Онлайн чтение книги Обладатель великой нелепости
Глава 1. «Мах на мах»

Если в положении Германа можно употребить слово спокойствие , то оно наступило уже спустя несколько дней. Хотя, скорее, это было тем притупленным апатичным состоянием, когда пик эмоций достигает своего естественного предела, и психика возводит барьер, рождающий эту иллюзию спокойствия.

В какие-то моменты Герман понимал, что продолжает негласный поиск ответов на «когда» и «как».

Мысли о возможном лечении его навещали реже; зная, что такового не существует, он не строил особо оптимистических планов на будущее. Герман воспринимал ВИЧ – как бомбу замедленного действия, с непредсказуемым и неотвратимым механизмом, готовым сработать в любой момент (о чем изредка попискивал далекий голосок вечно трезвого в своих суждениях Эксперта). Вопрос лишь в сроках: завтра или через годы (разумеется, в пределах ближайшего десятилетия или, скорее, пятилетия ). Но это обязательно произойдет – болезнь взорвется. Невидимая стрелка уже бежит по делениям его жизни, а на финише – …

С самого начала Герман твердо решил никого не вводить в курс дела. Мысль прожить последние месяцы или годы в роли изгоя (относительно нормальные месяцы или годы), которому, возможно, внешне будут сочувствовать, но одновременно сторониться, как прокаженного, – казалась ему мало привлекательной.

В свое время все и так обо всем узнают. А пока он собирается просто жить (доживать?!) – настолько нормально, насколько получится. Вот уже потом ему будет безразлично.

Впрочем, чтобы окончательно уничтожить в себе остатки сомнений, он прошел тест в третий раз. В результате Герман не обманулся, скорее, это напоминало акт милосердия к самому себе. Как просьба утопающего, который знает, что шустрые зубастые рыбки пираньи давно объели всю его нижнюю половину до костей, но который также знает и то, что все равно будет стремиться к берегу, – дать ему веслом по шее.

Конечно, он не обманулся.

Два самых долгих в его жизни месяца Герман боролся, пытаясь не думать и не замечать , но через два месяца и три дня сдался. В действительности, жить, как раньше, оказалось уже невозможно.

Тогда у него еще не возникло повода думать, что тест принял за СПИД нечто иное.

И что Добрые Доктора уже идут по его следу.

* * *

– Мне нужен отпуск, – сказал Герман без предисловий, сев в кресло напротив директорского стола.

– Я надеюсь, ты шутишь. Первое апреля давно прошло.

«У меня теперь каждый день первое апреля…»

– Мне необходим этот отпуск… очень.

– Забудь, об этом не может быть и речи, – сидевший по другую сторону стола, будто по другую сторону баррикад (во всяком случае, у Германа ситуация вызывала именно такую ассоциацию), категорически покачал головой.

Они были с Германом одногодки и еще несколько лет назад считали друг друга почти братьями; формально оставались таковыми и теперь. Формально. Но если все это дерьмо сейчас назвать братской дружбой, то нужно полагать, что и Гитлер до сих пор пытается осуществить свой план «Барбаросса».

Все изменилось, когда они основали собственную страховую компанию. Доля Германа в деле на целый нолик в конце уступала сумме его партнера, поэтому он считался лишь вторым человеком, не равноправным партнером, а вторым . О чем недвусмысленно сообщал один, почти неприметный, пунктик соглашения сторон, о котором, в свою очередь, конечно же, позаботился Алекс (разумеется, в этом присутствовала некоторая доля справедливости: бизнес есть бизнес, а распределение доходов в нем – не последнее дело). Однако, если говорить об условиях этого договора, Алекс не посчитал нужным обсудить его с Германом, даже некоторые из пунктов, особо важные. Да и о существовании этого пресловутого пунктика, по крайней мере, в той форме, в которой его представил Алекс, Герман узнал, когда компания начала свою деятельность, и вся машина (и в юридическом, и в других смыслах) была запущена. Впрочем, «пунктик» был далеко не единственной причиной. Уже вскоре после презентации новоиспеченной компании, их дружба превратилась в сдержанные отношения между директором и замом. Хотя, кроме Германа, этого, наверное, никто не почувствовал. Даже шеф .

– Мне никогда не было это так необходимо, как сейчас.

– Гера, очнись! Начало финансового года, вал работы! – Алекс уже не на шутку встревожился. Возможно, от него не укрылись и те перемены, которые произошли в Германе за последние два месяца. Об этом, правда, он ни разу не упоминал.

– Я не шучу, – с нажимом сказал Герман, но все же избегал смотреть Алексу в глаза. – Не шучу.

– Не шутит… Постой-ка, ты женишься?

Германа даже слегка передернуло, словно он только сейчас ощутил, насколько они с Алексом отдалились за последнее время. Даже обычные знакомые – не друзья, а просто знакомые – почти никогда не узнают о таких событиях в последнюю минуту. И допуская, что Герман вот-вот может жениться, Алекс ничуть не смутился.

– Нет. Я не женюсь.

– Ха! Так какого числа, конспиратор? Трех дней хватит?

Герман почувствовал растущее раздражение, будто превратился в бутылку шампанского, поставленную на раскаленный противень.

– Нет! – ответил он, стараясь сохранить внешнее спокойствие, но, видимо, не очень успешно, потому что выражение лица Алекса сразу же изменилось. – Не женюсь .

– О, черт, тогда в чем дело? Болен?

Герман отрицательно покачал головой.

– Возникли серьезные проблемы? – на этот раз в голосе Алекса Герману послышались нотки дружеского участия. Если бы все это происходило хотя бы года три назад…

Герман промолчал, хотя в душе и вспыхнула кратковременная борьба.

«Нет, дружище, ты первым бросишь в меня камень, уж это я точно знаю».

– Прекрати морочить мне голову. Скажешь, наконец, в чем дело?

Герман вновь отвел глаза в сторону. Не потому, что боялся встретиться взглядом с Алексом. Не хотел выдать своей уверенности, что в данную минуту что-то окончательно менялось в их отношениях. Он готов был поклясться, что, когда закроет дверь этого кабинета, между ними уже все будет по-другому. Окончательно.

– Не важно.

– «Не важно»? И это все, что ты можешь мне сказать? – Алекс встал из-за стола, потом снова сел. На лице отразилось смущение. – Не хочешь говорить даже мне. – На этот раз он уже не спрашивал, а констатировал. – Даже мне…

«Да, дружище, даже тебе», – с мрачным сарказмом подумал Герман, а вслух произнес:

– Поверь, я действительно не могу.

– Но что за спешка? Непонятно… – В последнем слове явное отчуждение – вот теперь это снова привычный Алекс. – Ладно, а если я отвечу «нет»?

Герман несколько удивленно приподнял голову. Хотя, разве он ожидал иной реакции своего партнера? Пардон, старшего партнера.

Теперь между ними словно материализовалась ледяная стена.

Одно дело – ожидать, но почти видеть эту стену – совершенно другое.

– Это ничего не изменит, я все равно уйду. Мне нужен месяц… или два.

– Значит, ты в любом случае намерен поступить по-своему и тебе на все наплевать – я правильно тебя понял?

– Если вопрос только в этом – да…

– Вот как? – Алекс неестественно выпрямился в своем кресле. – Ты далеко заходишь.

Теперь стена отчуждения превратилась в целый айсберг враждебности, казалось, даже стол между ними покрылся толстым слоем инея.

– А если… – начал было Алекс и запнулся. Похоже, ему еще что-то мешало перешагнуть через многие годы дружбы.

Наконец он выговорил это, словно выплевывая свинцовые пули:

– Если все-таки уйдешь… И без объяснений… – он сделал паузу. – Потеряешь свою долю в деле, понял?

Вот оно: окончательный разрыв, полный и бесповоротный.

«Ну и прекрасно! Давно пора…» – Герман даже ощутил какое-то облегчение. Молча поднялся и вышел из кабинета, подчеркнуто тихо прикрыв за собой дверь.

Пожалуй, даже чересчур подчеркнуто.

* * *

В баре было мало посетителей – только Герман и еще две пары, которые, видимо, как и он, намеренно пришли до начала здешнего «часа пик».

Герман сидел в дальнем затененном углу зала, вглядываясь вглубь наполовину опорожненной бутылки французского коньяка.

Бармен Павел (или Пол, как он обычно отрекомендовывался перед новыми посетителями) сегодня был несколько озадачен двумя странными обстоятельствами. Во-первых, неожиданным появлением постоянного и дорогого клиента (главное – щедрого практически всегда) в столь необычное для того время; причем, после более чем двухмесячного отсутствия. Во-вторых, его (Германа) заказом – целой бутылкой коньяка, – а он, как известно, напиток не из легких. Видать, у парня случилась лажа, мысленно заключил Пол. Безошибочно угадывать такие вещи – было одной из сторон его профессии. Однако, как и всякий опытный в своем деле человек, он давно уяснил одно неизменное Правило: не лезть в чужую душу как намыленная клизма в задницу. В принципе он допускал исключения, но при строжайшем условии, что его об этом настоятельно попросят. Сегодня его об этом не просили. И, судя по всему, не попросят. Что ж, оно и к лучшему – обычно после этих разговоров он долго чувствовал себя окунувшимся в чужое дерьмо. У чувака жестокий депресняк, вот и все. Это было последней его мыслью, связанной с Германом, после чего тот снова превратился для него в одного из частых клиентов.

Со стороны так и выглядело: молодой тридцатилетний человек, слегка не в настроении (хотя от мимолетного взгляда проницательного бармена не укрылось, что за этим непростым настроением стоит нечто большее, чем обычная «лажа»), сделал заказ и, сев за самый дальний столик, углубился в свои мысли.

Герман был похож на одного из тех парней, что обычно сразу привлекают внимание женщин: довольно высокий, худощавый. Однако его тип привлекательности был адресован женщине-домоседке, мечтающей о надежном супруге, с которым без лишних потрясений можно встретить глубокую старость. Поэтому почти сразу многие из них навсегда теряли к нему интерес, по крайней мере, как к мужчине. Это был тот случай, когда обладаемое одерживало верх над обладателем. В чем именно проявлялась эта черта, сказать определенно было невозможно, поскольку основное и выдающееся качество всех внутренних флюидов – их неуловимость.

Короче – он не был тем парнем, который снится по ночам пятнадцатилетним девочкам-подросткам. И дело не в том, что сейчас он выглядел просто-таки «убитым». Даже бармен этого заведения давно определил, что у него не все в порядке вообще. Личная жизнь, – мимоходом решил Пол еще в первый визит Германа в этот бар около года назад.

И был абсолютно прав. Чертовски .

А Герман в сотый раз прокручивал в голове последний разговор с Алексом. Мосты сожжены, восстановлению не подлежат. Необратимые процессы… В памяти навсегда сохранился этот холод уже ничем не прикрытой неприязни, может быть, даже ненависти.

Впрочем, это давно назревало. Не доставало лишь последнего толчка, чтобы сорвать нарыв. А ведь смело – нет худших врагов, чем бывшие друзья. Неизвестно, сколько бы еще все это тянулось, если бы не…

(вирус)

Итак, каков его следующий шаг? Уехать? Куда угодно, в любом направлении? Уехать лишь бы уехать… Как действие ради самого действия. Разумеется, это не бегство. Он не настолько глуп. Просто это как… погребальное путешествие. Или лучше звучит – турне?

А смысл всей этой затеи? Герман с силой вдавил окурок в пепельницу – откуда у него эта дурацкая привычка во всем искать смысл! Никакому дерьмовому смыслу уже давно нет места в его ситуации. Равно как и нет разницы, уедет он куда-нибудь или останется подыхать на месте!

«Эй! Не беги впереди паровоза – твой драгоценный вирус еще спит».

Верно.

Пока.

«Эй, чувак, да ведь у тебя – СПИД! Ты понимаешь это?»

Сейчас это был уже не голос Эксперта. Герман будто услышал самого себя со стороны, – свой собственный голос. Он на мгновение вернулся к тому моменту, когда впервые по-настоящему осознал, что ИНФИЦИРОВАН, что это с НИМ произошло. Воспоминание вызвало тошноту, и он сделал усилие, чтобы протолкнуть назад скользкий комок в горле.

«Ты хотя бы понимаешь, что жил, возможно, не первый год взаймы и даже не подозревал об этом?»

Да, кажется, он уже кое-что начинает понимать.

«А ЧТО ты успел увидеть в своей чертовой жизни? Что сделал просто для себя? Ты можешь хотя бы вспомнить, когда это было в последний раз?»

Нет, честно говоря, он этого не мог.

«Тебе еще не осточертело жить по чужим правилам, или ты собираешься поступать так даже сейчас?»

Разумеется, он не собирается, не хочет, не желает.

«К чему тогда все эти колебания и глупые поиски смысла? Окончательный разрыв с Алексом – шаг номер один, верно? Машина запущена».

Машина запущена…

С этой минуты он готов.

Он сделает второй шаг… и третий, и четвертый, если потребуется.

Герман поднялся из-за стола, бросил по старой привычке на скатерть купюру и направился к выходу по узкому проходу между аккуратно расставленными столиками, сам не замечая, что бормочет вслух «и третий… и четвертый…», притягивая к себе взгляды немногочисленных посетителей.

* * *

Всю дорогу от бара домой Герман проделал пешком, выветривая из мозгов остатки алкогольных паров и удовлетворенно отмечая про себя, что идея оставить машину у дома, когда он отправлялся на памятную (почти эпохальную) встречу с Алексом, была, как минимум, неплохой.

Нет, эта идея была просто отличной .

А ведь все могло сложиться совершенно по-другому, сядь он за руль своего «BMW»…

Лучшая его идея за последние… несколько лет… (тысячу жизней?).

Несомненно.

* * *

Дома его «встретил» маленький Гера.

«Возьмешь меня с собой?»

– Что?..

«Я хочу, чтобы ты взял меня с собой», – мальчишка просил, но смотрел нагло.

ОТКУДА ОН УЖЕ ОБО ВСЕМ ЗНАЕТ ?!

Ах, ну да… конечно.

«Так как?»

– И не мечтай.

Глаза Геры сощурились в его обычной манере, когда тот держал козырь в рукаве. Герман, конечно, уже не помнил, какое выражение было у него в двенадцать лет, когда родители отчаянно нуждались в маленьком добром шантаже. И знал ли он когда-то об этом? Вероятно, нет. Специальных репетиций перед зеркалом он не проводил. Но сейчас у Германа возникло сильное предчувствие, что именно это как раз и происходит: мальчишка что-то держит наготове.

– Ладно, что у тебя там?

Он почти услышал, как тот удовлетворенно хмыкнул.

«Мах на мах – идет?»

– Не понял. Что это должно означать?

«Уже забыл? – в голосе Геры прозвучали и презрение, и снисходительность одновременно. – Обмен, значит. Когда-то так говорили».

Герман беззвучно рассмеялся.

Да, действительно. Он забыл.

– Ну, и?..

«У меня есть кое-что для тебя. Ты получаешь свое, ну, а я…»

– Конкретнее! – напрягся Герман. – Что ты припрятал?

Мальчишка хохотнул и некоторое время выжидающе смотрел на Германа, словно намеренно (впрочем, еще как намеренно! – уж в этом можно было не сомневаться) играл у него на нервах.

«Кое-какие ответы, – наконец сказал он. – Ответы на два вопроса. Если они, конечно, тебя еще интересуют».

Маленький ублюдок над ним еще и издевается?!

– Всего на два? У меня их много. Слишком много для тебя , – ответил Герман.

«На два главных».

Ага, вот и пришла пора вытряхнуть все, что таилось в рукавах – давай, вперед, парнишка! Не расстраивай папу.

– Сомневаюсь, очень сомневаюсь.

«А ты попробуй».

Вот так, маленький говнюк, уже лучше.

– Ну, выкладывай.

«Ответы на «КОГДА» и «КАК».

На этот раз ответ был дан без паузы – разговор становился серьезным.

Герман задумался.

С ответом на КОГДА пока что можно было и повременить.

– Меня интересует – КАК? – он пристально всматривался в лицо Геры. – Надеюсь, ты меня правильно понял, правда? И не станешь повторяться: что-то вроде «не так как у всех» меня не устроит.

«Нет, теперь без дураков».

– Заметано.

«Мах на мах – не забудь!»

– Парень, ты начинаешь меня доставать.

«Ладно-ладно, – голос мальчишки едва заметно изменился. – Вспомни: ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД».

Герман тупо продолжал смотреть на Геру.

– И это ВСЕ? – выдохнул он разочаровано. Давненько он не чувствовал себя таким болваном, пожалуй, с тех пор как потерпел фиаско в кровати с проституткой около года назад.

Маленький ублюдок его просто дразнил !

Он, к тому же, имел в виду КОГДА, а не КАК.

– Щенок!

Герман резко отвернулся от портрета и ушел в другую комнату.

* * *

Он пытался сосредоточиться на своих финансовых делах, бесцельно перекладывая с места на место бланки счетов, какие-то документы и кредитные карточки. При этом его мысли витали где-то очень далеко.

В прошлом.

ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД

Никаких особо памятных событий тогда не произошло. Почему именно полтора года? Может быть, мальчишка действительно его только дразнил?

Но где-то, на недосягаемой пока глубине сознания, что-то затаилось, храня этот секрет.

Герман сложил кредитные карточки в одну стопку и машинально перетасовал, словно колоду игральных карт.

ПОЛТОРА ГОДА

Он пытался хоть за что-нибудь зацепиться. Синапсы мозга педантично перебирали пыльные архивы памяти, возвращая к жизни похороненные в сознании образы и события.

Полтора года.

Возможно ли еще их воскресить? В некоторых обстоятельствах подобное занятие превращается пытку и способно свести с ума.

ПОЛТОРА ГОДА

Что это было?

«Слушай, все это пустая затея, – он без труда узнал этот голос. – Что изменится, даже если ты и вспомнишь? В тебе сидит бомба с самым хитрым детонатором в мире. И никакие воспоминания не смогут его вырубить, ты сам это прекрасно знаешь».

Да, скорее всего, это так. Но я также еще знаю, дружок, что если не сумею отыскать ответы на ЭТИ вопросы, они будут преследовать меня до самого морга той больницы, где я отдам концы на последней стадии болезни, когда мои волосы вокруг кровати будет собирать уборщица, а все остальное превратится в гнилые мощи, обтянутые прозрачной кожей. Поэтому, можешь катиться ко всем чертям со своей рациональной Логикой.

Итак, что могло произойти полтора года назад?

Фактически то же, что всегда: работа, работа, работа… Изредка прерываемая командировкам в другие города (собственно, все та же работа) в качестве коммерческого директора компании. Еще более редкие вечеринки, которые Герман всегда ненавидел, причем, с каждым разом все сильнее. Одно только упоминание о близящемся мероприятии вызывало у него гадкое сосущее чувство в области живота. Удивительно, как он вообще стал преуспевающим бизнесменом при таком подходе к жизни. Вероятно, здесь была все-таки заслуга не его, а Алекса, стоит отдать тому должное. Посещал же Герман вечеринки, в основном, чтобы избежать недоумения окружающих и нравоучительных разговоров с шефом.

Вот, пожалуй, и все, что он мог вспомнить.

И еще операция на аппендицит, который едва не вколотил гвозди в его гроб.

Ровно полтора года назад.

Боль напала еще в киевском аэропорту незадолго до обратного вылета домой, во Львов. Когда объявили шестичасовую задержку рейса, Герман решил вернуться в гостиницу, но потом передумал, купил в аптечном киоске упаковку анальгина, принял сразу три штуки и вернулся в зал ожидания, где, скорчившись в кресле, отсидел все шесть часов. К тому моменту от целой упаковки анальгина осталась одна таблетка, треснувшая почти пополам и напоминавшая два молочных зуба. Киоск был уже закрыт. А потом бодрый голос диспетчера обрадовал пассажиров, летевших с Германом одним рейсом, объявив из динамиков о дополнительной трехчасовой задержке. Герман чувствовал, что у него начинается жар. По дороге в туалет он едва держался на ногах и чуть не свалился прямо на колени очень полной многодетной женщине, сидевшей у общего входа с большими буквами «М» и «Ж» на разбухшем под тяжестью ее туши чемодане в окружении четырех или пяти отпрысков, как свиноматка в окружении своего помета. Пятый (или шестой) в этот момент, должно быть, тужился где-то поблизости. Дети захныкали, а женщина завизжала, приняв Германа за пьяного. Моментами он действительно почти ничего не видел, только знал, что ему становится все хуже. Он практически не помнил, как оказался в самолете. Но «скорая» увезла его уже из дому только в конце следующего дня. Очнувшись после операции, Герман со слов дежурного врача узнал, что жить ему оставались считанные минуты – начался абсцесс. Его едва успели спасти.

Все это случилось как раз полтора года назад.

Герман вскочил.

– Вот! – он ударил кулаком по столу, испытывая какое-то злобное удовлетворение.

Как он мог этого не учесть, – ведь это было до смеху элементарно !

Он быстро глянул на часы: без пяти три.

Еще успеет.

Хватая на бегу пиджак, он пронесся через гостиную комнату в коридор.

Секундой раньше мелькнуло удивленное лицо маленького Геры.

«Что за спешка?»

– Отстань! – Герман чуть не порвал шнурок, затягивая его на ботинке.

ЭЛЕМЕНТАРНО.

Машина ждала его у подъезда.

* * *

– Вряд ли смогу вам помочь, – пожала плечами молоденькая медсестра, сидевшая по другую сторону окошка регистратуры. – Возможно, вам стоит подняться наверх, в хирургическое отделение, где вам провели операцию. У них свой отдельный архив.

– А если там мне не помогут? Куда я мог бы еще… – Герман почти просунул голову в окошко, чтобы лучше расслышать слабенький голос регистраторши, но та, видно, истолковала это по-своему.

– А… – сестра запнулась, когда их глаза встретились, и через секунду зарделась, словно Герман навязчиво выяснял дату ее первой менструации. – Вам там ответят на все вопросы.

– Спасибо.

Он направился к лестнице и услышал, как захлопнулось окошко регистратуры. Конечно, гораздо проще было пересечь холл, где на противоположной стороне от регистратуры находились двери лифтов. Однако под каждой дверью с зелеными мигающими огоньками вверху собралось по маленькой толпе. Герман решил, что доберется до хирургического отделения, которое располагалось на четвертом этаже, гораздо быстрее, если воспользуется лестницей.

Поднимаясь по ступеням с заметными углублениями в середине, протертыми за много лет тысячами ног, он вспоминал то время, когда провел здесь не самые лучшие три недели в своей жизни.

ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД

Возможно, именно здесь с ним и произошло это…

Герман видел поблекшие стены с серыми пятнами облупившийся масляной краски на синих панелях в рост человека. «Ничего не изменилось», – с легким недоумением отметил он про себя, – «Совершенно ничего…» В памяти пронеслось мимолетное ощущение радости, которую он испытывал, спускаясь по этим (именно этим) ступеням после выписки, что все закончилось, и ему, возможно, не придется когда-нибудь вернуться сюда опять.

Когда он достиг пролета между третьим и четвертым этажами, где курящие пациенты устраивали регулярное «воскурение фимиама», как древние служители культа Ваала, сквозь легкую пелену дыма, заслонявшую людей, Герман увидел… себя самого. И чуть не растянулся на полу, зацепившись о ступеньку. В последний момент ему удалось схватиться за перила. Кто-то выпустил густую струю дыма, и лицо мужчины скрылось. Через секунду Герман с заухавшим в груди, как сумасшедший сваебой, сердцем преодолел пролет. Затем все же решился повернуть голову туда, где стоял его двойник. Между ними теперь было не более одного метра, и мужчина совершенно не был на него похож.

Пройдя через белые двустворчатые двери, над которыми висела большая табличка с надписью «ПЕРВОЕ ХИРУРГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ», Герман увидел знакомый длинный коридор – сейчас безлюдный, если не считать двух больных, которые прогуливались в его дальнем конце. Пустой, в данный момент, сестринский пост с нависшей над столом настольной лампой, напоминающей голову одинокой грустной цапли. Здесь царили тишина и какое-то безвременье. Только редкие звуки доносились со стороны лестницы, напоминая о существовании внешнего мира. И еще откуда-то сверху – как призрачный шепот. Звуки отражались от стен и уносились вдоль длинного коридора с дверями притихших палат по обеим сторонам.

Это место вдруг показалось Герману зловещим, словно он попал в узкий подземный туннель, уносящийся в таинственную молчаливую темноту, где вместо дверей палат темнели провалы древних гробниц, в сумраке которых терпеливо таилось нечто, ожидавшее его эти полтора года. А те двое больных, что прохаживались в дальнем конце коридора…

«Сегодня пятница, – наконец сообразил Герман, – после обеда почти все отправились домой».

Он медленно направился вдоль коридора, ожидая встретить медсестру или дежурного врача. Вокруг витали характерный запах больницы и еще какой-то. Какой именно, Герман не мог определить, но этот запах был ему знаком. Когда он прошел закрытую дверь со строгой табличкой «ОРДИНАТОРСКАЯ», резко усилился дух медикаментов, упреждавший, что следующей или через одну будет дверь процедурной, или перевязочной. И действительно – следующая дверь, приоткрытая на два пальца, словно приглашавшая войти, оказалась перевязочной. Герман ее отлично вспомнил, со всей обстановкой и стоящим в центре столом, напоминавшим операционный. В голове сами собой всплыли строчки:

А затем почему-то:

Перед глазами Германа вдруг появился образ доброго доктора, как на картинке в детской книжке, которая была у него когда-то очень давно. Маленький доктор в аккуратном белом халате весело улыбался, только его глаза оставались совершенно стеклянными, и в руке он держал не слушательную трубку, а огромный блестящий скальпель, с которого капало что-то красное, образовывая у самых ног доброго доктора темно-бурую лужу.

Герман мрачно ухмыльнулся этому видению.

В ПЕРЕВЯЗОЧНОЙ СИДИТ…

Из-за ближайшей к нему двери раздался долгий приглушенный стон.

У Германа по спине пробежались колющие паучьи лапки; он почувствовал, как деревенеет кожа на его лице. В этот момент дверь резко открылась, едва не ударив Германа по плечу, и он едва удержался, чтобы не вскрикнуть.

Уже не молодая постовая сестра вынесла из палаты капельницу и посмотрела на Германа. На ее лице не трудно без труда читалось: «Ты еще кто такой? Мне хватает и того, что я должна выполнять чужую работу, таскаясь по всему отделению с этими проклятыми капельницами, потому что кое у кого чешется в одном месте. И эта дрянь сбежала на целый час до того, как закончилась ее смена. Так что лучше катись отсюда и не морочь мне голову, понял?»

– Сейчас не приемные часы. Кто вам нужен?

– Дежурный врач, – ответил Герман. – Или кто-то из…

– Не знаю, не знаю, где он, – она так замотала головой, будто все, что происходит в этой больнице, ее решительно не касается. – Приходите в другой раз.

«Убирайся отсюда, мне и без тебя хлопот хватает!»

Сзади донеслись шаги, и Герман с медсестрой одновременно повернули головы.

В отделение вошел мужчина в белом халате.

«А вот и добрый доктор».

Даже издали легко было определить, что он не относится к низшему медперсоналу. Он направлялся в их сторону. Его Герман не помнил.

– Вот он, дежурный врач, – сказала сестра, и, оставив Германа одного, отправилась вместе с капельницей по своим делам. Ножка штатива цеплялась за линолеум, издавая шипение раздраженной змеи.

Герман сделал несколько шагов навстречу врачу.

– А в чем, собственно, дело? – сразу же насторожился тот. Герман не был похож на больного, который задержался в отделении дольше остальных и не смылся с другими ходячими пациентами. Вполне ходячими, чтобы самостоятельно добраться домой.

«Да, я знаю, что не похож на тех, кого ты привык видеть здесь каждый день, добрый доктор. Не похож, по крайней мере, сейчас, а не полтора года назад. Но в действительности даже тот стонущий старик, которого ты сейчас осматривал, имеет больше шансов на жизнь через пять лет, чем я !»

– Я вас слушаю. – Док был уже заметно седеющим мужчиной лет за пятьдесят, полноватым, в очках с дымчатыми стеклами, почти такими же, как у генерала Пиночета, и точно такими, как у другого генерала – поляка Ярузельского.

– Полтора года назад, – начал Герман, видя свое двойное отражение в затемненных стеклах, – я был доставлен в это отделение. Острый аппендицит…

– Перитонит, – машинально отметил док.

– …и прооперирован. Мне необходимо выяснить кое-какие детали.

– Угу, – качнул головой врач.

– Нужно просмотреть архивные данные, – пояснил Герман.

– Угу, – снова ответил док. – Ничем не могу быть полезен, – он развел руками, наглядно демонстрируя свою беспомощность. – Ключи от архива у старшей медсестры, на общей связке. А она теперь появится только в понедельник. Сожалею, молодой человек.

«Как же, на общей связке, козел».

Подобная тактика Герману была хорошо знакома.

Когда врач уже собирался сделать недвусмысленный жест, означавший, мол, «все вопросы на сегодня решены, не пора ли вам, молодой человек отправляться домой; приходите в понедельник, а еще лучше – никогда», Герман вложил в лапу дока десятидолларовую купюру.

– Я бы хотел выяснить интересующие меня детали без лишних проволочек. Вы меня понимаете?

На сей раз врач проявил к Герману более живой интерес. Теперь он его отлично понимал .

– Минутку, – он сунул деньги в карман халата. – Я посмотрю…

Дежурный док прошагал по коридору, открыл ключом дверь с надписью «ОРДИНАТОРСКАЯ» и скрылся за ней.

– Вам повезло, молодой человек, – заявил он, вернувшись через минуту. – Ключи оказались на столе.

Затем бодрым шагом повел Германа в архив.

« Разумеется , они оказались на столе».

Это был самый крошечный архив, который ему доводилось видеть: казалось, здесь негде было одновременно развернуться даже двум паукам, прилипшим к потолку у самого плафона, внутри которого находилась тусклая сорокаваттовая лампочка. Когда док включил свет, насекомые лениво дернулись, но остались на месте. По сути, это была просто маленькая кладовка, в которую какому-то умнику пришло в голову впихнуть стеллаж, забить его под самую завязку картонными папками и затем гордо назвать этот паучиный рассадник архивом.

– Вы что, не можете приобрести компьютер? – спросил Герман, глядя на эту чудовищную тесноту.

– Не хватает средств, – док вошел первым и едва втиснулся между стеллажом и стеной.

Герман подумал, что если последует за ним, паукам придется потесниться. Оставшись в дверях, он оперся о косяк.

– Полтора года назад? Значит… март или апрель, – проговорил док, роясь в каких-то пыльных папках с выражением, которое ясно говорило: «Нет, ты видишь, как я вынужден пачкать свой белый халат за твои несчастные десять баксов?!»

– Как ваша фамилия?

Герман назвал.

Док с громким сопением (вероятно, виной тому была пыль) копался минут десять, подолгу всматриваясь в каждую отобранную им папку и в каждую страницу отобранной папки, отчего у Германа возникло забавное подозрение, что тот разучился читать и пытается отыскать знакомые буквы.

– Э-э… – наконец произнес док и расправил свободной рукой загнутый уголок страницы. – Вот и ваша стационарная карта.

Герман непроизвольно весь напрягся: сейчас он узнает… сейчас он узнает… СЕЙЧАС…

На лбу выступил холодный пот, рубашка тоже моментально взмокла.

– Так, посмотрим… – бормотал док, а в линзах его темных очков Герман видел подпрыгивающие значки слов наоборот.

– Так… Диагноз… Острый перитонит… Проведена операция… Оперировал… Угу… Состояние удовлетворительное… Ага – вот как! На следующий день было ухудшение… Анализы… Проведено переливание крови в объеме…

– А что именно вас интересует? – он поднял глаза на Германа.

– Ничего… Я уже выяснил, – глухо отозвался Герман и без церемоний развернулся.

элементарно

Он вышел из старого больничного корпуса, еще польской постройки, и задержался на мгновение у входа, чтобы глотнуть влажный воздух: это был запах долгих дождей – чуть-чуть грустный, как прощальные духи уходящего лета. Небо еще оставалось чистым, но Герман чувствовал, что за самыми дальними крышами домов уже собираются серые клубящиеся тучи, объединяясь в гигантский мокрый кулак.

Машина ожидала Германа на стоянке, тремя кварталами ниже по улице. Он направился к ограде больничного двора мимо двух чахлых кленов, на которых взбалмошная ранняя осень, как проходивший мимо неряшливый художник, уже кое-где тронула листья красно-желтой краской.

«Элементарно – вот КАК» – подумал Герман.

* * *

– Ты оказался прав, парень, – они влили мне зараженную кровь.

«Элементарно, да?» – снисходительно усмехнулся Гера.

Выходит, именно так все и было: в тот день он часто терял сознание из-за мучившей его лихорадки, и все события первого (и частично второго) дня скрылись за мутной завесой бредовых видений, жара и боли. Он не помнил о переливании, и это было элементарно. Похоже, что позднее сообщить ему об этом либо не посчитали нужным , либо – просто забыли.

Добрые доктора…

Герман вытащил из шкафа большую спортивную сумку – старого путешественника, что уже много лет, медленно покрываясь пылью, дожидался своего часа. Он поставил сумку на пол. Вверх немного прогнулся, и, казалось, темно-синяя сумка с потертой надписью «МАСТЕР» улыбается открытой молнией на боковом кармане, словно забытый друг, о котором неожиданно вспомнили: «Как в старые времена, Гер?»

Он начал укладывать вещи. Что ему может понадобиться? Только самое необходимое: пара сменного белья, свитер, спортивная куртка на случай ранних холодов, сигареты, да однодневный запас еды – несколько бутербродов, термос горячего кофе, три банки консервов… Сумка получилась легкой, чуть больше трех килограммов – в самый раз.

Герман грустно улыбнулся, поняв, что забыл одну простую вещь: он же собирается путешествовать машиной, сумка словно заставила его вернуться в те времена, когда он, бедный студент университета, брал с собой большого «МАСТЕРА» на отдых в Карпаты и на дружеские пикники за городом. Сейчас, в немногочисленных командировках, его сопровождала новая престижная сумка «Стентор», отстраненно наблюдавшая из-под вешалки за его сборами: хромовые пряжки тускло мерцали, отражая свет лампы в прихожей.

Герман присел у старого «МАСТЕРА», собранного в дорогу и ожидающе оттопырившего бок, и несколько минут вспоминал друзей-однокашников.

Наконец, проглотив мягкий ком, выпрямился и побрел в гостиную.

Аккуратно распределил по карманам все наличные деньги, которые находились в доме, а кредитные карточки и особо важные документы, лежавшие на столе его кабинета, спрятал в плоском сейфе-тайнике, гнездившемся в дне массивного аквариума, занимавшего почти четверть стены в гостиной. Рыбы удивленно глазели через толстое стекло на непостижимую для них процедуру, наводнившую шумом их крошечный мирок и почему-то не посылавшую ожидаемого корма.

Герман настроил таймер автоматической кормушки и выбил пальцами по стеклу короткую дробь – охраняйте! Мобильный телефон остался в ящике стола. Затем вышел в коридор, закинул на плечо «МАСТЕРА» (сумка дружески хлопнула его по спине) и направился к двери.

«А как же Я?! – негодующе воскликнул маленький Гера. – Мах на мах – ты ОБЕЩАЛ!»

Герман вернулся к портрету и зачем-то повернул его лицом к стене.

От хлопка двери портрет слегка качнуло.

Казалось, он знал еще КОЕ-ЧТО.