Онлайн чтение книги Охотничьи рассказы
ДРАГОЦЕННЫЕ ДАРЫ КАПИТАНА ПИРСА

Тем, кто знаком с полковником Крейном и юристом Гудом, будет интересно (или неинтересно) узнать, что рано поутру они ели яичницу с ветчиной в кабаке «Голубой боров», стоящем у поворота дороги, на лесистом холме. Тем, кто с ними незнаком, мы сообщим, что полковник, сильно загорелый и безупречно одетый, и казался, и был молчаливым; а юрист, рыжий и как бы немного ржавый, молчаливым казался. Крейн любил хорошо поесть, а в этом кабачке кормили лучше, чем в кабачке богемном, и несравненно лучше, чем в дорогом ресторане. Гуд любил фольклор и сельские красоты, а в этой долине было так прохладно и тихо, словно западный ветер попал здесь в ловушку, приручился и стал летним воздухом. Оба любили красоту — и в женщине, и в пейзаже,— хотя (или потому что) были романтически преданы своим женам; но девушкой, служившей им — дочерью кабатчика,— залюбовался бы всякий. Она была тоненькая, тихая, но часто вскидывала голову, неожиданно и живо, словно коричневая птичка. Держалась она с неосознанным достоинством, ибо отец ее, Джон Харди, был кабатчиком старого типа, который сродни если не джентльмену, то йомену[15] …сродни… йомену – т.е. сродни тому английскому свободному крестьянину XIV–XVIII вв., который работал на земле, являвшейся его наследственной собственностью. Йомен – центральный персонаж социальной утопии Честертона.. Он немало знал, много умел и лицом походил на Коббета[16]Коббет Уильям (1763–1835) – английский журналист, издатель, член парламента, реформатор. В его книге «Деревенские поездки» (1830) и «Советы молодому человеку» (1829) осмысляется английский национальный характер. Честертон посвятил ему книгу «Уильям Коббет». Имя Коббета упомянуто в сонете на смерть Честертона, принадлежащем перу священника и критика Роналда Нокса: «Со мной,– воскликнул Коббет,– бунтовал»., которого нередко читал зимними вечерами. Гуд, сохранивший, как и он, устарелую склонность к мятежу, любил с ним потолковать.

И в долине, и в сияющем небе царила тишина, хотя время от времени над головой пролетал аэроплан. Мужчины обращали на него не больше внимания, чем на муху, но девушка по всем признакам его замечала. Когда никто не глядел на нее, она смотрела вверх; когда же на нее глядели, старательно смотрела вниз.

— Хороший у вас бекон,— сказал полковник.

— Лучший в Англии,— подхватил Гуд,— а ведь по части завтраков Англия — истинный рай. Не пойму, зачем гордиться империей, когда у нас есть яйца и ветчина. Надо бы изобразить на гербе трех свинок и трех кур. Именно они подарили нашим поэтам утреннюю радость. Только тот, кто позавтракал, как мы, способен написать: «Сгорели свечи, и веселый день...»[17]Шекспир, «Ромео и Джульетта». Акт III, сцена 5.

— Значит, бекон и впрямь создал Шекспира,— сказал полковник.

— Конечно,— сказал юрист и, увидев, что девушка их слышит, прибавил: — Мы хвалим ваш бекон, мисс Харди.

— Его все хвалят,— сказала она с законной гордостью.— Но скоро это кончится. Скоро запретят держать свиней.

— Запретят свиней! — воскликнул потрясенный юрист.

— Глупые свиньи,— сердито сказал полковник.

— Выбирай слова,— сказал Гуд.— Человек ниже свиньи, если он ее не ценит. Нет, что творится! Как же новое поколение проживет без ветчины? Кстати, о новом поколении, где ваш Пирс? Он обещал сюда приехать, поезд пришел, а его нет.

— Простите, сэр,— несмело и вежливо вставила Джоан Харди.— Капитан Пирс наверху.

Это могло обозначать, что тот — в доме, на втором этаже, но Джоан привычно взглянула в синюю бездну неба. Потом она ушла, а Оуэн Гуд долго глядел туда же, пока не заметил наконец аэроплана, сновавшего, как ласточка.

— Что он там делает? — спросил юрист.

— Себя показывает,— объяснил полковник.

— Зачем ему показывать себя нам? — удивился Гуд.

— Незачем,— ответил Крейн.— Он показывает себя ей.— Помолчал и прибавил: — Хорошенькая девушка.

— Хорошая девушка,— серьезно поправил Гуд.— Ты уверен, что он ведет себя порядочно?

Крейн помолчал и поморгал.

— Что ж, времена меняются,— сказал он наконец.— Я человек старомодный, но скажу тебе как твердолобый тори: он мог выбрать и хуже.

— А я как твердолобый радикал,— ответил Гуд,— скажу тебе: вряд ли он мог выбрать лучше.

Тем временем своевольный авиатор спустился на полянку у подножья холма и направился к ним. Походил он скорее на поэта и, хотя весьма отличился во время войны, был из тех, кто стремится победить воздух, а не врага. С той героической поры его светлые волосы заметно отрасли, а синие глаза стали не только веселее, но и воинственней. У свинарника он немного задержался, чтобы поговорить с Джоан Харди, и, подходя к столу, просто пылал.

— Что за чушь? — орал он.— Что за мерзость? Нет, больше терпеть нельзя! Я такого натворю...

— Вы достаточно сегодня творили,— сказал Гуд.— Лучше позавтракайте с горя.

— Нет, вы смотрите...— начал Пирс, но Джоан тихо появилась рядом с ним и несмело вмешалась в беседу.

— Какой-то джентльмен,— сказала она,— спрашивает, можно ли ему с вами поговорить.

Джентльмен этот стоял чуть подальше вежливо, но так неподвижно, что человек слабонервный мог бы испугаться. На нем был столь безукоризненный английский Костюм, что все сразу признали в нем иностранца, но тщетно обрыскали мыслью Европу, пытаясь угадать, из какой он страны. Судя по неподвижному, лунообразному, чуть желтоватому лицу, он мог быть и азиатом. Но когда он открыл рот, они сразу определили его происхождение.

— Простите, что помешал,— сказал американец.— Барышня говорит, вы самые лучшие специалисты по этим местам. Я вот хожу, ищу древности, а их нет и нет. Покажите мне, пожалуйста, всякие ваши средние века, очень буду обязан.

Они не сразу оправились от удивления, и он терпеливо пояснил:

— Я — Енох Оутс. В Мичигане меня все знают. А тут, у вас, я купил участочек. Посмотрел я нашу планетку, подумал и решил: если у тебя завелся доллар-другой — покупай землю в таком месте. Вот я и хочу узнать, какие тут самые лучшие старинные памятники. Эти, средневековые.

Удивление Хилари Пирса сменилось не то восторгом, не то яростью.

— Средневековые! — возопил он.— Памятники! Вы не прогадали, мистер Оутс. Я вам покажу старинное здание, священное здание, такое древнее, что его бы надо перевезти в Мичиган, как пытались перевезти аббатство Гластонбери[18]В аббатстве Гластонбери находилась первая христианская церковь на земле Англии; здесь, по легенде, сохранилась гробница короля Артура..

Он кинулся в угол огорода, размахивая руками, а американец послушно и вежливо пошел за ним.

— Глядите, пока этот стиль не погиб! — закричал Пирс, указывая на свинарник.— Средневековей некуда! Скоро их не будет. Но с ними падет Англия, и сотрясется мир.

По лицу американца невозможно было понять, насмешливо или наивно он спросил:

— Вы считаете эту постройку очень древней?

— Без всяких сомнений,— твердо ответил Пирс.— Мы вправе предположить, что в таком самом здании держал своих питомцев Гурт-Свинопас[19]Гурт-Свинопас – персонаж романа В. Скотта «Айвенго».. Более того! Я убежден, что данный памятник много древнее. Крупнейшие ученые полагают, что именно здесь недооцененные создания посоветовали блудному сыну вернуться домой. Говорят, мистер Оутс, что такие памятники скоро исчезнут. Но этого не будет! Мы не подчинимся вандалам, покусившимся на наши святыни. Свинарник восстанет во славе! Купола его, башни и шпили возвестят победу священной свиньи над нечестивым тираном!

— Мне кажется,— сухо сказал Крейн,— мистеру Оутсу следует осмотреть церковь у реки. Викарий разбирается в архитектуре и объяснит все лучше, чем мы с вами.

Когда чужеземец ушел, полковник сказал своему молодому другу:

— Некрасиво смеяться над людьми.

Пирс обратил к нему пылающее лицо.

— Я не смеялся,— сказал он и засмеялся, но лицо его все так же пылало.— Я говорил всерьез. Аллегориями, быть может, но всерьез. Сердито, может быть... Но, поверьте, пришло время рассердиться. Мы слишком мало сердились. Я буду бороться за возвращение, за воскресение свиньи. Она вернется и диким вепрем ринется на своих гонителей.

Он вскинул голову и увидел на вывеске голубого борова, похожего на геральдических зверей.

— Вот наш герб! — вскричал он.— Мы пойдем в бой под знаменем Борова[20] …под знаменем Борова… – Ср. эссе Честертона «О комнатных свиньях».!

— Бурные аплодисменты,— сказал Крейн.— На этом и кончайте, не надо портить собственную речь. Оуэн хочет посмотреть местную готику, как Оутс. А я посмотрю вашу машину.

Каменистая тропинка вилась меж кустов и клумб, словно садик вырос по краям лестницы, и на каждом повороте Гуд спорил с упирающимся Пирсом.

— Не оглядывайтесь на ветчинный рай,— говорил он,— не то обратитесь в соляной... нет, в горчичный столп. Творец создал для услады глаз не одних свиней...

— Эй, да где же он? — спросил полковник.

— Свиньи, свиньи...— мечтательно продолжал Гуд.— Необоримо их очарование в раннюю пору нашей жизни, когда мы слышим в мечтах цокот их копытец, и хвостики их обвивают нас, как усики винограда.

— Ну что ты несешь! — сказал полковник.

Хилари Пирс действительно исчез. Он нырнул под изгородь, вскарабкался вверх по другой, более крутой тропинке, продрался сквозь кусты, вспрыгнул на забор и увидел оттуда свинарник и Джоан Харди, спокойно идущую к дому. Тогда он спрыгнул на дорожку, прямо перед ней. В утреннем свете все было четким и ярким, как в детской книжке. Пирс стоял, вытянув руки вперед, его желтые волосы совсем растрепались в кустах, и похож он был на дурака из сказки.

— Я не могу уйти, пока я с вами не поговорю,— сказал он.— Ухожу я по делу... да, именно по делу. Когда люди уходили в поход, они сперва... вот и я... Конечно, не для всех свинарник — высокий символ, но я, честное слово... В общем, вы сами знаете, что я вас люблю.

Джоан Харди это знала, но, словно концентрические стены замка, ее окружали древние деревенские условности, прекрасные и строгие, как старый танец или тонкое шитье. Самой скромной и гордой из всех дам, вытканных на ковре наших рыцарских рассказов, была та, кого мир и не назвал бы дамой.

Она молча глядела на него, он — на нее. Головка у нее была птичья, профиль — соколиный, а цвет ее лица не определишь, если мы не назовем его ослепительно-коричневым.

— Вы и впрямь спешите,— сказала она,— Я не хочу, чтобы со мной объяснялись на бегу.

— Простите,— сказал он.— Да, я спешу, но вас я не тороплю. Я просто хотел, чтобы вы знали. Я ничего не сделал, чтобы заслужить вас, но я нашел себе дело. Вы ведь сами считаете, что в мои годы нужно трудиться.

— Вы поступите на службу? — простодушно спросила она.— Я помню, вы говорили, у вас дядя служит в банке?

— Надеюсь, не все мои разговоры были на таком уровне,— сказал он, не подозревая ни о том, что она помнит каждое его слово, ни о том, как мало знает она об идеях и мечтах, которые казались ему такими важными.— Не то чтоб на службу... Скорее, это служение... Честно говоря, я займусь торговлей и торговать буду свиньями.

— Тогда не приезжайте к нам,— сказала она.— Здесь их скоро запретят, и соседи...

— Не бойтесь,— сказал он.— Я стану деловым и коварным. Что же до того, чтобы сюда не приезжать... Пишите мне хотя бы каждый час. А я буду присылать вам подарки.

— Не думаю, что отец разрешит мне принимать их,— сказала она.

— Попросите его подождать,— серьезно сказал Пирс.— Пусть он сперва на них посмотрит. Я не думаю, что он их отвергнет. Они ему понравятся. Он одобрит мой скромный вкус и здравые деловые принципы. А вы не пугайтесь, я не буду вас беспокоить, пока всего не совершу. Только знайте, что для вас я бросаю вызов миру.

Он вспрыгнул на стену и исчез, а Джоан молча вернулась в кабачок.

В следующий раз три друга встретились за завтраком в совсем другом месте. Полковник пригласил их в свой клуб, хотя сам ходил туда довольно редко. Первым явился Оуэн Гуд, и лакей, как ему велели, провел его к столику у окна, за которым расстилался Грин-парк. Зная военную пунктуальность полковника, Гуд подумал, что сам спутал время, и полез в карман, где была зажигалка. Там оказалась и газетная заметка, которую он сам, смеха ради, вырезал на днях. Говорилось в ней вот что:

«В Западных графствах, особенно — на шоссе, ведущем в Бат, мотоциклисты все чаще превышают дозволенную скорость. Как ни странно, нарушителями оказываются в последнее время богатые и респектабельные дамы, прогуливающие домашних животных, которым, по словам хозяек, необходима для здоровья большая скорость, вызывающая сильный приток воздуха».

Он рассеянно проглядывал эти строки, когда вошел полковник с газетой в руке.

— Просто смешно! — воскликнул Крейн.— Я не революционер, не то, что ты, но эти правила и запрещения переходят все границы. Вот, бродячие зверинцы запретили. Опасно, видите ли. Деревенские мальчишки не увидят льва, потому что раз в пятьдесят лет кто-нибудь сбегает из клетки. Но это еще что! Ты знаешь, недавно завели особые поезда, которые перевозят больных в санатории. Так вот, их тоже запретили, заразы боятся. Если так пойдет, я сбешусь, как Хилари.

Хилари Пирс тем временем пришел и слушал его, странно улыбаясь. Улыбка эта удивляла Гуда не меньше, чем газетные заметки. Он переводил глаза с Пирса на газету и с газеты на Пирса, а тот улыбался все загадочней.

— Сегодня вы не так уж беситесь,— сказал ему Оуэн Гуд.— Раньше бы вы от таких запретов разнесли крышу.

— Да, запреты неприятные,— сдержанно отвечал Пирс.— Очень не ко времени. Разрешите взглянуть?

Гуд протянул ему вырезку, и он закивал, повторяя:

— Вот, вот, за это меня и схватили!..

— Кого схватили? — удивился Гуд.

— Меня,— сказал Пирс.— Респектабельную даму. Но я убежал. Хорошее было зрелище, когда дама перемахнула через изгородь и поскакала по лугам.

Гуд взглянул на него из-под нахмуренных бровей.

— А что это за домашние животные?

— Свинки,— бесстрастно пояснил Пирс.— Я им так и сказал: «Домашнее животное, вроде мопса».

— Ах, вон что! — сказал Гуд.— Хотели провезти их на большой скорости, а вас задержали...

— Сперва я думал одеть их миллионерами,— благодушно поведал авиатор.— Но когда присмотришься, сходство не такое уж большое...

— Насколько я понимаю,— сказал полковник,— с другими законами было то же самое?

— Да,— сказал Пирс.— Я их нарушил, я и создал.

— Почему же газеты об этом не пишут? — спросил Крейн.

— Им не разрешают,— ответил Пирс.— Власти не хотят меня рекламировать. Когда случится революция, в газетах о ней не напишут.

Он помолчал, подумал и начал снова:

— Потом я повез бродячий зверинец, оповещая всех, что в клетках — самые опасные хищники. Потом я возил больных. Свинки скучали, но условия у них были хоть куда, я нанял сиделок...

Крейн, рассеянно глядевший в окно, медленно повернулся к друзьям и резко спросил:

— Чем же это кончится? Дальше выкидывать такие штуки невозможно...

Пирс вскочил, и к нему вернулось то романтическое самозабвение, с которым он давал обет у свинарника.

Невозможно! — воскликнул он.— Вы и сами не знаете, что сказали! Все, что я делал до сих пор, возможно и банально. Теперь я совершу невозможное. Везде, во всех книгах и песнях, сказано, что этого быть не может. Если под вечер, в четверг, вы придете к каменоломне, напротив кабачка, вы увидите самый символ невозможного, и он будет таким явным, что даже газеты не сумеют его утаить.

На склоне дня, в то место, где сосновую рощу перерезал шрам каменоломни, пришли два еще нестарых человека, не утративших страсти к приключениям, и расположились там, как на пикник. Оттуда, словно из окна, выходящего на долину, узрели они то, что походило на видение или, точнее, на комическое светопреставление. Небо на западе сияло лимонным светом, выцветавшим в прозрачно-зеленый, и два-три облачка у горизонта были ярко-алыми. Лучи заходящего солнца золотили все и вся, и кабачок казался сказочным замком.

— Вот тебе для начала небесное знамение,— сказал Оуэн Гуд.— Странно, но это облако очень похоже на свинью...

— Или на кита[21] …облако похоже на свинью… или на кита. – Комическая перифраза из беседы Гамлета с Полонием. «Гамлет», акт III, сцена 2.,— откликнулся Крейн и было зевнул, но, поглядев на небо, встряхнулся. Художники давно заметили, что облака весомы и объемны; однако не до такой же степени.

— Это не облако,— резко сказал он.— Это дирижабль...

Странная глыба все росла, и чем четче она становилась, тем невероятней.

— Господи, милостивый! — закричал Гуд.— Да это свинья!

— Дирижабль в виде свиньи,— уточнил полковник.

Над «Голубым боровом» воздушное чудище встало, и от него оторвались яркие точки.

— Парашютисты,— сказал полковник.

— Какие странные...— заметил юрист.— Господи, да это не люди!

С такого расстояния странные парашютисты походили на ангелов средневековой миниатюры, а небо — на золотой фон, символизирующий вечность. Спустившись пониже, они обрели большее свиноподобие. Наконец они исчезли за деревьями, и путники, взглянув на садик у кабачка, в котором они вот-вот должны были приземлиться, увидели Джоан Харди. Она стояла у свинарника, подняв птичью головку, и глядела в небо.

— Странный способ ухаживания! — сказал Крейн. — Наш влюбленный друг преподносит просто невозможные дары.

— Да! — закричал Гуд, очнувшись.— Вот оно, это слово!

— Какое слово? — спросил Крейн.

— «Невозможно»,— отвечал Г уд.— И он, и мы этим словом живем. Разве ты не видишь, что он сделал?

— Как не видеть! — сказал полковник.— Но я не вижу, к чему ты ведешь.

— Он нарушил еще одну поговорку,— объяснил Оуэн.— Свиньи летают.

— Это удивительно,— признал полковник,— но еще удивительней, что им не разрешают ходить по земле.

Они пошли по крутому склону холма вниз, в лесной полумрак, теряя ощущение высоты и сверкающей нелепицы облаков, словно им и вправду было видение; и голос Крейна звучал в полумгле так, словно он рассказывал свой сон.

— Я другого не пойму,— говорил он.— Как Хилари это сделал?

— Он удивительный человек,— откликнулся Гуд.— Ты сам рассказывал, что он творил на фронте. Это не труднее...

— Гораздо труднее,— возразил Крейн.— Там все были вместе, здесь он один.

— Что ж,— сказал Гуд,— человек творит чудеса, когда очень захочет, даже если с виду он похож на плохого поэта. Кажется, я знаю, чего хочет он. Да, он ее заслужил... это — час его славы...

— Все равно не понимаю,— сказал полковник, и эту часть дела он не понимал еще долго, пока не случилось много других интересных вещей.

А тем временем Хилари Пирс спустился как Меркурий во впадину каменоломни и направился к Джоан Харди.

Сейчас не до ложной скромности,— сказал он.— Я победил. Я принес вам Золотое руно, вернее — золотую щетину. Я превратил свинью в Пегаса. Я пришел к вам во славе...

— Вы в грязи,— улыбаясь, сказала она.— Эту красную глину трудно чистить. Щетка ее не возьмет, надо сперва...

— О Господи! — воскликнул Пирс.— Неужели ничто не вырвет вас из будней? Неужели вы не воскликнете хотя бы: «О, дай мне крылья свиньи!»[22] «О, дай мне крылья свиньи!» – Ср.: «Кто дал бы мне крылья, как у голубя?» – Пс. 54, 7. Что бы вы сказали, если бы я перевернул землю или поверг себе под ноги солнце и луну?

— Я сказала бы,— все так же улыбаясь, ответила Джоан,— что вас нельзя оставлять без присмотра.

Он глядел на нее минуту-другую, словно не сразу понял; потом засмеялся внезапно и радостно, словно увидел что-то наконец и удивился, как же он не видел этого раньше.

— Однако и стукаешься же об землю, когда упадешь с неба,— сказал он,— об землю крестьян и свиней... простите, это комплимент. Что за штука — здравый смысл, и насколько он тоньше поэтических выдумок! Особенно когда ему сопутствует все, что очищает небо и смягчает землю,— красота, и смелость, и достоинство. Да, Джоан, вы правы. Согласны вы смотреть за мной?

Он схватил ее за руки, и она ответила, улыбаясь:

— Да... только вы идите... вот ваши друзья...

Действительно, Крейн и Гуд шли к ним сквозь сетку тонких деревьев.

— Поздравьте меня! — крикнул Хилари Пирс.— А я покаюсь вам и расскажу новости.

— Какие новости? — спросил Крейн.

Хилари Пирс широко улыбнулся и махнул рукой, указывая на свинок с парашютами.

— Правду сказать,— признался он,— это просто фейерверк в честь победы или поражения, как назовете. Больше нет нужды доставлять их тайно, запрет сняли.

— Сняли? — воскликнул Гуд.— Что ж это? Нелегко выдержать, когда сумасшедшие внезапно выздоравливают.

— Сумасшедшие тут ни при чем,— спокойно ответил Пирс.— Перемена произошла гораздо выше или гораздо ниже. Словом, на той неисповедимой глубине, где Большие Люди вершат Большие Дела.

— Какие? — спросили Гуд и Крейн.

— Старый Оутс,— отвечал Пирс,— занялся чем-то другим.

— При чем тут Оутс? — удивился Гуд.— Это тот янки, который ищет старинные развалины?

— Да,— устало сказал Пирс.— Я тоже думал, что он ни при чем. Я думал, это наши дельцы и вегетарианцы. Но нет, они были невинным орудием. Суть в том, что Енох Оутс — самый крупный в мире поставщик свинины, и это он не хотел конкуренции. А его воля — закон, как сам он сказал бы. Теперь, слава Богу, он изобрел какое-то другое дело.

Если неукротимый читатель хочет узнать, какое же дело изобрел мистер Оутс, он, как это ни печально, должен терпеливо прочитать историю об его исключительной изобретательности, а ей предшествует еще одна повесть, без которой здесь не обойдешься.