Онлайн чтение книги Старые моряки, или Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган Os velhos marinheiros ou o Capitão de longo curso
ВТОРОЙ ЭПИЗОД

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О пансионе «Монте-Карло» и пяти важных господах

Искрящийся блеск драгоценностей — кольца на пальцах, на шее ожерелье, в волосах диадема, серьги в ушах… Туго затянутая в корсет, волоча за собой шлейф вечернего платья, Карол с улыбкой спешит им навстречу:

— Наконец-то… Я уж думала, что вы сегодня не придете.

Она держалась с изяществом, несмотря на свои бурно прожитые пятьдесят шесть лет и вопреки полноте, против которой тщетно боролась; полнота с годами росла, а заодно росли сбережения, которые Карол весьма удачно превращала в акции и недвижимость.

Карьера Карол была нелегкой — сколько труда, сколько страданий! Сорок лет в домах терпимости, сначала в качестве пансионной девицы, а впоследствии хозяйки пансиона. Все началось с того дня, когда проезжавший через Гараньюнс коммивояжер увез ее, пленив лестью и столичными манерами и наобещав золотые горы. Неделю спустя он бросил ее в Ресифе. А ей было шестнадцать лет… ни гроша денег, ни одного знакомого, никакого опыта… Она бродила между мостами, глядела на воду и думала, что это для нее теперь единственный выход.

Иногда в тихие вечера, сидя в австрийской качалке (она высится посреди столовой подобно трону), Карол любит вспоминать ту страшную ночь, когда маленькая обесчещенная Каролина в отчаянии бродила по улицам большого города; в горле у нее стояли рыдания, ноги подгибались, а черная вода Капибарибе неудержимо влекла к себе. Поставив на полные колени шкатулку с драгоценностями, Карол перебирает брильянтовые кольца, брошки, браслеты, изумруды и топазы и в памяти ее снова и снова встает та ночь, полная изнеможения и ужаса.

Карол довольно скоро удалось найти выход из положения, и теперь она может с улыбкой вспоминать свои мысли о самоубийстве и любовь к коммивояжеру.

Он показался ей тогда сказочным принцем, когда появился в Гараньюнсе со своими чемоданами, набитыми образцами. А ведь это был просто бедняк и болтун. Ни денег, ни обаяния. Молодые люди, что поднимаются сейчас по лестнице пансиона «Монте-Карло», вот это принцы! Пансион занимает просторный бельэтаж на Театральной площади — самый фешенебельный и роскошный пансион для женщин легкого поведения в городе Баия, и он находится в полной собственности Каролины да Силва Медейрос, более известной под именем Каролина Золотой Язычок.

Пятеро мужчин в белых костюмах, гетрах и элегантных соломенных шляпах, с изящными тростями и завитыми усами, оживленные, шумливые, окружили Каролину, обнимая ее, целуя, рассыпая остроты и комплименты.

— Привет нашей королеве и повелительнице! — раскланялся высокий, пышущий здоровьем человек лет сорока, смуглый, с коротко остриженными волосами.

— Вы оказываете мне честь, полковник. Входите, будьте как дома.

Широкоплечий блондин с лукавыми голубыми глазами низко поклонился Карол:

— Склоняюсь к вашим ногам, владычица моего сердца…

— Не лгите, капитан, я знаю, кто владеет вашим сердцем…

— Вы сегодня прекраснее, чем когда-либо…. — сказал третий, целуя ее унизанную кольцами руку.

Но она сама поклонилась ему, а потом обняла.

— Доктор Жеронимо, добро пожаловать, к вашим услугам. — После чего повернулась к красивому безбородому молчаливому юноше и сказала: — Вас, лейтенант, ждут с нетерпением…

Под конец она с видом искренней привязанности заключила в объятия молодого человека с крючковатым носом, романтической шевелюрой и печальными ласковыми глазами:

— Сеньор Араган! Сеньор Араганзиньо! Рада вас видеть…

Взгляд Араганзиньо еще больше затуманился, хотя в голосе Карол явно слышалось дружеское расположение, и она приветствовала его горячо. Она заметила его грусть и, догадавшись о ее причине, шепнула ему на ухо:

— Будьте настойчивее и в конце концов вы победите… Я знаю, что говорю… — И громче: — Я ведь постоянно слышу признания и вздохи…

Полковник сказал, смеясь:

— С нашим Араганом никто не сравнится. Однако на этот раз не помогают ни погоны, ни титулы…

Гарсон с певучим голосом и женственными манерами подошел к Арагану:

— Я оставил вам столик в углу, сеньор Араган, как всегда.

Мужчины направились к этому столику, Карол шла за ними, сохраняя на лице выражение глубокого почтения. Лейтенант обнял маленькую блондинку, вышедшую им навстречу из-за оркестра.

Араган оглядывал зал. Наконец он увидел Дороти.

Вот она сидит там, ее руки держит Роберто, этот жирный боров. Глаза Дороти, тревожные, почти умоляющие, встретились с глазами Васко, на ее губах появилась робкая улыбка. Словно теплый весенний ветер наполнил грудь Арагана. Доктор Роберто Вейга Лима, надутый фат, ничтожество, сынок богатых родителей, что он понимает в хрупкой и резкой красоте Дороти?

Разве он видит ее испуганные глаза, разве может оценить эту жажду любви, обжигающую ей щеки, подобно лихорадке?

Знаки внимания, оказываемые гостям многоопытной Карол, не были ни случайными, ни бескорыстными: пятеро господ, сидевшие за столиком и выбиравшие вина, оказывали честь и покровительство ее заведению, они принадлежали к сливкам баиянского общества. Это были самые известные кутилы, проводившие время в кафе, за игорными столами и в пансионах.

Вокруг них группировались лучшие люди города, отличавшиеся любезностью и щедростью. Пятеро друзей были неразлучны, они встречались ежедневно по вечерам, играли в бильярд, в покер, пили пиво, ужинали в кабаре.

— Эти пятеро — хозяева штата… — говорили жители, видя, как они входят во дворец, в какое-либо заведение, в бар или в пансион «Монте-Карло», и были до известной степени правы.

Карол шепнула что-то полковнику и сделала знак высокой, стройной смуглянке:

— Приехала сегодня из Ресифе… Само изящество.

— Вы заботитесь только о полковнике… А флот, он что же, ничего не заслуживает? — пожаловался голубоглазый с лицом гринго.

— Для вас, капитан, у меня есть одно лакомство…

Все рассмеялись. Смуглянка подошла к ним с видом роковой женщины. Оркестранты старались изо всех сил, теперь они с чувством играли аргентинское танго, Роберто танцевал с Дороти. За десять лет пребывания в университете он так и не смог одолеть медицину (злые языки говорили, что диплом врача ему дали «за выслугу лет»), зато, несмотря на свою полноту, Роберто научился великолепно танцевать вальс, танго и машише. И вот теперь он демонстрирует свое искусство, скользя с Дороти в сложных на танго. Она же глядит на Васко глубоким взглядом и робко улыбается, растравляя ему душу. Гарсон принес вино. Негритянка Мусу уселась на колени к белокурому капитану. Карол сияла; она гордилась своим пансионом, своим оркестром, тщательно подобранными женщинами, вышколенными гарсонами, прекрасным вином, дорогими ценами и первоклассными клиентами. А особенно этими пятью.

Полковник Педро де Аленкар, из штата Рио-де-Жанейро, бездетный вдовец, командовал расквартированным в городе 19-м егерским батальоном. Капитан Жорж Диас Надро, начальник порта, сын француза и уроженки штата Минас-Жераис, очень любил покер, хорошеньких негритянок и остроумные шутки. Иногда он устраивал с приятелями разные забавные проделки, среди которых бывали и грубые, но зато в случае нужды на него можно было положиться. Это он заказал вывеску для пансиона «Монте-Карло», на которой написано «Кабаре, или приют бездомных». Жеронимо де Пайва, молодой человек лет тридцати с небольшим, адвокат без клиентуры и журналист, не добившийся известности в Рио, переселился в Баию вместе с родственником-губернатором, для которого писал речи.

Здесь он служил начальником канцелярии губернатора и пользовался большим престижем. Жеронимо намеревался заняться политической деятельностью и выставить свою кандидатуру на предстоящих выборах федерального депутата. Лейтенант Лидио Мариньо, дворцовый адъютант для особых поручений, сын знаменитого полковника Америке Мариньо, владельца огромных земель по берегам реки Сан-Франсиско и сенатора штата, был завидной партией для всех девиц на выданье в городе. Когда Лидио, одетый в форму, статный, проходил по улице, девушки следили за ним сквозь щели жалюзи и вздыхали, все они мечтали потанцевать с лейтенантом на каком-нибудь балу или вечеринке. Романтическая личность и дуэлянт, Лидио был также кумиром женщин во всех пансионах, где и совершал большинство своих подвигов.

И наконец, сеньор Васко Москозо де Араган, Араганзиньо, глава одной из самых крупных в нижней части города фирм «Москозо и К°», торговавшей вяленым мясом, треской, винами, маслом, португальским сыром, английским картофелем и вообще самыми различными продуктами по всей округе, на юге и в сертане[8]Сертан — внутренние засушливые области Бразилии.. С помощью целого легиона коммивояжеров фирма проникала также в соседние штаты Сержипе и Алагоас. Васко Москозо де Араган считался одним из самых крупных коммерсантов в Баие, его фирма принадлежала к числу наиболее солидных и пользовалась хорошей репутацией.

За столом вино лилось рекою, клиенты не скупились. Все это были люди с положением, они не испытывали недостатка в деньгах. В их компании Карол начинало казаться, будто и она обладает какой-то властью и управляет жизнью штата: устанавливает законы, ворочает большими деньгами, запросто бывает во дворце. Разве не к ней приходит Жеронимо, которого еще с юных лет влекло к зрелым и пышным женщинам? Жорж подшучивал над ним, и начальник канцелярии отвечал:

— Я не собака, чтобы глодать кости. Недозрелые фрукты я тоже не люблю. В Карол же есть и своя загадочная прелесть.

Да, в ней была «загадочная прелесть», связанная с большой опытностью. И она пользовалась влиянием: разве она не добилась назначения своего племянника, сына младшей сестры, вышедшей замуж в Гараньюнсё, в редакцию вестника «Импренса Офисиал»? А муж Сестры все поносит заблудшую свояченицу! Стоило только попросить Жеронимо — и племянник был пристроен. Карол производила солдат в ефрейторы, устраивала в морское училище своих крестников, детей бедняков.

Если она решала купить еще один дом, она всегда могла взять деньги в банке, получив от Араганзиньо поручительство по векселю. Карол сочиняла меню и поставляла вина во дворец всякий раз, когда там устраивали бал и собиралось высшее общество Баии. Гарсоны из пансиона «Монте-Карло» обслуживали приглашенных солидных сеньоров и добродетельных сеньор.

Карол незаметно распоряжалась всем, и политические деятели из провинции специально приезжали в город, чтобы поухаживать за ней и попросить протекции. Маленькая Каролина из Гараньюнса, чуть не покончившая с собою под мостами Ресифе, сегодня сидит вся увешанная драгоценностями за столом в пансионе на Театральной площади в городе Салвадор-да-Баия.

Она улыбается пятерым сеньорам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О фирме «Москозо и К°» — торговая глава с грустным концом

Эта фирма была основана старым Москозо, дедом Васко по материнской линии. Вскоре она стала процветать и получила широкий кредит. Португалец Жозе Москозо отличался коммерческими способностями и твердыми принципами. Слово его было вернее подписанного векселя. Пятьдесят лет своей жизни он отдал фирме: не бывал нигде, кроме дома и конторы, трудился день и ночь, как самый мелкий служащий, «чтобы подавать пример», был совершенно равнодушен к комфорту и развлечениям, воздержан в еде, одежде и любви. С женою Жозе Москозо прижил лишь одну дочь, а затем овдовел и все его хозяйство перешло в руки кухарки-негритянки.

Васко сменил деда на посту управляющего предприятием, которое за полвека из скромной конторы превратилось в трехэтажное здание близ Ладейры-да-Монтанья. Наверху спали служащие, а в больших комнатах обычно останавливались приезжавшие в столицу солидные клиенты из провинции. Служащие и питались здесь же, они работали, подчиняясь жёсткому режиму, отдыха по воскресеньям и праздникам не полагалось.

Потеряв в трехлетнем возрасте отца, а позднее и мать, которая оказалась не в силах вынести разлуку с неверным, влюбчивым мужем, Васко остался на попечении деда. Едва мальчику исполнилось десять лет и он окончил начальную школу, дед привел его в контору. Здесь он сначала подметал служебные помещения и склад, потом таскал товары, как простой грузчик.

Спал вместе с другими служащими наверху и с ними же .садился утром и вечером за общий стол, во главе которого восседал сам старый Москозо. Первой женщиной Васко стала кухарка Роза, и ночи в ее комнатке без окон, где можно задохнуться от жары, были его единственной радостью в те годы. Дед никак не выделял Васко из среды других служащих, только по утрам он благословлял его и давал целовать руку.

Наблюдая за внуком, старый Москозо печально качал головой. Мальчик не проявлял ни ловкости, ни вкуса к делу, он был беспечен, рассеян и лишен чувства ответственности. Когда Васко подрос, дед послал его коммивояжером в Жекиэ и Сержипе. Однако первый опыт кончился весьма плачевно. Самые худшие опасения деда и Рафаэла Менендеса, старшего служащего фирмы, образца деловитости, подтвердились.

Вступление Васко в славную корпорацию коммивояжеров было молниеносным и блистательным. Этой должности в те времена усиленно домогались. Васко продавал товары в зависимости от своих симпатий, он предоставлял кредит разорившимся торговцам, чьи магазины и лавки другие коммивояжеры старались обходить. Если ему не могли уплатить за товары немедленно, он соглашался на любую отсрочку. В городе Эстансия, штат Сержипе, где все дела можно было кончить в один день, он проторчал целую неделю, очарованный тенистыми улицами, веселыми домиками, купанием в реке Таутинга, красивыми девушками, выглядывавшими из окон или сидевшими за роялем, и, наконец, любовью Оталии, хозяйки пансиона, которая была без ума от нового коммивояжера. Ни один агент Жозе Москозо еще не совершал столь долгой поездки и с такими ужасными результатами. Пришлось отправить по тому же маршруту, считавшемуся раньше самым легким, опытного коммивояжера, чтобы тот восстановил репутацию фирмы, серьезно поколебленную юным наследником, очевидно вознамерившимся совершить переворот в торговом деле. Зато Васко оставил долгую и добрую память о фирме и о себе лично во всех веселых домах тех городов, где побывал. Он отыгрался за годы заточения в здании на Ладейре-да-Монтанья, где старик Москозо установил суровый режим и Васко вынужден был довольствоваться прелестями негритянки Розы, да и то тайно.

С грустью покачав головой, старый Москозо посадил внука снова в контору, где тот и продолжал пребывать более или менее впустую: его использовали, лишь когда надо было сопровождать в прогулках по городу провинциальных клиентов, останавливавшихся в здании фирмы. Для этого он вполне подходил: хорошо воспитанный, приятный, разговорчивый юноша, прекрасный компаньон для вечерних прогулок. Правда, эти прогулки были довольно ограниченны, ибо если клиентов старый Москозо не мог заставить, держа в руке карманные часы, ровно в восемь вечера и ни минутой позже лечь в постель, то к внуку предъявлял это требование неукоснительно, несмотря на то, что пушок над верхней губой юноши давно превратился в пышные усы. О деньгах же, в которых Васко так нуждался, и говорить нечего.

Впрочем, старый Москозо оказывал заметное давление и на клиентов, заставляя их менять образ жизни и сокращать расходы на попойки. Старик то и дело твердил, что не доверяет людям, ведущим рассеянную жизнь, посещающим бары и дома терпимости. «Можно ли положиться на пьяницу и распутника?» — спрашивал он и этим вопросом разрушал все мечты о порочных наслаждениях, взлелеянные за долгие месяцы ожидания поездки в столицу. Впрочем, многие из клиентов, несмотря на это предупреждение, все же посещали злачные места, а Васко пользовался каждой возможностью, чтобы, пренебрегая советами деда, показывать приезжим вместо живописных достопримечательностей столицы гостеприимные притоны, где уже успел приобрести прочные связи.

Старый Москозо в черном альпаковом пиджаке, водрузив на нос очки, сидел, склонившись над книгами с записями входящей и исходящей корреспонденции фирмы, и наблюдал за внуком — тот мечтал, устремив взор в окно, а перед ним лежало недописанное письмо.

Старик растерянно взглянул на Рафаэла Менендеса и кивнул в сторону внука. Старший служащий посмотрел на юношу строго, с осуждением, а затем, повернувшись к деду, выразил на своем лице глубокое сожаление. Ну, если так, для Жозе Москозо фирма дороже семьи, тем более что от последней остался один этот внук, такой же бродяга и фантазер, как его отец Араган, — болтун, тунеядец, прославленный лгун, который отнял у Жозе единственную дочь и пять лет жил за его счет. Даже после смерти он стоил тестю немалых денег: дура вдова потребовала для обожаемого супруга похорон по первому разряду и мраморный склеп.

Тесть же после смерти Арагана вздохнул свободно, но, по его мнению, трех аршин земли и то жалко на ненавистного зятя, прозванного приятелями Хвастунишкой: столько он им рассказывал всякой всячины. Такого циничного и наглого субъекта еще свет не видывал! Он не хотел понимать намеков, а когда старик наконец сказал ему прямо, что пора кончать медовый месяц и приступать к работе в конторе фирмы, Араган рассмеялся ему в лицо. «За кого тесть его принимает?» — спросил он не то насмешливо, не то обиженно. Что он, бездарность какая-нибудь, жалкая конторская крыса?

Ему ли сидеть целые дни среди трески и картошки и заниматься продажей бакалейных товаров? Неужели сеньор Москозо не понимает, за кого он выдал свою Дочь, неужели ничего не знает о его талантах, способностях, связях, планах? Пусть уважаемый тесть не заботится о том, чтобы подыскать ему дело. Его будущее обеспечено, и если он еще не приступил к работе, то только потому, что затрудняется в выборе: пять или шесть предложений, одно другого заманчивее, сделали ему друзья, люди, занимающие самое высокое положение; сеньор Москозо еще получит большие барыши благодаря дружеским связям зятя: Араган может устроить фирме контракты на поставки товаров государству, различным корпорациям, можно легко Заработать кучу денег. Что скажет, например, сеньор Москозо о годичном контракте на поставку солонины и трески для военной полиции? Ему, Арагану, стоит лишь шепнуть словечко капитану — начальнику интендантства — и дело в шляпе. Сеньор Москозо может считать этот контракт решенным делом, как будто деньги уже у него, в сейфе. Причем ему достанется все, так как его зять и друг не возьмет с него комиссионных.

Все пять лет брачной жизни Араган пребывал все в том же неопределенном положении, так и не решившись занять ни одно из пяти или шести замечательных мест или согласиться на новые предложения именитых друзей. Не раздобыл он и контракта для фирмы, хотя ежедневно обещал поговорить об этом деле завтра.

Однако от места служащего у тестя он по-прежнему решительно отказывался, рассматривая повторные предложения чуть ли не как оскорбление и провокацию. У него был твердый характер, и он ни разу даже не вошел в трехэтажное здание фирмы, зная его только по наружному виду и обходя стороной всякий раз, когда ему приходилось бывать на Ладейре-да-Монтанья.

Когда Араган неожиданно умер — никто и не подозревал, что у него больное сердце, — явились ростовщики с просроченными векселями, обнаружились различные долги, расписки, набросанные наспех карандашом, все это составило в целом огромную сумму, от уплаты которой старый Жозе Москозо, тоже обладавший твердым характером, отказался наотрез. Надо сказать, что смерть Арагана Хвастунишки была горько оплакана не только его женой, но и многочисленными друзьями в барах, а также кредиторами, пришедшими в ужас от неслыханной бессердечности тестя покойного.

Вдова не выдержала удара, не смогла пережить потерю любимого супруга и несколько месяцев спустя была погребена в том же мраморном склепе. За всю жизнь она ни на минуту не усомнилась в своем муже, в его благородстве, верности и преданной любви. В некотором роде Араган действительно был отличным мужем — он посвящал жене почти все послеобеденное время, нежно любил ее, баловал как ребенка. Зато вечером его отпускали на свободу. Он имел обыкновение объяснять жене, что занят каким-нибудь важным политическим или коммерческим делом. Возвращался он на .рассвете, от него пахло кашасой и духами, в зубах торчала сигара, а на лице неизменно играла довольная улыбка. Даже рождение сына, после которого он еще больше привязался к жене, не изменило его недостойных (по мнению старого Москозо) привычек. Он вставал в полдень, ел и пил в свое удовольствие, после обеда проводил время с женой и сыном, вечера в барах и домах терпимости, рассказывая приятелям всякие истории. Тесть признавал за ним только одно достоинство: его никогда не видели пьяным, винные пары не действовали на Арагана, и это было поистине удивительно.

Облокотясь на стол, старый Москозо смотрел на внука, и в памяти его оживал ненавистный образ зятя. Какой смысл в том, что он привел Васков контору еще десятилетним мальчишкой и изо всех сил старался приучить к делу? У парня те же мечтательные глаза, та же жизнерадостная улыбка, что у отца, и тоже полное безразличие к фирме. Вот несчастье!

Необходимо заранее принять серьезные меры предосторожности, если он не хочет, чтобы мощная, пользующаяся широким кредитом фирма — дело всей его жизни — развалилась у всех на глазах в руках внука.

Чувствуя приближение смерти, старик решил превратить фирму в акционерное предприятие, приняв в компаньоны несколько самых старых и способных своих служащих. Испанец Рафаэл Менендес тоже вступил в дело, вложив крупный пай; в его руки, согласно завещанию старого Москозо, перешло управление всеми делами фирмы. Васко унаследовал от деда пакет акций, который обеспечивал ему контроль над фирмой и большую часть прибылей. Таким образом, он получил значительное состояние и избавился от всякой ответственности.

Теперь Васко был совершенно свободен — ни работы в конторе, ни установленного дедом режима дня…

Никаких обязанностей — и куча денег! Он предоставил Менендесу решать все дела. Один только раз он не согласился с испанцем и настоял на своем: когда испанец хотел уволить старого Джованни, грузчика, работавшего в фирме почти со дня ее основания. Больше сорока лет Джованни без устали таскал на голове мешки — от склада к повозкам, от повозок к складам, без единого дня отдыха и без единой жалобы. По ночам он ложился на те же мешки, сторожил здание фирмы и отпирал дверь запоздавшим клиентам, осмелившимся нарушить расписание старого Москозо. Негр Джованни принял Васко под свое покровительство с того самого дня, когда тот десятилетним мальчуганом впервые вошел в здание фирмы. Как тяжело ему было тогда! И Васко хранил чувство благодарности к Джованни. По вечерам Джованни рассказывал Васко о морях, о портах: в молодости он был моряком. Настоящее имя его было Жоан, он родился невольником и еще мальчиком бежал от хозяев. Ему удалось поступить на итальянское судно и уйти в море. Так с легкой руки матросов-итальянцев он навсегда превратился в Джованни. В мрачном здании фирмы, где от запаха пряностей кружилась голова, Джованни был единственным, кто проявлял симпатию к одинокому ребенку. И вот когда Джованни стукнуло семьдесят и силы стали ему изменять, Менендес решил, что держать его больше невыгодно, и приказал уволить Джованни и нанять другого грузчика.

Даже после смерти деда, несмотря на свое новое положение главы фирмы, Васко по-прежнему немного побаивался Менендеса. Испанец был человек вежливый, с высшими вел себя подобострастно, с низшими же по должности и положению и вообще с теми, кто от него зависел, был высокомерен и груб. Он крепко держал в руках бразды правления, и дела фирмы шли отлично. Но служащие жаловались, что при нем стало еще хуже, чем во времена старого Москозо. Васко боялся холодного осуждающего взгляда испанца, его манеры говорить — негромко, сдержанно, непреклонно.

Когда мальчиком и юношей Васко служил в конторе, Менендес не бранил его, как остальных. Он только доносил деду — и Васко это знал — о каждой его ошибке, о каждом нарушении распорядка дня фирмы. А потом, когда Васко стал уже взрослым усатым мужчиной, Менендес доносил старику о его редких ночных похождениях, которым потворствовал негр Джованни. Теперь Менендес низко склонялся перед Васко, он оказывал ему те же знаки почтения и уважения, какие прежде оказывал старому Москозо. Тем не менее, когда Васко, взволнованный и возмущенный, явился к нему в контору, чтобы поговорить о Джованни, он попытался настоять на увольнении негра. Накануне вечером Джованни пришел к Васко и рассказал о случившемся.

Менендес уволил его без всякого объяснения причин, заплатив ничтожное выходное пособие. Джованни семьдесят лет, ноги его уже не так твердо ступают по земле, в руках нет больше прежней силы. Он нашел Васко в баре в обществе друзей и рассказал ему все.

Старик зажмурился, чтобы удержать слезы, голос его дрожал:

— Фирма съела меня, теперь остается только выбросить кости.

— Этого не будет… — обещал Васко.

В благодарность старый негр дал ему совет:

— Гринго — негодяй, сеньор Араганзиньо. Смотрите, как бы он не надул вас.

На другой день чуть свет Васко появился в конторе — это был редкий случай. Вид у него был рассерженный и серьезный, он вызвал к себе Менендеса.

Служащие начали перешептываться. Из кабинета старого Москозо, который теперь занял Васко, доносился громкий голос главы фирмы. Голоса Менендеса не было слышно, еще ни разу с его жестких губ не сорвался крик, он всегда говорил тихо, даже когда жестоко оскорблял какого-нибудь провинившегося служащего.

Нелегко было Васко сломить испанца. Он кричал, что увольнять старого Джоваини бесчеловечно, что Менендес не имеет права выбрасывать на улицу человека, всю жизнь трудившегося на благо фирмы. Менендес холодно улыбался и кивал, но оставался по-прежнему при своем мнении: если служащий не способен больше работать так, чтобы его труд приносил прибыль фирме, не остается ничего другого, как уволить этого служащего и взять на его место нового. Таковы правила игры, и он выполняет их. Если бы он сделал исключение для Джованни и продолжал бы платить ему жалованье, остальные потребовали бы того же. В состоянии ли сеньор Васко (теперь Менендес почтительно величал нового шефа сеньором, хотя более двадцати лет звал его просто Араганзиньо) представить себе гибельные последствия такой политики?

Нет, Менендес не может поступить иначе.

Но Васко и знать ничего не хотел ни о правилах игры, ни о политике, он считал, что увольнять Джованни жестоко, просто подло. Менендес заявил, что, если так, он умывает руки: в конце концов сеньор Васко — глава фирмы, и любое его решение будет выполнено.

Однако ему следует хорошенько подумать, прежде чем нарушить незыблемый закон, лежащий в основе всякой коммерческой деятельности. Он рискует поставить под удар самое существование фирмы. И кроме того, ущерб потерпит не только Васко, но и все остальные компаньоны. Он говорит не о себе, он лично отстаивает только принцип, твердый принцип, а вовсе не стремится сэкономить несколько жалких мильрейсов.

Васко вышел из себя и поднял крик. В конце концов более пятидесяти процентов акций принадлежат ему, он мог бы решить вопрос и один. Испанец подтвердил это. И, видя, что хозяин пришел в ярость, предложил решение, которое удовлетворит всех. Джованни уже уволен, пусть так оно и останется. Но они двое, сеньор Васко и Менендес, берутся обеспечить его, назначат старику месячное содержание, на которое он сможет прожить — оплатить комнату и пропитание. На том и порешили. Начались длительные переговоры со старым негром — он ни за что не соглашался покинуть склад и переехать куда-нибудь, хотя бы в дом Васко.

В конце концов договорились так: Джованни будет, продолжать работать ночным сторожем за половину прежнего жалованья, вторую же половину будет выплачивать ему Васко из своего кармана. Негр пришел благодарить Васко и еще раз предупредил его:

— Осторожнее с этим испанцем, молодой хозяин. Это такая низкая тварь… совсем дрянь человек…

Для Васко же присутствие Менендеса означало возможность жить спокойно, без всяких забот. Он заходил в контору лишь для очистки совести, перекидывался с испанцем несколькими словами, рассеянно выслушивал его объяснения о ходе дел, забегал на склад к Джованни и вскоре исчезал: необходимо было встретиться с одним из многочисленных друзей (у него была теперь своя компания), или какая-нибудь новая подруга, сердце которой он недавно покорил, ожидала его.

Васко был холост и легко влюблялся, он не знал счета деньгам и отличался щедростью, даже расточительностью. Он часто затевал скандалы в барах и кабаре, неизменно оплачивал все счета, и пользовался большой популярностью у женщин. Если какая-либо из них казалась ему привлекательной, он немедленно и безумно влюблялся, осыпал ее подарками, снимал для нее домик. В последнее время он влюбился в Дороти, девушку, которую поместил в пансион Карол доктор Роберто Вейга Лима. Роберто был богат и потому не занимался медицинской практикой. Он прославился среди женщин своей дикой ревностью и грубостью и был в этом смысле противоположностью Васко. Несмотря на богатство Роберто, женщины его избегали: из-за какого-нибудь пустяка он способен был избить любовницу. Дороти он привез из провинции, из города Фейра-де-Сант-Ана. Он держал ее взаперти, как пленницу, и постоянно осыпал угрозами. Карол жалела, что приютила девушку в пансионе «Монте-Карло», но она не могла отказать постоянному щедрому посетителю, да к тому же еще из хорошей семьи. Бедняжка Дороти Жила в более строгом заключении, чем монахиня в монастыре, Роберто появлялся в самые неожиданные часы, угрожая несчастной побоями. В танцевальном салоне каждый вечер разыгрывался один и тот же спектакль Роберто не отходил от Дороти, он показывал свое мастерство в танго и машише и ожидал случая, чтобы придраться к Дороти и устроить скандал, чуть только кто-нибудь взглянет на бедную девушку или улыбнется ей. Карол, которой все доверяли свои тайны, знала, что Дороти нравится Васко и та тоже влюбилась в него. За несколько месяцев пребывания в пансионе «Монте-Карло» девушка многому научилась, теперь она была уже не та неопытная деревенская дурочка, которую Роберто отыскал в Фейре, она изо всех сил стремилась освободиться от своего вспыльчивого Покровителя и упасть в объятия симпатичного и щедрого коммерсанта.

Вот эта-то бурная мучительная страсть и придавала, по мнению Карол и Жеронимо, глазам Васко грустное выражение. Капитан же считал, что причина здесь иная: наверно, какая-нибудь невинная девушка, ухаживание, мечты о женитьбе — безумие, от которого Дороти была бы хорошим лекарством, верным средством исцеления. Полковник не соглашался ни с тем, ни с другим, он считал, что Васко уже очень давно, задолго до начала всех этих любовных историй, страдал постоянно неизлечимой меланхолией. Лейтенант Лидио Мариньо не имел на этот счет определенного мнения, он мог только констатировать, что этот дуралей Васко, имея все возможности жить весело, предается почему-то ипохондрии. Может быть, у него печень не в порядке? Человеку с такими средствами грустить — да это идиотизм! Во всяком случае, в одном все были согласны — надо разгадать причину печали, снедающей душу Васко Москозо де Араган.

Молодость, богатство, железное здоровье, хорошая компания, приятная беседа… и все-таки создавалось впечатление, что Васко тайно страдает и рана его неизлечима. Приятели были озабочены, особенно Жорж Диас Надро, человек настолько веселый по натуре, что, если кто-либо из его друзей казался грустным или огорченным, он воспринимал это как личное оскорбление.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О начальнике порта с его негритянками и мулатками и о тошнотворной девице Мадалене Понтес Мендгс

Начальнику порта Жоржу Диасу Надро нравилось видеть вокруг себя веселые, улыбающиеся лица. Он не выносил угрюмых людей, чем, возможно, объяснялось и отсутствие привязанности к домашнему очагу, ибо его жена представляла собой олицетворение печали и набожности. Она целиком посвятила себя церкви и благотворительности, обожала больных, страждущих, вдов и сирот. Во время святой недели, когда устраивались процессии и омовения ног беднякам, когда всюду виднелись огромные свечи и черные покрывала, а мрачные звуки трещотки заменяли веселый перезвон колоколов, эта женщина чувствовала себя совершенно счастливой.

Каким образом веселый моряк женился на девушке со столь чуждым ему темпераментом? Дело в том, что, когда они познакомились в салоне Клуба моряков в Рио и Жорж влюбился в нее, Грасинья отнюдь не страдала склонностью к меланхолии. Она непринужденно, с молодым задором смеялась шуткам юного лейтенанта и находила их весьма остроумными, несмотря на то, что старые адмиралы не всегда одобряли его юмор. Ее разочарование в преходящих радостях мира сего было вызвано смертью десятимесячного сына. Она обожала мальчика, а он умер внезапно, от лихорадки. Грасииья с мужем были в то время на празднике на одном военном корабле. Когда пришло известие о смерти ребенка, она танцевала в объятиях Жоржа. Сочтя себя виновной в смерти сына, она оделась в траур и навсегда распрощалась с балами и развлечениями. Все свои помыслы Грасинья теперь обратила к небесам, где, без сомнения, находилось невинное дитя, и к церкви, — может быть, она сумеет заслужить прощение и ей будет дарована возможность снова увидеть сына после смерти, о которой она ежедневно молила бога. Отвращение ее к мирским радостям распространилось и на мужа.

Жорж остро переживал смерть ребенка, не раз он мечтал о его карьере, о его успехах и звал мальчика Морячком. Но он не согнулся под тяжестью удара, он хотел убедить жену в том, что им следует иметь других детей и заполнить пустоту, оставшуюся после смерти Морячка. Но Грасинья с отвращением оттолкнула его и, заливаясь слезами, умоляла никогда больше не подходить к ней с такими греховными намерениями. Она пожелала даже иметь отдельную спальню, а Жоржу посоветовала тоже забыть пустые мирские удовольствия и обратиться к богу, который в своем милосердии простит его за грехи. Жорж в изумлении разинул рот.

Сначала он сочувствовал ее отчаянию, но надеялся, что за два-три месяца она придет в себя. Однако за этот короткий срок ничего не изменилось. Напротив, Грасинья еще больше погрузилась в свое горе. Она бродила по дому, как призрак, постоянно плакала, бормоча бескровными губами молитвы, черные одежды скрывали ее едва расцветшую красоту. Теперь она спала в комнате покойного ребенка и, выполняя обет, превратила ее в своего рода часовню. Первое время Жорж пытался пробиться сквозь стену скорби и страданий, которой она окружила себя, но это ему не удалось. Он перевелся в другой город, однако Грасинья по-прежнему оставалась равнодушной ко всему на свете, кроме памяти сына и будущей жизни на небесах. Тогда Жорж отступился и зажил по-своему.

Он старался как можно меньше бывать дома.

Управлял портом и руководил морским училищем, работал в саду, окружавшем их дом, выходивший на море. Вечером он снимал свою форму, облачался в штатское платье и отправлялся к Жеронимо, во дворец, в штаб 19-го батальона к полковнику или прямо на Баррис, где в унаследованном от деда доме, в котором прошли первые годы его детства, жил Васко Москозо де Араган. Они играли на бильярде и в кости — на рюмку аперитива, вместе ужинали, потом наступало время идти к женщинам или начинать партию в покер.

Именно капитан Жорж ввел Васко в круг людей, занимающих столь высокое положение. Одетый в штатское, Жорж, со своими голубыми глазами и белокурой шевелюрой, походил на путешественника-иностранца, никто и не догадывался, что имеет дело с бразильским капитаном. Однажды Васко один сидел за столиком возле эстрады, где выступала Сорайя, танцовщица, недавно приехавшая в город. Васко слышал о ней и о ее танцах от одного приятеля шведа, у которого была в нижней части города контора по импорту табака, пиасабы[9]Пиасаба — бразильская пальма, волокно которой идёт на изготовление веников. и какао. Шведа звали Иоганн, что по-португальски невозможно ни написать, ни выговорить. За соседним столиком сидел начальник порта. Васко, приняв его за европейца, некоторое время развлекался тем, что пытался отгадать, какой он национальности: итальянец, француз, немец или голландец? Пшеничные волосы, небесно-голубые глаза и то, что он был в обществе соблазнительной темной мулатки, говорило, что он гринго. Васко задумался. Любопытно, почему иностранцев так привлекают негритянки и мулатки? Они не могут видеть их равнодушно, прямо в исступление приходят. А вот он, бразилец смешанной крови, отдал бы жизнь за блондинку с белой розоватой кожей. Чем объяснить такую разницу во вкусах? Не успел он найти ответа, как в кабаре появились три типа с угрюмыми физиономиями и, проходя мимо, с силой толкнули стол гринго. Они пришли с недобрым намерением, это видно было по их вызывающему поведению, и оно, как тотчас же догадался Васко, состояло в том, чтобы избить гринго и отобрать у него мулатку. Чертов иностранец, соблазнитель… Вскоре ссора превратилась в жестокое побоище, полетели бутылки, стулья; европеец оказался крепким орешком. Васко возмутило, что трое напали на одного, он не смог удержаться и вмешался в драку на стороне незнакомца. Мулатка кричала, один из субъектов дал ей несколько затрещин. Васко был сильным, он с детства привык таскать тяжести, кроме того, Джованни научил его приемам бокса.

Битва разгорелась вовсю и закончилась поражением и изгнанием агрессоров. Хозяин кабаре, знавший Жоржа, также принял участие в потасовке. Он и его гарсоны окончательно укротили трех парней. Позже стало известно, что это был возлюбленный мулатки с приятелями, решившими отомстить ей за измену и избавить друга от невыносимых страданий, которые причиняли ему рога. Выйдя победителем из схватки, Жорж не согласился на предложение Васко вызвать полицию. Растроганная благородным порывом возлюбленного и силой его чувства, проявившейся в бесстрашном нападении на начальника порта, мулатка с рассеченной губой покинула победителя и с воплем любви кинулась вслед за побежденным героем.

Васко принял приглашение Жоржа пересесть за его столик, они обменялись визитными карточками.

Узнав, с кем он имеет дело и кому помог в трудную минуту, коммерсант оживился.

— Как я рад, капитан! Представьте, я принял вас за иностранца…

— Мой отец француз, но я родился в штате Минас Жераис, в городе Вила-Рика.

— Такое знакомство для меня честь. Сеньор может всецело располагать мною…

— Давайте бросим все эти разговоры насчет сеньора. Ведь мы друзья.

К концу вечера они подружились с Сорайей. К ним присоединился Иоганн, они стали аплодировать танцовщице — дочери араба из Сан-Пауло, потом угостили ее шампанским и увезли вместе с двумя другими женщинами. На следующий день Васко был представлен полковнику, лейтенанту и доктору Жеронимо. Последний не замедлил попросить у него взаймы денег, что окончательно скрепило их союз и ознаменовало вступление Васко в избранный круг.

А также — в высшее общество. Его стали приглашать на праздники во дворец, на приемы, балы. Теперь на парадах Второго июля и Седьмого сентября он стоял на трибуне рядом с губернатором, представителями высшей власти и офицерства. С Жеронимо они были неразлучны. Впрочем, все четверо, а также и прочие: майоры, капитаны, судьи, депутаты, правительственные чиновники — все, кто случайно оказывался в их компании и принимал участие в беседе, партии покера или в кутеже, уважали Васко. Поскольку он сделался теперь близким другом начальника канцелярии губернатора, приятелем адъютанта для особых поручений, командира батальона и начальника порта, перед ним гостеприимно распахнулись двери всех городских салонов. Васко расстался со своими прежними друзьями, коммерсантами из нижней части города, — эти люди не отличались ни блестящим остроумием, ни широкой образованностью. Только с Иоганном — так как ему симпатизировал Жорж Васко сохранял дружеские отношения. Швед появлялся время от времени, все еще влюбленный в Сорайю, и говорил, что вытащит ее из кабаре. Великолепная женщина, но танцовщица самая жалкая из всех, каких ему когда-либо приходилось видеть. А ведь он объездил полмира до того, как поселился в Баие.

Васко Москозо де Араган имел, таким образом, все, чтобы чувствовать себя счастливым. Деньги, общественное положение, здоровье, хороших друзей, успех у женщин. В карты ему везло, особенно в покер, забот у него не было никаких. Тогда почему же, черт возьми, легкая дымка грусти туманит его чистые глаза, почему так внезапно обрывается его искренний смех?

Капитан Жорж Диас Надро любил видеть вокруг себя веселые лица. Он решил разузнать, в чем секрет этой необъяснимой печали, найти подходящее лекарство и разогнать тучи на лице друга. Одно время он предполагал, что Васко страдает от безответной любви и ревности, и надеялся, что рана зарубцуется со временем, когда вспыхнет новая страсть, как сейчас, например, к Дороти. Не так давно Васко проявил интерес к одной сеньорите из общества, которой был представлен на празднестве во дворце. Это была жеманная девица по имени Мадалена Понтес Мендес, дочь судьи. Жорж встревожился: неужели эта тошнотворная манерная особа, плоская как доска и с таким выражением лица, будто ей всюду чудится дурной запах, могла пленить сдержанного Васко Москозо де Араган, который так разбирается в женщинах? Нелепо! Впрочем, Жорж с каждым днем все больше убеждался, что мир соткан из нелепостей.

— От этой самой Мадалены меня тошнит… — сказал начальник порта полковнику, командиру 19-го батальона. — Кривляка!

Он надеялся исцелить Васко при помощи Дороти, ее жгучих глаз, ее губ, жаждущих поцелуев. Эта женщина создана для любви (достаточно взглянуть ей в лицо, все сразу понятно!). Ей нужен настоящий мужчина!

— Ради этой действительно стоит поломать голову… А он страдает из-за какой-то надутой лягушки, просто глупо!

По мнению озабоченного Жоржа, Васко следовало разом решить вопрос о Дороти. На эту тему капитан имел длительную беседу с Карол.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О реальности и о мечте в связи с титулами и званиями

Да, Мадалена Понтес Мендес и ее наморщенный нос имели некоторую связь с тайной печалью Васко Москозо де Араган. Дело было, однако, не в любовных муках, не в страданиях ревности и не в страсти без взаимности, как воображал капитан Надро. Может быть, коммерсант и питал матримониальные намерения в отношении гордой девицы, но сердце его никогда не билось учащенно при встрече с этой спесивой, тощей особой. Гораздо больше времени и внимания он уделял ее задыхающемуся от астмы отцу — судье верховного трибунала — и матери, происходившей от баронов.

Если ему Когда-нибудь и приходило на ум жениться, то лишь в связи со стремлением проникнуть в общество людей, обладающих гербами и титулами, добраться до недоступной вершины. Однако даже если в его голове, кружившейся от внезапной перемены жизни, от дворцовых огней, близости губернатора, элегантности всех этих «их превосходительств», и мелькнула такая мысль, она все же не воплотилась в конкретное намерение, а просто осталась туманным мимолетным ощущением, горьким и неприятным.

Браком со знатной особой Васко надеялся соединить свое честное плебейское имя, благоухающее треской и вяленым мясом, со звучной дворянской фамилией, еще пахнущей кровью невольников. Впрочем, местное дворянство несколько обеднело после отмены рабства. Наш незадачливый комбинатор остановил свой выбор на Мадалене Понтес Мендес, у которой в роду по материнской линии был барон, а в архиве деда по отцовской линии хранились письма императора Педро П.

Дед этот был ученый-юрист и держался весьма надменно, хотя поместье его и пришло в упадок. И вот Васко изо всех сил старается понравиться родителям и ухаживает за Мадаленой.

Но однажды во время вальса его постигло страшное разочарование. Он танцевал с Мадаленой и говорил о том, о сем… Случайно разговор коснулся помолвки и свадьбы какой-то ее приятельницы. И тут Мадалена — этот мешок костей — заявила, что единственное, чего она требует от человека, который пожелал бы повести ее к алтарю, это чтоб у него был титул или звание. Необязательно дворянство, хотя, конечно, ее идеал — граф, маркиз или барон. Но теперь, при республике, после низкого предательства, совершенного по отношению к бедному императору, другу ее деда, с которым он даже переписывался, это так трудно; она имеет в виду республиканские титулы, свидетельство об окончании университета, докторский диплом, звание офицера армии или флота. Она, внучка барона, дочь судьи верховного трибунала, не выйдет замуж за кого попало, чтобы стать скромной супругой безвестного сеньора такого-то» — «сеньора» Белтрано или «сеньора» Сикрано. Она хочет быть сеньорой докторшей или сеньорой капитаншей. Деньги для нее ничего не значат, имя, звание — это да. Это для нее все.

Васко сбился с такта, побледнел и сник. Он завел разговор, рассчитывая намекнуть на сватовство, но тощая гордячка тут же бросила ему в лицо, что он и есть «такой-то», один из тех «сеньоров», о которых она говорила с таким презрением. Он не решился предложить ей свою кандидатуру, сконфузился, растерялся и молчал до тех пор, пока не прозвучали заключительные аккорды вальса. После этого Васко стал еще грустнее.

Ибо единственной причиной его печали было то, что у него нет титула. Почему, например, он не бросался на завоевание Дороти, связанной с Роберто лишь деньгами? Васко мог бы дать ей гораздо лучшее содержание, собственный домик и к тому же веселую жизнь, наполненную празднествами, прогулками, вечеринками и шампанским. Не говоря уж об освобождении от ужасной необходимости терпеть возле себя такого борова, как Роберто. Васко вздыхал по Дороти, и сердце его тревожно билось. Что же мешало ему вырвать ее из рук Роберто? Страх? Да, он боялся Роберто. Нет, это был не физический страх, можно ли бояться этой жирной туши? И потом известно, что мужчина, который бьет женщин, всегда трус и не способен оказать сопротивление другому мужчине. Да и кто осмелился бы выступить против Васко Москозо де Араган, друга Жеронимо, своего человека в полиции, который, если бы захотел, мог бы получить в полное распоряжение отряд солдат или матросов? Стоило только сказать слово полковнику или капитану…

Однако Васко все же ощущал страх, хотя это был страх другого рода, страх коммерсанта перед человеком, получившим университетское образование, имеющим звание доктора, ученую степень, перед человеком, защитившим диссертацию. Никогда Васко не сможет преодолеть расстояние, отделяющее его от людей с дипломами. Он не смел с ними равняться, он знал, что они выше.

Вот какова была причина печального выражения его лица, вот что мучило его постоянно, отнимало радость жизни и беспокоило друзей. Васко казалось, что люди с титулами и званиями представляют собой особую касту, что это высшие существа, вознесенные над простыми смертными.

Он ощущал свое унижение на каждом шагу. Когда он входил в пансион «Монте-Карло», Карол нежно приветствовала его «сеньор Араганзиньо», а четырех его друзей называла полковник, доктор, капитан, лейтенант. Если новая женщина присоединялась к их компании за столиком кабаре, она непременно интересовалась их званиями и, когда доходила очередь до него, нередко пыталась угадать:

— Дайте-ка я отгадаю… Вы майор, я готова поклясться.

Когда на правительственной трибуне они были представлены главою штата одной важной персоне, то после провозглашения звучных титулов послышалось:

— Сеньор Васко Москозо де Араган, крупный оптовый коммерсант.

Сеньор Васко… Целый день он слышал эту ненавистную приставку к своему имени и страдал от нее, как от пощечины, как от оскорбления. Он был унижен до глубины души, краснел, опускал голову. Праздник больше не радовал его. День был испорчен. Что значат деньги, симпатия и дружба влиятельных людей, если на самом деле он все-таки не был им равен, если что-то их разделяло, какое-то расстояние всегда оставалось между ними? Многие завидовали Васко, считая, что ему повезло в жизни и у него есть все для счастья. Но это было не так. Васко мечтал о звании, которое заменило бы унизительное словечко «сеньор», безличное, вульгарное, смешивающее его с толпой, чернью, сбродом.

Сколько раз размышлял он об этом в тишине своего холостяцкого дома после веселых пирушек, и его добродушное лицо мрачнело. Он отдал бы все на свете за диплом зубного врача или хотя бы фармацевта, ведь тогда он имел бы право носить особое кольцо — символ высшего образования — и писать перед своим именем «д-р…»

Он стал подумывать о покупке звания полковника национальной гвардии. В первые годы существования республики многие помещики из глубинных районов покупали такое звание за несколько конто. В те времена в сертане было столько полковников, что это слово стало синонимом богатого помещика. Оно утратило военную окраску, перестало связываться с представлением о чести мундира. Этим полковникам давно уже не оказывали воинских почестей, даже не козыряли.

Носить форму им тоже не разрешалось. Какой же смысл покупать звание полковника? Просто смешно…

Он мечтал — мечтать ведь никому не запрещено — о папском дворянстве, но это было слабым утешением, всего лишь фантазией, исчезающей перед лицом суровой действительности. Титул ватиканского графа стоил громадных денег, всего состояния Васко не хватило бы на него. В Салвадоре был всего один папский дворянин — Магальяэнс, компаньон крупной фирмы, по сравнению с которой торговый дом «Москозо и К°» казался не больше придорожной харчевни. Этот Магальяэнс построил за свой счет церковь, послал папе золотое изображение Христа, давал деньги священникам и братствам, заплатил двести конто за дворянство, совершил паломничество в Рим и при всем том едва добился титула командора. Одних денег тут мало, необходимо оказать церкви важные услуги, отличаться религиозным пылом и быть своим человеком в монастырях. Беспутный Васко Москозо де Араган редко бывал в церкви, совершенно не имел связей в церковных кругах, и имя его никогда не произносилось в епископском дворце.

Иногда, лежа в постели, погруженный в размышления, Васко проклинал своего покойного деда, этого грязного тупицу, который думал только о деньгах. Вместо того чтобы заставлять несчастного ребенка подметать пол в доме на Ладейре-да-Монтанья, бегать по поручениям и таскать грузы, лучше бы дед отдал его в школу, а потом на медицинский или юридический факультет. Вот тогда Васко поднялся бы на вершину социальной лестницы! Но где там! Старый Москозо думал только о фирме, о том, чтобы внук смог когда-нибудь заменить его.

Васко старался отвлечься от воспоминаний о деде: среди них не было таких, которые стоило бы хранить.

Он давал волю своему воображению и с наслаждением мысленно ставил перед своим именем желанные, недосягаемые титулы. В эти минуты он был совершенно счастлив.

«Васко Москозо де Араган, адвокат», — и он видел себя на судейской трибуне, в мантии и парике; он направляет на прокурора обличительный перст и блестящей речью уничтожает его; дрожащим от волнения голосом он рассказывает историю своего подзащитного, который оказался жертвой, бессильной жертвой рока.

Добрый, работящий человек, нежный отец семейства и преданный муж, обожающий свою жену, она же — легкомысленная женщина — наставляет ему рога…

Мет, это неподходящее выражение для суда… И вот легкомысленная женщина, презрев любовь мужа и невинных детей, оскверняет святость семейного очага, забывает клятву верности, данную перед священником, и на ложе измены втаптывает в грязь честное имя мужа… Вот так, это хорошо… Фраза понравилась ему самому, он растрогался… Его имя гремит по всему штату наравне с именами крупнейших адвокатов, о нем говорят, со всех сторон слышатся похвалы: «Какой талант! Какое красноречие! Он заставляет плакать даже людей с каменными сердцами! Нет такого суда присяжных, который не согласился бы с ним!»

Итак, Васко добился оправдания убийцы. Теперь он видел себя в халате с засученными рукавами, в очках, в резиновых перчатках, лицо его закрыто марлевой повязкой — он доктор Васко Москозо де Араган, знаменитый хирург (другой специальности он не признавал), работавший в больницах Парижа и Вены.

Уверенными, но осторожными движениями он вскрывает живот губернатора под напряженными, полными страстной надежды взглядами родственников, Жеронимо, политических деятелей, студентов и медицинских сестер. Внезапная болезнь губернатора вызвала тревогу в обществе, губернатору грозит смерть. Необходима немедленная операция. Такую операцию никто в Баие еще никогда не осмеливался делать (Васко не знал в точности, что именно он оперировал, какое место губернаторского живота приходится ему вскрывать и зашивать, но это были второстепенные детали). Испуганные врачи колеблются, боясь страшной ответственности. Знаменитый профессор отказывается от операции.

А между тем жизнь губернатора в опасности, дела штата заброшены, политическая жизнь бурлит и оппозизиция потирает руки в радостном ожидании. Жеронимо горячо взывает к дружеским чувствам Васко, они нуждаются в его знаниях, в его таланте. Напряженная обстановка в операционной, на устах Васко улыбка…

Он собирает все свое мастерство, хладнокровие, опыт и знания. Извлекает из сиятельного живота… что бы вы думали? — огромный камень! (Ему приходилось слышать о камнях в почках как о смертельной, неизлечимой болезни.) Студенты не выдерживают и разражаются аплодисментами и криками ура, профессора приходят поздравить Васко.

Вслед за спасением человека от тюрьмы и спасением жизни губернатора Васко переносится в другую область: инженер Васко Москозо де Араган, прошедший практику в Германии, сумел прорезать железнодорожными путями суровый сертан и принес прогресс всему краю. Он идет по дикой каатинге во главе отряда рабочих, обливаясь потом, под палящими лучами солнца. Он преодолевает все препятствия, борется с унынием и усталостью. Но он озабочен. И вот неожиданно на фоне тоскливого равнинного пейзажа вырастает огромная гора. Она мешает проложить рельсы, преграждая путь цивилизации. Туннель, один из самых крупных в мире, бессмертное творение Васко, о котором пишут в учебниках географии. Открытие туннеля…

Машинист уступает Васко свое место… Первый паровоз, украшенный цветами, поведет великий инженер, человек, победивший пустыню, горы и реку. Появляется Дороти, оказывается, она жена секретаря управления путей сообщения, ограниченного и пренеприятнейшего субъекта, который всегда пренебрежительно относился к коммерсанту Араганзиньо, другу Жеронимо и лейтенанта Лидио Мариньо, и, здороваясь, холодно подавал ему два пальца; Дороти, волнующе прекрасная, разбивает о переднюю решетку паровоза бутылку шампанского в честь открытия туннеля и ищет глазами славного инженера. Робкая любовь зарождается между ним и женою секретаря.

Майор Васко Москозо де Араган, кавалерийский офицер — конь ведь выглядит так благородно и романтично, — гарцует перед строем. Громовой голос, аристократизм, выправка, ордена на груди. Войны избежать не удалось. Аргентинские войска вероломно нарушили границу штата Рио-Гранде-до-Сул, и парад Седьмого сентября превратился в отправку войск на юг, по пути долга, славы и смерти. Жители города высыпали на улицы, женщины с плачем обнимают солдат, девушки бросают им под ноги лепестки роз. На сером в яблоках коне майор Васко Москозо де Араган — само воплощение боя и победы: в руке сверкающая сабля, взоры мечут молнии. Его карьера была баснословно быстрой — от подвига к подвигу, от повышения к повышению и через несколько месяцев — он генерал. Он участник множества великих битв, и вот, в самом конце войны, когда его войска под грохот канонады вступили в Буэнос-Айрес, он погиб смертью храбрых — шальная пуля пробила его грудь. Но и тут Васко Москозо де Араган не упал с коня. С простреленной грудью он поник в седле и небывалым усилием воли доскакал до дворца. О нем слагаются легенды, о его подвигах рассказывают детям в школах.

Но ведь война велась не только на суше, а также и на море, и преимущественно на море… Корабль под командованием адмирала Васко Москозо де Араган, самого молодого в военно-морском флоте (он начал с капитана в первые дни войны), прорвал заграждение аргентинского флота и в одиночку бомбардировал Буэнос-Айрес, заставив умолкнуть вражеские форты. Адмиральский крейсер вошел в порт с развевающимся на корме флагом молодой Бразильской республики. На капитанском мостике, опираясь на орудие, стоял сам адмирал. Он сказал: «Пусть каждый на своем посту умрет за Бразилию!» Фраза немного пессимистична.

Лучше изменить ее: «Пусть каждый на своем посту будет готов отдать жизнь за победу Бразилии!» Так лучше и больше волнует. Адмирал осматривает в бинокль позиции врага. Звучит его твердый голос: «Огонь!» — и орудия изливают смерть на заносчивый город. Быстрыми, невиданно смелыми маневрами он топит одно за другим все аргентинские суда, разрушает форты, прорывает оборону, и наконец среди дыма и зарева пожаров адмирал Васко Москозо де Араган, стоя на капитанском мостике своего крейсера, вступает в завоеванный порт. Война окончена…

Очередная возлюбленная Васко открыла сонные глаза, узнала комнату и подумала, как ей повезло, что накануне вечером он выбрал именно ее. Надо постараться ему понравиться, может быть, он даже влюбится… Она протянула руки и сказала кокетливо и томно:

— Сеньор Араганзиньо…

Мечта разбилась вдребезги. А ведь только мечтая, человек свободен, и только такую свободу нельзя ни подавить, ни отнять, ни украсть. Она последнее и единственное счастье человека. Женщина разрушила это счастье, она сбросила Васко Москозо де Араган с капитанского мостика…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Где снова появляется скотина-рассказчик и пытается всучить нам книгу

Разрешите мне прервать рассказ о приключениях капитана в том виде, в каком их излагал Шико Пашеко (а рассказ этот, как известно, повлек за собой весьма важные для Перипери последствия), и торжественно заявить, основываясь на собственном опыте, что вышеупомянутый вопрос о титулах и званиях вовсе не пустяк. Хотя времена переменились, еще и сейчас одно дело — доктор или офицер и совсем другое — неудачник без диплома. Первым — все привилегии и льготы, на вторых закон обрушивается со всей неумолимой суровостью. Людей с дипломами, не говоря уж об офицерах, если и задержат в казино, так сажают даже в особую тюрьму, и то только для виду.

Нынче некоторые смеются над докторами и адвокатами и говорят, будто кольцо — символ высшего образования — отнюдь не всегда доказывает осведомленность его владельца в данной области знаний. Как-то я даже читал в газете весьма аргументированную статью, в которой как дважды два четыре доказывалось, что все беды Бразилии проистекают от бакалавров.

Вполне возможно, что это правда, я и сам так думаю, но я ни с кем не вступаю в спор, я уважаю свободу мнений. Тем не менее я готов поклясться, что автор статьи непременно доктор каких-нибудь наук или офицер, иначе он никогда не решился бы на подобные заявления. Спорить же с доктором — верх идиотизма, совершенное безумие, и я — живое тому доказательство.

Вот почему я хорошо понимаю капитана (хотя версия Шико Пашеко не вполне доказана и я не меняю ничего в заголовке эпизода — историк не должен проявлять поспешности); причина меланхолии Васко Москозо де Араган представляется мне весьма основательной. Даже имея деньги и хорошее положение в обществе, он терпел унижения и неприятности из-за того, что не получил высшего образования и у него не было звания доктора или майора. Впрочем, звания дают зачастую вовсе не за усердные занятия, их дают всяким бездельникам, которые даже и не заглядывают в аудитории. Вот, например, Отониэл Мендонса — приятель Телемако Дореа, от нападок которого я защищал в свое время сеньора Алберто Сикейру. Этот неуч — бакалавр права. Годы учения в университете он провел в дешевых домах терпимости или болтая с приятелями у входа в книжный магазин «Ливрариа Сивилизасан» на улице Чили. Профессора едва знали его в лицо, — впрочем, уважаемые метры мало что потеряли. Тем не менее, откладывая экзамены, получая переэкзаменовки, всячески изворачиваясь, он добился в конце концов диплома и, снабженный таковым, ухитрился раздобыть себе место из числа тех чудесных должностей, где не требуется никакой работы, и продолжал в своей компании на улице Чили злословить обо всех на свете. На выполнение служебных обязанностей у него уходило не больше часа в день. Однако и этого показалось ему много, он придумал, будто у него поражена верхушка левого легкого. Начальство, не моргнув глазом, дало отпуск для лечения. Толстый, краснощекий, он и поныне пребывает в отпуске и отравляет своим дыханием воздух Перипери.

Видите, какая разница; а я, чтобы добиться отпуска, бросался туда и сюда, как собака, потерявшая хозяина! И все потому, что у меня нет диплома. Один приятель уверил меня, будто жалоба на глаза всегда дает хороший результат: врачи, растрогавшись, подписывают справку без всяких разговоров и осмотров. Чепуха! Врачи были непреклонны, они всячески расхваливали мои глаза: никогда не приходилось им видеть более совершенного зрительного аппарата. Это моего приятеля не осматривали: он имеет диплом дантиста, то есть сам, можно сказать, врач, только рангом пониже. Мне же удалось добиться толку лишь после того, как выяснилось, что один из врачей — племянник моего друга. Я напустил на него дядюшку с соответствующей просьбой, и шарлатан тотчас же обнаружил у меня опаснейшую катаракту и объявил, что мне грозит слепота. Он дал мне отпуск на шесть месяцев, а потом еще продлил. И таким образом я получил возможность посвятить себя за счет государства написанию труда «Вице-президенты республики». Не знаю, знакомы ли вы с этим моим произведением, если нет, я советую прочесть, ибо — скажу без ложной скромности — книга была принята хорошо и получила высокую оценку.

С другой стороны, история с этой книгой показала еще раз, как важно быть доктором. Я написал ее, чтобы восполнить пробел и устранить несправедливость: всегда много пишут о президентах республики, в особенности когда они находятся у власти, восхваления льются в изобилии. А о вице-президентах забывают, если не считать тех, которым почему-либо удалось занять впоследствии пост президента. Кто может перечислить наизусть всех вице-президентов республики?

Кто, например, помнит имя вице-президента в период пребывания у власти Пруденте де Мораис или Гермеса де Фонсека? Сомневаюсь, чтобы вы помнили, и это вполне доказывает своевременность издания моей книги.

Кроме того, меня воодушевил на эту трудную работу объявленный историко-географическим институтом конкурс на написание исторической монографии, сулившей победителю скромную денежную премию— и опубликование его труда за счет института. Почетная премия соблазнила меня; благодаря содействию друга, обеспечившего мне катаракту, я получил необходимое время и принялся за вице-президентов. Я написал ценный труд — простите меня за хвастовство, — из него всякий интересующийся может узнать полное имя, происхождение, даты жизни, место рождения и смерти любого вице-президента, название колледжа и факультета, где он учился, посты, которые занимал, а также выдающиеся дела и подвиги, им свершенные. Я не забыл при этом и жен, и детей, упомянул даже о внуках.

Это был тяжкий, неблагодарный труд, и к тому же от пыли, которой я наглотался в публичной библиотеке, у меня теперь хронический бронхит.

Итак, я принял участие в конкурсе, уверенный, что получу премию, но меня постигло разочарование — ее присудили другому, моему единственному конкуренту Эпаминондасу Торресу за труд о Сабинаде[10]Сабинада — восстание, происходившее в Бане с 7 ноября 1837 по 15 марта 1838 года, во время которого из города был изгнан губернатор и Баия провозглашена независимой республикой. Движение не распространилось на провинцию, и имперское правительство, послав карательную экспедицию, подавило восстание.. Даже по числу машинописных страниц его работа не могла сравниться с моей: сорок тощих страничек — ровно половина моей книги. Почему же все-таки премию дали ему, чем объяснить такую вопиющую несправедливость? Сейчас вы узнаете. Оскорбленный в самых лучших своих чувствах, я кинулся в институт и вступил в горячий спор с сеньором секретарем. Он посмотрел на меня поверх очков и сказал:

— Кто вы такой, сеньор? Вы позволили себе прийти сюда и говорить о несправедливости. Может быть, вы не знаете сеньора Эпаминондаса Торреса, не знаете, что он один из самых знаменитых наших адвокатов? А какое звание у вас?

Видите? Моя ошибка состояла в том, что я вступил в соревнование с бакалавром, с адвокатом. Какое звание я ношу? Никакого, все, чем я могу похвалиться, это несколько сонетов, опубликованных где-то на задворках газет и журналов. Я молча проглотил оскорбление и попытался добиться от института хотя бы издания книги, раз уж у меня украли премию. Со стороны историков я встретил доброжелательное отношение, это были порядочные люди, и их, очевидно, мучила совесть.

Но директор «Импренса Офисиал», где должны были печататься обе книги, моя и премированная, ловко надул старичков из института — он и не думал отсылать рукописи в типографию. Несколько месяцев спустя он ушел со своего поста, а новый директор даже и слышать не хотел об этом деле. В результате работа сеньора Эпаминондаса так и не была опубликована, и поэтому провести сравнение с моей книгой оказалось невозможным. Думаю, что присуждение ей премии было делом не совсем чистым.

Что же касается «Вице-президентов республики», то я издал книгу за свой счет, отпечатав ее в типографии Зителмана Оливы, который содрал с меня баснословную цену, хотя и в рассрочку. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы выплатить всю сумму, однако в итоге получилась хорошенькая книжечка в девяносто две страницы, полная «полезных сведений», как написал о ней эрудированный автор «Истории Баии» Луис Энрике Диас Таварес: «Дорогой собрат, с благодарностью подтверждаю получение вашей книги «Вице-президенты республики», представляющей собой кладезь полезных сведений. Искренне Ваш, Луис Энрике».

Я привожу здесь полный текст письма, которым почтил меня знаменитый баиянец, только для того, чтобы его прочел злобный пасквилянт Вилсон Лине.

Укрывшись под псевдонимом Рубиана Браза, этот жалкий писака в своей заметке в газете «Тарде» пытался унизить меня и поднять на смех. А если бы у меня было какое-либо звание, он держал бы себя любезнее.

И другие критики тоже. Вместо того чтобы поносить меня, они хором пели бы мне дифирамбы.

Этим скорым на решения критикам следовало бы сначала познакомиться с отзывом о моей работе выдающегося санпауловского историка Сержио Буарке де Оланда, которому я даже не посылал своей книги, потому что, честно говоря, не знал о его существовании и славе, его окружающей. В газете «Эстадо де Сан-Пауло» в статье о неком достойном и высокочтимом ордене Синего Гиппопотама он коснулся «Вице-президентов республики», упомянув об этом труде как об одной из настольных книг членов ордена, чтение которой, по его словам, «приносит радость и подлинное наслаждение». Восхищенный моим трудом, он предложил даже избрать меня в члены высокочтимого ордена; по его мнению, в списке последних недоставало моего скромного имени. Об ордене я знаю только из статьи сеньора Оланда, написанной несколько эзотерическим и туманным языком, каким, впрочем, и должен быть язык настоящего историка. Тем не менее я уловил, что речь идет об организации, отличающейся высокими заслугами и целями, основанной в Ресифе, при церкви Сан-Педро-дос-Клеригос видными представителями местной интеллигенции. К сожалению, больше я не получал никаких известий ни об ордене, ни о судьбе своей кандидатуры, столь великодушно предложенной сеньором Сержио де Оланда. Без сомнения, они стали наводить обо мне справки, выяснили, что я не имею звания, и отклонили мою кандидатуру.

Весьма похвально отозвался о книге и наш знаменитый судья в отставке Алберто Сикейра. Он указал мне на две-три небольшие грамматические ошибки, но прибавил, что в столь солидном патриотическом труде подобные описки не более как досадные мелочи, не имеющие никакого значения. Во втором издании я их устраню. Оно скоро выйдет, поскольку пятьсот экземпляров первого издания разошлись, несмотря на недоброжелательное отношение книжных магазинов, — ведь я не имею престижа из-за того, что не имею звания; магазины не выставляли мою книгу в витринах, ее не было и на прилавках, она валялась где-то на полках.

Мне пришлось самому продавать ее друзьям и знакомым, одну здесь, другую там, меняя цену в зависимости от объема кошелька покупателя.

Все это убедительно доказывает, что у капитана Васко Москозо де Араган были вполне основательные причины для меланхолии. Диплом служит рекомендацией, он придает вес и значение. Человека с дипломом уважают, перед ним распахивают двери, ему раскрывают объятия. Да, это так, и даже совсем простые люди чувствуют всю остроту проблемы. Несколько дней назад Дондока, милая болтушка Дондока, которая своим щебетаньем скрашивает монотонную жизнь почтенного судьи, а также и вашего покорного слуги, даже она сообщила мне между поцелуями, что в скором времени ей в торжественной обстановке вручат настоящий диплом. Она хранила в секрете свои занятия, чтобы сделать мне сюрприз. Я был действительно поражен, потому что наша милая Дондока (наша, то есть, само собой разумеется, моя и судьи) едва умеет нацарапать свое имя, а считает на своих длинных, красивых пальцах.

— Ты получаешь диплом, звезда моей жизни? Что же ты кончила? На каком факультете училась?

— В школе кройки и шитья доны Эрмелинды в Платаформе, сеньор дурачина. И извольте-ка относиться ко мне с почтением, я теперь образованная дама.

С почтением, я теперь образованная дама, видали?

Прав я или не прав? Доктор швейных наук! Нашей нежной Дондоке, как видно, мало того, что она доктор, заслуженный профессор, магистр любовной науки.

В наше время капитану нечего было бы волноваться. За четыре — шесть месяцев и за небольшую сумму он мог бы стать доктором общественных наук, специалистом по прическам и стрижке волос или по администрированию и рекламе.

Не так давно я был представлен в столице одному разговорчивому и необыкновенно самодовольному молодому человеку. «Доктор по рекламе», пояснил он мне снисходительно; и он зарабатывает сто двадцать тысяч крузейро в месяц — бог ты мои! — и имеет дипломы, полученные в Сан-Пауло и Нью-Йорке. Он убеждал меня, что именно он руководит всей моей жизнью и, в частности, моими покупками, моим вкусом — при помощи рекламы, чуда двадцатого века, соединяющего в себе свойства науки и искусства.

«Реклама — самая благородная из современных профессий, — утверждал он. — На рекламе зиждется производство и потребление страны, ее прогресс».

Реклама, коммерческая реклама — есть высшая форма литературы и искусства, вершина поэзии: Гомер и Гете, Данте и Байрон, Кастро Алвес и Друмонд де Андраде[11]Друмонд де Андраде (1881—1936) — известный бразильский поэт. ничего не стоят по сравнению с юным бардом рекламы, специализировавшимся на поэмах о туалетном мыле, о зубной пасте, о холодильниках, кухонной утвари и нейлоновых скатертях. По твердому убеждению доктора по рекламе, величайшим произведением эпохи, шедевром и вершиной поэтической гениальности была поэма, написанная им с целью увеличить сбыт геморроидальных свечей «Радость жизни».

Прекрасная поэма, вдохновенная, совершенная по форме, глубоко волнующая, после ее выхода в свет потребление этих замечательных свечей возросло на сто семьдесят восемь процентов. Вот что такое современное искусство!

Итак, в наше время капитан мог бы сделаться доктором по рекламе даже заочно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

О похищении Дороти

Похищение Дороти было запланировано представителями вооруженных сил полковником Педро де Аленкар и капитаном Жоржем Диасом Надро при активном участии служащих государственного аппарата — начальника канцелярии и адъютанта для особых поручений. Верховное командование этой сложной операцией осуществляла Карол, и ни один из великих стратегов истории не превзошел бы ее в отличной организации, в точном знании места, в продуманности всех деталей, в умении выбрать способных людей для выполнения каждой фазы трудного секретного маневра.

Хотя идея принадлежала капитану Жоржу, однако полный успех дела, без сомнения, обеспечила Карол.

Победа была отпразднована, и в честь Карол поднимали бокалы с шампанским. Этот праздник вошел впоследствии в анналы кабаре и домов терпимости Салвадора; капитан Жорж, воодушевленный удачным похищением Дороти, задумал расширить сферу действии и, использовав опыт и энтузиазм участников операции, повторить «похищение сабинянок». Дело в том, что в доме № 96 на Ладейре-да-Монтанья существовал женский пансион «Замок Сабины», специализировавшийся на иностранках: там были француженки, польки, немки, загадочные русские, даже одна египтянка. Некоторые из них родились на просторах Бразилии, другие нашли приют у Сабины после долгих странствий по Европе, Аргентине и Уругваю. Среди них выделялась — не красотой, а высоким мастерством — знаменитая мадам Лулу, несравненная француженка с тридцатилетним стажем. Рассказывали про одного полковника из провинции, фазендейро из района Амаргозы, который специально приезжал в Баию, чтобы познакомиться со столь известной и опытной куртизанкой. Полковник рассчитывал провести в столице штата всего два дня.

Однако ему пришлось задержаться на неделю, так как время прославленной парижанки было расписано по минутам. Конечно, она более чем кто бы то ни было способствовала распространению влияния культуры и цивилизации Вечной Франции на бразильские нравы.

Фазендейро потерял целую неделю, а на проезд, гостиницу и питание истратил почти тысячу рейсов — целое состояние по тем временам, но, как он сам сказал по возвращении, «это вовсе недорого, еще неделю и еще тысячу рейсов — и то не жаль!» После такого заявления любая похвала достоинствам мадам Лулу и «Замку Сабины» становится излишней.

Начальник порта предложил победоносным похитителям Дороти не более и не менее как вторгнуться в «Замок Сабины», крепость, защищенную от любопытных взглядов наглухо закрытыми окнами (двери здесь открывались только для старых клиентов, друзей и знакомых или рекомендованных лиц). Капитан задумал взять «Замок Сабины» штурмом, а после победы все иностранное население замка, включая мадам Лулу, перетащить в пансион «Монте-Карло» и передать Карол в качестве пленных рабынь. Карол заслужила это и даже большего, заявил капитан Жорж, поднимая тост за прекрасный характер и бесстрашное сердце щедрой хозяйки; она добродушно и снисходительно улыбалась, сидя в своей австрийской качалке.

Друзьям с трудом удалось уговорить капитана Жоржа отказаться от этих захватнических планов. Они не смогли, впрочем, помешать ему сделать омовение ног Карол шампанским в знак выражения высшей признательности.

В то время как приятели праздновали таким образом успех, далеко в окрестностях Амаралины в арендованном несколько дней назад домике, овеваемом ветрами с океана и освещаемом полной луной, Васко Москозо де Араган под шум волн, бьющих о скалы, вдыхая терпкий запах прибоя, сжимал в объятиях хрупкое тело Дороти. Они оставили нетронутыми молодого петушка, английскую ветчину, холодное филе, яблоки, груши и испанский виноград, они едва пригубили шампанское. Голод и жажда давно снедали их, но это были не тот голод и не та жажда, которые можно утолить хлебом и вином…

В это же время доктор Роберто Вейга Лима, все еще дрожа, сидел, запершись на семь замков, в отцовском доме в Назаре и пытался найти объяснение ужасным событиям: вооруженные до зубов люди в черных масках, выкрикивая угрозы и проклятия, вторглись среди бела дня в пансион «Монте-Карло» и отняли у него Дороти. Он увидел смерть в этот день и до сих пор ощущал холод в сердце.

Все это случилось в тихий послеобеденный час.

В пансионе царили мир и спокойствие. Женщины разошлись кто на прогулку, кто в магазины, кто в кино, — был четверг, когда устраиваются дневные сеансы.

Гарсоны приходили к пяти, Карол обычно использовала этот перерыв, чтобы побывать в банке или собрать квартирную плату со своих жильцов. Только Дороти никогда не выходила: прогулки или какие-либо развлечения разрешались ей лишь в компании Роберто. Последний считал себя обязанным приходить ежедневно в этот час, чтобы Дороти вознаградила его за все то, что он на нее тратил. Иногда они ходили куда-нибудь ужинать, а поздно вечером танцевали и пили в пансионе. Роберто возвращался в родительский дом на рассвете: уж если он содержал женщину, она всегда должна быть на привязи и нечего оставлять ей свободное время.

В этот день Карол не ушла из пансиона, она отдыхала в зале в своей качалке. Внезапно послышался топот, затем отчаянный крик, и через несколько секунд Карол сидела с кляпом во рту, а какой-то неизвестный в маске целился в нее из револьвера. Из комнаты Дороти неслись странные звуки.

Потом раздался умоляющий голос Роберто:

— Не убивайте меня… У меня с ней ничего нет…

Я был не первым, она сама может сказать… Она сама Подтвердит…

Роберто принял похитителей за оскорбленных родственников Дороти, мстительных провинциалов, прибывших из Фейра-де-Сант-Ана, чтобы кровью обольстителя смыть позор с имени девушки. Они, конечно, решили, что это он совратил Дороти и толкнул ее на путь порока. Роберто пытался объяснить, что нашел ее на улице совершенно растерянную и полумертвую от голода. Но бандиты, пригрозив оружием, заставили его замолчать. Один из них принес моток веревок и мастерски связал Роберто. Другой гнусавым голосом приказал Дороти уложить вещи. Они ушли вместе с ней. Роберто сидел, вытаращив глаза, на лбу его выступил пот. На прощанье похитители предупредили:

— Если тебе дорога жизнь, не пытайся разыскивать ее.

В это время бандит, оставшийся в зале, уселся на стул против Карол, продолжая держать направленный на нее револьвер, и приказал маленькой Мими:

— Подойди сюда… Ближе, не бойся.

Его голос напомнил Мими другой, хорошо знакомый. Она почти узнала его. Чепуха! Не может же замаскированный разбойник походить на лейтенанта Лидио? Она послушалась и подошла. Свободной рукой бандит привлек ее к себе, усадил на колени.

Остальные вышли из комнаты Дороти, один нес ее чемодан. Мими была отстранена от симпатичного грабителя (от него пахло теми же духами, что от Лидио Мариньо, как смешно!), налетчики выбрались на лестницу и пустились наутек.

Карол, освободившись от кляпа, развязала Роберто и долго говорила с ним. Было бы лучше для общего спокойствия, чтобы он не посещал больше пансион «Монте-Карло» и отказался навсегда от Дороти. В противном случае эти неизвестно откуда появившиеся злодеи («это ее родственники…» Роберто настаивал на своей версии) могут, вернуться и убить его, а это разорит Карол, навсегда испортив ее репутацию: ведь в пансионе «Монте-Карло» никогда еще не бывало скандалов, драк и преступлений.

— Я уеду в Рио с первым пароходом…

— А пока вам лучше не выходить из дому…

Роберто отдал ей все деньги, которые были при нем — не очень много, но все же… Ведь в конце концов он виноват, из-за него пансион «Монте-Карло» подвергся налету и рискует понести убытки, потому что слух о нападении может разнестись по городу и тогда вряд ли кто решится посещать такое опасное место.

Роберто пообещал Карол прислать ей еще денег до своего отъезда. Он попросил ее спуститься и внимательно посмотреть, не подстерегают ли его бандиты возле дома. Вернувшись, она заверила его, что все вокруг спокойно, и он поспешно удалился.

Победа была шумно отпразднована, четверо друзей и еще пять-шесть человек, участие которых придало инсценировке дополнительную эффектность (о чем особенно заботился капитан), пировали до самого рассвета. С большим трудом удалось отговорить Жоржа от «похищения сабинянок», в результате которого мадам Лулу, скованная цепями, была бы водворена на Театральную площадь и отдана в рабство Карол. Начальник порта был доволен: теперь с честного лица Васко Москозо де Араган, думал он, навсегда исчезнет печальное выражение. Он сможет спокойно пользоваться благами, предоставленными ему провидением и дедом: состоянием, холостяцким положением, везением в игре, успехом у женщин и своим врожденным обаянием.

— Я отдал бы свое звание за везение в покер… — заявил капитан.

— А я бы отдал свое за успех у женщин… — вздохнул полковник.

— Ну, а я с закрытыми глазами обменял бы свой адвокатский диплом на пятую часть доходов Васко… — рассмеялся Жеронимо и добавил: — И в придачу отдал бы ему свое будущее депутатское кресло.

— Даже депутатское кресло? Неужели? — удивилась Карол, знавшая о тщеславных мечтах журналиста.

— Чего стоят титулы и звания, Каролита, по сравнению с деньгами? За деньги можно получить все что угодно: любое свидетельство, любой диплом, пост депутата и сенатора, самую красивую женщину. За деньги все можно купить, моя милая.

А в это время Васко Москозо де Араган обнимал Дороти. Сияла луна, благоухало море, и пели волны.

Овеваемая ветром, Дороти то, казалось, умирала с чуть слышным вздохом, то вновь с тихим возгласом воскресала к жизни. Лицо ее горело, а жадные уста пламенели, как лепестки розы в темной синеве ночи. Она заснула, а Васко, усталый и благодарный, долго лежал с открытыми глазами, с улыбкой прислушиваясь к далеким гудкам пароходов. Он грезил: в бурную ночь он спасает судно, находящееся в опасности, и под проливным дождем приводит его в порт, где оцепеневшая от страха Дороти с тревогой ждет своего возлюбленного, капитана Васко Москозо де Араган.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

О том, как во время небывалой попойки Васко рыдал на плече Жоржа и что последовало за этими признаниями

Прошли месяцы. Роберто вернулся из Рио и привез в качестве багажа перуанскую индеанку, молчаливую и покорную. Лидио Мариньо завел еще четыре-пять новых интрижек, не считая Мими, которой он открыл тайну похищения Дороти замаскированными бандитами.

Много чего случилось за это время. Кончилась наконец и любовь Васко к Дороти, такая сильная и страстная, такая бурная и глубокая на первых порах… Дело дошло до того, что он велел вытатуировать у себя на правой руке ее имя, ее горячо любимое имя и сердце. Эту работу искусно выполнил китаец с бородкой, появившийся в Баие бог весть откуда. В ходе совместной жизни безумная страсть, естественно, стала понемногу утихать. Васко начал заглядываться на других женщин, нет-нет да и ночевал то тут, то там, хотя Дороти оставалась все лето на его содержании, жила в домике в окрестностях Амаралины и ходила танцевать с Васко в пансион «Монте-Карло». Когда наступила зима, она вернулась в пансион, и Карол, хорошо знавшая человеческую природу и непостоянство страсти, посоветовала ей улыбаться другим клиентам и поощрять их. Васко по-прежнему оказывалось некоторое предпочтение, по-прежнему он принимал участие в ее расходах, но любви пришел конец.

А печаль, туманившая взор Васко, придававшая его улыбке грустное выражение, не исчезала. Она даже усилилась. Друзья начали всерьез подумывать, не болен ли он; может быть, он приговорен к смерти, и эту тайну знают только он сам да врач? Сердце не в порядке… Ведь его отец умер совсем молодым. Это очень многое объясняет, уверял полковник Аленкар, энергично защищавший свою гипотезу: Васко не женился, он тратил деньги, спешил жить, как будто хотел изведать как можно больше наслаждений за тот короткий срок, что ему оставалось ходить по земле. Без сомнения, тут-то и кроется разгадка!

Однако доктор Менандре Гимараэнс, знаменитый врач, специализировавшийся на сердечных болезнях, на прием к которому Васко не раз водил хрупкую Дороти, разочаровал их.

— Здоров как бык, — сообщил доктор Менандро делегации друзей, — сердце, как у мула. Умрет от старости, как его дед. Ваша догадка — самая что ни на есть чепуха.

— Черт возьми! — воскликнул капитан Жорж Диас Надро. — Я должен найти причину его страданий, И держу пари, что найду.

— Таково, должно быть, свойство его натуры, и нечего беспокоиться, философствовал врач, для которого существовали только телесные недуги.

— Я не могу видеть, когда человеку грустно. А тем более моему другу.

И тут началась «эпоха большого допроса», как выражался Жеронимо. Встретившись с Васко, капитан Жорж начинал зондировать почву, он заговаривал о самых различных делах, пытаясь добиться признания.

Он расспрашивал друга о его детстве и юности, о работе в конторе, о поездке в качестве коммивояжера, о первых увлечениях, о его планах. Начальник порта не удовлетворился тем, что удалось вытянуть из Васко, Он встретился с Менендесом, со шведом Иоганном, по-прежнему влюбленным в Сорайю, добрался даже до старого негра Джованни, с которым имел длинный разговор. Но все расследования оказались напрасными и не дали никакого результата. Никогда Жорж не встречал человека, у которого было бы больше причин чувствовать себя веселым и совершенно счастливым. Так какого же черта он грустит?

Но все тайное в мире становится в конце концов явным, и любой даже самый строгий секрет рано или поздно оказывается раскрытым. Так и случилось. Тайна была раскрыта во время грандиозной попойки по случаю дня рождения лейтенанта Лидио Мариньо, а также его помолвки. Днем, на семейном празднике, лейтенант был помолвлен с дочерью одного фазепдейро с юга штата, свадьба была назначена на декабрь.

Пить начали рано, еще до церемонии сватовства.

За ужином, устроенным тестем в особняке на Кампо-Гранде, пили португальское вино и французское шампанское. Потом большой компанией отправились в пансион «Монте-Карло». Там салон был украшен вымпелами из шелковой бумаги, женщины разряжены, гарсоны и оркестр на местах. Не было только посетителей. Карол — какое трогательное доказательство дружбы! — отказала в этот вечер всем другим клиентам и предоставила свой пансион лейтенанту и его друзьям.

В связи со столь важным событием компания значительно расширилась. Пришли офицеры 19-го батальона, из управления порта, военной полиции, коллеги Лидио по службе во дворце. Капитан Надро обошел все пансионы и собрал знакомых девиц лейтенанта, желая сделать ему сюрприз. Всем этим женщинам он назначил встречу в пансионе «Монте-Карло», а также пригласил туда и некоторых других, в том числе мадам Лулу, которая была уполномочена произнести в честь Лидио речь на самом чистом французском языке.

Жорж и Васко руководили приготовлениями к пиру, они хотели устроить нечто невиданное, превзойти любое прежнее празднество. Когда они пришли на ужин по случаю помолвки, то были уже сильно навеселе, капитан смеялся без конца, коммерсант хмурился, как обычно; когда много пил.

Это был действительно несравненный праздник, памятная оргия, попойка, которая должна быть записана в анналы города, ибо на рассвете мужчины и женщины в весьма нескромных одеяниях устроили на потеху запоздалым прохожим шествие по Театральной площади на глазах у сторожей и полицейских, которые не смели ничего предпринять. Только сумасшедший решится запретить оригинальную манифестацию, если во главе процессии, распевая гнусавым голосом, шагает с бутылкой шампанского в руке сам доктор Жеронимо Пайва, племянник губернатора!

В разгар праздника, после того как мадам Лулу продемонстрировала канкан и все были оживлены как нельзя более, Жорж шепнул полковнику Педро де Аленкар, указывая на Васко, грусть которого усиливалась с каждым бокалом:

— Сейчас я возьму быка за рога, этот негодяй скажет мне наконец, что с ним такое…

Он отстранил мулатку Кларисе, устроившуюся было у него на коленях, взял Васко под руку и отвел в, угол:

— Сеньор Араганзиньо, сегодня ты мне скажешь, что за гадость у тебя на душе. А ну, открывай рот и выкладывай все.

— Что?

— Все! Что бы это ни было — женщина, или болезнь, или угрызения совести! Я хочу знать, какого черта ты все время грустишь!..

Васко смотрел на друга и видел в его глазах верность, сочувствие, живое участие: начальник порта был хороший человек.

— Да в сущности ерунда, но меня это угнетает, не дает покоя и я не могу забыть…

— Что?

Наступал кульминационный момент. Жорж совершенно протрезвел.

— Я не такой, как вы, я не…

— Что, что?

— Я не равен вам, понимаешь?

— Нет…

— Видишь ли, ты — начальник порта, офицер, капитан… Педро полковник; Жеронимо — доктор; Лидио — лейтенант… Ну, а я? Я никто, пустое место, сеньор Васко, сеньор Араганзиньо и только. У меня нет звания. — Васко посмотрел на капитана и расстегнул ворот: он задыхался. Сеньор Васко… Сеньор Араганзиньо… Каждый раз, когда я слышу, как меня называют, что-то словно давит на сердце, я ощущаю — Что за глупости, мой милый! Я никак этого не ожидал. Можно было предположить все что угодно, вплоть до того, что ты совершил преступление, мало ли что случается… Но только не это! Страдать оттого, что у тебя нет звания, нет, этого я никак не думал.

— Ты не знаешь, что это значит…

— Вот так штука… А мы как-то раз говорили, и вышло, что каждый из нас согласен поменяться с тобой, отдать свое звание и свое положение… Вот ведь как бывает на свете…

— Вы не знаете, что значит проводить время в компании полковников, капитанов, докторов, а самому быть ничем…

Капитан вдруг принялся хохотать, казалось, он снова опьянел.

Он смеялся без умолку, будто Васко рассказал ему невообразимо смешную историю. Коммерсант обиделся:

— Значит, ты спрашивал, только чтобы посмеяться?..

Он хотел уйти, но капитан удержал его за рукав.

— Сядь, сеньор дурачина, — он с трудом сдерживал смех. — Так значит, если ты получишь звание, кончится вся эта меланхолия и ты перестанешь постоянно ходить с угрюмой физиономией?

— Ну какое звание я могу получить в моем возрасте?

— Я тебе добуду звание.

— Ты? — спросил Араган с недоверием: он вспомнил, что Жорж — любитель мистификаций.

— Именно я. Можешь быть спокоен.

— Ради бога, Жорж, прошу тебя об одном: смейся надо мной, издевайся как хочешь, только не шути с этим. Прошу тебя…

Он был серьезен и взволнован. Начальник порта покачал головой и взглянул на Васко голубыми глазами.

— Не будь глупцом! Неужели я стану смеяться над страданиями друга? Я сказал, что достану тебе звание, — и достану. Я говорю серьезно. Сегодня праздник, будем пить. А завтра поговорим. Я устрою твое дело.

Назавтра в полдень капитан прислал к Васко матроса с запиской, приглашая его зайти в управление порта. Коммерсант еще спал, разбитый после вчерашней попойки. Только Жорж обладал такой потрясающей силой и был в состоянии, легши спать на заре, явиться в управление к началу работы выбритым, улыбающимся, словно он проспал двенадцать часов подряд.

Васко быстро поднялся — он вспомнил вчерашний разговор. Какое же именно звание столь торжественно обещал ему Жорж? Он все еще опасался, что это обман, однако Жорж говорил серьезно, такими вещами капитан не стал бы шутить. Тем не менее Васко не представлял себе, каким образом Жорж думает помочь ему: в конце концов ведь титулы и звания не валяются на улицах под ногами.

В управлении порта он застал полковника Педро де Аленкар. Полковник обратился к Васко:

— Что за чепуха, сеньор Васко…

Васко смутился.

— Я не виноват. Я не хочу думать об этом и все-таки думаю, не хочу огорчаться, а сам огорчаюсь…

— Я тебе добуду звание, — подтвердил еще раз Жорж. — Что скажешь о звании капитана дальнего плавания? Знаешь, что такое капитан дальнего плавания?

Васко слушал с недоверием.

— Капитан торгового судна, не так ли?

— Именно… Как тебе нравится: Васко Москозо де Араган, капитан дальнего плавания?

— Но как это сделать? — повернулся Васко к полковнику. — Как?

— Очень просто. Жорж тебе все объяснит…

Начальник порта закрыл глаза и откинулся на спинку вращающегося кресла, лицо его приняло добродушное выражение. Он начал объяснять. Звание капитана дальнего плавания и пост капитана торгового флота давали в те времена не тем, кто окончил школу и сдал экзамены, — его получали первые помощники капитанов и старшие офицеры с большим стажем, лоцманы и судовые офицеры, сдавшие экзамены, которые проводились в управлениях портов специальными комиссиями, составленными из офицеров военно-морского флота. Испытания были довольно трудные… Экзаменующийся представлял в комиссию работу, нечто вроде диссертации, где должен был показать свои знания, описав морское путешествие вдоль какого-либо участка побережья, со всеми географическими и техническими деталями, начиная с выхода из одного порта и кончая прибытием в другой. В этой работе кандидат на звание капитана рассказывал, как следует вести себя в данном рейсе капитану, если море спокойно, что надо делать во время бури, при повреждении судна или угрозе кораблекрушения. Если работа получала одобрение, кандидат допускался к устным экзаменам по различным дисциплинам — навигации, метеорологии, правилам, установленным морской и речной судоходной полицией, морскому коммерческому праву, международному морскому праву, устройству судовых машин и котлов. Сдавший экзамены получал диплом и право командовать морским судном.

— Просто, не правда ли? — спросил Жорж, протягивая ему лист бумаги, на который Васко устремил хмурый взгляд.

Коммерсант поглядел на листок, исписанный мелким, но четким почерком, и выяснил, что в экзамен по ;навигации входят: применение и выверка секстанта; пользование картами и вычерчивание их; вождение судна в строгом соответствии с заданным курсом, пользование хронометром; практическое и теоретическое знакомство с компасом, выверка его…

Васко не стал читать дальше и положил бумагу на стол. Сомнений больше нет, Жорж снова потешается над ним.

— Ты же мне обещал…

— И выполняю обещание.

— …что не будешь шутить над этим…

— А разве я шучу, черт побери? — рассердился Жорж.

— Ну как же не шутишь? Такой экзамен… Не говоря уж о том, что я не штурман, не помощник капитана, не лоцман, вообще никто. До сего дня мне приходилось плавать лишь на пароходе по реке Парагуасу. Один раз я, впрочем, путешествовал в Ильеус на «Марау» Баиянской компании, поехал за одной бабенкой. Меня всего вывернуло наизнанку, никогда не думал, что из человека может вылиться столько зловонной гадости

— Ах вот в чем дело! Но я забыл тебе сказать, что сдавать экзамены имеет право всякий, не обязательно быть для этого штурманом, лоцманом или судовым офицером. Ясно, что в первую очередь идут на экзамены моряки и большей частью — опытные. Однако недавно я внимательно просмотрел положение об экзаменах и убедился, что их может сдавать кто хочет. Надо написать прошение. У меня уже заготовлен черновик, тебе остается только потрудиться переписать его и поставить свою подпись.

Он опять протянул Васко бумагу. Держа ее в руке, Васко отвечал:

— Очень хорошо. Я могу написать прошение. Но как я буду держать экзамены, если я ничего не смыслю во всей этой абракадабре? Трудно отыскать что-нибудь тяжелее для меня! Не говоря уже о письменной работе. Откуда у меня знания, чтобы написать ее?

Я даже писем не люблю писать, дед не раз драл меня за это…

— Я обо всем позаботился, старина. Описание путешествия из Порто-Алегре в Рио с заходом в Паранагуа и Флорианополис уже начато.

— Кто же пишет? Ты сам?

— Нет, до этого я не дошел, я уже стар для такой штуки. Это тебе оказывает услугу лейтенант Марио… Потом, если захочешь, можешь сделать ему подарок… Какой-нибудь пустяк…

— Что только он пожелает и в придачу — дружба навек. Да, но как быть с устными экзаменами? Ведь я не знаю ни аза из всей этой премудрости, перечисленной в твоей бумаге.

— Пустяки, дружище, я обо всем подумал. По каждой теме мы подготовим два-три вопроса и ответы на них. Вопросы и ответы ты получишь заранее. Вызубришь ответы, сдашь экзамены, заслужишь одобрение комиссии и получишь свой благословенный диплом.

Васко, казалось, все еще не верил в возможность осуществить это неожиданное предложение. Жорж продолжал:

— Не забудь, что экзаменационную комиссию назначаю я, и я же ее председатель. Я назначу в комиссию лейтенанта Марио и лейтенанта Гарсиа, хороших ребят и твоих друзей. И ты станешь капитаном по всем правилам и без угрозы для человечества, поскольку ты ведь никогда не полезешь командовать судном.

— Упаси меня боже!

— Жорж поднялся и хлопнул Васко по спине.

— И если после этого ты опять будешь вешать нос, то я позову матросов и прикажу задать тебе трепку.

Полковник прибавил, потирая руки:

— А в день получения диплома мы устроим зверскую попойку. Страшнее вчерашней… Смоем всю грязь с души.

— Через месяц я соберу экзаменационную комиссию, — объявил Жорж.

— Почему так долго? — испугался Васко.

— Ха, ты уже торопишься? Надо ведь дать Марло время сочинить письменную работу, потом тебе придется переписать ее и заучить все устные ответы, со всеми подробностями. Ты должен все знать назубок.

Эту жертву придется принести, если хочешь получить звание, господин горе-капитан.

— А вдруг я растеряюсь на экзамене и собьюсь? — Не растеряешься и не собьешься. А теперь переписывай прошение и уходи — у меня много работы.

— А мы будем начинать приготовления к празднеству, — сказал полковник.

Васко, согнувшись над столом, принялся переписывать бумагу. Он был совершенно ошеломлен, все происходящее казалось ему нереальным, словно в каком-то нелепом сне. Слезы выступили у него на глазах, он едва различал буквы. Нет ничего на свете дороже друзей, дружба — свет и радость жизни! Ему хотелось сказать об этом капитану, но он не находил слов.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

О навигации и международном морском праве, глава на редкость ученая

Капитан Жорж Диас Надро был вознагражден за оказанную им услугу. Целый месяц он хохотал, глядя, как волнуется Васко, как он трудится изо всех сил, словно прилежный ученик.

Полковник, Жеронимо, Лидио, лейтенант Марио и лейтенант Гарсиа тоже забавлялись от души. Васко начал даже худеть — до того рьяно он зубрил сложные ответы на три вопроса по каждой теме. Голова Васко была битком набита секстантами, ветрами, морскими течениями, фрахтами, территориальными и внутренними морями, гигрометрами, магнитными приборами; все это смешалось в сплошную кашу.

По распоряжению капитана каждый вечер взволнованный кандидат должен был рассказывать, что он выучил за день. Вначале Васко путался в непонятных словах, мудреные термины выскальзывали из головы, и лейтенант Гарсиа грозился провалить его.

С трудом удавалось затащить Васко поиграть на бильярде или в покер: он проводил все вечера за занятиями.

Марио и Гарсиа жили эти тридцать дней по-королевски. Васко каждый день кормил их обедом, угощал аперитивами и самыми лучшими португальскими винами, ужинал с ними в пансионе «Монте-Карло». Мало-помалу он стал запоминать ответы и постепенно привык к странным названиям судовых приборов. Лейтенант Марио показал ему однажды в управлении порта некоторые из этих приборов, и Васко пришел в восторг.

Он нашел их прекрасными и очень интересными, Васко начинал любить свою новую профессию.

Хуже всего было переписывать работу, сочиненную лейтенантом Марио, «мою дипломную работу», как Васко обычно выражался. Работа была большая, тридцать две страницы неразборчивого текста, почерк у лейтенанта походил больше на почерк врача, чем морского офицера, к тому же рукопись в изобилии украшали кляксы. Каждое утро Васко, запершись в кабинете, занимался перепиской, категорически запретив служанке пускать в дом кого бы то ни было.

Наконец работа была сдана и одобрена; назначили день устного экзамена. Церемония проходила в присутствии полковника, облаченного в форму, доктора Жеронимо и лейтенанта Лидио Мариньо. У дверей залы, где заседала экзаменационная комиссия, стояли, вытянувшись по стойке «смирно», два матроса. Капитан Надро и веселые лейтенанты с важным видом восседали за большим столом, заваленным приборами и картами. Матрос ввел бледного, взволнованного Васко, который до последней минуты все повторял вопросы и ответы. Услышав свое имя, торжественно провозглашенное Жоржем, он подошел и сел, выпрямившись перед столом. Сердце его учащенно билось, однако отвечал он бойко и правильно, без единой ошибки, даже Совершенно точно выговаривал все сложные термины.

Он был утвержден по всем правилам, ему выдали диплом и в книге управления порта записали имя и адрес нового капитана дальнего плавания. При переезде он обязан будет сообщить управлению об изменении своего адреса. На каждой странице толстой книги в зеленом переплете с гербом республики записывалось имя, дата прохождения испытаний, возраст, гражданское состояние и адрес получившего звание. Записей было немного, до Васко всего несколько имен; кроме того, почти все эти люди получили так называемые «дохлые грамоты», то есть дипломы капитанов речных судов. Для их получения не требовалось письменной работы, дело ограничивалось устным экзаменом. Такие дипломы давали право командовать небольшими пароходами на реке Сан-Франсиско; но морскими судами на океанских линиях обладателям «дохлых грамот» командовать запрещалось. Звание, полученное Васко, было не такое — Васко имел теперь право плавать по всем рекам, озерам и морям, командовать судами всех флагов, на всех морских линиях, во всех пяти океанах. Еще бы! Ведь он сдал экзамен по морскому международному праву и по навигации! Когда все кончилось и Васко любовно прижал к груди диплом, полковник сказал ему:

— Теперь отпразднуем это событие. А ну-ка, капитан Васко Москозо де Араган, старый морской волк, берись за штурвал, курс на пансион!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

О том, как человек, ни разу не командовавший судном и никогда не бывавший в море, может сделаться старым моряком

За всю историю мореплавания звание капитана дальнего плавания не было окружено таким почетом и никто так нежно не относился к своему титулу, как; Васко Москозо де Араган. Он повесил диплом в золоченой рамке в гостиной и держал себя, как подобает человеку, закаленному плаваниями в далеких морях, старому морскому волку.

Срочно заказав визитные карточки со своим новым званием, он обошел дома всех знакомых в городе, а также лиц, которым был представлен на балах во дворце или на приемах, и всем оставил визитные карточки.

Васко МОСКОЗО де АРАГАН,

капитан дальнего плавания

Он требовал, чтобы, обращаясь к нему, непременно употребляли его титул, он не терпел позорного на его взгляд, обращения «сеньор».

— Как поживаете, сеньор Васко?

— Простите, друг мой. Капитан Васко, капитан дальнего плавания.

— Извините, не знал.

— Ну так теперь вы знаете и, сделайте милость, не забывайте, — и он вручал свою визитную карточку, которых раздавал очень много, особенно в первое время.

Если какая-нибудь влюбленная девчонка, обняв его замшею, шептала: «Сеньор Араганзиньо…» — он спокойно и твердо поправлял: «Милочка, я не «сеньор Араганзиньо», у меня есть звание, я капитан Араган капитан торгового флота».

Даже Карол вынуждена была изменить свое обращение с ним и теперь приветствовала его на площадке лестницы очаровательной мелодичной фразой:

— Капитан Араганзиньо, мой милый капитан Полковник и начальник порта подавали пример; играли ли в бильярд, или в покер, пили ли пиво или откупоривали бутылки с шампанским, они постоянно приговаривали:

— Капитан… капитан…

Даже губернатор, узнавший о счастье, наполняющем душу щедрого друга его племянника, встретив Васко, раскрыл объятия:

— Как вы решились на такой подвиг, капитан?

Васко поклонился, растроганный:

— К услугам вашего превосходительства, мой губернатор.

В конторе фирмы «Москозо и К°», где он показывался теперь только раз или два в неделю — вульгарный запах трески и вяленого мяса был противен моряку, привыкшему к ароматам моря, — всем служащим, от Менендеса до Джованни, был отдан строгий приказ: категорически запрещается произносить имя хозяина, не прибавляя титула капитана. Рафаэль Менендес, получив приказ, покорно склонил голову, скрывая ироническую улыбку. Потирая свои вечно влажные руки, он заявил, что звание, полученное шефом, — большая честь для всей фирмы.

Джованни был удивлен — он не понимал, откуда взялось это неожиданное морское звание, — однако считал, что молодой хозяин вполне его заслуживает, и стал вспоминать те времена, когда он плавал матросом. Теперь, заходя в контору, Васко больше всего времени проводил с Джованни, заставляя негра рассказывать о своих морских приключениях.

Вслед за визитными карточками появилась новая забота — форма. Портной Васко, считавшийся одним из лучших в городе, был не в силах выполнить заказ, но подал совет: на Байше-до-Сапатейро есть мастерская, специализировавшаяся на шитье форменной одежды, там капитаны пароходов Баиянской компании и армейские офицеры заказывают себе кители и брюки, а молодежь шьет маскарадные костюмы — русского князя, итальянского графа, французского мушкетера или пирата.

Мастерской никогда не приходилось получать такой большой заказ от одного человека. Поднялся переполох. Васко пожелал иметь не меньше двух форменных костюмов каждого типа — два летних, два зимних, два будничных, два парадных и, наконец, два самых парадных. Все из синего и белого материала с соответствующими фуражками, отделанными золотыми шнурами. Целое приданое… Васко спешил, парадная форма понадобится во всяком случае не далее как через две недели — Второго июля. Портной вошел в раж он будет работать сверх сил, ночи напролет, но белую форму для утреннего парада и синюю для вечернего приема во дворце сдаст вовремя! Васко пообещал щедро вознаградить самоотверженного представителя швейного цеха.

Утром Второго июля на площади Ларго-да-Соледаде все было готово к началу парада — повозки с символическими персонажами кабокло и кабоклой, носилки с портретами Марии Китерии, Лабатута и Жоаны Анжелики, ораторы на трибуне, полковник Педро де Аленкар перед выстроенными войсками, капитан Жорж Диас Надро во главе моряков управления порта, военные оркестры, играющие марши. И вдруг капитан Васко Москозо де Араган в белой форме с золотыми нашивками присоединился к группе представителей гражданских властей, ожидающих губернатора. Эффект был потрясающий.

Васко с суровым, серьезным лицом слушал речи, и сердце его билось, полное патриотизма и гордости Потом он шел рядом с Жеронимо вслед за губернатором, полковником и начальником порта по наводненной народом Соборной площади. В соборе служил молебен сам архиепископ. Вечером на прием Васко надел синюю форму, еще более пышную и великолепную, хотя в ней было жарко, как в аду. Во всем зале не найти было человека, выглядевшего эффектнее и элегантнее! А какая достойная и благородная осанка!

К Васко подошел Жорж.

— Ты отлично выглядишь, сам Васко да Гама позавидовал бы тебе. Во всей этой роскоши не хватает только одного.

— Чего? — встревожился Васко.

— Ордена, дружище. Красивого ордена.

— Я же не военный и не политический деятель, откуда мне его взять?

— Достанем… Достанем… Придется, правда, немного заплатить… Но дело того стоит.

Переговоры с португальским консулом — хозяином кондитерской на Муниципальной площади — взял на себя Жеронимо. Консулу дали почувствовать, что правительство заинтересовано в награждении капитана Васко Москозо де Араган.

— Уж не тот ли это Араганзиньо из фирмы «Москозо и К°» старого Жозе Москозо, что на Ладейре-да-Монтанья?

— Именно тот, сеньор. Но теперь он капитан торгового флота.

— Я не знал, что он плавает…

— Не плавает, но прошел испытания, которые требуются по закону.

— Я прекрасно знал его деда, добропорядочный португалец, хороший человек. Но за что его королевское величество может наградить внука, не понимаю.

Жеронимо стряхнул пепел с сигары и цинично прищурил глаз:

— За выдающиеся морские подвиги…

— Морские? Не знаю… Если он никогда не плавал…

— Слушайте, сеньор Фернандес, он хорошо заплатит, пусть его нищее королевское величество наградит нашего милого Араганзиньо орденом, за что и получит несколько добрых конто. А если нет другого предлога, то вспомните, ведь Арагана зовут Васко, он капитан и внук португальца, может быть, он родня адмиралу Васко да Гама… Какого черта вы упрямитесь?

Придумайте сами основания и устройте награждение, да поскорее…

Слава капитана Васко Москозо де Араган окончательно упрочилась, когда через несколько месяцев в возмещение за уплаченные вперед пять конто его величество Дон Карлос I, король Португалии и Алгарви, пожаловал ему «за значительный вклад в дело открытия новых морских путей» звание кавалера ордена Христа, учрежденного семьсот лет тому назад, еще во времена крестовых походов. Медаль с цепью, есть на что посмотреть! Церемония вручения была простой и скромной, тем не менее газеты сообщили об этом событии, а затем оно было отпраздновано по-королевски — с черешней и португальским вином, как и полагается по протоколу.

Васко Москозо де Араган, капитан дальнего плавания, в форме, с орденом, больше не вешал носа, и начальник порта совершенно успокоился. Радость Васко была полной, беспредельной, по улицам древнего города Баия, наверно, никогда не ходил человек счастливее его!

Значительную часть своего времени он теперь проводил в лавках старьевщиков (впрочем, их было всего две в городе) в поисках мореходных приборов и судовых инструментов.

Он платил за них любую цену. Так было положено начало коллекции морских карт, гравюр с изображением кораблей, а также секстантов, буссолей, старинных часов. Капитан Жорж привез ему в подарок из Рио несколько навигационных приборов.

Морской музей Васко сильно обогатился, когда у берегов Баии, недалеко от города, потерпело кораблекрушение английское судно. Вещи с корабля были распроданы с аукциона, и основным покупателем оказался капитан Васко Москозо де Араган. Он купил штурвал, сильный бинокль, хронометры, компасы, анемометры, гигрометры, бортовой хронограф, веревочную лестницу и к тому же два ящика виски — угощать приятелей.

С годами его пристрастие к покупке мореходных инструментов ничуть не ослабло, много лет спустя он приобрел у одного немца, авантюриста, остановившегося в городе проездом, телескоп. Немец пытался, установив телескоп на городской площади, брать по мильрейсу со всякого, кто проявит к нему интерес и пожелает рассмотреть поближе небо, луну и звезды. Затея провалилась, и немцу нечем было оплатить счет в гостинице, в результате чего телескоп перекочевал в дом на улице Баррис, откуда, впрочем, капитан собирался теперь переехать.

Любимой вещью Васко из его все растущей коллекции была полуметровая модель корабля, до мельчайших деталей воспроизводившая пассажирское судно «Бенедикт». Модель подарил капитану Жеронимо в день рождения. Журналист обнаружил ее в подвале дворца, в покрытом пылью ящике, среди хлама. Васко был в восторге, он не находил слов, чтобы выразить свою благодарность.

Из разговоров с Джованни он узнал, что моряки, и в особенности капитаны, имеют обыкновение курить трубку. Капитан, не курящий трубку, не капитан, таково было твердое убеждение старого негра. На следующий день после разговора с Джованни Васко, к вящему изумлению всей компании, появился с английской трубкой во рту. Курить ее оказалось чертовски трудно: она все время гасла. Со временем он все же научился и накупил множество трубок разной формы, из самых различных материалов — деревянных, фарфоровых, пенковых.

Иногда после обеда Васко заходил в управление порта навестить капитана Жоржа Диаса Надро. При этом он надевал будничную форму и фуражку, в зубах неизменно торчала трубка. Из окна управления порта он глядел на море, наблюдая, как причаливают суда.

В один прекрасный день в баре, где он ожидал полковника, его представили некоему сеньору из Пилана-Аркадо. Они разговорились, провинциал был в восторге от своего нового столичного знакомца.

— Значит, вы, сеньор, капитан судна?.. Но, надеюсь, настоящего судна, а не этих речных посудин, которые то и дело садятся на мель… Вы, должно быть, много чего могли бы порассказать. Скажите, например, вы бывали в Китае или в Японии?

Капитан чистыми глазами посмотрел в лицо загорелого жителя Пилана-Аркадо.

— В Китае, в Японии? Да, сеньор, много раз…

Я хорошо знаю эти места…

— Тогда скажите мне одну вещь, которую я очень хочу знать, — он наклонился через стол, сгорая от любопытства. — Правда ли, что у тамошних женщин совсем нет волос? Мне так рассказывали…

— Ерунда. Над вами кто-то посмеялся. Ничего подобного. Женщины там такие же, как и везде, разве что стройнее, прелесть просто…

— Правда? Ну, а какие же они все-таки? Вы со многими имели дело?

— Однажды в Шанхае я шел по улице без всякой цели… Вдруг в извилистом переулке я столкнулся с плачущей китаянкой. Ее звали Лиу…

Глаза невежественного провинциала загорелись: вслед за изящной, словно выточенной из слоновой кости, китаянкой Лиу, с блестящими, как лак, черными волосами, капитан Васко Москозо де Араган погрузился в тайны Шанхая, в головокружительные тайны курильщиков опиума.

Вечер спускался на Соборную площадь, кровавые отблески заката горели на черных камнях старой церкви. Взяв Лиу за руку, Васко начал свое путешествие.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, как идет время, происходят перемены в правительстве и в фирме, о мошенничестве и о человеке, который не вешал носа

Капитан Васко Москозо де Араган сдержал свое слово: Жорж Диас Надро никогда больше не видел, чтоб он вешал нос. Он имел теперь звание, и он был счастлив, никакие неприятности, никакие трудности не могли больше затуманить его сияющих глаз, смыть с его лица выражение радости, плещущей через край.

Иногда, правда, он раздражался или грустил, но всего лишь на минуту и вскоре вновь возвращался к своему естественному состоянию — к счастью.

Теперь ничто не могло его огорчить, никакие невзгоды его не страшили.

Между тем неприятностей и печальных происшествий было вполне достаточно. Но ведь капитан, который командует судном, капитан дальнего плавания, дни и ночи качаясь на волнах, привыкает к коварному непостоянству моря, мужает, закаляется и способен любые разочарования и огорчения встречать с улыбкой на устах.

Самой большой и первой по счету бедой был перевод Жоржа Диаса Надро: он получил повышение — его назначили командиром миноносца. Как представить себе ночи в пансионах, всю их веселую компанию, их подружек, их увлечения без белокурого моряка с небесно-голубыми глазами, всегда ухаживающего за какой-нибудь негритянкой или мулаткой, без его остроумных выдумок, шуток и насмешек? Когда новость распространилась среди веселых женщин и ночных гуляк, их охватило уныние, стоны и вздохи слышались со всех сторон. Стали готовить прощальный вечер, достойный Жоржа.

— Выше голову, капитан, — сказал Жорж на вечере хмурому, молчаливому Васко. — Моряк не склоняется перед несчастьем.

На следующий день все пошли проводить Жоржа на пакетбот, который отправлялся в Рио, и тут впервые увидели его жену Грасинью — в глубоком трауре, иссушенное лицо закрыто черной вуалью, губы плотно сжаты. Их представили, и Грасинья чуть коснулась руки Васко кончиками ледяных пальцев. И тут Васко понял, что слова, сказанные ему накануне бывшим начальником порта, имели глубокий смысл. «Моряк не склоняется перед несчастьем». Эти слова приобрели внезапно совершенно прямое значение: Жорж не склонился перед несчастьем, не сдался.

Проводив Жоржа, вернулись в центр города, зашли в бильярдную, но все было уже не то. Днем в баре толпились провожавшие Жоржа друзья, а вечером В пансионе «Монте-Карло» никого не было.

Еще за год до этого лейтенант Лидио Мариньо женился и на время исчез. Однако все были уверены, что он вернется, как только его семейная жизнь войдет в колею. Так и случилось. Жена рожала ему детей, вела хозяйство и принимала гостей. А Лидио, кончив дела во дворце, появлялся в бильярдной и снова проводил вечера в компании приятелей, ходил танцевать в пансион, по-прежнему имел возлюбленных. Что же касается Жоржа, то он уехал навсегда, на его возвращение не было никакой надежды. Там, в Рио, у него будет другая компания, моряки, новые друзья. То были тяжелые дни — Васко все представлял себе мрачную фигуру Грасиньи, но он вспоминал слова Жоржа: «Моряк не склоняется перед несчастьем» — и подбадривал остальных.

Друзья надеялись, что преемник Жоржа, может быть, заменит его, но прибытие нового начальника порта через несколько месяцев принесло полное разочарование: он оказался нелюдимым, неразговорчивым субъектом, осторожным, благоразумным, приходившим в ужас от всяких ночных сборищ. Васко перестал бывать в управлении порта.

Он по-прежнему ходил в гавань, смотрел на приходящие суда, любовался их красотой, узнавал флаги; по-прежнему покупал, если попадались, морские инструменты и гравюры, изображающие корабли. По вечерам играл в покер с Жеронимо и полковником. Ему перевалило уже за сорок, и все давно привыкли называть его капитаном.

Между тем кончился срок правления губернатора и кончился печально: президент, поддавшись влиянию противников губернатора, наложил вето на кандидатуру его предполагаемого преемника и навязал штату другого, самого же экс-губернатора вознамерился лишить сенаторского кресла, которое по традиции предоставлялось губернаторам, выходящим в отставку.

В конце концов бывшему губернатору все же удалось добиться должности сенатора, но депутатство и политическая карьера его племянника Жеронимо лопнули.

Молодого человека устроили в министерство юстиции в Рио прокурором или чем-то еще в этом роде. Неплохо, но мечты о политической карьере провалились…

После смены губернатора уехал и Педро Аленкар; командовать 19-м стрелковым батальоном назначили другого полковника, приятеля нового губернатора штата. Васко не стал ему представляться, он хранил верность своим друзьям и воспоминаниям о знаменитой компании. Он не бывал больше во дворце, на приемах и балах. Правда, Второго июля и Седьмого сентября он, как и прежде, появлялся в парадной форме, но сторонился людей из общества и скромно стоял в толпе.

Он не искал новых знакомств, не пытался войти в другую компанию. Ведь прежде он общался с людьми из самого высшего круга, и вернуться теперь в общество коммерсантов, торговых служащих или даже врачей и начинающих адвокатов было выше его сил.

В пансионах и кабаре он садился за столик в одиночестве, с тоской пил шампанское, и оно отдавало горечью, терпкой горечью воспоминаний о лучших днях.

Потом настал день, когда Карол продала пансион «Монте-Карло» какому-то аргентинцу — пренеприятному субъекту, нудному и жадному, и возвратилась в Гараньюнс. Зять Карол умер, сестра осталась одна и нуждалась в помощи. Васко посадил Карол на пароход. Расставаясь, они вспомнили веселые попойки, друзей: ее возлюбленного Жеронимо, красивого лейтенанта Лидио Мариньо, который был теперь капитаном и служил в Порто-Алегре, храброго пьяницу — полковника Педро де Аленкар и незабвенного капитана Жоржа Диаса Надро, обаятельного моряка с наружностью иностранца, который вечно влюблялся в негритянок и умел веселиться как никто. Со всем этим Карол покончила навсегда. Теперь почтенная сеньора, богатая вдова ехала в тихий родной городок помогать сестре воспитывать племянников и племянниц. Она расцеловала Васко в обе щеки, и глаза ее увлажнились:

— Ты помнишь похищение Дороти? Где-то она теперь? Какой-то полковник из провинции, вдовец, влюбился в ее всегда тревожные глаза и увез ее к себе на фазенду. Накануне отъезда Васко был у нее, они провели безумную ночь, безудержная страсть возродилась с прежней силой. С тех пор о Дороти никто ничего не слышал, осталась она у фазендейров или нет — неизвестно… Но на правой руке Васко навеки вытатуированы сердце и имя Дороти.

— А помнишь китайца-татуировщика?

О чем только не говорили они по дороге в порт.

Сколько воспоминаний! Вот и якорь поднят, судно взяло курс на Ресифе, толстая Карол, заливаясь слезами, машет платком. «Моряк не склоняется перед несчастьем», даже когда он совсем одинокий и всеми покинутый бредет по пустынному порту.

Годы шли. Капитан Васко Москозо де Араган больше не появлялся в пансионах и танцевальных залах.

Он не был теперь главою, хозяином фирмы «Москозо и К°». Негр Джованни, умирая, вновь повторил свое предостережение: Васко не должен доверять Менендесу, гринго — негодный человек. Тогда Васко решил последовать совету старика и взять в свои руки руководство делами, но оказалось, что хозяином фирмы уже давно стал Менендес. За десять лет пьянства Васко истратил все, что имел и чего не имел, и был весь в долгах. Начались длительные сложные переговоры, возня с хитрыми адвокатами, с алчными судейскими…

В конце концов Васко оставил фирму; он получил несколько доходных домов и небольшое число государственных бумаг, этого было достаточно, чтобы жить прилично. Васко продал особняк на Баррис, купил домик поменьше на площади Второго июля, перевез туда свои морские инструменты, повесил на стене в гостиной диплом капитана дальнего плавания и свидетельство кавалера ордена Христа, а посередине на столе поставил стеклянный ящик с моделью «Бенедикта».

«Моряк не склоняется перед несчастьем», даже когда из миллионера становится человеком среднего достатка, когда нет больше ни друзей, ни новых увлечений, не тянет к вину и сон одолевает еще до полуночи.

Переехав в новый дом, капитан Васко Москозо де Араган завел знакомства с соседями и вскоре приобрел популярность и всеобщее уважение. Он выносил стул, усаживался перед домом; соседи собирались послушать его рассказы о морских приключениях. У него всегда были хорошенькие кухарки — он умел выбирать прислугу.

Прошло еще несколько лет, волосы капитана стали серебриться, его кухарки уже не были такими хорошенькими, жизнь дорожала, а рента не увеличивалась.

Соседи перестали принимать его всерьез, многие утверждали, что он никогда не бывал ни на одном корабле, а звание капитана получил в шутку во времена правления Жозе Марселино. За орден же Христа заплатил звонкою монетой, когда купался в деньгах и когда португальским консулом в Баие был некий коммерсант.

Лет двадцать спустя после церемонии в управлении порта Васко, всегда готовый завязать знакомство и дружбу, подошел в один прекрасный день к владельцу бензоколонки и начал рассказ о том, как однажды ночью во время шторма им пришлось плыть через Персидский залив… И вдруг этот тип громким смехом прерывает героическое повествование:

— Теперь и до меня дошло!.. Бросьте вы врать, морочьте кого-нибудь поглупее… Вы думаете, я не знаю вашей истории со званием капитана! Все о ней знают и смеются у вас за спиной… Я очень занят, сеньор капитан, у меня нет времени слушать вашу болтовню…

«Моряк не склоняется…» Трудно, очень трудно не вешать носа. Где-то теперь Жорж Диас Надро, наверняка он уже адмирал, где Жеронимо и полковник Аленкар, лейтенант Лидио и лейтенант Марио? И Дороти?.. О Дороти, если бы снова увидеть твой стройный стан, твои тревожные глаза и лихорадочно горящее лицо… А Карол, сказавшись вдовой, поселилась у себя в Гараньюнсе в Пернамбуко и воспитывает племянников. Жива ли она еще? Капитан все так же ходил в порт в любую погоду — светило ли солнце или лил дождь — и наблюдал за приходящими и уходящими судами, ведь он знал все флаги.

Здесь в Салвадоре у него нет больше сил не вешать носа — ни на площади Второго июля, ни на какой-либо другой улице. Васко продал свой дом за хорошую цену, купил домик в Перипери, куда не доходят городские сплетни, и, взяв с собой мулатку Балбину, морские инструменты, штурвал, веревочную лестницу, подзорную трубу и телескоп, коллекцию трубок и диплом в рамке, переселился в предместье. Здесь никто не помешает ему вспоминать молодость, проведенную в далеких морях на палубах кораблей, средь бурь и опасностей.

И вот старый моряк с гордо поднятой головой и развевающейся на ветру шевелюрой стоит на вершине скалы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Где растерявшийся рассказчик, готовый на компромиссы, сдается на милость судьбы

Только подумайте, сеньоры: отважный историк, решившийся выловить правду в таком мутном источнике, нападает вдруг на две совершенно противоположные версии, причем как одна, так и другая кажутся вполне заслуживающими доверия. Как же быть? Одна из версий принадлежит самому капитану, человеку неоспоримых достоинств, вторая — Шико Пашеко, но в ней столько убедительных подробностей… Какую же предпочесть и предложить благосклонному читателю?

Колодец завален рулевыми колесами и развратными женщинами, и я не знаю, как добраться до дна, чтобы вытянуть оттуда сияющую наготой правду и прославить имя одного из противников, а другого выставить на всеобщее поругание. Но кого же прославить, кого разоблачить? Если быть искренним, следует признаться, что на данной стадии развития событий я пребываю в полном смятении и растерянности.

Я посоветовался с сеньором Алберто Сикейрой, нашим выдающимся, хоть и спорным светилом юридической науки. Он столько лет прослужил судьей в провинции и в столице штата, что, казалось, должен был научиться различать свет правды в любом запутанном деле. Однако почтенный сеньор уклонился от ответа, сказав, что не в состоянии вынести приговор и даже составить себе какое-либо мнение без углубленного анализа всех документов. Как будто его попросили быть судьей на знаменитом процессе Шико Пашеко, а не сказать свое мнение об историческом исследовании, претендующем на премию государственного архива!

Такое отношение к моей работе меня оскорбило, и я высказал судье свое недовольство. На это самоуверенный юрист сухо отвечал, что у меня будто бы нет самого элементарного представления о том, что такое вообще историческое исследование: в работе не указаны точные даты, и поэтому нет никакой возможности разобраться толком, в какое время происходят описываемые события, какой срок протекает между одним и другим происшествием, когда именно родились и умерли главные действующие лица. «Где это видано — историческое произведение без хронологии? Что такое история, если не последовательный перечень дат, к которым приурочены определенные события и подвиги?»

Я молча проглотил замечание, ибо не придаю значения таким пустякам. Кстати, пользуясь случаем, можно тут же разъяснить кое-что насчет дат. Сведений о том, когда родились и когда умерли персонажи моей истории, у меня нет. Даже неизвестна дата смерти старого Москозо, мало того — самого губернатора. Капитан же умер в Перипери в 1950 году в возрасте восьмидесяти двух лет, и таким образом мы можем подсчитать, что он родился в 1868 году, а когда он сдружился с упомянутыми выше влиятельными лицами, ему было тридцать с лишним. Факты, рассказанные Шико Пашеко, подлинные или вымышленные, имели место, как известно, в начале века, в период правления Жозе Мареелино, которое началось в 1904 году, а переезд капитана в Перипери датируется 1929 годом. Какие еще даты надо уточнять? Откровенно говоря, не знаю.

Я никогда не мог запомнить ни одной даты из учебника истории и ни одного названия рек и вулканов из учебника географии.

Впрочем, почтеннейший судья отнюдь не беспристрастен, его критика рождена недоброжелательством, которое он испытывает ко мне в последнее время. Уже несколько дней он не проявляет ко мне прежней симпатии, не приглашает сопровождать его по вечерам к Дондоке, и чем больше я льщу ему и превозношу его таланты и добродетели, тем холоднее он держится и глядит на меня укоризненно. Не могу понять причины такой резкой перемены, тут, должно быть, какая-то интрига: ведь сплетников в Перипери хватает, и многие из этих негодяев завидуют моей близости с известным юристом, работы которого публикуются в журналах.

Я даже заподозрил самое худшее — не догадывается ли почтенный судья о моих отношениях с Дондокой, Это было бы просто катастрофой. Я поговорил с нашей нежной красоткой и встревожился еще больше, потому что, оказывается, она тоже заметила, что судья как-то изменился, без конца расспрашивает ее и то и дело заставляет клясться в верности.

Только этого еще не хватало, у меня и так довольно забот! Ведь я поставил перед собой труднейшую задачу восстановить всю правду относительно приключений капитана. Вот здесь передо мною лежит целая куча бумаг, результат моих исследований. И что же получается? Я беру одну тетрадь и попадаю в открытое море, судно плывет в Океанию вдоль азиатских берегов, и Дороти, печальная жена грубого миллионера, влюбившись в капитана, покидает мужа и умирает от страсти и лихорадки в объятиях любимого в грязном порту Макассар. Я беру другую тетрадь, и Дороти оказывается продажной женщиной из пансиона «Монте-Карло» (пансион, как я выяснил, действительно существовал, он помещался в том здании, где теперь находится редакция газеты «Диарио да Баия»), она переходит от одного к другому, отдается тому, кто платит, и кончает сожительством с провинциальным полковником. Швед Иоганн, судя по одной тетради, — старший офицер на судне, по другой — коммерсант, Менендес по одной — судовладелец, по другой — компаньон торговой фирмы… Впрочем, характер у него отвратительный в обеих версиях. Дьявольская неразбериха!

Говорят, будто со временем правда всегда обнаруживается, но я не верю этому. Чем больше проходит времени, тем труднее проверить факты, найти конкретные доказательства, выяснить подробности. Если даже в те времена жители Перипери не могли разобрать, кто говорит правду, а кто лжет, то, представьте, как это трудно сейчас, через тридцать два года, в январе 1961 года. Я пришел к заключению, что только вмешательство судьбы, одна из случайностей, которым мы еще не нашли объяснения, может действительно привести к выяснению истины. Иначе сомнение остается навеки: была ли, например, Мария Антуанетта легкомысленной и продажной, как утверждают приверженцы Французской революции, или цветком целомудрия и добродетели, как ее рисуют сторонники роялистов? Кто может выяснить правду, когда прошло столько лет?

Если бы судьба не вмешалась в нужный момент, не знаю, что было бы в Перипери в начале зимы 1929 года. Все население предместья, взволнованное историей Шико Пашеко, разделилось на два лагеря. Сторонники капитана потрясали дипломом и орденом Христа, противники поносили Васко и повторяли повсюду рассказ бывшего инспектора. Образовались две группы, две партии, две секты, полные ненависти одна к другой. Между ними то и дело возникали перебранки, немногие, сохранившие ясную голову (например, старый Проныра), каждую минуту опасались драки. Отставные чиновники и торговцы, старики, больные ревматизмом, еле живые, осыпали друг друга угрозами и оскорблениями, а в один прекрасный день Зекинья Курвело бросился на Шико Пашеко, крича во весь голос о своем намерении вырвать его поганый язык. Как сказал начальник станции, «в старикашек вселился бес».

За расколом последовал раздел территории — на станции сторонники капитана занимали скамейки, обращенные к морю, сторонники Шико Пашеко те, что обращены к улице, первые собирались теперь на набережной, вторые на площади. Узнав обо всем этом, отец Жусто схватился за голову: как он будет избирать в будущем году старейшину праздника святого Жоана?

Среди общего смятения только один человек оставался спокойным и безмятежным и по-прежнему добродушно улыбался; он все так же лазил на скалы и наблюдал в подзорную трубу за прибытием кораблей, готовил по вечерам горячий грог, выигрывал в покер и рассказывал чудесные истории. Этот человек был капитан Васко Москозо де Араган.

Когда до него дошли первые слухи о суматохе, поднятой в Перипери Шико Пашеко, он снисходительно сказал друзьям:

— Это он просто со зла…

Пожал плечами и решил не обращать внимания.

Однако это оказалось невозможно — некоторые из прежних слушателей поворачивались теперь к нему спиной, а многие смеялись над его рассказами. Даже сторонники капитана требовали от него каких-то действий, которые решительно доказали бы, что в рассказе бывшего инспектора все ложь — от начала до конца.

Зекинья Курвело, после того как он чуть не подрался с Шико Пашеко, открыл капитану свое сердце:

— Простите меня, капитан, но надо что-то делать, надо заставить клеветников умолкнуть.

— Вы правы. Я хотел было не обращать внимания на все эти мерзости. Но раз нашлись люди, которые им верят, мне остается лишь один выход…

Как он был хорош в эту минуту! Рука опирается на подоконник, взгляд устремлен на море, волосы развевает легкий бриз.

— Дорогой друг, вас и Руя Пессоа я прошу быть моими секундантами и сообщить клеветнику о моем вызове. Как оскорбленный, я имею право на выбор оружия. Я требую, чтоб это был шестизарядный револьвер, с правом использовать всю обойму. Дистанция — двадцать шагов, место дуэли — обрыв. Убитый упадет в море.

Зекинья Курвело, охваченный воодушевлением, поспешно отправился выполнять свою миссию. Однако его постигла неудача. Шико Пашеко не захотел даже назначить секундантов. Он не создан для дуэлей, это была бы недопустимая глупость, в наше время дуэли вышли из моды, просто смешно. Он, Шико Пашеко, питает отвращение к огнестрельному оружию, ему неприятно даже смотреть на него. А этот шарлатан состоял в свое время в дружбе с офицерами и моряками, наверно, он умеет хорошо стрелять. В подобные истории он, Шико, впутываться не намерен. Если шарлатану угодно, пусть прибегнет к правосудию, подаст на него в суд за клевету, а он, Шико Пашеко, докажет все, что рассказывал. У Васко, как видно, не хватает мужества обратиться к правосудию. Дуэль ничего не доказывает, она дает преимущество тому, кто лучше стреляет. Нет, он и знать ничего не хочет ни о каких дуэлях.

Зекинья Курвело произнес всего лишь одно слово:

— Трус!

Вызов был сделан на площади, где собрались противники капитана. После этого Шико Пашеко несколько потерял в глазах своих поклонников. Идея дуэли пришлась по вкусу обеим партиям, и те и другие были взволнованы. Однако победа капитана оказалась недолговечной. Сомнение проникло в души, и рассказы Васко уже не находили в них отзвука, не вызывали былого восторга.

Даже Зекинья Курвело заметил однажды:

— Но ведь выдумки этой жалкой козявки в сущности не опровергнуты.

Капитан взглянул на него своими чистыми глазами:

— Если я еще должен искать доказательства, чтобы защитить себя от клеветы труса, бежавшего с поля чести, если находятся люди, которые колеблются и не знают, кому верить, ему или мне, то я предпочитаю уехать. Я видел в газете объявление о продаже дома на острове Итапарика. Там, среди моря, вдали от клеветы и злобы, я буду чувствовать себя, как на судне.

Капитан поднял голову, он больше не вешал носа:

— Настанет день, когда почувствуют мое отсутствие и воздадут мне должное. Но я не унижусь до того, чтобы опровергать труса и клеветника.

Вот в каком положении были дела, и мы никогда не выбрались бы из тупика, если бы не произошло новое событие, в результате которого правда вышла наружу.

Ни капитан, ни Шико Пашеко, ни Зекинья Курвело, ни Адриано Мейра или старый Жозе Пауло Проныра, единственный, кто был спокоен и сохранял благоразумие в разгар бури, тут ни при чем. Все решил слепой случай, судьба, рок — назовите, как хотите.

Вот и я тоже хотел бы, чтобы судьба вмешалась и развеяла все растущую подозрительность достопочтенного судьи Алберто Сикейры, доказала бы ему чистоту моего отношения к Дондоке, в котором отражаются лишь мои дружеские чувства к великому, гонимому светилу юриспруденции. Вы скажете, что это невозможно, потому что я на самом деле помогаю Дондоке украшать лоб достопочтенного судьи и поедаю его шоколад?

И только-то! Вы не знаете, как капризна судьба! Когда она вмешивается в нашу жизнь и обнажает правду, то руководствуется только своими симпатиями и антипатиями и совершенно равнодушна к доказательствам и документам. Почему бы и мне не доказать судье свою полную невиновность, принимая во внимание, в частности, и услуги, которые я ему оказывал, заменяя его на ложе Дондоки? Ведь благодаря мне она весела и довольна и добродушно терпит бесконечные нудные рассуждения знаменитого юриста.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Повествующая о том, как капитан уезжает на поиски неведомой судьбы или, вернее, по ее велению, потому что никому в мире от судьбы не уйти

В этот день лил непрерывный дождь, резкий холодный ветер с моря продувал предместье насквозь, небо заволокли свинцовые тучи, не оставив ни единого просвета, улицы тонули в грязи. Капитан в этот день был в трауре. Черная ленточка на фуражке, черная повязка на рукаве куртки. Он растроганно объяснил близким друзьям, что сегодня — день смерти дона Карлоса I, короля Португалии и Алгарви, умерщвленного мятежниками-республиканцами в 1908 году, вскоре после того, как король признал заслуги капитана и наградил его орденом Христа. Каждый год в этот день капитан надевал траур в память благородного монарха, который с высоты своего трона сумел увидеть и оценить подвиг человека, открывшего новые пути для морской торговли.

На станции было мало народа. На скамейке, обращенной к заливу, ораторствовал Зекинья Курвело. Он бросил в лицо Шико Пашеко, сидевшему на другой стороне платформы на скамейке, обращенной в сторону улицы, неоспоримый аргумент — королевскую награду, орден Христа, медаль с цепью. Только человек, не отвечающий за свои слова, способен на такие необоснованные, смешные утверждения, будто король Португалии станет торговать, словно какой-нибудь лавочник, и чем? Высочайшей наградой! Получается, что орден, существующий со времен крестовых походов и тамплиеров, орден Христа, которого домогались правители, дипломаты, ученые и генералы и который сохранился даже при республике, можно продавать как сушеную треску или зубочистки! Подобные нелепости стыдно не только говорить, но даже и слушать! В сущности Перипери, это жалкое предместье, не заслуживает чести покоить славную старость человека столь знаменитого, пользующегося таким почетом, награжденного орденом, который во всей Баие есть только у Ж. Ж. Сеабры. Зависть и неблагодарность жителей Перипери довели капитана до того, что он решил уехать и оказать другому, более цивилизованному городу честь включить его в число своих граждан.

— Его разоблачили, он и бежит, — отвечал Шико Пашеко, — ищет новых слушателей для своих небылиц.

Вот бессовестный старик…

Он умолк, так как подошел десятичасовой поезд и из вагона вышел таинственный путешественник, никому здесь не знакомый. Закутавшись в непромокаемый плащ и раскрыв зонт, он спросил, не знает ли кто-либо из сеньоров, где живет некий капитан дальнего плавания Васко Москозо де Араган. Ему срочно необходимо видеть капитана по одному весьма важному делу.

Друзья и враги капитана выразили единодушную готовность проводить приезжего в дом с окнами, выходящими на море, несмотря на то что дождь снова полил как из ведра. Оба вожака, Шико и Зекинья, во что бы то ни стало стремились выяснить, о каком важном деле собирается незнакомец говорить с капитаном.

Незнакомец не заставил себя долго просить; шагая по лужам и увязая в грязи, он рассказывал: судно Национальной компании каботажного судоходства «Ита» прибыло в это дождливое утро в Баию с приспущенным флагом. По пути из Рио в Салвадор скончался капитан и командование принял первый помощник. Однако по закону полагается до прибытия капитана компании пригласить в первом же порту любого капитана дальнего плавания, который окажется почему-либо свободным, в отпуске или уже в отставке. Нелепый закон — как будто первый помощник не может довести судно до Белема, где находится сейчас один из капитанов компании, уроженец штата Пара, проводящий отпуск на родине, — ему уже послана телеграмма.

И вот он — его зовут сеньор Америке Антунес, представитель компании в Баие, — должен обеспечить замену капитана. Мало ему хлопот с похоронами того, умершего!..

— А разве тело не бросили в море?.. — осведомился Зекинья.

В прежнее время бросили бы, и меньше было б ему работы и всяких неприятностей. Где искать нового капитана? Естественно, он отправился в управление порта, там в книгах записаны имена и адреса капитанов дальнего плавания, получивших дипломы. Почти все это оказались капитаны с «дохлыми грамотами», которые плавают по реке Сан-Франсиско на небольших пароходиках и не имеют права командовать морскими судами. Настоящий капитан, прошедший полный экзамен и представивший работу, которая была одобрена, нашелся только один — некий Васко Москозо де Араган. В управлении порта не знали, где он теперь живет, по старому адресу — на площади Второго июля — его не нашли. В конце концов ему удалось раздобыть адрес капитана Васко Москозо де Араган и он приехал просить его принять командование пароходом «Ита», чтобы отвести его в Белем, конечный порт рейса, где уже ждет другой капитан, который поведет судно обратно. Капитан Васко окажет большую услугу компании и пассажирам, среди которых есть высокопоставленные лица, даже сенатор из Рио-Гранде-до-Норте; ведь если бы не этот ниспосланный провидением капитан, пароход простоял бы три-четыре дня в ожидании другого капитана, выписанного из Рио-де-Жанейро. Неприятная задержка для пассажиров, огромные убытки для компании…

Шико Пашеко иронически рассмеялся:

— Ну, так им придется подождать: этот капитан не поведет судно… Он с места не тронется…

— Не верьте, — прервал его Зекинья Курвело. — Капитан будет счастлив такой возможности.

— Счастлив или нет, — ответил сеньор Антунес, — но ему придется согласиться. Он обязан по закону.

Даже если он в отпуске или в отставке…

Они подошли к дому капитана. Васко сидел перед большим окном и смотрел на бурное море. Зекинья Курвело окликнул его, представил ему приезжего и, потирая руки, стал объяснять, в чем дело.

— Теперь, капитан, вы раздавите этих гадин.

Противники остались снаружи под дождем, Зекинья

Курвело и Эмилио Фагундес вошли в дом вместе с Антунесом. Капитан молча переводил взгляд с одного на другого. Представитель компании прибавил к словам Зекиньи, что компания будет весьма благодарна и, без сомнения, хорошо вознаградит за оказанную ей услугу.

— Я поклялся, когда вышел в отставку, никогда больше не ступать на капитанский мостик. Это грустная история, мои друзья знают ее подробности.

Зекинья Курвело был недоволен таким началом:

— Но, учитывая обстоятельства…

— Клятва есть клятва, моряк не нарушает своего слова…

Сеньор Америке Антунес вмешался:

— Простите, капитан, но вы обязаны принять командование судном. Впрочем, вы, сеньор, знаете это лучше меня. Таков закон моря.

— И закон чести, — прибавил Зекинья, — надо смыть пятно и уничтожить завистников.

Капитан заметил, что оставшиеся на улице противники убегают, прогнанные все усиливающимся дождем; однако самые упрямые укрылись у сестер Магальяэнс — на крыльце дома старых дев виднелся силуэт Шико Пашеко. Капитан повернулся к друзьям:

— Разрешите мне потолковать наедине с сеньором Америко. Нам надо обсудить некоторые детали.

Он отвел приезжего в гостиную, оставив Зекинью и Эмилио в прихожей. Беседа длилась немногим более десяти минут, вскоре капитан вернулся вместе с представителем компании, который повторял:

— Итак, будьте спокойны, все будет хорошо.

Поспешное рукопожатие, и приезжий, заслышав приближающийся стук колес, выбежал под дождь.

Ему надо было спешить, чтобы не пропустить поезд.

Шико Пашеко помчался вслед за сеньором Антунесом, желая узнать новости, но не мог соперничать с ним в быстроте бега: когда Шико появился на станции, поезд уже отходил.

Капитан между тем объяснял Зекинье и Эмилио:

— Я потребовал от компании приказ за подписью президента, чтобы получить возможность нарушить клятву…

— Вы хотите сказать, что принимаете командование? — возликовал Зекинья.

— А почему бы мне не отправиться, если так велит долг и мне дадут бумагу, освобождающую от клятвы?

Дороти простит…

Поедет — не поедет; обманщик — великий человек…

Споры разгорались, новость разнеслась по предместью, все старики, несмотря на беспрерывный дождь, который все усиливался, явились на станцию. Ни споры, ни дождь не прекратились и после отъезда капитана на двухчасовом поезде в сопровождении Балбины. Како Подре тащил чемоданы, капитан был в парадной форме и нес свою замечательную подзорную трубу. Он пожал на прощание руки всем — и друзьям и врагам; наверно, он пожал бы даже руку Шико Пашеко, если бы бывший инспектор не отошел на край платформы. Подошел поезд, капитан Васко Москозо де Араган обнял Зекинью Курвело и надолго прижал его к груди. Он не сказал ни слова. Стоя в дверях вагона, он приложил руку к козырьку.

— Сбежал… — объявил Шико Пашеко. — Больше он никогда не вернется.

— Он поведет судно в Белем, — твердил Зекинья Курвело.

— Только ослы могут этому верить. Если не добудут другого капитана, «Ита» пустит корни в порту. Шарлатан скрылся, мы больше о нем ничего не узнаем.

— Клевета!

— А зачем же тогда он увез с собой служанку? Увидите, в один прекрасный день явится кто-нибудь забрать его барахло и скажет, что дом продан. Он уже раньше подготовился к бегству, ему только пришлось немного поспешить.

— Поживем — увидим. Правда всегда побеждает, — сказал Зекинья, любивший громкие фразы.

В пять часов многие, несмотря на дождь, все еще стояли на берегу и смотрели на бухту Баии, где в неясном свете пасмурного дня едва вырисовывался величественный черный силуэт «Иты». Пароход снимался с якоря, из трубы его повалил дым, очевидно, он дал гудок. Он вышел из гавани и скрылся за молом.

Споры, ожесточенные, бурные, продолжались до тех пор, пока в газетах не появились первые телеграфные сообщения.