Онлайн чтение книги Не отпускай Don't Let Go
Глава девятая

Мы возвращаемся к машине Элли. Она останавливается у водительской дверцы, обхватывает мои щеки ладонями. Это материнское прикосновение, я такое испытываю только с Элли, хоть это и звучит странно. Она с искренней озабоченностью смотрит на меня.

– Не знаю даже, что тебе сказать, Нап.

– Все в порядке.

– Может быть, это лучше всего для тебя.

– То есть как?

– Не хочу, чтобы это звучало мелодраматично, но призраки прошлого из той ночи все еще держат тебя. Может быть, знание правды освободит их.

Я киваю и закрываю ее дверцу. Провожаю взглядом ее машину. Когда иду к своей, звонит мой мобильник. Это Рейнольдс.

– Как ты узнал? – спрашивает она.

Я молчу.

– В трех других случаях полицейский Рекс Кантон останавливал пьяных водителей на том же месте.

Я молчу. Рейнольдс могла выяснить это за считаные минуты. Но у нее найдется что добавить, и я с большой долей вероятности могу предсказать, о чем она сейчас доложит.

– Нап…

Она хочет разыграть это таким образом, поэтому я перебиваю:

– Все это были проверки мужчин, верно?

– Верно.

– И все в это время разводились и судились по поводу опеки.

– Суды по поводу опеки, – подтверждает Рейнольдс. – Все три.

– Не думаю, что только три, – говорю я. – Он, возможно, использовал и другие точки.

– Я просматриваю все проверки, проведенные Рексом. На это может уйти какое-то время.

Я сажусь в машину, завожу двигатель.

– Как ты узнал? – спрашивает Рейнольдс. – Только не говори мне про интуицию и прозрение.

– Наверняка я не знал, но Рекс остановил машину уж слишком близко от бара.

– Возможно, он патрулировал этот район.

– Но мы видели запись. Несмотря на хреновое качество, видно, что водитель шел ровно и ехал нормально. Так почему Рекс его остановил? И, по совпадению, женщина в машине училась в одном классе с Рексом – это уж слишком. Ничем, кроме подставы, это и быть не могло.

– И все же я не понимаю, – качает головой Рейнольдс. – Неужели этот тип прилетел, чтобы прикончить Рекса?

– Не исключено.

– Твоя бывшая помогала ему?

– Не думаю, – отвечаю я.

– Это в тебе говорит любовь?

– Нет, логика.

– Объясни.

– Ты слышала, что сказал бармен? Она пришла, выпивала с ним, напоила его, усадила в машину. Ей бы не потребовалось делать это, если бы она и гангстер работали на пару.

– Это могло быть частью постановки.

– Могло, – киваю я.

– Но твои рассуждения логичны. Значит, ты считаешь, что Маура работала с Рексом?

– Да.

– Это не значит, что она и Рекса не подставила.

– Верно.

– Но если она не причастна к убийству, то где она теперь?

– Не знаю.

– Гангстер мог наставить на нее пистолет. Мог вынудить ее сесть за руль. Мог заставить везти его в аэропорт или куда угодно.

– Не исключено.

– И что потом?

– Мы бежим впереди паровоза, – говорю я. – Сначала нужно походить ножками. Сомневаюсь, что жены в этих судах по опеке приходили к Рексу и говорили: «Слушайте, мне нужно уничтожить репутацию моего мужа».

– Верно. Тогда как они нанимали его?

– Я думаю, через адвоката, специализирующегося на бракоразводных процессах. Это наш первый шаг, Рейнольдс. У трех женщин, вероятно, был один адвокат. Узнай, кто это, и мы поспрашиваем его о Рексе и Мауре.

– Он – или она, чтобы не быть сексистами, – скажут, что это входит в их адвокатские обязанности.

– Давай по порядку.

– Ладно, – соглашается Рейнольдс. – Возможно, убийца был одним из таких мужей, который жаждал мести.

Это имеет смысл, но я напоминаю ей, что у нас пока мало информации. Я молчу про Конспиративный клуб, поскольку ее находки, кажется, исключают такой вариант. Я все еще цепляюсь за мои маленькие глупые надежды, что убийство Рекса каким-то образом развернется в твою сторону, Лео. Думаю, это было бы вполне логично. Рейнольдс будет работать по проверкам на алкоголь. Я могу продолжать поиски по Конспиративному клубу. То есть буду искать Хэнка Страуда и Бет Лэшли.

Но не только, это означает и привлечение Оги.

Я бы с этим не торопился. Нет причин сыпать соль на его рану, в особенности если Оги предпринимает некоторые шаги в личной жизни. Но утаивать что-то от Оги не в моем стиле. Я бы не хотел, чтобы он решал, что мне можно делать, а что нельзя. Я должен относиться к нему с таким же уважением.

И все же Оги – отец Дайаны. Это будет нелегко.

Я выезжаю на 80-й хайвей, нажимаю кнопку на рулевом колесе и говорю моему телефону, чтобы соединил меня с Оги. Тот отвечает на третий звонок.

– Привет, Нап!

Оги – крупный старик с бочкообразной грудью. Голос его звучит с утешительной хрипловатостью.

– Вернулись с Хилтон-Хед?

– Вчера вечером.

– Значит, вы дома?

– Да, я дома. Что там случилось?

– Можно мне заглянуть к вам после смены?

– Да, конечно, – отвечает он после паузы.

– Как отдыхалось?

– До встречи. – Оги отключается.

Я прикидываю, был ли он один, когда мы разговаривали, или его новая подруга все еще с ним. Было бы неплохо, думаю я, но, в общем-то, это не мое дело.

Оги живет в кирпичном доме на Оук-стрит в районе, который вполне можно назвать «Берлоги разведенных мужей». Он переехал туда «временно» восемь лет назад, оставив Одри, матери Дайаны, дом, в котором они воспитывали их единственного ребенка. Несколько месяцев спустя Одри продала дом, не поставив Оги в известность. Одри сделала это – она сама мне об этом как-то сказала – в большей степени ради Оги, чем ради себя.

Оги открывает мне дверь, и я вижу в прихожей за его спиной клюшки для гольфа.

– Так как оно было на Хилтон-Хед? – спрашиваю я.

– Отлично!

– Вы брали их с собой? – Я показываю на клюшки.

– Ну, ты настоящий детектив.

– Не люблю хвастаться.

– Брать – брал, но не играл, – говорит Оги.

Это вызывает у меня улыбку:

– Значит, все было хорошо с…

– С Ивонной.

– С Ивонной, – повторяю я, вздергивая бровь. – Отличное имя.

Оги отходит от двери, впуская меня, и говорит:

– Не думаю, что из этого что-нибудь получится.

Сердце у меня падает. Я никогда не видел Ивонну, но по какой-то причине представляю ее как уверенную в себе женщину с громким гортанным смехом, которой нравилось брать Оги под руку, когда они прогуливались по берегу около их отеля. Я чувствую утрату того, кого я никогда в жизни не видел.

Я смотрю на него, он пожимает плечами.

– Будет другая, – говорит Оги.

– Рыбы в море хватает, – соглашаюсь я.

Предполагать, что интерьер жилища Оги традиционный, отвечающий всеобщему образцу, было бы неверно. Оги любит посещать ярмарки местного искусства и покупает картины. Он меняет их местами, никогда не держит на одном месте больше месяца-двух. Дубовый книжный шкаф со стеклянными дверцами набит книгами. Оги самый жадный читатель из всех, кого я знаю. Он разделил свои книги на две простые категории: художественные и нон-фикшен, – но расставил их не по порядку, даже не по алфавиту.

Я сажусь.

– Ты не на службе? – спрашивает Оги.

– Нет. А вы?

– Тоже.

Оги все еще капитан Вестбриджского полицейского отделения. Через год он уходит в отставку. Я стал копом из-за того, что случилось с тобой, Лео, но я не уверен, что я стал бы полицейским без наставничества Оги. Я сижу в том же роскошном кресле, что и всегда, когда прихожу к нему. Кубок, завоеванный в чемпионате штата футбольной командой школы – той командой, в которой играл я и которую тренировал он, – используется как подставка для книг. Кроме этого, в комнате ничего личного – ни фотографий, ни сертификатов, ни наград.

Он протягивает мне бутылку вина. «Шато О-Байи» 2009 года. В розницу сто́ит около двух сотен.

– Отличное вино! – говорю я.

– Открывай.

– Вам бы оставить ее для какого-нибудь особого случая.

– Разве твой отец так нам говорил? – Оги берет у меня бутылку, ввинчивает штопор в пробку.

– Нет, – улыбаюсь я.

Мой прадед, часто рассказывал отец, хранил свои лучшие вина для особых случаев. Его убили нацисты, занявшие Париж. Они же выпили и его вино. Урок: никогда не откладывай на потом. Когда я рос, мы всегда пользовались только лучшими тарелками. Лучшим постельным бельем. Пили из уотерфордского хрусталя. Когда отец умер, винный погреб был почти пуст.

– Твой отец использовал слова покрасивее, – замечает Оги. – Я предпочитаю цитату из Граучо Маркса[13] Граучо Маркс – американский актер-комик, писатель, звезда театра, кино и телевидения, известен как мастер спонтанной остроумной шутки..

– Какую?

– «Я не пью вино, пока оно не выстоится». Вот оно и выстоялось.

Оги наливает вино в один бокал, потом во второй. Один передает мне. Мы чокаемся. Я слегка раскручиваю бокал, вдыхаю аромат. Ничего слишком показного.

Прекрасный букет: черника, слива, черносмородиновый ликер, а главная нота – можете мне поверить – стружка графитового карандаша. Я делаю глоток – сочность и спелость ягод, свежесть, яркость. Послевкусие длится не меньше минуты. Впечатляет.

Оги ждет моей реакции. Мой кивок говорит ему обо всем. Мы оба смотрим на то место, где сидел бы отец, если бы был с нами. Боль утраты вибрирует где-то в глубине моей груди. Ему бы понравилась эта минута. Он ценил и вино, и эту компанию.

Отец точно подпадал под французский штамп «joie de vivre», что приблизительно можно перевести как «бурная радость жизни». Я не очень уверен в этом определении. Мой собственный опыт говорит, что французы любят чувствовать. Они в полной мере воспринимают как великую любовь, так и великую трагедию, не отступая или не занимая оборонительной позиции. Если жизнь бьет их в лицо, они выставляют подбородок и наслаждаются мгновением. То есть живут полной жизнью.

Таким был мой отец.

И вот почему я был для него большим разочарованием, Лео.

Так что, возможно, в важных делах я вовсе и не франкофил.

– Так с чем ты пришел, Нап?

Я начинаю с убийства Рекса, а потом ошарашиваю Оги отпечатками пальцев Мауры. Он с излишней осторожностью пробует вино. Я заканчиваю историю.

Я жду. Он ждет. Копы умеют ждать.

Оги поднимается.

– Это не мое дело. То есть не моя работа размышлять, что тут к чему. Но по крайней мере, ты теперь знаешь.

– Знаю что?

– Кое-что о Мауре.

– Не очень много, – качаю я головой.

– Да, не очень.

Я молчу, делаю глоток.

– Позволь-ка я угадаю с одного раза, – говорит Оги. – Ты считаешь, что это убийство каким-то боком связано с Дайаной и Лео.

– Не знаю, готов ли я пока идти так далеко, – отвечаю я.

– Что у тебя есть? – вздыхает Оги.

– Рекс знал Лео.

– Он, вероятно, и Дайану знал. Вы ведь в одном классе учились? И городок у нас небольшой.

– Не только это.

Я достаю из сумки ежегодный альбом. Оги берет его у меня.

– Розовые закладки?

– Это Элли, – говорю я.

– Должен был догадаться. Так почему ты мне его показываешь?

Я объясняю про булавки и Конспиративный клуб, на лице Оги появляется довольная улыбка. Когда я замолкаю, он говорит:

– И какая у тебя гипотеза, Нап?

Я молчу. Его улыбка становится еще шире.

– Ты думаешь, этот Конспиративный клуб обнаружил большую страшную тайну о секретной военной базе? – спрашивает он, а потом начинает сгибать-разгибать пальцы, словно шаман. – Тайну, такую ужасную, что Дайану и Лео необходимо было заставить замолчать? Это твоя гипотеза, Нап?

Я делаю еще глоток вина. Оги расхаживает по комнате, раскрывая альбом на страницах с закладками.

– И теперь, спустя пятнадцать лет, Рекса по какой-то странной причине тоже нужно заставить замолчать. Странно, что это не сделали тогда, ну да бог с ним. Вдруг отправляют секретных агентов, чтобы от него избавиться. – Оги останавливается и смотрит на меня.

– Вам это нравится? – спрашиваю я.

– Пожалуй, да, немного. – Он открывает очередную страницу с закладкой. – Бет Лэшли. Она тоже мертва?

– Нет, не думаю. Я пока про нее ничего не узнал.

Оги лихорадочно переходит к следующей странице:

– О, и Хэнк Страуд здесь. Нам известно, он все еще в городе. Не вполне в своем уме, должен признать, но призраки его пока не забрали.

Оги переходит к следующей странице, но на этот раз замирает. Теперь в комнате воцаряется тишина. Я заглядываю в его глаза и думаю: вероятно, мое решение прийти сюда было не из лучших. Я не вижу точно страницу, на которую он смотрит, но это страница ближе к концу. Так что я знаю. Его выражение не меняется, но меняется все остальное. Гримаса боли появляется на его лице. Рука его теперь чуть подрагивает. Я хочу сказать что-нибудь утешительное, но понимаю, что настало одно из тех мгновений, когда слова будут, как аппендикс, – избыточны и мучительны.

Поэтому я помалкиваю.

Я жду – Оги рассматривает фотографию своей семнадцатилетней дочери, которая так и не вернулась домой в тот вечер. Когда он начинает говорить, мне кажется, какая-то тяжесть лежит на его груди:

– Они были совсем детьми, Нап.

Я чувствую, как мои пальцы крепче сжимают бокал.

– Глупыми, неопытными детьми. Слишком много выпили. Смешали таблетки с алкоголем. Было темно. Поздно. То ли они стояли на путях, то ли бежали по ним, смеялись, накачавшись, и так и не поняли, что с ними случилось. А может, играли в детские игры – перепрыгивали через пути перед идущим поездом. В тысяча девятьсот семьдесят третьем именно так погиб Джимми Риччио. Не знаю, Нап. Но хотел бы знать. Да, я хотел бы знать, что случилось в точности. Страдала ли Дайана, или все кончилось в один миг. Повернулась ли она в последнюю секунду, осознала ли, что ее жизнь кончается, или она так и не поняла, что смерть пришла к ней. Понимаешь, моя задача, моя единственная задача состояла в том, чтобы защищать ее, а я отпустил ее тем вечером, а потому я хочу знать, было ли ей страшно тогда. Понимала ли она, что умрет, а если понимала, звала ли меня? Звала ли своего отца? Надеялась, что я каким-то образом сумею ее спасти?

Я не шевелюсь. Не могу пошевелиться.

– Ты собираешься расследовать это? – спрашивает Оги.

Мне удается кивнуть. Потом я выдавливаю из себя:

– Да.

– Наверно, тебе лучше делать это без меня. – Он возвращает мне альбом и выходит из комнаты.