Онлайн чтение книги Охотник The Naturalist
Глава 9. Полночь

Помощник шерифа высаживает меня на стоянке мотеля, у меня в руках картонная коробка с обувью, ноутбуком и остальными вещами, которые они изъяли из моего номера и из машины.

Дверная коробка треснула – напоминание о штурме. Наверно, можно было бы попросить администратора переселить меня в другой номер, но мне все равно.

Я закрываю за собой дверь и накидываю цепочку. Постель осталась не разобранной, но видно, что кто-то передвигал подушки. Полагаю, по ним прошлись липким роликом, собирая волосы. Наверняка искали не только кровь Джунипер, но и другие следы ее присутствия.

Пока мы с детективом Гленном разговаривали, его сотрудник изучал находки. Если бы на моих простынях или в сливе душа нашли длинный коричневый волос, то, могу ручаться, Гленн с невинным видом спросил бы меня, был я в номере один или же у меня была компания. Это стало бы первым шагом к установлению того, был ли я лжецом и потенциальным убийцей. Пока я находился в обществе Гленна, он меня оценивал. Он встречал сотни или даже тысячи виновных, и, думаю, у него есть свои методы. Каждый человек уникален, но реакции у всех примерно одинаковые.

Меня можно назвать безэмоциональным. Может, я такой и есть, если понимать этот термин буквально. Когда умер мой отец, из общительного экстраверта я превратился в крайне замкнутого мальчика. Мать стала водить меня по психологам. Ее тревожило, что я не справляюсь со своим горем. Отвечая на их вопросы, я мог проявлять свои чувства только в виде коротких «да» и «нет». Потом нашелся психотерапевт, доктор Блейкли, додумавшийся письменно, в виде теста, задать мне конкретные вопросы о моем состоянии, тогда и стало понятно, что творится у меня в голове, – во всяком случае понятно Блейкли и мне самому.

Он усадил мою мать на стул рядом со мной и объяснил ей, что я справляюсь с происходящим наилучшим для себя образом, что я не социопат и не бесчувственный. Я просто не выражал свои чувства и даже сам не мог определить их так, как это делали большинство людей, или за такой же срок. Беда в том, что мы ждем эмоциональной части всех чувств. Люди – общественные приматы, и наш внутренний опыт должен быть проявлен вовне, иначе другие его не заметят. Мама никогда не видела меня плачущим. Я думал, что ее беспокоило именно это, из-за этого она и водила меня по врачам. Когда я стал немного старше и смог оглянуться назад, помогли и подсказки Дэвиса, ее второго мужа, – я наконец понял, почему ей было так необходимо второе мнение.

Она сама никогда не плакала. Мать не могла признать свою вину в том, что не выразила эмоции, которые люди должны выражать, когда умирает любимый человек. Я не сомневаюсь, что она глубоко переживала потерю моего отца. Я знаю, что она очень любила его. И все это знали. Он был самоотверженным человеком, который умер, пытаясь помочь другим людям.

Сам я никогда не оценивал глубину ее утраты по тому, как она себя вела. Отец умер, и в доме перестал раздаваться его веселый смех, погас свет, который он излучал. Даже чужой, заглянувший к нам, не мог не почувствовать, что в доме чего-то недостает. Я вспоминаю рассказы отчима о том, как он, служа в Берлине, ездил на поезде из Западной Германии в Восточную. Это было как переезд из цветного кино в черно-белое, говорил он. При жизни отца мир был полон красок. После – краски стали номерами в перечне цветов. Все казалось тусклым.

Моя реакция на гибель Джунипер была сродни тлению. Теперь Гленн, может, и верит, что я не трогал ее, но, лежа в постели и глядя в потолок, я размышляю, считает ли он меня человеком, способным на убийство. Что я должен был сказать, когда он назвал ее имя? Какой должна была быть моя мимика? Не знаю. Я уверен, что правильный ответ это не «сидеть сложа руки и тупо смотреть прямо перед собой, как греческая статуя». В конце беседы Гленн дал мне второй шанс отреагировать как нормальный, чувствующий человек, когда сказал, что они поймают медведя. Но мой ответ был ответом ученого, а не человека из плоти и крови, горящего жаждой мести за случившуюся несправедливость.

Чтобы было ясно: я ненавижу этого гребаного медведя.

Возможно, это просто естественный ход событий, но тогда он не отличается от лихорадки Эбола или от холеры. Эту заразу я бы стер с лица планеты, если бы мог.

Медведи – потрясающие животные, имеющие с нами гораздо больше общего, чем мы полагаем. Они приспособились почти к тем же вариантам среды, что и мы. Это чрезвычайно успешные и умные млекопитающие. Они заслуживают, чтобы мы их охраняли. Но только не этот. Раз он слишком глуп, чтобы знать, что безобидная молодая женщина не представляет угрозы, то он должен умереть. Сейчас мне больше всего на свете хочется красться вместе с охотниками по его следам.

Вот что я должен был сказать Гленну. Правильный ответ – гнев и желание что-то сделать. А теперь он, наверное, думает, что я не просто бесчувственный, а кое-что похуже. Трус. Настоящие мужчины, которые даже не были знакомы с Джунипер, которые никак не могли на нее повлиять, сейчас рыщут в чаще, выслеживая ее убийцу.

А я тем временем валяюсь под кондиционером, за запертой (будем так считать) дверью, переживая из-за своей неспособности показать людям, как я зол. Как бы плохо ни думал обо мне Гленн, я еще хуже. Я жалок. Неспособность выразить свое разочарование делает меня не просто жалким – бессильным.

Я лежу неподвижно, пока не звонит телефон.

Это детектив Гленн.

– Мы поймали его! – слышу я в трубке воодушевленный голос.

– Где он? Хочу его увидеть.