Онлайн чтение книги Нью-Йорк 2140 New York 2140
Часть первая. Тирания утраченной стоимости

А) Матт и Джефф

– Кто пишет код, тот и создает ценность.

– Вообще ни разу.

– Еще как. Ценность заключается в жизни, а жизнь кодируется как ДНК.

– Значит, и бактерии имеют ценность?

– Конечно. Все живое имеет свои цели и стремится к ним. От вирусов и бактерий до нас.

– Кстати, твоя очередь чистить туалет.

– Знаю. Жизнь есть смерть.

– Так что, сегодня, значит?

– Частично да. Возвращаясь к моей мысли, мы пишем код. А без нашего кода не может быть ни компьютеров, ни финансов, ни банков, ни денег, ни обменной стоимости, ни ценности.

– Со всеми, кроме последней, – понятно. Но что с того?

– Ты сегодня читал новости?

– Нет, конечно.

– А стоило бы. Все плохо. Нас съедают.

– Как всегда. Сам же сказал – жизнь есть смерть.

– Сейчас еще хуже, чем когда-либо. Становится уже слишком. Скоро и до костей дойдут.

– Да знаю я. Поэтому мы и живем в палатке на крыше.

– Верно, и люди сейчас не меньше тревожатся из-за еды.

– И правильно делают. Потому что это реальная ценность – когда у тебя желудок полон. Деньгами-то не наешься.

– Так и я о чем!

– А я думал, ты говорил, что реальная ценность – это код. Что вполне ожидаемо от кодера, я бы заметил.

– Матт, держись меня. И послушай, что я говорю. Мы живем в мире, где люди делают вид, будто за деньги можно купить все. И деньги становятся целью, мы все работаем ради них. Деньги считаются ценностью.

– Ладно, я понял. Мы на мели, я в курсе.

– Вот и хорошо, вот и держись меня. Мы живем, покупая вещи за деньги, а цены устанавливает рынок.

– Невидимая рука рынка.

– Точно. Продавцы предлагают товары, покупатели его покупают, и колебаниями спроса и предложения определяется цена. Это коллективно, это демократично, это капитализм, это рынок.

– Так устроен мир.

– Верно. И это всегда неправильно.

– Что значит «неправильно»?

– Цены всегда занижаются, и миру конец. У нас массовое вымирание, повышение уровня моря, изменение климата, продовольственная паника – все, о чем не прочитаешь в новостях.

– Все из-за рынка.

– Именно! Дело не только в дефектах рынка. Рынок – сам сплошной дефект.

– Как так?

– Товары продаются за меньшую цену, чем стоит их производство.

– Звучит как верный путь к банкротству.

– Да, и многие предприятия к нему приходят. Но компании, которые еще держатся, тоже не продавали свои товары дороже, чем те стоили сами. И просто игнорировали часть своих расходов. Предприятия под огромным давлением. Они продают свою продукцию по максимально заниженной цене, ведь каждый покупатель покупает все самое дешевое. Поэтому некоторые производственные расходы они не учитывают.

– А нельзя снизить зарплату рабочим?

– Они и так ее снизили! Это было легко. Поэтому-то у нас и разорились все, кроме плутократов[1]Представитель правящей верхушки, наделенной властью благодаря своему богатству. – Здесь и далее примеч. переводчика. .

– Я всегда представляю себе диснеевскую собаку[2]Имеется в виду Плуто, персонаж, известный как домашняя собака Микки-Мауса., когда ты говоришь это слово.

– Они сдавили нас так, что кровь из глаз идет. Я больше не могу это терпеть.

– Сэр Плутократ, грызущий кость.

– Грызущий мою голову! Но теперь нас пережевали. Выжали досуха. Мы платим за товары только часть их себестоимости, а недополученные расходы тем временем выходят боком всей планете и работникам, которые производят товар.

– Зато благодаря этому у них дешевое телевидение.

– Да, они даже могут посмотреть что-нибудь интересное, пока будут разоряться.

– Вот только интересного ничего нет.

– И это еще наименьшая из проблем! Я имею в виду, обычно что-нибудь интересное да находится.

– Позволь с тобой не согласиться. Мы же все это миллион раз видели.

– Да, видели. Я только хочу сказать, что скучное телевидение – не самое большое наше горе. Массовое вымирание, голод, разрушенные детские жизни – вот это куда серьезнее. И становится только хуже. Люди страдают сильнее и сильнее. У меня от этого скоро взорвется голова, богом клянусь.

– Ты просто расстроен из-за того, что нас выселили и мы живем в палатке на крыше.

– И это тоже! Это только маленькая часть.

– Ну, предположим. И что?

– Ну смотри, проблема – в капитализме. У нас развитая техника, у нас хорошая планета, но мы все просираем из-за дебильных законов. Вот что такое капитализм – свод дебильных законов.

– Предположим и это, тут я, может, и соглашусь. Но что мы можем сделать?

– Это свод законов! Причем всемирных! Они действуют по всей Земле, и бежать от них некуда, мы все в них погрязли, и что бы ты ни сделал – система правит всем!

– Но что с этим делать, я так и не слышу.

– Сам подумай! Законы – это коды! Которые существуют в компьютерах и в облаке. Их всего шестнадцать – и они управляют миром!

– Как по мне, этого слишком мало. Слишком мало или слишком много.

– Да нет. Они, конечно, разбиты на кучи статей, но все сводится к шестнадцати основным законам. Я их проанализировал.

– Как всегда. Но все равно это много. Не бывает же шестнадцать чего-либо. Есть восьмеричный путь, в сказках – две злые сводные сестры. Ну максимум двенадцать всюду встречается – как двенадцать шагов или апостолов, – но чаще это однозначные числа.

– Да ладно тебе! Их шестнадцать, и они распространены по странам Всемирной торговой организации и Большой двадцатки. Финансовые операции, обмен валют, торговое право, корпоративное право, налоговое право. Везде одно и то же.

– И все равно я считаю, что шестнадцать – это слишком мало или слишком много.

– Шестнадцать, говорю тебе, и они закодированы, но каждый закон можно изменить, изменив код. Послушай, что я скажу: ты меняешь эти шестнадцать законов и тем самым как бы поворачиваешь ключ в огромном замке. Ключ поворачивается, и плохая система превращается в хорошую. Она помогает людям, управляет самыми чистыми технологиями, восстанавливает среду, прекращает вымирание. Она охватывает весь мир, и отступникам некуда от нее прятаться. Плохие деньги превращаются в пыль, плохие дела – туда же. Схитрить никто не может. И все люди, хочешь не хочешь, становятся хорошими.

– Джефф, я тебя умоляю. Ты меня пугаешь!

– Да шучу я! К тому же что может быть страшнее, чем то, что сейчас?

– Изменения? Не знаю.

– Что страшного в изменениях? Ты даже новости читать не можешь, верно? Потому что они чересчур страшные, да?

– Ну да, и потому что некогда.

Джефф смеется так сильно, что прижимается лбом к столу. Матт тоже смеется – просто оттого, что его другу весело. Но радость у них довольно сдержанная. Они партнеры, и они развлекают друг друга, пока работают долгими часами над кодом для высокочастотных торговых компьютеров в аптауне[3]Верхний Манхэттен; северная часть острова.. В результате некоторых пертурбаций их положение к этой ночи сложилось таким образом, что они жили в капсуле на открытом садовом этаже старого здания МетЛайф Тауэр[4]213-метровый 50-этажный небоскреб, построенный в 1909 году., откуда просматривается затопленный Нижний Манхэттен – «новая Венеция» – величественный, роскошный. Их район.

– Вот и смотри: мы знаем, как влезть в эти системы, – говорит Джефф, – и знаем, как писать код, мы лучшие кодеры в мире.

– Или, по крайней мере, в этом здании.

– Да ладно тебе, в мире! К тому же я уже залез туда, куда нам нужно.

– Чего-чего?

– Ну, смотри. Я создал для нас несколько скрытых каналов, пока мы занимались той халтуркой для моего двоюродного братца. Так что мы уже там, и у меня готовы коды на замену. Шестнадцать правок к тем финансовым законам плюс наводка на зад моего братца. Пусть Комиссия[5]Имеется в виду Комиссия по ценным бумагам и биржам. знает, что он задумал, а заодно пусть выделит денег на расследование. Я установил сублиминальное соединение, по которому альфа подключится прямо к учетке Комиссии.

– А вот сейчас ты реально меня пугаешь.

– Да, но ты только посмотри. Интересно, что ты думаешь.

Матт читает, шевеля губами. Он не проговаривает слова про себя, а просто дает стимуляцию мозгу в стиле Ниро Вульфа[6]Популярный персонаж из цикла детективов Рекса Стаута.. Это его любимое нейробическое упражнение, а их у него много. Затем начинает дергать себя за губу – это служит признаком глубокого беспокойства.

– Ну да, – произносит он после десяти минут чтения. – Вижу, ты постарался. И думаю, мне нравится. В целом. Этот старый троянский кентомпсоновский[7]Кен Томпсон (р. 1943) – американский пионер компьютерной науки. конь работает безотказно, да? Как закон логики. Так что может быть весело. Да уж, наверняка развлечемся.

Джефф кивает. И нажимает на клавишу возврата. Новый набор кодов проникает в мир.

Они выходят из капсулы и становятся у садовых перил, глядя на юг, на затопленный город, вбирая в себя его уитменовские «чудеса». О Маннахатта! Внизу огни прочерчивают завитки на черной воде. В южной части острова высятся небоскребы, они отбрасывают свет на более темные строения, придавая им геологический блеск. Чудно́, красиво, жутковато.

Из капсулы доносится сигнал, и они, отбрасывая заслонку, устремляются в свое квадратное палаточное жилище. Джефф смотрит на экран компьютера.

– Вот дерьмо, – говорит он. – Нас засекли.

Они смотрят на экран.

– И правда дерьмо, – подтверждает Матт. – И как у них вышло?

– Не знаю, но это только подтверждает, что я был прав!

– Это хорошо?

– Это даже могло сработать!

– Думаешь?

– Нет, – морщит лоб Джефф. – Не знаю.

– Они всегда могут перекодировать то, что ты делаешь, – вот в чем штука. Как только заметят.

– Так, думаешь, стоит попытаться?

– Что?

– Не знаю.

– Ты же сам говорил, – указывает Матт. – Система охватывает весь мир.

– Да, но это же большой город! Сколько тут уголков и закоулков, темных омутов, подводных экономик и всего прочего! Можно нырнуть и исчезнуть.

– Серьезно?

– Не знаю. Но можно попробовать.

В этот момент на садовом этаже открывается дверь большого служебного лифта. Матт и Джефф переглядываются. Джефф показывает большим пальцем в сторону лестницы. Матт кивает. Они проползают под стенкой палатки.

Б) Инспектор Джен

Инспектор Джен Октавиасдоттир сидела у себя в офисе. Снова задержавшись допоздна, она обмякла в кресле и пыталась собраться с силами, чтобы встать и отправиться домой. Слабый стук ногтей по двери возвестил о приходе ее помощника, сержанта Олмстида.

– Шон, да заходи ты уже.

Ее послушный молодой «бульдог» привел женщину лет пятидесяти. Очень знакомое лицо. Рост метр семьдесят, телосложение плотноватое, небольшие щечки, волосы густые, черные, с седыми прядями. Деловой костюм, большая сумка через плечо. Широко расставленные глаза, умный взгляд, который сейчас был направлен на Джен; выразительные губы. Без макияжа. Серьезная дама. С виду кажется такой же уставшей, как сама Джен. И будто в некотором сомнении – возможно, по поводу этой встречи.

– Здравствуйте, меня зовут Шарлотт Армстронг, – представилась женщина. – Мы, по-моему, живем в одном здании. В старом МетЛайф Тауэр на Мэдисон-сквер, да?

– У вас знакомое лицо, – ответила Джен. – Что вас сюда привело?

– Это касается нашего здания, поэтому я и попросилась на прием именно к вам. Двое жильцов пропали. Знаете двух парней с садового этажа?

– Нет.

– Они, может, боялись с вами заговаривать. Хотя разрешение там жить у них было.

Здание Мета было кооперативным и принадлежало жильцам. Инспектор Джен только недавно унаследовала квартиру матери и не слишком вникала в дела своего дома. Ей казалось, что она приходит туда только поспать.

– Так что случилось?

– Никто не знает. Они просто были, а потом пропали.

– Кто-нибудь проверял камеры безопасности?

– Да. Поэтому я к вам и пришла. Камеры отключались на два часа в последнюю ночь, когда их видели.

– Отключались?

– Мы проверили сохраненные файлы, и во всех оказался двухчасовой пропуск.

– Как при отключении электричества?

– Да, только его не отключали. И они тогда перешли бы на питание от аккумуляторов.

– Это странно.

– Вот и мы так подумали. Поэтому я к вам и пришла. Владе, наш управляющий, сам собирался сообщить, но мне все равно надо было сюда, в участок, представлять клиента, вот я и подала заявление, а потом попросилась к вам на прием.

– Вы сейчас в Мет? – спросила Джен.

– Да.

– Почему бы нам не вернуться вместе? Я как раз собиралась уходить. – Джен повернулась к Олмстиду: – Шон, можешь найти это заявление и попробовать разузнать что-нибудь о тех ребятах?

Сержант кивнул и вперил взгляд в пол, стараясь не выглядеть так, словно ему только что бросили кость. Но готов был вгрызться в нее, едва они уйдут.

* * *

Армстронг направилась было к лифтам, но инспектор Джен удивила ее, предложив пройтись пешком.

– Не знала я, что отсюда можно дойти до дома крытыми переходами.

– Прямых нет, – пояснила Джен, – но по одному можно пройти отсюда до Белвью[8]Госпитальный центр на Первой авеню., а потом спуститься, перейти поперек и дальше на запад к скайлайну[9]Панорама города на фоне неба. 23-й. Времени займет приблизительно тридцать четыре минуты. На вапо[10]Вапоретто, маршрутный теплоход. было бы в лучшем случае двадцать минут, не в лучшем – тридцать. Так что я стараюсь ходить побольше. И по пути как раз можно поговорить.

Армстронг кивнула, хоть и не была полностью согласна, и сдвинула сумку ближе к шее. У нее побаливало правое бедро. Джен попыталась вспомнить что-нибудь из тех частых рассылок, что приходили ей от правления Мета. Но безуспешно. Тем не менее она точно знала, что эта женщина была председателем кооператива уже тогда, когда Джен переехала в Мет, чтобы ухаживать за матерью. То есть пробыла на своем посту как минимум три-четыре срока, а на такое не многие бы подписались. Она поблагодарила Армстронг за ее труд, а потом прямо спросила о причине столь длительной работы председателем:

– Почему так долго?

– Потому что я сумасшедшая, как вы, должно быть, думаете.

– Нет, не думаю.

– Ну, если бы и подумали, то не слишком ошиблись бы. Мне лучше чем-то заниматься, чем бездельничать. Так меньше стресса.

– Стресса по поводу того, как идет управление нашим зданием?

– Да. Там много сложностей, всегда что-нибудь может пойти неправильно.

– Например, если вода поднимется?

– Нет, это как раз более-менее контролируемо, иначе было бы совсем туго. Здесь тоже нужно внимание, но Владе со своими ребятами справляются.

– Похоже, он хорош.

– Он замечательный. Все, что касается самого здания, это еще легко.

– Проблемы, значит, с людьми?

– Как всегда, не так ли?

– В моей работе уж точно.

– И в моей. Здание у меня – это приятная часть. С ним всегда можно что-то поправить.

– А в какой сфере занимаетесь адвокатурой?

– Иммиграция и межприливная зона.

– Работаете на город?

– Да. Точнее, работала. Управление по иммигрантам и беженцам в прошлом году наполовину приватизировали, и меня тоже. Сейчас мы называемся Союзом домовладельцев. Якобы государственно-частное агентство, но на деле и те и другие от нас бегают.

– Всегда этим занимались?

– Когда-то давно я работала в Американском союзе защиты гражданских свобод, но вообще да. В основном на город.

– Значит, защищаете иммигрантов?

– Мы выступаем на стороне иммигрантов, вынужденных переселенцев и всех, кто просит о помощи.

– Много у вас работы, наверное.

Армстронг пожала плечами. Они подошли к лифту в северо-западном крыле Белвью, спустились к крытому переходу в здание на северной стороне 23-й улицы. Большинство переходов ведут либо с севера на юг, либо с запада на восток, из-за чего постоянно приходится, как говорит Джен, «ходить конем». Недавно добавили несколько новых, по которым можно было «ходить слоном», что доставило Джен удовольствие, поскольку поиск кратчайших маршрутов при передвижениях по городу увлекал ее, как заядлого игрока. Сокращалки, как называли это некоторые другие игроки. Ей хотелось рассекать по городу, как ферзь, каждый раз попадая точно в место назначения. Но на Манхэттене это было так же невозможно, как и на шахматной доске, – и там, и там приходилось двигаться по строгим правилам. Тем не менее она мысленно представляла себе конечный пункт и шла к нему по самому прямому маршруту, какой могла придумать, постоянно совершенствуя его и измеряя успех с помощью браслета. По сравнению с остальной ее работой, где ей приходилось разбираться с куда более зыбкими и противными задачами, это было просто.

Армстронг ковыляла рядом. Джен уже начала жалеть, что предложила ей прогуляться. С такой скоростью можно было добираться чуть ли не час. Она всячески расспрашивала женщину о здании, чтобы та поменьше обращала внимание на свою боль. Сейчас в Мете проживало около двух тысяч человек, рассказала Армстронг. Около семисот квартир, от одноместных каморок до просторных апартаментов. Жилым здание стало после Второго толчка, в годы «мокрых вложений».

Пока Шарлотт все это описывала, Джен только кивала. Потом сама рассказала Армстронг, что в годы наводнения ее отец и бабушка служили в полиции, а охранять порядок в те времена было непросто.

Наконец они добрались до восточной стороны Мета. Переход с крыши старого почтового отделения примыкал к пятнадцатому этажу их здания. Проходя сквозь тройные двери, Джен кивнула дежурному охраннику, Мануэлю, который говорил что-то в свой браслет, а увидев их, встрепенулся. Джен оглянулась на вид за стеклянными дверьми: при малой воде на уровне канала виднелся круглый слив черно-зеленого цвета. Над ним высились стены ближайшего здания из зеленоватого известняка, гранита или бурого песчаника. Ниже уровня прилива на камень налипли водоросли, выше – плесень и лишайник. Над самой водой – окна за черными решетками, а те, что над ними, – без решеток, и многие были открыты для проветривания. Приятный сентябрьский вечер, ни душный, ни влажный. Недолгие мгновения, когда можно насладиться погодкой.

– Так эти пропавшие парни жили на садовом этаже? – спросила Джен.

– Да. Давайте поднимемся и посмотрим, если хотите.

Они зашли в лифт и поднялись в сады, занимавшие открытую лоджию Мета с тридцать первого по тридцать пятый этаж. Лоджия была заставлена садовыми ящиками и лотками с гидрогелевыми гранулами, на которых выращивали листовую зелень. Летний урожай выглядел готовым к сбору: помидоры, кабачки, бобы, огурцы, перец, кукуруза, зелень и прочее. Джен бывала здесь редко, но поскольку любила иногда готовить, то проводила в садах хотя бы час в месяц, чтобы иметь свою долю. Кориандр уже цвел – раньше положенного времени. Растения росли с разной скоростью, точно как люди.

– Они там жили?

– Да, в юго-восточном углу, рядом с сараем с инструментами.

– И долго?

– Месяца три.

– Ни разу их не видела.

– Говорят, они всех сторонились. Когда они лишились своего предыдущего жилья, Владе установил капсулу, которую парни привезли с собой.

– Понятно.

Капсулы представляли собой жилые камеры, которые легко паковались в чемодан. Их часто устанавливали внутри других зданий. Они не были слишком надежны, зато предоставляли уединение внутри бо́льших помещений.

Джен бродила по садам, надеясь заметить в них что-нибудь странное. Поперек арок в открытых стенах лоджии тянулись борта с перилами, достигавшие уровня ее груди, а она была довольно высокого роста. Выглянув через них, Джен увидела страховочную сеть, выставленную парой метров ниже. Две женщины прошли вдоль арок и приблизились к юго-восточному углу, где стояла капсула. Джен опустилась на колени, чтобы присмотреться к грубому бетонному полу, но ничего необычного не обнаружила.

– Надо, чтобы на это взглянули криминалисты.

– Да, – согласилась Армстронг.

– Кто разрешил им там жить?

– Совет жильцов.

– И у них не заканчивалась аренда?

– Нет.

– Ладно, будем искать как пропавших без вести.

Ситуация была несколько странной, и это вызывало у Джен любопытство. Зачем эти двое сюда явились? Почему их приняли, несмотря на то, что дом и так переполнен?

Список подозреваемых, как всегда, начинался с круга непосредственных знакомых.

– Как думаете, управляющий сейчас может быть у себя в офисе?

– Обычно он там и есть.

– Идемте с ним поговорим.

Они спустились на лифте и нашли управляющего за рабочим столом, который тянулся вдоль одной из стен его офиса. Стена была стеклянная и открывала вид на большой лодочный эллинг Мета, старое трехэтажное здание, наполовину затопленное водой.

Владе Марович, управляющий, встал и поздоровался. Высокий, под метр девяносто, черноволосый, широкогрудый, длинноногий. Грубое, словно высеченное топором лицо. Славянская нервозность, недоверчивость, легкий акцент, извечное недовольство полицией. Во всяком случае, воодушевления Владе не выказал. Джен встречала его иногда на территории здания.

Джен задавала вопросы и слушала, как Владе описывает произошедшее со своей точки зрения. Он имел возможность вывести камеры из строя. И казался настороженным. Но вместе с тем уставшим. В подавленном состоянии люди обычно не затевают преступных схем – это Джен давно себе уяснила. Но кто знает наверняка?

– Может, пойдем поужинаем? – спросила она их. – Я что-то проголодалась, а вы же знаете, как у нас в столовой: достается только тем, кто придет пораньше.

Владе и Армстронг были прекрасно об этом осведомлены.

– Может, поедим вместе и вы расскажете мне что-то еще? А завтра в участке я продолжу дело. Мне нужен список всех, кто работает у вас в здании, – сказала она Владе. – Имена и личные дела.

Он нерадостно кивнул.

В) Франклин

Моя голова часто забита цифрами. Дожидаясь, пока нелюдимый управляющий снимет моего «водяного клопа» со стропил лодочного эллинга, где тот оставался на ночь, я смотрел на небольшие волны, что накатывали на ворота, и думал: подчиняется ли их изменчивость формуле Блэка-Шоулза? Каналы напоминали волновой бассейн для демонстрации вечного движения на занятии по физике – интерференция волн, огибание прямых углов, прохождение через щели и прочее, – и все это наводило на мысль о применимости математической модели поведения волн к сфере финансов.

Размышлял я долго – уж очень этот управляющий медлителен. Это же парковка в Нью-Йорке – нужно запастись терпением! Наконец мне удалось взойти на борт, отплыть от пристани и выйти через большие высокие ворота эллинга на тенистую поверхность бачино Мэдисон-сквер. Приятный ясный день, свежий воздух, солнечный свет разливается по каньонам зданий с восточной стороны.

Как обычно, я пожужжал на своем «клопе» по 23-й улице на восток, к Ист-Ривер. Каналами было бы короче, но движение к югу от парка даже после заката было весьма затруднено, а в районе бачино Юнион-сквер становилось еще сложнее. К тому же мне хотелось немного полетать перед работой, полюбоваться сиянием реки.

Ист-Ривер стояла в обычной утренней пробке, но, если подняться на подводных крыльях и полететь, добраться на юг можно было быстро. Подъем, как всегда, вышел волнующим, будто взлет гидроплана. Лодка словно нашла свой волшебный коридор в воздухе, в паре метров над водой. Два обтекаемых составных крыла рассекали воду внизу, непрерывно изгибаясь, чтобы обеспечивать максимальный подъем и стабильность. Чудо, а не лодка – она гудела вниз по течению в транспортном потоке, разрывая залитые солнцем следы остальных копуш. Чух-чух-чух, здесь кое-кому кое-куда надо, все с дороги, нужно спешить на работу, зарабатывать себе на жизнь.

Если на то будет воля богов. Я мог понести убытки, опростоволоситься, лопухнуться, дать маху, попасть впросак – назовите как угодно! – но в моем случае это было маловероятно. Я хорошо страховался и не был склонен к большим рискам, по крайней мере в сравнении с другими трейдерами. Однако риски реальны, волатильность волатильна – причем эта волатильность не может быть принята в расчет в уравнениях Блэка-Шоулза с частными производными, даже если их намеренно изменить, чтобы учесть эту составляющую. В конце концов, на нее-то люди и делают ставки. Не на то, пойдет ли цена вверх или вниз – трейдеры выиграют в обоих случаях, – а насколько волатильной она будет.

Моя прогулка очень скоро, даже слишком, привела меня к Пайн-каналу. Я отключил двигатель, и «клоп» опустился на воду, не резко, по-гусиному, как делают некоторые крылатые судна, но изящно, без единого всплеска. После этого я свернул поперек кильватеров больших барж и, гудя и жужжа, направился в город примерно со скоростью пловцов, увлекающихся брассом, которые, не боясь отравленных вод, самозабвенно отдавали честь солнцу. Пайн-канал обладал странной популярностью: стайки старых пловцов в гидрокостюмах и масках надеялись, что польза водных упражнений и, собственно, самого плавания пересилит воздействие солей тяжелых металлов, которому они здесь неизбежно подвергались. Можно только восхищаться всяким, кто по своей воле погружается в воду в районе нью-йоркской бухты. Люди упорно продолжали это делать, потому что плавали в своих идеях. Отличная черта, особенно когда вам нужно с ними торговать.

Хедж-фонд, на который я работаю, «УотерПрайс», занимал весь Пайн-тауэр на углу Уотер- и Пайн-стрит. Водный ангар в здании был четырехэтажный, и большой старый атриум заполняли суда всех типов, подвешенные, будто модельки в детской спальне. Я с удовольствием наблюдал, как подводные крылья свисают под корпусом моего тримарана, водружаемого на стоянку. Это хорошая парковка, пусть и недешевая. Из ангара – в лифт на тридцатый этаж, потом в северо-западный угол, где я устроил себе гнездышко с видом на россыпь переходов в Мидтауне и загородные сверхнебоскребы, вырисовывающиеся во всей своей гериевской[11]Фрэнк Гери (р. 1929) – архитектор, один из основоположников деконструктивизма. красе.

День я начал, как всегда, с гигантской чашки капучино и обзора закрывающихся рынков Восточной Азии и дневных – Европы. Мировой улей никогда не спит, а лишь дремлет, пересекая Тихий океан, – полчаса между тем, как Нью-Йорк закрывается и открывается Шанхай, и эта пауза отделяет торговые дни один от другого.

На моем экране отображались все участки мирового разума, касающиеся затопленных побережий – моей области специализации. С первого взгляда на самом деле нельзя было понять все эти графики, таблицы, бегущие строки, видеоблоки, чаты, колонки и маргиналии, хотя некоторые из моих коллег делали вид, будто понимают. Если бы они попытались, то просто что-нибудь упустили бы, и многие действительно упускали, но сами считали себя великими гештальтерами. Профессиональная сверхуверенность, вот как это называется. Нет, можно, конечно, посмотреть на всю совокупность данных, но после этого важно остановиться и постичь их по частям. Для этого теперь требовалось постоянно переключаться между разными инструментами, потому что мой экран представлял собой подлинную антологию сюжетов, причем во множестве жанров. Мне приходилось переключаться между хокку и эпосом, личными эссе и математическими уравнениями, романами воспитания и оперой, статистикой и сплетнями, каждые из которых по-своему рассказывали мне о трагедиях и комедиях творческого разрушения и разрушительного творения, а также куда более распространенного, но менее заметного творческого творения и разрушительного разрушения. Временность этих жанров варьировалась от наносекунд при высокочастотной торговле до геологических эпох подъема уровня моря, делимых на интервалы в секундах, часах, днях, неделях, месяцах, кварталах и годах. Здорово было погрузиться во всю эту сложную информацию на фоне Нижнего Манхэттена за окном, а в сочетании с капучино после полета над рекой создавалось ощущение взлета на большой волне. Экономическая возвышенность!

В центре моего экрана гордо располагалась карта мира от «Плэнет Лэбс» с уровнями моря, отображающимися в режиме реального времени с точностью до миллиметра посредством спутниковой лазерной альтиметрии. Области, где уровень был выше, чем в среднем за прошлый месяц, были залиты красным, где ниже – синим, где без изменений – серым. Цвета менялись каждый день, отмечая накаты воды под влиянием Луны, силу преобладающих течений, воздействие ветров и прочее. Эти бесконечные подъемы и падения теперь измерялись до обсессивно-компульсивной степени, что было отчетливо заметно, если обратить внимание на потрясения прошлого столетия и очевидную возможность их повторения. После Второго толчка уровень моря более-менее стабилизировался, но масса антарктического льда все еще балансировала на грани, поэтому показатели прошлого не гарантировали в будущем ничего.

Следовательно, уровень моря должен был подняться, как ни крути. Он сам служил индексом, и можно было играть на его повышение или понижение, занимать длинные или короткие позиции, но сводилось все к одному – к тому, чтобы делать ставки. Поднимать, удерживать, опускать. Все просто, но это только начало. Он был связан с другими товарами и деривативами[12]Производные финансовые инструменты., которые индексировались и на которые принимались ставки, в том числе ценами на жилье – что было почти так же просто, как с уровнем моря. Индексы Кейса-Шиллера[13]Индекс цен на жилье в двадцати крупнейших городах США., например, оценивали изменения цен по блокам от всего мира до отдельных районов, включая все, что между, и на это люди тоже делали ставки.

Совмещение индекса цен на жилье с уровнем моря было одним из способов наблюдения за затопленными побережьями, и именно это составляло основу моей работы. Мой индекс межприливной собственности являлся главным вкладом «УотерПрайса» в Чикагскую товарную биржу и использовался миллионами людей для направления инвестиций, общая сумма которых исчислялась триллионами долларов. Он же служил отличной рекламой для моих работодателей и причиной, почему я имел такой солидный фондовый запас.

Это все хорошо, но, чтобы дело спорилось, ИМС должен был работать, то есть обладать достаточной точностью, дабы люди, использующие его грамотно, могли зарабатывать деньги. Поэтому наряду с обычной охотой за маленькими спредами[14]Разница между лучшими ценами заявок на продажу и покупку какого-либо актива., перебором путов и коллов[15]Опционы на продажу и покупку актива соответственно., решениями, хочу ли купить что-либо из предлагаемого, и проверкой курсов обмена я также искал способы повысить эту точность. Уровень моря на Филиппинах поднялся на два сантиметра – ого, люди в панике, но не замечают тайфуна, который собирается тысячей километров южнее. Воспользоваться моментом, купить их страх, а потом подстроить индекс, чтобы зафиксировать объяснение. Высокочастотное управление геофинансами, величайшая из игр!

* * *

В какой-то момент послеполуденной торговой сессии, от которой я отрывался, лишь чтобы поесть, окно чата в левом углу моего экрана мигнуло, и я увидел в нем сообщение от моего шанхайского друга-трейдера Си.

Привет, Повелитель межприливья! Видал, какой прокол был ночью, что случилось?

Не видел , – печатаю в ответ. – Где посмотреть?

ЧТБ.

Вообще-то Чикагская товарная биржа – крупнейшая биржа деривативов, это едва ли сужало поиск скачка, но, немного постучав по клавишам, я увидел, что прошлой ночью на ЧТБ здорово тряхнуло все цены. Примерно на секунду около полуночи – отчего казалось, что источником события был Шанхай, – каждый актив подешевел на два пункта – вполне достаточно, чтобы превратить прибыль по большинству из них в убытки. Но затем, спустя секунду, произошел столь же мгновенный подъем. Как комариный укус, замеченный лишь после, когда начался зуд.

Что за хрень?  – написал я Си.

Вот-вот-вот! Землетрясение? Гравитационная волна? Ты, Повелитель межприливья, мне объясни!

Знал бы сам – сказал бы , – ответил я.

Трейдеры то и дело повторяли друг другу эту фразу, будто всерьез или извиняясь. В данном случае я и правда сказал бы, если бы мог, но я не знал, что вызвало прокол, к тому же меня на исходе занимали другие насущные вопросы. Свет в моем окне смещался справа налево, Европа уже закрылась, Азия готовилась к открытию, требовалось внести коррективы, завершить сделки. Я не относился к числу трейдеров, которые подчищали все в конце дня, но любил по возможности закрывать наиболее рискованные сделки. Поэтому сосредоточился на таковых.

Закончил я примерно через час. Пора было выходить в канал и, пока солнце еще висело над водой, вклиниваться в трафик, выбираться в Гудзон и двигать на север, выметая из головы все цифры и слухи. День прошел, в кармане доллар. Сегодня, по оценке программной панели в верхнем правом углу экрана, – около шестидесяти тысяч.

В четыре часа, когда я спустился в ангар, моя лодка уже была готова, и докмейстер улыбнулся и кивнул, когда я дал ему чаевые.

– Мой Франклин с «Франклинами»! – сказал он, как всегда. Ненавижу ждать.

* * *

Канал был перегружен. В финансовом районе плавало в основном либо водное такси, либо частные катера вроде моего, но были и старые большие вапоретто, которые рокотали от пристани к пристани, забитые освободившимися после трудового дня рабочими. Мне приходилось смотреть в оба и проскакивать в промежутках, срезать углы. Вапоретто, проходя друг мимо друга, чуть сбрасывали скорость, чтобы любезно уменьшить размер кильватерной струи, и тогда частные суда, наоборот, ускорялись. В час пик, находясь рядом, можно было промокнуть, но у моего «клопа» имелся прозрачный купол, который я при необходимости поднимал над кабиной. В этот день я направился по Малден к Чёрч, а потом по Уоррен-стрит вышел в Гудзон.

И очутился на большой реке. Темная вода помаленьку приливала на исходе осеннего дня, а полоска солнечного света, отражаясь, тянулась по всей ее поверхности ко мне. Высившиеся по ту сторону реки сверхнебоскребы Хобокена, черные под розовыми облаками, казались зазубренным южным продолжением Палисад[16]Ряд живописных утесов вдоль западного берега нижней части реки Гудзон.. Со стороны Манхэттена многие прибрежные бары уже заполнились людьми, которые закончили работать и приступали к отдыху. Причал 57 был востребован у моих знакомых, так что я зашел в пристань к югу от него, очень дорогую, зато удобную, привязал «клопа» и поднялся, чтобы присоединиться к веселью. Сигары, виски и вид на женщин при речном закате – в юности я видел закаты лишь в прериях, поэтому теперь пытался познать это все.

Едва я присоединился к знакомой компании, как к старому гуру дельта-хеджирования Пьеру Рембелу подошла женщина, чьи волосы в горизонтально падающем свете блестели, словно вороньи крылья. Она не сводила глаз с известного инвестора и старалась его очаровать. У нее были широкие плечи, сильные руки, красивая грудь. Выглядела она чудесно. Я пробрался к бару, чтобы взять бокал белого вина – того же, что пила она. В таких случаях лучше пройтись не спеша, обогнуть зал, убедиться, что первое впечатление верно. Ведь если знаешь, куда смотреть, можно столько всего понять! Или это просто мое предположение – сам-то я не знал, куда смотреть. Хоть и пытался. Какая она – дружелюбная, стыдливая, осторожная, расслабленная? Доступна ли для кого-нибудь вроде меня? Такие вещи по возможности лучше выяснить заранее. Не то чтобы это оказалось для меня пустой тратой времени, если бы я заговорил с миловидной женщиной в баре, это понятно, но мне хотелось узнать как можно больше, еще не подойдя, потому что под пристальным женским взглядом мне снесет крышу быстрее. Мне куда легче дается дневная торговля, чем оценка намерений женщины, но я в курсе этого и стараюсь, чем могу, себе помочь.

Кроме того, этот медленный подход позволял понять, нравится мне, как она выглядит, или нет. Поначалу мне нравятся все женщины. То есть я хочу сказать, они все красивы по-своему, и чаще всего я, когда прохаживаюсь по нью-йоркским барам, думаю: ого… ого… ого! Надо же, целый город красивых женщин. И это правда.

А для меня смотреть человеку в лицо – значит видеть его характер. Это и страшно, ведь мы все обнажены – не только буквально, в том смысле, что не закрываем лицо одеждой, но и образно, потому что наш истинный характер отражается на лице, будто на карте. Четкая карта наших душ – и, честно говоря, мне это кажется неуместным. Словно живешь в колонии нудистов. Должно быть, это такое следствие эволюции, но, когда я смотрю в зеркало, мне хочется, чтобы лицо у меня было покрасивее. А когда смотрю по сторонам, думаю: о нет! Слишком много информации! Лучше бы мы носили хиджабы, как мусульманские женщины, и показывали только глаза!

Потому что одни глаза ничего вам не скажут. Глаза – это просто капли цветного желе, они не показывают так много, как я когда-то думал. Расхожее мнение о том, что глаза – зеркало души и сообщают нечто важное, как по мне, простая игра воображения.

У этой женщины глаза были вроде бы карие, точно не разглядеть. Я встал у барной стойки, заказал себе белого вина и осмотрелся, блуждая взглядом таким образом, чтобы снова и снова возвращаться к ней. Когда она посмотрела в мою сторону – потому что все в баре смотрят по сторонам, – я разговаривал с барменом, моим приятелем по имени Энкиду, который божился, что он чистокровный ассириец и был известен как Инки, руки у него были покрытыми старыми зеленоватыми татуировками. Моряк Попай? Банка шпината? Он никогда об этом не говорил. Он заметил, что я делаю, и как ни в чем не бывало продолжил разливать выпивку, в то же время болтая со мной, дабы обеспечить блужданию моего взгляда подходящую легенду. Да, до верхней точки прилива еще три часа. Позднее я собирался улизнуть отсюда и, не включая двигатель, прошвырнуться к Статен-Айленду. Это было лучшее время суток – неясные звезды, огни на воде, убывающий прилив, освещающие ночь башни Статена, и мы едем-едем-едем и смотрим вокруг либо работаем, пьем либо общаемся. О, как же эта женщина была прекрасна! Царственная осанка, как у волейболистки, готовящейся оторваться от земли. И как бы невзначай – пронизывающий взгляд, прямо мне в лицо.

Когда она подсела к компании моих товарищей, я подскочил, чтобы поздороваться со всеми, и моя подруга Аманда представила мне тех, кого я не знал: Джона и Рэя, Евгению и Паулу; а царственную особу звали Джоанна.

– Приятно познакомиться, Джоанна, – сказал я.

Она довольно кивнула, но Иви заметила:

– Ну, Аманда, ты же знаешь, Джоджо не любит, когда ее называют Джоанной!

– Приятно познакомиться, Джоджо, – проговорил я, в шутку подталкивая Аманду локтем.

Джоджо улыбнулась. У нее была милая улыбка, глаза светло-карие, радужки такие, будто несколько оттенков коричневого поместили в калейдоскоп. Я улыбнулся ей в ответ и постарался совладать с этой красотой. Попытался сохранить хладнокровие. Так, сказал я себе немного отчаянно, это и есть то, что красивые женщины презирают в мужчинах, – вот именно этот момент, когда мужчины тонут в своем восхищении. Сохраняй спокойствие!

Я попытался. Аманда помогла мне: ткнув локтем, стала ныть о каком-то колле, который я, последовав ее примеру, купил на Гонконгском рынке облигаций, а потом заработал вдесятеро больше. Следил ли я за ней или так вышло случайно? Развивать эту тему я мог хоть весь день – мы с Амандой были знакомы несколько месяцев и уже привыкли друг к другу. Она тоже была красива, но не в моем вкусе. Мы уже попробовали все, что можно было пробовать, а именно несколько ужинов и ночь в постели, но ничего более, увы. Решил это не я, но я, по крайней мере, не остался с разбитым сердцем, когда она завела бизнес за границей и наши пути разошлись. Конечно, я всегда буду испытывать симпатию к любой женщине, которая легла со мной в постель, пусть даже мы не станем парой и будем всю жизнь друг друга ненавидеть. Но близость – забавная штука.

– Да она ЕАП, – заметила Иви Джону.

– ЕАП? – удивленно переспросил он.

– Ну ты что! Еврейско-американская принцесса, неуч ты! Ты где рос вообще?

– Лоунг-Алэн, – сострил Джон, изобразив акцент.

Мы рассмеялись.

– Да ну? – в тон ему удивилась Иви.

Джон покачал головой, ухмыляясь.

– Ларами, Вайоминг, если тебе интересно.

Все снова засмеялись.

– Это что, настоящий город? Разве это не название сериала?

– Город! И он разросся больше, чем когда-либо, когда буйволы вернулись. Мы управляем рынком фьючерсов на буйволов.

– Да ты сам как буйвол.

– Ага.

– А знаешь, в чем разница между ЕАП и спагетти?

– Нет?

– Спагетти шевелятся, когда ты их ешь!

Снова смех. Они уже изрядно напились. И это хорошо. Джоджо чуть разрумянилась, но не опьянела; я тем более. Я вообще не напиваюсь, разве только случайно, но если я соблюдаю осторожность, то никогда не перейду грань легкой веселости. Растягивай односолодовый виски целый час, а потом переходи на имбирный эль и биттеры, сохраняй рассудок. Джоджо вроде бы делала то же самое: после белого вина она пила какой-то тоник. Это было в некотором смысле хорошо. Женщине, пожалуй, нужно немного безумия. Я поймал ее взгляд и кивнул на бар:

– Тебе что-нибудь принести?

Она задумалась. Она нравилась мне все больше.

– Да, но не знаю что, – ответила она. – Идем посмотрим.

– Мой друг Инки что-нибудь посоветует, – сказал я. О божечки, она резала меня по живому! Мое сердечко сделало прыг-скок.

* * *

Мы стояли у бара. Она была чуть выше меня, хотя и не на каблуках. Я чуть не обомлел, когда это заметил, и пришлось опереться локтями на стойку, чтобы остаться на ногах. Мне нравятся высокие женщины, а ее талия находилась где-то на уровне моей груди. Другим женщинам приходилось носить высокие каблуки, чтобы быть, как она. О боже.

Подошел Инки, и мы взяли что-то экзотическое по его рекомендации. Что-то непонятное. На вкус как горький фруктовый пунш. С добавлением «Крем де Кассис»[17]Черносмородиновый ликер крепостью 15 %..

– Как тебя зовут? – спросила она, косясь на меня.

– Франклин Гэрр.

– Франклин? Не Фрэнк?

– Франклин.

– В честь Франклина Рузвельта?

– Бена Франклина. Это кумир моей мамы. А в моей работе, сказать по правде, нужно вести ту еще политику.

– Ты что, политик?

– Трейдер.

– Я тоже!

Мы посмотрели друг на друга и чуть заговорщически улыбнулись.

– Где?

– В «Эльдорадо».

О, одна из крупных компаний.

– А ты? – спросила она.

– В «УотерПрайс», – ответил я, довольный тем, что наша компания тоже была солидной.

Мы немного поболтали об этом, сравнили свое расположение в здании, рабочие помещения, коллег, начальников, статистику. А потом она сдвинула брови:

– Ты вчера видел ЧТБ?

– Конечно.

– Видел тот всплеск? Видел, как ненадолго всплеснуло? – Она заметила мой удивленный взгляд и догадалась: – Ты видел!

– Да, – ответил я. – А что это было, знаешь?

– Нет. Надеялась, ты скажешь.

Мне пришлось покачать головой. Я снова об этом задумался. Произошедшее по-прежнему казалось загадкой.

– Может, взломали?

– Но как? Такое, может, и реально где-нибудь в Китае, реально у нас, но на ЧТБ?

– Знаю. – Я пожал плечами: – Странно.

Она кивнула и хлебнула своего пунша.

– Продлись это подольше, привлекло бы много внимания.

– Верно. – Как конец света; но я не стал этого говорить, потому что не хотел так скоро поднимать ее на смех. – А может, это просто был очередной прокол.

– Ну и ладно, был и нет. Может, кто-то что-то тестировал.

– Вполне, – ответил я и задумался.

После минутной паузы мы перешли на другие темы. Было слишком шумно, чтобы думать, а говорить о делах в такой обстановке казалось смешным. Пора было переходить к делу, но она уже допивала и готовилась прощаться – или просто создавалось такое впечатление. Я не хотел все запороть, здесь нельзя было торопиться, поэтому следовало быть тактичным, а я мог быть очень тактичным или хотя бы попытаться это сделать.

– Слушай, а хочешь поужинать как-нибудь в пятницу, отметить окончание недели?

– Да, а где?

– Где-нибудь на воде.

Это вызвало у нее улыбку.

– Хорошая идея.

– В эту пятницу?

– Да.

Г) Владе

Квартирка Владе располагалась за офисом лодочного эллинга, у основания широкой лестницы. Когда здание использовалось как отель, эти комнаты служили частью кухонной кладовой. Они находились ниже уровня воды даже при отливе, но Владе это не беспокоило. Защита затопленных этажей была одной из главных его задач, ею было интересно заниматься, и жильцы это ценили, пусть и принимали отсутствие проблем как само собой разумеющееся. Но этой работе не было конца, и она всегда имела критическое значение. Поэтому он даже немного гордился тем, что спит ниже уровня воды – будто в глубине корпуса огромного лайнера, на котором служил плотником.

Способы сдерживания воды непрерывно совершенствовались. Сейчас, например, Владе работал с командой местной гидроизоляционной ассоциации, устроившей кессон со стороны Мэдисон-сквер, чтобы запечатать стену здания и старый тротуар. Аквакультурные садки, покрывавшие дно бачино, следовало обходить, но новейшее голландское оборудование можно было наклонять и складывать таким образом, что освобождалось место для работы. Новые насосы, сушилки, стерилизаторы, герметики – теперь все было лучше, чем когда-либо, пусть даже оборудование обновляли четыре года назад. Этторе, управляющий Флэтайроном[18]22-этажный небоскреб в Среднем Манхэттене, также известный как «здание-утюг»., полагал, что столь частое обновление оборудования необходимо для всех зданий, что стоят в воде. И хотя Владе продолжал считать, что у них все было и так хорошо, Этторе и остальные управляющие рассмеялись, когда он об этом сказал.

«Ну ты даешь, Владе!»

Это была хорошая группа. Управляющие зданиями Нижнего Манхэттена объединились в некое подобие клуба, и все они состояли в ассоциациях взаимопомощи и кооперативных группах. Многие из управляющих любили жаловаться, например, на то, что платили им блокжерельями, которые кое-кто из них называл «гривнами». Блокжерелья, по сути, являлись формой договора на проживание, очень своеобразной его версией. И несмотря на свою склонность жаловаться по любому поводу, управляющие сохраняли жизнерадостность и охотно помогали Владе сдерживать воду.

В этот день он проснулся в почти кромешной тьме. Зеленая подсветка часов не могла ее рассеять. Владе прислушался. Никаких протечек – единственной жидкостью неподалеку была его собственная кровь, что лениво циркулировала по сосудам. Внутренние течения. Сейчас, как обычно по утрам, был отлив.

Он приподнялся и включил в комнате свет. Экран с показателями здания сообщал, что все в порядке. Сухо до самого основания – лучше некуда. В Северном здании то же самое, хотя в его фундаменте образовалась не обнаруженная пока трещина. Что же, очень досадно. Ну ладно, он до нее еще доберется.

Проспал Владе, как обычно, четыре часа. Это было все, что работа и ночные кошмары оставляли ему на сон, но делать нечего – нужно вставать и действовать. Подняться в эллинг, помочь Су вывести рассветные патрули. В эллинге было шесть лифтов, и компьютер четко упорядочивал перемещение лодок при помощи специального алгоритма. Человек был необходим лишь для того, чтобы успокаивать владельцев тех лодок, чье отбытие откладывалось. Даже минутные задержки иногда доставляли хлопоты: «Да-да, очень жаль, доктор, понимаю, у вас важная встреча, но с носа «Джеймса Керда» соскользнул швартовый…» Кто хотел, выбирался в канал без лишней нервотрепки, но находились и такие, кто дня не мог прожить без мелких скандалов, и Владе делал так, чтобы эти люди искали их где-нибудь в другом месте.

Су был рад видеть его: Мак приняла заказ на свое водное такси и собиралась уехать. Это влекло изменения графика, и теперь требовалась альтернатива, которая уравновесила бы потребность Мак и запрос Антонио на вывод его лодки в 5:15 утра. Подобные мелочи нервировали Су – а он был парнем аккуратным.

Потом пришла инспектор Джен, знаменитая защитница даунтауна из нью-йоркской полиции. Обычно она ходила пешком по крытым переходам в участок на Двенадцатой авеню. Еще вчера Джен и не знала, кто такой Владе. Они никогда не общались, но за ужином Джен уже расспрашивала его о системе безопасности здания. Она слышала о местном кооперативе, который Владе нанял для установки системы, и в целом вроде бы разбиралась в тонкостях наблюдения за зданием. Что неудивительно.

Сейчас, едва поздоровавшись, Джен сказала:

– Я хотела бы задать вам еще несколько вопросов о пропавших.

Владе нерадостно кивнул:

– Ральф Маттшопф и Джефф Розен.

– Верно. Вы много с ними общались?

– Чуть-чуть. Судя по акценту, они вроде из Нью-Йорка. Когда я у них был, они постоянно стучали по своим клавишам. Много работали.

– Много работали и при этом жили в капсуле?

– Не знаю, с чем это связано.

– Значит, вы ничего не слышали о них ни от кого из правления?

Владе пожал плечами:

– Моя работа – поддерживать в нормальном состоянии здание. Жильцы – не моя забота. По крайней мере, это мне дала понять Шарлотт.

– Хорошо. Но если услышите что-нибудь об этих ребятах, сообщите мне.

– Непременно.

Инспектор ушла. Владе посмотрел ей вслед – высокая темнокожая женщина, ростом не меньше его самого, довольно крупная, с острым взглядом и сдержанными манерами – и вздохнул с облегчением. Теперь можно было разобраться с отказавшими видеокамерами. В любом случае следовало вызвать представителей компании, установившей систему. Как и во многих других ситуациях, Владе требовалась техподдержка, когда он зашел уже достаточно далеко. Быть управляющим означало управлять. В бригаде у него было двадцать восемь человек. Джен должна была это понимать. У нее и самой-то наверняка примерно та же ситуация.

Владе вышел на помост, тянувшийся от высокой двери эллинга к узкой пристани Мета в бачино и все еще погруженный в утреннюю тень здания. Он ничуть не удивился, когда над краем пристани высунулась ручонка – чтобы стащить кусок брошенного там черствого хлеба.

– Эй, крысы водяные! Хватит воровать хлеб у уток!

Двое мальчишек, которых он часто видел на пристани, выглянули из-за края помоста. Они сидели в маленьком «зодиаке»[19]Надувная резиновая лодка., который едва пролезал в зазор между понтонами, позволяя им прятаться под настилом. Владе решил, что они жили в своей лодке. Как и многие местные воришки, прозванные здесь водными крысами, – и молодые, и старые.

– Что вы там сегодня учудили, пацаны? – спросил он.

– Здрасьте, мистер Владе, мы сегодня ничего не учудили, – выкрикнул тот, что пониже, через доски.

– Пока не учудили, – добавил второй.

Ни дать ни взять комический дуэт.

– Тогда поднимайтесь сюда и рассказывайте, – велел Владе, продолжая думать о Джен. – Я же вижу, вам что-то нужно…

Пацаны вытащили лодку из-под пристани и, нервно ухмыляясь, взобрались наверх. Низенький заявил:

– Мы подумали, что вы наверняка знаете, когда сюда вернется Амелия Блэк.

– Полагаю, что скоро, – сказал Владе. – Она уехала снимать свое облачное шоу.

– Мы знаем. А можно нам посмотреть ее шоу на вашем экране, мистер Владе? Мы слышали, что у нее там медведи гризли.

– Вы просто хотите увидеть ее голый зад, – сказал Владе.

– Разве не все этого хотят?

Владе кивнул. Трудно было не согласиться.

– Не сейчас, мелюзга. Мне надо здесь поработать. Потом как-нибудь. Ну все, давайте.

Дойдя до своего офиса, он оглянулся, увидел коробку пасты с салатом, которую принес с кухни и еще даже не открывал.

– Эй, а ну возьмите это и скормите водным крысам.

– Я думал, это мы водные крысы! – возмутился высокий.

– Это он и имел в виду, – сказал низенький и поскорей выхватил коробку у Владе, чтоб тот не успел передумать. – Спасибо, мистер.

– Так, все, живо отсюда.

Д) Гражданин

Нью-Йорк, Нью-Йорк, ну что за бухта! Генри Гудзон[21]Генри Гудзон (ок. 1570–1611) – английский мореплаватель, исследовавший территории современной Канады и северо-востока США., проплывая мимо, заметил промежуток между двумя холмами как раз в самом глубоком месте залива, который они исследовали. Залив представлял собой углубление в береговой линии и был слишком широк, чтобы называться бухтой, и из него можно было выйти одним галсом. Если вас, конечно, интересует столь древний моряцкий факт. Проплывите вперед на страницу-другую, чтобы продолжить наблюдение за перипетиями жалких приматов, ползающих или плещущихся в этой великой бухте. Если же вы не прочь взглянуть на большую картину, поговорить о настоящей земле, то читайте дальше.

Залив Нью-Йорка образует почти прямой угол, где тянущееся с севера на юг побережье Джерси примыкает к ориентированному с запада на восток Лонг-Айленду, и точно на изгибе имеется промежуток. Всего в милю шириной, но если войти в него – желательно в момент прилива, так гораздо легче, – то вы, как Гудзон, окажетесь в просторной гавани, не похожей ни на что из виденного вами прежде. Ее называют рекой, но на самом деле это нечто большее: это фьорд, линия стока с мировой ледяной шапки времен ледникового периода, которая была так чудовищна, что весь Лонг-Айленд был лишь одним из ее отложений. Когда великое ледяное чудище растаяло – это было десять тысяч лет назад, – уровень моря поднялся примерно на триста футов. Атлантический океан заполнил все долины восточного берега, что можно легко увидеть на любой карте, и тогда же океан впал в Гудзон, равно как и в долину между Новой Англией и отложениями Лонг-Айленда, образовав одноименный пролив, затем Ист-Ривер и всю прочую мешанину болот, ручьев и родников, наполняющих нашу бухту.

В этом огромном устье сохранились останцы хребтов из старых твердых пород, низкие длинные линии холмов, которые превратились в полуострова. Один тянется на юг по западной стороне бухты и разделяет Гудзон и Мидоулендс – это Палисад и Хобокен, что указывают на большой выступ, составляющий Статен-Айленд. Другой примыкает к Лонг-Айленду с востока – это Бруклин-Хайтс. А третий ведет на юг посередине бухты и благодаря болоту, отрезающему его с северного конца, технически является островом – со скалами, холмами, лесами, лугами, прудами – это Манхэттен.

Лесами? Да, теперь это лес небоскребов. Город, который раньше был просто речным устьем. Наводнения ему уже не грозили – местная береговая линия и так уже была затоплена. Подъем уровня моря на пятьдесят футов означал, что бухта стала больше и сложнее, Врата ада[22]Узкий пролив в Ист-Ривер. – более адскими, река Гарлем превратилась из судоходного канала в безумную струю приливного течения, Мидоулендс – в мелкое море, Бруклин, Куинс и Южный Бронкс – тоже, и их ядовито-вязкие воды плещутся теперь о берега. Да, в бухте царит сущий хаос: ржавые мосты, трубопроводы и прочий инфраструктурный хлам. Вместе с водой в город вернулись рыбы, птицы и моллюски. Некоторые оказались двухголовыми, но это не страшно. Люди, конечно, тоже вернулись, пусть и многое потеряв, они были повсюду, как тараканы, которых невозможно вывести. Впрочем, другим животным это безразлично: они плавают, охотятся, выслеживают добычу, ощипывают растения, избегают людей, как и все прочие ньюйоркцы.

И все равно это Нью-Йорк. Люди его так просто не сдадут. Экономисты раньше называли это тиранией утраченной стоимости: если вы вложили в проект слишком много денег и времени, то уже не можете смириться с его потерей и жить дальше. Вы продолжаете сорить деньгами, становитесь одержимы, идете ва-банк, вступаете в так называемую эскалацию обязательств и превращаетесь в обезумевшего косноязычного жильца, не способного додуматься переехать. Вы упорствуете перед смертью и остаетесь маниакальным ньюйоркцем до самого конца.

Остров, что залегает под слоем всего этого человеческого дерьма, тоже упорствует. Изначально он славился своими холмами и водоемами, но люди сровняли холмы и засыпали водоемы, чтобы сделать землю максимально плоской, а также надеясь упростить транспортное сообщение. И не то чтобы у них ничего не вышло, но, как бы то ни было, теперь все исчезло, выровнялось, хотя наводнения XXI века выявили существенный факт, который прежде не играл никакой роли: Нижний Манхэттен действительно намного ниже, чем Верхний, – примерно на пятьдесят футов. И этот факт оказался решающим.

Наводнения затопили Нью-Йорк и все остальные прибрежные города мира в основном двумя большими волнами, от которых уровень океана поднялся на пятьдесят футов. При этом даунтаун ушел под воду, а аптаун остался. Даже невероятно, что такое могло случиться! Столько льда из Антарктики и Гренландии! Неужели бывает столько льда, чтобы растаять в такую массу воды? Оказывается, бывает.

Итак, Первый толчок и Второй обернулись десятилетиями подлинной драмы – историческим коллапсом, расколом в обществе, кошмаром с беженцами, экокатастрофой и полным съездом всей планеты с катушек. Антропоцид, Гидрокатастрофа, Геореволюция… А также прекрасные новые возможности для инвестирования. К сожалению, не обошлось без необходимости вводить полицейские меры, что привело к принятию драконовских законов и применению особых практик, получивших название египтофикации. К счастью, это нам сейчас уже не грозит, да и тогда это были скорее пессимистические настроения и страшилки, более уместные в мелодрамах, описывающих судьбы отдельных персонажей в период водяных десятилетий.

Но вернемся к острову, средоточию нашей общей мании. Южная его половина, примерно от 40-й улицы до Бэттери-парк, была постоянно затоплена до второго или третьего этажа зданий, которые выдержали подмыв, не рухнули и даже не просели. К северу от 42-й улицы бо́льшая часть западной стороны изрядно возвышалась над уже повысившимся уровнем океана. На востоке вода поглотила большие многоквартирные дома в Гарлеме и Бронксе, а заодно заполнила большой провал на 125-й улице, который люди заваливали отходами. Больше сваливать мусор было некуда, потому что северная часть острова отрезана водой. Оказалось, что самые высокие точки в округе – это парки Клойстер и Инвуд Хилл, не уступавшие по высоте любой местности в районе большой гавани.

Достаточно было посмотреть на Палисад, Статен-Айленд или Бруклин-Хайтс, чтобы понять: выше северной оконечности Манхэттена нет ничего. А поскольку эта длинная полоса, формирующая северную часть острова, с большим запасом оставалась над водой, вполне естественно, что люди из затопленных районов стали искать там убежища. Район стал подобен Южному Манхэттену в XIX веке или Среднему в XX. Кластер Клойстер – столица XXII века! По крайней мере, тамошним жителям нравилось так думать. Непрерывное смещение на север позволяет предположить, что еще через столетие-другое все действие перенесется в Йонкерс или округ Уэстчестер, так что покупайте там землю сейчас, а всякого, кто скажет, что это не так, можете засудить за клевету.

Но об этом говорили и раньше. Пока же северная оконечность Манхэттена – это столица столиц, поле для испытаний новых композитных строительных материалов для небоскребов и кабелей пока не построенного космического лифта, но отлично подходящих для трехсотэтажных небоскребов, пронзающих небеса. Таких, что, когда вы находитесь на верхних этажах, на какой-нибудь террасе, где кровь уже начинает идти носом, но вы стараетесь совладать с высотной болезнью и смотрите на юг, южная часть острова выглядит игрушечным поездом, застрявшим посреди водоема. С этих террас, кажется, можно смахнуть луну с неба.

В общем, Нью-Йорк жив. Небоскребы и люди, все как всегда. Новый Иерусалим – и в английском, и в еврейском воплощении; две народные мечты, причудливым образом столкнувшиеся друг с другом и в процессе взаимной интерференции создавшие город на холме, город на острове, новый Рим, столицу мира, столицу столиц, неоспоримый центр планеты, алмазный айсберг между рек, самый оживленный, самый шумный, самый быстрорастущий, самый передовой, самый космополитичный, крутой, желанный и фотогеничный из городов, солнце, освещающее все богатство Вселенной, сам центр Вселенной, то самое место, где произошел Большой Взрыв.

И столицу хайпа, ага? На Мэдисон-авеню вам продадут что угодно, даже этот совершенно бредовый список, который приведен выше! И да, столицу вранья, столицу туфты, а также столицу брехни, которая вечно юлит, притворяясь чем-то особенным, не меняя ничего в мире, и в конечном счете плетется, как любой другой напичканный деньгами мегалополис планеты, особенно из тех, расположенных на побережьях, что прежде были крупными торговыми центрами, а теперь пошли прахом. Однако toujours gai, Achie, toujours gai[23]«Всегда веселье, Арчи, всегда веселье» ( фр.)  – известная цитата из юмористической газетной колонки Дона Маркиза о таракане Арчи и кошке Мехитабель., и, подобно большинству других прибрежных городов, Нью-Йорк влачил свое существование как мог. Здесь по-прежнему жили люди, пусть и худо-бедно, а кто-то сюда еще и переезжал, несмотря на самоубийственную тупость этой идеи, по сути равной добровольному сошествию в ад. Люди как лемминги, как млекопитающие со стадным инстинктом, очень похожим на тот, что движет коровами. Или, попросту говоря, люди – болваны.

Так что не такой уж он особенный, этот наш хваленый Нью-Йорк. И все же. И все же, и все же, и все же. Может, что-то в нем и есть. Трудно поверить, тяжело признать, каким бы ни было это геморройное местечко, что кучка заносчивых недоумков без каких-либо причин случайно выбрала этот удачный рельеф, бухту и залив, пространство и время, что люди случайно возникли здесь в нужный момент, случайным образом отрастив голову, внутренние органы и распухшие гениталии американской мечты. Нью-Йорк – магнит для безнадежных мечтателей, место людей из других мест, город иммигрантов, людей из других людей, очень грубых людей, часто крикливых надоедливых засранцев, но еще чаще просто забывшихся и занимающихся своими делами, не обращающих внимания на нас и на то, что делаете вы. Многочисленные незнакомцы здесь сталкиваются друг с другом, уклоняются друг от друга, кричат друг на друга, но по большей части просто друг друга игнорируют. Можно сказать, они почти любезно применяют отточенное городом умение смотреть мимо или сквозь людей или не видеть друг друга. Будто толпы людей – это лишь развешанные гобелены, на фоне которых вы разыгрываете свои жизни, мрачные задники, дающие ложное ощущение драмы, помогающие представить, что вы делаете нечто большее, чем делали бы, оставшись в какой-нибудь сонной деревушке, или в Денвере, или вообще где угодно. Нью-Йорк – огромная декорация, – да, может, что-то в нем и есть.

Как бы то ни было, вот он, заполняет собой огромную бухту, и неважно, что вы о нем думаете. Он торчит из воды, будто шипы ядовитых морских ежей, за которые цепляются мечтатели, как за не кстати колючий спасательный плот, единственное свое убежище на большой глубине, задыхаясь, будто Аквамен в невозможной для выживания, но терпимой для супергероя низшей точке погружения, все еще в горячечной галлюцинации о великолепном успехе. Если у вас получится здесь, то получится где угодно – может, даже в Денвере!

Е) Амелия

Один из излюбленных воздушных маршрутов Амелии Блэк пролегал от востока Монтаны, над рекой Миссури, к югу в сторону Озарка, затем на восток в Кентукки, через Делавэр Гэп и по сосновым равнинам, затем ненадолго в море и сразу в Нью-Йорк. Все это расстояние ее дирижабль «Искусственная миграция» летел по воздушным коридорам над дикими территориями, и если она достаточно снижала высоту, а она ее снижала, то почти совсем не замечала признаков людей – только редкие башни или свет огней на ночном горизонте. Конечно, в небе было и много других судов – от одиночных аэростатов до грузовых дирижаблей и вращающихся небесных деревень и много чего еще. Можно было подумать, что небо загружено, но материк, протянувшийся внизу, выглядел столь же незаселенным людьми, каким был пятьдесят тысяч лет назад.

Конечно, это было не так. Когда Амелия достигала пункта назначения, то получала наглядное напоминание о реальном положении дел, но все четыре дня пути материк казался диким. Облачное шоу Амелии было посвящено поддержке миграции исчезающих видов в экозоны, где у них было больше шансов выжить в условиях изменившегося климата, поэтому вид почти необжитой земли, что она часами наблюдала внизу, был для нее довольно привычен, хотя от этого не менее приятен. И Амелия, и ее облачная публика не могли не понимать, что на самом деле это были всего лишь экокоридоры для животных, где те могли жить, питаться, размножаться и передвигаться в любых направлениях, куда их вынудит передвигаться климат. Они могли мигрировать ради выживания. А некоторым даже повезло «ухватить билет» на «Искусственную миграцию».

Нынешнее путешествие началось в Экосистеме Большого Йеллоустоуна, одном из ее любимых мест. Ультразум-камеры показывали зрителям стада лосей, преследуемые стаями волков, а также самку гризли и ее детеныша, уже известных как Мэйбл и Эльма. Затем появились плато, в основном заброшенные людьми даже до создания экокоридоров и теперь заселенные крупными стадами буйволов и диких лошадей. Затем извилистые хребты северного Озарка, зеленые и угловатые, а после них широкие разветвленные поймы Миссисипи, забитые стаями птиц. Здесь она зависла, чтобы сфотографировать небесную деревню, которая парила над просторным яблочным садом, развернув лопатки и сети для сбора урожая, почти никогда не опускаясь к земле. Далее цепь холмов Кентукки с бескрайним ковром североамериканских лиственных лесов.

Направляясь отсюда в сторону Делавэр Гэп, Амелия сбросила высоту, чтобы поближе рассмотреть верхушки дубов, орехов и вязов. Разглядывать местность можно было с высоты не более пятисот футов. И вот привлекательная женщина спускается с аэростата на подвешенной гондоле, где потом раскачивается туда-сюда, будто девушка Гибсона[24]Образ, созданный американским иллюстратором Чарльзом Дана Гибсоном и представляющий собой идеал женской красоты рубежа XIX–XX вв. на качелях под деревом, хотя в данном случае Амелия качалась над деревьями. Сегодня на ней было красное платье без рукавов. И наверняка среди зрителей найдутся такие, кто надеется, что Амелия войдет в раж, снимет платье и сбросит его, развевающееся, на деревья, где оно как раз будет хорошо сочетаться с осенними листьями. Она не собиралась этого делать, потому что давно завязала с этим, о чем неоднократно заявляла своему продюсеру Николь. Но в этом платье Амелия выглядела особенно эффектно, тем более что время от времени оно надувалось парашютом и задиралось вокруг талии.

Раскачивание над поверхностью было одним из фирменных приемов Амелии. Сейчас она выполняла его вновь, предоставив управление «Искусственной миграции» своему крайне умелому автопилоту Франсу. Расположившись на своем сиденье, Амелия принялась тянуть за веревки, покуда ее движения не стали напоминать колебания маятника. Внизу расстилалось бескрайнее колышущееся одеяло из осенних листьев, и она упивалась великолепием пейзажа. Но затем Франс сообщил ей, что лебедку опять заело – такое иногда случалось, когда трос натягивался до предела.

Она застряла на конце троса, о нет! Сколько можно?!

Продюсеры заверяли, что лебедку починили, но вот Амелия снова зависла в двухстах футах ниже дирижабля, над самыми кронами. В одном платье, на пронизывающем ветру. До Нью-Йорка в таком положении не дотянуть.

Но Амелию не зря прозвали Непогрешимой, у нее всегда под рукой был Франс. Ветер дул слабо, и, после краткого совещания, Франс опустил дирижабль настолько, чтобы Амелия смогла соприкоснуться с верхушками деревьев. Благодаря чему она ухватилась за верхние ветви высокого вяза и сумела на них закрепиться. Ура! По бедра в листве, словно дриада, Амелия с залихватской улыбкой посмотрела вверх на «Искусственную миграцию» и дроны, с которых велась съемка.

– Смотрите все сюда, – произнесла Амелия. – Кажется, мы с Франсом нашли выход из трудной ситуации… Ой, смотрите, белка! Не знаю, то ли рыжая, то ли серая. Их не так-то легко различить…

Франс продолжал опускать дирижабль, трос скрылся где-то в глубине леса, пока судно не заслонило небо над Амелией, а гондола едва не стукнула ее по голове. Она пригнулась, велела Франсу открыть люк. Медленно раздвинув листву, раскрылись створки. Амелия ухватилась за них и забралась внутрь. После чего расстегнула ремень и вручную вынула трос, несколько раз хорошенько дернув, чтобы вырвать его из веток. Когда тот оказался внутри гондолы, Амелия приказала Франсу закрыть люк и начать подъем, а сама поспешила наверх, чтобы выпить горячего шоколада.

Наблюдавшим за всеми этими эскападами зрителям понравилось такое приключение, о чем свидетельствовали многочисленные отзывы. Разумеется, нашлись и разочарованные тем, что Амелия все время оставалась в одежде. На стороне последних была и продюсер Николь, предостерегавшая, что шоу скоро начнет терять популярность. Но Амелия не обращала ни на кого внимания, тем более на Николь. «Искусственная миграция» отправилась дальше: сначала над равнинами, поросшими низкорослыми сосенками, затем над зеленым необитаемым побережьем Нью-Джерси, затопленным задолго до главных наводнений, и, наконец, вошла в синеву Атлантики.

Амелия напомнила своей аудитории, что они сейчас пролетели лишь по одному экокоридору из множества, которые делили теперь материк с его городами и садами, федеральными автострадами, железными дорогами и линиями электропередачи. Словно разные миры накладывались друг на друга, образуя случайную мегаструктуру, посткарбоновый пейзаж, где каждый играет свою роль в великом танце природы, а экокоридоры создают жизненное пространство нашим «младшим братьям и сестрам», как называла их Амелия в своих передачах.

Экокоридоры приносили пользу всему живому. Они создавали впечатление совершенно дикой природы. Пролетая в пятистах футах над ними, легко было прийти в восхищение. Критики программы Амелии и искусственной миграции в целом не уставали указывать, что сама она была не более чем одним из наиболее харизматичных представителей мегафауны, подобно ее любимым зверушкам, и летала над миром лишайников, грибков, бактерий, над сложным следствием работы фотосинтеза и других процессов, не замечая их. Когда-то она тоже внесла свой вклад в создание экокоридоров, в чем мог убедиться любой, кто интересовался прошлым Амелии, но теперь для нее настало время парить.

Франс увел дирижабль далеко от берега, и тот оказался над Атлантикой, потом взял влево и двинулся на север, к Нью-Йорку. На пересечении Нью-Джерси и Лонг-Айленда показался узкий сероватый шов – мост Верразано-Нарроус, и вскоре к северу от него быстро возник огромный город во всем своем великолепии, казавшийся лоскутным одеялом под легким слоем белых облаков. Нью-йоркская бухта, конечно, была заселена людьми, хотя тоже считалась экологической зоной, восхитительной экосистемой Маннахатта. И все же человеческое в ней доминировало. Удивительный, величественный, даже бодрящий после монотонности восточных лесов и горных плато пейзаж. С высоты парения Амелии бухта казалась собственной моделью, с мешаниной крошечных строений и мостиков, с замысловатым скоплением однообразно серых архитектурных форм. Даунтаун подтопило, но это была лишь малая часть огромной бухты, пусть и настолько плотно усеянная небоскребами и окруженная доками, что старый контур острова теперь было легко различить. Аптаун оставался над водой и плотнее, чем прежде, был застроен зданиями, в том числе многочисленными новыми сверхнебоскребами, красочными графеновыми башнями, что высились к северу от Центрального парка и тянулись намного выше тех, что когда-либо были воздвигнуты в южной и средней частях острова. Из-за чего Нижний Манхэттен визуально казался затопленным сильнее, чем на самом деле.

Амелия рассказывала зрителям об этих видах с восхищением, свойственным всем манхэттенским экскурсоводам:

– Видите, как разросся Хобокен? Целая стена из сверхнебоскребов! Как отрог Палисада, который во время ледникового периода так и не ушел под землю. Жаль только Мидоуленд, красивое было болото, зато теперь он здорово продлевает бухту, да? А Гудзон – настоящая ледниковая впадина, заполненная морской водой. Это не просто обычное русло. Могучий Гудзон, юху! Народ, это одна из величайших святынь дикой природы на Земле! Очередной образец наслаивающихся сообществ. – Она повернула камеру на восток. – А Бруклин и Куинс образуют очень необычную бухту. Как по мне, она похожа на какой-то прямоугольный коралловый риф, оказавшийся над водой при отливе.

Франс уже начал посадку «Искусственной миграции» на то, что осталось от острова Говернорс, и Амелия продолжила:

– Этот кусочек острова Говернорс, который до сих пор торчит из воды, и есть изначальный остров. Подводная часть была насыпана землей, которую нарыли, когда строили метро под Лексингтон-авеню. – Николь отправила ей сообщение: «Пора закругляться», и Амелия попрощалась: – Ладно, ребятки, рада была провести с вами время, спасибо вам всем, что путешествуете со мной. – Ее облачная аудитория была немалой: в среднем порядка тридцати двух миллионов зрителей за все время полета, причем половина из-за рубежа. Это делало Амелию одной из крупнейших облачных звезд, а среди тех, кто был связан с природой, и вовсе главной мегазвездой, настоящим черным лебедем. – Надеюсь, вы вернетесь и присоединитесь ко мне снова. А пока мы будем спускаться на Нижний Манхэттен, со стороны Гудзона над каналом 23-й улицы. Никогда не знаю, как их называть. Здесь, в Нижнем Манхэттене, улицами их больше не называют. А если вы назовете – сразу поймут, что вы не местный. Но я и есть не местная, так что ничего страшного.

Они пролетели мимо небоскребов южной части острова и свернули на восток, к старому небоскребу МетЛайф Тауэр. Она уже видела позолоченную пирамидку его купола, высящегося над Мэдисон-сквер. Вокруг бухты стояло множество зданий и повыше, но в своем райончике оно по-прежнему доминировало.

Амелия позвонила сообщить о своем прибытии:

– Владе, я спускаюсь с запада, у тебя все готово?

– Как всегда, – ответил управляющий после короткойпаузы.

Ветра над Манхэттеном бывали непостоянными, но в этот раз ей сопутствовал устойчивый восточный ветер примерно в десять узлов. Похоже, в городе был прилив: вода в больших каналах-авеню доходила почти до Центрального парка. При отливе она оставалась бы где-то в районе небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг, вырисовывающегося сейчас слева по курсу «Искусственной миграции». Амелия подумывала, не поселиться ли там – ведь причальная мачта у них гораздо выше, – но старый небоскреб снова вошел в моду, и хотя Амелия была одной из известнейших облачных звезд, позволить его себе она не могла. К тому же МетЛайф ей нравился больше.

Франс состыковался с мачтой, турбины дирижабля загудели, гондола наклонилась, и шипение выпущенной смеси гелия с воздухом примкнуло к многоголосому завыванию ветра, к плеску тысяч волн, разбивающихся о здания, а также реву лодочных моторов, пению гудков и обычному городскому шуму. О да – Нью-Йорк! Небоскребы и все такое! Амелия родилась и выросла в городке Грантс-Пасс, Орегон, и поэтому любила Нью-Йорк особенно страстно, сильнее, чем мог любить его кто-либо из здешних уроженцев. Настоящие местные жили здесь как рыбы в воде, не обращая внимания на его красоты.

Крюк «Искусственной миграции» защелкнулся на мачте, дирижабль немного качнуло, и уже вскоре труба крытого перехода протянулась к ней из-под карниза купола и присосалась к правой двери гондолы. Внутренняя дверь открылась, оттуда с резким свистом вышел воздух. Тогда Амелия, захватив сумку, спустилась по надувной лестнице на крышу здания, а потом по спиральной и, наконец, лифтом к своей квартире на сороковом этаже с окнами на юг и восток.

Дом, милый дом!

* * *

У Амелии был крошечный кухонный уголок в стенном шкафу, но, как и большинство жильцов Мета, она ужинала в столовой внизу. Вот и сейчас, приняв душ, спустилась поесть. В столовой и общей комнате, как всегда, было полно народу: сотни людей в очереди с подносами и за длинными столами – все ели и болтали. Амелии они напоминали головастиков в пруду. Многие из присутствующих здоровались с ней и оставляли в покое, в точности как ей и хотелось.

Владе сидел у окна с видом на бачино, и рядом с ним была женщина, которую Амелия не знала.

Амелия подошла к ним, и Владе представил их друг другу:

– Сорок-двадцать, это Двадцать-сорок. Ха. Амелия Блэк, инспектор полиции Джен Октавиасдоттир.

– Рада знакомству, – сказала Амелия, и они обменялись рукопожатием. Инспектор сказала, что видела ее шоу. – Благодарю, – ответила Амелия. – Спасибо, что смотрите. Когда вы сюда переехали?

– Шесть лет назад, – сказала Джен. – Переехала к маме, когда она заболела. Потом она умерла, а я осталась здесь.

– Мне очень жаль.

Джен пожала плечами:

– Но теперь, я вижу, здесь все не так уж необычно.

Повара позвонили в звонок, и Амелия встала посмотреть, что еще осталось из блюд.

– Этот звонок на меня действует, как на собаку Павлова, – сказала она. – Слышу и сразу чувствую голод.

Вскоре она вернулась с тарелкой салата и остатками из нескольких почти пустых кастрюль. Когда она принялась за еду, Владе и Джен стали говорить о людях, с которыми Амелия не была знакома. Судя по всему, кто-то пропал. Доев, она проверила облачную почту на браслете и улыбнулась.

– Что такое? – спросил Владе.

– Ну, я думала, что побуду здесь какое-то время, – сказала Амелия, – но это, наверное, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Меня пригласили поучаствовать в очередной миграции.

– Ты же и так этим всегда занимаешься?

– Сейчас это миграция белых медведей.

– Высший пилотаж, – заметила Джен.

– И куда же ты их переселишь? – спросила Владе. – На Луну?

– Да, отселять их севернее некуда. Поэтому их хотят отправить в Антарктиду.

– Я думал, она тоже растаяла.

– Не вся. Там им, наверное, будет хорошо, но я не знаю. Нельзя же просто так переселить высшего хищника, ему нужно чем-то питаться. Сейчас спрошу.

Она набрала своего продюсера, и Николь сразу же ответила:

– Амелия, я ждала, что ты позвонишь! Что думаешь?

– Думаю, это бред, – ответила Амелия. – Чем они будут там питаться?

– Тюленями Уэдделла в основном. Мы провели анализы, биомассы там предостаточно. Косаток уже не так много, как раньше, поэтому тюленей стало больше. Еще один высший хищник поможет сохранить баланс. А белых медведей во всей Арктике осталось примерно две сотни, и люди обеспокоены. В природных условиях мишки не выживут.

– И сколько их планируется переселить?

– Для начала около двадцати. Если согласишься, возьмешь шестерых. Твоим зрителям понравится.

– Защитники будут против.

– Знаю, но мы думаем снять тебя и выпустить в облако потом, а место в Антарктиде, куда их переселим, останется в секрете.

– Все равно они будут клевать меня еще годами.

– Но они и так тебя клюют, разве нет?

– И то правда. Ладно, еще подумаю.

Амелия завершила разговор и посмотрела на Владе и инспектора. Она не могла сдержать улыбки.

– Защитники? – спросил Владе.

– Защитники Земли. Они против искусственной миграции.

– Типа все должно остаться как есть и погибнуть?

– Вроде того. Хотят, чтобы туземные виды обитали в своей естественной среде. Идея хорошая, но сами понимаете…

– Вымирание.

– Верно. Поэтому, как по мне, лучше спасать, кого можешь, а потом разбираться. Но с этим не все согласны. Я вообще получаю много гневных писем.

Ее собеседники кивнули.

– Не бывает такого, чтобы с чем-нибудь были согласны все, – мрачно проговорил Владе.

– Белые медведи, – сказала инспектор Джен. – Я думала, они уже вымерли.

– Две сотни особей – это уже за гранью. Судя по всему, скоро они останутся только в зоопарках. И если зоопарки сумеют сохранить белых мишек до более прохладных времен, то их гены сохранят мало разнообразия для комбинирования. Но знаете, лучше так, чем никак.

– Так что, займетесь этим?

– О да. Это же та самая харизматичная мегафауна! Юху!

– Твоя специализация, – заметил Владе.

– Вообще-то я всех люблю. Кроме пиявок и комаров. Помнишь случай, когда на меня напали пиявки? Вот это была жуть. Но самые высокие рейтинги получают шоу с крупными млекопитающими.

– А они ведь в большой беде, верно?

– Да, определенно… Вроде как… Хотя вообще-то… – Амелия вздохнула: – Еще в какой беде.

Ж) Шарлотт

Сработал будильник, и Шарлотт Армстронг стукнула по браслету. Пора домой. Удивительно, как быстро летит время, когда его в обрез. Всю вторую половину дня она пыталась разобраться с делом семьи, члены которой заявляли, что прошли пешком из Пенсильвании в Нью-Йорк через Нью-Джерси. Невзирая на многочисленные нестыковки, они настаивали, что им удалось проделать весь путь, но не могли толком объяснить, как они сумели обойти блокпосты и болота, избежали бандитов и волков. Нет, они ни с чем таким не сталкивались, шли ночами, иногда по воде, пока – ну надо же! – не очутились на Статен-Айленде, где их задержал патрульный, попросивший предъявить документы, которых у них не оказалось.

Шарлотт просидела с этими горе-нелегалами полдня в изоляторе иммиграционной службы. Напуганные, они, казалось, в самом деле не знали, где и как пересекли границу, хотя это абсурдно. Впрочем, люди вообще абсурдные создания, так что кто знает? Могли ли они просто идти и идти, ночь за ночью, шаг за шагом, как слепые? Но у них был один дешевый браслет, значит, по нему можно восстановить маршрут, на что Шарлотт им и указала. Их дело было не настолько серьезным, чтобы власти стали требовать снять показания с их браслета. Закон о защите частной жизни был жестче иммиграционного, но все перевешивали соображения государственной безопасности, требующей строжайшего соблюдения мер предосторожности. Когда Шарлотт объяснила нелегалам все это, они просто молча уставились на нее. Чтобы у них появился хоть малейший шанс, ей нужно было представлять их интересы в суде. Чаще всего в подобных случаях так оно и случалось: Шарлотт приходилось сталкиваться с тысячами таких ситуаций – в этом состояла ее работа. Раньше она этим занималась в системе городской власти, сейчас – в некоем государственно-частном гибриде, то ли в городском агентстве, то ли в общественной организации, которая помогала арендаторам, «безбумажникам», бездомным, водяным крысам и другим обездоленным. Именовался этот гибрид Союзом домовладельцев, хотя такое название было, пожалуй, слишком амбициозным.

Когда Шарлотт закончила беседу с нелегалами и собралась домой, пришла Танганьика Джон, помощник мэра, спросить, не могла бы мисс Армстронг зайти и помочь мэру разобраться с одним важным, но неясным вопросом. Шарлотт это показалось подозрительным, как и сама Джон – высокомерная женщина, стройная и модно одетая, чьей единственной обязанностью было помогать мэру. А это означало, что Танганьика была частью оборонительных укреплений, воздвигаемых Галиной Эстабан вокруг собственной персоны. В распоряжении Джон было несколько людей, пекущихся о репутации верховного мэра, в то время как город задыхался в его деспотичной власти.

Шарлотт с предельной любезностью ответила согласием и последовала за Джон в административную резиденцию, расположенную в пентхаусе. Там мисс Армстронг встретили еще три помощника мэра, которые, как и Джон, попросили ее помочь мэру написать пресс-релиз, объясняющий, почему ввести иммиграционные квоты было необходимо и что это сделано для блага людей, уже проживавших в городе.

От этого Шарлотт сразу отказалась.

– Вы нарушаете федеральный закон, – сказала она. – И вам известно, что его авторы очень ревностно относятся к своему праву устанавливать эти правила. А моя работа заключается в том, чтобы представлять тех самых людей, которых вы пытаетесь отсюда вытеснить.

«О нет, это не совсем так…» – принялись заверять помощники мэра, тут и сама Галина Эстабан появилась в офисе – прекрасная внешность, плавные движения, надменная поза и… глупые решения. Шарлотт давно уже догадывалась, что надменность и глупость – две стороны одной медали. И вот Галина лично повторила мисс Армстронг свою просьбу, будто надеялась, что та не устоит перед ее обаянием, невзирая на давнюю вражду. Видимо, мэр искренне считала, что лицемерием можно заменить дружбу, но Шарлотт сразу ее разочаровала, дав понять, что личная просьба вряд ли может иметь какой-либо вес. Галина попыталась объяснить свою просьбу тем, что предлагаемые меры необходимы для охраны границ города, который они обе любят, и так далее.

– Невозможно охранять границы там, где никаких границ не существует, – сказала Шарлотт.

Галина нахмурилась и даже надула губы. Она и в кресло мэра попала, надувая губки, когда ей что-то не нравилось, но мисс Армстронг этим было не пронять. И несмотря на притворную веселость и снисходительность Эстабан, уловила в ее глазах холодный блеск стали, с которым мэр приняла враждебный выпад. Впрочем, Шарлотт ответила таким же взглядом – это ведь Галина выбросила иммигрантские службы за борт, создав государственно-частное объединение, наихудшую из всех мыслимых форму регулирования движения народонаселения!

– Нам нужно как-нибудь решить этот вопрос, – сказала Галина, мгновенно мрачнея. – Если здесь станет слишком тесно, может случиться социальный взрыв.

– Это Нью-Йорк, – сказала Шарлотт. – Город иммигрантов. Здесь не бывает тесно.

– На численность мы можем повлиять, – парировала Галина.

– Только если превратитесь в отморозков и нарушитезакон.

– Объяснять, почему нам нужны квоты, – это не значит быть отморозками.

Шарлотт пожала плечами и любезно распрощалась.

– Не тратьте на это время, – посоветовала она, уходя.

Возвращаясь домой по переходам, Шарлотт разглядывала оживленные каналы внизу. После прогулки с инспектором Джен мисс Армстронг стала чаще ходить с работы пешком и теперь каждый день подмечала колебания уровня воды. Исходная Верхняя Отметка сейчас находилась под водой и проживала свою третью жизнь на уровне устричного садка. Сеть переходов ныне включала в себя как дощатые настилы чуть выше уровня прилива, так и протяженные мостики на высоте сороковых и пятидесятых этажей. Последние почти целиком состояли из прозрачных пластиковых труб, усиленных графеновыми композитными сетками, такими легкими и прочными, что могли соединить сразу четыре-пять кварталов.

Раньше Шарлотт почти всегда ездила на работу и обратно на вапоретто номер четыре, но в каналах случались такие пробки, что некоторые пешеходы передвигались по настилам быстрее, чем водный транспорт по каналам. К тому же ходить было полезнее для здоровья, по крайней мере до тех пор, пока ее ноги выдерживали такую нагрузку. Шарлотт хотелось бы совершать такие прогулки туда и обратно каждый день, но она не была уверена, что у нее получится. Пришлось бы отказываться от десерта, ведь не нести же его домой с работы.

Шарлотт пришла домой как раз вовремя, чтобы наспех переодеться и перекусить в столовой перед еженедельным заседанием правления. Участие в этом заседании было чем-то вроде внеурочной работы. От городских проблем мисс Армстронг переходила к домашним: из-за разницы в масштабе они несколько отличались, но не так чтобы слишком. Шарлотт вступила в правление в те времена, когда на него подали в суд и ему требовалась помощь. И хотя это походило на ее обычную работу, мисс Армстронг было интересно участвовать в таких делах. Ей нужно было только немного пополнить запасы сахара в крови, и тогда все хорошо.

Однако сахар было не так просто достать, потому что, когда Шарлотт добралась до столовой, лотки с едой оказались уже почти пусты. Пришлось вычерпывать остатки пищи со дна кастрюль. А еще можно было нырнуть лицом в миску с салатом и вылизать ее, как собака, – или как те двое ребят, что стояли в очереди перед Шарлотт. Черт, они вылизывали ее дочиста! На ужин лучше приходить вовремя, все это знали, и уже за полчаса до открытия здесь выстраивалась длинная очередь. Жильцы всегда собирались толпами вокруг чего-нибудь важного, а значит, на собрание никто не должен был прийти. Стоило бы снизить число проживающих до предусмотренного реальной вместимостью здания – в этом отношении Шарлотт не раз совершала ошибки. Склонность помогать людям стала ее профессиональной привычкой, но делать это для всех подряд было неправильно. Появлялось слишком много голодных ртов, вырастали очереди в столовой, становилось шумно, люди сидели на полу, прислонившись к стенам и поставив подносы на колени, а стаканы – на пол рядом с собой. Мисс Армстронг и сама так сделала – опустившись неуклюже, устало, зная, как тяжело потом будет вставать. Это было одной из причин, почему по вечерам она носила брюки.

На тридцатый этаж, где находился офис управления зданием, Шарлотт опоздала совсем чуть-чуть. В этом не было бы ничего страшного, не будь она председателем. Остальные члены совета уже вовсю обсуждали ситуацию с двумя пропавшими. Мисс Армстронг села на свое место и осведомилась:

– Ну и что надумали?

– Мы думаем, что не следует больше позволять кому-либо жить на садовых этажах, – заявила Дана.

Остальные члены совета смотрели на председателя так, будто ожидали, что она станет возражать. Ведь именно Шарлотт настояла на том, чтобы пустить Матта и Джефа пожить на садовый этаж.

– Причина?.. – уточнила она скорее ради того, чтобы соответствовать их ожиданиям.

– Как мы увидели, там нет такой системы безопасности, как на жилых этажах, – объяснил Мариолино. Он в этом году был секретарем совета.

Шарлотт пожала плечами:

– Я не против того, чтобы закрыть сады… в качестве временной меры.

Услышав это, участники заседания вздохнули с облегчением и двинулись дальше по списку, составлявшему повестку дня. Жалобы на шум, споры из-за парковочных мест в эллинге, просьба установить грузовой лифт повместительней. Владе, закатив глаза, напомнил, что не может увеличить размер шахты, но можно подумать о том, чтобы смонтировать более высокую кабину. Далее вспыхнул спор по поводу формулы расчета взносов и оплаты труда, которая не устраивала тех, кто не считал уборку коридора на этаже трудом, заслуживающим вознаграждения. Обсудили отношения с ОВНМ – Обществом взаимопомощи Нижнего Манхэттена, иногда, в зависимости от настроения, называемым также Овно́м, а на самом деле крупнейшим из местных кооперативных предприятий и ассоциаций, своеобразным зонтом для всех остальных организаций затопленной зоны. Предлагаемые им неофициальные обменные курсы между долларом и блокжерельями настолько разнились с официальным, что решено было просто отказаться от последнего и сделать курс плавающим. Теперь эту плавающую валюту нужно было сохранить как можно более твердой, если вообще существовала такая возможность.

И так далее. Так они и управляли своим маленьким городом-государством. Квартира 12-Д пустовала после смерти Маргарет Бейкер – никто из ее наследников не собирался туда въезжать, они жили в Денвере и хотели ее продать. Контракт Мардж с кооперативом был несокрушим – Шарлотт знала это, потому что сама помогала его составить, так что денверским родственникам предстояло продать квартиру кооперативу за сто процентов доли Мардж. Что было вполне справедливо. У кооператива имелся резерв для подобных выкупов, поэтому все должно было получиться как надо.

Но тут слово взяла Дана:

– Если мы выкупим у них квартиру и сдадим не члену нашего кооператива, то сможем отбить сумму примерно за десять месяцев, а потом будем получать с нее прибыль.

– Десять месяцев? – переспросила Шарлотт.

Александра и остальные участники заседания дружно кивнули. Цены на аренду в Нижнем Манхэттене взлетали вверх. Люди балдели от манхэттенской Венеции, и это приводило к росту цен. «Литоральная аэрация» – вот как это называлось.

– Аэрация, – сказала Шарлотт таким же тоном, каким Владе сказал бы «плесень». – Разве это не что-то типа инфляции или спекуляции? Я-то думала, Второй толчок нас от всего этого избавил.

Не навсегда, объяснили ей. Жизнь среди каналов выглядела достаточно привлекательно. Повседневная суета неочевидна ни для туристов, ни для людей, которые настолько богаты, что готовы от этой суеты откупиться.

– Одна из таких богачек, желающих купить долю у нас, – это Амелия Блэк, – указал Владе. – Свою комнату и парковочное место на причальной мачте. Она сказала, это для нее будет немного напряжно, что меня удивило, но, говорит, ей всегда хотелось иметь в Нью-Йорке что-то свое, а здесь ей нравится.

– А она будет участвовать в работе кооператива? – спросила Шарлотт с недоверием. – Разве она не слишком часто разъезжает по миру?

– Сказала, что будет. Я уверен, она впряжется, просто она такой человек.

– Но она не всегда будет под рукой?

– Конечно, такая у нее работа. Но если у нас появится член кооператива, который будет работать на него, когда находится здесь, и подолгу бывать в разъездах, то это еще не самое худшее. Меньше стресса, меньше расхода воды и электричества. Больше еды в столовой.

Шарлотт кивнула. Владе всегда думал о пользе для здания, и она это ценила.

– Членский совет может это с ней обсудить, – заключила она.

– Членский совет отправил ее к нам с положительной рекомендацией.

– Тогда ладно. Пусть вступает, раз они так решили.

– Я ей передам, – сказал Владе.

– А где она сейчас?

– В Арктике. Собирается переправлять белых медведей на Южный полюс.

– Серьезно?

– Так она мне сказала.

– Ладно… Я считаю, что с ней нам будет хлопотно, но членский совет решил…

Они перешли к другим вопросам и постарались рассмотреть их как можно быстрее. Все они были довольно давно избраны в правление, чтобы получать удовольствие от заседаний. Владе хотел заменить системы катодной защиты на всех стальных балках в здании, а еще получить новый канализационный процессор, чтобы эффективнее собирать и перерабатывать дерьмо в удобрения для почвы в садах, о чем сообщалось на заседании совета по аквакультуре бачино. Также Владе хотел обновить подключение к местной электрической подстанции. Фотоэлементная краска, покрывавшая здание, генерировала бо́льшую часть потребляемой электроэнергии, но в промежутке между зданием и подстанцией ее терялось довольно много, поэтому обновление не помешало бы.

Владе подумал и добавил, что в последнюю минуту Дана включила в повестку еще один пункт: поступило предложение продать здание.

– Что?! – встрепенулась Шарлотт. – От кого?

– Мы не знаем. Связались через агентство «Морнингсайд Риэлти» и предпочли остаться неизвестными.

– Но почему? – удивилась Шарлотт.

– Не говорят. – Дана посмотрела в свои записи. – Эммерих предположил, что кто-то из Клойстера, у «Морнингсайд» есть там офисы. Предлагают примерно вдвое больше, чем здание оценили в последний раз. Четыре миллиарда долларов. Если согласимся, станем богачами.

– На хрен их, – сказала Шарлотт.

Повисло молчание.

– Наверное, нам стоит вынести это на голосование, – высказался Мариолино.

Владе насупился:

– Стоит ли?

– Давайте для начала все выясним, – предложила Шарлотт.

Они встали и немного постояли у окна, размышляя. Кто-то налил себе кофе, кто-то вина. Шарлотт пила крепкий ирландский кофе, желая одновременно и укрепить нервы, и расслабиться. Но не сработало, ее состояние даже ухудшилось: она стала еще сильнее нервничать.

«Какой-то антиирландский кофе, – подумала Шарлотт. – Должно быть, английский…»

– Я – спать, – проговорила она раздраженно.

Когда Шарлотт поднялась в свою комнату, на самом деле состоявшую из кровати и стола в одной из общих комнат и закрытую от соседей звукоизоляционным квилтом, то обнаружила на своем экране сообщение от Джен Октавиасдоттир. Шарлотт набрала ее, и Джен тут же ответила.

– Привет, это Шарлотт. В чем дело?

– Иду к вам из-за тех пропавших ребят.

– Что-нибудь нашла?

– Ничего особенного, но кое-что могу рассказать.

– Давай за завтраком?

– Да, хорошо.

Может, и не стоило договариваться о встрече перед сном, тем более с антиирландским кофе в желудке. О чем ей собирается рассказать Джен? Существовала реальная опасность, что мозг начнет крутить этот вопрос так и эдак и она проворочается в постели всю ночь, а на рассвете встанет невыспавшаяся, с тяжелой головой.

Шарлотт уснула, не успев коснуться головой подушки.

3) Стефан и Роберто

Солнце восходило в пене кудрявых жемчужных облаков. В Нью-Йорке царила осень. Двое мальчишек вытянули из-под пристани Северного здания небольшую надувную лодку. Мотор с аккумулятором оттягивал корму вниз, и Стефан, который был повыше, взгромоздился на носу, чтобы уравновесить плавсредство. А Роберто уселся за румпель и ловко лавировал в артериях городских каналов. Мальчик правил на восток, навстречу восходящему светилу. Был прилив, соленый утренний воздух отдавал запахом водорослей. Они миновали широкий устричный садок у пристани «Скайлайн» и вошли в Ист-Ривер, после чего двинулись вдоль берега на север, держась при этом вне транспортного потока. К девяти часам мальчишки прошли Тёртл-Бей, достигли 90-й улицы и были готовы пересечь Ист-Ривер. Стефан внимательно осмотрелся. Ни одного крупного судна не было видно. Роберто добавил газу, и Стефана вместе с носом на несколько дюймов приподняло над водой.

– Была бы у нас настоящая моторка, вот было бы круто.

– Ты пока притормози, я вижу наш колокол.

– Ну и отлично.

Роберто притормозил, и Стефан натянул длинную резиновую перчатку. Затем, наклонившись к воде, ухватился за петлю из нейлоновой веревки и стащил ее с подводного буя, посаженного на мелководье, некогда бывшее южной оконечностью острова Уорд. Крепко потянул веревку вверх. Другой конец оказался привязан к ушку на вершине большого пластмассового конуса, который снизу охватывало железное кольцо. Когда Стефан подтащил колокол к поверхности, они с Роберто водрузили его на нос лодки, а потом уселись на толстые округлые борта и присмотрелись к конусу, пытаясь заметить в нем изменения. Все вроде было хорошо, и Роберто сунулся внутрь, чтобы прикрепить к липучке новые инструменты.

– Выглядит неплохо, – сказал он. – Давай поставим его на место мистера Хёкстера.

Они прожужжали мотором вдоль западного берега Врат ада и оказались на мелководье Южного Бронкса. Наконец Стефан, сверившись по навигатору на браслете, объявил, что они достигли нужного места.

– Есть! – воскликнул Роберто и выбросил за борт самодельный подводный буй: два шлакобетонных блока, привязанных краденой нейлоновой веревкой к бую таким образом, чтобы тот, даже при отливе, оставался чуть ниже поверхности.

Да, это было то самое место. Мальчики пришвартовали лодку к бую. Скоро должен был начаться прилив, но пока на реке царило спокойствие. Пора было приниматься за работу.

Ныряльщиком был Роберто, потому что единственный их гидротермокостюм Стефану был маловат. Все свое снаряжение мальчишки приобрели при довольно сомнительных обстоятельствах, поэтому были не слишком разборчивы. Когда Роберто застегнулся, надел перчатки и маску, они аккуратно опустили водолазный колокол в воду так, чтобы под ним осталось побольше воздуха. Роберто взял в одну руку конец шланга, в другую – фонарик и, сделав глубокий вдох, спрыгнул в воду. Опустившись немного, забрался под край колокола и там вынырнул. Стефан едва различал его очертания. Роберто подплыл обратно к краю, а потом вынырнул на поверхность.

– Порядок? – спросил Стефан.

– Порядок. Давай спускай меня.

– Хорошо. Когда я потяну за шланг три раза, значит, кислород заканчивается. Тогда тебе надо будет всплывать. Если не сделаешь это сам – подтяну к тебе колокол.

– Знаю.

Роберто снова нырнул под колокол. Стефан понемногу отпустил нейлоновую веревку, позволив колоколу мягко погрузиться в реку и Роберто вместе с ним. Раньше они уже пару раз пробовали это проделать, но все равно было еще боязно. Когда веревка ослабла, Стефан понял, что колокол достиг дна, предположительно там, где шлакобетонные блоки обозначали их место. Навигатор на браслете показывал, что лодка все еще находилась в нужной точке. Он перевел ручку на кислородном баллоне на меньший расход – литр в минуту. Очень скоро этот воздух должен был заполнить колокол, а на поверхности вокруг лодки должны показаться пузырьки. Этот кислородный цилиндр они взяли у соседки мистера Хёкстера, пожилой женщины, которая нуждалась в таких для дыхания, их у нее в комнате была целая куча. Стефан соединил вместе два ее шланга, сделав из них один тридцатифутовый, и сейчас Роберто уже опустился на семнадцать, так что в этом отношении все было хорошо.

Стефан не мог особо разглядеть Роберто, и даже колокол, освещенный фонариком приятеля, выглядел лишь заревом в темной воде. Но Роберто теперь стоял на старом асфальте – некогда там находилась парковка, прямо у старого речного берега на южной оконечности Бронкса. Благодаря фонарику он мог видеть под колоколом вполне сносно.

Стефан потянул за кислородный шланг. Один раз означал «Все хорошо?».

Один рывок в ответ – «Хорошо».

Внизу Роберто должен был развернуть металлодетектор – сначала открепив от внутренней стенки колокола. Детектор был марки «Голфир Максимус», ребята изъяли его у другого соседа, мистера Хёкстера, канального ныряльщика, который недавно умер и, как оказалось, не имел родственников. Роберто надлежало использовать прибор для сканирования старого затопленного асфальта, чтобы выяснить, есть ли там что на месте мистера Хёкстера.

И в самом деле, когда Роберто, находясь под колоколом, включил детектор и настроил его на поиск золота, то аж подпрыгнул, когда тот сразу засигналил. Мальчик припал к стенке колокола и крикнул Стефану. Увы, приятель не слышал его. Тогда Роберто взял конец шланга и прокричал в него:

– Мы нашли! Мы нашли! Мы нашли! – Сердце едва не вырывалось из груди.

Он провел детектором по периметру колокола. С большей частотой прибор пищал возле края, как определил Роберто, с северной стороны. Чем ближе к искомому металлу он находился, тем чаще пищал. И с каждым сигналом у Роберто учащался пульс, мальчик стал даже немного задыхаться от возбуждения, бормоча:

– Божечки, божечки, божечки…

Он взял баллончик с красной краской, которую они прикрепили к внутренней стороне колокола, и пометил асфальт под собой, а потом проследил за тем, как пузырьки краски растеклись по поверхности. Она могла и не пристать как следует, но кто знает? Хоть что-нибудь, да наверняка останется.

Для Стефана время тянулось медленно. Дул легкий ветер, и он уже начал замерзать. Одной из замечательных особенностей этой охоты было то, что место, которое они исследовали, было парковкой, построенной на свалке, а значит, люди не только столетиями не думали искать там затонувший корабль, но и не нашли бы его легко, даже если бы попытались. По крайней мере до Второго толчка, который вернул эту область в ее природное состояние – если говорить так было уместно, – благодаря чему искать там останки корабля снова стало возможным. И найдя, его можно было выкопать тайно, под водой, так, чтобы никто не узнал. В этом отношении морская археология казалась классной штукой! И так уж случилось, что одно из величайших затонувших сокровищ всех времен теперь наконец-то можно найти.

Но пока было очевидным, что Роберто задерживается. Датчик баллона показывал, что кислород почти закончился. Стефан трижды потянул за шланг.

Внизу Роберто это заметил, но проигнорировал. Он поставил на шланг ногу, чтобы тот не выскочил из-под колокола. Затем потянул разок: тот держался крепко.

Стефан опять потянул три раза, на этот раз сильнее. Аккумулятор садился, кислород заканчивался, начинался отлив, и теперь ему приходилось следить еще и за напряжением в тросах и состоянием кислородного шланга. Нельзя было допускать, чтобы хоть один из них натянулся слишком сильно – особенно последний.

Он снова потянул три раза, еще сильнее. Роберто было трудно в чем-то переубедить, даже если разговаривать с ним лицом к лицу.

– Ну его к черту, я тебя вытаскиваю, – громко объявил Стефан в шланг. Буквально прокричал. К банке у них было привинчено ручное мотовило, и сейчас он набросил на него веревку и стал проворачивать рукоятку, притягивая со дна колокол, а вместе с ним и Роберто.

Внизу Роберто поспешно прикрепил краску и металлодетектор обратно к внутренней стороне колокола, прежде чем тот начал подниматься над ним. Вода уже хлынула под стенку и достигла его коленей. Пора было набрать воздуха в грудь, чтобы, проскользнув под стенкой, выплыть к поверхности, но сначала следовало закрепить инструменты.

Стефан продолжал крутить рукоятку, зная, что это единственный способ заставить Роберто подняться наверх. Он собирался все ему выговорить, как только тот выплывет и переведет дыхание, – и ничего, что голос у Стефана был слишком высокий и его гневные речи не производили должного впечатления. Довольно скоро Стефан увидел верхушку колокола, а в следующий момент, выдувая воздух, из воды вынырнул Роберто и закричал. Но это оказались не ругательства, а торжествующие крики:

– Да! Да! Я его нашел! Мы его нашли! Детектор! Он сработал! Мы его нашли! – Затем он глотнул немного воды и закашлялся.

– Бог ты мой! – Стефан быстро помог ему перелезть через борт и, пока Роберто снимал костюм, подтянул к лодке колокол. – Правда, что ли? Среагировал на золото?

– Среагировал, это точно. Запищал так быстро-быстро. Я крикнул тебе в шланг, ты не слышал?

– Нет. Шланги вряд ли передают голоса так далеко.

Роберто рассмеялся:

– Я тебе кричал. Это так здорово! Я пометил место баллончиком, но не знаю, будет ли видно. Зато у нас еще есть буй и навигатор. Мистер Хёкстер обалдеет.

Высвободившись из костюма, стоя на ветру в мокрых шортах, он прикрыл глаза, и Стефан побрызгал на него из бутылки водой, обильно разбавленной отбеливателем, после чего Роберто вытер себе лицо. Здешняя вода часто бывала такой грязной, что от нее могла появиться сыпь или что-нибудь похуже. Когда Роберто обсох и оделся, то помог Стефану затащить колокол на нос лодки, и они отплыли от своего подводного буя. Вскоре Стефан включил мотор, и они перешли к разговорам.

– У нас аккумулятор скоро сядет, – сообщил Стефан. Хорошо, что отлив играл им на руку, когда они плыли по течению. – Надеюсь, нас не вынесет через Нарроус[25]Пролив, соединяющий Лоуэр-Нью-Йорк-Бей (нижнюю) и Аппер-Нью-Йорк-Бей (верхнюю нью-йоркскую бухту)..

– Неважно, – ответил Роберто.

Хотя выход через Нарроус, конечно, не сулил ничего хорошего. Аккумулятор у них был пусть и получше предыдущего, но довольно паршивый. Роберто оглядел Ист-Ривер: движение, как обычно, плотное. Если бы их поймали в полосе, то могли арестовать и конфисковать лодку. Водная полиция и еще кто-нибудь из властей выяснили бы, что с ними нет никаких взрослых, что у них нет документов… и вообще ничего. Различные люди из района Мэдисон-сквер, с которыми они имели дела, не были в курсе их положения и едва ли обрадовались бы, если бы Стефан и Роберто попросили их назваться опекунами. Нет, попадаться им было нельзя.

– Если доплывем до города, сможем найти, где подзарядиться.

– Может быть.

– Да ладно тебе, мы его нашли!

Стефан кивнул. Затем поймал взгляд Роберто и ухмыльнулся. Оба закричали и хлопнули друг друга по ладоням. А когда добрались до первого подводного буя, то, привязав к нему трос колокола, опустили последний так, чтобы под ним не осталось воздуха. Там колокол должен был ожидать их следующего визита.

После этого они двинулись на юг, к тому месту, где Врата ада переходили в Ист-Ривер. Стефан заметил промежуток в речном трафике, включил мотор на полную и, сжигая бо́льшую часть оставшегося заряда аккумулятора, попытался как можно быстрее пересечь полосу движения. Полицейских дронов над ними вроде бы не было. Только фасады сверхнебоскребов, усеивавших Вашингтон-Хайтс, взирали на них миллионами окон, но оттуда никто не смотрел. Конечно, их маневр могли записать камеры наблюдения, но их лодка ничем не отличалась от множества других. Нет, главная трудность теперь состояла в том, чтобы просто добраться домой при сильном отливе.

– Так, значит, нашли, – сказал Стефан. – «Гусар», фрегат Британского флота. Поверить не могу!

– Не то слово, черт подери!

– Как думаешь, он сильно глубоко под улицей?

– Не знаю, но детектор пищал как бешеный!

– Все равно, наверное, до него еще копать и копать.

– Ага, знаю. Нужны будут кирка и лопата, уж точно. Можем копать по очереди. Там глубина футов десять, может, больше.

– Десять футов – это прилично.

– Знаю, но это реально. Нужно просто не переставать копать.

– Точно.

Затем мотор иссяк. Они тотчас достали весла и начали грести, работая вместе так, чтобы лодка продолжала двигаться в сторону мелководья на востоке от Манхэттена. Но отливное течение становилось сильнее, неся их вниз по Ист-Ривер, которую все называли не настоящей рекой, а скорее приливным каналом, соединяющим две бухты. Они уже приближались к мосту Куинсборо[26]Также известен как Мост 59-й улицы. Самый северный мост через Ист-Ривер.. При сильном отливе в Ист-Ривер становилось неприятно – появлялись широкие пороги, и хотя он не превращался в совсем уж бурлящий поток, грести в нем было без толку. И они плыли по течению, несомые в сторону города.

– Смотри, там в воде какая-то крыша торчит. Давай за нее ухватимся и отдохнем.

Они попытались зацепиться за верхушку какого-то затопленного здания, но из-за сильного течения лишь едва задели ее веслами, и их сразу развернуло боком. Пришлось прогрести вокруг лодки, чтобы снова направить ее носом навстречу течению. Это было непросто. И течение по-прежнему усиливалось.

Такое уже с ними случалось – когда им было лет по восемь-девять, их постигла одна из первых неудач в воде. Даже целое крушение, оно хорошо запомнилось. Сейчас они отчаянно загребли, стараясь, насколько возможно, координировать свои движения. Роберто был чуточку быстрее.

– Вместе работаем, – напомнил Стефан.

– Давай быстрее!

– Ты сам лучше проворачивай!

Ничего не помогало. Течение усиливалось, а их швыряло так, будто они плыли на корабле. Какое-то время казалось, будто они могли сунуться в какой-нибудь из последних каналов, прежде чем проплывут мимо всего Манхэттена, но течение было слишком сильное: они пропустили их все.

Теперь оставалось только надеяться, что они сядут на мель у острова Говернорс и переждут там. В том месте находилась свалка, где они временами любили что-то искать, но оставаться там пережидать отлив выглядело перспективой безрадостной: можно было замерзнуть и изголодаться. К тому же непонятно, смогут ли они встать под нужным углом, чтобы туда попасть. Но попытаться стоило, и ребята живо заработали веслами.

Потом, хоть они и находились вне полосы движения, мальчики увидели небольшой моторный катер на подводных крыльях – он летел прямо на них. Он не уклонялся, не тормозил и был готов в них врезаться. Возможно, он был и достаточно высоко над водой, чтобы пролететь мимо, но крылья торчали книзу, будто косы, вполне способные разрезать их надвое – не только лодку, но и самих ребят.

– Эй! – закричали они, налегая на весла сильнее, чем когда-либо. Не помогало. Они не смогли бы спастись таким образом, казалось, даже катер поворачивает специально, чтобы их перехватить. Стефан встал, поднял весло вверх и закричал.

И в последний момент перед тем, как их ударить, судно резко свернуло вбок и село на воду с хорошим всплеском, окатив их с ног до головы, а заодно залив лодку.

Но даже при том, что в нее набралось воды, резиновые борта были такими крупными, что она не могла от этого утонуть, пусть и здорово осела, так что грести теперь было нельзя. Теперь, чтобы хоть куда-нибудь добраться, им следовало сначала все это вычерпать.

– Эй! – гневно крикнул Роберто. – Вы нас чуть не убили!

– Залили нам лодку, – добавил Стефан, указывая на залитое дно. Они оба стояли в лодке по колено в воде, промокшие и быстро замерзающие. – Помогите!

– Какого черта вы тут делаете? – резко спросил водитель катера. Похоже, он был зол от того, что испугался сам.

– У нас аккумулятор сел! – сказал Роберто. – Мы гребли. И не были даже на чертовой полосе. Это вы что тут делаете?!

Мужчина пожал плечами, увидел, что они не тонули, и сел обратно, будто решив двинуться дальше.

– Эй, возьмите нас на буксир! – яростно крикнул Роберто.

Мужчина сделал вид, будто не слышал его.

– А вы, кажется, живете в Мете у Мэдисон-сквер? – спросил вдруг Стефан.

Мужчина оглянулся, посмотрел на ребят. Очевидно, он собирался их здесь оставить, но теперь опасался, потому что они могли на него пожаловаться. Как будто они не могли просто запомнить номер лодки – ведь тот находился прямо над ними! A6492. Мужчина тяжело вздохнул и, пошарив у себя в кабине, сбросил ребятам конец веревки.

– Давайте привязывайтесь. Отвезу вас домой.

– Спасибо, мистер, – сказал Роберто. – После того как вы нас чуть не убили, будем считать, что мы квиты.

– Не заливай мне, парень. Вас-то точно здесь быть не должно. Уверен, ваши родители не в курсе, что вы тут шляетесь.

– Поэтому я и говорю, что мы квиты, – сказал Роберто. – Вы на нас натыкаетесь, мы отмораживаем себе задницы, вы нас буксируете, и мы не говорим копам, что вы превысили скорость в гавани, мистер A6492.

– Идет, – согласился мужчина. – Все честно.