Онлайн чтение книги Нью-Йорк 2140 New York 2140
3) Франклин

Мы с Джоджо установили себе на экраны чат, в котором мало говорили о делах, хотя мы читали одни и те же каналы, необходимые всем, кто торговал прибрежными фьючерсами. Прежде всего чат был нужен, чтобы оставаться на связи, и у меня на душе теплело, когда в правом верхнем углу экрана что-то появлялось. Еще мы иногда обсуждали там какие-нибудь интересные движения на бирже. Например, пишем:

– Почему твой ИМС так падает?

– В Челси только что упала высотка.

– Он что, так сильно реагирует?

– Мой индекс к твоим услугам.

– Хвастунишка. Ты сейчас шортишь?

– Решила подстраховаться, да?

– Думаешь, упадет еще?

– Чуть-чуть. По крайней мере, пока Шанхай его не поднимет. А сейчас лови волну.

– Ты сам в лонге по межприливному?

– Не особо.

– Я думала, с правами владения там сейчас понятнее.

– Межприливный индекс зависит не только от этого.

– Еще от физического состояния?

– Именно. Если владение закрепляется за разрушенной собственностью, то что с того?

– А-а. И индекс это учитывает?

– Да. Это чувствительный инструмент.

– Как и его автор.

– Спасибо. Выпьем после работы?

– Ага.

– Заскочу за тобой на «клопе».

– Как мило.

* * *

Дальше я работал, то и дело отвлекаясь на мысли о предстоящем вечером свидании и яркие воспоминания о ее «О! О!». Этого было достаточно, чтобы я раз за разом смотрел на часы и гадал, как пройдет эта ночь, проверял расписание приливов и размышлял о том, каково будет на реке после заката в мелвилловской атмосфере ночи, в атмосфере загадочности среди лунного света.

Мой ИМС для Нью-Йорка действительно немного опустился после новостей об обрушении в Челси, но вскоре стабилизировался и уже даже карабкался вверх. Вот уж в самом деле чувствительный инструмент. И сам индекс, и его производные, которые мы придумали в «УотерПрайс», росли самым приятным образом. Нашему успеху способствовало то, что непрерывное количественное смягчение, которое наблюдалось со времен Второго толчка и имело панический характер, влило туда больше денег, чем на рынке было хороших бумаг. По сути, это означало, что инвесторы были, давайте называть вещи своими именами, чересчур богаты. Следовательно, нужно было придумать новые возможности для инвестирования, и их придумали. Спрос рождает предложение.

Как мы выяснили, изобретать новые производные было несложно – наводнения в самом деле оказались примером созидательного разрушения, а это неотъемлемое понятие для капитализма. Я утверждаю, будто наводнения, крупнейшая катастрофа в истории человечества, по своей разрушительной силе не уступающая войнам XX века, на самом деле были полезны для капитализма. Да, я это утверждаю.

Таким образом, с межприливной зоной разобраться было сложнее, чем с полностью затопленной, каким бы контринтуитивным это высказывание ни казалось жителю Денвера, который мог бы предположить, что чем глубже вас затопило, тем вы стали мертвее. Как бы не так! Межприливье – ни рыба ни мясо, оно дважды в день бывает сухим и дважды мокрым, порождает проблемы со здоровьем и безопасностью, которые зачастую несут катастрофические, а то и смертельные последствия. И что еще хуже, здесь возникают правовые трудности.

Устоявшееся право, восходящее к Римскому, вернее к Юстиниановскому кодексу, оказалось удивительно четким в отношении статуса межприливья. Это даже дико читать, будто предсказание из Древнего Рима:

Предметы, пользование которыми доступно всем, следующие: воздух и проточная вода, море и морские берега. Поэтому никому не возбраняется подойти к морскому берегу. Морской берег считается до того места, до которого достигает наибольший осенний разлив. Общее пользование морскими берегами основывается на законах общенародного права, равно как и пользование самими морями. Посему всякий вправе построить на морском берегу хижину, где он может укрыться. Морские берега не составляют ничьей частной собственности и рассматриваются как объекты того права, какого будут и море, и все то, что находится под водой и сушей [47]В переводе Д. Расснера под редакцией Л. Кофанова, В. Томсинова..

Большинство стран Европы и Америки до сих пор следуют римскому праву в этом отношении и своими ранними решениями после Первого толчка постановили, что новая межприливная зона – это земли общего пользования. И под этим подразумевалось не совсем то, что она государственная, а что принадлежит «неорганизованной общественности», что бы это ни значило. Будто общественность вообще бывает организованной, но, как бы то ни было, межприливье перешло во владение неорганизованной общественности. Юристы тут же принялись это оспаривать, взимая, конечно, почасовую оплату, и с тех пор этот пережиток римского права в современном мире вносит смуту в дела всех, кто заинтересован в работе – то есть в инвестировании в межприливье. Кто им владеет? Никто! Или все! Это ни частная собственность, ни государственная и, следовательно, как осмеливались предположить некоторые теоретики права, было неким возвращением общин. О которых в римском праве тоже много чего было написано, что служило приличной добавкой к нагрузке юристов с почасовой оплатой. Но исторически общины были вопросом общего права, что казалось логичным, однако с юридической точки зрения получалось крайне неоднозначно, из-за чего эта аналогия между межприливьем и общинами была мало полезна всякому, кто был заинтересован в ясности, в том числе финансовой.

И как вы будете строить что-либо в межприливье, как будете спасать имущество, восстанавливать его – как вкладываться в изуродованную неоднозначную зону, все еще страдающую от буйств и ударов приливных волн? Если люди заявляют о правах на разрушенные здания, которыми владели они сами или их законные правопредшественники, но не владеют землей, на которой те стоят, то чего теперь сто́ят эти здания?

Это был один из тех вопросов, на которые отвечал ИМС. Он представлял собой специализированный индекс Кейса-Шиллера для межприливных активов. Людям нравилось знать его величину – это помогало им оценивать всевозможные инвестиции, включая ставки на производительность самого индекса.

Но что, пожалуй, еще важнее, он помогал рассчитать, сколько владельцы или бывшие владельцы межприливной собственности потеряли и на какую компенсацию могли претендовать. «Суисс Ре», одна из крупнейших перестраховочных компаний, страховавшая всех остальных страховщиков, оценивала общую сумму по всему миру примерно в 1300 триллионов долларов. Это 1,3 квадриллиона долларов, но, как по мне, 1300 триллионов звучит внушительнее. $1 300 000 000 000.

Но на самом деле это чрезвычайно низкая оценка, как для попытки точно сказать, чего реально стоят береговые линии для человечества. Если не делать скидки на будущее – что в финансовой сфере делается постоянно, – то межприливье будет стоить приблизительно дохреналион сикстиллиардов долларов. Почему так? Да потому что будущее человечества как мировой цивилизации всецело зависит от наличия береговой линии – вот почему.

Таким образом, нынешняя зона разрушений оценивается в равную сумму по потерям. И все равно никто не знал, кто чем владел или на какой стороне бухгалтерской книги находится тот или иной актив. Например, если вы владелец актива, застрявшего в полосе, которой никто не может владеть, то кто вы – должник или богач? Кто мог такое знать?

Мой индекс мог.

И это было здорово, потому что если межприливье и имело какую-нибудь ценность, пусть даже всего сикстиллиард-другой, то кто-то обязательно хотел им владеть. А кто-то другой – выжать из него в пятьдесят раз больше, чем можно было. Пятьдесят сикстиллиардов долларов в выжатых возможностях, если бы кто-то подставил сюда правдоподобное число или (что, по сути, одно и то же) позволил людям делать ставки на то, каким это число будет, тем самым создав эту ценность.

Это и делал мой индекс.

Все просто. Ну, или не так уж просто, раз на то, чтобы его разработать, понадобились все кванты, что были у меня в распоряжении, и все мое собственное понимание, чтобы хотя бы знать, что мне нужно от квантов. Но основная идея была проста, и она принадлежала мне.

Я судил о том, насколько разные кусочки пазла влияли друг на друга и всю ситуацию в целом, и смешивал их в один общий индекс, уверяя всех, что это – точная оценка ситуации. Чтобы его можно было проверить, я перечислял все входившие в оценку элементы и основные данные для расчета, в котором применялись классические механизмы Блэка-Шоулза ценообразования производных, но полного алгоритма я не выдавал никому, даже «УотерПрайсу». Я раскрыл, что исходную отметку я взял такую, как Кейс и Шиллер, следовательно, оба индекса имело смысл сравнивать, а разрыв между ними наверняка был в числе тех показателей, на который делались ставки. Кейс и Шиллер обозначили среднюю цену на жилье в 1890-х годах как нормативные 100 пунктов и с тех пор устанавливали цены относительно этой отметки. Шиллер впоследствии часто указывал, что, несмотря на все подъемы и спады, цены, если учесть инфляцию, никогда не отклонялись слишком сильно от того уровня, что был в 1890 году; даже самые большие пузыри не раздувались много больше, чем 140, а обвалы редко снижали индекс ниже 95.

Итак, в ИМС брались цены на жилье и, собственно, сам уровень моря. Затем к этим двум основным составляющим добавлялись оценка совершенствования методов межприливного строительства; оценка скорости разрушения нынешних построек; фактор «изменений экстремальной погоды», выведенный по данным Национального управления океанических и атмосферных исследований; курсы валют; рейтинг правового статуса межприливья и амальгама индексов потребительского доверия, которые здесь были ключевыми, а такого не было в других сферах экономики, хотя добавить их в ИМС было с моей стороны свежим и спорным решением, поскольку в индексе Кейса-Шиллера этот фактор не учитывался. Используя такую смесь исходных данных, ИМС показывал, что в первые годы после Второго толчка стоимость затопленного и межприливного имущества «скейсшиллеровала» почти до нуля, что и было единственно верным: период тогда шел безутешный. Но это ретроактивная оценка, и к тому времени, когда мы ее ввели, в 2136 году, мы посчитали, что он составлял уже 47 пунктов. И с тех пор продолжал расти неровно, но неумолимо. Это, конечно, был еще один ключ к его успеху: долгосрочный бычий тренд обогащает всех гениев, что к нему причастны.

Еще один ключевой момент заключался в самом названии: индекс межприливной собственности. Собственности, улавливаете? Само название утверждало то, что прежде подвергалось сомнениям, да и до сих пор было сомнительно. Но теперь собственность по всему миру уже стала как бы немного сжиженной. Собственностью стала просто претензия на доход. В общем, название оказалось революционным. И это было здорово. Обнадеживающе. Успокаивающе.

Так вот. Сейчас мировой ИМС составлял 104 пункта, нью-йоркский – 116, и оба росли быстрее, чем неприбрежный индекс Кейса-Шиллера, который сейчас был 135. А в конечном счете именно рост, сравнительная ценность и отличительное преимущество определяют, насколько индекс хорош. Так что ура ИМС!

Что же до инструментов, используемых для торговли по ИМС, то здесь все сводилось к размещению и предложению бондов, которые игроки могли лонговать или шортить. Мы были далеко не единственными, кто так делал; это был распространенный вариант инвестирования с несколькими переменными, что делало его волатильным и рискованным высокодоходным инструментом, чем он и привлекал тех, кому такое было интересно. Каждую неделю происходил «всплеск и треск», как мы это называли, а потом объявляли о каком-нибудь новом методе аэрации затопленной территории, и случался так называемый «взлет и доход». При этом у каждого было свое мнение по поводу текущей ситуации и того, что ожидалось в будущем. А инвесторы так истосковались по возможностям, что у ИМС очень неплохо шли дела, если судить по количеству ставок на него. Так хорошо, что даже лучше, чем надо; он, по сути, двигал рынком, а заодно, возможно, и нашими мозгами.

Конечно, определенные предположения, которые я заложил в ИМС, должны были оставаться верными, иначе он стал бы неточным. Одно из них заключалось в том, что межприливная зона должна была сохранять свою правовую неопределенность и «джарндисить»[48]Отсылка к фантасмагорической судебной тяжбе «Джарндисы против Джарндисов» из романа Чарльза Диккенса «Холодный дом». по судам с зеноновской[49]Один из парадоксов древнегреческого философа Зенона «Ахиллес и черепаха» описывает бесконечный процесс, в котором быстроногий Ахиллес не может догнать медлительную черепаху. скоростью. Другое – в том, что большинство этих «постоянных» свойств не исчезнут слишком быстро. Если скорость обвалов не взлетит по экспоненте, а останется более-менее на прежнем уровне и не превратится на графике в хоккейную клюшку, то можно будет следить за трендом и надеяться предсказать будущее, и да – можно делать на это ставки. Даже если упадут реальные активы, сам ИМС от этого не просядет.

Таким образом, мой индекс содержал и скрывал ряд предположений и аналогий, ряд округлений и догадок. Никто не знал этого лучше, чем я, потому что я сам принимал решения, когда кванты представляли мне варианты расчета тех или иных качеств. Я просто выбирал их, и все! Именно это делало его экономической величиной, а не физической. В итоге ИМС позволил другим (и «УотерПрайсу» в том числе) выдумывать свои производные инструменты, которые можно было предлагать и покупать. А потом их можно было включать в более крупные бонды и продавать снова. Люди любили индекс и его значения и не слишком-то вникали в его внутреннюю логику. Новые бумаги имели ценность сами по себе, особенно если высоко оценивались рейтинговыми агентствами, у которых, к счастью, была короткая память, как и у всех в сфере финансов, когда дело касалось их собственных нелепых суждений. Поэтому рейтинги по-прежнему имели значение как штамп законности, как бы глупо это ни было, учитывая, что этим агентством владели те же люди, кого оно оценивало. Поэтому сейчас, как и всегда, можно было получить рейтинг AAA не за субстандартную ипотеку, очевидно плохую, но за подводную, явно гораздо лучшую! А о том, что вся подводная собственность была в некотором смысле крайне субстандартной, не упоминалось вовсе – говорилось лишь, что это один из аспектов очень прибыльных рисков.

Очередной пузырь, скажете вы, и будете правы. Но люди слепы, когда находятся внутри пузыря, – просто не видят его. И это очень круто, если вы знаете угол обзора, который позволит вам замечать сам пузырь. Страшновато, конечно, но и круто – ведь вы можете хеджировать, исходя из этого знания. Можете открывать короткие позиции. Можете, как я выяснил, сделав это, изобрести пузыревый инвестиционный инструмент, основанный более-менее на случайности, продавать его людям и смотреть, как он приобретает значимость. Все это время понимая, что он превращается в пузырь, шортить его, готовясь к моменту, когда он лопнет.

Мошенничество? Нет. Пирамида? Ничуть! Только финансы. Все как есть законно.

* * *

Так предыдущие полгода я изучал статистику с береговых линий мира, пытался просчитать все тренды, гадал по чайным листьям, читал технические журналы, изучал многое, даже городские легенды. И пришел к убеждению, что момент, когда пузырь должен был лопнуть, уже близился. В некоторых регионах, таких как старый добрый Манхэттен, наблюдался огромный приток технологических инноваций, человеческого капитала и денежных ресурсов, и мы уже готовились освоить межприливье и выжать из него все что можно. Но бо́льшая часть мира была далека от этих совершенств, и в результате там межприливье разрушалось быстрее, чем его восстанавливали. С начала Второго толчка прошло примерно пятьдесят пять лет, с окончания – сорок, и по всему миру строения испускали дух и рушились навсегда. Маленькие строения, крупные, небоскребы – последние падали с мощным всплеском, так, что рынок содрогался от последствий. Однако мы успевали подогнать ИМС, обыграть получившийся толчок и получить еще немного очков на свой счет – и после этого пузырь продолжал раздуваться дальше. Только казалось, будто всему миру грозило катастрофически накрыться крышкой. И чем больше я шортил, тем больше помогал пузырю лопнуть.

Что могло быть тревожнее и круче этого?

И я собирался на пятничные посиделки с Джоджо, а потом, возможно, мы с ней побудем на реке, в полуночный прилив, при полной луне, идеально! «О! О!»

* * *

Я вышел с работы и пожужжал к «Эльдорадо Эквити» на перекрестке. Повернув на Канал-канал, как его любили называть туристы, я обнаружил его загруженным обычным дневным трафиком: моторные лодки стояли корма к носу, борт к борту, так что за ними и воду было тяжело разглядеть. Можно было перейти канал по лодкам, даже без необходимости куда-то перепрыгивать, и некоторые продавцы цветов так и поступали.

Джоджо ждала на пристани своего здания – я почувствовал, что мое сердце забилось быстрее. Я «поцеловал» пристань правым бортом и поздоровался:

– Привет.

– Привет, – сказала она, бросив быстрый взгляд на запястье, но я прибыл вовремя, и она кивнула, будто признавая это. Затем грациозно прошла по палубе к кабине, и мне, глядевшему на нее из-за руля, казалось, будто ее ноги тянулись бесконечно.

– Как насчет устричного бара на 40-м рифе?

– Звучит неплохо, – сказала она. – А у тебя есть шампанское на этом прекрасном судне?

– Конечно, – ответил я. – А что празднуем?

– Пятницу, – ответила она. – А еще я сделала маленькую меценатскую инвестицию в жилье в Монтане, и, кажется, очень удачно.

– Молодчина! – похвалил я. – Уверен, народ там очень обрадуется.

– Это точно, обрадуется.

– Шампанское в холодильнике, – сказал я, – или хочешь сама порулить?

– Конечно.

Я нырнул вниз и вернулся с четвертью[50]Маленькая бутылка шампанского, соответствующая 1/4 стандартной и имеющая объем 187,5 мл..

– Боюсь, у меня только четвертинки есть.

– Ничего страшного, все равно скоро будем на 40-й.

– И то правда.

Мы оба работали, как обычно, допоздна, и до заката оставалось всего полчаса. Я прожужжал по Западному Бродвею к 14-й, а потом повернул на запад. Пока мы пробирались по залитому солнцем каналу в плотном транспортном потоке, я открыл бутылочку шампанского.

– Очень приятное, – сказала она, сделав глоток.

Вечернее солнце сверкало на беспокойной воде, переливаясь мириадами оранжевых отблесков на черном покрывале. Очередной штрих «новой Венеции», и мы выпили за это, пока тащились со скоростью транспортного потока. Отражающийся от воды свет заливал Джоджо лицо, и создавалось ощущение, будто мы стоим на грандиозной сцене и играем пьесу перед богами. И вновь я испытал то неизведанное чувство, что поднималось у меня из глубины горла; казалось, будто сердце разбухало в груди; пришлось проглотить вставший в горле ком. Это был словно какой-то страх – неужели кто-то может настолько меня привлечь? Что, если в самом деле я с кем-то сумею по-настоящему сблизиться?

Затем мой браслет издал первые три ноты «Фанфар обыкновенному человеку», и я недовольно проверил, что случилось, и только после этого понял, что надо было сразу его отключить. Но уже успел увидеть: в той высотке, что упала в Челси, погибли десятки человек, а может, и сотни.

– О нет! – воскликнул я, не сдержавшись.

– Что?

– Это же то здание в Челси, которое обрушилось. Там находят тела.

– Ой, и правда ужас. – Она отхлебнула еще. – Твой ИМС еще не отрос обратно?

– Почти.

– Хочешь поехать посмотреть?

Кажется, я секунду простоял с разинутым ртом. Посмотреть я вроде и хотел, но в то же время и нет. Вообще-то мне было важно оставаться в курсе свежих событий межприливья, поскольку следовало вылезти из пузыря до того, как он лопнет. Но неужели он лопнет только из-за того, что эта высотка повторила номер с Маргарет Хэмилтон?[51]Маргарет Хэмилтон (1902–1985) – американская актриса, наиболее известная исполнением роли Злой ведьмы, раздавленной домиком, в фильме «Волшебник страны Оз» (1939). К тому же я ехал в устричный бар с Джоджо Берналь и не хотел, чтобы она думала, будто сейчас для меня существовало что-то более важное.

Но пока я обо всем этом размышлял, она рассмеялась надо мной.

– Давай, поехали, – сказала она. – Это почти по пути.

– Действительно.

– Или ты думаешь, что, если это ключевое событие, тебе одному надо нажать на кнопку, чтобы выйти?.. Ты готов двигаться быстро?

– У меня счет на наносекунды, – ответил я гордо и повернул на Западный Бродвей.

Когда мы поднялись к 27-й, на «водомерке» стало не очень удобно, потому что из-за крыльев ее сносило в сторону чуть ли не на пять футов. К счастью, прошла всего пара часов после максимального прилива, и это позволило мне выдержать курс на север, прежде чем повернуть на запад.

Когда мы подобрались ближе к месту крушения, к привычной аммиачной вони приливной зоны добавился другой запах, возможно, креозота, с нотками асбеста, треснувшей древесины, разломанных кирпичей, раскрошенного бетона, покореженной ржавой стали и затхлого воздуха заплесневелых комнат, разбившихся, будто тухлые яйца. Да, упавшее межприливное здание. У них всегда такой характерный запах.

Я замедлил ход. Закат разливал повсюду свой горизонтальный свет, придавая каналам и зданиям глянцевый вид. На каждом здании виднелось узкое сливное отверстие. Да, межприливье – зона неопределенности и сомнения, область риска и наград, побережье, принадлежавшее неорганизованной общественности. Продолжение океана, в котором каждое здание было как пригвожденный к своему месту корабль, который, как все надеялись, не разломится.

Но одно из них все-таки обвалилось. Не чудовищный небоскреб – всего одна из двадцатиэтажек к югу от старого почтового отделения. Теперь потребительская стоимость трех других, которая рухнула в момент падения этой, зависела от того, удастся ли определить причину, почему это произошло. Сделать это всегда было непросто, и такие обрушения здорово олицетворяли сам рынок. Они нередко случались просто так, в ответ на какие-то невидимые потрясения. Я рассказал все это Джоджо, и она, поморщившись, кивнула.

Мы медленно пожужжали вверх по 7-й, оглядывая разгромленные улицы. Проходить так близко было опасно – в каналах теперь валялись груды хлама, который можно было задеть. Это было отчетливо видно там, где он аж торчал над поверхностью, и почти явно – где черную воду беспокоили ряби и воронки, тогда как по всему району отлив уносил воды на юг. Остальные же участки канала выглядели пригодными для прохождения и едва ли могли повредить корпус. Так что я осмотрел разрушения с нескольких каналов по очереди, проплывая издали, где, как считал, было безопасно, а потом повернул обратно.

Было ясно, что высотка упала жестко, смяв, наверное, половину своих этажей, а потом рассыпавшись на юг и на восток. Остатки плоской крыши так покосились, что мы видели все водные резервуары и зелень, что росла в ее садах. Наверное, все это слишком много весило, хотя такое становилось очевидным лишь после. Спасатели в характерных едко-желтых и оранжевых одеждах осторожно осматривали то, что осталось от пожарных катеров, патрульных лодок и тому подобного.

Множество более мелких зданий оказались либо раздавленными обломками высотки, либо опасно покосились. Там, где обрушились наружные стены, стали видны комнаты, пустые или обставленные мебелью, но в любом случае производящие жалкое впечатление.

– Да тут весь район разнесло! – воскликнула Джоджо.

Я сумел лишь кивнуть в ответ.

– Много там, наверное, погибших.

– Говорят, да. Хотя кажется, многие дома были пусты. – Я повернул и направился обратно к 7-й. – Давай подумаем над этим в 40-м рифе. Я хочу выпить.

– И поесть устриц.

– Точно.

Я рулил к 7-й, но, когда мы проходили мимо 31-й, я услышал крик:

– Эй, мистер! Эй, мистер!

– Помогите!

Это были те двое мальчишек, в которых я чуть не врезался к югу от Бэттери.

– О нет, – проговорил я и не стал сбавлять ход.

– Стойте! Помогите, помогите!

Вот засада. Нужно было не обращать внимания и жужжать мимо, но Джоджо посмотрела на меня изумленно, явно не понимая, почему я рулил дальше, игнорируя такую прямую просьбу. А мальчишки держали под руки старика – меньше их ростом и на вид совершенно разбитого. Как будто ему отказали ноги. Они все промокли, лицо у одного из парней было все в грязи.

Я выключил мотор.

– Эй, вы что там делаете, пацаны?

– Попали под крушение!

– У мистера Хёкстера обрушился дом!

– А-а.

– У нас браслеты промокли и отключились, – продолжил высокий, – и мы шли к вапо. Можно нам позвонить с вашего?

– Можете подвезти нас? – предположил более мелкий и наглый.

Старик между ними просто смотрел через плечо на свой район и казался совсем опустошенным.

– С вашим другом все хорошо? – спросила Джоджо.

– Со мной нехорошо! – воскликнул старик, не оборачиваясь на нее. – Я все потерял. Остался без своих карт.

– Каких карт? – спросил я.

– У него была коллекция, – ответил мелкий. – Все виды карт США и чего угодно. И в основном Нью-Йорка. Но сейчас его нужно куда-то отвезти.

– Вы ранены? – спросила Джоджо.

Старик не ответил.

– Он устал, – ответил высокий парень. – Мы много прошли.

Я заглянул Джоджо в лицо и сказал:

– Ладно, залезайте на борт.

* * *

Они устроили у меня в кабине такой же беспорядок, как и в моих планах. Я предложил отвезти их обратно к дому старика, думая, что, раз вечер уже перегажен, я могу уже совсем удариться в благотворительность, но все трое разом покачали головами.

– Мы попробуем вернуться туда позже, – сказал мелкий. – Но пока нам нужно отвезти мистера Хёкстера туда, где он сможет высушиться и все такое.

– Это куда?

Они пожали плечами.

– Может, в Мет? Владе знает, что нужно делать.

– Вы живете в Мете на Мэдисон-сквер? – спросила Джоджо удивленно.

– В том районе, – сказал мелкий, глядя на нее. – А вы живете во Флэтайроне, да?

– Да.

– Правда? – переспросил я.

– Да, – повторила она.

– Так мы соседи! – воскликнул я. – Разве я об этом знал?

– Я думала, да.

К этому времени я совсем запутался и пытался это осмыслить, и, конечно, это было видно. Наверное, я просто не упоминал, где жил, мы больше говорили о работе, и я не знал, где жила она. После той ночи у острова Говернорс я отвез ее в офис, как она просила, и подумал, что она жила в том же здании. А сам потом поплыл домой.

– Так можно мне ваш браслет? – спросил мелкий у Джоджо. Она кивнула и протянула руку, а он набрал на нем нужный номер и сказал вслух: – Владе, у нас промок браслет, но, может, разрешишь нам обсушиться у тебя в офисе? С нами еще друг, сегодня обрушилось здание, где он жил.

– Я как раз думал, не туда ли вы направились, – донесся голос управляющего из браслета Джоджо. – Вы сейчас где?

– На перекрестке 31-й и 7-й, нас подобрал мужчина на зуммере, который живет в вашем здании.

– Это еще кто?

Ребята посмотрели на нас.

– Франклин Гэрр, – назвался я.

– Ах да, привет. Я тебя знаю. Так что, привезешь их в здание?

Я посмотрел на Джоджо и сказал в свой браслет:

– Да, можем привезти. С ними друг, которому нужна помощь. У него обрушился дом, когда упала та высотка в Челси.

– Жалко. Я его знаю?

– Мистер Хёкстер, – сказал мелкий. – Мы были у него в гостях, когда это случилось.

– Так, ладно, приезжайте, и посмотрим, что можно сделать.

– Хорошо, – ответил я. – До встречи.

* * *

Я направил «клопа» к Бродвею, а потом по широкому каналу сквозь вечерний трафик в сторону Мета, против своего желания, но не подавая вида. Это была жалкая замена тому, что я задумал на этот вечер, но что тут поделаешь? Пока с наших потерпевших на пол кабины падали черные капли, лодка двигалась низко над водой, сильно наклоняясь набок. Я вел ее через плотный вечерний поток. Для малых лодок существовало правило: три корпуса – три человека. Но не в этот вечер.

Наконец мы пересекли бачино Мэдисон-сквер и добрались до входа в эллинг Мета. Там остановились, дожидаясь, пока управляющий даст знак заходить внутрь. У меня не было ни малейшего желания бесить его с этим зверинцем на борту.

Он высунул наружу голову и кивнул:

– Заходите. Вы, ребята, выглядите, как мокрые крысы.

– А мы видели, как крысы оттуда уплывали!

– Когда большое здание рядом с домом мистера Хёкстера обрушилось, нас окатило водой!

Управляющий мрачно покачал головой – он часто так делал.

– Роберто и Стефан, разносчики хаоса.

Им понравилась эта шутка!

– Вы можете впустить мистера Хёкстера в какую-нибудь времянку? – спросил один из мальчиков. – Ему нужно согреться и помыться. Хотите поесть и отдохнуть, мистер Хёкстер?

Старик кивнул. Он все еще был как в тумане. Оно и понятно: люди, которые ютились в межприливье, обычно не имели других квартир.

Управляющий с сомнением покачал головой:

– У нас нет места, вы знаете. Это надо с Шарлотт разговаривать.

– Как всегда, – сказал мелкий.

Джоджо, казалось, все это приносило удовольствие, но я не понимал почему.

– Она придет примерно через час, – сказал управляющий. – А пока идите в ванные возле столовой, помыться можно там. Я узнаю, получится ли у Хелоиз найти, где ему поселиться… на случай, если Шарлотт разрешит.

Я прожужжал в эллинг, и все сошли с лодки. Мальчишки повели своего престарелого друга вверх по лестнице, где была столовая, а я посмотрел на Джоджо.

– Ну что, поедем? – предложил я.

– Раз уж мы здесь, – отозвалась она, – я бы сходила во Флэтайрон переодеться. Да и, может, здесь поедим? Что-то я устала.

– Хорошо, – согласился я скрепя сердце. Она была уже не в том настроении, в каком я забрал ее с работы, и я не знал почему. Может, это как-то связано с мальчишками или стариком? Или со мной? Это было странно. Мне хотелось, чтобы она вела себя так, как в тот раз. Но оставалось только согласиться с ней и надеяться на лучшее.

* * *

Я оставил лодку управляющему, чтобы он убрал ее из прохода, но попросил поставить так, чтобы я мог вскоре быстро на ней выйти – на случай, если Джоджо передумает. Тот поджал губы и подцепил «клопа» краном, ничего не ответив. Не знаю, что в нем находили другие жильцы. Если бы решал я, я бы его уволил. Но решал подобные вопросы не я – потому что я не мог тратить время на многочисленные советы и комитеты, что существовали у нас в здании. Мне хватало и своей работы. И мне просто нравилось снимать квартиру в красивом здании, которое было не очень далеко от работы и откуда я мог каждый день летать на своем «клопе». Я легко мог позволить себе доплату для не состоящих в кооперативе, пусть та и была бесстыдно чрезмерной и предназначалась для того, чтобы обдирать временных жильцов вроде меня. Я надеялся, что кто-нибудь все-таки оспорит в суде эту систему с удвоением цены, которая казалась мне крайне вредной и, возможно, незаконной, но никто на это не шел.

И пока я, негодуя из-за сорванного вечера, ждал, когда Джоджо вернется из Флэтайрона, мне пришло в голову, что ни у кого из тех, кто мог бы потратить свое время на разбирательство с этим несправедливым правилом, не хватало денег даже на оплату аренды в этом здании. Правление устанавливало расценки, не считаясь с арендаторами, не состоявшими в кооперативе, и это было умно́ – наверняка с подачи той женщины, председателя, известного борца за социальную справедливость. Здесь, в кооперативе, была ее основная работа. Помешанная на контроле не меньше управляющего, эта женщина председательствовала не знаю сколько лет, но много – она уже была во главе кооператива, когда я сюда переехал. Ясно, что они с управляющим на короткой ноге.

И – о чудо! вот она, собственной персоной! Разговаривает с мальчишками и стариком. Шарлотт Армстронг, безвкусно одетая и изможденная, напряженная и недовольная. Это довершило мой день. Я проследовал за ними в столовую, держась поодаль, чтобы не пришлось присоединиться к ним раньше, чем это станет необходимым. Но затем у входа в общую комнату появилась Джоджо – пройдя по крытым переходам, соединявшим Мет с Уан-Мэдисоном[52]50-этажный элитный жилой комплекс, расположенный рядом с Мэдисон-сквер. и Флэтайроном, по крайней мере я так подумал. Еще не заметив меня, она направилась к ребятам, поэтому у меня не осталось выбора: пришлось идти к ним.

Я поздоровался, и председатель отнеслась ко мне очень мило, и Джоджо обратила на это внимание. Я был вынужден невинно поднять брови, а потом признать, что все было правдой: я снова спас «портовых крыс» от мрачной участи.

– Может, поедим? – предложил я, уже изнывая от голода, и часть присутствующих кивнула. Остальные продолжили расспрашивать обездоленного старика из Челси, как тот себя чувствовал. Шарлотт и Джоджо прошли за мной в столовую, и, слушая, как они общались, я показал служащему свою мясную карту. Разговор у них выходил довольно натянутый и неловкий: соцработник и финансист – не лучшая пара. В очереди вокруг нас я видел много знакомых лиц и много незнакомых тоже. В здании жило слишком много людей, чтобы знать всех, пусть даже их лица зачастую казались знакомыми.

Служащий считал мою карту, и я укатил поднос с карнитас и тортильями. Чтобы получить в этой столовой хоть какое-нибудь мясо, за него нужно было поработать – это был способ склонить побольше людей к вегетарианству и сохранить достаточно мяса для остальных, потому что лишь немногим было по силам раскормить поросенка, а потом убить его, пусть даже нашими супергуманными пистолетиками, обеспечивающими им мгновенную смерть. Многие люди становились донельзя человечными и решали, что проще есть искусственное мясо, либо вообще стать вегетарианцами, либо есть где-нибудь в другом месте, когда хочется мяса.

Я сам путем прямого эксперимента выяснил, что, хоть свиньи, выращенные на ферме, всегда кажутся очеловеченными – особенно тем, кто их вырастил, – это ничуть не останавливало моей убийственной руки. Потому что если вы принимаете свинью за человека, то этот человек должен быть чрезвычайно уродливым и наверняка окажется благодарен, если вы избавите его от страданий. Обычно я представлял вместо свиней управляющего или своего дядю, а потом, на неделе, наслаждался их вкусом. И никаких угрызений совести – ведь, перенеся их с фермы на тарелку, я лишь сделал им благо. Без меня и других плотоядных вокруг они даже не существовали бы, а так прожили прекрасные два года, и их жизнь была лучше, чем у многих людей в этом городе.

– Опять мясо ешь? – спросила Джоджо, когда мы встретились у стойки с салатами.

– Да, опять.

– А ты выполняешь все требования на мясном этаже?

– Выполняю. И поэтому оно кажется мне более настоящим, более заслуженным. Прямо как работа трейдером, не находишь?

– Не нахожу.

– Да шучу я.

Конечно, с моей стороны было довольно глупо шутить о работе, учитывая обстоятельства этого вечера, но я частенько говорил не думая, особенно после долгих часов перед экраном. Когда я заканчиваю эти сессии, мой самоконтроль ослабляется, и тогда с губ может сорваться что-нибудь странное. Я не раз замечал это по вечерам. И сейчас я приказал себе немного остыть и проследовал за Джоджо к нашему столику, вновь очарованный ее плечами и струящимися по спине волосами. Черт бы побрал тех пацанов!

* * *

Мы все собрались за одним столом: мальчишки со своим престарелым другом, Джоджо, Шарлотт, я и управляющий, которого звали Владе, что казалось мне очень подходящим именем – как Влад Колосажатель, тот душегуб, средневековый князь Валахии. Нас было многовато, чтобы вести за столом общий разговор, особенно при том, что в большой столовой находились еще сотни человек и поэтому стоял шум. И при том, что группа играла в углу «Музыку для восемнадцати музыкантов» Райха, выстукивая ложками разного размера и напевая что-то бессловесное. Тем не менее все принялись расспрашивать старика, как тот себя чувствовал, и Шарлотт, выслушав его историю и недовольно сощурившись – несомненно, размышляя о нулевом или даже отрицательном количестве вакансий в нашем здании, – предложила ему остаться временно, до тех пор, пока он «не сможет вернуться к себе или не подыщет что-нибудь более подходящее».

– А он не может просто остаться здесь? – спросил у нее мелкий.

– У нас все занято, вот в чем беда, – ответила Шарлотт. – И ожидающих целая очередь. Поэтому я могу предложить только что-нибудь из временных помещений. Хотя и они забиты, и жить долгое время там не очень удобно.

– Лучше, чем ничего, – сказал мелкий. Его звали вроде бы Роберто. Либо Роберто, либо Стефан.

– А старый его дом совсем плох? – спросил я, проявляя интерес к разговору.

Старик поморщился. Высокий мальчик, вроде бы Стефан, ответил:

– Он наклонился очень конкретно.

Старик, все еще не оправившийся от потрясения, издал стон.

– Давайте-ка я принесу вам выпить? – спросил его я.

Джоджо этого будто не заметила, но Шарлотт посмотрела на меня с признательностью, когда я поднялся из-за стола. Я собирался заодно налить что-нибудь и себе. Старик кивнул, когда я взял его стакан.

– Красного вина, спасибо, – сказал он.

Ему предстояло научиться избегать красного вина, если он собирался пробыть здесь больше двух дней, и разве что обходиться только его вяжущими таннинами. Но я кивнул и отошел наполнить его стакан красным вином и свой – винью-верде. И тот и другой напитки производились в маленьком винограднике Флэтайрона, который живописно свисал с обеих длинных сторон здания. Но верде там было гораздо приятнее, чем их же шасла. Вернувшись с двумя стаканами, я спросил:

– Еще кому-нибудь набрать, пока я не сел?

Но все слушали, как старик описывал крушение своего дома, и лишь отрицательно покачали головами.

– Самое главное – забрать мои карты, – сообщил он, глядя на сидевших по бокам от него мальчиков. – Они в шкафах у меня в гостиной. У меня есть карта командования и куча других. Нельзя, чтобы они промокли, поэтому чем быстрее, тем лучше.

– Мы пойдем туда завтра, – заверил его Роберто, слегка кивнув престарелому другу, будто бы говоря: «Сейчас об этом не надо говорить».

Я задумался: с чего бы это? Может, они просто не хотели, чтобы Владе думал, что они решили вернуться в межприливье? И в самом деле, управляющий насупился, но высокий, увидев это, сказал:

– Да ладно вам, Владе, мы там каждый день бываем.

– Сейчас, когда здание рухнуло, это совсем другое, – ответил тот.

– Мы знаем, поэтому будем осторожны.

Пока они успокаивали управляющего и старика, Шарлотт и Джоджо решили познакомиться поближе.

– И чем вы занимаетесь? – спросила Джоджо.

Шарлотт нахмурилась:

– Работаю в Союзе домовладельцев.

– Значит, занимаетесь тем же, что сейчас сделали для мистера Хёкстера.

– Более-менее. А вы?

– Я работаю в «Эльдорадо Эквити».

– Это хедж-фонд?

– Верно.

Шарлотт не удивилась. Она провела быстро переоценку Джоджо, посмотрела на ее тарелку.

– И как, интересно?

– Да, пожалуй. Я занимаюсь финансами в проекте восстановления Сохо, и дела идут очень неплохо. Не удивлюсь, если кто-нибудь из ваших жильцов поселится там, ведь там есть сектор для людей с низкими доходами. Еще год назад там стоял только каркас, как и во всем том районе. Нужны немалые вложения, чтобы вернуть затопленный район к жизни.

– Действительно, – отозвалась Шарлотт, слегка сощурившись. Она будто бы готова была согласиться, особенно учитывая то, чем занималась сама. Городу всегда требовалось больше жилья, чем у него было, и в первую очередь это касалось затопленной зоны.

– Погодите, я слышу, вы положительно отзываетесь об инвестиционном финансировании, – вмешался я. – Мне нужно записать это себе в браслет.

Шарлотт сверкнула на меня недобрым взглядом, Джоджо посмотрела неодобрительно. Тогда я переключился на старика.

– Вы выглядите уставшим, – заметил я ему. – Может, вам помочь добраться до вашей комнаты?

– Мы насчет этого еще не определились, – сказала Шарлотт.

– Так, может, пора? – предположил я.

Она взглянула на меня так, что стало ясно: удержаться от закатывания глаз ей удалось только благодаря недюжинному контролю над мышцами.

Я улыбнулся.

– В капсулу в садах? – предложил я.

– А это уже не «место происшествия»? – спросил Владе.

Шарлотт отрицательно качнула головой.

– Они там уже сделали все, что им было надо. Джен сказала, можно снова ею пользоваться. Но там разве тепло?

– У меня в комнате был мороз, – сказал старик. – Мне все равно.

– Тогда ладно, – согласилась Шарлотт. – По крайней мере, этот вариант самый простой.

Мальчики беспокойно переглянулись. Возможно, они не хотели, чтобы на них возложили обязанность жить вместе с их другом. Шарлотт словно не замечала их беспокойства. Возможно, они жили в этом здании или где-то поблизости без ее ведома. Сейчас было не время их спрашивать. У меня возникло ощущение, что любое мое замечание за этим столом не будет воспринято хорошо, и лучшей для меня перспективой было доесть и сбежать – разумеется, найдя тому достойное оправдание.

Моя тарелка была пуста, старика – тоже. Вид у него был убитый.

– Я помогу вам туда подняться, – проговорил я, вставая из-за стола. – Идемте, пацаны. – У тех тарелки опустели уже в считаные секунды после того, как они сели. – Завершите начатое.

Владе кивнул им, а потом присоединился к нам, когда мы направились к лифтам, оставив двух женщин.

Но прежде чем идти к лифтам, я неуверенно задержался возле Джоджо и спросил ее:

– Увидимся позже?

Она сдвинула брови:

– Я устала, скоро, наверное, пойду домой.

– Хорошо, – ответил я. – Я зайду, когда мы закончим. Может, еще тебя застану.

– Я скоро поднимусь к вам, – сообщила Шарлотт. – Хочу посмотреть, как вы там устроитесь.

В общем, вечер был испорчен. Более того, все шло плохо почти все это время, судя по лицу Джоджо, и меня это встревожило не на шутку. Требовалось внести коррективы, но какие именно? И из-за чего?