споткнуться

Быстроногого Тхожея,

А меня — дрожать от страха.

Он из рук моих поводья

Быстро вырвал, размахнулся,

Он копьем меня коснулся,

Два моих ребра сломал он.

Был готов я к поединку,

Но меня с седла он сдвинул,

Как пушинку, поднял в небо,

Опрокинул, как травинку,

Бросил наземь, и плечами

Целое вспахал я поле.

И от боли зарыдал я,

Много слез и много крови

Из моих очей он пролил,

В пот вогнал меня воловий,

Из груди моей он пролил

Молоко, которым был я,

Матушка, вскормлен тобою!

Он усы мои густые

Вывалял в пыли дорожной!

Чтоб лишить ничтожной жизни,

Он меня вогнал по пояс

В прах степной одним ударом,

Вынул меч, чтоб обезглавить, —

И слукавить я решился:

"Нартский муж, — сказал я громко, —

Не могу тебя убить я:

В день веселый Санопитья

Нарта нарт не убивает:

Там, где пир, — не к месту горе!

Кто об этом забывает,

Верь мне, погибает вскоре.

Дай мне трое суток сроку:

Встречусь я с тобою снова".

Он — в ответ, с усмешкой злою:

"Для ничтожества такого

Слишком много трое суток!

Завтра, с первыми лучами,

На Хараме ждать я буду.

Не приедешь — трусом жалким

Будешь заклеймен повсюду:

Нарты крепко держат слово,

Нарушающих — сурово

Грозные карают боги,

И лжецов мы не жалеем!"

Так сказав, меня с Тхожеем

Он щелчком столкнул с дороги,

Я взметнулся, полетел я

Через горные отроги,

Отдышался, оглянулся, —

Оказался на пороге

Своего родного дома!

Сатаней, моя гуаша!

Встреча наша с тем злодеем

Завтра утром состоится,

Но боится сын твой утра!

Мудро поступи, гуаша:

Ножницы свои стальные

Ты заставь скроить одежду

Под доспехи боевые

И в меня всели надежду!"

И в ответ — Сатаней:

"Ой, Сосруко, мой свет,

Ой, Сосруко, мой сын,

На лице твоем — тень!

Каждый день, каждый день,

Как сыновнюю дань,

Приносил ты мне лань,

А сегодня ты мне

Ничего не принес!

Где, в какой стороне,

Много пролил ты слез,

Где сошелся с тоской?

Ты скажи мне, какой

Исполин одолел

В поединке тебя?

А не скажешь, каков

С виду тот исполин,

Ой, Сосруко, мой сын,

Не велю для тебя

Одеянье кроить,

От страданья тебя

Исцелить не смогу!"

Опечалился Сосруко

И ответил с мукой в сердце:

"То был всадник крепкорукий:

Эти руки покрывали

Налокотники стальные.

Был под ним косматоногий

Конь, чьи зубы коренные

Крепко удила сжимали,

Конь — вершина всех желаний,

Рыжий, с головою лани,

Вздрогнет — будет на кургане,

Прыгнет — скроется в тумане.

Вот каков он, этот всадник,

Сатаней моя родная!"

Сатаней сказала сыну:

"Хорошо его я знаю.

Он — Тотреш, он — сын Албеча,

Встреча с ним — начало смерти.

Перед ним трепещут дети,

Перед ним трепещут люди,

Полтора десятилетья

Матери сосал он груди!

Воровство, грабеж — обычай

Нечестивца, отщепенца.

Всех считает он добычей —

Старца, женщину, младенца.

Зла желает он вселенной,

Ибо сам он — злая сила.

Земли он опустошает

Тена, Псыжа и Индыла;

Если путника завидит,

Он его уничтожает,

Нартов злобно ненавидит,

Нартам смертью угрожает.

Но Тотреша, милый сын мой,

Ты не одолеешь силой:

Всех сильней он в грозной сече!..

Отстоял, при первой встрече,

Душу ты свою живую

Хитростью, а я вторую

Хитрость выдумать сумею!"

Сатаней во двор выходит,

Направляется к Тхожею,

Обращается к Тхожею

Так, чтоб слышал и Сосруко:

"Наш скакун косматоногий,

Сокращаешь ты дороги,

Всех коней опережаешь!

Сам ты знаешь, сам ты видишь,—

Такова моя судьбина:

Я не девять снаряжаю,

Я не десять отправляю,

А единственного сына!

Почему же, конь бесценный,

На него позор навел ты,

На меня позор навел ты?

Не получишь больше сена

И овса ты не получишь:

Грызть да грызть бурьян заставлю,

Обесславлю весь твой род я!"

Тут заржал Тхожей, ответил:

"Сатаней, гуаша нартов,

Мать заботливая наша!

Ты грозна и величава,

Нрава твоего крутого,

Злого языка боятся

И богатыри, и кони!

Завтра утром сын твой смелый

Встретится с врагом могучим.

Этот день счастливым сделай,

Из хороших — наилучшим!

Я же сделаю для боя

Все, что скакуну под силу,

Лишь не совершу того я,

Что Сосруко не под силу!"

Сатаней коню сказала:

"Сто звенящих колокольцев

Богу Тлепшу закажу я,

Нартским девушкам красивым,

Конь ретивый, прикажу я

На твою повесить гриву

Сто звенящих колокольцев.

О Тхожее ходит слава:

В мире нет коня быстрее!

Но когда не сможешь сделать

То, что скакуну под силу, —

Выброшу тебя в селенье

На съеденье псам голодным!

Мальчик мой не сможет сделать

То, что витязю под силу,—

Брось его без сожаленья

И с пустым седлом вернись ты

Из чужбины к нам в селенье,—

Конь бесславного мужчины!"

Тут заржал конь Тхожей:

"Сатаней, наша мать!

Можешь дать мне овса,

Можешь сена мне дать,

Удилами взнуздать.

Колокольцы скорей

К мягкой гриве моей

И к хвосту привяжи.

Сто орлов, сто собак

Ты со мной отпусти,

Ты смети все бугры,

Все холмы на пути,

А когда не смогу

Я Сосруко помочь,

Пораженье врагу

В добрый час нанести, —

Не жалей ты коня,

А отдай ты меня

На съедение псам!"

Слышит с радостью Сосруко

Речь Тхожея удалого,

Говорит коню Сосруко:

"Верный конь, скажи мне слово:

Во вчерашней неудаче

Только я один виновен

Или также ты виновен?"

Отвечает конь горячий:

"Сын пастуший, ты послушай:

На лугу я был, где травы

Величавы, благовонны,

Но травинки я не тронул.

Над ручьем я наклонился,

Отразился в светлой влаге,

Но и капли я не выпил.

Во вчерашней неудаче

Я виновнее, Сосруко!"

Молвил матери Сосруко:

"Сатаней, моя мать,

Ты всех женщин умней!

Я клянусь, что к врагу

Завтра утром примчусь,

Сотворю, что смогу,

Не смогу — мой позор.

Научи меня, мать,

Как врага обмануть,

Снаряди меня в путь,

Счастья мне пожелай!"

Мать сказала в ответ:

"Ой, Сосруко, мой свет,

Ой, Сосруко, мой сын!

Ты в кольчугу одет,

Что как солнце горит,

И сияет твой щит,

Словно солнечный свет!

Боль твоя — боль моя,

Твой позор — мой позор.

Твой противник — хитер,

Он — исчадие зла.

Удила его — сталь,

Плеть его — горный путь,

Но врага одолеть

Я тебя научу.

День ты в ночь преврати,

Мир туманом одень,

Подкрадись к седоку,

На скаку закричи,—

Вздрогнет злобный Тотреш,

Дернет он удила,

Челюсть он разорвет

Скакуна своего,

Разорвет — упадет.

Если враг на земле,

Тот сильней, кто в седле.

Всадник, с пешим врагом,—

Ты с Тотрешем сразись.

Обратится с мольбой:

"Завтра бой довершим",—

Тем словам ты не верь,

Ибо знаешь ты сам,

Как с врагом поступить:

Должен голову ты

У врага отрубить,

Чтоб не мучил людей

Злобный сын Барымбух,

Чтоб злодей не терзал

Молодиц и старух,

Стариков и детей".

Сто красавиц для Сосруко

Сшили бранную одежду,

На Тхожея нацепили

Сто звенящих колокольцев.

Всадник с матерью простился

И пустился к месту встречи,

К месту сечи богатырской.

Конь Тхожей — как вихрь летучий,

Как морской прибой могучий:

То над ним несутся тучи,

То он тучи попирает,

То он разверзает небо,

То он землю разверзает.

Гул стоит в степях и чащах

От борзых, за ним бегущих,

От орлов, над ним парящих,

От звенящих колокольцев!

Утром, с первыми лучами,

Приближается Сосруко

К месту встречи богатырской, —

Видит: на горе Хараме

Возвышается противник.

Конь его прядет ушами

И дрожит под великаном.

Нарт Сосруко, сын отваги,

Мир одел густым туманом,—

Горы, долы и овраги

Потонули в том тумане.

Рыжий с головою лани,

Испугался конь Тотреша,

Испугался, ржет невнятно,

Рвется он домой, обратно.

Тут, не сдерживая брани,

На коня Тотреш прикрикнул:

"Рыжий, с головою лани,

Почему, скажи, грызешь ты

Удила в остервененье

И меня домой несешь ты?

Иль спешишь на погребенье?

Иль тумана испугался?"

Но поклялся конь Тотреша

Барымбух, колдунье грозной,

Что не состоится встреча

Всадника его с Сосруко,

Что не будет сын Албеча

Биться в этот день с Сосруко,

Что помчится конь обратно

До прибытия Сосруко!

А Сосруко, нарт булатный, —

Он все ближе, он все ближе!

Мчится рыжий конь Тотреша,

Тонет путь пред ним во мраке,

А за ним собаки скачут,

За ноги его хватают,

А над ним орлы взлетают,

Больно бьют его крылами

И клюют его нещадно.

Зазвенели на Хараме

Сто певучих колокольцев!

Как спастись коню Тотреша

От борзых, за ним бегущих,

От орлов, его клюющих,

От звенящих колокольцев,

Наводящих черный ужас?

А Тотреш бранится злобно,

Брань его громоподобна,

Но она не помогает:

Не внимает этой брани

Рыжий, с головою лани,

От Тхожея убегает.

Сын Албеча, свирепея,

Скакуну бока сжимает,

Скакуну ломает ребра,

Скакуну ломает челюсть,

Надвое коня ломает, —

Альпа, с головою лани, —

Из седла летит на землю.

Подскочил к нему в тумане

Нарт Сосруко на Тхожее,

Быстро вынул меч из ножен,

Чтоб Тотреша обезглавить,

Мир избавить от злодея.

И, опоры не имея,

К всаднику Тотреш взмолился:

"Ой, повремени, Сосруко,

Сильнорукий, смуглолицый!

Дал тебе я сутки сроку, —

Дай и ты мне сутки сроку, —

Этот день да будет светел!"

Но ответил так Сосруко:

"Что, мы мальчики с тобою,

В альчики играем, что ли?

Долго ль мы с тобою будем

Назначать друг другу сроки?

Как взгляну в глаза я людям,

Что скажу я нартам смелым,

Если ты, их враг жестокий,

От меня уедешь целым?"

Так воскликнул нарт Сосруко

И Тотреша обезглавил,

Мир избавил от злодея.

Вражью голову Сосруко

Привязал к седлу Тхожея

И коня домой направил.

* * *

Барымбух, колдунья злая,

Сына ждет до новолунья,

А Тотреш назад не скачет.

Вот пришла колдунья к нартам,

Вот пришла колдунья, плачет:

"Нарты, чем себя утешу?

По Тотрешу я тоскую:

Где он — близко ль, на чужбине,

Жив ли, мертв ли — я не знаю.

Поезжайте, разыщите,

Принесите мне о сыне,

Нарты-родичи, известье!"

Нарты знали: где колдунья,

Там — проклятье, там — бесчестье,

Где Тотреш — там страх и горе,

Там в позоре гибнут люди.

Но обычай был у нартов:

Если женщина попросит —

Бросит все дела мужчина,

Чтоб ее исполнить просьбу.

И старуху утешая,

Сели на коней два нарта:

Нарт Имыс и грузный Пшая.

Едут мало или много,

А дорога их приводит

К смуглолицему Сосруко.

Нарты молвили: "Сосруко,

Нарт булатный, тонкостанный,

Презирающий обманы!

Не встречался ль ты с Тотрешем,

С тем, кто страшен пешим, конным,

Перед кем трепещут души?"

Сын пастуший им ответил:

"Нарты, ищущие нарта!

Если вы найти хотите

Рыжего коня Тотреша,

То ищите на Хараме

Рыжего коня останки.

Если вы найти хотите

Тело мертвого Тотреша,

То ищите на Хараме

Притеснителя останки.

Если вы найти хотите,

Нарты, голову Тотреша, —

Далеко вы не ищите:

За моим седлом найдете!"

В гневе закричали нарты:

"Ой, Сосруко чернокостный,

Разве, ты забыл, булатный,

Что Тотреш — воитель грозный,

Что Тотреш — воитель знатный,

Что из нашего он рода?

Эй, пастушья ты порода,

Разве ты забыл, проклятый,

Что за нарта мстить мы будем, —

Не уйдешь ты от расплаты!"

Но Сосруко смуглолицый

Не боится, говорит им —

Родовитым этим нартам:

"Не страшусь я вашей мести,

Дело чести совершил я,

Подлого убив злодея!"

Так сказав, стегнув Тхожея,

Поскакал Сосруко дальше.

Нарты, родичи Тотреша,

Не посмели с ним сразиться"

Только вслед ему глядели,

Трепеща и ненавидя.

Долго скачет, долго мчится

Смуглолицый нарт Сосруко.

Спешивается Сосруко

У дверей родного дома

И, не говоря ни слова,

Вносит голову Тотреша.

Сатаней сурово смотрит,

Говорит гуаша нартов:

"С головой врага приехать —

Небольшая это доблесть.

С головой врага приехать

В дом врага — вот это доблесть!

Разве ты, сыночек, хуже

Самых родовитых нартов,

Разве слабым мужем вырос?

К Барымбух скачи, мой мальчик,

Ей вручи, родившей нечисть,

Голову злодея-сына,

Нартским мужеством владея.

Но страшись ее коварства,

Но страшись ее обмана.

Пред тобой поставит сано,

Пред тобой поставит яства,

Скажет: "Здравствуй, нарт Сосруко,

Пирога ломоть отведай".

Следуй моему совету:

Ты не ешь, не пей, покуда

Есть и пить не будут нарты".

Вот Сосруко едет-скачет,

Прячет под широкой буркой

Голову врага-злодея.

К Барымбух во двор въезжает,

Нартским мужеством владея,

И, печали вестник, справа

Спешивается с Тхожея.

Поняла колдунья злая:

Раз приехал к ней Сосруко,

Значит, нет в живых Тотреша.

Думает колдунья злая:

"Пусть он спасся от Тотреша, —

Будет он моей добычей!"

Как велит обычай нартов,

Барымбух пирог выносит,

С тайной злобой просит гостя:

"Пирога, прошу, попробуй!"

Ой, Сосруко сильнорукий

Тот пирог с мясной начинкой

Разрывает на две части

И бросает дряхлой суке.

И случилось тут несчастье:

Сразу околела сука!

Нарт Сосруко рассердился,

Крикнул он, пылая гневом:

"Барымбух, колдунья злая,

Чье оружие — отрава,

Чья забава — скорбь людская,

Чьи законы — ложь и подлость!

Я, от пастуха рожденный,

Прискакал к тебе с подарком!"

Быстро голову Тотреша

Достает он из-под бурки,

Барымбух в подол бросает,

Покидает двор колдуньи.

Ведьма ножницы хватает

И бросает их в Сосруко.

Эти ножницы стальные

Косяки дверей пронзают,

Пробивают ствол древесный,

И к стволу черкеску нарта

Пригвождают, но мгновенно

Отрывает нарт Сосруко

От ствола свою черкеску,

И, с разодранной черкеской,

Уезжает от колдуньи, —

Лишь сверкает шлем чудесный,

Полный солнечного блеска…

Так погиб Тотреш проклятый

От руки Сосруко честной.


Сосруко и Адиюх

Высоко в горах, над крутым обрывом, у верховья бурной реки Инджиж, стояла на утесе крепость. Жили в этой крепости муж и жена из рода нартов. Муж беспрерывно совершал набеги, и они всегда были удачливыми. Потому и носил он имя Псабыда — "Крепкий в жизни". Псабыда потому был удачлив, что помогала ему жена, солнцеподобная красавица Адиюх. Когда Псабыда отправлялся в набеги, Адиюх садилась у окна башни и протягивала в окно свои руки, белые светозарные руки. В самую темную ночь, когда человеку не нужны его зоркие глаза, в самый пасмурный день, когда мир исчезает в тумане, протягивала в окно Адиюх свои руки, льющие свет, и темная ночь обращалась в сверкающую, лунную, а пасмурный день — в яркий и солнечный. Оттого и звалась эта нартская женщина именем Адиюх, что означает — Светлорукая.

С утеса, где стояла крепость, Адиюх перебрасывала через реку на пологий берег полотняный мост. Когда Псабыда, преследуемый врагами, возвращался ночью из набега, пригоняя табуны вороных, в яблоках, коней, Адиюх протягивала в окно свои сияющие руки, и они были для Псабыды путеводным светочем. Он перегонял по полотняному мосту угнанные табуны, и Адиюх снимала мост и прятала светозарные руки. Наступала кромешная тьма, и преследователи Псабыды, не видя друг друга, не находя брода, не зная, как переправиться через реку, возвращались в бессильной ярости назад. Ну, а что им оставалось делать в кромешной тьме ночи? Не бросаться же в бурную Инджиж, чтобы утонуть!

От постоянных удач Псабыда преисполнился гордыней. Однажды он расхвастался:

— Удивительно, как я счастлив в набегах! Даже из страны одноглазых великанов я возвращаюсь с богатой добычей, не сбиваясь с пути. А о чинтах и говорить нечего: ни разу им не удалось меня настичь, — так быстро и умело я переправляюсь через бурную Инджиж. Воистину правы нарты, когда говорят, что мужество способно совершать чудеса! А если посмотреть на мир, то разве найдется муж, равный мне по отваге?

Долго так хвастался Псабыда, и его хвастовство сперва надоело, потом рассердило, потом возмутило Адиюх. Она не сдержала своего гнева и воскликнула:

— Бахвал, разве нарту подобает хвастаться? Разве не мог ты упомянуть имя той, кто делит с тобою все не взгоды и тревоги?

Но Псабыда, начав хвастаться, не мог уже остановиться:

— Я всегда совершаю набеги один, нет со мной спутника, который разделял бы мои тревоги и невзгоды. Я управляюсь один там, где трудно управиться целому отряду нартов!

Адиюх горестно покачала головой:

— Недаром люди говорят: "Тот себя считает храб рым, чья отвага не была испытана в трудный час". Я Думаю, что ни один из нартских витязей, чья храб рость испытана и всем известна, не стал бы себя славо словить, говоря с женщиной. А среди этих витязей не мало таких, которые сильнее и мужественнее тебя. Вспомни хоть о Сосруко… Всю жизнь ты хвалишь од ного себя, и я сгораю от стыда, слушая тебя, и волосы мои седеют от тоски.

Слова жены ранили бахвала в самое сердце. Ничего не сказав ей в ответ, он в гневе сел на коня и поехал. Но у самых ворот он не выдержал и, запрокинув голову, крикнул:

— Я покажу тебе, потаскуха, каким мужеством обладает нарт!

И Псабыда отправился в набег, вымещая свою злобу на старом, верном коне. У развилины трех дорог конь остановился, не зная, куда ему скакать. Странное дело! Всегда конь безошибочно угадывал желание всадника, а на этот раз он застыл на месте. Псабыда нанес ему три удара стальной плетью, и конь нехотя двинулся дальше. А против охоты — какая езда? Расстояние, которое конь прежде покрывал за день, он теперь покрывал за месяц. От этого только сильнее становилась злоба Псабыды. Казалось всаднику: попадись ему сейчас сто великанов, он бы уничтожил всех до единого! А пока великаны не попадались, Псабыда давал волю своей ярости, — хлестал верного коня.

Долго ехал, долго скакал Псабыда и вступил, наконец, в страну одноглазых великанов. Такой туман одел эту страну, что всадник не видел даже ушей своего коня. Вдруг полил дождь, и такой сильный, что по его струям, как по веревкам, можно было взобраться на небо. Земля потонула во влажном мраке.

— Не слишком хороша погодка, но мы и худшее переносили. Дай только бог богов долголетья моей старой бурке!

Так воскликнул Псабыда и накинул на себя бурку. Бурка эта была сделана светозарными руками Адиюх, и ни одна капля влаги не проходила сквозь нее. А теперь дождь лился сквозь нее, будто это было сито. Если бы Псабыда не обидел свою жену, бурка не пропустила бы ни одной капли дождя. А может быть, бурка негодовала и на то, что Псабыда назвал ее старой буркой?

Вдруг донеслось до Псабыды громкое ржание. "Вот, наконец, предо мною то, что мне нужно!" — подумал он и поскакал сквозь дождь. По громкому ржанию и сильному топоту он понял, что перед ним — большой табун коней. Дождавшись ночи, когда дождь утих, Псабыда погнал табун к своей крепости. Но дороги не было видно, ибо ночь была черным-черна и не сиял Псабыде путеводный светоч — белые руки Адиюх. Табун коней разбежался, потерял его Псабыда.

Долго скакал нарт по стране одноглазых великанов, но не было ему добычи. Не раз попадались ему табуны диких вороных коней, которые бродили по необозримым пастбищам, не ведая ни седла, ни узды, но не знал Псабыда, в какую сторону гнать их: туман окутал страну великанов.

Решил Псабыда покинуть эту страну, отправиться в пределы земли чинтов. Долго ехал Псабыда, больно хлестал коня, и чем чаще и больнее хлестал он его, тем медленнее ступал конь.

Оказалось, что в стране чинтов солнце пекло так сильно, что трескались камни, плавилась земля. Суховей носился по степным просторам, погребая под песком все живое. Псабыда привязал коня к одинокому, сухому дереву и прилег в изнеможении в тени конских ног. Но тут суховей вырвал из земли и это единственное дерево и унес его вместе с конем.

Псабыда погнался за деревом, чтобы спасти коня — свою опору. Ноги его тонули в песке, ветер бил ему в лицо, но Псабыда бежал за деревом, и, может быть, одна только Адиюх знала, как долго бежал он сквозь сухие, песчаные волны. Наконец удалось ему достичь одинокого дерева, уносимого суховеем, и отвязать испуганного коня.

От долгого бега захотелось всаднику пить. В зубах скрипел песок, а губы пересохли и потрескались. Пса-быда вспомнил, что поблизости должен быть родник, чья вода была чиста, как слеза, и холодна, как лед. Прискакав к нему, Псабыда увидел, что родник превратился в мутное болото, полное змей и лягушек. От воды пахло гнилью. Ее зловоние не мог развеять даже сильный ветер пустыни. Но что оставалось делать умиравшему от жажды Псабыде? Он припал к болоту губами и начал жадно пить. В это время прибежал к болоту табун диких коней. Кони понюхали воду, но пить ее не стали. Псабыда рассердился:

— Какие привередливые! Брезгуют водой, кото рую пьет нарт!

Псабыда решил угнать этих коней. Но вдруг пустыня погрузилась во мрак. Черные тучи, как кони, носились по небу, а табун исчез в кромешной тьме, и едва он исчез, как снова настал день.

И опять подул суховей, и солнце пекло так сильно, что трескались камни и плавилась земля. Псабыда оказался в песчаном плену. К концу дня суховей утих, но зато нестерпимой стала жара: раскалились воздух и песок, земля и небо, Псабыда воскликнул в отчаянии:

— Эй, старая бурка, спаси меня от жары и песка, и я выберусь из этой проклятой страны чинтов!

Все знают, что сквозь бурку не проходят солнечные лучи. Но для человека старость — украшение, а для вещи— обида. Обиделась бурка на то, что нарт назвал ее старой, обиделась за себя и за Адиюх, чьи руки, льющие свет, сотворили ее, — и стала пропускать через себя солнечные лучи. Псабыда погибал от жары. Только поздно ночью, когда жара немного спала, он выбрался, полуживой, из страны чинтов.

Долго ехал Псабыда, долго скакал, обессиленный, голодный, без добычи — не до добычи было ему! — и попал в страну крохотных испов. Эти маленькие люди обитали недалеко от жилища Псабыды. Но стыдно было Псабыде вернуться домой с позором, вернуться ни с чем, не доказав своего мужества, и он решил:

— Не лучше ли мне погибнуть, чем вползти в свой двор, свесясь с лошади, как Сосруко после своей пер вой встречи с Тотрешем? О небо, я докажу Адиюх, что я обладаю великим мужеством!

Хорошо было так говорить Псабыде, в котором жила еще сила, а каково было усталому, измученному коню? Конь стал. Псабыда спешился и попытался повести его на поводу. Но конь так ослабел, что не мог двигаться.

— Амыш, покровитель стад, неужели ты возложил на меня заботу о твоих животных? — сказал Псабыда. Он взвалил коня на свои плечи и пошел дальше — в глубь страны испов. Что же еще оставалось ему делать?

Страна, в которой обитали испы, была благословенным краем. Всюду цвели плодовые деревья, зеленели обширные пастбища, бурно текли многоводные реки. А на берегах рек пестрели тучные стада, паслись неисчислимые табуны коней. И день был хорош в стране испов: долгий, солнечный, не очень жаркий и не слишком холодный.

Псабыда возликовал. Он шел, почти не чувствуя своей ноши, и думал:

"Разве справедливо, что крохотные испы, еле заметные на земле, владеют таким добром! Не буду я достоин имени нарта, если не угоню стада испов, табуны испов!"

Псабыда опустил коня на землю, сел на него и ударил его поводьями. Поводья разорвались, а конь не двинулся. Псабыда схватил его за гриву и ударил стальной плетью. Плеть сломалась, а конь продолжал стоять на месте, даже головы не поднимая: изголодавшись, он жевал траву. Псабыда крикнул с яростью:

— Проклятый, что же ты не трогаешься с места в день, который должен стать днем моего мужества!

Но старый конь был неподвижен. Одно оставалось Псабыде, — ударить его рукоятью меча. Так и поступил Псабыда, но меч сломался, а конь все жевал высокую траву.

Отчаяние охватило Псабыду. Он видел вокруг столько табунов, столько стад, лютая жадность сжигала его душу, а конь стоял на месте. Видя, что удары не помогают, Псабыда взмолился:

— Верный конь мой, что же ты не трогаешься с места, ведь Адиюх, светозарная жена моя, ждет нас, скучает по нас!

И коню послышались в словах Псабыда не жадность, а любовь к Адиюх. Он приподнял уши, заржал могучим ржанием и полетел как молния.

Псабыда сбил в кучу табуны коней и стада рогатого скота и погнал их в сторону своей крепости. Когда он уже покидал пределы страны испов, то услыхал позади сильный топот. Оглянувшись, он увидел множество коней, скачущих за ним. Сначала казалось, что они скачут без всадников, но так только казалось: на них сидели крохотные испы, преследовавшие похитителя их стад и табунов.

Испы скакали быстро, но конь Псабыды, зная, что он летит к Адиюх, скакал еще быстрее. Наступила ночь, лунная и звездная. Когда Псабыда приблизился к реке, вспыхнуло яркое, ослепительное сияние, в котором потонули свет луны и блеск звезд. Стало светло, как днем. Псабыда посмотрел в сторону своей башни и увидел Адиюх: она протягивала в окно свои светозарные руки. Душа Псабыды возликовала, из нее вырвались слова:

— Ага, Адиюх убедилась в моем мужестве, она раскаялась, поняла, что я самый храбрый из нартов, и вот освещает мой путь!

Но Псабыда ошибся, Адиюх не почитала его храбрейшим из нартов. Она услыхала топот верного коня, по которому соскучилась, да и по всаднику она соскучилась, и, по привычке, протянула руки из окна. Но тут же вспомнила, как оскорбил ее Псабыда, и спрятала руки.

И сразу исчезло яркое сияние, исчез свет луны и звезд, и настала кромешная тьма. Кони ржали в испуге, мычали коровы, тихо, готовые к смерти, блеяли овцы. Тщетно пытался найти Псабыда полотняный мост, чтобы переправиться через реку: моста не было. И река скрылась в пучине ночи, и только зловещий шум обозначал ее течение. Вдруг этот шум был заглушен сильным топотом: то прискакали испы.

Хотя испы были крохотными человечками, сила их была велика. Если бы Псабыда попался им в руки, они бы разрубили его на мелкие куски. Псабыда знал это, и, охваченный страхом, скакал по берегу реки. Его спасал мрак, иначе испы настигли бы его. У него была одна надежда, что Адиюх протянет из окна башни свои руки. Он вспоминал эти заботливые, белые, светозарные руки и в отчаянии смотрел наверх, туда, где должна была возвышаться крепостная башня. На миг он устыдился своего страха и подумал:

"Говорят, что Сосруко, не нуждаясь в броде, умеет переправляться через любую реку. Чем я хуже Сосруко?"

Так подумал он в своем безумии, порожденном страхом, и погнал угнанные стада и табуны в реку, и сам ринулся в нее на старом коне. Но не такая река Инд-жиж, чтобы можно было переправиться через нее! Потонули в ее бурных водах кони, потонули коровы и овцы, и сильная, как камень, волна сбила Псабыду с коня, и оба они, конь и всадник, разъединенные водой, потонули в ней.

Долго несла Инджиж труп Псабыды, пока не достигла низменности, где река, разделяясь на ручейки, мелеет и медленно бежит по степным просторам, умеряя свой яростный бег. И река, такая гневная у подножья крепости, здесь бережно, беззлобно положила труп Псабыды на прибрежный камень…

Вдруг стало снова светло, как днем: Адиюх протянула в окно свои руки. Хотя Псабыда оскорбил ее, она жалела его, ибо он был ее мужем. Она решила ему помочь. Но берег реки был пустынным. Чуя недоброе, Адиюх выбежала из крепости, поднялась на высокую гору и стала озираться. Она увидела далеко внизу черное пятно на прибрежном камне. Адиюх побежала вдоль берега бурной реки. Чем дальше бежала река, тем тише она становилась, а чем дальше бежала Адиюх, тем громче билось ее сердце. Прибежала Адиюх к камню и увидела на нем труп Псабыды. Что было делать Адиюх? То, что велит обычай нартов: похоронить мужа, воздвигнуть на его могиле курган и плакать на кургане.

И Адиюх похоронила мужа, воздвигла на его могиле курган и оплакивала Псабыду, сидя на кургане.

Однажды подъехал к кургану всадник. Лицо его было смуглым, а шлем сиял, как солнце. Заметив плачущую женщину, он спешился и взбежал на курган.

— Красавица! — спросил путник. — Какое горе гнетет тебя?

— Мое горе не развеешь, — отвечала Адиюх. — Не прерывай из-за меня своего пути.

— Нарты говорят: "Горе женщины развеет муж чина", — возразил всадник. — И еще говорят нарты: "Если мужчина поможет женщине в ее горе, то путь его будет счастливым" Я скоро вернусь. Подумай До моего возвращения: чем я могу тебе помочь?

Сказав так, всадник сбежал с кургана, на бегу взлетел на коня и помчался к верховью реки: видно, он решил переправиться через бурную Инджиж. Адиюх следила за ним. Не утруждая себя розысками брода, он ринулся в реку.

"Судьба моего мужа ждет его, он утонет!" — подумала Адиюх, но вдруг увидела, что всадник благополучно переправился на другой берег. Адиюх удивилась, подумала:

"Мой муж говорил, что подобного ему нарта нет на свете, однако он переправлялся через Инджиж только по моему полотняному мосту. Лишь один раз в жизни я не перекинула мост через реку, и вот я сижу на кургане и оплакиваю мужа".

Адиюх не могла оторвать глаз от всадника, чей шлем сиял, как солнце.

— Клянусь владычицей морей и рек, я испытаю мужество этого всадника!

Решив так, Адиюх воскликнула:

— Суровая Псыхогуаша, владычица морей и рек, ты, чье желание всегда сбывается! Умоляю тебя: пре врати ясный день в темную ночь, подыми ураган, чтобы Инджиж затопила землю, чтобы небо разрывалось на части от грома и молнии!

Суровая владычица морей и рек снизошла к мольбе Адиюх. Ясный день превратился в темную ночь. Инджиж рассердилась и затопила берега, небо разорвалось от грома и молнии, казалось, мир рушится, все в нем содрогалось и падало. Среди грома и бури послышался топот коня: то вернулся всадник.

— Зачем ты вернулся? — спросила его Адиюх.

— Разве мог я скакать дальше, оставив тебя в такую ненастную ночь? Не к лицу мне покидать на произвол судьбы одинокую женщину, плачущую на степном кургане.

— А разве ты не боялся переправиться через Инджиж? Посмотри, как она рассердилась, как она разли лась!

— Не я переправился через бурную Инджиж, а мой конь. Там, где не боится мой конь, нечего и мне бояться.

Такой ответ понравился Адиюх. А так как гром продолжал греметь, ураган ревел, лил сильный дождь, то всадник сел рядом с Адиюх, укрыв ее своей буркой. И как только Адиюх оказалась под буркой нарта, ночь превратилась в солнечный день, Инджиж вошла в свои берега, небо стало голубое, земля расцвела. Один могильный курган был черен, ни одной травинки не взошло на нем.

— Посмотри, — сказала Адиюх. — Земля кругом расцвела, радуясь жизни, и только на кургане нет ни од ной травинки, хотя весь мир сияет в цветах. Почему это так случилось?

— Тот, кто лежит под этим курганом, любил, вид но, только себя, не любил жизни, цветущей вокруг него, потому-то и ни одна травинка не взошла на его кургане.

Сказав так, нарт взглянул Адиюх в глаза. Адиюх отвела их от него и тихо промолвила:

— Тот, кто лежит под этим курганом, любил меня. И я его любила: он был моим мужем.

Всадник сказал:

— Ты его любила, а он тебя не любил. Если бы он любил тебя, то этот курган покрылся бы цветами.

Сердце Адиюх загорелось. Загорелось и сердце нарта. Такое пламя охватило его, что Адиюх воскликнула:

— Ты пылаешь, как Сосруко, сотворенный из стали и рожденный из камня.

— Я Сосруко, — ответил нарт и снова взглянул Адиюх в глаза, а она опустила их…

Долго они сидели рядом, Светлорукая и Сильнорукий, а потом Адиюх вышла из-под бурки и стала разгребать курган, говоря:

— Не хочу, чтоб мои руки воздвигли курган над могилой злого человека, который не любил меня, который любил только одного себя.

Но Сосруко сказал ей:

— Напрасно ты трудилась, когда воздвигала этот курган, напрасно трудишься сейчас, когда разгребаешь его. Пусть останется этот курган на земле, пусть, глядя на него, устыдятся те, кто не любит жизни, а любит только себя.

И поныне стоит этот курган в степи, полуразметанный и голый, ни единой травинки нет на нем, а кругом земля сияет цветами.


Смерть Сосруко

Однажды, когда Сосруко оседлал Тхожея, чтобы отправиться в путь, Сатаней взглянула на свой перстень и увидела, что золотой перстень стал цвета крови. В тревоге и страхе вышла мать к сыну и сказала:

— Не уезжай сегодня. Твой путь отражается в моем перстне кровавой полосой.

— Подумай, матушка, что ты говоришь? — уди вился Сосруко. — Могу ли я, нарт, отложить поездку только потому, что золотой перстень от скуки изменил свой цвет?

— Не уезжай, мой мальчик, — повторила Сата ней. — Это твои окровавленные доспехи отражаются в моем перстне.

— Полно, матушка, шутить, — улыбнулся Сосруко.

— Я не шучу, мой мальчик. Не уезжай: тебя под стерегают враги.

— Тем хуже для них. Не могу я, из страха перед битвой, прикрываться твоим подолом и заставлять вра гов, чтобы они скучали, ожидая встречи со мною.

— Не смейся, сын мой. Если поедешь, будешь убит.

— Ну что же, так и быть. Жизнь дается нам не на веки. Да и для чего нам вечная жизнь, когда она бес славна? Лучше смерть и вечная слава!

— Я знаю, мой мальчик: раз ты решился на что- нибудь, то будешь упрямо стоять на своем. Но помни: если увидишь на дороге находку — не подбирай. Даже если моя голова, сын мой, будет валяться в пыли, не поднимай ее, заклинаю тебя!

— Почему же я ничего не должен подбирать в до роге?

— Потому что в кровавом блеске моего перстня я различаю какие-то вещи.

— Все это, матушка, пустые бредни, но вот тебе мое сыновнее слово: ни одной находки я не подберу по дороге.

Так обещав, Сосруко уехал. Долго ехал, долго скакал и вот увидел посреди дороги высокое цветущее дерево. У подножья дерева простые сыромятные чувяки боролись с чувяками из сафьяновой кожи. Сыромятные чувяки рвались к вершине дерева, а сафьяновые их не пускали. Едва лишь сыромятные вырывались к плодам и листве, сафьяновые их догоняли и стаскивали вниз. И вот что удивительно: добирались сафьяновые до вершины дерева, — листья начинали опадать, плоды сохнуть. А если хоть одному из сыромятных чувяков удавалось добраться до вершины, дерево снова зацветало.

Пораженный Сосруко приблизился к дереву и рукоятью плетки разбросал чувяки в разные стороны. Но чувяки сошлись опять и продолжали свою яростную борьбу.

Сосруко поехал дальше. Долго думал он об этом чуде, пока не увидел другое, еще более удивительное. Увидел он на дороге две старые бочки. Одна была полна светлого сано, которое переливалось через ее края. Другая бочка была пустая, и кружилась она вокруг бочки, наполненной светлым сано. Она кружилась, вертелась, переворачивалась, нагибалась к полной бочке, а та стояла неподвижно, как будто не замечала пустой бочки. Сосруко поднял полную бочку и опрокинул ее над пустой. Но ни одна капля светлого сано не вылилась из полной бочки в пустую.

Сосруко поехал дальше, пораженный этим чудом, пока не встретил чудо еще более удивительное. Он увидал веревку. То она растягивалась во всю длину, то свивалась в узел. Когда Сосруко приблизился к ней, она растянулась, преграждая всаднику путь. Как только Сосруко проехал дальше, веревка снова завязалась узлом. Сосруко схватил веревку за конец и потащил за собою, а потом бросил. Веревка снова завязалась узлом и легла перед Сосруко.

Долго думал Сосруко об этом чуде и с этой думой въехал в старинное нартское селение. Всем был бы хорош Сосруко, если бы не был он желанным гостем для многих жен и девиц. И в этом старинном селении жила девушка, для которой Сосруко был желанным гостем, и Сосруко решил: "Заеду к ней, а завтра отправлюсь на Хасу".

Как только Сосруко въехал во двор, раздался лай. На пороге лежала старая собака и спала. Кто же это лаял? Лаял еще не родившийся щенок, лежавший в утробе матери. Это чудо показалось Сосруко самым удивительным, но когда он, привязав коня к коновязи, прошел мимо комнаты, в которой жили родители девушки, он удивился еще больше. Он посмотрел в окно и увидел: изо рта старухи вылетали искры, а изо рта старика выползали змеи и вползали опять.

Сосруко, потрясенный, вступил в комнату девушки. Красавица спала. Чтобы разбудить ее, Сосруко положил руку на правое ее плечо и почувствовал, что плечо пылает, как огонь. Тронул Сосруко левое плечо, — оно было холодно, как лед.

Девушка проснулась от прикосновения руки Сосруко. Увидев его, она обрадовалась и сказала:

— Будь гостем! — Но вглядевшись в его лицо и поняв, что оно печально, девушка спросила:

— Какое горе гнетет тебя, Сосруко?

— Если бы ты знала, сколько странного, непонят ного, удивительного встретил я на своем пути! — сказал Сосруко. — Ничего подобного я не видел с тех пор, как вдел ногу в стремя и сел на коня!

— Что же тебя удивило? Нарты говорят, что самое удивительное на земле — это ты, Сосруко!

— Много ли знают нарты, много ли видели они на своем веку! Они даже не видели, как дерутся одно глазые великаны, бросая друг в друга горы!

— Расскажи мне, какое чудо удивило тебя. Может быть, я развею твою заботу.

Сосруко рассказал девушке о дереве, у подножья которого сыромятные чувяки вели борьбу с сафьяновыми. Выслушав возлюбленного, девушка сказала:

— Почему же тебя удивляет это чудо? Ты видел два враждебных рода. Чувяки из сыромятной кожи — бедный род, чувяки из сафьяновой кожи — богатый род. Вершина дерева, достичь которой стараются чувяки, — сама жизнь. Предстоит, значит, война между бедным родом и богатым, и победит бедный род, ибо, когда сафьяновые чувяки достигают вершины дерева, плоды гибнут, а когда вершины дерева достигают сыромятные чувяки, плоды расцветают.

— Как ты мудра! — восхитился Сосруко. — Теперь объясни мне другое чудо.

И Сосруко рассказал о двух бочках — пустой и полной светлого сано. Девушка ответила просто:

— Пустая бочка кружится, вертится, а бочка, пол ная светлого сано, неподвижна, не хочет к ней на гнуться. Это значит, что тот, кто живет в довольстве, не понимает того, кто бедствует, и не хочет ему помочь.

Сосруко, восхищенный умом девушки, рассказал ей о веревке. Девушка объяснила и это чудо:

— Веревка — пуповина твоей матери. Ты выехал в путь против воли Сатаней, и она, охваченная дурным предчувствием, говорит тебе этой веревкой: "Не уда ляйся от пуповины своей матери, Сосруко!"

— Я понял, — сказал Сосруко. — Теперь объясни мне, что означает старая собака, спящая на пороге, и щенок, лающий в ее утробе?

— Это означает вот что: дети превзойдут своих ро дителей, потомки будут умнее и сильнее предков.

— Выходит, что чудо — не чудо, если его объяс нишь, — сказал Сосруко и поведал возлюбленной о том, что он увидел в комнате ее родителей. Девушка отве тила:

— Мой отец разлучил две юные души, он отказался выдать мою младшую сестру за пастуха. Поэтому плеть, которую он повесил над своим ложем, превратилась в змею и терзает его. А если говорить о моей матери, то она, когда ее позвали плакать по умершему, плакала притворно, не от сердца. Вот почему изо рта ее выле тают искры.

— Воистину ты умна! — воскликнул Сосруко. — Объясни мне последнее чудо. Почему правое плечо твое пылает, как огонь, а левое — холодно, как лед?

Девушка долго молчала, прежде чем ответить, и ответила так:

— Я и люблю и не люблю тебя. Одна половина моего сердца еще принадлежит тебе, а другая говорит мне, что ты приезжаешь ко мне лишь ради забавы, и то только, когда скачешь мимо моего дома, и я стараюсь разлюбить тебя.

Пристыженный Сосруко отвернулся от девушки и посмотрел на двор. День был ясный, время шло к полудню, но вдруг небо заволокло тучами, поднялась буря, черные вороны слетались на крышу дома и стали бить по ней крыльями.

— Что это означает? — спросил встревоженный Сосруко. Долго девушка не хотела ему ответить. Но так как Сосруко обиделся на нее, она сказала:

— Вороны эти — дурное предзнаменование. Кто-то замыслил зло против тебя, Сосруко, и ты погибнешь.

— Еще не настал срок моей гибели! — воскликнул Сосруко. — Не раз пророчили мне смерть иныжи, предсказывали срок ее и чинты, но срок проходил, и я оставался жив, а те, кто пророчили мою гибель, давно погибли сами.

— Сосруко, не причисляй меня к иныжам, не срав нивай с чинтами, — сказала девушка. — Послушай меня. Если ты твердо решил отправиться сегодня в путь, то поезжай к своей матери.

Сосруко рассердился, вышел, отвязал коня, вскочил на него и крикнул девушке:

— Я не из тех мужей, которым мать говорит "не уезжай", а возлюбленная — "возвращайся к матери". Пусть лучше я погибну, но не соглашусь хоть один день прожить в страхе перед врагом.

Сказав так, Сосруко отправился на Хасу Нартов. На дороге он увидел находку: красные шелковые путы. Сосруко наклонился, чтобы поднять их, но Тхожей проржал:

— Разве ты забыл, какое обещание дал матери?

— Ах, мой Тхожей, — проговорил Сосруко, — ни разу я еще не опутывал тебя шелком, а неужели ты не заслужил этого? Давай поднимем!

— Не нужны мне шелковые путы! — сказал Тхожей и поскакал дальше. Долго ли, мало ли ехал Сосруко, но пусть сыновья тех, кто слушает наш сказ, едут так же быстро! Увидел Сосруко на дороге рукоятку плетки, не простую, а трехрогую, отделанную золотом и серебром. Нагнулся Сосруко, чтобы поднять ее, но Тхожей не дал всаднику поднять ее, проскакал мимо.

Долго ехал Сосруко, хотя, как всегда, ехал быстро, и когда он приблизился к горе Хараме, увидел он посреди дороги золотой шлем. Так понравился всаднику этот шлем, сверкавший, как солнце, что наклонился он к нему, хотел поднять его. Тхожей проржал:

— Разве ты забыл, какое обещание дал ма тери?

Но Сосруко поднял шлем и надел его, сказав:

— Я не могу оставить его на дороге. Это не просто золотой шлем, это шлем, сделанный из лучей солнца! Не печалься, мой Тхожей, я никого не боюсь. Меня закалил сам Тлепш, держа меня щипцами за бедро, поэтому одни только бедра мои уязвимы. Я могу толкать стальное ко лесо нартов и руками, и лбом, и грудью, но если мне скажут: "Толкни бедрами", то колесо отрежет мне ноги. Вот где мое слабое место, Тхожей. А где твое слабое место?

Конь проржал с печалью и укоризной:

— Не должен ты был, Сосруко, громко называть свое уязвимое место. И меня не заставляй делать это.

— Пусть тебя, труса, собаки съедят! — рассер дился Сосруко. — Чего только не приходится мне слы шать от моих близких — от матери, от возлюбленной и от коня!

— Хорошо, я скажу, — проржал Тхожей. — Мои уязвимые места — подошвы. Ни одно животное в мире не в силах состязаться со мной в беге, смерть побежит за мной — не догонит, но долго скакать по камням я не могу. Подошвы мои разобьются, и я из быстрого ска куна превращусь в ползающую тварь.

Как только Тхожей произнес эти слова, золотой шлем, который Сосруко надел на голову, исчез. Тхожей спросил:

— Все ли еще на голове у тебя золотой шлем?

И когда Сосруко понял, что шлем исчез, он вздрогнул, и Тхожей почувствовал это. Верный конь сказал:

— Недаром я тебя предупреждал: не следовало громко говорить о своем уязвимом месте.

Сосруко ничего не ответил коню и продолжал свой путь. Вскоре прибыл он на Хасу, прибыл в печали и смятении.

* * *

В тот день на Хасе не было ни Насрена Длиннобородого, ни Ашамеза, ни Батараза — ни одного из благородных нартов. Собрались на Хасу только зложелатели Сосруко — нарты из рода Тотреша, собрались и одног глазые великаны — давнишние враги Сосруко. Обрушили они проклятия на Сосруко. Начали иныжи:

— Сосруко побеждает нас обманом и хитростью?

— Сосруко отнял у нас огонь!

— Сосруко отнял у нас просо!

— Сосруко внушил нам такой страх, что мы боимся его больше бога богов!

И зложелатели Сосруко из рода Тотреша, завистники его славы, не отстают от одноглазых:

— Сосруко сын безвестного пастуха!

— Сосруко побеждает нас в битвах, в играх и в плясках!

— Сосруко погубит нас: он владеет мечом Тлепша!

— Сосруко — желанный гость нартских жен и девиц!

— Сосруко отдал напиток богов, светлое сано, всем людям, вместо того чтобы отдать его одним только нартским родовитым витязям!

И все иныжи, трепетавшие перед Сосруко, и все нарты из рода Тотреша, завидовавшие его славе, желавшие отомстить ему за смерть Тотреша, соединили свои голоса:

— Убьем Сосруко! Не быть ему на земле!

Но когда Сосруко прибыл на гору Хараму, злобные нарты замолкли, ибо стыдно человеку быть заодно с иныжем. Крикнули иныжи:

— Эй, безродный Сосруко, извечный наш враг, слушай, что мы говорим: не быть Сосруко на земле!

— Эй, безмозглые иныжи, враги человека, прини маю ваш вызов! — крикнул Сосруко.

— Эй, Сосруко, чье тело неуязвимо, чей конь не досягаем! Если ты храбрый муж, толкни Жан-Шерх, толкни на вершину горы! — крикнули иныжи и сбросили с вершины стальное колесо с острыми спицами. Она полетело вниз так же быстро, как в тот день, когда Сосруко появился впервые на Хасе Нартов, и с той же силой, как в тот день, Сосруко оттолкнул его своей булатной ладонью. Жан-Шерх возвратилось назад, и снова его сбросили иныжи, но Сосруко оттолкнул колесо булатной грудью и с силой бросил наверх, на вершину Харамы. В третий раз пустили иныжи колесо по обрыву, и в третий раз возвратил его наверх Сосруко, оттолкнув своим булатным лбом.

Пришли в смятение иныжи, страх обуял зложелателей из рода Тотреша. Кричат они, ругают друг друга, а не могут убить булатного нарта. В это время появилась на горе Хараме старуха Барымбух, старшая в роду Тотреша. Еще в тот день, когда она увидела Сосруко в колыбели, она возненавидела сына Сатаней. Быстро рос Сосруко, но еще быстрее росла ненависть к нему Барымбух. Теперь она решила отомстить ему за смерть Тотреша. Эта колдунья обратилась в шелковые путы на дороге Сосруко, но Сосруко не поднял их. Потом сделалась Барымбух трехрогой рукоятью плетки, но не поднял плетку Сосруко. Тогда обратилась она в золотой шлем, и поднял его Сосруко и надел на голову. Шлем исчез, когда Сосруко назвал свое уязвимое место, — только это и нужно было узнать коварной Барымбух!

Колдунья крикнула нартам из рода Тотреша и одноглазым великанам:

— Дети мои, если вы хотите убить Сосруко, то скажите ему, чтобы он оттолкнул Жан-Шерх своими бедрами!

Услыхали слова колдуньи иныжи, услыхали нарты из рода Тотреша, услыхали, зашумели, обрадовались, крикнули:

— Эй, Сосруко, эй, булатный нарт, чей удар ла донью достоин удивления, чей удар грудью достоин песни, чей удар лбом достоин славы! Если ты — храбрый муж, то ударь колесо бедрами!

Сосруко был в упоении своей силой и в гневе из-за низости своих врагов. Гнев раскалил его, он пылал. И когда Жан-Шерх подлетело к Сосруко, он ударил колесо своими бедрами — и колесо отрезало ему обе ноги.

Возликовали зложелатели Сосруко. Они обнажили мечи и побежали вниз с вершины Харамы. Сосруко пополз по земле и крикнул:

— Тхожей, верный мой конь, где ты?

Прискакал Тхожей, упал рядом с Сосруко, лег спиной к нему и сказал:

— Скорее, Сосруко, скорее взберись на меня!

Сосруко собрал свои силы, напряг их, взобрался на спину Тхожея, и верный конь ускакал. Иныжи стали бросать в него камни, злобные нарты пустили в него дождь стрел, но Тхожей уносил Сосруко, уносил к матери.

Нарты из рода Тотреша в тревоге, иныжи в страхе, а верный конь скачет быстрее бури, уносит всадника от гибели.

Тут Сосруко говорит коню:

— Куда ты несешь меня, Тхожей? И зачем ты уносишь меня от врагов моих? Нет у меня крепких ног, но есть у меня стальные руки, есть у меня сердце, которое пылает, как сто сердец. Вернись-ка назад, дай мне еще раз взглянуть на моих врагов. Я взгляну на них, а они уже не откроют глаз, клянусь тебе!

— Нельзя возвращаться! — проржал конь.

— Вернись, вернись, Тхожей! — умоляет Сос руко. — Еще ни разу я не бежал от врага. Не помнит мир, чтобы я показывал им свою спину. Тхожей, ми лый конь мой, верный конь мой, не позорь меня, не заставляй меня умереть дважды — от ран и от стыда, вернись, Тхожей, вернись!

Но Тхожей не повинуется безногому всаднику, уносит его к Сатаней. А нарты из рода Тотреша кричат и бранятся, а одноглазые великаны плачут, и тогда колдунья Барымбух воскликнула:

— Нарты из рода Тотреша, да погибнет весь род ваш! Почему выпускаете вы Сосруко живым из своих рук? Что вы кричите, глупые, зачем плачете? Загоните лучше Тхожея в реку, заставьте его скакать по каме нистому руслу!

Удалось злобным душам свершить злое дело, принудили враги бежать Тхожея по каменистому руслу мелкой реки. Мягки, как шерсть, мягки были подошвы могучего коня, и Тхожей в реке, как рыба на земле, — подошвы его разбиты, он слаб и беспомощен. Но конь — не рыба, сила его духа сильнее силы его тела, и конь скакал на своих спотыкающихся ногах, пока не свалился. Свалившись, он сказал:

— Сейчас я умру. Сними с меня шкуру и спрячься в ней. В моей шкуре ты можешь драться с врагами еще семь суток.

Так умер верный конь Тхожей, рожденный из пены. Сосруко снял с него шкуру, вошел в нее и сражался с врагами семь дней и семь ночей, пуская в них смертоносные стрелы. На восьмой день кончился запас стрел.

Сосруко не вылез из шкуры верного Тхожея. А враги боялись подойти к нему. Так прошло еще семь дней и семь ночей. Сосруко был неподвижен в шкуре верного коня. Прошло еще семь дней и семь ночей. Подумали враги:

— Наверно, задохнулся Сосруко, умер.

Нарты из рода Тотреша и одноглазые иныжи, страшась и подбадривая друг друга, приблизились к Сосруко. Он лежал неподвижно, глаза его были закрыты.

— Эй, безродный, эй, сын потаскухи, ты ненави дел нас, — наконец ты подох! — крикнули иныжи. Сосруко пришел в себя от этого крика и открыл глаза. Едва он открыл их, как несколько иныжей, взглянув на него, умерли со страха. Тут нарты из рода Тотреша и оставшиеся в живых иныжи пустили в Сосруко стрелы. Но стрелы отскакивали от Сосруко. Тогда об нажили враги свои мечи, стали в ряд, и сто мечей превратились в один меч, и этим мечом был нанесен безногому страшный удар. Но даже царапины не осталось на булатном теле Сосруко. Тогда решили злодеи закопать Сосруко живым в землю. Но все еще боясь его, они призвали к себе на помощь коварство и сказали:

— Сосруко, твое счастье победило нас. Нам тебя не одолеть. Скажи нам лучше, куда тебя отнести? Туда ли, где все растет и обновляется, или туда, где ничего не растет, не обновляется?

Сосруко любил жизнь. Он полюбил ее еще крепче, лишившись обеих ног. Он знал, что все растет и обновляется на земле, и сказал:

— Отнесите меня туда, где все растет и обнов ляется!

Но злобные нарты и одноглазые великаны ненавидели жизнь. Поэтому они думали, что только в Стране Мертвых все растет и обновляется. Они зарыли Сосруко живым в землю, придавили его тяжелым камнем, засыпали землей и воздвигли огромный курган.

И с той поры каждый год в тот весенний день, когда Сосруко закопали живым в землю, оживают животные, реки освобождаются от ледяных оков, пробуждаются травы, тянутся к свету земли.

И Сосруко еще не расстался со своей душой, он жив, он тоже тянется к свету земли. И когда он вспоминает землю, которую он так любил, силы его удесятеряются, он рвется наверх, на свет, но не может сквозь подземную толщу пробиться туда, где все растет и обновляется, — и невольно льются слезы из его глаз. Родники, бьющие из подножья гор Кавказа, — это горячие слезы Сосруко. Бегут эти родники к людям, и в их влажном шуме слышатся слова:

"Раз я уже не в силах помочь людям, пусть им помогут мои слезы".

Это говорит Сосруко, рожденный из камня.



Читать далее

СКАЗАНИЕ О НАРТЕ СОСРУКО

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть