Онлайн чтение книги Письма из Лондона Goodnight from London
– 1 –

Июнь 1940.

Нью-Йорк

Руби ждала у кабинета Майка Митчелла уже сорок пять минут, сидя на жестком стуле под мерцающей электрической лампой. Блестящий этаж Рокфеллер-центра, где располагались роскошные кабинеты, предназначался не для «Америкен». Четвертый по популярности американский журнал прозябал на третьем этаже не имеющего лифта здания, расположенного в самой занюханной части Восточной Сорок седьмой улицы, и если кто-то жаловался на нехватку телефонов или необходимость надевать в помещении пальто в период с ноября по апрель, то мистер Митчелл просто смотрел на него взглядом, который, как знали все, обозначал: «Если тебе не нужна эта работа, то спустя секунду здесь будет десяток человек, с радостью готовых занять твое место».

Не успела Руби утром снять пальто, как ее вызвала его секретарша, и теперь, сидя в ожидании, она радовалась тому, что сегодня в очередной раз не успела позавтракать, потому что ее желудок принялся совершать кульбиты. Мистер Митчелл поздоровался с ней в первый день и после этого два раза кивал ей в коридоре, но она даже не была уверена, знает ли он, кто она такая. А теперь, как выяснилось, он хочет ее увидеть.

Она считала, что успешно справляется со своей работой в журнале. Ее именем уже были подписаны две опубликованные статьи, а в пяти других случаях ее упоминали как соавтора. Она даже получила повышенный гонорар за недавнюю душещипательную историю о семье бельгийских беженцев, которые никак не могут прийти в себя от потрясения после катастрофического разгрома их страны.

Может быть, она кому-то перешла дорогу. Сделать это было легко, поскольку среднестатистический репортер – нервный, как кот в комнате, заставленной креслами-качалками. Не сказала ли она чего-нибудь не в свой черед на последней летучке? Может быть, она совершила ошибку, перебив кого-то из старой гвардии?

Мистер Митчелл этим утром был на удивление тих, что само по себе вселяло тревогу. Руби, проработав несколько первых дней в журнале, привыкла к его грубому реву, который был неизменно звучащей басовой нотой в редакционной комнате. Даже когда дверь его кабинета была закрыта, что случалось нечасто, его возгласы, то одобрительные, то возмущенные, было легко услышать за стуком печатных машинок, звонками телефонов. Но она понятия не имела, что представляет собой тихий Майк Митчелл – хорошо это или плохо.

– Мисс Саттон! Все еще здесь?

– Да, сэр, – ответила она и, чуть постукивая зубами, осторожно вошла в кабинет.

Она предполагала, что в его кабинете царит кавардак, как в кабинете почти любого главного редактора – стопки бумаг, книг, страницы корректуры с пометками. Но стол мистера Митчелла был практически пуст. Два телефона, в середине одинокий лист бумаги, старый кофейник, из которого торчали ручки и карандаши для рисования музыкальных нот. А больше ничего.

Когда Руби вошла, мистер Митчелл смотрел в окно, из которого была видна лишь голая кирпичная стена, а когда развернул кресло лицом к ней, она изо всех сил постаралась не шевелиться. Прядка волос щекотала ее щеку, но она подавила в себе желание убрать ее за ухо. Если она начнет возиться с прядками, то непременно занервничает, а нервный вид будет подразумевать, что она знает за собой какие-то грехи. Это был один из первых уроков, которые она выучила девчонкой в приюте Святой Марии, и один из самых трудных.

Она откашлялась в ожидании, а когда он снова ничего не сказал, заговорила сама:

– Вы просили меня зайти к вам?..

– Да. – Он указал на стул перед его столом. – Садитесь и напомните мне – сколько вы у нас уже работаете?

– Около шести месяцев, сэр.

– Вы довольны работой? Нашли свое место?

– Да, сэр.

– Билл Петерсон вами доволен. Он говорит, что вы не жалеете себя на работе, а ваши уши и глаза всегда открыты.

Она облегченно вздохнула. Главный редактор был приятным малым, но скупым на похвалы. «Сойдет», – такой была самая высокая оценка, какую она слышала из его уст.

– Я…

– Я читал ваши работы. Вы не ахти какой стилист, верно? Правда, у нас и места для этого особо нет.

«Америкен» имел свой собственный фирменный стиль, который напоминал продвинутую версию телеграфного, до сих пор используемую телеграфными службами с целью экономии денег на трансатлантических телеграммах. Сжатый, лаконичный и скупой, этот стиль относился к таким частям предложения, как обстоятельства, словно к икре – деликатесу редкому, на который в лучшем случае следует поглядывать с подозрением, – и безжалостно пресекал любые попытки персонала воспарить на своих поэтических крылышках.

Мистер Митчелл откинулся на спинку своего кресла, сцепил руки на затылке и впился в Руби немигающим взглядом.

– У меня есть одна мысль, как использовать ваши таланты. Это будет означать крутые перемены в вашей жизни.

У нее ушло несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное.

– Не поняла. Разве вы вызвали меня не потому, что я где-то напортачила?

– Да нет же, черт побери. С чего вы это взяли? Если бы дело было в этом, я бы сразу так и сказал.

Он подался вперед, подтолкнул к ней по столешнице лист бумаги и показал, что она должна его взять.

– Я получил это от Уолтера Качмарека, редактора лондонской «Пикчер Уикли». Прочтите-ка.

– Ну? Что скажете? Вы готовы?

Руби, почти убежденная, что он разговаривает с кем-то другим, все же подавила в себе желание оглянуться и посмотреть, к кому обращены эти слова. Она попыталась сосредоточить свой неуверенный взгляд на письме.

– То есть вы хотите сказать, что думаете отправить туда меня?

– Да.

– И не кого-то другого из штатных корреспондентов? Тома Альфредсона или Дэна Мазура?

– Я в конечном счете могу отправить туда Мазура, но это уж для освещения боевых действий. Если Британия и ее союзники закрепятся на континенте. И потом, Кач говорит, что ему нужен женский взгляд на происходящее, а вы как раз хороши во всяких гуманитарных делах. Мне понравилось то, что вы на прошлой неделе написали о беженцах из Бельгии.

– А что насчет Фриды Линдеман? – настаивала она. Ну ведь не могли ей делать такое предложение, он, наверное, с кем-то ее перепутал?

– У нее на руках родители. Нет. Помолчите. Я уже поговорил с Петерсоном. Он говорит, что у вас тут нет семьи.

– Мистер Петерсон знает о вашем предложении? И не возражает?

– Конечно. Итак – у вас есть здесь семья?

– Нет. Здесь – нет.

И нигде нет.

– Так в чем проблема? – Теперь в голосе мистера Митчелла слышалась нотка нетерпения. – Вас что-то здесь держит? Любовник? В этом дело?

Руби покачала головой, ее лицо зарделось.

– Нет, сэр.

– Вы хотите получить эту работу или нет?

– Хочу, мистер Митчелл. Хочу. Только дело в том, что… понимаете, у меня нет паспорта.

– Так вот что вас беспокоит? Господи боже, с этим мы все устроим. Принесите ваше свидетельство о рождении, а кто-нибудь из наших штатных фотографов снимет вас. У меня есть приятель в Госдепе – он постарается, чтобы не было никаких задержек.

Обычно реакция у Руби была хорошая, но сейчас слишком уж много информации обрушилось на нее. Она окинула взглядом кабинет мистера Митчелла, необычно аккуратный кабинет, ничуть не похожий на то, что она воображала, потом украдкой бросила взгляд на фигуру редактора, который нисколько не казался угрожающим. Может быть, ей все это снится. Пусть этот сон удивительно подробен, но все же это сон. Кошмары или даже хорошие сны вроде этого иногда немного расходятся с действительностью в деталях. Вот взять хоть доброту мистера Митчелла в этом ее сне.

Если она видит сон, то пора уже проснуться и заглянуть правде в глаза. Чтобы поторопить события, она впилась ногтем большого пальца в ладонь другой руки – пусть боль разбудит ее. Но все осталось на своих местах.

– И когда мне уезжать? – спросила она секунду спустя, чувствуя, как пустилось вскачь ее сердце. Она не знала – то ли от возбуждения, то ли от страха.

– Недели через две. Как только будет готов ваш паспорт. У вас сейчас есть что-то в работе?

– Статья о программе Нового курса Рузвельта по обучению рабочим специальностям. Это…

– Заканчивайте с ней, а потом почитайте о Европейской войне. То, что печаталось в «Тайм» и «Ньюзвик». И еще, пожалуй, в «Таймс». Есть еще вопросы?

– И как это будет выглядеть? Вы оба станете печатать мои опусы?

– Все будет зависеть от опуса. Было бы хорошо, если бы вы писали для нас каждую неделю или две. Мы могли бы завести рубрику «Письма из Лондона» или что-то в этом роде.

– Кажется, такая рубрика уже есть в «Нью-Йоркере» для колонок Молли Пантер-Даунс.

– Ну и прекрасно. Придумаем что-нибудь другое. Лишь бы была в ваших опусах известная солидность. Чтобы никаких заметок о бравых пилотах «Спитфайров» или отважных девицах, которые приезжают на своих велосипедах работать на предприятие, выпускающее боеприпасы. Еще вопросы?

– Кто будет мне платить, сэр? Не хочу, чтобы мой вопрос показался корыстным.

– Ничуть. Так, как пишет об этом Кач – мы с ним поровну будем оплачивать вашу работу и покрывать расходы. Так же, как здесь. Но очевидно, что никаких ленчей в «Савойе» не предусматривается. Еще?

Вопросов у нее был миллион, но раздражать его сейчас было бы неумно. К тому же она могла задать эти вопросы множеству других людей.

– Дело только в том… – начал он, и морщины прорезали его лоб. – Это может быть опасно. Мы оба знаем, что велика вероятность высадки немцев к концу лета. Как американка и журналистка, вы будете в большей безопасности, чем другие. Но предупредить я вас все равно должен.

– Понимаю, сэр. – Она сомневалась, что он стал бы предупреждать об этом кого-нибудь другого из штата журнала, но она была моложе большинства сотрудников, может быть, поэтому он и беспокоился. – Я не боюсь. И я готова рисковать.

– Умница. Ступайте, мисс Саттон. А я сейчас позвоню Петерсону.

– Спасибо, мистер Митчелл.

Он кивнул, на его лице появилась ухмылка, потом он взял телефонную трубку, развернулся в своем кресле, водрузил ноги на книжную полку под окном, откинулся назад так далеко, что Руби даже напряглась – ей показалось, он вот-вот перевернется вместе с креслом, но если у этого кресла существовала какая-то точка равновесия, то он явно определил ее прежде.

Через несколько секунд она уже сидела за своим столом в самом темном углу кабинета, где расположились и остальные начинающие штатные корреспонденты. Она тяжело опустилась на стул, дыша так, будто пробежала милю, а не прошла всего несколько ярдов, что немедленно привлекло внимание ближайшей соседки. Бетти Чилтон проработала в штате всего на несколько месяцев больше, чем Руби, и у них был один телефон на двоих и одна общая пишущая машинка.

Руби часто вспоминала тот первый день своей работы, когда познакомилась с Бетти. У нее были уверенные и в то же время беззаботные манеры человека, который и родился в семье с другим социальным статусом, и образование получил соответствующее. По правде говоря, именно такие манеры не один год пыталась освоить и Руби, полировала их многократными просмотрами фильмов с участием Мирны Лой и Нормы Ширер в кинотеатре за углом от пансиона, в котором жила.

Бетти принадлежала к тому разряду девушек, что покупают себе юбки и блузы в шикарном магазине «Бонвит Теллер», а потом белошвейки делают им окончательную подгонку покупок по фигуре. Бетти с родителями снимала дом на Риверсайд-драйв, а летние уик-энды проводила в Наррагансетте. Бетти не требовалось покупать «Руководство по этикету» Эмили Пост и зачитывать его до дыр, пока его положения не закрепятся в голове.

Но Бетти была дружелюбной и милой, и если она и замечала, что одежда Руби куплена на распродажах в дешевом универмаге «Джей Си Пенни», что у нее одна шляпка и на лето, и на зиму, или если она и понимала, что Руби отказывается от ее приглашения сходить на танцплощадку по той причине, что у нее нет подходящего платья, то она на сей счет помалкивала.

– Что случилось, Руби? Мистер Митчелл тебе нахамил?

– Ничуть. Он отправляет меня в Англию. Представляешь?

– В Англию ?

– Он меня командирует в «Пикчер Уикли». И я буду работать в Лондоне. Может быть, мне даже колонку собственную дадут.

От того, что она произнесла это вслух, полученное предложение не стало казаться ей более реальным. Она едет в Англию. Писать о войне. А опыт работы у нее всего шесть месяцев. Но выбрали почему-то именно ее.

– Ну, ты везучая.

– Я знаю. Я сама еще не поверила. Почему именно меня из всех выбрали?

– А почему бы не тебя? Мистер Петерсон доволен твоей работой.

– Я думаю, сыграло роль и то, что я в самом низу тарифной сетки. А теперь каждый из них будет выплачивать мне по половине моего жалованья.

– Наверно, они все же не выбрали бы тебя, если бы мистер Митчелл не решил, что ты годишься для этой работы. Так что перестань волноваться и погордись собой немного.

И вдруг в памяти возникло непрошеное воспоминание, беспощадное и унизительное. Сестра Бенедикта – ее ноздри раздуваются от презрения, ее горячее дыхание обжигает лицо Руби своей горечью. Она заставляет Руби выставить вперед ладони и больно бьет по ним линейкой. Требует, чтобы Руби повторяла перед всеми: «Я так на всю жизнь и останусь никем. Я так на всю жизнь и останусь никем. Я так на всю жизнь и останусь никем».

Она покорно повторяла эти слова для сестры Бенедикты, но с каждым болезненным ударом по ее нежным рукам приносила другой обет. «Я добьюсь успеха в этой жизни, – безмолвно шептала она. – Я добьюсь успеха в этой жизни».

После в жизни Руби было немало удручающих и несчастных дней, дней, когда она была голодна, когда мерзла и уставала так, что едва держалась на ногах. И каждый раз она испытывала благодарность к сестре Бенедикте за ее жестокость. Если бы она сдалась, то тем самым подтвердила бы правоту монахини, а воспоминания об обете, который она принесла самой себе, придавали ей сил, заставляли идти вперед.

Бетти похлопала Руби по руке, и этот дружеский жест мигом прогнал призрак сестры Бенедикты.

– Ты ведь не боишься? Война идет в Европе, а не в Англии. Лондон пока безопасный город. А если немцы решат оккупировать Англию, то тебя наверняка отправят домой. Мы же с ними не воюем.

Руби кивнула, оставляя при себе все свои возражения. Если бы мистер Митчелл сделал такое предложение Бетти, та определенно приняла бы его с благодарностью и мужеством.

– Ты права, – сказала она. – Я знаю, что права.

– И когда ты уезжаешь? – спросила Бетти.

– Не знаю пока. Сначала нужно получить паспорт.

И в этот момент ее желудок снова принялся выделывать кульбиты.

Мистер Митчелл сказал, что им понадобится свидетельство о рождении, а это означало, что ей придется вечером отправиться к Дэнни на Адскую Кухню и надеяться, что он будет не слишком занят. Но когда она объяснит, он наверняка ей поможет. Кто воспитывался в приюте Святой Марии, тот навсегда останется воспитанницей приюта Святой Марии.

Обойдется это недешево – тут уж никуда не денешься. Нужно будет сходить домой и посмотреть, сколько осталось из отложенных на черный день купюр в конверте, спрятанном за верхним ящиком ее бюро. А это означало, что ровно в пять, и ни минутой позже она должна уйти, поскольку идти к Дэнни, когда он уже выпьет пару стаканчиков, не имеет смысла. Свидетельство о рождении, написанное трясущейся рукой, и через Гудзон ее не переведет, не говоря уже об Атлантике.