Онлайн чтение книги Опасности путешествий во времени Hazards of Time Travel
Студентка

До чего одиноко! Меня словно выпотрошили.

Вместо сердца – зияющая пустота, которую ничем не заполнить.

Все первокурсницы отчаянно скучали по дому, девочки из общежития нередко плакали вдали от родных. Однако их тоска была сродни утонченному страданию, возможностью в полной мере осознать глубину своей любви к семье. Они звонили родственникам (преимущественно в воскресенье вечером, по сниженному тарифу) и сами с нетерпением ждали звонков. Отправляли и получали письма. Мамы присылали дочерям выпечку, которой с лихвой хватало угостить соседей и друзей. Да и от дома их отделяло не так уж много – всего пара часов езды на машине.

Постепенно мною овладевали уныние и стыд – я единственная не получала никаких весточек: ни звонков, ни посылок. Хуже всего, что обитательницы Экради-Коттедж неприкрыто мне сочувствовали и в недоумении перешептывались за спиной.

Впрочем, в мире множество настоящих сирот – без родственников, без семьи. Нишу, куда определили Мэри-Эллен Энрайт, вряд ли назовешь пустой.

Интересно, доведется ли мне отыскать себе подобных? А может, наоборот, они отыщут меня?

Отныне я студентка государственного университета Вайнскотии, штат Висконсин, набор 1959 года. Планирую специализироваться на гуманитарных науках.

Если это и есть Изгнание, то далеко не самое страшное.

Самое страшное – смерть.

Сколько бы я отдала, чтобы мои родители знали – их дочь (пока) жива. Жива ли? Временами меня терзали сомнения.

Сколько бы я отдала, чтобы узнать, живы ли (еще) мои родители в САШ-23 и удастся ли нам встретиться спустя четыре года?

* * *

Государственный университет Вайнскотии занимал солидную территорию провинциального городка Вайнскотия-Фолз, расположенного на северо-востоке Висконсина, в часе езды от административного центра Милуоки. Из девяти тысяч студентов основная масса приехала с окрестных ферм и деревень. Не случайно самыми популярными были факультеты сельского хозяйства и животноводства.

К числу других фаворитов относились кафедра педагогики, школа бизнеса, медучилище и инженерный факультет.

Тысячи человек связаны воедино раскидистым кампусом! Впрочем, большую часть времени здесь царили тишина и покой. Утром, под аккомпанемент колокольного звона часовни, студенты спешили крутыми тропами на занятия, кто стайками, кто по двое, кто в одиночестве. Не отставай! Займи место. У тебя есть имя, личность. Выбора нет.

Какое блаженство слиться с безликой толпой!

Мэри-Эллен записалась на пять курсов, три пропедевтических – введение в английскую литературу, в психологию и философию. Это были лекционные курсы для широкого круга слушателей с обязательной срезовой проверкой знаний раз в неделю. В больших аудиториях так легко стать невидимой и думать, будто тебя не замечают.

Если в кампусе или на занятиях я встречала соседку по Экради-Коттедж, зрение моментально расплывалось, взгляд заволакивало пеленой. Если девушка махала мне или улыбалась, я притворялась, что не вижу. И вообще старалась как можно меньше бросаться в глаза.

Со временем меня оставили в покое. На «Введении в психологию» нам рассказывали о феномене оперантного угасания: когда сокращается подкрепление, реакция постепенно затухает.

Мною двигало единственное желание: выжить. Преодолеть тяготы первых недель, первого семестра, первого года; пережить четыре года, добросовестно отбыть срок Изгнания и телетранспортироваться обратно к семье.

Я старалась не думать, что безропотное следование Инструкциям не гарантирует свободы. Не задумывалась и о будущем, кроме как в контексте хорошего поведения и награды.

В глубине души теплилась надежда, что С. Плац не обманула и рано или поздно мое Изгнание закончится.

Впрочем, от меня при любом раскладе требовалось неукоснительно соблюдать Инструкции. Я зазубрила их наизусть, хотя и не совсем понимала пункт, запрещающий делиться «знаниями о будущем».

Вживленный микрочип блокировал большинство воспоминаний о прошлом (или представлений о будущем по меркам 1959 года). В таком состоянии сложно «предвидеть», а уж тем более прогнозировать. Попытки вспомнить главные достижения минувших десятилетий: открытие ДНК, развитие молекулярной генетики, картирование мозга, исторические события, за исключением патриотической истории, – так и не увенчались успехом. Как будто всматриваешься в запотевшее стекло.

Видны лишь контуры, но в деталях разглядеть невозможно.

В первые мучительные дни было особенно горько осознавать, что когда-то я считалась лучшей ученицей и гордостью школы.

* * *

Относительно запрета на поиск «родственников» – понятия не имела, с чего начать.

В рамках переселенческой кампании, захватившей страну, когда я еще училась в средней школе, сотни тысяч – миллионы? – людей сгоняли с насиженных мест и распределяли по малонаселенным районам, которые правительство не чаяло освоить. Под программу попали родители мамы и папы – наши с Родди бабушки с дедушками; первых переправили на запад Небраски, вторых – в северный Мэн. Однако я понятия не имела, где они жили до этого. А уж тем более в 1959 году.

Кроме того, мне категорически запрещалось покидать десятимильный радиус «эпицентра».

Сразу после приговора я решила стать идеальной студенткой – идеальной первокурсницей. Буду сидеть тише воды ниже травы. Ни словом, ни делом не проявлю ни малейшего любопытства. Не заведу задушевных подруг – ни при каком раскладе! Я наметила программу и не собиралась от нее отклоняться.

В первую неделю учебы преподаватели устраивали перекличку. Помню, с каким трепетом вслушивалась в поток чужих имен, среди которых, как кукушкино яйцо в гнезде ничего не подозревающей птицы, притаилось навязанное мне Энрайт, Мэри-Эллен. Оно звучало настолько фальшиво и нелепо, что я с трудом заставляла себя поднимать руку и лепетать «здесь». Впрочем, никого это не настораживало. Заурядные фамилии вроде Энрайт мгновенно выветриваются из памяти. Правда, как позже выяснилось, за банальными именами и фамилиями скрывались потомки переселенцев из Швеции, Норвегии и Германии.

Преподаватели не задерживались на Мэри-Эллен Энрайт. Внешне все студенты и профессора относились к категории ЦК-1. Исключение составлял обслуживающий персонал (работники столовой, уборщики, сторожа), принадлежавший к ЦК-5 и выше.

Интересно, есть ли еще СИнд на потоке? Узнаем ли мы друг друга? Осмелимся ли узнать? И как? Какой ценой?

Разумеется, все мы соблюдали строжайшую конспирацию. В поношенной одежде, под чужим именем, одержимые лишь одним желанием – выжить.

С мрачной гордостью я созерцала собственную маскировку: выуженные из мятой коробки свитера и юбки, куртка на холодную погоду, кроссовки, даже мокасины с белыми хлопковыми носками, заштопанными (но не перештопанными) на пальцах. Судя по потрепанным корешкам, учебники и хрестоматии сменили не одного владельца. В книжном магазине при кампусе я купила тетрадь на спирали с обложкой в черно-белую крапинку и лихорадочно заполняла девственно-чистые страницы мелким убористым почерком – для пущей экономии. В аудиториях мышкой сидела на первом ряду, скрючившись над тетрадью, и исступленно конспектировала, не поднимая головы.

Так странно водить ручкой по бумаге. К моменту моего рождения этот навык, когда-то способствовавший развитию зрительно-моторной координации, практически исчез, однако родители настаивали, чтобы мы с Родди учились писать. И до чего непривычно читать настоящую книгу, с бумажными страницами, которые надо переворачивать самому, а при желании можно и вырвать. Зато такие книги не нуждались в подзарядке и электронных носителях.

Но больше всего меня поразила университетская библиотека – исполинских размеров особняк с огромным количеством надземных и парой-тройкой подземных этажей с бесконечными стеллажами, уставленными книгами, которые полагалось брать и листать вручную . А еще просторные читальные залы, залитые ярким светом настольных ламп, полированные столы – и студенты, толпы студентов!

Один только подъем по каменным ступеням, точно к вратам древнего храма, внушал оцепенение и страх.

В Зоне 9 я часто задыхалась. Сердце норовило выпрыгнуть из груди, как в тот день (пока не попавший в длинный перечень стертых воспоминаний), когда дрон учинил расправу над осужденным (как же его звали? первый слог точно «Золль», а дальше?). Это было не очень давно, но яркие образы успели потускнеть. Голова постоянно болела в области, куда вживили микрочип. Любая мысль о… (о ком? о родителях? доме?) натыкалась на непреодолимую преграду. Я билась, билась об нее, словно запертый зверь, силящийся прорваться сквозь решетку.

Впрочем, стоило прекратить попытки и сосредоточиться на учебе, чтении печатного текста, подчеркивании, заметках, написании черновика – в общем, на том, чем занимаются нормальные студенты в Зоне 9, – и давление ослабевало, дыхание выравнивалось.

Это твоя новая жизнь. Смирись.