«Помните, какой ценой завоевано счастье. Пожалуйста, помните…»

В светлый и великий праздник 75- летия победы в Великой Отечественной войне мы все, по традиции, соберемся за семейным столом. И первый тост в каждой семье будет за павших. За тех, кто сложил голову во имя будущего каждого из нас.

Мы вспомним своих близких и неизвестных героев. Здесь не нужны слова. Да и нет таких слов на земле, которые могли бы передать наши чувства. А если и найдутся, то, пожалуй, останутся невысказанными. Слишком сокровенные, произнесенные вслух, они могут что-нибудь утратить…

В такой момент на память приходят строки стихов поэтов-фронтовиков. Тех, кто прошел дорогами войны, испытав все ее тяготы на собственных плечах. Но есть среди них одно имя, стоящее особняком. Хрупкая женщина. Она не  бывала в боях. Но стала символом борьбы и стойкости советского народа. Блокадная мадонна. Ольга Берггольц.

 
 
Это ее голос помогал выстоять ленинградцам, вместе с которыми она вынесла весь ужас блокады. Это ее стихи знают наизусть все ленинградцы, вчерашние и сегодняшние. Их стоит перечитывать всякий раз, когда душа покрывается коркой черствости. Или когда кажется, что жизнь тяжела и беспросветна, а терпеть нет больше никаких сил… Надо дома сидеть, и вообще…

В такие моменты мне приходят на ум первые строфы «Блокадной поэмы», и становится совестно. Потому что надо соответствовать. Потому что надо быть достойными дедов и прадедов. Каждого в отдельности, и всех вместе взятых. Надо жить, ребята! Как завещано ими, победителями!
 

«Я как рубеж запомню вечер:

декабрь, безогненная мгла,

я хлеб в руке домой несла,

и вдруг соседка мне навстречу.

«Сменяй на платье, - говорит, -

менять не хочешь - дай по дружбе.

Десятый день, как дочь лежит.

Не хороню. Ей гробик нужен.

Его за хлеб сколотят нам.

Отдай. Ведь ты сама рожала…»

И я сказала: «Не отдам».

И бедный ломоть крепче сжала.

«Отдай, - она просила, - ты

сама ребёнка хоронила.

Я принесла тогда цветы,

чтоб ты украсила могилу».

…Как будто на краю земли,

одни, во мгле, в жестокой схватке,

две женщины, мы рядом шли,

две матери, две ленинградки.

И, одержимая, она

молила долго, горько, робко.

И сил хватило у меня

не уступить мой хлеб на гробик.

И сил хватило - привести

её к себе, шепнув угрюмо:

«На, съешь кусочек, съешь… прости!

Мне для живых не жаль - не думай».

…Прожив декабрь, январь, февраль,

я повторяю с дрожью счастья:

мне ничего живым не жаль -

ни слёз, ни радости, ни страсти.

Перед лицом твоим, Война,

я поднимаю клятву эту,

как вечной жизни эстафету,

что мне друзьями вручена.

Их множество - друзей моих,

друзей родного Ленинграда.

О, мы задохлись бы без них

в мучительном кольце блокады…»