Онлайн чтение книги Островитянин The Islandman
Глава седьмая

Раз уж мне случилось упомянуть мочу Мор[58]Мор – персонаж народных легенд в графстве Керри, королева и полубогиня, олицетворявшая королевскую власть. В наиболее известной легенде безуспешно искала для себя достойного мужа-короля и однажды бросила поиски, не сумев выбрать, куда ей дальше идти., наверно, было бы правильно, чтобы я разъяснил, какой здесь смысл и что я имею в виду. Когда Мор путешествовала по стране с юга на север, пытаясь отыскать Доннаху Ди, она достигла перевала Мушири, и оттуда ей открылся замечательный вид на все четыре стороны. Моча, когда Мор помочилась, оставила там пятно, след от которого вышел в точности будто перекресток четырех дорог. Какая из дорожек, проложенных влагой, будет самой длинной, по той Мор и собиралась идти дальше, потому как в ту пору не знала пути. Но вышло так, что моча растеклась одинаково по всем дорогам. Вот что сказала тогда Мор:

Вот так она и сделала. Мор отправилась назад, к себе домой. И оставалась там, покуда не скончалась, и ее не похоронили ярдах в двадцати от хижины.

Вот так. Ну да не об этом моя история.

Моя сестра Кать вышла замуж и провела всю свою жизнь в маленьком домике в деревне. Муж у нее был хороший охотник. Я часто брал в руку весло и держал парня под водой всякий раз, как нам требовались крабы для наживки. Однажды я продержал его слишком долго, он едва выбрался на поверхность, весь был синего цвета и с тех пор уж мне больше не доверял.

Дом, в который Кать вышла замуж, был похож на тот, из которого она ушла, и точно так же там держали яйца – под крышей в задней части дома. Мужа ее звали Пади Шемас, а отец его был Шемас-старший. Они были родом из семьи Гыхинь. Пади собирался пойти в армию, прежде чем женился, но отец все говорил ему:

– Пади, это ведь тебе, парень, гора на плечи, – давая понять, что сыну надо брать ношу по себе. Всякий раз, когда у деревенских случались ссоры и драки на рынке или ярмарке, Шемас-старший был во главе, кем-то вроде зачинщика. Он приехал на этот Остров из Балиферитера. И муж, и жена – оба были способны ко всякой грубой работе, но умом и сноровкой не отличались. Под крышей дома были куриные гнезда, и для Кать не составляло большого труда залезать туда и присматривать за ними, но это ей нравилось гораздо больше, чем вынимать оттуда яйца.

Сейчас я на время должен буду оставить их спорить и ругаться друг с другом, пока моя история не приведет к ним снова.

Мой брат Пади женился через год после Кать на девушке из Дун-Хына, дочери ткача. У них родилось двое сыновей. Когда она скончалась, младшему было всего три месяца, и пришлось моей бедной матери взяться растить его, после того как она уже подняла на ноги собственных детей. Майре все еще жила в Америке, Нора и Айлинь – дома. Майре не хотела возвращаться, пока две другие сестры не окажутся в Штатах вслед за ней. Так потом и вышло. Совсем скоро Майре переслала им деньги на проезд. Всего через год они уехали. Когда Майре убедилась, что у сестер уже раскрылись глаза и они смогут позаботиться о себе на новом месте, то стала подумывать над тем, чтоб выдвигаться обратно. Здесь у нее все еще жил маленький сын, и ей нужно было прибегнуть к помощи правосудия для него и для себя самой, чтобы привлечь по закону дядю, который оставил их без средств. Майре без промедления отправилась в путь и прибыла на Бласкет в конце осени, взяв с собой в дорогу без малого сто фунтов.

Закон в действии

Вскоре после приезда Майре привела в действие судебные законы. К тому времени как она закончила разбираться с дядей, братом ее мужа, ценного у него осталось немного. Сама Майре получила большую компенсацию, а сумму, что причиталась ее сыну, положили в банк. Незадолго до того ей стукнуло в голову выйти замуж еще раз – за здоровенного и крепкого молодого увальня, у которого совсем ничегошеньки не было, кроме одежды, да и та была уже неважнецкая.

Они выстроили себе домик и зажили там, как и все. Здоровяк оказался хорошим охотником; и, конечно, сама Майре жила бережливо и чутко, как кролик, – то есть как всякий, кто повидал Америку и провел там какое-то время.

Когда сын Майре вырос, он и сам отправился в Новый Свет, а вскоре та же муха укусила моего брата Пади. Никто и не знал, где он, пока он уже не переплыл пол-океана на запад. Двое его сорванцов остались с моей матерью. К тому времени отец уже крепко состарился, и в конце концов не осталось никого, кто мог бы содержать дом, кроме всеобщего любимца – меня. Я был любимчиком ровно до тех пор, пока мог сидеть у них у всех на коленях. И погляди, как же скоро пришлось всем нам расстаться друг с другом. Были потехи, шутки, время, которое мы проводили с удовольствием до еды, за едой и после, а теперь ничего не осталось, кроме голоса ведьмы-соседки да бормотания Томаса Лысого. Но хорошо хоть они еще здесь, как говаривал цветущий мужчина дряхлому и скрюченному.

Хотя Томас Лысый был замечательным рассказчиком, я вовсе не так уж много времени провел в его обществе; впрочем, я часто сиживал с ним поздними вечерами, когда повсюду был сильный холод, – как и велела мне мама, а мне всегда было полезнее ей не перечить. Однажды ближе к ночи, когда я сидел дома, Томаc начал рассказ, а у него всегда находилась какая-нибудь чудна́я история.

– Донал, – сказал он моему отцу, – а у тебя Шивон Рыжая когда-нибудь выудила из кармана хоть пенни?

– Да нет, не выудила, – ответил отец.

– Немного на этом Острове таких, как ты, кто от нее не пострадал.

– А правда, что однажды она и тебя впутала в свои дела?

– Впутала и дважды, и трижды, – сказал Томас. – И конечно, оставила без гроша моего дядю, Пади-старшего. Пока эта женщина занималась своим ремеслом, она успела вытянуть у него из кармана пятнадцать фунтов.

– Юристы из Дангяна были у нее в большой чести, – вспомнил отец. – И их самих это вполне устраивало.

– Она снимала с меня по пятнадцать шиллингов каждый раз в тех трех случаях, когда мне пришлось иметь с ней дело, – сказал Томас.

– Ну, ты ей как следует заплатил!

– Сам Царь Небесный не смог бы с ней расплатиться! Если б она продолжила еще хотя бы год с тем же размахом, сегодня на этом Острове не осталось бы ни единой живой души, – сообщил Томаc.

– Она была хуже любого пристава! – воскликнул отец.

– Да она была хуже самого дьявола! – сказал Томас Лысый. – Пусть даже Бог и не судил ей долго ходить по земле. Она, словно падший ангел, могла делать все, что ей заблагорассудится, к добру или к худу, – добавил он.

Шивон Рыжая

Об этой женщине я уже упоминал. Она разоряла мужчин, привлекая их к суду каждый божий день, постоянно предъявляла им обвинения, вечно взыскивала долги, и мужчины от нее очень страдали.

Она осталась вдовой с тех пор, как ее муж погиб на охоте. У Шивон был надел земли и двое детей, сын и дочь. Как только она перестала горевать по мужу, ее припекло снова связать себя браком. Томас Лысый рассказывал, что подобной женщины не нашлось бы во всем Керри: крепкая, сильная, статная, с ладной фигурой и светлой кожей.

– А еще, – говорил он, – Шивон никогда не брала с собой плаща ни в жару, ни в дождь. Но всякий раз, когда было нужно, она распускала великолепную копну волос, что были собраны у ней на затылке. И в чистом золоте не было такого сияния, как в этих волосах.

– Разве не удивительно, что она так и не подалась снова замуж? – спросил отец.

– Ой, да она много раз порывалась, только вот дурная слава обгоняла ее каждый раз, как Шивон бралась устроить себе замужество. И все мужчины сторонились ее, стоило ей к ним подойти.

– А правда, Томаc, – сказала моя мать, – как же это она проворачивала такие трюки, что могла привлекать мужчин к суду когда б ни захотела?

– А вот как, добрая женщина, – отвечал Томас Лысый. – Жила в то время на островах благородная дама, которая обладала большой властью. И вот обе эти женщины, она и Шивон, вступили в сговор – так, что могли обстряпывать все, чего им только хотелось.

– А разве трудно было бы какому-нибудь мужчине просто пришибить ее одним ударом? – спросила мать. – Это же проще, чем бегать от нее вот так.

– Да что ты, вот тогда та самая благородная дама велела бы повесить на первом же суку любого, кто посмел бы тронуть Шивон хотя бы кончиком пальца. Разве ты не понимаешь, что никто не мог извернуться так, чтобы совсем не иметь с ней дела? Однажды Пади-старший оказался в тех местах. Острой лопатой он собрался резать торф на болоте, потому что был недоволен тем, сколько уже успел нарезать, и вот этот самый миг перед ним появилась Шивон.

– Уходи с этого места! – сказала она. – По-моему, ты уже достаточно нарезал в счет своей аренды у этого холма.

– Уйду, когда мне захочется, – ответил Пади.

Тут Шивон, ни слова больше не сказав, уселась перед ним прямо в болотце, растопырившись во все стороны.

– Сейчас посмотрим, уйдешь ты или нет!

Пади поднял лопату, чтоб зашибить ее одним ударом и оставить лежать мертвой в болоте; но, верно, Бог его удержал, потому как был он человек очень сильный и вспыльчивый. Хотя часто потом он говорил мне, что простил ее только ради своих маленьких детей, которые от него зависели и не смогли бы одни прокормиться и выжить. «Потому как я хорошо знал, что меня за это сразу бы повесили», – так он говорил.

Когда Шивон расселась перед Пади на болоте, первым же делом она выдала ему такое замечание:

– Сразу видно, что у тебя в костях прыти не хватает, да и для этой твоей штуки, которая ходит туда-сюда, сейчас уже не лучшие времена.

– Удивительно, как это она всех и каждого на Западе[59]Для жителей острова Бласкет Западом, конечно, считались острова Бласкет и западная часть полуострова Дангян – включая все поселки за перевалом к западу от города Дангян-И-Хуше до самого океана. не перевешала, – заметила мать, – если уж она была такая женщина.

– Ох, милая моя, – ответил Томас, – Она, конечно, не натворила всего, что могла, там, где жила, но и в других местах тоже без дела не оставалась. Ты слыхала, что она учинила со свиньей, какая была у Михяла Младшего?

– Не слыхала, клянусь своей душой.

– Она тогда изловила свинью, у которой в носу не было кольца[60]Кольцо вставляют в нос взрослой свинье, чтобы ей было больнее рыть и она не могла бы разрывать пятачком посевы и подкапывать стены домов. Свинья, у которой не было кольца, могла испортить что-то на участке Шивон. Однако понимая, что в суде будет трудно доказать ущерб, соседка решила спровоцировать хозяина свиньи на скандал и оскорбления., взяла лопату и стала молотить по свинье до тех пор, пока не загнала ее прямо к Михялу домой. И все мясо с боков этой свиньи Шивон оттяпала лопатой. А потом заявила хозяину, стоя в дверях его собственного дома, что, ежели в носу у этой свиньи еще хоть один день не будет кольца, тому придется ее съесть.

– Но ведь, – возразил Михял, – вряд ли нам обоим захочется есть ее живой. А ты разве уже не стесала с нее самое лучшее мясо своей лопатой?

– Пожалуй, – заметила Шивон Рыжая, – отправлю-ка я тебя в такое место, где ты немного остынешь, мой милый мальчик.

– Да иди ты к дьяволу! – вскричал Михял. – Покуда я жив, не выйдет у тебя закусить мясом с моих боков, как ты поступила со свиньей.

С того самого дня прошла неделя, и наш бедный Михял оказался из-за нее в суде. Шивон обвиняла парня и в том, и в другом, и в пятом-десятом, и его бы повесили по ее милости, если б не все те люди, что говорили в его защиту.

– Дева Мария! – воскликнула мама. – И долго она вот так продолжала?

– Четыре года или пять, – припомнил Томас.

– И что же потом заставило ее прекратить?

– Потом для нее настали скверные времена, потому что та благородная дама перестала ее слушать, – закончил Томаc Лысый.

Шестеро охотников едут с Острова в Белфаст

– Воистину, благослови, Боже, души усопших! – сказала моя мать Томасу Лысому. – А знаешь ты историю про здешних охотников, которые отправились в Белфаст?

– Странный вопрос – притом, что мой отец сам был среди них.

– Да что ты!

– Он и вправду был, так-то вот! Отец провел четырнадцать дней вдали от дома, в страшной нужде. Сам я в то время был маленьким, но хорошо помню, что даже не подумал, будто это мой отец, когда он вернулся обратно.

– Странно, что ты не смог его узнать, хоть прошло так немного времени. Ты ведь уже достаточно подрос, – заметил мой отец.

– Клянусь спасением души, мне тогда исполнилось десять лет, но эти страшные лишения так его изменили, что можно было поклясться на Библии, будто это вовсе не тот человек, что прежде.

– Я надеюсь, – сказал отец, – они взяли с собой в Белфаст хорьков?

– Нет, не взяли. У них было всего два хорька, и охотники запустили их в нору у ручья, рядом с тем местом, откуда их забрал корабль.

– Так они, верно, уже околели к тому времени, как охотники вернулись домой, – догадался отец.

– Мертвы, как Генрих Восьмой, – сказал Томас. – Да им давно пора было помереть, все-таки две недели ни крошки съестного в желудке, – добавил он.

– А чьи это были хорьки? – спросила мама, которая по-прежнему внимательно прислушивалась к истории.

– Патрика-младшего и Мориса Лиама хорьки, те недавно привезли их из Трали и отдали за каждого по пятнадцати шиллингов.

– А правда, Томас, – продолжила мать, – что они ушли далеко в холмы, когда увидели корабль?

– Они забрались на Жирный холм, стояло прекрасное безветренное утро, а из одежды у них почти что ничего не было – только рубашки и фланелевые штаны, да на головах вязаные шапки. Корабль, который их забрал, стоял в Лодочной бухте, ни один из них не предполагал, что они проохотятся до раннего вечера. А наткнулся на них не кто иной, как Шемас-старший, он тогда искал овец, а отец его был одним из этих охотников.

– Каким же разбойником оказался капитан корабля! Наставил на них пистолет, как только ему сказали, где корабль находится, – вспомнил мой отец.

– О да, только потом все оказалось еще хуже, – сказал Томас. – Потому что капитан не позволил им покинуть корабль и уйти домой, как только они рассказали ему все, а просто поднял все паруса. И вот когда ветер задул намного сильнее обычного, капитан потерял управление кораблем, и их понесло на север.

– Пресвятая дева! – воскликнула мать. – Это он, что же, так и вез их все время на север Ирландии?

– Он увез их с собой далеко, туда, куда плыл сам, а если б захотел, мог бы завезти и еще дальше, – пояснил Томас.

– А потом он что же с ними сделал? – спросил отец.

– А сделал он вот что: привез на постоялый двор и попросил хозяйку задержать их там, покуда он не вернется или пока она что-нибудь о нем не услышит. Капитан велел ей давать охотникам вдоволь еды и питья, – сказал Томас Лысый.

– Как я понял, один из них ускользнул от прочих, – припомнил отец.

– Отец Шемаса-старшего. Именно так он и поступил. И никто еще не путешествовал через всю Ирландию, терпя бо́льшие лишения, чем он: на ногах у него не было башмаков, а на теле – одежды; и донимали его холод и голод, а временами еще и ужас, что его схватят. А когда капитан покончил с делами, то привлек всех к суду, и их признали виновными, потому что они не говорили по-английски, кроме отца Дунхлй, который знал немного.

– И что же, Томаc, они так и пошли в тюрьму? – спросила мать.

– Так и пошли бы. Если б не один благородный господин, который за них заступился. Проходя мимо здания суда, он случайно услышал обо всем, что произошло. И вот он стал расспрашивать паренька у дверей, по какому поводу шум. Парень рассказал ему все как есть про этих охотников: и откуда они, и как попали в это место, и что люди говорят, будто их обвиняют без причины.

Услыхав всю эту историю, благородный господин воспылал гневом, потому что сам он был капитаном, служил в армии и был родом из Керри, а у обвиняемых дела складывались не слишком хорошо. Он немедленно ввязался в процесс, и тогда суду пришлось рассматривать все заново, с самого начала. Капитан корабля и армейский капитан принялись спорить, и ни один из них в карман за словом не лез. Пришлось в конце концов капитану корабля выложить на стол сорок фунтов, а вдобавок и за их лодку, которую он потерял, – еще десять фунтов.

– А первому, наверно, пришлось преодолеть пешком весь путь с Севера? – спросила мама.

– Пришлось и ему, и пятерым остальным, что следовали за ним. Но их-то это совсем не страшило, потому что у них тогда уже был готов план. А вот первого очень напугали тяготы путешествия, – сказал Томаc.

– Ну еще бы. А вот интересно, когда они вернулись, досталось ли ему хоть что-нибудь из тех денег, какие они получили?

– В моей семье люди не такие, – сказал Томаc. – Они предлагали ему поделиться каждым полученным пенни. Но он ни в какую не соглашался ни от кого принять возмещение. И все-таки мой отец вынудил его подставить карман – тот, что мыкался в одиночку, был бедный человек, обремененный семьей, и с тех пор, как его охватил страх, излечиться от него он так и не смог. Часто я слышал, как мой отец говорил, что каждый из них в одиночку сделал бы все возможное, но они посчитали, что единственная возможность на спасение – держаться вместе. Хотя капитан был бы даже рад, если бы все они постарались сбежать. В присутствии пленников он велел хозяйке трактира удерживать их, но за спиной говорил совсем иное: если они решат бежать, отпустить их. Потому что на самом деле капитан и не думал делать с ними ничего другого, кроме как просто не отдавать той платы, которую он им задолжал, – сказал Томас Лысый.

– Только все остальные с тех пор держали ухо востро, – добавил отец. – Потому что после того случая никто у нас даже не спрашивал, в каком месте на земле он мог бы случайно оказаться, входя в гавань. Все несчастья здесь начались, когда чужаку рассказали, что тот очутился в гавани Бласкета.

– Долгой тебе жизни! – сказала мама.

Мой брат Пади возвращается домой из Америки

Неожиданно для всех нас, безо всякого предупреждения, на пороге дома объявился Патрик. Он вернулся из Нового Света, проведя там всего год. При себе у него не нашлось ничего, кроме одежды, да и та была уже не слишком хороша. Похоже, кто-то все-таки протянул брату руку помощи, чтобы тот мог возвратиться домой.

Мы полагали, что он проведет остаток своих дней как баловень судьбы, но в жизни бывает не так, как полагают, и именно так и вышло с Пади. Однажды весной оттуда снова прислали вызов для него и двоих его детей. Они быстро приняли приглашение. Пади взял младшего мальчонку на руки, потому что тот еще не умел ходить, и поехал, да так и держал сына на руках, покуда не добрался до места. Второй мальчик был уже покрепче. Патрик принялся трудиться, чтобы прокормить тех двоих и себя самого. Он тяжело работал каждый день и прожил так десять лет. Но, проведя там столько времени, брат так и не сумел отложить ни единого фунта, хотя ни разу не болел и не пропустил ни одного рабочего дня.

Патрик был высокий и сильный, любил труд и легко мог выполнять работу за двоих. Вот почему у него ни единого дня не было недостатка в работе все те годы, пока он жил в Америке. За такой срок многие часто лишались места, но бригадир старался навалить на лучшего всякую работу, какая только находилась, а как раз таким человеком и был Пади. Когда люди здесь слышали про это, они просто поражались.

Трое из нашего выводка удержались здесь, а трое других перебрались туда. Двое стариков в то время зависели от любимчика, то есть от меня, и в нашем домишке нас оставалось всего трое. Мне в ту пору как раз исполнилось двадцать лет, и мы довольно хорошо ладили. Я постоянно ездил на рынок в Дангян-И-Хуше – бывало, что сухопутным путем из Дун-Хына, а другой раз прямо через широкий и длинный залив Дангян. Время от времени у нас появлялись на продажу свиньи, рыба, овцы и все такое, а иногда и другая скотина или шерсть. Отправляясь туда первые несколько раз, я сильно удивлял остальных, когда по памяти указывал им дома и говорил, кто в них живет.