Онлайн чтение книги Гордость и предубеждение Pride and Prejudice
ТРЕТЬЯ КНИГА

Глава I

Ожидая появления Пемберлейского Леса,^{64} Элизабет всматривалась в дорогу с большим волнением. И когда, миновав сторожку, они, наконец, свернули в усадьбу, возбуждение ее дошло до предела.

Отдельные части обширного парка составляли весьма разнообразную картину. Начав осмотр с одного из его самых низменных мест, они некоторое время ехали по красивой, широко раскинувшейся роще.

Хотя Элизабет была настолько взволнована, что ей трудно было участвовать в разговоре, она любовалась каждым приветливым уголком и каждым красивым видом. На протяжении полумили они медленно поднимались и в конце концов внезапно выехали на свободную от леса возвышенность, с которой широко открывался вид на долину с замком Пемберли, стоявшим на ее противоположном краю. Это было величественное каменное здание, удачно расположенное на склоне гряды лесистых холмов. Протекавший в долине полноводный ручей, без заметных искусственных сооружений, превращался перед замком в более широкий поток, берега которого не казались излишне строгими или чрезмерно ухоженными. Элизабет была в восторге. Никогда еще она не видела места, которое было бы более щедро одарено природой и в котором естественная красота была так мало испорчена недостаточным человеческим вкусом. Все были единодушны в своем восхищении. И в этот момент она вполне оценила, что значило стать владелицей Пемберли!

Они спустились в долину, проехали по мосту и приблизились к замку. И когда она стала его рассматривать, стоя под его стенами, в ней снова проснулся страх, как бы ей не пришлось встретиться с его владельцем. Ей не давала покоя мысль, что горничная в гостинице могла ошибиться. После того, как они попросили разрешения осмотреть дом, их пригласили в вестибюль. И, пока они ожидали домоправительницу, Элизабет могла вполне надивиться тому, куда ее привела судьба.

Домоправительница появилась. Это была почтенная пожилая женщина, не настолько чинная и более приветливая, чем можно было ожидать по первому впечатлению. Гости проследовали за ней в столовую — просторную комнату с удачными пропорциями и изящным убранством. Окинув ее взглядом, Элизабет подошла к окну, чтобы полюбоваться открывшимся из него видом. Увенчанный лесом холм, с которого они только что спустились, издали казавшийся более крутым, чем вблизи, представлял прекрасное зрелище. Все вокруг радовало глаз, и Элизабет с наслаждением рассматривала пейзаж: реку, разбросанные по берегам деревья и изгибы долины, уходившей вдаль, насколько хватал глаз. Пока они проходили по другим комнатам, ландшафт менялся, но из каждого окна было чем полюбоваться. В комнатах были высокие потолки и богатая обстановка, достойная владельца такого поместья. И, восхищаясь его вкусом, Элизабет заметила, что эта обстановка не казалась излишне пышной и выглядела менее роскошной и в то же время более изящной, чем обстановка в Розингсе.

— И здесь-то я чуть было не стала хозяйкой! — размышляла Элизабет. — Я могла бы уже привыкнуть к этим комнатам! Вместо того, чтобы осматривать их в качестве случайной посетительницы, я пользовалась бы ими, как собственными, приветствуя тут в качестве своих гостей мистера и миссис Гардинер! Впрочем, нет, — спохватилась она, — это было бы невозможно. Дядя и тетя были бы для меня навсегда потеряны. Мне никогда не позволили бы их сюда пригласить.

Эта мысль пришла ей в голову как раз вовремя, избавив ее от чувства, чем-то похожего на сожаление.

Ей очень хотелось узнать у домоправительницы, в самом ли деле владелец замка находится сейчас в отъезде, но у нее не хватило духу для прямого вопроса. Он был задан, в конце концов, мистером Гардинером. Отвернувшись, чтобы скрыть свое беспокойство, Элизабет услышала, как миссис Рейнолдс ответила на него утвердительно, добавив при этом:

— Мы ждем его завтра. Он прибывает сюда в компании своих друзей.

Как обрадовалась Элизабет, что их поездка не была отложена из-за какой-нибудь случайной причины.

В эту минуту миссис Гардинер попросила ее взглянуть на одну из картин. Элизабет подошла и, среди прочих миниатюр над камином, увидела портрет мистера Уикхема. Тетушка весело спросила ее, как он ей понравился. А подоспевшая домоправительница объяснила, что изображенный на портрете молодой человек — сын прежнего управляющего, воспитанный покойным мистером Дарси на собственные средства.

— Он сейчас поступил в армию, — добавила она, — но боюсь, что человек из него вышел совсем непутевый.

Миссис Гардинер с улыбкой взглянула на племянницу, но Элизабет не смогла ответить ей тем же.

Любезные и непринужденные расспросы и замечания мистера Гардинера поощряли разговорчивость миссис Рейнолдс, которая то ли из тщеславия, то ли под влиянием искренней привязанности рассказывала о мистере Дарси и его сестре с видимым удовольствием.

— Ваш хозяин проводит в Пемберли много времени?

— Не столь много, сэр, как мне бы хотелось. Но осмелюсь сказать, что здесь протекает около половины его жизни. А мисс Дарси живет здесь каждое лето.

— Кроме того, — подумала Элизабет, — которое она провела в Рэмсгейте.

— Когда ваш хозяин женится, вы сможете видеть его гораздо больше.

— О да, сэр. Но мне даже в голову не приходит, когда это может произойти. Я не знаю никого, кто был бы хоть сколько-нибудь достоин стать его супругой.

Мистер и миссис Гардинер улыбнулись, а Элизабет, не удержавшись, заметила:

— Ваше мнение о нем, как мне кажется, весьма красноречиво говорит в его пользу.

— Я говорю одну только правду, которую повторит всякий, кто знает мистера Дарси, — ответила миссис Рейнолдс. Элизабет показалось, что дело зашло слишком далеко. С возрастающим изумлением она услышала, как миссис Рейнолдс добавила: — За всю жизнь я ни разу не услышала от него резкого слова. А ведь я его знаю с четырехлетнего возраста.

Эти слова особенно поразили Элизабет, настолько они шли вразрез с ее собственным взглядом на Дарси. До сих пор она была уверена, что у него очень нелегкий характер. Ее внимание было обострено до предела. Ей не терпелось еще что-нибудь услышать, и она была от души благодарна мистеру Гардинеру, который сказал:

— Немногие люди заслуживают подобных похвал. Вы должны быть весьма счастливы, имея такого хозяина.

— О да, сэр, мне в самом деле очень повезло. Лучшего мне бы не сыскать в целом свете. Но я всегда замечала, что добрые дети обычно вырастают хорошими людьми. А он был самым отзывчивым, самым благородным мальчиком, какого мне когда-либо приходилось встречать.

Элизабет не отрывала от нее глаз.

— Неужели речь идет о мистере Дарси? — думала она.

— Его отец славился своей добротой, — заметила миссис Гардинер.

— О, да, сударыня, вполне заслуженно. И сын его будет точь-в-точь такой же. Он так же добр к простым людям.

Элизабет слушала, удивлялась, сомневалась и горела желанием узнать больше. Миссис Рейнолдс не могла заинтересовать ее ничем другим. Все, что она рассказывала о сюжетах картин, размерах комнат и стоимости обстановки, Элизабет пропускала мимо ушей. Мистера Гардинера очень развлекало проявление фамильного тщеславия, объяснявшего, по его мнению, преувеличенные похвалы мистеру Дарси со стороны его домоправительницы. Поэтому он постарался снова вернуться к прежней теме. И, пока они поднимались по длинной лестнице, миссис Рейнолдс с упоением продолжала описывать многочисленные достоинства своего патрона.

— Это лучший землевладелец и лучший хозяин из всех, когда-либо существовавших на свете, — сказала она. — Не то, что теперешние беспутные молодые люди, которые думают только о себе. Не найдется ни одного его арендатора или работника, который бы не сказал о нем доброго слова. Кое-кто находит его слишком гордым. Но я этого не замечала. Этот упрек, мне кажется, вызван тем, что в отличие от современных молодых людей, он не интересуется всяким вздором.

— В каком выгодном свете рисуют мистера Дарси эти слова! — думала Элизабет.

— Этот блестящий отзыв, — шепнула ей тетка, — не вполне сочетается с его отношением к нашему бедному другу.

— Быть может, нас по этому поводу ввели в заблуждение?

— Едва ли это могло случиться. Мы получили сведения из слишком достоверного источника.

Пройдя просторную переднюю во втором этаже, они заглянули в очаровательную гостиную с еще более легкой и изящной обстановкой, чем в нижних помещениях. Домоправительница рассказала, что эту комнату только на-днях отделали, чтобы порадовать мисс Дарси, которой она прошлым летом особенно полюбилась.

— У нее в самом деле заботливый брат, — промолвила Элизабет, подходя к одному из окон.

Миссис Рейнолдс заранее предвкушала восторг мисс Дарси при виде новой меблировки.

— Вот он всегда такой, — добавила она. — Все, что может доставить сестре хоть малейшее удовольствие, делается незамедлительно. Он ищет для этого любую возможность.

Им оставалось осмотреть только картинную галерею и две или три большие спальни. В галерее оказалось немало прекрасных полотен, но Элизабет слабо разбиралась в живописи. И, устав от нее еще при осмотре первого этажа, она охотно принялась рассматривать более понятные и близкие ей карандашные наброски мисс Дарси.

Разглядывая множество семейных портретов, которые едва ли могли привлечь внимание постороннего, Элизабет искала среди них единственное лицо со знакомыми чертами. В конце концов оно бросилось ей в глаза, и она была поражена удивительным сходством портрета с мистером Дарси. На полотне была запечатлена та самая улыбка, которую Элизабет нередко видела на его лице, когда он смотрел на нее. Несколько минут она сосредоточенно в него вглядывалась. И, покидая галерею, она еще раз к нему подошла, услышав от миссис Рейнолдс, что этот портрет был написан еще при жизни ее прежнего хозяина.

В этот момент Элизабет явно испытывала к оригиналу портрета более теплое чувство, чем когда-либо на протяжении их знакомства. Восторги миссис Рейнолдс не могли не произвести впечатления. Может ли показаться что-нибудь убедительнее, чем хвалебный отзыв смышленой прислуги? Она размышляла над огромной ответственностью за человеческие судьбы, которая возлагалась на Дарси его положением брата, землевладельца и хозяина дома. Сколько мог он принести людям добра и зла! Сколько радостей и горестей находилось в его власти! Каждая черточка его характера, упоминавшаяся домоправительницей, располагала в его пользу. И, стоя перед полотном, с которого на нее смотрели его глаза, Элизабет думала о его привязанности с гораздо более глубоким участием, чем когда-либо прежде: она вспоминала, как пламенно он говорил ей о своем чувстве, и старалась смягчить в памяти неподобающую форму его объяснения.

Когда были осмотрены все открытые для обозрения уголки дома, они снова спустились и, распрощавшись с домоправительницей, оказались на попечении встретившего их около дверей холла садовника.

Спускаясь по газонам к реке, Элизабет обернулась, чтобы еще раз оглядеть здание. Мистер и миссис Гардинер тоже остановились. И пока первый высказывал свои предположения о времени постройки дома, из-за угла, по дорожке, которая вела к конюшне, вышел его владелец.

Между ними было всего двадцать ярдов, и он появился настолько внезапно, что избежать его взгляда было совершенно невозможно. Глаза их встретились, и лица обоих вспыхнули багровым румянцем. Мистер Дарси вздрогнул и сначала, казалось, оцепенел от изумления. Но, быстро придя в себя, он пошел к ним навстречу и заговорил с Элизабет, хоть и не вполне владея собой, но, по крайней мере, самым учтивым образом.

В первый момент Элизабет инстинктивно отвернулась и сделала несколько шагов в сторону. Но когда он с ней поравнялся, она в полной растерянности остановилась и выслушала его приветствие. Если появление мистера Дарси и его сходство с только что виденным портретом недостаточно уверило ее спутников, что перед ними — сам владелец поместья, то изумление, которое, при виде хозяина, изобразилось на лице садовника, подтвердило это с полной убедительностью. Пока Дарси беседовал с их племянницей, они стояли поодаль. Не смея поднять глаза, совершенно ошеломленная, Элизабет бессознательно отвечала на его любезные расспросы о родных. Ее поразило, насколько переменились, по сравнению с их последней встречей, его манеры. С каждой новой фразой она испытывала все возраставшую неловкость. И несколько минут этого разговора, в течение которых она думала только о том, до чего неприлично было ей оказаться застигнутой в этом месте, стали самыми мучительными в ее жизни. Мистер Дарси чувствовал себя не намного увереннее: в его словах не было обычной невозмутимости. Повторяя бессвязные вопросы о том, давно ли она покинула Лонгборн и сколько времени ей довелось провести в Дербишире, он явно обнаруживал свое смятение.

Под конец, не зная, что бы такое еще сказать, он замолк и, простояв с минуту в молчании, спохватился и пошел прочь.

Мистер и миссис Гардинер тотчас же подошли к Элизабет и высказали восхищение его внешностью. Однако, поглощенная своими мыслями, Элизабет едва ли что-нибудь расслышала и шла за ними в полном молчании. От стыда и унижения она чувствовала себя совершенно подавленной. Визит в Пемберли казался ей самым злосчастным, самым ошибочным шагом в ее жизни. Каким странным должен был показаться он мистеру Дарси! Как опозорена была бы она даже и не перед столь тщеславным человеком! Можно было подумать, что она намеренно постаралась снова оказаться у него на пути! Зачем только она сюда приехала? И надо же было ему явиться за день до назначенного срока! Достаточно было бы им выйти из замка всего на десять минут раньше и он бы их уже не увидел! Ведь было ясно, что он прибыл сию минуту — только что соскочил с лошади или вышел из экипажа. И она снова и снова краснела, сознавая все неприличие ее появления в Пемберли. Но как разительно изменилось поведение мистера Дарси! Чем это можно было объяснить? Следовало удивляться тому, что он вообще стал с ней разговаривать. И разговаривать так учтиво, — осведомляться о ее близких! Никогда еще он не говорил с ней так сердечно, без малейшего высокомерия, как при этой неожиданной встрече. Насколько это отличалось от его последнего обращения к ней в Розингсе, с которым он передал ей свое письмо! Элизабет не знала, что ей об этом думать и как это все объяснить.

Они теперь шли по восхитительной тропинке у самой воды. С каждым шагом перед ними открывались все более красивые склоны и более живописный вид на приближавшуюся лесную чащу. Однако Элизабет смогла снова воспринимать окружающий мир далеко не сразу. Машинально отвечая на многократные обращения мистера и миссис Гардинер, или рассматривая заинтересовавшие их виды, она думала совсем о другом. Ее мысленному взору представлялась та единственная, хоть и неизвестная комната замка Пемберли, в которой должен был сейчас находиться мистер Дарси. Ей хотелось понять, что в этот момент происходит у него на душе, как он о ней думает и сохранил ли к ней, вопреки всему, нежное чувство. Не был ли он так любезен только потому, что чувствовал себя здесь более свободно? Но в его голосе слышалось нечто такое, что нельзя было принять за непринужденность. Было неясно — обрадовался ли он этой встрече или она его огорчила, но во всяком случае он не отнесся к ней равнодушно.

Замечания спутников по поводу ее рассеянного вида под конец вывели Элизабет из задумчивости и заставили ее вести себя более естественно.

Они вошли в чащу и, на время расставшись с рекой, побрели вверх по склону холма. Там, где прогалины между деревьями оставляли взору достаточный простор, им открывался прекрасный вид на долину и противоположные покрытые лесом холмы, скрывавшие также некоторые излучины реки. Мистер Гардинер выразил желание обойти весь парк, но побоялся, что за одну прогулку это окажется им не под силу. В ответ на его слова, садовник с довольной усмешкой сказал, что для этого потребовалось бы пройти не меньше десяти миль. Это решило вопрос, и они двинулись дальше по избранному пути. Дорога снова пошла под гору. Пробравшись под низко склоненными деревьями, они снова спустились к сильно сузившейся в этом месте реке и пересекли ее по незамысловатому мостику, вполне гармонировавшему с окружающей природой. Рука человека коснулась этого места еще меньше, чем всех виденных ими до этого уголков парка. И сжатая ущельем долина оставляла здесь пространство только для потока и узкой окаймленной кустарником дорожки. Элизабет очень хотелось обследовать течение реки. Но внезапно сообразив, как далеко они отошли от замка, миссис Гардинер, которая не привыкла много ходить пешком, отказалась идти дальше и потребовала, чтобы они поскорее вернулись. Племяннице пришлось подчиниться, и они пошли кратчайшим путем к оставленному ими на другом берегу экипажу. Двигались они, однако, не слишком быстро. Пристрастие мистера Гардинера к рыбной ловле, которое ему случалось удовлетворять весьма редко, заставляло их то и дело останавливаться, пока он разглядывал плещущуюся в реке форель или толковал с садовником о повадках этой рыбы. Медленно бредя таким образом, они вдруг заметили направляющегося к ним мистера Дарси. Элизабет была изумлена почти так же, как тогда, когда он появился в первый раз перед домом. Благодаря тому, что тропинка здесь была не настолько скрыта деревьями, как на другом берегу, они увидели Дарси на таком расстоянии, чтобы успеть подготовиться к встрече. И, несмотря на свое удивление, Элизабет смогла собраться с мыслями, чтобы говорить с ним, если он в самом деле к ним подойдет, достаточно спокойно. На секунду ей почудилось, что он все же предпочел свернуть в боковую просеку. Но это предположение просуществовало ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы он успел миновать скрывший его изгиб дороги. Тотчас после этого он предстал перед ними. С первого взгляда она заметила, что он ведет себя так же учтиво, как во время их встречи около замка. Стараясь быть столь же любезной, Элизабет сразу стала восторгаться красотой местности. Но повторив раза два «очаровательно» и «прелестно», она спохватилась, что в ее устах восхваления Пемберли могут получить неправильное истолкование. И, покраснев, она внезапно умолкла.

Миссис Гардинер стояла поодаль от нее, и мистер Дарси, воспользовавшись паузой, попросил Элизабет оказать ему честь, представив его своим друзьям. Такой учтивости она от него совершенно не ожидала. И она едва удержалась от улыбки, подумав, что сейчас он намерен познакомиться с теми людьми, против которых так восставала его гордость, когда он просил ее руки.

— Как должен будет он удивиться, — подумала она, — узнав, что они собой представляют! Он едва ли догадывается, что они не принадлежат к светскому обществу.

Тем не менее она сразу же их познакомила. Сказав, что она приходится Гардинерам племянницей, она искоса взглянула на Дарси, вполне допуская, что он постарается поскорее избавиться от столь неподходящей компании. Упоминание об их родственных связях его несомненно поразило. Однако Дарси принял это сообщение достаточно мужественно и не только не сделал попытки удалиться, но даже пошел рядом, вступив с мистером Гардинером в оживленную беседу. Элизабет не могла не радоваться, не могла не торжествовать. Как утешительно было сознавать, что он познакомился, наконец, с теми из ее родственников, за которых ей наверняка не придется краснеть! Вслушиваясь в их разговор, она радовалась каждой фразе своего дяди, каждому выражению, свидетельствовавшему о его уме, вкусе и превосходных манерах.

Беседа вскоре коснулась рыболовства, и она услышала, как мистер Дарси весьма любезным образом пригласил ее дядю во время его пребывания в Дербишире заняться ловлей рыбы в своем имении. Одновременно он предложил снабдить его необходимыми снастями и показал ему наиболее удобные для ловли места. Миссис Гардинер, которая шла бок о бок с племянницей, бросила на нее изумленный взгляд. Элизабет промолчала, но чувствовала себя необыкновенно довольной. Этот знак внимания, очевидно, относился к ней одной. Все это, однако, вызывало у нее крайнее удивление, так что она беспрерывно повторяла про себя:

— Почему он так изменился? Чем это объясняется? Не может быть, чтобы это случилось из-за меня. Не может быть, чтобы ради меня он стал вести себя так учтиво! То, что я высказала ему тогда в Хансфорде, не могло повлиять на него так сильно! Не любит же он меня до сих пор?!

В течение какого-то времени они сохраняли тот же порядок: дамы шли впереди, мужчины — в нескольких шагах сзади. Но после того, как им пришлось спуститься к воде, чтобы взглянуть на какое-то занятное водяное растение, произошла некоторая перестановка. Миссис Гардинер, утомленная долгой прогулкой, почувствовала, что рука племянницы служит ей недостаточной опорой и предпочла опереться на руку мужа. Мистер Дарси занял ее место рядом с Элизабет, и они двинулись дальше. После некоторого молчания Элизабет заговорила первая. Ей захотелось объяснить, насколько она была уверена в его отсутствии, когда решилась явиться в Пемберли. Поэтому она высказала свое удивление его неожиданным приездом.

— Ваша домоправительница, — прибавила она, — утверждала с уверенностью, что вы не приедете раньше завтрашнего утра, и то же самое нам сказали перед выездом из Бейкуэлла.^{65} Сегодня вас здесь не ждали.

Дарси подтвердил, что он в самом деле приехал неожиданно и объяснил это необходимостью встретиться с управляющим до прибытия своих друзей.

— Они приедут завтра утром, — продолжал он. — И вы найдете среди них старых знакомых — мистера Бингли и его сестер.

Элизабет ответила легким кивком. Мысли ее мгновенно перенеслись к тому времени, когда имя Бингли было произнесено между ними в последний раз. И, насколько она могла судить по выражению лица мистера Дарси, он думал о том же самом.

— Среди них будет еще одна особа, — продолжал он после некоторой паузы, — которая самым искренним образом хотела бы с вами познакомиться. Позволите ли вы мне, — или я прошу слишком многого, — представить вам, пользуясь вашим визитом в Лэмтон, мою сестру?

Такая просьба не могла не вызвать ее удивления. Было трудно понять, чем она ее заслужила. Однако было ясно, что мисс Дарси могла захотеть с ней познакомиться только под влиянием брата. Так или иначе Элизабет не видела в этом ничего дурного. И ей было радостно сознавать, что он не думает о ней плохо, несмотря на нанесенную ему обиду.

Теперь они шли молча, каждый глубоко погруженный в свои мысли. Состояние Элизабет нельзя было назвать приятным — об этом не могло быть и речи. Но она была польщена и тронута. Желание познакомить ее с мисс Дарси казалось особенно тонким комплиментом. Вскоре они намного опередили своих спутников. Когда они подошли к экипажу, мистер и миссис Гардинер отстали от них почти на четверть мили.

Дарси пригласил ее войти в дом, но она ответила, что не чувствует усталости, и оба остались стоять на лужайке перед замком. В подобных, располагающих к беседе обстоятельствах, молчать было особенно неловко. Ей хотелось начать разговор, но любая возможная тема казалась запретной. Наконец, вспомнив, что в данный момент она является путешественницей, Элизабет упомянула о Мэтлоке и Давдейле и они с большим увлечением начали обсуждать красоты Дербишира. Однако, время и ее тетушка двигались настолько медленно, что к концу этого tête-à-tête ей уже почти ничего не могло прийти в голову для поддержания разговора.

Когда Гардинеры, наконец, приблизились, он пригласил всех зайти в дом для легкой закуски. Однако это приглашение было отклонено, и они расстались самым любезным образом. Мистер Дарси помог обеим дамам сесть в экипаж, и когда лошади тронулись, Элизабет увидела, как он медленно пошел по направлению к дому.

Мистер и миссис Гардинер не преминули высказать свои впечатления. Оба заявили, что мистер Дарси намного превзошел их ожидания.

— Он превосходно себя держит, по-настоящему учтиво и скромно, — сказал мистер Гардинер.

— Конечно, в нем есть некоторая величавость, но она скорее относится к его внешности и нисколько его не портит, — заметила миссис Гардинер. — И я готова сказать вместе с домоправительницей, что, хотя некоторые люди и считают его гордецом, но сама я этого совсем не почувствовала. Особенно меня удивило его гостеприимство. По отношению к нам он был не просто вежливым, но я бы сказала, подчеркнуто внимательным. А ведь для подобного внимания у него не было никакого повода: его знакомство с Элизабет было самым поверхностным.

— Разумеется, Лиззи, он уступает Уикхему, — добавила тетушка. — Вернее, у него не такое красивое лицо, хотя он совсем недурен. Но почему же ты описала нам его таким чудовищем?

Элизабет оправдывалась, как могла: она говорила, что он понравился ей гораздо больше, когда они встретились в Кенте и что еще никогда он не казался ей таким приятным человеком, каким предстал перед ними в это утро.

— Возможно, он несколько капризен, — заметил мистер Гардинер. — Этим вашим великим людям свойственна такая особенность. А потому я не собираюсь воспользоваться приглашением насчет рыбной ловли. Не то у него переменится настроение, и мне придется убираться восвояси.

Элизабет видела, что они совершенно не разобрались в его характере, но не сказала ни слова.

— Посмотрев на него, — продолжала миссис Гардинер, — я бы никогда не подумала, что он способен с кем-нибудь обойтись так сурово, как с бедным Уикхемом. Он вовсе не кажется злодеем. Напротив, когда он разговаривает, у него вокруг рта видны такие добрые складки. В его внешности чувствуется какое-то достоинство, с которым никак не вяжется представление о жестокости. А как горячо расхваливала его характер почтенная женщина, которая показывала нам замок! Я иногда еле удерживалась от улыбки. Должно быть, он очень щедрый хозяин и в глазах прислуги он, благодаря этому, выглядит добродетельным во всех отношениях.

Элизабет почувствовала необходимость как-то оправдать его обращение с Уикхемом. И, соблюдая предельную осторожность, она объяснила им, что, по полученным от его родных сведениям, отношения Дарси с этим молодым человеком могли быть истолкованы совсем по-другому. Характер первого оказывался при этом не столь испорченным, а второго — не столь безупречным, как им представлялось в Хартфордшире. В подтверждение она изложила подробности всей связывавшей их злосчастной истории, не сказав, от кого она о ней узнала, но заверив, что на достоверность полученных ею сведений можно положиться.

Миссис Гардинер была поражена и опечалена. Но так как в это время они уже въехали в городок, в котором она провела свою юность, ее слишком часто стали отвлекать от их разговора приятные воспоминания. То и дело показывая мужу памятные для нее места, она уже была не в состоянии думать о чем-нибудь другом. И, несмотря на усталость от утренней прогулки, они сразу после обеда снова покинули гостиницу, чтобы навестить старых друзей, с которыми так приятно было вместе провести вечер после многолетней разлуки.

События дня слишком взволновали Элизабет, чтобы она смогла уделить много внимания новым знакомствам. И на протяжении всего вечера она была поглощена своими мыслями, удивляясь дружескому тону мистера Дарси, а еще больше — его намерению познакомить с ней свою сестру.

Глава II

Элизабет полагала, что мистер Дарси и его сестра навестят их на следующий день после приезда мисс Дарси. И она решила в первую половину этого дня не отлучаться надолго из гостиницы. Но ее расчет оказался неверным — визит состоялся в то же утро, когда мисс Дарси прибыла в Пемберли. Совершив прогулку по окрестностям вместе со своими новыми друзьями, Гардинеры и Элизабет вернулись в гостиницу, чтобы переодеться и затем пообедать в той же компании, когда их внимание привлек шум экипажа и они увидели в окно мужчину и молодую девушку, приближавшихся в открытой коляске. Элизабет сразу узнала ливреи, сообразила, кто находится в экипаже и повергла дядюшку и тетушку в немалое изумление известием об ожидаемой ими чести. Гардинеры были в самом деле ошеломлены. А смущенный вид племянницы, так же, как и сообщенная ею новость, вместе со всеми событиями предыдущего дня, заставили их по-новому взглянуть на все обстоятельства. И хотя прежде подобное предположение не могло бы у них даже возникнуть, в этот момент им стало ясно, что столь большое внимание со стороны таких особ не может объясняться иначе, как склонностью мистера Дарси к Элизабет. Пока эта, только что зародившаяся догадка утверждалась в их сознании, смятение чувств племянницы возрастало все больше и больше. Она сама поражалась своей нервозности. Кроме других поводов для беспокойства, ее особенно тревожило, как бы мистер Дарси под действием своего увлечения не слишком перехвалил ее своей сестре. И, больше, чем обычно, горя желанием встретить гостей возможно приветливее, она вполне справедливо опасалась, что всякая способность оказаться приветливой может на этот раз ей изменить.

Не желая быть замеченной с улицы, она отошла от окна и постаралась успокоиться, прохаживаясь по комнате. Однако несколько брошенных на нее недоумевающих взглядов тетушки и дядюшки привели ее чувства в еще большее расстройство.

Мисс Дарси и ее брат вошли в комнату, и вызывавшее столько страхов знакомство наконец состоялось. Элизабет с изумлением обнаружила, что ее новая подруга смущена нисколько не меньше ее самой. За время своего пребывания в Лэмтоне она уже не раз слышала о чрезмерной гордости мисс Дарси. Однако, несколько минут наблюдений убедили Элизабет в том, что эта молодая особа просто была чрезмерно застенчивой. Элизабет с трудом удавалось заставить ее произнести какое-нибудь слово, кроме едва слышных односложных ответов.

Мисс Дарси была девицей высокого роста, значительно более рослой, чем Элизабет. Несмотря на свои шестнадцать лет, она уже вполне сформировалась и казалась женственной и мягкой. У нее были не такие правильные, как у ее брата, черты лица, но ее внешность и манеры свидетельствовали об уме, доброте и деликатности. Ожидавшая найти в ней такого же проницательного и неуязвимого наблюдателя человеческих нравов, как мистер Дарси, Элизабет с удовольствием отметила про себя, насколько брат и сестра были непохожи друг на друга.

Прошло короткое время после их появления, когда мистер Дарси сказал, что ее хочет навестить мистер Бингли. И едва она успела выразить по этому поводу свое удовольствие и приготовиться к встрече нового гостя, как на лестнице послышались быстрые шаги, и через минуту он вошел в комнату. Гнев Элизабет против этого человека уже давно прошел. Но если бы в ней и сохранилась хоть малейшая доля этого гнева, она сразу бы исчезла при виде его непритворной радости по поводу их встречи. Бингли очень горячо расспрашивал о здоровье ее родных, никого, правда, не называя по имени. При этом он держался и разговаривал с добродушием и сердечностью, которые отличали его при встречах в Хартфордшире.

У Гардинеров Бингли вызвал не меньший интерес, чем у Элизабет, — им уже давно хотелось его повидать. И они смотрели на пришедших во все глаза. Недавно возникшее подозрение относительно склонности мистера Дарси к их племяннице, побуждало их к внимательному, хотя и осторожному наблюдению за ними обоими. И это наблюдение вскоре убедило их, что, по крайней мере, у молодого человека сердце задето вполне серьезно. Чувства девицы еще оставляли некоторое сомнение, но восторженное преклонение перед ней ее кавалера было совершенно бесспорным.

Элизабет, в свою очередь, была чрезвычайно занята. Ей нужно было разобраться в мыслях гостей, привести в порядок собственные мысли и постараться быть приятной всем присутствующим. И хотя больше всего она тревожилась о последнем, здесь успех ей был обеспечен особенно надежно благодаря расположению всех, кому она старалась понравиться. Бингли проявил полную готовность, Джорджиана — искреннее желание, а Дарси — самое твердое намерение вынести о ней благоприятное суждение.

При виде Бингли мысли Элизабет, естественно, обратились к Джейн. И она пламенно жаждала узнать, думает ли он о том же самом. Иногда ей казалось, что, по сравнению с прежними временами, он стал менее разговорчивым, и раз или два ей почудилось будто бы он искал некое сходство в ее чертах. Но если все это и могло оставаться лишь плодом ее воображения, то она не могла ошибиться в оценке его отношения к мисс Дарси, которую ей когда-то описали как соперницу Джейн. С обеих сторон она не подметила ни одного взгляда, который бы говорил об их особом взаимном расположении. Нельзя было заметить ничего, что подтвердило бы надежды мисс Бингли. Вскоре она почувствовала себя совершенно спокойной по этому поводу. А две или три черточки в его поведении, замеченные ею прежде, чем они расстались, подсказали ее склонному к такому выводу воображению, что Бингли вспоминает о ее сестре не без нежности и охотно заговорил бы о ней, если бы у него хватило на это духу. Когда все остальные были увлечены беседой, Бингли с оттенком искреннего сожаления сказал ей о том, какой большой срок прошел с тех пор, как он имел удовольствие с ней встречаться. И прежде, чем она успела ответить, добавил:

— Прошло уже больше восьми месяцев! Ведь мы не виделись с двадцать шестого ноября — с того самого дня, когда мы танцевали в Незерфилде!

Элизабет с радостью отметила про себя, как точно запомнил он эту дату. А немного погодя он улучил момент, чтобы незаметно для других спросить ее — все ли ее сестры находятся в Лонгборне. Ни этот вопрос, ни предыдущее замечание сами по себе не содержали слишком многого, но им придавали значение лицо и манеры говорившего.

Ей редко удавалось взглянуть в сторону мистера Дарси. Но каждый раз, когда она могла бросить на него взор, она видела на его лице самое приветливое выражение. Во всем, что он говорил, ни в малейшей степени не чувствовалось высокомерия или заносчивости по отношению к его собеседникам. Это доказывало, что замеченное ею вчера улучшение его манер, даже если оно и было кратковременным, по крайней мере сохраняется более одного дня. Наблюдая за тем, как он стремится расположить к себе и заслужить доброе мнение людей, всякое общение с которыми несколько месяцев тому назад он считал бы для себя унизительным, видя, как он любезен не только по отношению к ней самой, но и к той самой ее родне, о которой он говорил с таким откровенным презрением, и вспоминая их резкий разговор в Хансфорде, она отмечала в нем столь значительную, столь бросающуюся в глаза перемену, что чуть ли не высказывала открыто свое изумление. Даже в обществе своих дорогих друзей в Незерфилде или высокопоставленных родственников в Розингсе он еще никогда не был в столь большой степени, как в эту минуту, исполнен желания быть приятным своим собеседникам, не был так свободен от высокомерия и замкнутости. И это при том, что его старания не могли здесь привести ни к каким существенным результатам, а самое знакомство с людьми, которым он сейчас уделял внимание, могло навлечь на него одни только упреки и насмешки со стороны незерфилдских и розингских дам.

Гости пробыли у них около получаса. Перед уходом мистер Дарси напомнил сестре, что они собирались пригласить мистера и миссис Гардинер и мисс Беннет на обед в Пемберли, прежде чем они покинут эти места. С некоторой неловкостью, объяснявшейся тем, что она еще не привыкла к роли хозяйки дома, мисс Дарси от души поддержала своего брата. Миссис Гардинер взглянула на Элизабет, желая узнать, насколько ее племянница, к которой приглашение главным образом было обращено, готова его принять. Но Элизабет в этот момент смотрела в другую сторону. Такое нарочитое безразличие свидетельствовало скорее о ее смущении, нежели о том, что она хочет уклониться от приглашения. Поэтому, видя, что ее муж, который был в восторге от нового знакомства, охотно бы им воспользовался, она взяла на себя смелость условиться, что они приедут в Пемберли послезавтра.

Возможность еще раз встретиться с мисс Беннет, а также подольше побеседовать с ней о хартфордширских друзьях была принята Бингли с большой радостью. В представлении довольной этим Элизабет это означало, что он надеется поговорить с ней о Джейн. Последнее обстоятельство, как и некоторые другие, позволило ей после ухода гостей считать, что она провела истекшие полчаса не так уж плохо, хотя в их присутствии она едва ли испытывала удовольствие. Стремясь остаться одна и опасаясь расспросов и намеков со стороны дядюшки и тетушки, она пробыла с ними ровно столько, сколько нужно было, чтобы выслушать их доброжелательный отзыв о мистере Бингли, и затем убежала переодеваться.

Однако любопытство Гардинеров ей вовсе не угрожало. В их намерения не входило принуждать ее к откровенности. Было ясно, что их племянница гораздо ближе знакома с мистером Дарси, чем они могли предполагать. Нельзя было сомневаться в том, что он в нее серьезно влюблен. Но чем больше им хотелось узнать, тем меньше видели они оправданий для расспросов.

О мистере Дарси следовало теперь думать благоприятно. И в той мере, в какой позволяло их знакомство, они в самом деле не замечали за ним никаких недостатков. Их не могла не тронуть его любезность. И если бы, оценивая его характер, они могли, не считаясь с прочими мнениями, основываться только на собственных чувствах или на отзыве его домоправительницы, то в составленном ими образе хартфордширское общество едва ли смогло бы узнать своего прежнего знакомца. Им хотелось верить миссис Рейнолдс. И они легко пришли к заключению, что свидетельство домоправительницы, знавшей своего патрона с четырехлетнего возраста и внушавшей достаточное доверие, никак не может быть отвергнуто с излишней поспешностью. Сведения, которыми располагали их лэмтонские друзья, ничем существенным этого свидетельства не опровергали. Мистера Дарси могли упрекнуть только в гордости. Возможно, что гордость и в самом деле была ему свойственна. Но даже если бы это было не так, жители небольшого городка, в котором владелец поместья не имел близких друзей, вполне могли приписать ему этот недостаток. Вместе с тем его характеризовали как человека щедрого, оказывающего широкую помощь нуждающимся.

Что касается Уикхема, то путешественникам вскоре удалось выяснить, что он пользовался здесь незавидной репутацией. И если истинную причину разлада Уикхема с сыном его покровителя истолковывали вкривь и вкось, то все же было доподлинно известно, что, покидая Дербишир, молодой человек оставил уйму долгов, которые позже были уплачены мистером Дарси.

Что касается Элизабет, то в этот вечер ее мысли были еще больше сосредоточены на Пемберли, чем в предыдущий. И хотя вечер тянулся, как ей казалось, весьма медленно, его все же не хватило на то, чтобы она смогла определить свое отношение к одному из обитателей поместья. Более двух часов Элизабет была не в состоянии заснуть, стараясь привести свои мысли в порядок. Она явно не относилась к нему с ненавистью. Нет, ненависть исчезла несколько месяцев тому назад. И почти столько же времени она стыдилась себя самой за то, что когда-то испытывала по отношению к нему предубеждение, которое она принимала за ненависть. Невольно возникшее уважение к Дарси, вызванное признанием его положительных качеств, больше не противоречило ее чувствам. И оно приобрело более теплый оттенок благодаря его поведению в эти два дня, представившему его характер в еще более выгодном свете. Но сильнее всего, сильнее уважения и одобрения, в пользу Дарси в ее душе говорило еще одно чувство, которым нельзя было пренебречь. Это была благодарность. Благодарность не только за его прежнюю привязанность, но и за то, что он еще продолжал так сильно ее любить, простив ей злобные и несправедливые обвинения, которые она высказала, отвечая отказом на его предложение. Дарси, который, как ей казалось, должен был отвернуться от нее, как от злейшего врага, постарался при этой случайной встрече сделать все возможное, чтобы сохранить их знакомство. Не позволяя себе обнаружить свою привязанность и избегая экстравагантных поступков, он стремился заслужить доброе мнение о себе ее родных и сблизить ее со своей сестрой. Подобная перемена в столь гордом человеке вызывала не только удивление, но и чувство признательности, ибо она могла объясняться только любовью, горячей любовью. И эта любовь больше не раздражала Элизабет, производя на нее впечатление странное, но во всяком случае не неприятное. Она уважала и ценила этого человека, была ему благодарна, искренно желала ему счастья. И ей было важно понять, хочет ли она, чтобы его судьба оказалась связанной с ее собственной и будет ли способствовать их общему счастью, если она использует имеющуюся у нее, как ей подсказывала интуиция, власть, для того, чтобы заставить его вновь просить ее руки.

Между теткой и племянницей в тот же вечер было условлено, что исключительное внимание, которое оказала им мисс Дарси, навестив их в самое утро своего приезда в Пемберли, заслуживает наибольшей, если не равной, ответной любезности. Было решено поэтому нанести ей визит в первой половине следующего дня. Итак, им предстояло туда поехать. И Элизабет была этим довольна, хотя едва ли смогла сказать, чему же, собственно говоря, она радуется.

Мистер Гардинер покинул их вскоре после завтрака. Повторенное накануне приглашение на рыбную ловлю требовало, чтобы он встретился с некоторыми людьми, ожидавшими его в Пемберли.

Глава III

Хорошо зная, что неприязнь к ней мисс Бингли вызвана ревностью, Элизабет отлично понимала, что этой особе будет в высшей степени неприятно ее появление в Пемберли. Было поэтому любопытно узнать, сможет ли она вести себя достаточно учтиво при возобновлении их знакомства.

По прибытии они были проведены в гостиную с окнами, выходившими на север, в которой было приятно провести время в жаркие летние часы. Из окон открывался живописный вид на возвышавшиеся невдалеке лесистые холмы, а также прилегавшую к дому зеленую лужайку, на которой росли великолепные дубы и испанские каштаны.

В этой комнате они были приняты мисс Дарси, находившейся там в обществе миссис Хёрст, мисс Бингли и дамы, вместе с которой она жила в Лондоне. Джорджиана встретила их очень любезно. Однако вследствие ее робости и боязни сделать неверный шаг, в поведении Джорджианы чувствовалась какая-то скованность, которую люди, смотревшие на нее снизу вверх, легко могли приписать замкнутости и гордости. Но миссис Гардинер и ее племянница поняли ее состояние и пожалели ее.

Миссис Хёрст и мисс Бингли приветствовали их только легкими поклонами. Когда все уселись, воцарилось обычное в таких случаях молчание. Его нарушила миссис Энсли, обходительная, приятного вида женщина, которая своей попыткой завязать беседу доказала, что она была воспитана лучше остальных дам. В разговоре между нею и миссис Гардинер изредка участвовала и Элизабет. А выражение лица мисс Дарси свидетельствовало, что ей бы очень хотелось собраться с духом и тоже к нему присоединиться. И в минуты, когда она меньше всего боялась, что ее кто-нибудь услышит, она и в самом деле вставляла короткие фразы.

Элизабет вскоре заметила, что мисс Бингли пристально за ней наблюдает, особенно следя за каждым ее словом, обращенным к мисс Дарси. Несмотря на это, она все же попыталась бы побеседовать с Джорджианой, если бы сидела к ней поближе. Однако, будучи поглощена собственными мыслями, она была довольна тем, что ей не приходится много разговаривать. С каждой минутой можно было ждать появления мужчин. Ей хотелось и вместе с тем не хотелось, чтобы в их числе оказался хозяин дома, причем она едва ли смогла бы определить, какое из этих двух желаний было сильнее. После того, как они просидели таким образом около пятнадцати минут, в течение которых Элизабет ни разу не слышала голоса мисс Бингли, последняя прервала ее размышления, осведомившись у нее о здоровье ее родных. Элизабет ответила столь же кратко и сдержанно, и мисс Бингли замолчала.

Некоторое разнообразие внесло появление слуги с холодным мясом, печеньем и всевозможными превосходнейшими фруктами, свойственными времени года. Случилось это, правда, после того, как миссис Энсли сумела многозначительными взглядами и улыбками напомнить молодой хозяйке о ее обязанностях. Теперь для компании нашлось общее занятие, ибо, если не все могли между собой разговаривать, то зато есть был способен каждый. И восхитительные горки персиков, винограда и слив вскоре привлекли всех к столу.

Подобное времяпровождение дало Элизабет полную возможность понять, хочется ли ей, чтобы к их обществу присоединился мистер Дарси. И за минуту до его появления ей казалось, что она решила этот вопрос утвердительно. Тем не менее, когда он вошел, она сразу стала об этом жалеть.

Мистер Дарси провел некоторое время в обществе мистера Гардинера, который вместе с двумя-тремя здешними жителями был занят рыбной ловлей. Услышав от него, что его жена и племянница хотели нанести утренний визит Джорджиане, Дарси поспешил домой. Как только он появился, Элизабет вполне здраво рассудила, что ей следует держаться при нем свободно и непринужденно. Учитывая вызванное ими всеобщее подозрение и неусыпный надзор за каждым его шагом, решение это было безусловно правильным, хоть и не легко выполнимым. Но ничье любопытство не обнаруживалось так явно, как любопытство, написанное на лице мисс Бингли, хоть оно и расплывалось в улыбку каждый раз, когда она заговаривала с Дарси или Элизабет. Ибо ревность не лишила ее надежд и она ничуть не ослабила своего внимания к владельцу Пемберли. Мисс Дарси после его прихода старалась вступать в беседу несколько чаще, и Элизабет заметила явное стремление ее брата поближе познакомить ее с Джорджианой и содействовать их попыткам завязать разговор. Это не ускользнуло и от внимания мисс Бингли, которая, со свойственной раздраженному человеку неосторожностью, воспользовалась первым же случаем, чтобы спросить ее насмешливо-любезным тоном:

— Кстати, мисс Элайза, правда ли, что ***ширский полк в самом деле покинул Меритон? Для вашей семьи это было наверно подлинным бедствием!

В присутствии Дарси она не смела произнести фамилию Уикхема. Но Элизабет сразу поняла, что она намекала на него, и разнообразные воспоминания, связанные с этим именем, причинили ей некоторую досаду. Готовая дать отпор этому злостному выпаду, она тем не менее ответила на вопрос с достаточным безразличием. Невольно брошенный ею при этом взгляд позволил ей заметить, с каким вниманием посмотрел на нее покрасневший мистер Дарси и в каком смущении находилась не смевшая поднять глаза Джорджиана. Если бы мисс Бингли знала, какую боль она причиняет этим намеком своей любимой подруге, она безусловно остереглась бы его высказать. Но она хотела только расстроить Элизабет, намекнув ей о человеке, к которому она, но ее мнению, была неравнодушна. Рассчитывая вывести гостью из равновесия и напомнив о связанных с этим полком легкомысленном и глупом поведении ее родных, она надеялась повредить Элизабет в глазах Дарси. О готовившемся побеге мисс Дарси она не имела никакого понятия — об этом не знал никто, кроме Элизабет. От всей родни Бингли это происшествие скрывалось особенно тщательно из-за тех самых намерений мистера Дарси, которые заподозрила у него Элизабет и при осуществлении которых родня Бингли могла стать родней Джорджианы. У него в самом деле когда-то существовал подобный план и, не объясняя этим планом стремление разлучить Бингли и Джейн, можно было допустить, что оно усилило его живой интерес к благополучию друга.

Спокойствие Элизабет рассеяло его тревогу. И, так как раздосадованная и разочарованная мисс Бингли не посмела напомнить о Уикхеме более прямым образом, Джорджиана со временем также пришла в себя, хотя и не настолько, чтобы снова принять участие в беседе. Мистер Дарси, с которым она боялась встретиться взглядом, едва ли заметил ее волнение, а повод, который должен был его оттолкнуть от Элизабет, по-видимому, напротив, заставил его думать о ней еще более благосклонно.

Вскоре после неудачного вопроса мисс Бингли гости уехали. И, пока мистер Дарси провожал их до экипажа, Кэролайн изливала свои чувства, обсуждая внешность, поведение и платье Элизабет Беннет. Джорджиана, однако, не стала ее в этом поддерживать. Рекомендации брата было достаточно, чтобы обеспечить любому человеку ее расположение. Его суждение не могло быть ошибочным, а он отзывался об Элизабет с такой теплотой, что Джорджиана не могла не находить ее красивой и милой. Когда он вернулся в гостиную, мисс Бингли не удержалась от того, чтобы не повторить некоторые свои замечания по адресу Элизабет, которые она только что высказывала его сестре.

— Как плохо выглядела сегодня Элайза Беннет, — не правда ли, мистер Дарси? — воскликнула Кэролайн. — Я в жизни не видела, чтобы кто-нибудь так изменился за полгода! Она ужасно погрубела и почернела! Мы с Луизой уверены, что попадись она где-нибудь нам на дороге, мы бы ее просто не узнали!

Как бы эти рассуждения ни были неприятны мистеру Дарси, он ограничился сдержанным ответом, сказав, что не заметил в Элизабет никаких изменений, кроме загара — естественного следствия путешествия в летнюю пору.

— Что касается меня, — добавила мисс Бингли, — то признаюсь, я никогда не замечала в ней ничего привлекательного. Лицо у нее — слишком худое, кожа на лице — какая-то темная, а все черты — самые невзрачные. Ну что можно сказать про ее нос? Ведь он у нее совершенно бесформенный. Правда, у нее неплохие зубы, но тоже — самые обыкновенные. А что касается ее глаз, которые кто-то однажды называл даже очаровательными, то я никогда не находила в них ничего особенного. Их острый пронзительный взгляд вызывает у меня отвращение. А во всем ее облике столько плебейской самоуверенности, которая кажется мне совершенно нестерпимой.

Так как мисс Бингли знала, что Элизабет нравится мистеру Дарси, она могла бы сообразить, что высказывания подобного рода едва ли откроют для нее кратчайший путь к его сердцу. Но рассерженные люди не всегда руководствуются здравым смыслом. И выражение досады на его лице было единственным следствием ее маневров. Тем не менее Дарси хранил молчание. Стремясь заставить его заговорить, она продолжала:

— Помнится, когда мы впервые встретились с ней в Хартфордшире, нас всех крайне удивило, что она прослыла красавицей. Мне особенно врезались в память слова, сказанные вами после того, как Беннеты обедали у нас в Незерфилде: «Это она-то красавица? Я бы скорее назвал ее мамашу душой общества!» Впоследствии, правда, ей кажется удалось снискать ваше расположение, и одно время вы будто бы находили ее хорошенькой.

— О, да, — выходя из себя, ответил Дарси. — Это было в самом начале нашего знакомства. Но прошло много месяцев с тех пор, как я стал видеть в ней одну из самых прелестных женщин, которых мне приходилось встречать.

С этими словами он вышел, предоставив мисс Бингли удовлетвориться вырванным признанием, которое ранило только ее одну.

На обратном пути миссис Гардинер и Элизабет обсудили все подробности визита, не коснувшись только того, что интересовало обеих на самом деле. Они обсудили внешность и поведение всех присутствовавших кроме человека, который больше всего привлекал их внимание, беседовали о его сестре, его друзьях, его доме, его угощении — обо всем, кроме него самого. А между тем Элизабет очень бы хотелось услышать мнение своей тетки о мистере Дарси, а та была бы крайне обрадована, если бы ее племянница решилась о нем заговорить.

Глава IV

Элизабет была сильно разочарована, не найдя по приезде в Лэмтон письма от Джейн. Это разочарование повторилось на второй и третий день их пребывания в этом городке. Но на утро четвертого дня ее огорчениям пришел конец, и доброе имя ее сестры было восстановлено. Для Элизабет одновременно пришли два письма, из которых одно имело штемпель, свидетельствовавший, что его послали по неверному адресу. Это не слишком ее удивило, так как почерк Джейн на конверте был чрезвычайно неразборчив.

Письма были получены как раз тогда, когда Гардинеры звали ее отправиться с ними на прогулку. Теперь они решили пойти вдвоем, предоставив ей возможность насладиться чтением в одиночестве. Прежде всего следовало прочесть заблудившееся письмо, отправленное еще пять дней тому назад. Начало его состояло из обычных сведений о визитах, небольших вечеринках и тому подобных новостях провинциальной жизни. Вторая половина, датированная следующим днем, касалась значительно более важного события и была написана с явной поспешностью. В ней заключалось следующее сообщение:

Не оставляя времени для размышлений и едва отдавая себе отчет в своих чувствах Элизабет, закончив это письмо, сразу схватила второе, и, распечатав его с крайним нетерпением, прочла следующие строки (письмо было написано на другой день после предыдущего):

— Но, где же, где же найти мне дядю?! — вскочив с места, воскликнула Элизабет, как только дочитала письмо.

Ей хотелось немедленно, не теряя драгоценных минут, броситься к мистеру Гардинеру. Но когда она добежала до порога, дверь распахнулась и слуга пропустил в комнату мистера Дарси. Увидев, как она побледнела и как стремительно кинулась ему навстречу, он сперва растерялся. И, прежде чем он собрался с мыслями, чтобы что-то сказать, Элизабет, в сознании которой решительно все было заслонено судьбой Лидии, поспешно проговорила:

— Извините меня, но я вынуждена вас покинуть. Мне надо сейчас же найти мистера Гардинера по неотложному делу. Нельзя терять ни секунды.

— Боже мой, что случилось? — вскричал он скорее участливо, нежели вежливо. Однако, тут же взяв себя в руки, добавил: — Конечно, я не хочу вас задерживать. Но разрешите отыскать мистера и миссис Гардинер мне или кому-нибудь из слуг. Вам сейчас будет дурно и вы не в состоянии сами пойти на его поиски.

Элизабет хотела было настоять на своем, но, почувствовав слабость в ногах, поняла, что едва ли способна сама догнать Гардинеров. Поэтому, снова вызвав слугу, она попросила его, задыхаясь так, что ее почти невозможно было понять, чтобы он тотчас привел хозяина и хозяйку в гостиницу.

Когда слуга вышел, Элизабет, чувствуя, что она больше не в силах держаться на ногах, опустилась в кресло с таким болезненным видом, что Дарси счел невозможным ее покинуть и не смог удержаться от выражения сочувствия и заботы:

— Вы позволите мне позвать служанку? Не следует ли вам принять чего-нибудь подкрепляющего? Стакан вина, например, — может быть, я могу вам его налить? Вам очень нездоровится!

— Нет, нет, благодарю вас, — ответила она, стараясь успокоить свое волнение. — Со мной ничего не случилось. Я совершенно здорова. Меня лишь расстроило только что полученное ужасное известие из Лонгборна.

При этом она разразилась рыданиями в течение нескольких минут была не в силах что-нибудь сказать. Дарси в растерянности смог только пробормотать что-то невразумительное о том, насколько он ей сочувствует, и затем стал с сожалением смотреть на нее молча. В конце концов она снова заговорила:

— Я только что получила письмо от Джейн с ужаснейшей новостью. Она станет известна всем. Моя младшая сестра покинула друзей — сбежала — оказалась во власти мистера… мистера Уикхема. Они вместе уехали из Брайтона. Вы слишком хорошо знаете этого человека, чтобы усомниться в том, чем это должно кончиться. У нее нет ни денег, ни связей, — ровно ничего, чем бы она могла его удержать, — она навсегда погибла.

Дарси оцепенел от изумления.

— Мне страшно подумать, — продолжала она еще более взволнованным голосом, — что все это я могла предотвратить! Я, которая так хорошо знала, что он собой представляет. Достаточно было рассказать моим близким совсем немногое из того, что мне стало известно! Этого бы не случилось, если бы они знали его характер. Теперь уже ничего, ничего нельзя поделать!

— Я опечален этим до глубины души! — воскликнул Дарси. — Удручен и потрясен. Но уверены ли вы, что все произошло именно так, как вы рассказываете? Достоверно ли это известие?

— Увы, да! Они выехали вдвоем из Брайтона в ночь под воскресенье. Их путь удалось проследить почти до самого Лондона. Дальше он затерялся. То, что они не поехали в Шотландию, — совершенно очевидно.

— Что-нибудь сделано, предпринята ли какая-нибудь попытка, чтобы выручить ее из беды?

— Отец выехал в Лондон и Джейн просит в своем письме, чтобы дядя поскорее поспешил ему на помощь. Через полчаса мы, наверно, будем в пути. Но сделать ничего невозможно. Я хорошо понимаю, что теперь уже ничего не поправишь. Разве на такого человека можно воздействовать? Каким образом удастся их хотя бы найти? Я не питаю ни малейшей надежды. Все это совершенно ужасно!

Дарси молча покачал головой.

— А ведь я знала, что он за человек! О, если бы я поняла раньше, что мне следовало, нет, что я была обязана предпринять! Но мне это было невдомек. Я боялась зайти слишком далеко. Какая страшная, непоправимая ошибка!

Дарси ничего не ответил. Возможно, что, прохаживаясь по комнате и погруженный в печальные размышления, он даже не слыхал ее слов. На его лбу прорезались глубокие морщины, он был мрачен. Элизабет вскоре обратила на него внимание и сейчас же все поняла. Власть ее над ним кончилась. Все должно было кончиться при таком семейном позоре, при столь явном свидетельстве глубочайшего бесчестия. Ей нечему было удивляться, не в чем его упрекнуть. Но мысль о том, что ему удалось преодолеть свое чувство, ничуть не облегчила ее душевной муки, не рассеяла ее горя. Напротив, она как будто явилась тем толчком, который был необходим, чтобы раскрыть ей глаза на собственное сердце. И еще никогда она не сознавала с такой отчетливостью, насколько сильно она могла бы его полюбить, как именно сейчас, в тот самый момент, когда ни о какой любви между ними больше не могло быть и речи.

И все же, хотя мысли о себе самой и промелькнули в ее сознании, они не могли завладеть им надолго. Унижение, горе, которые всем причинила Лидия, быстро оттеснили все другие переживания. Уткнувшись лицом в платок, Элизабет вскоре забыла обо всем остальном. И только после нескольких минут молчания она вновь стала воспринимать окружающее, прислушавшись к голосу своего собеседника, в словах которого одновременно с сочувствием слышалась некоторая неловкость.

— Вы, должно быть, давно ждете моего ухода. Мне нечем оправдать свою медлительность, кроме искреннего, хотя и тщетного сочувствия, которое меня охватило. Если бы небу было угодно дать мне возможность что-то сделать или высказать для смягчения вашего горя! Но я не смею надоедать вам пустыми пожеланиями, как бы рассчитанными на то, чтобы заслужить вашу благодарность… Боюсь, что это печальное событие лишит мою сестру удовольствия видеть вас сегодня в Пемберли.

— О да! Будьте добры извиниться за нас перед мисс Дарси. Скажите ей, что срочные дела потребовали нашего немедленного возвращения. Скрывайте от нее ужасную правду до тех пор, пока это будет возможно. Я понимаю, что это продлится недолго.

Он с готовностью обещал сохранить в тайне все, что ему стало известно, еще раз выразил свое соболезнование по поводу постигшего ее горя, выразил надежду на то, что все кончится менее печально, чем можно было пока ожидать, и, передав привет ее родным, удалился, бросив на нее пристальный прощальный взгляд.

Когда он вышел, Элизабет почувствовала, насколько невероятно было, что они когда-нибудь снова встретятся с той сердечностью, которая отличала их встречи в Дербишире. И, оглядываясь назад на все их знакомство, столь полное перемен и противоречий, она задумалась над изменчивостью желаний, которые сейчас были устремлены на его сохранение, а еще недавно — на то, чтобы как можно быстрее с ним покончить.

Можно согласиться, что уважение и признательность являются подходящей основой для сердечной привязанности. В этом случае перемена чувств Элизабет не должна казаться невероятной или фальшивой. Но можно, напротив, склонность, возникающую на такой основе, считать необъяснимой или неестественной, в отличие от увлечения, которое якобы так часто рождается с первого взгляда, еще до первых слов, сказанных друг другу будущими влюбленными. При этом в защиту перемены чувств Элизабет нельзя сказать ничего, кроме того, что Элизабет уже приобрела раньше небольшой опыт романтической привязанности, когда увлеклась Уикхемом, и что бесславный конец этой привязанности мог подсказать ей другой, менее трогательный путь поисков друга сердца. Как бы то ни было, разлука с Дарси навела ее на грустные размышления. И когда ей пришло в голову, что эта разлука является одним из первых печальных последствий, вызванных позором ее сестры, боль в ее душе, вызванная поступком Лидии, сделалась еще более острой. После того, как она прочла второе письмо Джейн, она ни на миг не допускала мысли, что Уикхем может жениться на Лидии. Никто, кроме Джейн, не стал бы, по ее мнению, утешать себя подобной надеждой. Ход событий представлялся ей достаточно ясным. До тех пор, пока она знала содержание только первого письма, она была крайне изумлена тем, что Уикхем вздумал жениться на девушке, за которой он не мог получить ни гроша. Ей казалось просто непостижимым, каким образом Лидии удалось привязать к себе этого человека. Но теперь все становилось на свои место. Для приключения подобного рода она была достаточно привлекательной. И хотя Элизабет не предполагала, что ее сестра сознательно решилась на побег, не имея в виду замужества, ей не трудно было поверить, что ни добродетель, ни здравый смысл не помешают Лидии стать легкой жертвой своего соблазнителя.

Пока полк стоял в Хартфордшире, Элизабет никогда не замечала, чтобы Лидия проявляла к Уикхему особую склонность. Но она отлично знала, что сестре достаточно самого небольшого поощрения, чтобы броситься на шею кому угодно. Ее избранниками бывали то один, то другой офицер, по мере того, как оказанное ей каждым из них внимание поднимало его в ее глазах. Привязанности ее непрерывно менялись, но сердце никогда не оставалось свободным. И эта девчонка пользовалась доверием и была лишена необходимого присмотра! О, как болезненно отзывалась теперь эта мысль в ее душе!

Она жаждала скорее вернуться домой, чтобы самой все слышать и видеть, во всем принимать участие и разделить с Джейн все заботы, обрушившиеся теперь в их расстроенном доме на нее одну, так как мистер Беннет отсутствовал, а мать была неспособна вести хозяйство и сама нуждалась в постоянном уходе. Уверенная, что для Лидии ничего уже больше нельзя сделать, она все же придавала огромное значение вмешательству мистера Гардинера. Поэтому до тех пор, пока он не вошел в комнату, она жестоко страдала от нетерпения. Мистер и миссис Гардинер поспешно вернулись, встревоженные сообщением слуги о внезапной болезни племянницы. Заверив их в том, что она чувствует себя вполне здоровой, Элизабет тотчас же сообщила им причину поднятой ею тревоги, прочитав оба письма вслух и с особым волнением подчеркнув приписку в конце второго письма. Хотя Лидия никогда не была любимицей Гардинеров, их не могло не опечалить полученное известие. Событие наносило ущерб не только ей одной, но решительно всей семье. Поэтому после первых возгласов удивления и негодования, мистер Гардинер выразил полную готовность оказать посильную помощь. И хотя Элизабет и не ожидала от него другого ответа, она все же поблагодарила его со слезами на глазах. Охваченные единым порывом, они тотчас же условились обо всем, что касалось путешествия. Отъезд должен был состояться как можно скорее.

— Но что же нам делать с Пемберли! — воскликнула миссис Гардинер. — Джон сказал нам, что мистер Дарси был здесь, когда ты послала его за нами. Это правда?

— Да. И я предупредила его, что мы не в состоянии к ним приехать. Об этом можно не беспокоиться.

— Можно не беспокоиться? — повторила миссис Гардинер, когда Элизабет убежала собирать вещи к себе в комнату. — Неужели отношения между ними позволили ей все ему рассказать? Как бы мне хотелось узнать правду!

Но желание это было несбыточным. Оно в лучшем случае могло занять ее ум на протяжении часа поспешных сборов и суматохи с отъездом. Если бы Элизабет была ничем не занята, она из-за полученного потрясения несомненно оказалась бы не способной ни к какому усилию. Но ей, так же, как и ее тетке, нужно было еще покончить с множеством всяких дел и в том числе написать друзьям в Лэмтоне, сообщив им выдуманную причину внезапного отъезда. Тем не менее уже через час все было готово. Мистер Гардинер тем временем заплатил по счету в гостинице, и они могли отправляться. После всех огорчений, пережитых в это утро, и даже через более короткий промежуток времени, чем она могла заранее предположить, Элизабет, наконец, сидела в экипаже, мчавшемся по дороге в Лонгборн.

Глава V

— Я все хорошо снова обдумал, — обратился к Элизабет мистер Гардинер, когда они выехали из городка, — и, рассудив как следует, пожалуй, готов согласиться с Джейн. Мне кажется совершенно неправдоподобным, чтобы офицер мог позволить себе столь гнусный поступок в отношении девушки, отнюдь не беззащитной и одинокой, гостившей к тому же в семье его полкового командира. Поэтому я склонен надеяться на лучшее. Не мог же Уикхем полагать, что за нее не вступятся ее друзья? И мог ли он надеяться остаться в полку после того, как нанес такое оскорбление полковнику Форстеру? Соблазн был явно несоразмерен с риском.

— Вам в самом деле так кажется? — с проблеском надежды спросила Элизабет.

— Честное слово, — сказала миссис Гардинер, — я тоже начинаю склоняться к такому мнению. Слишком это противоречило бы порядочности, чувству чести и его собственной выгоде, чтобы считать Уикхема виновным в подобном поступке. Я не могу о нем думать так ужасно. И неужели, Лиззи, он настолько упал в твоих глазах, что сама ты считаешь его на это способным?

— Что касается пренебрежения собственной выгодой — пожалуй, нет. Но всем другим он, по-моему, вполне может пренебречь. Хотелось бы, конечно, чтобы вы были правы! Но, увы, я не смею на это надеяться. В противном случае как объяснить то, что они не поехали в Шотландию?

— Прежде всего, — ответил мистер Гардинер, — еще не доказано, что они туда не поехали.

— Да, но их пересадка с почтовой кареты на извозчика кажется весьма подозрительной. К тому же они не оставили никаких следов на барнетской дороге.

— Ну что ж, будем считать, что они в Лондоне. Помимо других причин, они могли заехать туда хотя бы ради того, чтобы избавиться от преследования. У них, должно быть, не слишком много денег. Поэтому разве они не могли подумать о возможности более дешевого, хотя и не столь эффектного венчания в городе?

— Но тогда зачем же такая скрытность? Почему они боятся, что их найдут? Для чего тайное венчание? Нет, нет, мне в это не верится. Его ближайший приятель, судя по письму Джейн, убежден, что он даже не собирался на ней жениться. Уикхем не женится на бесприданнице. Он не может себе позволить такой роскоши. И что мог он найти в Лидии? Чем она прельстила его, кроме молодости, здоровья и веселого нрава, чтобы он пожертвовал ради нее возможностью поправить с помощью женитьбы свои дела? Мне трудно судить, насколько его должна была сдерживать боязнь опозорить военный мундир, ибо я не знаю, к каким это приводит последствиям. Но что касается вашего второго довода, то он не кажется мне убедительным. У Лидии нет братьев, которые могли бы за нее заступиться. А поведение мистера Беннета, его равнодушие и невнимание к делам семьи вполне позволяло Уикхему считать, что с его стороны следует ожидать наименьшего вмешательства, какое только возможно в подобном случае.

— Но разве, по-твоему, Лидия могла забыть все, кроме своего увлечения, и согласиться жить вместе с ним, даже не став его законной женой?

— Можно подозревать, — и это ужаснее всего, — ответила Элизабет с глазами, полными слез, — что взгляды сестры на мораль и на добродетель отличаются от общепринятых. Мне трудно выразить свою мысль. Может быть я к ней несправедлива. Но она еще очень молода. Ее никогда не учили думать о серьезных вещах. А за последние полгода, — нет, уже целый год, — она не занята ничем, кроме суеты и развлечений. Ей разрешалось тратить время праздным и легкомысленным образом и усваивать любые вздорные идеи, какие только она могла где-нибудь подхватить. С тех пор, как ***ширский полк расположился в Меритоне, ее голова полна только любовью, флиртом и офицерами. Рассуждая на эти темы, она делала все возможное, чтобы развить в себе наибольшую, — как бы это получше выразиться, — возбудимость чувств, которые у нее вовсе не являются вялыми от природы. А зная умение Уикхема очаровывать своей внешностью и обращением, мы все хорошо понимаем, как легко может он вскружить женщине голову.

— Да, но ведь Джейн, — заметила ее тетка, — не считает Уикхема настолько плохим человеком, чтобы он был способен соблазнить Лидию.

— О ком Джейн когда-нибудь думала плохо? И найдется ли человек, как бы скверно он себя ни зарекомендовал, которого она сочла бы способным соблазнить женщину, не получив доказательств его преступления? Но Джейн знает не хуже меня, что представляет собой Уикхем на самом деле. Нам обеим известно, что он — человек развращенный. Что у него нет ни чести, ни совести. Что его лживость и неискренность не уступают его вкрадчивости.

— И все это тебе на самом деле известно? — воскликнула миссис Гардинер с вновь пробудившимся любопытством по поводу ее осведомленности.

— Да, я в этом совершенно уверена, — покраснев, сказала Элизабет. — Я уже как-то рассказывала вам о том, как низко он поступил по отношению к мистеру Дарси. И вы сами слышали в Лонгборне, что он рассказывал о человеке, проявившем по отношению к нему столько снисходительности и терпимости. Но до меня дошли еще и другие сведения, которых я не вправе… нет, о которых пока что не стоит рассказывать. Клевета, возводимая им на семейство Дарси, не имеет предела. Из того, что он рассказывал мне о мисс Дарси, я представляла ее себе гордой, замкнутой и неприятной особой. А ему было известно, что она вовсе не такая. Он должен был знать, что она — именно та приветливая и непосредственная девушка, какой мы увидели ее при нашей встрече.

— Но неужели все это ускользнуло от Лидии? Могла ли она совсем не знать того, что Джейн и тебе известно во всех подробностях?

— Увы, да! Именно это и терзает меня сильнее всего. До моего визита в Кент, где я близко познакомилась с мистером Дарси и его родственником, полковником Фицуильямом, я и сама ничего не знала. А домой я вернулась, когда ***ширский полк должен вскоре был покинуть Меритон. Мы не сочли нужным опровергнуть перед его уходом сложившееся в наших краях хорошее мнение об Уикхеме. А потому ни я, ни Джейн, которая услышала обо всем от меня, ничего не рассказали. Даже когда было решено, что Лидия поедет с миссис Форстер, я не подумала о необходимости раскрыть ей глаза. Мне никогда не приходило в голову, что он способен ее обмануть. А того, что произошло, можете мне поверить, я даже и вообразить не могла.

— Значит, когда они уезжали в Брайтон, у тебя не было причин считать, что они друг к другу неравнодушны?

— Ни малейших. Я не могу припомнить хоть какого-нибудь знака взаимной симпатии ни с одной стороны. А вы ведь знаете, если бы что-нибудь можно было заметить, в нашей семье этого бы не проглядели. Когда он поступил в полк, она и впрямь готова была в него влюбиться. Впрочем, тогда мы все были на это способны. Любая девчонка в Меритоне или его окрестностях в течение первых двух месяцев была без ума от Уикхема. Но он совершенно не замечал Лидии. И после нескольких недель безумного увлечения, она мало-помалу выбросила его из головы, и ее избранниками снова стали другие офицеры, которые уделяли ей больше внимания.

Разговоры на эту интересную тему, естественно, не добавляли чего-нибудь нового к их страхам, надеждам и предположениям. Однако на всем пути они почти не прекращались. Элизабет была неспособна сосредоточиться на чем-нибудь другом. Она жестоко страдала от сознания допущенной ею ошибки и не находила ни минуты забвения или покоя.

Путешественники двигались с предельной скоростью и, проведя ночь в дороге, прибыли в Лонгборн на следующий день к обеду. Мысль о том, что Джейн не придется долго ждать их приезда, была для Элизабет в пути единственным утешением.

При въезде в усадьбу они заметили на крыльце маленьких Гардинеров, привлеченных видом кареты. Когда карета подъехала, лица детей озарились восторгом, — дети выразили его даже своими фигурками, посредством всевозможных скачков и прыжков, — который явился приятным прологом встречи с домашним очагом.

Элизабет покинула карету и, перецеловав детей, ринулась в холл, где ее встретила Джейн, которая бегом спустилась из комнаты матери. У обеих глаза были полны слез. Сестры горячо обнялись, и младшая сразу спросила у старшей, получены ли какие-нибудь известия о беглецах.

— Пока еще нет, — ответила Джейн. — Но теперь, когда наш дорогой дядя приехал, я надеюсь, что все пойдет хорошо.

— Папа в Лондоне?

— Да, он уехал во вторник, как я тебе сообщала.

— От него уже есть письма?

— Пока только одно. В среду он прислал несколько строк: написал, что прибыл благополучно, и передал распоряжения, о которых я его просила. В конце говорилось, что он не станет писать до тех пор, пока не появится что-нибудь заслуживающее упоминания.

— Ну, а мама? Что с ней? Как вы живете?

— Кажется, маме немного лучше. Хотя у нее ужасно расстроены нервы. Она у себя наверху и будет счастлива всех увидеть. Пока что она не покидает спальни. А Мэри и Китти, слава богу, здоровы.

— Ну, а ты как себя чувствуешь? — воскликнула Элизабет. — Ты очень побледнела. Сколько же тебе за это время пришлось пережить!

Джейн, однако, уверила ее, что чувствует себя совсем хорошо. Разговор сестер, продолжавшийся, пока Гардинеры были заняты детьми, был в это время прерван приходом всего их семейства. Джейн по очереди обнялась с дядюшкой и тетушкой, приветствуя и благодаря их с улыбкой и со слезами на глазах.

Когда все собрались в гостиной, вопросы, заданные Элизабет, были, разумеется, повторены Гардинерами и вскоре оказалось, что у Джейн нет ничего нового. Тем не менее она продолжала питать свойственные ее сердцу радужные надежды. Она по-прежнему надеялась, что все кончится благополучно и что с каждым днем можно ожидать письма Лидии или отца о объяснением действий беглецов и, быть может, известием об их бракосочетании.

Миссис Беннет, в чью комнату они перешли после нескольких минут разговора в гостиной, встретила их точно так, как можно было ожидать: слезами и жалобами на свою горькую участь, бранью по поводу гнусного поступка Уикхема, причитаниями о собственных муках, а также упреками в адрес решительно всех, кроме единственной особы, которая своей неразумной терпимостью больше всего потакала легкомыслию дочери.

— Если бы я сумела настоять, чтобы вся наша семья поехала в Брайтон, — сказала она, — то ничего бы не случилось. О бедной Лидии было некому позаботиться. Разве Форстеры не должны были все время держать ее у себя на глазах? Я убеждена, что ими была допущена вопиющая небрежность, если только не что-нибудь худшее! Лидия — вовсе не такая девочка, которая могла на это решиться, если бы за ней присматривали. Мне всегда казалось, что для надзора за ней они решительно не подходят. Но со мной, как обычно, не посчитались. Бедное, дорогое мое дитя! А теперь нас покинул мистер Беннет, и я уверена, что он будет драться с Уикхемом, как только с ним встретится, и будет убит, и что тогда с нами со всеми станет? Коллинзы вышвырнут нас вон, прежде чем он остынет в гробу! И если только ты, братец, над нами не сжалишься, я не знаю, куда мы денемся.

Все в один голос отвергли столь мрачные предположения, и после общих заверений о своей привязанности к сестре и ко всему ее семейству, мистер Гардинер обещал ей на следующий же день уехать в Лондон и помочь мистеру Беннету в любых его действиях по спасению Лидии.

— Мы не должны предаваться бесплодному унынию, — добавил он. — И хотя следует себя подготовить к худшему, пока еще нет оснований считать такой исход неизбежным. Еще не прошло и недели с тех пор, как они сбежали из Брайтона. Через несколько дней мы о них услышим. И до тех пор, пока мы не узнаем, что они не обвенчаны и не собираются венчаться, не следует впадать в отчаяние. Как только я попаду в Лондон, я поеду к брату, привезу его к себе на Грэйсчёрч-стрит, и мы хорошенько обдумаем все, что можем с ним предпринять.

— Ах, дорогой братец, — воскликнула миссис Беннет, — это как раз то, чего бы мне хотелось больше всего. Пожалуйста, разыщите их там в городе, куда бы они ни спрятались, и если они еще не поженились, устройте так, чтобы они были женаты. И пусть они не откладывают этого из-за свадебных нарядов. Скажите Лидии, что после венчания у нее будет столько денег, сколько понадобится для их покупки. А самое важное — спасти мистера Беннета от дуэли. Расскажите ему, в каком я ужасном состоянии, что я буквально схожу с ума от страха и что у меня бывают судороги во всем теле и спазмы в боку, и такие жестокие головные боли и сердцебиения, от которых нет покоя ни днем, ни ночью. И передайте моей дорогой Лидии, чтобы она не отдавала шить платье, не повидавшись со мной, так как она не знает, в каком магазине его лучше всего заказывать. Ах, какой же вы добрый! Я уверена, что вы сделаете все, о чем я вас попросила!

Брат обещал ей заняться всеми делами самым серьезным образом. И вместе с тем он не мог не посоветовать ей соблюдать большее благоразумие, — в равной степени, — в надеждах и опасениях.

Проговорив с ней таким образом до обеда, они затем предоставили ей изливать свои чувства перед домоправительницей, которая ухаживала за миссис Беннет в отсутствие дочерей.

Мистер Гардинер и его жена были уверены, что у нее не было настоящего повода для подобного затворничества, однако не пытались ее от него отговорить, так как знали, насколько ей недостает благоразумия, чтобы сдерживаться в разговоре за столом в присутствии прислуги. Поэтому они предпочитали, чтобы все заботы и тревоги высказывались ею лишь одному постороннему человеку, пользующемуся притом наибольшим доверием.

В столовой они вскоре увидели Мэри и Китти, которые были слишком заняты у себя в комнатах, чтобы выйти к ним раньше. Одна оторвалась от своих книг, а другая — от туалетного столика. Физиономии обеих казались, впрочем, достаточно беззаботными. Обе девицы почти не изменились, если не считать того, что утрата любимой сестры, а быть может упреки, вызванные ее участием в происшествии, сделали Китти еще более раздражительной, чем ей было свойственно прежде. Что касается Мэри, то она достаточно владела собой, чтобы, усевшись за столом рядом с Элизабет, почти сразу же прошептать ей с выражением мрачной задумчивости:

— Какое печальное известие! Как много оно вызовет толков! Но мы должны устоять перед натиском зла и окропить наши сердечные раны бальзамом сестринского утешения.

Видя, что Элизабет не собирается ей отвечать, она добавила:

— Из этого печального случая с Лидией мы все же можем извлечь полезные уроки. Они заключаются в том, что утрата женщиной добродетели непоправима; что один неверный шаг может привести ее к гибели; что ее репутация тем более хрупка, чем более она безупречна; и что женщина никогда не может быть излишне осторожной в своем отношении к недостойным представителям другого пола.

Элизабет с удивлением подняла на нее глаза, но, чувствуя себя слишком подавленной, промолчала. И Мэри продолжала успокаивать себя такими же подходящими к случаю прописными истинами.

Под вечер две старшие мисс Беннет смогли провести полчаса вдвоем. Элизабет сразу воспользовалась этой возможностью, чтобы задать Джейн множество вопросов, на которые ее сестра отвечала с большой охотой. После обоюдных сожалений по поводу ужасных последствий поступка Лидии, которые Элизабет полагала почти неотвратимыми, а Джейн — весьма вероятными, первая продолжала:

— Но ты должна рассказать мне и все то, о чем я пока не имею ни малейшего представления. Как отнесся ко всему папа? Что рассказал полковник Форстер? Не было ли у Форстеров подозрений еще до того, как Лидия и Уикхем совершили побег? Ведь их повсюду должны были видеть вместе.

— Полковник Форстер подтвердил, что он часто подозревал их взаимную склонность, особенно со стороны Лидии. Но он не видел ничего, что могло бы вызвать тревогу. Его было очень жалко. Он показался мне необыкновенно добрым и внимательным человеком. И он решил побывать у нас, чтобы выразить свое огорчение, даже до того, как заподозрил, что они не поехали в Шотландию. А когда такое подозрение возникло, он выехал тотчас же.

— А Денни в самом деле уверен, что Уикхем на ней не женится? Он знал о готовившемся побеге? Полковник видел самого Денни?

— Да. Но при этом разговоре мистер Денни отрицал, что ему было известно о готовящемся побеге, и не сказал, что он об этом думает сам. Он больше не утверждал, что они не собираются обвенчаться, и это позволяет надеяться, что его перед тем неправильно поняли.

— А до приезда полковника вам даже не приходило в голову, что они не поженятся?

— Разве мы могли об этом подумать? Сама я испытывала некоторое беспокойство, будет ли Лидия счастлива с Уикхемом. Я ведь знала, что его поведение не всегда было безукоризненным. А папа и мама ничего этого не знали и понимали только, насколько их брак неблагоразумен. И вдруг Китти, которая, естественно, гордилась тем, что знает об этом больше нас всех, призналась, что в последнем письме Лидия уже предупредила ее о своем намерении. Оказывается, ей было известно, что они уже несколько недель любят друг друга.

— Но это началось после отъезда в Брайтон?

— Думаю, что да.

— А полковник Форстер, по-твоему, очень плохого мнения об Уикхеме? Понял ли он, что́ тот собой представляет?

— Признаюсь, он отзывался об Уикхеме уже не так лестно, как прежде. Он считает его невоздержанным и расточительным. А после печального происшествия стали говорить, что Уикхем наделал в Меритоне много долгов. Надеюсь, что это окажется неправдой.

— Джейн, милая, если бы мы меньше скрывали, если бы мы рассказали то, что нам о нем известно, ничего бы не случилось.

— Может быть, это было бы и лучше, — ответила Джейн. — Но разоблачать прежние ошибки человека, ничего не зная о его чувствах в настоящее время, кажется мне несправедливым. У нас были самые добрые намерения.

— А что рассказал полковник Форстер о содержании письма Лидии к его жене?

— Он захватил его с собой, чтобы показать нам.

Джейн вынула письмо из своей памятной книжки и протянула его Элизабет. Вот что в нем говорилось:

— О беспечная, беспечная Лидия! — воскликнула Элизабет, дочитав до конца. — И этим письмом она сообщает о таком событии в своей жизни?! Но из него по крайней мере следует, что сама она относилась к цели поездки серьезно. К чему бы он ни склонил ее позже, она не думала о бесчестье. Бедный отец! Как тяжело ему было все это пережить!

— Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь был так потрясен. В течение десяти минут он не мог произнести ни слова. А маме сразу стало плохо, и все в доме пошло вверх дном.

— Джейн, милая, — спросила Элизабет, — осталась ли в доме хоть одна служанка, которая не узнала бы в тот же день всех подробностей этой скандальной истории?

— Не могу сказать. Надеюсь, что да. Однако в ту минуту очень трудно было владеть собой. Мама была в истерике, и хотя я всячески старалась ей помочь, боюсь, я не сделала того, что могла бы сделать. Я была в таком ужасе, думая, чем все это может кончиться, что стала совершенно беспомощной.

— Ты сделала больше, чем могла. У тебя нездоровый вид. Если бы я была здесь, мне пришлось бы заботиться о тебе.

— Мэри и Китти были очень добры. И я уверена, что они разделили бы со мной все заботы, если бы я не считала, что это может им повредить. Китти такая хрупкая и так легко возбуждается, а Мэри настолько погружена в свои занятия, что было бы грешно лишать их отдыха. Во вторник, после папиного отъезда, в Лонгборн приезжала тетушка Филипс. Она была так добра, что пробыла со мной до четверга и очень нам всем помогла. Леди Лукас тоже была очень великодушна. Она приходила в среду выразить свое сочувствие и сказала, что она и ее дочери готовы оказать нам всяческую поддержку.

— Лучше бы она сидела у себя дома! — воскликнула Элизабет. — Быть может у нее были даже самые добрые намерения. Но при такой беде, как наша, чем меньше видишь соседей, тем лучше. Помощь здесь невозможна, а сочувствие — невыносимо. Пускай же они радуются нашим несчастьям подальше от нас.

Она спросила сестру о том, что отец собирался предпринять, чтобы найти Лидию в Лондоне.

— Мне кажется, — ответила Джейн, — он хотел отправиться в Эпсом — место, где они в последний раз переменили лошадей, чтобы попробовать что-нибудь выяснить у почтальонов. Главная его цель — узнать номер извозчика, который вез их из Клэпхема. Этот извозчик приехал с кем-то из Лондона. Папа считал, что такой случай, при котором дама и господин пересаживаются из одного экипажа в другой, не мог остаться незамеченным, и он собирался навести справки в Клэпхеме. Если бы ему посчастливилось узнать, у какого дома извозчик перед тем высадил своих седоков, он предполагал навестить этот дом. Там ему, быть может, удалось бы узнать номер и место стоянки извозчика. Не знаю, что он еще собирался сделать. Он так торопился уехать и был так сильно расстроен, что я с трудом смогла добиться у него только этого.

Глава VI

Все были уверены, что на следующее утро будет получено письмо от мистера Беннета, однако почта пришла и не принесла от него ни строчки. Члены его семьи хорошо знали, насколько он при обычных обстоятельствах небрежен в своей переписке, но рассчитывали, что сейчас он все же сделает над собой усилие. Приходилось думать, что он не может сообщить ничего хорошего, но даже об этом они рады были бы знать наверняка. Мистер Гардинер, который немного задержался в ожидании письма, уехал сразу же по прибытии почты.

С его отъездом они могли хотя бы надеяться, что их будут держать в курсе происходящих событий. Прощаясь, мистер Гардинер обещал как можно скорее уговорить мистера Беннета вернуться в Лонгборн. Тем самым он очень успокоил свою сестру, которая видела в этом для мужа единственное спасение от гибели на дуэли.

Миссис Гардинер, считая, что племянницам может оказаться полезным ее присутствие, решила провести с детьми в Хартфордшире еще несколько дней. Она помогала им в уходе за миссис Беннет, и им было очень приятно побыть с ней в часы досуга. Другая тетка также проводила у них немало времени, желая, по ее словам, их развеселить и ободрить. Но так как у нее всегда были припасены свежие новости о расточительности и непорядочности Уикхема, она редко оставляла их менее удрученными, чем они чувствовали себя перед ее приходом.

Весь Меритон старался теперь всячески очернить человека, который еще три месяца тому назад казался ему чуть ли не светлым ангелом. Стало известно, что он задолжал решительно во всех лавках. Объявленный бесчестным соблазнителем, он стал притчей во языцех во всей округе. Все считали его самым испорченным человеком на свете и наперебой клялись, что никогда не были введены в заблуждение его внешней привлекательностью. И хотя Элизабет не верила и половине всех этих толков, они доказывали, насколько справедливой была тревога за доброе имя ее сестры. Даже Джейн, которая доверяла слухам еще меньше, почти потеряла надежду на благоприятный исход дела, тем более, что, если бы, как ей хотелось верить, они все же бежали в Шотландию, то от беглецов уже должны были прийти какие-то вести.

Мистер Гардинер покинул Лонгборн в воскресенье. Во вторник его жена получила от него письмо, в котором говорилось, что по прибытии он сразу же отыскал своего брата и уговорил его переехать на Грейсчёрч-стрит. До его приезда мистер Беннет побывал в Эпсоме и Клэпхеме, однако ему не удалось там узнать ничего существенного. Теперь он решил справиться во всех крупных гостиницах города, считая вполне вероятным, что, прибыв в Лондон, беглец не сразу поселились на частной квартире. Сам мистер Гардинер не рассчитывал на успех этих поисков, но, так как его брат был ими всецело поглощен, он по мере сил старался ему помогать. Далее он писал, что мистер Беннет в настоящее время совершенно не склонен покинуть Лондон, и обещал прислать вскоре новое письмо. В конце находился следующий постскриптум:

Элизабет легко поняла, как могло возникнуть подобное предположение. Однако она не располагала никакими сведениями в этом роде и считала комплимент незаслуженным. Ей не приходилось слышать ни о каких родственникам Уикхема, кроме отца и матери, которые скончались много лет тому назад. Можно было, однако, допустить, что кто-нибудь из его приятелей по ***ширскому полку знает больше. И хотя она верила в это очень мало, обращение к полковнику Форстеру позволило все же на что-то надеяться.

Все дни проходили теперь в различных тревогах. Но самыми беспокойными были минуты ожидания почты. Прибытие писем стало важнейшим событием каждого дня. Только из них можно было узнать о хорошем или плохом повороте событий. И каждый новый день мог принести, наконец, важные вести.

Однако прежде чем до них опять дошли известия от мистера Гардинера, было получено послание совсем иного рода, адресованное мистеру Беннету. Оно было написано мистером Коллинзом. Мистер Беннет оставил распоряжение вскрывать всю приходящую на его имя корреспонденцию, и это письмо было прочитано Джейн. Вместе с ней его прочла и Элизабет, которой были хорошо известны особенности его писем. В письме говорилось:

Мистер Гардинер не писал ничего до тех пор, пока не получил ответа от полковника Форстера. Ответ этот оказался неблагоприятным. Стало известно, что у Уикхема нет ни одного родственника, с которым он поддерживал бы общение и что у него вообще не осталось близкой родни. В прежние времена он имел довольно много знакомых, однако после вступления в полк он, по-видимому, не сохранил с ними дружеских связей. Поэтому нельзя было назвать ни одного человека, который мог бы рассказать об Уикхеме что-нибудь новое. Кроме того, что он прятался от родных Лидии, он, как оказалось, должен был скрываться еще и по другой причине. Огромные карточные долги вконец расстроили его денежные дела. По мнению полковника Форстера, для покрытия его долгов в Брайтоне потребовалось бы более тысячи фунтов. Небольшую часть этой суммы он задолжал в городке, однако долги чести составляли в ней львиную долю. Мистер Гардинер не пытался скрыть эти подробности от своих родственников в Лонгборне. С ужасом выслушав это сообщение, Джейн воскликнула:

— Картежник! Вот уж совсем не ожидала. Мне даже в голову это не приходило!

Мистер Гардинер добавлял, что уже на следующий день, то есть в субботу, они могут ждать возвращения мистера Беннета. Расстроенный полной неудачей всех предпринятых им попыток, мистер Беннет уступил настойчивым уговорам шурина вернуться к семье и позволить ему принимать необходимые меры сообразно с обстоятельствами. Когда об этом узнала миссис Беннет, она, вопреки предположениям дочерей, вовсе не выразила того удовлетворения, которого можно было ожидать, зная ее беспокойство за жизнь мистера Беннета.

— Как! — воскликнула она. — Бросить там бедную Лидию? Он не покинет Лондон, пока их не найдет! Кто же без него будет стреляться с Уикхемом и заставит его на ней жениться?

Миссис Гардинер хотела уже вернуться вместе с детьми к себе домой, и, так как на следующий день ждали приезда мистера Беннета, она могла теперь уехать. Поэтому она воспользовалась посланным из Лонгборна экипажем, на котором затем возвратился его хозяин.

Она покинула Лонгборн, так и не поняв отношений между Элизабет и ее дербиширским другом, над которыми ломала себе голову с самого отъезда из Лэмтона. Элизабет никогда первая не называла его имени. Не было и письма, которое, как казалось миссис Гардинер, он мог послать им вдогонку. Со времени их возвращения на имя племянницы не приходило ничего, что могло быть отправлено из Пемберли.

Печальные семейные обстоятельства вполне оправдывали дурное настроение Элизабет. Поэтому оно не позволяло делать каких-либо далеко идущих выводов. Вместе с тем сама Элизабет, достаточно разобравшись к этому времени в своих чувствах, отлично понимала, что ей было бы легче перенести позор Лидии, не будь она знакома с мистером Дарси. По ее мнению, в этом случае количество бессонных ночей сократилось бы для нее по меньшей мере наполовину.

Мистер Беннет по возвращении в Лонгборн был полон свойственного ему философского спокойствия. Он разговаривал не больше, чем обычно, и вовсе не упоминал обстоятельства, из-за которого ездил в Лондон, так что дочери долго не решались с ним об этом заговорить. Молчание, наконец, нарушила Элизабет, осмелившаяся затронуть запретную тему, когда он встретился с ними за послеобеденным чаем. В ответ на выраженное ею сочувствие по поводу всего, что ему пришлось пережить, мистер Беннет сказал:

— Не будем об этом вспоминать. Кому же за это расплачиваться, как не мне? Все, что случилось, — дело моих рук, и я должен был почувствовать это на своей шкуре.

— Вы не должны слишком строго себя осуждать, — ответила Элизабет.

— Твое пожелание вполне своевременно. Такое отношение к себе самому свойственно человеческой природе. Нет, Лиззи, дай мне хоть раз в жизни почувствовать всю глубину своей вины. Не бойся, это меня не сломит. Все это быстро выветрится из моей головы.

— Вы думаете, что они в Лондоне?

— Конечно. Где же еще они смогли бы спрятаться так хорошо?

— К тому же Лидия всегда мечтала попасть в Лондон, — вставила Китти.

— Значит, она добилась того, чего хотела, — сухо ответил отец. — И весьма возможно, что ее пребывание там продлится довольно долго.

После короткой паузы он добавил:

— Лиззи, предостережение, которое ты мне сделала в мае, свидетельствует, как показали события, о твоей дальновидности. Но я не затаил против тебя никакой злобы.

Разговор был прерван появлением Джейн, которая пришла, чтобы приготовить чай для миссис Беннет.

— Какое великолепное представление! — воскликнул мистер Беннет. — Оно придает горю вашей матери такой благородный оттенок. Пожалуй, с завтрашнего дня я последую ее примеру: засяду в ночном колпаке и халате на целые сутки в свою библиотеку и постараюсь причинять вам как можно больше хлопот. Или, быть может, мне подождать, пока от нас сбежит Китти?

— Я никуда не собираюсь сбегать, — ответила Китти с раздражением. — И если я когда-нибудь попаду в Брайтон, ничего подобного со мной не случится.

— Ты попадешь в Брайтон? Да я и за пятьдесят фунтов не отпущу тебя до Ист-Бёрна.^{70} Нет, Китти, наконец-то я научился осторожности. И тебе придется это почувствовать. Ни один офицер больше не переступит порога моего дома, даже носа не сунет в нашу деревню. И никаких танцев, если только тебе не вздумается танцевать с одной из сестер. Я не позволю тебе выходить из дома, пока ты не докажешь, что способна заниматься делом хоть десять минут в течение суток.

Китти, принявшая эти слова всерьез, горько расплакалась.

— Ну, так и быть, — сказал мистер Беннет, — можешь не огорчаться. Если на протяжении десяти лет ты будешь хорошей девочкой, я к концу срока непременно свожу тебя в какое-нибудь обозрение.^{71}

Глава VII

Спустя два дня после возвращения мистера Беннета, когда Джейн и Элизабет гуляли позади дома среди зарослей кустарника, они увидели приближавшуюся к ним домоправительницу. Подумав, что она ищет их для того, чтобы позвать к миссис Беннет, они пошли ей навстречу. Но вместо того, чтобы передать какое-нибудь поручение от матери, она сказала, обращаясь к Джейн:

— Прошу прощения, сударыня, что помешала вашему разговору. Но я подумала, что из Лондона пришли, быть может, добрые вести, и мне захотелось их услышать.

— Что вы имеете в виду, Хилл? Из Лондона не было никаких писем.

— Как, сударыня, — с большим удивлением воскликнула миссис Хилл, — вы не знаете, что к хозяину прибыл нарочный от мистера Гардинера? Прошло не менее получаса с тех пор, как он передал пакет мистеру Беннету.

Желая поскорее узнать о новостях, сестры без лишних слов направились к дому. Пробежав холл, они заглянули сперва в комнату для завтрака, потом в библиотеку, и, не найдя отца там, были уже готовы искать его наверху в комнате матери, когда встретившийся им дворецкий сказал:

— Если вы, сударыни, ищете хозяина, то попробуйте догнать его около рощи — он только что пошел в этом направлении.

Пользуясь этим указанием, они снова прошли через холл и побежали прямо через газон догонять отца, который решительным шагом направлялся к группе деревьев на краю усадьбы.

Более полная и менее привыкшая к бегу старшая сестра вскоре отстала, тогда как запыхавшаяся младшая, догнав отца, с нетерпением забросала его вопросами:

— Ах, папа, что там такое? Есть новости? Что-нибудь от дяди Гардинера?

— Да, он прислал письмо с нарочным.

— Что же он пишет? Хорошее или плохое?

— Разве мы можем ожидать хороших вестей? — сказал отец, вынимая из кармана письмо. — Впрочем, тебе, быть может, будет интересно его прочесть.

Элизабет нетерпеливо выхватила у него письмо, как раз когда их догнала Джейн.

— Прочти-ка вслух, — попросил мистер Беннет, — я сам едва ли в нем разобрался как следует.

— Вот видите, все вышло так, как я и предполагала, — перебила Джейн, — они женаты!

Элизабет продолжила чтение.

— Может ли это быть? — сложив письмо, проговорила Элизабет. — Неужели он на ней женится?

— Значит Уикхем вовсе не такой негодяй, каким мы его себе представляли! — воскликнула Джейн. — Папа, милый, поздравляю вас!

— И вы уже ответили на письмо? — спросила Элизабет.

— Еще нет. Но это следует сделать поскорее.

Элизабет принялась горячо уговаривать отца не откладывать дела ни на минуту.

— Папа, пожалуйста, — взмолилась она, — возвращайтесь и напишите дяде тотчас же. Вы только подумайте, как опасно при таких обстоятельствах малейшее промедление!

— Может быть, мне написать письмо от вашего имени, — предложила Джейн, — если вам неприятно это сделать самому?

— Разумеется, неприятно, — ответил он. — Но, увы, письмо должно быть написано.

С этими словами они зашагали обратно к дому.

— Я бы хотела задать один вопрос, — сказала Элизабет. — Вы примете предложенные условия?

— Приму ли я условия? Да мне просто стыдно за него оттого, что он так мало потребовал.

— И ей предстоит стать его женой! Даже несмотря на то, что он такой человек!

— Да, да, стать его женой. Теперь уже ничего не поделаешь. Но мне бы хотелось понять еще две вещи. Во-первых, сколько денег ему посулил ваш дядюшка, а во-вторых, каким образом я смогу эти деньги ему вернуть.

— Деньги! — воскликнула Джейн. — Дядюшка! Что вы имеете в виду?

— А то, что ни один человек в здравом уме не женился бы на Лидии ради какой-то сотни фунтов в год при моей жизни и пятидесяти после моей смерти.

— В самом деле, — сказала Элизабет, — это не приходило мне раньше в голову. Будут выплачены долги и кое-что останется! Конечно, тут не могло обойтись без дядюшки. Какой он у нас добрый и щедрый! Но как бы это его не разорило. Небольшая сумма тут бы не помогла.

— Ни в коем случае, — согласился отец. — Уикхем был бы круглым дураком, женись он на ней меньше чем за десять тысяч фунтов. Мне бы не хотелось думать о нем так плохо с первых же дней после того, как мы с ним породнимся.

— Десять тысяч? Силы небесные! Но разве мы могли бы вернуть даже половину такой суммы?

Мистер Беннет ничего не ответил, и каждый из них, погруженный в свои думы, не сказал ни слова, пока они не дошли до дому. Отец прошел прямо в библиотеку, чтобы написать письмо, а дочери направились в комнату для завтрака.

— Неужели они в самом деле поженятся? — воскликнула Элизабет. — Просто не верится! И мы еще должны этому радоваться! Поженятся без малейшей надежды на семейное счастье и несмотря на все пороки ее будущего мужа. Вот в чем теперь спасенье нашей сестры! Ах, Лидия, Лидия!

— Я утешаю себя мыслью, — сказала Джейн, — что он не женился бы на Лидии, если бы не питал к ней настоящего чувства. И хотя наш добрый дядя чем-то ему помог, но мне не верится, что речь могла идти о десяти тысячах или даже о чем-то к этому близком. У Гардинеров есть дети и может быть будут еще. Разве он вправе отнимать у них даже половину такой суммы?

— Если бы мы знали его долги, — сказала Элизабет, — да еще выяснили, сколько денег, согласно брачному контракту, он отложит на имя сестры, мы смогли бы точно определить, что ему посулил дядя. У самого Уикхема нет и шести пенсов за душой. Мы никогда не сможем достаточно отблагодарить дядю и тетю. То, что они решились принять Лидию под свой кров, окружить ее заботами и защитить своим добрым именем, является с их стороны такой жертвой, которая заслуживает многих лет благодарности. Она сейчас должна уже находиться у них! Если даже такое их великодушие не сможет ее по-настоящему тронуть, то она вообще не заслуживает счастья. Как только она могла посмотреть тетушке в глаза!

— Надо постараться не вспоминать обо всем, что натворили Уикхем и Лидия, — сказала Джейн. — Мне так хочется поверить в их будущее благополучие! Его согласие на брак с ней — залог того, что он начинает исправляться. Взаимная привязанность сделает их менее легкомысленными, и я надеюсь, что они заживут разумно и счастливо, так что их прежнее поведение мало-помалу будет всеми забыто.

— Их поведение было таким, — ответила Элизабет, — что ни ты, ни я, ни кто-нибудь другой не сможет о нем забыть. Об этом и говорить не стоит.

В это время обе они подумали о миссис Беннет и о том, что она едва ли что-нибудь знает о письме. И они отправились в библиотеку спросить у отца, не хочет ли он, чтобы она об этом узнала. Отец еще продолжал писать. Не поднимая головы, он равнодушно ответил:

— Поступайте, как вам будет угодно.

— А можно нам взять письмо, чтобы прочесть его маме?

— Берите, что хотите, и оставьте меня в покое.

Элизабет схватила письмо с письменного стола, и они побежали наверх. У миссис Беннет оказались в это время Мэри и Китти, поэтому письмо достаточно было прочесть один раз. После нескольких слов о получении хороших известий, оно было прочитано вслух. Миссис Беннет едва смогла совладать со своими чувствами. Как только Джейн прочла о надеждах мистера Гардинера на предстоящую свадьбу, на ее лице выразился необыкновенный восторг, и каждая следующая фраза увеличивала ее ликование. Теперь она находилась в таком же возбуждении от счастья, в каком она пребывала прежде из-за тревоги и расстройства. Ей было достаточно знать, что ее дочь выходит замуж. Забота о благополучии дочери, так же, как сожаления о ее легкомысленном поступке, совершенно не приходили ей в голову.

— Лидия, девочка моя! — воскликнула миссис Беннет. — Как это чудесно! Она будет замужем! Я ее скоро опять увижу! Выйдет замуж в шестнадцать лет! Добрый, хороший братец! Я была уверена, что этим кончится — он должен был все устроить! Если б вы знали, как мне хочется ее видеть! И душеньку Уикхема тоже! Но как же быть с туалетами? Что же нам делать со свадебным платьем? Надо сейчас же об этом написать сестре Гардинер. Лиззи, голубушка, сбегай вниз к папе и разузнай у него, сколько он на это может дать денег. Ах, нет, постой! Лучше я схожу к нему сама. Китти, позвони, чтобы пришла Хилл. Я сию же минуту оденусь. Лидия, милочка моя! Вот будет праздник, когда она к нам приедет!

Старшая дочь попыталась было остановить ее восторженные излияния, напомнив матери, сколь многим они обязаны мистеру Гардинеру.

— Счастливая развязка, — добавила она, — наступила только благодаря его доброте. По-видимому, он помог мистеру Уикхему значительной суммой.

— Ну что ж, это вполне естественно! — ответила миссис Беннет. — Кому же и позаботиться о ней, кроме родного дяди? Если бы у него не было семьи, его деньги достались бы мне и девочкам. А не считая подарков, мы от него впервые что-то получим. Но я так рада, так рада! Еще немного — и у меня будет замужняя дочь!.. Миссис Уикхем! Как это прекрасно звучит. А ведь всего только в июне ей исполнилось шестнадцать! Джейн, голубушка, я так разволновалась, что наверно не смогу ничего написать. О деньгах мы поговорим с папой позже. Но платье нужно заказать сию же минуту.

И она начала подробно обсуждать достоинства муслина, кисеи и батиста и хотела уже отправить обширный заказ, когда Джейн с некоторым трудом объяснила ей необходимость повременить с этим до того, как будет получено согласие мистера Беннета. Один день задержки, как объяснила Джейн, не имел большого значения, и благодаря превосходному расположению духа миссис Беннет оказалась на этот раз более сговорчивой, чем обычно. В ее голове возникали все новые планы.

— Как только я оденусь, — заявила она, — я тут же поеду в Меритон, чтобы сообщить о наших новостях сестрице Филипс. А на обратном пути можно будет навестить еще и Лукасов и миссис Лонг. Китти, беги вниз и прикажи заложить карету. Воздух, я уверена, будет мне очень полезен. Девочки, что вы хотите, чтобы я для вас сделала в Меритоне? А вот, наконец, и Хилл. Хилл, дорогая, вы слышали, какие у нас чудесные новости? Мисс Лидия выходит замуж! И вам всем подадут чашу с пуншем, чтобы вы как следует повеселились по случаю ее свадьбы.

Миссис Хилл, разумеется, пришла в восторг, и Элизабет вместе с другими выслушала ее поздравления. После этого Элизабет, утомленная суетой, ушла к себе в комнату, чтобы обо всем спокойно подумать.

Положение Лидии было достаточно плачевным. Однако следовало радоваться, что она не попала в худшую беду. И Элизабет этому радовалась. Заглядывая в будущее, нельзя было ждать для Лидии ни семейного счастья, ни обеспеченности. Но вспоминая, чего все они только два часа тому назад боялись, Элизабет не могла не оценить всех преимуществ такого исхода дела.

Глава VIII

Мистер Беннет уже давно собирался начать что-то откладывать от своих доходов. При этом он смог бы постепенно скопить некоторую сумму и обеспечить будущее своих дочерей, а также и жены на случай, если бы ей довелось его пережить. И сейчас он с особой остротой почувствовал, насколько разумной была бы такая экономия. Если бы он прежде подобным образом исполнил свой долг, Лидия не была бы теперь обязана своему дяде выкупом доброго имени и чести. И тогда приобретение в качестве супруга самого дрянного молодого человека во всей Великобритании было бы обставлено вполне подобающим образом.

Мистера Беннета серьезно огорчало, что это сомнительное счастье будет целиком оплачено из средств шурина, и он твердо решил выяснить израсходованную сумму и при первой же возможности вернуть долг. Когда мистер Беннет женился, он предполагал, что можно не стремиться к экономии, так как подразумевалось, что у супругов должен родиться наследник. Став совершеннолетним, сын закрепил бы имение за семьей, обеспечив будущее вдовы и младших детей. Но, одна за другой, на свет появились пять дочерей, а сына все не было. Миссис Беннет сохраняла уверенность в предстоящем рождении наследника еще в течение многих лет после того, как родилась Лидия. В конце концов от надежд пришлось отказаться, однако копить деньги было уже поздно. Миссис Беннет не была бережлива по натуре, и только нежелание ее мужа влезать в долги не позволяло им расходовать средств больше, чем они получали от своего имения.

Свадебным контрактом за миссис Беннет и ее детьми было закреплено пять тысяч фунтов. Распределение денег между детьми зависело от решения родителей. Такое решение предстояло сейчас принять, по крайней мере, относительно Лидии. И у мистера Беннета не возникало колебаний по поводу условий, предложенных мистером Гардинером. Выразив самым любезным, хотя и кратким, образом свою признательность шурину за его доброту, он далее одобрил предпринятые мистером Гардинером шаги, а также подтвердил свое согласие выполнить взятые от его имени обязательства. Раньше ему не пришло бы в голову, что он может выдать дочь за Уикхема — даже, если бы сам Уикхем захотел на ней жениться — при столь незначительных затратах. Учитывая стоимость содержания Лидии, ее карманные расходы и частые денежные подарки, которые дочка получала от матери, его годовой доход уменьшался не более чем на десять фунтов.

То, что все это потребовало так мало усилий с его стороны, было не менее приятным сюрпризом. Сейчас он хотел бы, по возможности, избавиться от дальнейших хлопот. После первого порыва негодования, побудившего его пуститься на розыски дочери, он, естественно, вернулся к своей прежней бездеятельности. Письмо было написано весьма быстро — мистер Беннет долго раздумывал, прежде чем что-нибудь предпринять, но, взявшись за дело, сразу же доводил его до конца. В заключительной части письма выражалось желание узнать, чем он еще обязан своему шурину. На Лидию он сердился так сильно, что от всякого обращения к дочери решил воздержаться.

Хорошие вести тотчас же разнеслись по дому и с невероятной быстротой распространились по всей округе. Конечно, толки о мисс Лидии приобрели бы значительно больший интерес, если бы ее воротили в Меритон, или, еще того лучше, сослали на какую-нибудь отдаленную ферму. Однако по поводу ее замужества тоже можно было всласть посудачить. И пожелания счастья, не сходившие с уст злорадных кумушек городка, почти не утратили с переменой обстоятельств своей выразительности, так как брак с человеком, подобным Уикхему, говоря по совести, никак не мог оказаться счастливым.

Миссис Беннет перед этим в течение двух недель ни разу не выходила в столовую. Но этот счастливый день ознаменовался тем, что она, наконец, в наилучшем расположении духа возглавила стол. Стыд за Лидию ни малейшим образом не омрачил ее торжества. Мечта о замужестве дочери, ставшая ее навязчивой идеей с тех пор, как Джейн минуло шестнадцать лет, близилась к осуществлению. Ее мысли и разговоры вертелись только вокруг принадлежностей для свадебной церемонии, образчиков тонкого муслина, новых экипажей и новой прислуги. С необыкновенной энергией она принялась подыскивать какой-нибудь близко расположенный дом, который ее дочь могла бы занять после свадьбы. И, ничего не зная и даже не задумываясь о средствах, которыми будет располагать молодая пара, она отвергла немало домов, считая их неподходящими по своему расположению или размерам.

— Мог бы подойти, пожалуй, Хэй Парк, — рассуждала она, — вздумай Голдинги из него выехать. Или большой дом в Стоуке, если бы только гостиная в нем была чуть-чуть побольше. Что же касается Эшуорта, то до него слишком уже далеко — я не перенесу, если нас будет разделять целых десять миль. А в Палвис Лодже^{72} — совершенно невозможный верхний этаж!

Ее муж не мешал ей болтать подобным образом, пока в комнате находилась прислуга. Однако как только посторонние удалились, он обратился к ней со словами:

— Прежде чем вы, миссис Беннет, арендуете для вашей дочери и ее мужа одно из этих прекрасных имений или даже все их одновременно, я хотел бы, чтобы между нами существовала ясная договоренность, по крайней мере, по одному вопросу. В один определенный дом в нашей местности они никогда не будут допущены. Я отнюдь не собираюсь поощрять их легкомыслие, принимая их у себя в Лонгборне.

Это заявление вызвало бурю протестов, но мистер Беннет оставался непоколебимым. И через некоторое время миссис Беннет в пылу спора обнаружила, к своему изумлению и ужасу, что ее супруг не собирается потратить ни одной гинеи на покупку свадебных туалетов. Он заявил, что Лидии не следует рассчитывать ни на какие знаки внимания с его стороны. Миссис Беннет это казалось просто непостижимым. Подобная необузданность родительского гнева, из-за которой их дочь должна была потерять все, ради чего, собственно говоря, стоило выходить замуж, превосходила границы ее разумения. Недостаток туалетов при венчании казался ей гораздо более позорным обстоятельством, нежели бегство Лидии и ее совместная жизнь с Уикхемом в течение двух недель перед свадьбой.

Элизабет теперь горько раскаивалась в том, что в расстройстве чувств она высказала мистеру Дарси свои опасения за судьбу Лидии. Поскольку ее бегство в скором времени должно было благополучно завершиться замужеством, можно было надеяться скрыть это происшествие от всех, кто не находился тогда в Брайтоне.

Она не боялась, что он расскажет об этой истории посторонним. Едва ли она знала другого человека, чья сдержанность заслуживала бы большего доверия. Но ей было особенно больно оттого, что именно ему стало известно об их семейном позоре. Дело было не в том, что от этого страдали какие-то ее собственные интересы. При всех обстоятельствах между ними лежала теперь непреодолимая пропасть. Даже если бы Лидия вышла замуж, как подобает порядочной девушке, нельзя было предположить, чтобы мистер Дарси породнился с семьей, ко всем недостаткам которой добавлялась кровная близость с человеком, в такой мере достойным его презрения.

Было ясно, что даже мысль о подобном родстве должна была бы привести его в ужас. Стремление мистера Дарси заслужить ее благосклонность, столь бросавшееся в глаза в Дербишире, не могло, по здравому размышлению, устоять перед подобным ударом. Она была удручена и унижена, хотя едва ли могла бы сама назвать предмет своих сетований. Его привязанность к ней стала ей вдруг особенно дорога — как раз тогда, когда уже нечего было надеяться, что она сохранится. Элизабет хотелось знать о его жизни, хотя трудно было предположить, что до нее теперь будут о нем доходить какие-то известия. И уверенность в том, что она смогла бы прожить рука об руку с Дарси счастливую жизнь, пришла к ней тогда, когда у нее не осталось почти никакой надежды еще раз встретиться с этим человеком.

Как было бы польщено самолюбие Дарси, — нередко приходило ей в голову, — если бы он узнал, что его предложение, столь гордо отвергнутое ею всего лишь четыре месяца тому назад, было бы сейчас с радостью и благодарностью принято! Она не сомневалась в его великодушии, которым он превосходил всех представителей своего пола. Но, будучи смертным, даже он не смог бы удержаться от сознания своего торжества.

Лишь теперь стала она понимать, что он был как раз тем человеком, который больше всего подходил ей по характеру и склонностям. Его рассудок и темперамент, хотя и отличные от ее собственных, отвечали всем ее требованиям. Союз между ними был бы благотворен для них обоих. Легкость и жизнерадостность ее натуры придали бы больше мягкости его суждениям и манерам. А сама она стала бы более значительным человеком благодаря его обширным знаниям, здравому смыслу и развитому уму.

Увы, столь счастливому браку, который показал бы восхищенному человечеству, что собой представляет истинное супружеское счастье, было не суждено совершиться. Вместо этого в семействе Беннетов вскоре должен был быть заключен брак иного рода, в котором всякая возможность супружеского счастья была заранее исключена.

Она не могла даже представить, каким образом Уикхем и Лидия смогут себе обеспечить сколько-нибудь приличное независимое существование. Но зато она отлично сознавала, как мало подлинного счастья ждет супружескую чету, соединившуюся под влиянием страстей, которые оказались более сильными, чем чувство ответственности и долга.

Мистер Беннет вскоре получил из Лондона новое письмо. Отвечая на его лестный отзыв о предпринятых им шагах, мистер Гардинер писал, что он всегда готов к услугам каждого члена их семьи, и просил больше никогда не касаться этого предмета. Главным поводом для письма явилась необходимость сообщить Беннетам, что мистер Уикхем решил покинуть милицию.

Мистер Беннет и его дочери не хуже, чем мистер Гардинер, понимали все преимущества того, что Уикхем покинет свой прежний полк. Но миссис Беннет обрадовалась этому значительно меньше. Она еще не потеряла надежды, что Лидия будет жить где-нибудь в Хартфордшире. Поэтому предполагаемое переселение дочери на Север, как раз в то время, когда ее постоянное присутствие могло доставить матери наибольшее удовольствие, вызывало у нее жестокое разочарование. Вдобавок было так обидно, что Лидия будет вынуждена расстаться с полком, в котором решительно все были с ней знакомы и она имела столько поклонников.

— Она так обожает миссис Форстер, — говорила миссис Беннет, — что разлучить их просто грешно! И там есть еще несколько молодых людей, от которых она без ума. Офицеры в полку генерала *** могут оказаться вовсе не столь приятными кавалерами.

Просьба Лидии, — если только можно было говорить о какой-то просьбе, — чтобы ей позволили повидаться с родными, прежде чем она отправится на Север, была мистером Беннетом вначале решительно отклонена. Однако, заботясь о чувствах и добром имени сестры, Джейн и Элизабет, прибегая к ласке и убеждению, стали настойчиво упрашивать отца, чтобы Лидии с мужем было позволено после венчания приехать в Лонгборн. В конце концов они добились того, что мистер Беннет стал смотреть на вещи их глазами и поступил так, как им хотелось. И, к своему удовольствию, миссис Беннет узнала, что прежде чем Уикхемы уедут в изгнание на Север, она сможет показаться со своей замужней дочерью в местном обществе. Мистер Беннет написал шурину о своем согласии на их приезд. Было решено, что молодые выедут в Лонгборн сразу по окончании церемонии. Элизабет, однако, удивилась, что план этот был принят Уикхемом. И если бы она считалась только с собственными чувствами, она сделала бы все, чтобы избежать этой встречи.

Глава IX

Джейн и Элизабет пережили в день свадьбы: сестры, пожалуй, больше, чем сама новобрачная. Посланный за молодыми экипаж должен был их встретить у *** и вернуться к обеду. Этой минуты обе старшие мисс Беннет ждали с огромным беспокойством. Особенно сильно волновалась Джейн, приписывавшая Лидии чувства, которые владели бы ею самой, будь она виновницей всех событий. Мысль о том, что должна была вытерпеть ее бедная сестра, приводила ее в отчаяние.

Наконец они прибыли. Вся семья собралась встретить их в комнате для завтрака. Когда экипаж остановился у подъезда, лицо миссис Беннет совершенно расплылось в улыбке, ее муж казался непроницаемо серьезным, а дочери трепетали от волнения и чувства неловкости.

Голос Лидии раздался из холла, дверь распахнулась, и она ворвалась в комнату. Мать бросилась к ней с распростертыми объятиями, приветствуя ее в полнейшем восторге. Затем она с нежной улыбкой протянула руку вошедшему следом Уикхему и так весело пожелала обоим счастья, как будто ей и в голову не приходило сомневаться в их светлом будущем.

Мистер Беннет, к которому они затем подошли, встретил их совсем не так сердечно. Лицо его приобрело, пожалуй, даже еще более суровое выражение, и он почти не раскрыл рта. Легкомысленная беспечность молодой четы в самом деле могла только еще больше его рассердить. Элизабет пришла от нее в крайнее негодование, и даже Джейн была возмущена. Лидия по-прежнему оставалась Лидией — бесцеремонной, нескромной, шумной, неугомонной и бестактной. Переходя от одной сестры к другой, она заставила каждую принести ей свои поздравления. В конце концов, когда все наконец расселись по местам, она с жадностью обвела глазами комнату, обратила внимание на некоторые небольшие новшества в обстановке и со смехом заметила, что с тех пор, как она в последний раз здесь находилась, прошло не такое уж короткое время.

Уикхем тоже не испытывал ни малейшего замешательства. Всегда отличавшие его приятные манеры, его улыбки и непринужденность, с которой он заявил о своих родственных правах, смогли бы привлечь к нему сердца всех членов семьи, если бы только он женился как принято и всем собравшимся не был известен его подлинный характер. Элизабет была не в состоянии раньше себе представить, до чего могла дойти его самоуверенность. И, сидя в этой комнате, она дала себе зарок в будущем никогда не верить в существование предела бесстыдства, который может остановить бесстыдного человека. Ее то и дело бросало в краску. Краснела и Джейн. Но у тех двоих, кто заставлял их краснеть, цвет лица совершенно не менялся.

Разговор завязался без малейшего затруднения. Новобрачной никак не удавалось вдоволь наговориться со своей матерью. Уикхем, которому посчастливилось сидеть рядом с Элизабет, принялся расспрашивать ее о своих прежних хартфордширских знакомых с таким беспечным видом, с каким она была не в состоянии отвечать на его вопросы. Казалось, у этой парочки не было ничего, что хоть сколько-нибудь могло омрачить их воспоминания. Ничто в прошлом не вызывало сожалений. И Лидия старалась навести разговор на те самые темы, затронуть которые ее сестры не решились бы ни за какие блага на свете.

— Подумать только, — воскликнула она, — ведь я уехала целых три месяца назад! А мне, честное слово, чудится, что пролетело каких-нибудь две недели. Однако за это время произошла уйма всяких событий. Боже правый, когда я уезжала отсюда, мне и в голову не могло прийти, что я вернусь сюда замужней дамой. Впрочем, мне все же казалось, что это было бы очень забавно.

При этих словах отец поднял на нее глаза, Джейн почувствовала себя неловко, а Элизабет бросила на Лидию выразительный взгляд. Однако та продолжала болтать с присущей ей способностью не видеть и не слышать ничего, что она предпочитала оставлять без внимания.

— Кстати, мама, все ли здесь знают о моем замужестве? Я ужасно боялась, что эта новость еще недостаточно широко разнеслась. Поэтому, когда мы обгоняли шарабан Уильяма Голдинга, я нарочно устроила так, чтобы ему все стало ясно. Я опустила стекло с его стороны и стянула перчатку. И положила руку на раму, чтобы он увидел на ней кольцо. А потом стала ему кланяться, улыбаться и всякое такое.

Элизабет была не в состоянии больше выносить эту болтовню. Вскочив с места, она выбежала из комнаты и не возвращалась, пока не услышала, что все через холл перешли в столовую. Она вошла туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как Лидия торжественно направилась к месту за столом по правую руку от миссис Беннет и произнесла, обращаясь к старшей сестре:

— Ах, Джейн, мне теперь полагается занять твое, место, а тебе — сесть подальше. Ведь я уже замужем.

Нельзя было ожидать, что у Лидии со временем появится хоть капля скромности, которой она всегда была полностью лишена. Напротив, ее непринужденность и самодовольство возросли еще больше. Ей не терпелось повидать миссис Филипс, Лукасов и прочих соседей и услышать, как все они будут называть ее «миссис Уикхем». А пока что сразу после обеда она побежала похвастаться замужеством и показать обручальное кольцо двум служанкам и миссис Хилл.

— Ну, а как вам, маменька, нравится мой супруг? — спросила она, когда они снова собрались в комнате для завтрака. — Не правда ли, это душка? Сестрицы, верно, мне ужасно завидуют. Я была бы в восторге, если бы им хоть вполовину так повезло. Всем им надо отправиться в Брайтон. Вот — место, где добывают мужей! Так жаль, маменька, что мы не смогли туда выехать всей семьей!

— Еще бы! Будь моя воля, мы были бы там все вместе. Но Лидия, милочка моя, мне все же не совсем понравилось, как ты оттуда уехала. Разве это было необходимо?

— Боже мой, ну конечно! Что ж тут такого! В этом и заключалась вся прелесть! Надо, чтобы ты и папа и все сестрицы непременно нас навестили. Мы проживем в Ньюкасле^{73} всю зиму, и я не сомневаюсь, что там будут устраиваться балы. Можете на меня положиться, что у всех у них будут отличные кавалеры.

— Мне бы этого хотелось больше всего на свете! — сказала миссис Беннет.

— А когда будете возвращаться, вы можете одну или двух сестер оставить у нас. И будьте спокойны, до исхода зимы я подыщу им мужей.

— Я очень тебе благодарна за причитающуюся мне долю твоих забот, — сказала Элизабет. — Но твой способ подыскания мужа мне как-то не совсем по душе.

Молодожены должны были прожить с ними только десять дней. Перед отъездом из Лондона мистер Уикхем получил назначение в полк, куда он должен был прибыть спустя две недели.

Краткостью их пребывания в Лонгборне не был опечален никто, кроме миссис Беннет. И почти все дни у мамаши и дочки уходили на визиты к соседям и весьма частые приемы гостей в собственном доме. Постоянное присутствие посторонних, позволявшее избежать встреч в семейном кругу, было одинаково удобно тем, кто о чем-то задумывался, и тем, кто ни о чем задумываться не желал.

Отношение Уикхема к жене оказалось именно таким, какого могла ожидать Элизабет. Его нельзя было даже сравнить с привязанностью, которую испытывала к своему мужу Лидия. Первый же взгляд на них подтвердил предположение, что побег был вызван скорее ее чувствами, нежели его. И Элизабет не смогла бы объяснить, как это Уикхем, не будучи сильно увлечен Лидией, вообще решился на этот шаг, если бы не знала о расстройстве в его денежных делах, из-за которого он должен был покинуть Брайтон. При таких обстоятельствах Уикхем отнюдь не был тем человеком, который мог устоять перед соблазном захватить кого-то с собой.

Лидия была от него без ума. Она пользовалась любым поводом, чтобы назвать его своим «дорогим Уикхемом». Он не имел себе равных. Все на свете ему удавалось лучше всего. И она нисколько не сомневалась, что ни один стрелок в стране не сможет настрелять больше птиц первого сентября.^{74}

Как-то раз вскоре после приезда, сидя утром в обществе двух старших сестер, Лидия сказала, обращаясь к Элизабет:

— А ты ведь еще не знаешь, как мы венчались. Когда я рассказывала про это маме и сестрам, ты вдруг куда-то исчезла. Хочешь послушать, как у нас все происходило?

— Пожалуй, не очень, — отвечала Элизабет. — Думаю, что чем меньше мы будем вспоминать об этих вещах, — тем лучше.

— Фу, какая ты странная! Но я непременно расскажу тебе все по порядку. Так вот, венчались мы в церкви святого Климента — дом, где жил Уикхем, находится в этом приходе. Было решено, что все соберутся там к одиннадцати. Я должна была ехать с дядей и тетей. А остальным предстояло встретить нас перед церковью. Когда наконец наступил понедельник, я так волновалась! Знаешь, мне все чудилось, что должно что-то случиться. И тогда свадьба будет отложена, а я так и останусь ни с чем. А тут еще, пока я одевалась, все эти тетушкины разговоры и поучения — будто она проповедь читает! Правда, до меня доходило не больше одного слова из десяти. Потому что, так ты сама понимаешь, я могла думать только о моем дорогом Уикхеме. Мне до́смерти хотелось знать, наденет ли он синий мундир.^{75}

Ну так вот, в десять, как всегда, мы сели завтракать. Мне казалось, что это никогда не кончится. Должна тебе, кстати, признаться, что дядюшка и тетушка обращались со мной, пока я у них жила, просто из рук вон плохо. Поверишь ли, за целые две недели я ни разу не выбралась из дому. Ни одного визита, развлечения или там чего-нибудь еще! В Лондоне, правда, в то время было довольно пусто, но ведь Малый театр^{76} оставался открытым. И можешь себе представить, как раз когда подали, наконец, карету, дядю вызвал по делу этот ужасный мистер Стоун. А ты ведь знаешь, когда они сойдутся вдвоем, то конца не дождешься. Я была в таком отчаянии, просто не знала что делать — ведь дядя должен был быть моим посаженым отцом, а если бы мы опоздали, то в этот день нас бы не обвенчали. К счастью, дядя освободился через десять минут, и мы поехали. Я уже потом сообразила, что если бы он так и не выбрался, венчание можно было бы не откладывать, потому что мистер Дарси вполне мог его заменить.

— Мистер Дарси?! — повторила Элизабет в крайнем изумлении.

— Ну, конечно! — Он ведь должен был прийти вместе с моим дорогим Уикхемом. Ах, боже мой, я забыла! Об этом же совсем нельзя говорить! С меня взяли честное слово. Что скажет Уикхем? Это ведь большая тайна!

— Но если это тайна, — сказала Джейн, — то не говори об этом ни слова. Можешь быть уверена, что я ничего у тебя не буду выпытывать.

— О, разумеется! — воскликнула Элизабет, сгорая от любопытства. — Мы не станем тебе задавать никаких вопросов.

— Благодарю вас, — сказала Лидия. — Потому что, если бы вы начали меня расспрашивать, я наверняка бы все разболтала. И тогда мой дорогой Уикхем страшно бы на меня разозлился.

Чтобы избавить себя от столь сильного соблазна, Элизабет почувствовала необходимость немедленно удалиться.

Но оставаться в неведении было для нее совершенно невыносимо. Во всяком случае она не в силах была удержаться от попытки разузнать хоть какие-то подробности. Мистер Дарси присутствовал на венчании ее сестры! Это была как раз та обстановка и именно то окружение, с которыми у него не могло быть ничего общего и которые не могли представлять для него ни малейшего интереса. Предположения о том, что бы это могло означать, самые нелепые и сумбурные, не выходили у нее из головы. Но ни одно из них не казалось ей правдоподобным. Те, которые были бы для нее наиболее лестными и выставили бы его поведение в особенно благородном свете, казались ей самыми невероятными. Она не могла больше выносить такую неопределенность. И, схватив листок бумаги, она тут же написала несколько слов миссис Гардинер, умоляя ее объяснить оброненную Лидией фразу, если только это совместимо с предполагаемой тайной.

— Впрочем, как бы не так, — добавила она про себя, заканчивая письмо. — И если, любезная моя тетушка, вы не раскроете мне всего по-хорошему, я, чтобы все выведать, буду вынуждена прибегнуть ко всяческим козням и хитростям.

Удивительный такт и деликатность не позволили Джейн поговорить с Элизабет о словах, случайно брошенных Лидией. Элизабет была этому рада. До того, как выяснится, сможет ли она получить разъяснения от тетушки, она предпочитала обходиться без поверенного.

Глава X

К радости Элизабет ответное письмо пришло без промедления. Едва получив его, она поспешила в небольшую рощу, где ее меньше всего могли потревожить, и уселась на одной из скамеек, предвкушая несколько счастливых минут. В самом деле, письмо было настолько обширным, что не могло заключать в себе просто отказ удовлетворить ее любопытство.

Содержание этого письма вызвало в душе Элизабет целую бурю переживаний, радостных и мучительных — было даже трудно определить, какие из них преобладали. Прежние смутные и неопределенные догадки, вызванные неясностью роли Дарси в подготовке замужества ее сестры, в которые она даже не смела вдумываться — они предполагали проявление такого необыкновенного великодушия и вместе с тем налагали на нее столь серьезные обязательства — подтвердились и притом в самой полной мере! Он специально отправился искать их в Лондон, готовый ко всем неприятностям и унижениям, связанным с подобными розысками! Снизошел до роли просителя перед женщиной, которую презирал и ненавидел! Был вынужден встречаться (и притом не один раз), уговаривать и, наконец, подкупать человека, которого он всегда избегал и даже самое имя которого выводило его из себя! И все это делалось им ради девчонки, которую он не мог ни уважать, ни ценить. Сердце подсказывало Элизабет, что он поступил так ради нее. Но она тут же постаралась отбросить подобную надежду, думая о том, что даже при всем своем тщеславии она не могла рассчитывать на его привязанность к женщине, которая уже ответила ему однажды отказом — пусть даже ему удалось бы преодолеть чувство отвращения, которое должно было столь естественно в нем возникнуть при одной мысли о необходимости породниться с Уикхемом. Свояк Уикхема! Всякое чувство естественной гордости должно было бы восставать против такого родства. Разумеется, он сделал очень много. Ей было совестно даже представить себе, сколько. Но ведь он предложил объяснение своего вмешательства, в которое можно было поверить без особой натяжки. Казалось вполне разумным, что он чувствовал себя виноватым. Он был щедр и имел возможность проявлять это качество. И хотя его прежнюю склонность к ней она не могла считать главным его побуждением, остатки этого чувства могли все же способствовать его стараниям в деле, от которого столь сильно зависело ее душевное спокойствие. Как тяжело, как мучительно было сознавать, сколь многим обязаны они были человеку, с которым они никогда не смогут расплатиться. Спасение Лидии, ее имени и чести — все это было делом его рук. О, как горько раскаивалась она теперь в каждой своей недоброй мысли об этом человеке, в каждой обращенной к нему вызывающей фразе! Себя она чувствовала униженной. Но она была горда за него, горда тем, что он превзошел самого себя в проявлении великодушия и благородства. Она снова и снова перечитывала в письме отзыв о нем миссис Гардинер. Едва ли он был полным. Но он был ей по-настоящему дорог. Она даже испытывала некоторую радость, смешанную с сожалением, думая об уверенности Гардинеров в том, что она связана с мистером Дарси доверием и взаимной привязанностью.

Ее заставил оторваться от скамьи и от раздумий шум чьих-то шагов. И, прежде чем она углубилась в соседнюю аллею, ее догнал Уикхем.

— Боюсь, сестрица, что я не вовремя прервал вашу одинокую прогулку, — сказал он, подходя.

— Вы в самом деле ее прервали, — ответила она с улыбкой. — Но отсюда вовсе не следует, что это произошло не вовремя.

— Если бы это было так, меня бы это очень огорчило. Мы ведь всегда были добрыми друзьями, а теперь стали еще лучшими, не правда ли?

— Да, разумеется. С вами еще кто-нибудь вышел прогуляться?

— Не знаю. Лидия с матерью поехали в Меритон. Итак, сестрица, как я понял из слов дяди и тети, вы все-таки навестили Пемберли.

Она ответила утвердительно.

— Я почти вам завидую. И все же я полагаю, что для меня это было бы слишком тяжело, — в противном случае я вполне мог бы туда заехать по пути в Ньюкасл. Вы, должно быть, повидали там старую экономку? Бедная Рейнолдс, она меня так любила. Но, конечно, вам она обо мне ничего не сказала.

— О нет, кое-что было сказано.

— Что же именно?

— Что вы поступили в армию и, кажется, не вполне хорошо там себя зарекомендовали. На большом расстоянии, вы знаете, многое представляется в искаженном виде.

— Да, в самом деле, — произнес он, кусая губы.

Элизабет надеялась, что ей удалось заставить его замолчать. Но он вскоре заговорил опять.

— Я был очень удивлен, увидев недавно в Лондоне Дарси. Мы встретились с ним несколько раз. Интересно, чем он там занимается.

— Может быть, он готовится к своей свадьбе с мисс де Бёр? — спросила Элизабет. — В такое время года его могло привести в город только что-нибудь из ряда вон выходящее.

— Несомненно. Пришлось ли вам повидать его во время вашего пребывания в Лэмтоне? Из слов Гардинеров мне показалось, что вы с ним встретились?

— О да, он познакомил нас со своей сестрой.

— И она вам понравилась?

— Да, очень.

— Я в самом деле слышал, что она стала намного лучше за эти два года. Когда я ее видел в последний раз, она не внушала больших надежд. Весьма рад, что она вам пришлась по душе. Я хотел бы надеяться, что с ней и дальше все пойдет хорошо.

— О, я в этом вполне убеждена. Ведь самые опасные годы для нее уже позади, не правда ли?

— Вы проезжали деревню Кимтон?^{79}

— Что-то не припоминаю такого названия.

— Я назвал его лишь потому, что это — тот самый приход, на который я мог рассчитывать. Какое это дивное место! А пасторский домик! — он так подошел бы мне во всех отношениях.

— И вы стали бы произносить проповеди?

— О, с величайшим наслаждением! Они являлись бы частью моих обязанностей и, привыкнув, я легко бы с ними справлялся. Нехорошо жаловаться на судьбу, но когда подумаешь — какое бы это было для меня славное местечко! Спокойствие, уединенность целиком отвечают моим представлениям о человеческом счастье. Но, увы, этому не суждено осуществиться. Вам Дарси ничего не рассказывал об этом, когда вы гостили в Кенте?

— От человека не менее осведомленного я слышала, что приход был оставлен за вами только условно, с тем, что окончательное решение возлагалось на теперешнего владельца.

— Вот как?! Да, это до некоторой степени верно. Я даже что-то вам об этом сказал, когда мы с вами разговорились в первый раз — вы припоминаете?

— Я также слышала, что в былое время произнесение проповедей не казалось вам столь заманчивым занятием, каким оно представляется вам сейчас. И что тогда вы решительно и навсегда отказались от пасторского сана, получив соответствующую компенсацию.

— Вот оно что? Ну что ж, это также не совсем лишено оснований. Вы можете припомнить, что я и об этом говорил вам при нашем первом знакомстве.

Они уже находились у самого входа в дом, так как Элизабет шла быстро, с тем, чтобы поскорее от него отделаться. Щадя сестру и ради нее не желая с ним ссориться, она только ответила ему с веселой улыбкой:

— Послушайте, мистер Уикхем, мы с вами теперь, как вы знаете, — брат и сестра. Не будем вспоминать прошлое. В будущем, я надеюсь, мы обо всем станем судить одинаково.

Она протянула Уикхему руку, которую тот, не зная куда отвести глаза, весьма галантно поцеловал, и они вошли в дом.

Глава XI

Мистер Уикхем был в такой степени доволен этой беседой, что больше уже никогда не утруждал себя попытками растрогать дорогую сестрицу Элизабет жалобами на свою горькую участь. И она с радостью убедилась в том, что ей удалось высказать все необходимое, чтобы заставить его замолчать.

Вскоре наступил день отъезда его и Лидии, и миссис Беннет не оставалось ничего другого, как примириться с предстоящей разлукой, которая, по-видимому, должна была продлиться не менее года, так как ее муж и слышать не хотел о поездке в Ньюкасл.

— О, моя дорогая Лидия! — воскликнула она, — когда-то теперь доведется нам снова встретиться!

— Боже ты мой, — откуда же я знаю? Быть может, не раньше, чем через два или даже три года.

— Пиши мне, любовь моя, как можно чаще.

— Как только сумею. Вы же знаете, что у замужних женщин остается немного времени для писем. Пускай мне больше пишут сестры. Им-то ведь делать больше нечего.

Мистер Уикхем простился с родными гораздо более сердечно, чем Лидия. Он расточал улыбки, чудесно выглядел и произнес массу приятных слов.

— Это самый отличный малый из всех, кого я встречал на своем веку, — заметил мистер Беннет, как только они уехали. — Ухмыляется, хихикает и каждого из нас обхаживает. Я необыкновенно им горд. Думаю, что даже сам сэр Уильям Лукас не смог бы породить более достойного зятя.

Отъезд дочери на несколько дней выбил миссис Беннет из колеи.

— Мне часто приходит в голову, — говорила она, — что на свете ничего нет хуже, чем разлука с родным человеком. Как пусто становится, когда его больше нет рядом!

— Вот к чему приводит, сударыня, замужество дочери, — заметила Элизабет. — Тем больше удовлетворения вы должны находить в том, что остальные ваши четыре дочки остаются в девицах.

— Ничего подобного! Лидия покинула нас вовсе не из-за того, что вышла замуж, а лишь потому, что полк ее мужа находится бог знает в каких местах. Если бы он был поближе, она не уехала бы так быстро.

Отчаяние, в которое она была ввергнута этим событием, мало-помалу, однако, потеряло свою остроту, и она стала питать новые надежды благодаря одному недавно распространившемуся известию. Экономка в Незерфилде получила распоряжение приготовиться к приезду хозяина, прибывающего через день или два, чтобы в течение нескольких недель поохотиться в этих местах. Миссис Беннет пришла в крайнее беспокойство. Она то и дело поглядывала на Джейн, улыбалась и качала головой.

— Так, так, сестрица (новость сообщила ей миссис Филипс), значит мистер Бингли все-таки возвращается. Ну что ж, тем лучше. Хотя меня это мало трогает. Он ведь для нас, как тебе известно, — ничто. Я уверена, что мне вовсе и не хотелось его снова увидеть. И все же его появление в Незерфилде, если он вздумал туда возвратиться, — дело похвальное. Кто знает, что может случиться. Но нас это не касается. Ты ведь не забыла, что мы условились больше никогда об этом даже не вспоминать. А ты уверена, что он приезжает?

— Можешь на меня положиться, — отвечала ее сестра. — Миссис Николс была вчера вечером в Меритоне. Я как увидела, что она проходит мимо, сразу же выбежала на улицу, чтобы все разузнать. Она мне сама сказала, что все это — чистая правда. Он приезжает не позже четверга, а, может быть, даже в среду. Миссис Николс, по ее словам, заходила к мяснику, чтобы заказать мяса к среде. И, к ее счастью, у него нашлось три пары уток, которым уже самое время свернуть головы и отправить на кухню.

Известие о приезде Бингли не могло не вызвать краску на лице у мисс Беннет. Прошло уже много месяцев с тех пор, как она в последний раз произнесла его имя в разговоре с Элизабет. Но теперь, как только они остались вдвоем, она сказала:

— Я заметила, как ты на меня взглянула, когда тетя сообщила нам последнюю новость. И я чувствую, что показалась при этом расстроенной. Но, пожалуйста, не считай, что это было связано с какими-нибудь глупостями. Просто я на минуту смутилась, так как понимала, что все должны обратить на меня внимание. Новость эта не вызвала в моей душе ни радости, ни боли. Особенно приятно, что он приезжает один, так как благодаря этому мы почти не будем встречаться. Не то, чтобы я опасалась за себя, но я боюсь всяческих намеков.

Элизабет не знала, что и подумать. Если бы она не встретилась с ним в Дербишире, она считала бы, что он мог приехать только ради того, о чем было объявлено во всеуслышание. Но там ей показалось, что он по-прежнему любит ее сестру.

И она терялась в догадках, стараясь понять, приезжает ли он с разрешения друга или осмелился действовать по собственному усмотрению.

«И все же это ужасно, — думала она иногда. — Несчастный молодой человек не смеет поселиться в нанятом им по всем правилам доме, не вызвав подобных сплетен. По мне — пусть он живет, как ему вздумается».

Хотя Джейн говорила, что известие о приезде Бингли нисколько ее не тревожит и даже верила в это сама, Элизабет все же ясно замечала ее волнение. В каждом ее поступке чувствовалось возбуждение, нервозность, столь несвойственные ей в обычное время.

Тема, подвергнутая такому горячему семейному обсуждению около года тому назад, вновь стала предметом разговора между родителями.

— Дорогой мой, как только мистер Бингли приедет, — сказала миссис Беннет, — вам, разумеется, нужно будет его навестить.

— Ну нет. В прошлом году вы меня уговорили, обещав, что он за то женится на нашей дочке. Но из этого так ничего и не вышло. Больше вы меня на эту удочку не поймаете.

Жена попыталась объяснить, насколько такой знак внимания к приезду соседа обязателен для его знакомых.

— Терпеть не могу этикета! — возразил ее муж. — Если Бингли нуждается в нашем обществе — ему и заботиться о встрече. Он знает, где мы живем. Я слишком дорожу временем, чтобы бегать ко всем соседям по случаю каждого их отъезда или приезда.

— Ну что ж, насколько я понимаю, вы поступите непростительно грубо. Но я решила, что это не помешает мне пригласить его к нам на обед. У нас скоро будут Голдинги и миссис Лонг. Вместе с нами это составит тринадцать человек, так что за столом для него как раз останется место.

Утешив себя принятым решением, она легче смирилась с недостаточной учтивостью мужа. И все же ей было тяжело сознавать, что из-за этого отказа соседи смогут встретиться с мистером Бингли раньше, чем ее семья.

— Я вообще начинаю жалеть о его приезде, — сказала Джейн своей сестре. — Этот приезд мог быть для меня безразличен, — ведь я могу и впрямь встретиться с ним, как ни в чем не бывало. Но я не переношу связанные с его приездом беспрестанные разговоры. У нашей матери самые добрые намерения. Но она не представляет себе, — этого не может себе представить никто, — как мучают меня ее слова. И я буду рада, когда он снова уедет из Незерфилда!

— Мне бы хотелось тебя утешить, — ответила Элизабет. — Но я не могу. Пойми меня, дорогая. Я не могу даже пожелать тебе набраться терпения, — то, что обычно советуют в таких случаях, — столько ты его уже проявила.

Мистер Бингли приехал. С помощью слуг миссис Беннет узнала об этом немедленно. Тем самым волнения и беспокойства, связанные с его приездом, могли продлиться особенно долго. Миссис Беннет высчитывала, через сколько дней ему можно будет послать приглашение, не надеясь встретиться с ним до этого. Но уже на третье утро после его прибытия в Хартфордшир она увидала из окна спальни, как он въехал на прилегающую к дому лужайку и поскакал к подъезду.

На радостях она сейчас же подозвала к окну дочерей. Джейн не захотела покинуть своего места за столом. Но Элизабет, чтобы успокоить мать, подошла, посмотрела на двор, увидела рядом с Бингли мистера Дарси и снова уселась рядом со старшей сестрой.

— Там с ним какой-то джентльмен, маменька, — сказала Китти. — Кто бы это мог быть?

— Какой-нибудь его знакомый, моя дорогая, — откуда мне знать.

— Ой! — крикнула Китти. — Кажется, это тот самый мужчина, который всюду бывал с ним раньше. Мистер, как там его зовут, — такой высокий и гордый?..

— Боже праведный! Мистер Дарси! Конечно он, клянусь чем угодно. Ну что ж, мы рады приветствовать всякого друга мистера Бингли. Но не будь он его другом, я бы сказала, что прихожу в ярость от одного вида этого человека.

Джейн бросила на Элизабет взгляд, полный удивления и сочувствия. Она почти ничего не знала о том, что произошло в Дербишире. Поэтому она представила себе смущение сестры при чуть ли не первой встрече с этим человеком с тех пор, как она получила от него столь значительное письмо. Обеим сестрам было очень не по себе. Обеих переполняли собственные переживания и взаимное сочувствие. Поэтому они не расслышали болтовни матери о ее неприязни к мистеру Дарси и решимости обращаться с ним учтиво только ради его дружбы с мистером Бингли. Но у Элизабет был повод для беспокойства, совершенно неизвестный сестре, которой она так и не решилась показать письмо миссис Гардинер и рассказать, как изменилось ее отношение к Дарси. Для Джейн это был просто человек, на предложение которого ее сестра ответила отказом и достоинства которого она недооценила. Но Элизабет знала гораздо больше. Она видела в нем друга, который облагодетельствовал их семью и к которому она питала чувство если и не столь же нежное, то, по крайней мере, не менее оправданное и заслуженное, нежели чувство Джейн и Бингли. Его приезд, его появление в Незерфилде и в Лонгборне, его явное стремление снова с ней встретиться — все это удивляло ее почти в той же степени, в какой она была удивлена переменой его поведения при первой их встрече в Дербишире.

Румянец, сошедший перед тем с ее щек, вспыхнул на них еще ярче, и радостная улыбка озарила ее лицо, когда она подумала, как долго остаются неизменными его привязанность и стремление завоевать ее сердце. Но она не хотела зря себя обнадеживать.

«Посмотрим прежде, как он станет себя вести, — сказала она себе. — А помечтать мы еще успеем».

Она сидела, углубившись в работу, стараясь совладать с душевным смятением и не смея поднять глаза. Услышав приближающиеся к двери шаги, она с любопытством взглянула на сидевшую рядом сестру. Джейн казалась чуть-чуть побледневшей, но выглядела более спокойной, чем ожидала Элизабет. При появлении гостей она слегка покраснела. И все же она встретила их непринужденно и в ее полном достоинства поведении нельзя было заметить ни тени обиды или преувеличенной приветливости.

Элизабет сказала каждому из друзей ровно столько, сколько требовали приличия, и снова взялась за шитье. Только раз осмелилась она бросить взгляд на Дарси. Как обычно, он казался очень серьезным, и она подумала, что сейчас он больше похож на Дарси, которого она видела прежде в Хартфордшире, чем на того, которого узнала в Пемберли. Но, быть может, находясь рядом с ее матерью, он не мог вести себя так, как в присутствии ее дяди и тети? Такое предположение, сколь оно ни было огорчительным, казалось достаточно правдоподобным.

На Бингли она также успела взглянуть только мельком, заметив при этом, что он выглядит довольным и смущенным. Миссис Беннет встретила его с такой чрезмерной любезностью, от которой ее старшим дочкам стало неловко, в особенности из-за контраста между этим приемом и холодным и церемонным приветствием, которым она встретила его друга.

Это различие особенно болезненно переживала Элизабет, знавшая, что миссис Беннет была обязана мистеру Дарси спасением от бесчестия ее любимой дочери.

Дарси спросил у Элизабет о здоровье мистера и миссис Гардинер, смутив ее настолько, что она едва смогла ему ответить, и затем не проронил почти ни одного слова. Они сидели довольно далеко друг от друга, и его молчание, возможно, объяснялось именно этим. Но в Дербишире все было по-другому. Там, если он не мог разговаривать с ней, он беседовал с ее друзьями. Здесь же в течение многих минут было вовсе не слышно его голоса. И когда, одолеваемая любопытством, она время от времени бросала на него беглые взгляды, она замечала, что он одинаково часто смотрел на нее и на Джейн, а еще чаще — устремлял свой взор в пол. Его озабоченность и меньшая, в сравнении с предыдущей встречей, готовность быть ей приятным объяснялись достаточно просто. Она была разочарована и очень на себя за это сердилась.

«Разве я могла ждать чего-то иного? — спрашивала она себя. — И все же, почему он пришел?»

Ей не хотелось разговаривать с кем-нибудь другим, и у нее не хватало духу обратиться к нему. Справившись о здоровье его сестры, она больше ничего не смогла придумать.

— Как давно вы уехали, мистер Бингли! — заметила миссис Беннет.

Мистер Бингли охотно согласился.

— Я уже начала побаиваться, что вы и совсем к нам не вернетесь. Здесь поговаривали, что к Михайлову дню вы откажетесь от аренды. Надеюсь, что этого не случится. Как много изменилось за ваше отсутствие! Мисс Лукас вышла замуж и теперь живет своим домом. И одна из моих дочерей — тоже. Надеюсь, вы слышали об этом. Вы должны были прочесть в газетах. Я знаю, что об этом сообщалось в «Курьере» и в «Таймсе».^{80} Хотя, конечно, не так, как следовало бы. Сказано всего-навсего: «На днях мисс Лидия Беннет — за Джорджа Уикхема, эсквайра». И при этом ни словечка об ее отце и из каких она мест, — ничего. Это дело рук моего братца Гардинера. Просто понять не могу, как он мог допустить такую оплошность. Вы успели прочесть?

Бингли ответил утвердительно и воспользовался случаем, чтобы принести свои поздравления. Элизабет не смела поднять глаза и потому не могла сказать, как при этом выглядел мистер Дарси.

— В самом деле, очень приятно, когда дочка удачно выходит замуж, — продолжала миссис Беннет. — И вместе с тем было жестоко отрывать ее от меня. Они уехали далеко на север, в Ньюкасл. И, увы, будут жить в тех местах бог знает сколько. Там квартирует его полк. Вы ведь, надеюсь, знаете, что он ушел из ***ширского и поступил в регулярную армию. Слава богу, у него есть настоящие друзья. Хоть и не так много, как он заслуживает.

Элизабет, понимавшая, что это говорилось в пику мистеру Дарси, почувствовала себя до такой степени униженной, что едва смогла усидеть. Но именно эти слова наполнили ее душу недостававшей ей прежде решимостью и заставили ее вступить в разговор. Она спросила у Бингли, надолго ли он поселился в Незерфилде, и узнала, что он надеется провести здесь несколько недель.

— Когда вы перестреляете всю дичь у себя, — вмешалась ее мамаша, — пожалуйста, мистер Бингли, приезжайте к нам. Вы сможете сколько угодно охотиться в имении мистера Беннета. Поверьте, он будет счастлив доставить вам это удовольствие и постарается приберечь для вас лучшие выводки.

Неумеренная, назойливая угодливость матери еще сильнее смутила Элизабет. Она была убеждена, что если бы сейчас вновь ожили прошлогодние надежды, то очень скоро все опять завершилось бы досадным разочарованием. И ей казалось, что мука, которую в эти минуты испытывали она и Джейн, не могла быть возмещена даже годами блаженства.

— Я всей душой желаю избежать в будущем каких бы то ни было встреч с этими людьми, — говорила она себе. — Своим обществом они не доставляют той радости, ради которой стоило бы переносить такие страдания. Так пусть же ни тот, ни другой больше не попадутся мне на пути!

Му́ка, которая не могла быть возмещена годами блаженства, показалась ей все же менее тяжкой, когда она заметила, как сильно обаяние Джейн действует на чувства ее прежнего поклонника. Сразу по приходе он разговаривал с ней совсем немного. Но с каждой минутой его внимание к ней возрастало. Она показалась ему такой же красивой, как в прошлом году. Такой же милой и такой же естественной, но, пожалуй, несколько более молчаливой. Джейн всячески заботилась о том, чтобы в ней не было заметно никаких перемен, и считала, что разговаривает столько же, сколько раньше. Но ее мысль работала так напряженно, что нередко она сама не замечала своей задумчивости.

Когда молодые люди собрались уходить, миссис Беннет, продолжая изо всех сил ухаживать за Бингли, воспользовалась случаем, чтобы пригласить их пообедать в один из ближайших дней в Лонгборне.

— Ведь вы, мистер Бингли, — мой должник, — добавила она. — Помните, когда вы уезжали в город прошлой зимой, вы обещали по возвращении приехать к нам на обед. Я этого, как видите, не забыла. И, признаюсь, я была сильно разочарована, когда вы не вернулись в Хартфордшир, чтобы исполнить свое обещание.

Эти слова вызвали у Бингли некоторое замешательство и в ответ он пробормотал что-то о задержавших его делах. Сразу после этого они уехали.

Миссис Беннет очень хотелось пригласить их к обеду в этот же день. Но хотя в Лонгборне всегда был отличный стол, она решила, что потребуется по крайней мере удвоить количество блюд, чтобы угодить человеку, с которым она связывала столь большие надежды, а также удовлетворить аппетит и тщеславие его друга, располагавшего десятью тысячами годового дохода.

Глава XII

Как только они ушли, Элизабет, чтобы немного успокоить свое волнение, отправилась на прогулку. Ей хотелось спокойно и основательно поразмыслить над событиями дня, особенно сильно ранившими ее чувства. Сильнее всего ее удивляло и мучило поведение мистера Дарси.

«Зачем он пришел, — недоумевала она, — если собирался все время просидеть молча, сохраняя на лице такое безразличное выражение?»

Ей не удавалось найти объяснения, которое могло бы хоть сколько-нибудь ее порадовать.

— Еще совсем недавно, в Лондоне, он мог быть приветливым и любезным с дядей и тетей. Почему же он не был таким же со мной? Если он со мной чувствует себя неловко, зачем ему было сюда приходить? Если ему больше нет до меня дела, откуда такая замкнутость? Как он меня изводит, этот человек! Больше не стану о нем никогда думать.

На какое-то время ей поневоле пришлось сдержать свое обещание, так как ее догнала Джейн, счастливый вид которой показывал, что утренний визит доставил ей гораздо больше удовольствия, чем ее сестре.

— Теперь, — сказала она, — когда первая встреча уже позади, у меня на душе стало спокойно. Я уверилась в своих силах и его приход больше никогда меня не смутит. Мне даже приятно, что он будет обедать у нас во вторник. При этом все смогут убедиться в том, что между нами нет ничего, кроме самого обычного знакомства.

— Да, да, разумеется, самого обычного, — с улыбкой ответила Элизабет. — Ах, Джейн, Джейн, будь осторожна!

— Лиззи, дорогая, неужели ты считаешь меня такой слабой, что сколько-нибудь за меня боишься?

— Я считаю, что тебе следует бояться, как бы он не влюбился в тебя еще сильнее.

* * *

Они не видели молодых людей до вторника. И за эти дни в душе миссис Беннет созрели самые счастливые надежды, основанные на довольном виде и любезности мистера Бингли в течение его получасового визита.

Во вторник в Лонгборне собралось большое общество. Двое гостей, которых ждали с особенным нетерпением, как истые спортсмены, явились ровно в назначенное время. Когда все направились в столовую, Элизабет с интересом стала наблюдать, займет ли Бингли принадлежавшее ему прежде место рядом с Джейн. Ее предусмотрительная мамаша, волнуемая той же мыслью, не стала усаживать его подле себя. Войдя в комнату, Бингли остановился в некоторой нерешительности. Но Джейн как бы ненароком взглянула по сторонам, как бы ненароком улыбнулась, — и все было решено. Он уселся рядом.

Элизабет с торжеством посмотрела на его друга. Тот отнесся к происшедшему с благородной невозмутимостью. И она могла бы подумать, что Бингли испросил у него разрешения на счастье, если бы не заметила брошенного им на мистера Дарси взгляда, выражавшего шутливое беспокойство.

То, как он вел себя во время обеда по отношению к Джейн, явно доказывало, насколько он ею увлечен. И хотя, по сравнению с прежними встречами, он соблюдал бо́льшую осторожность, было ясно, что он и Джейн, если им только не помешают, обретут счастье в ближайшем будущем. Не осмеливаясь предвосхищать события, Элизабет испытывала удовольствие, наблюдая за поведением Бингли. И это было единственной приятной мыслью, которая отчасти скрашивала ее невеселое настроение. Мистер Дарси сидел рядом с миссис Беннет, так далеко от Элизабет, насколько это было возможно за одним столом. И Элизабет прекрасно понимала, как мало удовольствия каждый из них испытывает от такого соседства и как это должно отражаться на их поведении. Она не могла на таком расстоянии слышать их слов, но хорошо видела, как редко они обращались друг к другу и в какой мере эти обращения были сухими и сдержанными. Нелюбезность матери заставила Элизабет еще острее почувствовать, сколь многим они ему обязаны. И иногда она готова была пожертвовать чем угодно ради возможности высказать ему, что хоть кто-то в семье знает и по-настоящему ценит все доброе, что было им для них сделано.

Она надеялась, что в течение вечера какой-нибудь случай сведет их вместе, и этот визит не кончится прежде, чем им удастся сказать друг другу нечто большее, нежели несколько произнесенных при встрече церемонных приветствий. Охваченная тревогой и беспокойством, она сидела в гостиной до прихода мужчин с таким угрюмым и удрученным видом, что могла показаться невежливой. И она ждала минуты их появления с тем чувством, как будто от этой минуты целиком зависело — принесет ли ей вечер хоть какую-нибудь радость.

— Если он не подойдет и на этот раз, — говорила она себе, — я буду знать, что он потерян для меня навсегда.

Мужчины вошли. И судя по виду мистера Дарси, он был склонен ответить ее надеждам. Но увы! Дамы так тесно окружили столик, за которым Джейн разливала чай, а Элизабет — кофе, что поблизости не оказалось ни одного места, где бы он мог присесть. А когда молодые люди оказались неподалеку, одна из девиц прижалась к Элизабет, прошептав:

— Я не желаю, чтобы мужчины нас разлучили! Ведь никто из них нам не нужен, не правда ли?

Дарси отошел в другой конец комнаты. Она проводила его взглядом, завидуя каждому человеку, с которым он вступал в разговор, и боясь, что у нее не хватит терпения угостить кофе присутствующих. И вдруг ее возмутила собственная наивность.

— Человек, которому я отказала! Как глупо с моей стороны думать, что он мог снова в меня влюбиться! Разве найдется представитель сильного пола, у которого хватило бы кротости попросить руки во второй раз? Большего унижения им, наверно, трудно себе представить!

Ей, однако, стало немного легче, когда он попросил во второй раз налить ему чашку кофе. Воспользовавшись случаем, она сказала:

— Ваша сестра все еще живет в Пемберли?

— Да, она пробудет там до рождества.

— И что же, с ней никто не остался? Неужели все друзья ее покинули?

— Миссис Энсли еще там. А другие леди три недели тому назад уехали в Скарборо.^{81}

Больше она ничего не нашлась сказать. Но если бы ему хотелось поддержать разговор, он мог бы сам придумать какую-нибудь тему. Тем не менее он простоял около нее несколько минут молча, и только, когда одна из девиц начала что-то опять нашептывать Элизабет на ухо, отошел в сторону.

Чайный прибор был убран, и карточные столы — раскрыты. Дамы поднялись, и Элизабет надеялась, что вскоре он окажется рядом. Однако и на этот раз ее постигло разочарование: она увидела, как его перехватила миссис Беннет, охотясь на игроков в вист, и усадила его против себя. Больше уже она не ждала от вечера никаких радостей. Они должны были просидеть в разных концах комнаты до самого ухода гостей, и теперь ей оставалось только надеяться, что, обращая свой взор слишком часто к ее столику, он окажется таким же незадачливым игроком, как она сама.

Миссис Беннет намеревалась удержать мистера Бингли и его друга еще и на ужин. Однако на ее беду его экипаж был подан первым, и она не смогла найти способа помешать их отъезду.

— Ну-с, девочки, — сказала она, когда все наконец разъехались, — что вы скажете о сегодняшнем вечере? Все прошло самым отличным образом. Вы заметили, как красиво был убран стол? Оленина совсем не пережарилась — все говорили, что еще не видывали такого сочного окорока. А разве можно было сравнить суп с тем, что мы неделю назад ели у Лукасов? И даже мистер Дарси подтвердил, что куропатки приготовлены превосходно. А он-то, наверно, держит, по меньшей мере, двух или трех французских поваров. Джейн, милочка, ты еще никогда не выглядела такой красавицей. Миссис Лонг тоже это находит — она прямо так и сказала, отвечая на мой вопрос. И что же ты думаешь, она при этом добавила? — «Ах, миссис Беннет, суждено ей жить в Незерфилде!» — Правда, правда, так и сказала! Она — такая девушка, эта миссис Лонг, ну кто может с ней сравниться? А какие у нее воспитанные племянницы, — хоть, правда, и некрасивые. Я просто их обожаю!

Короче говоря, миссис Беннет находилась в великолепном расположении духа. Она достаточно насмотрелась на то, как мистер Бингли вел себя по отношению к Джейн, чтобы вполне увериться, что он в конце концов станет ее мужем. А так как, находясь в хорошем настроении, она ждала, что счастливые события станут развиваться в совершенно невероятном темпе, то была серьезно разочарована, когда на следующее утро он не явился просить руки ее дочери.

— Какой это был чудесный день! — сказала Джейн, обращаясь к сестре. — И как удачно подобралось все общество — все так подходили друг к другу. Надеюсь, что мы и дальше будем встречаться.

Элизабет улыбнулась.

— Почему ты улыбаешься, Лиззи? Тебе не в чем меня подозревать. Мне это неприятно. Поверь мне, я теперь вполне научилась извлекать удовольствие из беседы с ним, просто как с приятным и разумным молодым человеком, не испытывая при этом никаких других чувств. И я убедилась, что у него не было ни малейшего желания завоевать мое сердце. Это только могло показаться — потому что, в отличие от других людей, он одарен удивительным обаянием и стремлением радовать всех окружающих.

— Ты поступаешь очень жестоко, — отвечала ее сестра. — Не позволяя мне улыбаться, ты, вместе с тем, каждую минуту даешь мне для этого повод.

— Иной раз бывает удивительно трудно сделать так, чтобы тебе поверили!

— А бывает — и совсем невозможно!^{82}

— Но для чего тебе меня убеждать, что я испытываю нечто большее, чем сама сознаю?

— На этот вопрос я едва ли смогу ответить. Мы все любим поучать других, хотя можем им передать лишь то, что, пожалуй, и знать-то не стоит. Прости меня. И если ты настаиваешь на своем безразличии к мистеру Бингли, не делай меня больше своей наперсницей.

Глава XIII

Через несколько дней после званого обеда мистер Бингли снова навестил Лонгборн, на этот раз без своего друга. Мистер Дарси в это утро уехал в Лондон, с тем, однако, чтобы через десять дней снова вернуться в Незерфилд. Бингли пробыл более часа, все время находясь в превосходном настроении. Миссис Беннет пригласила его остаться обедать, но, к его великому сожалению, он вынужден был признаться, что уже обещал обедать в другом месте.

— Надеюсь, нам повезет больше, когда вы приедете в следующий раз, — сказала миссис Беннет.

— Он будет необыкновенно счастлив в любое время, и т. д. и т. д. И, если ему позволят сейчас удалиться, он воспользуется первым удобным случаем, чтобы навестить их опять.

— Вы могли бы прийти завтра?

— Да, этот день у него ничем не занят. — И приглашение было с готовностью принято.

Он пришел и притом в такое удачное время, когда ни одна из дам еще не завершила своего туалета.

Миссис Беннет в одном халате и с наполовину законченной прической вихрем влетела в туалетную комнату дочери, крича на ходу:

— Джейн, дорогая, ради бога поторопись! И — живо спускайся вниз. Он пришел! Мистер Бингли пришел! Да, да, в самом деле. Скорее! Скорее! Вот что, Сара, сию же минуту беги к мисс Беннет и займись ее платьем. Прическа мисс Лиззи может подождать.

— Мы спустимся, как только будем готовы, — сказала Джейн. — Но Китти, я думаю, еще раньше будет внизу, — она поднялась к себе уже полчаса тому назад.

— Да пропади она, Китти! Ее только не хватало. Вниз, вниз, поживее! Куда запропастился твой шарф, моя дорогая?

Но когда мать вышла, Джейн решила ни за что не спускаться без одной из своих сестер.

Стремление матери оставить их наедине проявилось столь же сильно и вечером. После чая мистер Беннет, как обычно, удалился в библиотеку, а Мэри поднялась к себе заниматься музыкой. Когда два препятствия были таким образом устранены, миссис Беннет принялась всячески подмигивать Элайзе и Китти. Ее старания долго оставались незамеченными. Элизабет упорно не обращала на них никакого внимания. Наконец, Китти спросила с невинным видом:

— Что такое, маменька? Почему вы подмигиваете? Я что-нибудь должна сделать?

— Ничего, дитя мое, ничего. Тебе это показалось.

После этого она минут пять просидела спокойно. Но, будучи не в силах упустить такую благоприятную возможность, она, внезапно вскочив, и, сказав при этом в сторону Китти: «Пойдем, милочка, со мной, я тебе должна там что-то сказать», — увела ее из комнаты. Джейн бросила на Элизабет взгляд, говоривший, как неприятны ей эти уловки, и умолявший сестру, чтобы она ни в коем случае им не поддавалась.

Через несколько минут миссис Беннет снова открыла дверь, сказав при этом:

— Лиззи, дорогая, мне нужно с тобой поговорить.

— Ты знаешь, мы вполне можем их оставить вдвоем, — сказала мать, как только они оказались в коридоре. — Мы с Китти пойдем ко мне в туалетную комнату.

Элизабет не стала спорить, но задержалась в коридоре до ухода оттуда матери и Китти, а потом вернулась в гостиную.

На этот раз расчеты миссис Беннет не оправдались. С Бингли все обстояло великолепно, если не считать того, что он еще не стал женихом Джейн. Присущие ему приветливость и непринужденность внесли немалое оживление в их вечернюю беседу. И то, что он терпел назойливую заботу миссис Беннет и без тени неодобрения прощал ей все ее бестактные замечания, вызывало особенную благодарность ее дочери.

Его почти не пришлось уговаривать остаться поужинать. И, прежде чем он покинул дом, было условлено, — главным образом между ним и миссис Беннет, — что он приедет на следующее утро, с тем, чтобы поохотиться с мистером Беннетом.

К концу дня Джейн больше не настаивала на том, что она не испытывает к Бингли никаких чувств. В разговоре между сестрами его имя не упоминалось, но Элизабет легла спать со счастливой уверенностью в том, что дело идет к быстрому завершению, если только мистер Дарси не вернется из Лондона раньше назначенного срока. Говоря серьезно, она, однако, готова была допустить, что все это происходит с его согласия.

Бингли явился точно в условленное время и, как было решено накануне, провел утро с мистером Беннетом. Он оказался гораздо более приятным партнером, нежели ожидал его спутник. Бингли не был глуп и самонадеян, не давая, тем самым, мистеру Беннету повода удовлетворить его склонность к сарказму или замкнуться в презрительном молчании. И он казался более общительным и менее рассеянным, чем во время всех прежних их встреч. Разумеется, он вернулся с мистером Беннетом к обеду, а вечером снова была пущена в ход вся изобретательность миссис Беннет для того, чтобы оставить его наедине с Джейн. Элизабет, которой нужно было написать письмо, сразу после чая ушла в комнату для завтрака. Остальные собирались играть в карты, и ей казалось, что при этом нет необходимости противодействовать уловкам мамаши.

Но, вернувшись в гостиную после того, как письмо было написано, она, к своему изумлению, обнаружила, что, в борьбе с этими уловками, следует избегать излишней самоуверенности. Распахнув дверь, она увидела, что сестра и мистер Бингли стоят перед камином, углубившись в серьезную беседу. И хотя это обстоятельство само по себе могло и не вызывать подозрений, но выражения их лиц в тот момент, когда они поспешно обернулись и отошли друг от друга, не позволяло усомниться в том, что произошло. Их положение было достаточно неловким. Но ее собственное, казалось ей, было еще более затруднительным. Никто не сказал ни слова, и Элизабет собралась уже было удалиться, когда Бингли, который перед этим присел, по примеру остальных, на диван, вдруг вскочил и, прошептав что-то ее сестре, выбежал из комнаты.

Джейн ничего не могла скрывать от Элизабет в тех случаях, когда откровенности сопутствовали радостные переживания. Бросившись к ней на шею, она, крайне взволнованная, призналась, что является счастливейшим существом в этом мире.

— Это для меня слишком много! — добавила она. — Да-да, слишком много. Я этого не заслужила. Почему все другие не могут быть так же счастливы?!

Поздравления ее сестры были произнесены с таким жаром, искренностью и восторгом, которые едва ли можно передать словами. Каждая ее фраза шла от самого сердца и была для Джейн новым источником блаженства. Но Джейн не могла себе позволить надолго остаться с сестрой, чтобы высказать ей все, что она в эти минуты переживала.

— Нужно сейчас же подняться к маме, — воскликнула она. — Я не должна ни на секунду забывать о том, как нежно она обо мне заботилась. И мне бы так не хотелось, чтобы она об этом узнала от кого-нибудь другого. Он уже пошел к папе. Ах, Лиззи, подумать только, сколько радости мои слова принесут нашей семье! Не знаю, как мне перенести столько счастья!

И она помчалась к матери, которая перед тем умышленно прекратила игру в карты и теперь сидела наверху с Китти.

Оставшаяся в одиночестве Элизабет улыбалась, думая о том, как просто и легко в конце концов разрешились все трудности, волновавшие и мучившие их в течение стольких месяцев.

— И вот к чему привели, — сказала она, — все каверзы и уловки его сестер, вся осторожность и осмотрительность его друга! Счастливейший, мудрейший и вполне разумный конец!

Через несколько минут вернулся Бингли, краткая беседа которого с их отцом обоим доставила полное удовлетворение.

— Где же мисс Беннет? — спросил он, распахнув дверь.

— Она наверху у мамы. Думаю, что она скоро вернется.

Прикрыв дверь за собой и подойдя ближе, он попросил Элизабет, чтобы она пожелала им счастья, а ему подарила свою сестринскую привязанность. Элизабет искренне и от всей души выразила ему свою радость по поводу того, что им предстоит породниться, и они сердечно пожали друг другу руки. После этого, до самого прихода Джейн, ей пришлось выслушивать все, что ему было необходимо сказать о своем счастье и о достоинствах ее сестры. И хотя это были слова влюбленного, Элизабет вполне была готова поверить в то, что его мечты сбудутся и что у них впереди счастливая жизнь, залогом которой были здравый смысл и чудесный характер Джейн, а также общность их вкусов и чувств.

Все в этот вечер были необыкновенно счастливы. Чувство удовлетворенности и спокойствия придавало такое приятное оживление лицу Джейн, что она выглядела еще более красивой, чем обычно. Китти хихикала и улыбалась, мечтая о том, чтобы поскорее наступила и ее очередь. Миссис Беннет, подтверждая свое согласие на этот брак и высказывая свое одобрение, была неспособна выразить свои чувства словами, хотя говорила с Бингли только об этом в течение получаса. И когда мистер Беннет присоединился к ним во время ужина, его голос и поведение свидетельствовали, насколько он доволен происшедшим событием. Однако до самого ухода гостя он по этому поводу не промолвил ни слова. Только когда с наступлением ночи Бингли уехал, отец, обернувшись к дочери, произнес:

— Поздравляю тебя, Джейн. Ты будешь счастлива.

Джейн подбежала к нему, поцеловав и поблагодарив отца за его доброту.

— Ты славная девочка, — сказал он. — И меня очень радует, что твоя жизнь сложится хорошо. Я не сомневаюсь, что вы отлично подойдете друг к другу. В вас много общего. Оба вы настолько уступчивы, что между вами не может возникнуть разногласий; настолько доверчивы, что вас обведет вокруг пальца любая служанка; и настолько щедры, что вам всегда будет не хватать ваших доходов.

— Надеюсь, что этого не случится. Неблагоразумие и легкомыслие в денежных делах с моей стороны были бы непростительными.

— Не хватать доходов! Но, мой дорогой мистер Беннет, — воскликнула его жена, — о чем вы толкуете? Ведь он имеет четыре или пять тысяч в год, — может быть, даже больше!

И, обратившись к дочери, она продолжала:

— О, моя дорогая, моя дорогая Джейн! Я так счастлива! Клянусь, я всю ночь не сомкну глаз! Я всегда говорила, что это должно случиться. Я так и знала, что этим кончится. Я была уверена, — недаром ты такая красавица! Я припоминаю, что как только я его в прошлом году увидела в Хартфордшире, я тут же подумала, насколько вы друг другу подходите. Это самый восхитительный молодой человек, которого мне приходилось встречать!

Уикхем, Лидия были забыты. Джейн бесспорно стала ее любимым ребенком. В эту минуту она ни о ком больше не думала. Между тем младшие сестры стали смотреть на Джейн как на источник возможных радостей в будущем. Мэри просила, чтобы ей разрешили пользоваться незерфилдской библиотекой, а Китти умоляла, чтобы каждую зиму в Незерфилде устраивалось по нескольку балов.

С этого времени Бингли, естественно, стал в Лонгборне ежедневным гостем. Он появлялся перед завтраком и уходил после ужина, если только какой-нибудь варвар-сосед, безусловно заслуживавший самой жестокой кары, не присылал ему приглашения на обед, от которого он не мог отказаться.

Элизабет теперь редко удавалось поговорить с сестрой, так как, пока Бингли находился в Лонгборне, Джейн не могла уделять внимания никому другому. Однако она была полезна каждому из влюбленных в часы вынужденной разлуки. В отсутствие Джейн Бингли всегда доставлял себе удовольствие, разговаривая о ней с ее сестрой. А Джейн, когда не было Бингли, стремилась к подобному же утешению.

— Я была так счастлива, — сказала она однажды вечером, — когда узнала, что ему не было известно о моем приезде в Лондон прошлой весной. Ведь я об этом даже не могла и подумать.

— А я об этом догадывалась, — ответила Элизабет. — Но как же это, по его мнению, могло случиться?

— Ах, это все — происки его сестер. Они не одобряли его знакомства со мной. И в этом нет ничего удивительного, если подумать, как легко он мог сделать выбор, более удачный во всех отношениях. Но когда они увидят, — а я верю в то, что они, в самом деле, это увидят, — насколько он счастлив со мной, они примирятся с его женитьбой и наши отношения снова станут хорошими. Правда, мы, конечно, никогда не будем друг для друга тем, чем были прежде.

— Это самая суровая обвинительная речь, — сказала Элизабет, — которую я когда-либо от тебя слышала. Добрая девочка! Мне, право, будет досадно, если я увижу, что ты снова станешь предметом фальшивой привязанности мисс Бингли.

— Ты только подумай, Лиззи, когда он в прошлом году уехал в Лондон, он, оказывается, уже был по-настоящему в меня влюблен. И если бы только не его уверенность в моем равнодушии к нему, он бы непременно вернулся.

— Он в самом деле допустил большую ошибку, но она делает честь его скромности.

Это, естественно, вызвало со стороны Джейн целый панегирик его застенчивости и свойственной Бингли недооценки своих прекрасных качеств.

Элизабет была рада узнать, что Бингли не рассказал ей про вмешательство друга, так как это могло бы, несмотря на величайшее великодушие и незлопамятность Джейн, все же бросить тень на ее отношение к Дарси.

— Я, несомненно, самое счастливое существо на земле! — воскликнула Джейн. — Ах, Лиззи, почему в нашей семье только мне одной выпало это блаженство? Как бы мне хотелось увидеть тебя столь же счастливой! Если бы нашелся другой такой же человек для тебя!

— Даже если бы ты мне предложила сотню таких людей, я все же не смогла бы стать столь же счастливой, как ты. Пока у меня не будет твоего характера и твоей доброты, я не достигну подобного счастья. Нет, нет, дай мне идти своим путем. И, быть может, если мне только очень повезет, мне еще попадется со временем второй мистер Коллинз.

События в Лонгборне не могли надолго сохраняться в секрете. Миссис Беннет позволила себе шепнуть о нем на ушко миссис Филипс, а та уже без всяких предосторожностей рассказала об этом всем меритонским знакомым.

Беннетов без промедления провозгласили самым удачливым семейством на свете, хотя всего несколько недель тому назад, — сразу после побега Лидии, — это злополучное семейство было вычеркнуто всеми из списков знакомств.

Глава XIV

Однажды утром, спустя неделю после обручения Джейн, когда Бингли и дамы семейства Беннетов находились в столовой,^{83} внимание всех привлек шум экипажа. За окном они увидели проезжавшую по газону карету, запряженную четверкой лошадей. Для визитов было еще слишком рано, да и прибывший экипаж не принадлежал ни одному из соседей. Лошади были почтовыми, а карета и ливреи находившейся в ней прислуги никому не были знакомы.

Однако было очевидно, что кто-то приехал, и Бингли тотчас уговорил Джейн отправиться на прогулку, с тем, чтобы избавить себя от скуки при приеме гостей. Парочка удалилась, а три оставшиеся леди тщетно высказывали догадки о том, кто бы мог к ним приехать, когда дверь распахнулась и в комнату вошла леди Кэтрин де Бёр.

Все, разумеется, ждали какой-то неожиданности, но то изумление, которое они на самом деле испытали, превзошло их ожидания. И хотя миссис Беннет и Китти совсем не были с ней знакомы, даже они не были удивлены ее визитом так сильно, как Элизабет.

Войдя в комнату с еще более, чем обычно, бесцеремонным видом, леди Кэтрин ничем, кроме легкого кивка головой, не ответила на приветствие Элизабет и, не говоря ни слова, уселась в кресло. Элизабет назвала матери имя ее сиятельства, хотя последняя даже не попросила ее представить.

Миссис Беннет, будучи крайне польщена посещением столь высокой особы, старалась быть с ней крайне предупредительной. Просидев некоторое время в молчании, леди Кэтрин сухо спросила Элизабет:

— Надеюсь, мисс Беннет, у вас все в порядке. Эта дама, я полагаю, ваша мать?

Элизабет ответила утвердительно.

— А это, должно быть, одна из ваших сестер?

— О да, сударыня, — вмешалась миссис Беннет, радуясь возможности поговорить с леди Кэтрин. — Это — моя предпоследняя дочь. Самая младшая у меня на днях вышла замуж. А старшая гуляет где-то в саду с молодым человеком, который, я надеюсь, скоро станет членом нашей семьи.

— У вас здесь совсем маленький парк, — сказала леди Кэтрин после короткого молчания.

— Смею заметить, миледи, что хоть его, разумеется, не сравнишь с Розингсом, но он у нас все же гораздо больше, чем у сэра Уильяма Лукаса.

— Эта комната совершенно непригодна для того, чтобы проводить в ней летние вечера. Окна выходят на запад.

Миссис Беннет заверила ее, что комнатой не пользуются в послеобеденное время, и затем сказала:

— Могу я позволить себе осведомиться у вашего сиятельства о здоровье мистера и миссис Коллинз?

— В полном порядке. Я видела их позавчера вечером.

Элизабет предполагала, что теперь на свет должно появиться письмо, которое ей прислала Шарлот, так как это могло быть единственной причиной подобного визита. Однако письмо не появилось, и она почувствовала себя окончательно озадаченной.

Миссис Беннет чрезвычайно любезно предложила ее сиятельству что-нибудь закусить, но леди Кэтрин решительно, хотя и не слишком учтиво, отказалась. После этого, встав с кресла, она сказала, обращаясь к Элизабет:

— Мисс Беннет, там за газоном у вас, кажется, довольно живописные заросли. Я бы хотела их осмотреть, если бы вы составили мне компанию.

— Ступай, дорогая, — воскликнула ее мать, — и проведи их сиятельство по разным тропинкам. Надеюсь, они останутся довольны уединением.

Элизабет подчинилась. Сбегав к себе в комнату за зонтиком, она провела знатную гостью по лестнице. Проходя переднюю, леди Кэтрин открыла двери в обеденный зал и гостиную и, после краткого осмотра признав их вполне приличными, вышла из дома.

У подъезда продолжала стоять ее карета, внутри которой Элизабет увидела знакомую камеристку ее сиятельства. В полном молчании они шли по гравиевой дорожке, которая вела к зарослям. Элизабет твердо решила не начинать разговор с этой особой, сегодняшнее поведение которой казалось более, чем обычно, наглым и оскорбительным.

— И я могла когда-то находить в ней нечто общее с ее племянником! — говорила она про себя, всматриваясь в лицо спутницы.

Как только они вошли в заросли, леди Кэтрин приступила к разговору:

— Вы не можете недоумевать по поводу причины моего приезда. Эту причину вам должны подсказать сердце и совесть.

Элизабет посмотрела на нее с искренним изумлением.

— Вы, право, ошибаетесь, сударыня. Я совершенно не понимаю, чему я обязана этой честью.

— Мисс Беннет, — продолжала ее сиятельство разгневанным тоном, — вам следовало бы знать, что я не позволяю с собой шутить. Но если вы вздумали быть со мной неискренней, то меня вы на этот путь завлечь не сможете. Мой характер всегда славился откровенностью и прямотой, а в подобном деле я и подавно от них не отступлюсь. Два дня тому назад до меня дошло известие, которое меня крайне разгневало. Мне было сообщено, что не только ваша сестра готовится весьма выгодно выйти замуж, но что и вы, мисс Элизабет, по-видимому, собираетесь вскоре после того соединиться узами брака с моим племянником, мистером Дарси. Я, конечно, понимаю, что все это — гнусная выдумка. И хотя я не унижу моего племянника, даже предположив, что это может быть правдой, я все же решила незамедлительно приехать сюда, чтобы вы сами смогли узнать от меня, как я к этому отношусь.

— Но если вы были убеждены в неправдоподобности этого известия, — сказала Элизабет, покраснев от удивления и негодования, — то мне непонятно, зачем вы взяли на себя труд ехать в такую даль. Чего вы, ваше сиятельство, хотели добиться?

— Заставить вас тут же это известие полностью опровергнуть.

— Если только подобный слух в самом деле распространился, — холодно заметила Элизабет, — ваш приезд в Лонгборн и встреча со мной и моей семьей скорее послужат его подтверждением.

— Вы, кажется, сказали «если»?! Вы что же, хотите сделать вид, что вам о нем ничего неизвестно? Разве это не вы сами ухитрились пустить его в ход? И вы не знаете о существовании такого слуха?

— До меня ничего подобного никогда не доходило.

— Вы можете утверждать, что для него нет никаких оснований?

— Я отнюдь не притязаю на такую же искренность, как ваша светлость. Вы способны задать мне вопросы, на которые я предпочту не ответить.

— Я этого не потерплю! Мисс Беннет, я требую, чтобы вы дали мне исчерпывающие объяснения. Правда ли он, — в самом ли деле мой племянник сделал вам предложение?

— Ваше сиятельство объявили это невозможным.

— Это должно было быть невозможным, это не могло случиться, если ему только не изменил его рассудок. Но вы могли попытаться его завлечь и заставить его всякими уловками и приманками забыть в момент ослепления свой долг перед самим собой и своей семьей. Вы могли заманить его в сети.

— Если бы я это сделала, от меня труднее всего было бы добиться признания в этом поступке.

— Вы понимаете, мисс Беннет, с кем вы имеете дело? Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали подобным образом. Будучи чуть ли не самой близкой его родственницей, я вправе знать все, что таится в его душе.

— Но вы не вправе знать то, что таится в моей. А ваше поведение тем более не может склонить меня к откровенности.

— Я хотела бы, чтобы вы правильно меня поняли. Подобному браку, о котором вы имели дерзость мечтать, не суждено состояться. Да, не суждено. Мистер Дарси обручен с моей дочерью. Ну-с, что вы теперь скажете?

— Только одно. Если это на самом деле так, то вы не могли бы предположить, что он просил моей руки.

Леди Кэтрин минуту поколебалась, но потом ответила:

— Они обручены несколько необычным образом. С самого детства они предназначались друг для друга. Это было заветным желанием их матерей. Такой союз был скреплен в ту пору, когда наши дети еще покоились в своих колыбелях. И теперь, когда материнская воля должна была осуществиться в их браке, поперек дороги встала женщина низкого происхождения, без положения в свете и ничем не связанная с нашим семейством! Разве для вас ничего не значат желания его близких? Разве его молчаливое обязательство перед мисс де Бёр для вас ничто? Неужели вы полностью лишены всякого чувства порядочности и деликатности? И разве вы не слышали от меня, что с первых же дней жизни он предназначался в супруги своей кузине?

— О да, я слыхала об этом и прежде. Но разве меня это касается? Если бы моему вступлению в брак с вашим племянником мешало только это обстоятельство, то, разумеется, сознание, что его мать и тетка хотели женить его на мисс де Бёр не смогло бы меня от этого удержать. Обе вы сделали все, что смогли, задумывая его женитьбу. Осуществить ее дано другим. Если мистер Дарси ни словом, ни склонностью не связан с вашей дочерью, почему он не вправе остановить свой выбор на другой женщине? И если бы его выбор пал на меня, почему я не могу принять его руки?

— Потому что честь, приличие, благоразумие, наконец, собственная ваша выгода запрещают вам это сделать! О да, мисс Беннет, именно выгода. Ибо не ждите какого бы то ни было внимания к себе со стороны его семьи и друзей. Вы будете осуждены, отвергнуты и преданы презрению каждым близким ему человеком. Союз с вами будет считаться позором. Никто из нас никогда даже не вспомнит вашего имени.

— Что ж, потеря и вправду велика, — отвечала Элизабет. — Но супруга мистера Дарси будет располагать такими необыкновенными источниками радости, присущими ее положению, что, в конечном счете, ей не придется особенно печалиться.

— Упрямая, взбалмошная девчонка! Мне стыдно за вас! Так вот какова ваша благодарность за все внимание, которым я удостоила вас прошлой весной?! По-вашему, вы мне за это ничем не обязаны? Ну-ка, присядем. Извольте понять, мисс Беннет, что я прибыла сюда с твердым намерением добиться того, что я задумала. И ничто не сможет мне помешать. Мне еще не приходилось потакать чьим-либо капризам. И я не имею привычки уступать.

— Это усугубляет затруднительное положение вашего сиятельства. Но меня это не касается.

— Я не позволю, чтобы меня прерывали! Выслушайте меня молча. Моя дочь и мой племянник созданы друг для друга. По материнской линии оба они происходят от единого знатного рода. Отцы их принадлежат к уважаемым, благородным и древним, хоть и не титулованным семьям. Обе стороны располагают прекрасными состояниями. Они предназначены друг для друга в глазах каждого представителя того и другого дома. И что же встает между ними? Притязания выскочки без роду, без племени! Молодой женщины, не располагающей ни деньгами, ни связями. Разве можно это допустить? Нельзя, этого не должно быть и не будет! Если бы вы были способны понять, в чем состоит ваша собственная выгода, вы бы сами не пожелали покинуть тот круг, в котором росли.

— Но, выходя замуж за вашего племянника, я, по-моему, вовсе не покидаю этого круга. Он — дворянин. Я — дочь дворянина. В этом смысле мы с ним равны.

— Ну что ж, вы дочь дворянина, допустим. Но из какой семьи ваша мать? Кто ваши дяди и тетки? Уж не воображаете ли вы, что мне неизвестно, чем они занимаются?

— Кем бы ни были мои родственники, — сказала Элизабет, — если против них ничего не имеет мистер Дарси, то это не должно беспокоить и вас.

— Скажите мне раз навсегда, вы обручены?

Элизабет не стала бы отвечать на этот вопрос, только чтобы ублажить леди Кэтрин. Однако после минутного раздумья, она не смогла не сказать:

— Нет, не обручена.

Леди Кэтрин, казалось, была довольна.

— И вы даете мне слово, что никогда с ним не обручитесь?

— Подобного обещания я не дам.

— Мисс, Беннет, я удивлена и возмущена! Я считала вас более разумной девицей. Но не обманывайте себя ложной надеждой, что я могу пойти на уступки. Я не уеду до тех пор, пока вы не дадите требуемых мной заверений.

— Ну, а я ни за что их не дам. Меня нельзя запугать настолько, чтобы я совершила подобную нелепость. Вы, ваше сиятельство, желаете, чтобы мистер Дарси женился на вашей дочери? Но, если бы я дала требуемое вами обещание, разве брак между ними стал бы более вероятным? Разве при его склонности ко мне я могла бы, отвергнув его руку и сердце, побудить мистера Дарси сделать предложение его кузине? Позвольте мне, леди Кэтрин, сказать, что доводы, которыми вы обосновываете ваше из ряда вон выходящее требование, настолько же легковесны, насколько само оно — безрассудно. Вы, видимо, совершенно не разобрались в моем характере, если смогли предположить, что на меня подействуют подобные рассуждения. Мне неизвестно, в какой мере ваш племянник одобряет ваше вмешательство в его дела. Но у вас, во всяком случае, нет никакого права вмешиваться в мои. А потому я вынуждена просить вас избавить меня от дальнейших посягательств такого рода.

— Ну, ну, не так скоро, если позволите. Я ведь еще не закончила. Ко всему сказанному я вынуждена добавить еще одно обстоятельство. Для меня не является тайной позорный побег вашей младшей сестры. Я знаю о нем решительно все. В том числе — и то, что женитьба на ней молодого человека была кое-как устроена задним числом на средства папаши и дядюшки. И что же, подобной особе суждено стать сестрой моего племянника? А ее мужу, сыну управляющего его покойного отца — его братом? Небо и ад! О чем вы думаете? Неужто сень Пемберли может подвергнуться подобному осквернению?!

— Больше вы уже ничего не сможете мне сказать, — гневно ответила Элизабет. — Вы оскорбили меня всеми возможными способами. С вашего разрешения, я возвращаюсь в дом.

При этих словах она встала. Леди Кэтрин также поднялась, и они пошли обратно. Ее сиятельство была в ярости.

— Значит, вам дела нет до чести и репутации моего племянника? Эгоистичная, бесчувственная девчонка! Неужели вы не понимаете, что, связав себя с вами, он опозорит себя перед всем светом?

— Леди Кэтрин, мне больше нечего вам сказать. Мои чувства вам известны.

— И вы, стало быть, решили его заманить?

— Я не говорила подобных вещей. Я решила только поступать в соответствии с собственным представлением о своем счастье, и не считаясь при этом ни с вами, ни с какой-либо другой, столь же далекой мне особой.

— Ну что ж, отлично. Итак, вы отказались выполнить мою просьбу. Вы отказались следовать требованиям долга, чести и благодарности. Вы решили погубить его в глазах друзей и вызвать к нему презрение всего света.

— Ни долг, ни честь, ни благодарность, — отвечала Элизабет, — ничем не обязывают меня в данный момент. Мой брак с мистером Дарси не нарушил бы никаких заповедей. А что касается негодования его семьи и недовольства всего света, то меня бы едва ли особенно огорчило, если бы наш брак вызвал в этой семье известное беспокойство, — тогда как весь свет достаточно разумен, чтобы не отнестись к этому так серьезно.

— Ах вот каков ваш действительный образ мыслей?! И это ваше последнее слово? Ну что ж, отлично. Теперь я знаю, как мне следует поступить. Не воображайте же, мисс Беннет, что ваши притязания когда-нибудь увенчаются успехом. Я приехала, чтобы вас испытать. Я надеялась, что у вас больше здравого смысла. Но будьте уверены, я добьюсь своей цели.

Леди Кэтрин продолжала говорить в том же духе, пока они не подошли к ее карете. Быстро обернувшись, она произнесла:

— Я не приму ваших прощальных приветствий, мисс Беннет. И вовсе не прошу передавать от меня привет вашей матери. Вы не заслуживаете подобных знаков внимания. Я возмущена до глубины души.

Элизабет ничего не ответила и, не пытаясь уговаривать ее сиятельство вернуться в дом, преспокойно вошла в него сама. Поднимаясь по ступенькам, она услышала шум отъезжавшей кареты. В холле ее с нетерпением встретила миссис Беннет, которой хотелось знать, почему леди Кэтрин не зашла, чтобы немного отдохнуть.

— Она этого не захотела, — ответила ее дочь, — и решила уехать.

— Ее сиятельство показалась мне очень приятной женщиной! И ее визит к нам — необыкновенная любезность! Ведь насколько я поняла, она заехала сюда только для того, чтобы сообщить нам о здоровье Коллинзов. Должно быть, она куда-то направлялась и, проезжая Меритон, подумала, что ей следует тебя навестить. Надеюсь, у нее не было к тебе никаких особых дел, Лиззи?

Элизабет пришлось в этот момент несколько покривить душой, настолько немыслимо было попытаться передать матери содержание их беседы.

Глава XV

Волнение, вызванное этим необыкновенным визитом, было нелегко успокоить. В течение многих часов Элизабет была совершенно не в силах думать о чем-нибудь другом. Итак, леди Кэтрин, в самом деле, пустилась в путешествие из Розингса с единственной целью расстроить ее предполагаемую помолвку с мистером Дарси! Другого разумного объяснения этой поездки не существовало. Элизабет, однако, была не в состоянии понять, как мог возникнуть слух об их помолвке. И, наконец, ей пришло в голову, что в тот момент, когда ожидание одной свадьбы заставляло всех угадывать следующую, дружба между Дарси и Бингли и ее близость с Джейн могли послужить достаточным основанием для подобного слуха. Она и сама иногда подумывала, что замужество сестры сделает их встречи более частыми. А их соседи из Лукас Лоджа (из переписки которых с Коллинзами леди Кэтрин должна была почерпнуть эти сведения) могли считать решенным то, что ей казалось возможным в далеком будущем.

Перебирая в памяти слова леди Кэтрин, она, однако, не могла избавиться от беспокойства по поводу возможных последствий ее вмешательства. Слова о том, что она непременно помешает их браку, заставляли думать, что она собирается обратиться к племяннику. И Элизабет боялась себе представить, как он отнесется к перечислению зол, которые были бы сопряжены с этим браком. Она не знала, насколько сильна его привязанность к тетке и в какой мере леди Кэтрин влияет на его образ мыслей, но легко было предположить, что Дарси придерживается более высокого мнения о ее сиятельстве, чем Элизабет. И казалось несомненным, что, перечисляя все отрицательные стороны женитьбы на девушке столь низкого круга по сравнению с его собственным, тетка затронет в нем самое уязвимое место. С его понятиями о семейной гордости доводы, выглядевшие для Элизабет вздорными и неубедительными, вполне могли показаться разумными и заслуживающими внимания.

Если он до того колебался, — а ей часто казалось, что это именно так, — то совет и настояния близкой родственницы могли укрепить его решимость. И тогда он позволит себе быть счастливым лишь настолько, насколько это совместимо с величием его семьи. В этом случае он уже больше сюда не приедет. Леди Кэтрин могла встретиться с ним, проезжая через Лондон, и он будет вынужден отказаться от обещания вернуться в Незерфилд, которое он дал Бингли.

— Итак, — решила Элизабет, — если в ближайшие дни он извинится перед другом в том, что не может выполнить слово, — мне будет ясно, с чем это связано. И я выброшу из головы всякую надежду на его постоянство. Если руку и сердце, которые я готова ему отдать, могут заменить этому человеку сожаления о нашей разлуке, он не стоит того, чтобы я жалела о нем.

* * *

Остальные члены семьи, узнав о том, кто их посетил, были крайне удивлены. Однако они удовлетворились тем же объяснением, которое успокоило миссис Беннет. Элизабет была, таким образом, избавлена от весьма неприятных разговоров.

На следующее утро, спускаясь по лестнице, она встретила мистера Беннета, который вышел с письмом в руке из библиотеки.

— Лиззи, — сказал он, — ты как раз мне нужна. Зайди, пожалуйста, ко мне в комнату.

Элизабет последовала за отцом, недоумевая, что бы такое он хотел ей сказать. Она догадывалась, что это могло быть связано с письмом, которое в его руке. Внезапно ей пришло в голову, что письмо написано леди Кэтрин. И она с ужасом представила себе предстоящее в этом случае объяснение.

Они сели около камина и мистер Беннет сказал:

— Я получил утром письмо, которое меня чрезвычайно удивило. Так как оно касается тебя, тебе следует знать его содержание. Я и не предполагал, что еще одна моя дочь находится на пороге замужества. Позволь мне поздравить тебя с выдающейся победой.

Щеки Элизабет вспыхнули, когда она вдруг подумала, что письмо это написала не тетка, а ее племянник. И она не могла определить, какое чувство в ее душе окажется при этом сильнее: радость ли по поводу его признания или досада из-за того, что он не обратился к ней самой. Между тем мистер Беннет продолжал:

— Ты у меня — большая умница. А молодые девицы вообще удивительно проницательны в подобных делах. Но боюсь, что даже твоей смекалки недостаточно, чтобы отгадать имя поклонника. Это письмо от мистера Коллинза.

— Мистера Коллинза! Но что же он мог написать?

— Самые дельные вещи, разумеется. Начинает он с поздравлений по поводу предстоящего бракосочетания Джейн. Об этом он, по-видимому, извещен каким-нибудь из милейших сплетничающих Лукасов. Я не стану испытывать твое терпение, перечитывая, что он говорит по этому поводу. Тебя касаются следующие строки:

— Ну-ка, Лиззи, попробуй догадаться, кто бы это такой мог быть?

— Ну как, Лиззи, ты еще не смекнула, какой это дворянин? Погоди, сейчас выяснится.

— Мистер Дарси — вот это кто! Что ж, Лиззи, славно я тебя озадачил? Скажи, пожалуйста, мог ли он с Лукасами отыскать среди наших знакомых другого какого-нибудь человека, имя которого так явно разоблачало бы лживость их болтовни? Умудриться выбрать мистера Дарси, которому достаточно посмотреть на любую женщину, чтобы сразу увидеть все ее недостатки и который, возможно, вообще ни разу на тебя не взглянул! Это просто великолепно!

Элизабет попыталась было сделать вид, что ей тоже необыкновенно весело. Но она смогла изобразить на лице только весьма натянутую улыбку. Еще никогда до сих пор отец не упражнялся в остроумии столь неприятным для нее образом.

— Ну, как, тебя это очень насмешило?

— Да, конечно. Но читайте, пожалуйста.

— Вот, оказывается, как он представляет себе христианское всепрощение! Остальная часть письма посвящена только положению его дорогой Шарлот и ожидаемому им появлению юной оливковой ветви. Но, Лиззи, у тебя почему-то такой вид, как будто все это не доставило тебе удовольствия. Надеюсь, ты еще не собираешься становиться чопорной дамой и строить оскорбленную миру по поводу всякой дурацкой болтовни? Разве мы не живем лишь для того, чтобы давать повод для развлечения нашим соседям и, в свой черед, смеяться над ними?

— О нет, — воскликнула Элизабет, — все это очень меня рассмешило. Но это так странно.

— Еще бы, но вся прелесть в этом и заключается. Если бы они выбрали какого-нибудь другого человека, было бы не так интересно. Но его равнодушие к тебе и твоя неприязнь к нему превращают это в такую восхитительную нелепость! Ты знаешь, как я не люблю писать письма. И все же я ни за что не перестану переписываться с Коллинзом! Когда я читаю его послания, я поневоле отдаю ему предпочтение даже перед Уикхемом, сколь бы я ни ценил бесстыдство и лицемерие моего дорогого зятя. Кстати, Лиззи, что сказала леди Кэтрин по поводу этого сообщения? Уж не приехала ли она для того, чтобы лишить тебя своего благословения?

В ответ на этот вопрос Элизабет только рассмеялась. И так как мистер Беннет задал его без всякой задней мысли, он больше не мучил ее дальнейшими расспросами. Еще никогда Элизабет не приходилось с таким трудом изображать чувства, которых она не испытывала. От нее требовали, чтобы она смеялась, когда ей хотелось лить горькие слезы. Особенно жестоко ранил ее отец своими словами о безразличии мистера Дарси. И она никак не могла решить: то ли ей дивиться его недостаточной наблюдательности, то ли бояться того, что на самом деле не отец видит слишком мало, а она — слишком много.

Глава XVI

Вскоре после визита леди Кэтрин мистер Бингли вместо письма с извинениями, которого ждала Элизабет, смог привезти в Лонгборн мистера Дарси собственной персоной. Молодые люди приехали рано и, прежде чем миссис Беннет успела сообщить мистеру Дарси, что они имели честь принимать у себя его тетку (чего с трепетом ожидала ее дочь), мистер Бингли, жаждавший поскорее остаться с Джейн наедине, предложил всем отправиться на прогулку. Это предложение было одобрено. Миссис Беннет не имела обыкновения гулять, у Мэри никогда не было свободного времени, но пятеро остальных тотчас же вышли из дома. Бингли и Джейн, впрочем, охотно позволили себя обогнать. Они постепенно все больше отставали, и Элизабет, Китти и Дарси должны были развлекать друг друга, как умели. Впрочем, все трое говорили очень немного. Китти лишилась языка, потому что робела перед Дарси, Элизабет набиралась решимости перед неким отчаянным шагом, а он, возможно, был занят тем же.

Они шли в направлении Лукас Лоджа, где Китти собиралась повидать Мерайю. И, так как разлука с Китти не могла, по мнению Элизабет, служить основанием для общего беспокойства, они смело отправились дальше вдвоем. Наступил момент, когда она должна была проявить свою смелость, и, почувствовав прилив решимости, она поспешно сказала:

— Вы знаете, мистер Дарси, я — ужасная эгоистка. И, чтобы облегчить собственную душу, мне ничего не стоит невзначай взвалить бремя на вашу. Так вот, я больше не в силах удерживаться от того, чтобы выразить вам благодарность за вашу необыкновенную заботу о моей злосчастной сестре. С первой же минуты, когда мне стало известно о вашем поступке, я все время испытываю жгучую потребность сказать вам, как сильно это чувство волнует мое сердце. И если бы о вашей роли узнала моя семья, мне, разумеется, не пришлось бы благодарить вас только от собственного имени.

— Мне неприятно, право, мне очень неприятно, что вы об этом узнали, — растерянно отвечал Дарси. — Представленные в неверном свете, эти сведения могли вас напрасно обеспокоить. Я и не предполагал, что миссис Гардинер так мало заслуживает доверия.

— О нет, вам вовсе не следует сердиться на мою тетушку. Ваше участие в этом деле стало известно мне прежде всего благодаря легкомыслию Лидии. И, разумеется, я не могла спокойно спать, пока мне не удалось разузнать все подробности. Итак, все же позвольте мне еще раз вполне серьезно поблагодарить вас от лица всей нашей семьи за ваше великодушие, с которым вы приняли на себя так много хлопот и перенесли столько неприятностей в поисках беглецов.

— Если уж вам непременно нужно меня поблагодарить, — ответил он, — то пусть это исходит от вас одной. Я не могу отрицать, что желание порадовать вас было одной из причин, заставивших меня вмешаться. Но остальные члены вашей семьи, при всем моем уважении к ним, не обязаны мне ничем — я думал только о вас.

Элизабет была слишком смущена, чтобы что-то сказать. После непродолжительного молчания ее спутник добавил:

— Вы слишком великодушны, чтобы играть моим сердцем. Если ваше отношение ко мне с тех пор, как мы с вами говорили в апреле, не изменились — скажите мне сразу. Мои чувства и все мои помыслы — неизменны. Но вам достаточно сказать одно слово, и я больше не заговорю о них никогда.

Всей душой понимая неловкость его положения, Элизабет заставила себя ответить. И она сразу, хоть и не очень красноречиво, дала ему понять, что за протекшее время она стала смотреть на него совсем по-другому и теперь с благодарностью и радостью принимает его сегодняшние заверения. Такого ощущения счастья, какое охватило его при этих словах, он еще никогда не испытывал. И он постарался вложить его в столь пламенные и глубокие слова, которые могли найтись только у человека, охваченного истинной страстью. Если бы Элизабет была способна посмотреть ему в глаза, она заметила бы, насколько красил его отраженный на его лице искренний восторг. Но, хотя она не осмеливалась на него смотреть, она могла его слушать. И по мере его рассказа о том, как много она для него значила, его привязанность к ней становилась для нее все дороже и дороже.

Они шли вперед, сами не зная куда. Слишком многое нужно было обдумать, почувствовать, сказать, чтобы внимание могло сосредоточиться на чем-нибудь постороннем. Вскоре Элизабет обнаружила, что понять друг друга им во многом помогли усилия леди Кэтрин. Тетка и впрямь встретилась с ним, проезжая через Лондон, и рассказала ему о своей поездке в Лонгборн, причине этой поездки и разговоре с Элизабет. Она особенно подчеркивала, что, по ее мнению, ответы мисс Беннет ясно доказывали ее наглость и испорченность. Разумеется, она не сомневалась, что это поможет ей вырвать у племянника обещание, которого она не добилась в Лонгборне. Но, на беду ее сиятельства, рассказ произвел действие совершенно противоположное.

— Это вселило в меня надежду, — добавил он, — о которой я до той поры не смел и мечтать. Я знал вашу прямоту и понимал, что если бы вы решительно были настроены против меня, то сказали бы об этом моей тетке открыто.

Покраснев и засмеявшись, она ответила:

— О да, вы достаточно знакомы с моей откровенностью. И вполне могли считать, что я на это способна. После того, как я разбранила вас прямо в лицо, мне, конечно ничего не стоило высказать свое мнение о вас кому-нибудь из вашей родни.

— Но разве вы что-нибудь обо мне сказали, чего я не заслуживал? И хотя ваши обвинения основывались на ошибочных сведениях и исходили из ложных представлений, мое поведение в тот вечер было достойно самого сурового порицания. Оно было непростительным. Я вспоминаю о нем с ужасом.

— Давайте не спорить о том, чья доля вины была в этот вечер больше, — сказала Элизабет. — Каждый из нас, если судить строго, вел себя небезупречно. Но, надеюсь, что с той поры мы оба немного научились учтивости.

— Я не могу простить себя так легко. Память о том, что я тогда наговорил, — о моем поведении, манерах, словах, — все эти месяцы вызывала и вызывает в моей душе жесточайшую душевную муку. Мне никогда не забудется ваш, столь заслуженный мною упрек: «Если бы вы вели себя, как подобает благородному человеку», — сказали вы тогда. Вы не знаете, вы едва ли можете вообразить, какую боль причинили мне этой фразой. И я должен признаться, что лишь спустя некоторое время у меня хватило ума понять, насколько вы были правы.

— Но я даже представить себе не могла, что эти слова могут произвести такое сильное действие. Я совсем не думала, что вы почувствуете их так глубоко.

— Легко этому верю. Вы ведь в самом деле тогда считали, что я лишен естественных человеческих чувств. Я никогда не забуду выражения вашего лица, когда вы сказали, что я не мог бы найти ни одного способа предложить вам свою руку, который склонил бы вас ее принять.

— Прошу вас, не надо больше повторять того, что я сказала в тот вечер. Все это было ошибкой и должно быть забыто. Поверьте, что уже давно память об этом не вызывает во мне ничего, кроме стыда.

Дарси напомнил о своем письме.

— Скажите, — спросил он, — сразу ли оно заставило вас обо мне лучше подумать? Когда вы его читали, вы ему верили?

Она рассказала, какое впечатление произвело на нее это письмо и как постепенно рассеивались ее прежние предубеждения.

— Я знал, — сказал Дарси, — что оно причинит вам боль. Но это было необходимо. Надеюсь, вы его уничтожили? Мне бы ни за что не хотелось, чтобы вы сейчас перечитали некоторые места — особенно из начала. Я припоминаю оттуда отдельные фразы, которые справедливо должны вызывать ко мне ненависть.

— Если, по-вашему, для сохранения моей привязанности это важно, я его сожгу. Но оно не может повлиять на мои чувства — они не настолько изменчивы. Хотя, как мы оба знаем, они и не всегда бывают незыблемыми.

— Когда я писал это письмо, — заметил Дарси, — мне казалось, что я совершенно холоден и спокоен. Но позже я понял, что оно было написано в минуту величайшего душевного волнения.

— Письмо поначалу и вправду горькое. Но позже оно становилось совсем другим. Его конец — само милосердие. Но давайте больше не думать об этом письме. Чувства того, кто его написал, и той, которая его прочла, настолько изменились, что все связанные с ним неприятные обстоятельства должны быть забыты. Одна из моих философских заповедей, с которыми я еще вас познакомлю, гласит: «Вспоминай что-нибудь только тогда, когда это доставляет тебе удовольствие».

— Признаюсь, я не очень-то высоко ставлю подобную философию. Вам в своих воспоминаниях настолько не в чем себя упрекнуть, что ваше спокойствие зиждится не на философии, а на более надежном основании — чистой совести. Со мной все обстоит по-другому. Я не смею, не должен отвергать приходящие в голову мучительные воспоминания. Всю жизнь я был эгоистом, если не по образу мыслей, то, во всяком случае, в своих поступках. Когда я был ребенком, мне дали понятие о правильном и неправильном, но не показали, как надо исправлять свой характер. Мне привили хорошие принципы, но позволили следовать им с гордостью и высокомерием. Будучи, на свою беду, единственным сыном (а в течение многих лет — и единственным ребенком), я был испорчен моими самими по себе добрыми родителями (мой отец был особенно добрым и отзывчивым человеком). Они допускали, одобряли, почти воспитывали во мне эгоизм и властность, пренебрежение ко всем, кто находился за пределами нашего семейного круга, презрение ко всему остальному миру, стремление низко оценивать ум и достоинства других людей по сравнению с моими собственными. Таким я был от восьми до двадцати восьми лет. И таким бы я и оставался до сих пор, если бы не вы, моя чудеснейшая, моя обожаемая Элизабет! Чем только я вам не обязан! Вы преподали мне урок, который поначалу показался мне, правда, горьким, но на самом деле был необыкновенно полезен. Вы научили меня необходимому душевному смирению. Я предложил вам свою руку, не сомневаясь, что она будет принята. А вы показали мне, насколько все мои качества недостаточны для того, чтобы меня могла полюбить женщина, любовью которой стоит по-настоящему дорожить.

— Неужели вы тогда верили, что я могу принять ваше предложение?

— В том-то и дело! Что скажете вы о моем тщеславии? Мне казалось, что вы добиваетесь, ждете моего признания.

— Стало быть, мое поведение в чем-то было неправильным, — хоть и против моего желания, поверьте. Я вовсе не хотела вас обманывать. Но мое озорство вполне могло завести меня не туда, куда надо. Как вы должны были ненавидеть меня после этого вечера!

— Вас ненавидеть? Быть может, вначале я и рассердился. Но вскоре мой гнев обратился против того, кого следует.

— Я едва решаюсь спросить, что вы подумали обо мне, увидав меня в Пемберли. Вы очень осуждали меня за то, что я там появилась?

— Что вы, нисколько. Я просто был крайне удивлен.

— Вы не могли быть тогда удивлены больше, чем я. Совесть подсказывала мне, что я вовсе не заслуживаю любезного обращения и, признаюсь, я вполне ожидала, что со мной и поступят по заслугам.

— А мне хотелось тогда, — отвечал Дарси, — оказать вам все внимание, на которое я был способен, и убедить вас, что злопамятность мне несвойственна. Я надеялся добиться прощения, старался рассеять ваше дурное мнение о себе, показав, что ваши укоры пошли мне на пользу. Не могу точно сказать, когда у меня появились и некоторые другие желания, — думаю, что не позже, чем через полчаса после того, как я вас увидел.

Он рассказал, как сильно она понравилась его сестре, и насколько Джорджиану огорчило, что их знакомство было внезапно прервано. Отсюда рассказ его, естественно, перешел к тому, чем это было вызвано. И Элизабет узнала, что решение уехать из Дербишира на поиски Лидии созрело у него еще до того, как он покинул гостиницу. Его задумчивый и печальный вид в тот момент объяснялся внутренней борьбой, которую он из-за этого должен был пережить.

Она еще раз его поблагодарила, но для обоих это была слишком болезненная тема, и они быстро замолчали.

Пройдя незаметно для себя несколько миль, они, взглянув на часы, вдруг обнаружили, что им следовало уже вернуться домой. Заинтересовавшись, куда могли запропаститься Бингли и Джейн, они заговорили об этих молодых людях. Дарси радовался их обручению, о котором его друг немедленно ему рассказал.

— Мне бы хотелось узнать, вы были этим очень удивлены? — спросила Элизабет.

— Нисколько. Перед отъездом я уже понимал, что это вот-вот должно случиться.

— Иными словами, вы дали свое согласие? Я так и предполагала.

И хотя он стал возражать против такого вывода, она поняла, что дело обстояло именно так.

— Накануне моего отъезда в Лондон, — продолжал Дарси, — я признался ему в том, в чем, вероятно, должен был признаться гораздо раньше. Я рассказал, каким образом я глупо и неуместно вмешался в его дела. Он был крайне удивлен, так как ему это даже не пришло в голову. Я сказал также, что, вероятно, ошибся, считая, что ваша сестра не отвечает на его чувства. Я убедился тогда, что его склонность к ней не исчезла и поэтому их будущий счастливый союз не вызывал у меня сомнений.

То, как он свободно распоряжался поведением друга, не могло не вызвать ее улыбки.

— Вы сказали ему, что Джейн его любит, — спросила Элизабет, — на основе собственных наблюдений, или со слов, услышанных от меня весной?

— Я убедился в этом своими глазами. Присмотревшись к ней во время двух последних посещений Лонгборна, я больше не мог сомневаться в ее чувствах.

— Ну, а ваши слова его сразу же убедили, не так ли?

— О, да. Бингли, в самом деле, необыкновенно скромен. Неуверенность в себе не позволяла ему положиться в таком важном деле на собственное суждение. Но благодаря тому, что он мне полностью доверяет, все встало на свое место. Я должен был открыть ему одно обстоятельство, которое вполне справедливо на какое-то время его раздосадовало. Я не позволил себе оставить его в неведении о том, что ваша сестра провела три зимних месяца в Лондоне, что мне это было известно и что я сознательно ему об этом ничего не сказал. Это его рассердило. Но я уверен, что гнев его рассеялся, как только он перестал сомневаться в чувствах вашей сестры. Сейчас он уже от души меня простил.

У Элизабет вертелось на языке замечание о том, каким незаменимым другом является Бингли, готовый следовать любым советам своего старшего приятеля. Но вспомнив, что ей еще предстояло приучить его к своим шуткам, она сдержалась. Приниматься за это сейчас было еще слишком рискованно. Остаток пути заняли рассуждения ее спутника о будущем семейном счастье Бингли, которое будет уступать только счастью самого Дарси.

В прихожей они расстались.

Глава XVII

— Лиззи, дорогая, где вы так долго пропадали? — Этим вопросом встретила ее Джейн сразу, как только Элизабет вошла в комнату. Тот же вопрос задали ей и остальные члены семьи, когда все рассаживались за столом. Покраснев, она сумела только ответить, что они забрели в незнакомые места. Но ни краска на ее лице, ни какие-нибудь другие обстоятельства не вызвали ни малейших подозрений.

Вечер прошел тихо, без происшествий. Призванные влюбленные болтали и смеялись, непризнанные — молчали. Дарси не было свойственно искать выхода своим счастливым чувствам в бурном веселье, а взволнованная и смущенная Элизабет скорее сознавала свое счастье, нежели на самом деле его испытывала. Помимо обычной неловкости, которую при таких обстоятельствах переживает всякая молодая девица, она испытывала и многие другие опасения. Она заранее представляла себе, как члены ее семьи примут известие об их помолвке. И хорошо зная, что кроме Джейн все относятся к Дарси с большой неприязнью, она боялась, как бы это чувство не оказалось настолько сильным, что ни его состояние, ни положение в обществе не смогут его рассеять.

Перед тем, как уйти спать, она призналась во всем своей сестре. И хотя Джейн обычно не сомневалась в ее словах, на этот раз она проявила крайнюю недоверчивость.

— Ты шутишь, Лиззи? Этого не может быть! Помолвлена с мистером Дарси! Нет, ты меня обманываешь. Я знаю, что это невозможно.

— Что ж, начало и впрямь малообещающее. Я только на тебя и надеялась. Если даже ты мне не веришь, как же я заставлю поверить других? Но, Джейн, милая, я говорю серьезно. Чистую правду. Он до сих пор меня любит, и мы помолвлены.

Джейн недоверчиво взглянула на сестру.

— Ах, Лиззи, это совершенно невероятно. Я же знаю, что ты его терпеть не можешь.

— Ты ничего не знаешь. Старое следует забыть полностью. Быть может, я не всегда его любила так, как сейчас. Но хорошая память при таких обстоятельствах непростительна. И сейчас я вспоминаю об этом в последний раз.

Мисс Беннет не знала, что и подумать. Элизабет снова и еще более серьезно уверила ее, что все сказанное — сущая правда.

— Боже милостивый! — воскликнула Джейн. — Неужели это могло случиться? И, однако, я теперь должна тебе верить. Лиззи, дорогая, я хотела бы, я была бы рада тебя поздравить. Но ты уверена, — прости мне этот вопрос, — ты вполне убеждена, что будешь с ним счастлива?

— В этом ты можешь не сомневаться. Мы уже решили, что будем счастливейшей парой на свете. Но ты не огорчена, Джейн? Сумеешь ли ты полюбить такого брата?

— Ну конечно же, всей душой. Для нас с Бингли это — самая большая радость. Мы с ним говорили об этом и, увы, решили, что это невозможно. Но ты в самом деле его любишь? Ах, Лиззи, делай все, что угодно, но только не выходи замуж без любви! Ты совершенно убеждена, что испытываешь к нему достаточно сильное чувство?

— О да! Когда я признаюсь тебе во всем, ты сможешь только сказать, что я его люблю, пожалуй, слишком сильно.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что, по совести говоря, я люблю его сильнее, чем Бингли. Но я боюсь, что ты на меня за это рассердишься.

— Лиззи, родная, постарайся удержаться от шуток. Нам с тобой нужно поговорить очень серьезно. Расскажи мне сейчас же все, чего я не знаю. Ты давно его любишь?

— Это росло во мне так постепенно, что я сама не могу сказать, когда это началось. Пожалуй, однако, началом можно считать тот день, когда я впервые увидела его восхитительное поместье в Дербишире…

Новый призыв к серьезности достиг желанной цели. И Элизабет вскоре достаточно убедила сестру в своей глубокой привязанности к мистеру Дарси. Когда, наконец, Джейн полностью в этом уверилась, ей больше ничего не оставалось желать.

— Вот теперь я вполне счастлива! — сказала она. — Потому что твоя жизнь будет такой же радостной, как и моя. Я всегда была высокого мнения о мистере Дарси. Одна только любовь к тебе служила ему в моих глазах достаточной рекомендацией. Но теперь, в качестве друга Бингли и твоего мужа, он станет для меня самым дорогим человеком на свете после тебя и Бингли. Но, Лиззи, откуда в тебе столько лукавства? Оказывается, ты от меня очень много скрывала! Я ведь почти ничего не знала, что произошло в Пемберли и Лэмтоне. Все, что мне об этом было известно, я узнавала от других.

Элизабет объяснила ей причины своей скрытности. В то время она не хотела напоминать сестре о мистере Бингли. И еще недостаточно разобравшись в собственных чувствах, она в равной степени избегала имени мистера Дарси. Однако теперь ей уже не к чему было скрывать роль Дарси в замужестве Лидии. И после того, как все было сказано, они провели в разговорах еще половину ночи.

* * *

— Боже мой, — воскликнула на следующее утро, стоя у окна, миссис Беннет. — Неужели этот несносный Дарси опять увязался за нашим дорогим Бингли? О чем только он думает, проводя у нас с такой назойливостью целые дни? Я бы нисколько не возражала, если бы он отправился на охоту или занялся другими делами и не стеснял нас своим присутствием. Что же мы сегодня будем с ним делать? Лиззи, придется тебе опять вытащить его на прогулку, чтобы он не торчал здесь на дороге у Бингли.

Элизабет едва удержалась от улыбки, настолько ее устраивало это предложение. Вместе с тем то, что ее мать постоянно сопровождает его имя подобными эпитетами, не могло не причинить ей душевной боли.

Как только молодые люди вошли, Бингли посмотрел на нее так выразительно и пожал ей руку с таким жаром, что нельзя было сомневаться в его осведомленности. Вскоре он сказал:

— Миссис Беннет, не найдется ли здесь в окру́ге еще каких-нибудь мест для прогулок, где Лиззи снова могла бы заблудиться?

— Я бы посоветовала мистеру Дарси, Лиззи и Китти отправиться с утра на Оукхемский Холм,^{84} — отвечала миссис Беннет. — Это — отличная прогулка, а мистер Дарси еще не видел этих мест.

— Что касается остальных участников, — сказал мистер Бингли, — то им это вполне подойдет. Но Китти, пожалуй, будет трудно туда добраться, не правда ли, Китти?

Китти подтвердила, что она предпочла бы остаться дома.

Вместе с тем мистер Дарси необыкновенно заинтересовался видом с Холма, и Элизабет молча согласилась его туда провести. Когда она поднялась наверх, чтобы приготовиться к прогулке, миссис Беннет пошла за ней, шепнув по дороге:

— Мне жаль, Лиззи, что тебе приходится брать на себя заботу об этом несносном человеке. Но ты, я надеюсь, не возражаешь? Тебе же понятно, что все делается ради Джейн. И тебе вовсе не нужно с ним разговаривать. Довольно сказать одно-два слова, пусть это тебя не тревожит.

Во время прогулки было решено испросить в этот вечер согласие мистера Беннета. Объяснение с матерью Элизабет взяла на себя. Как она воспримет известие, было трудно предвидеть. Иногда Элизабет начинала сомневаться, хватит ли богатства и знатности Дарси, чтобы смягчить всю ее неприязнь к этому человеку. Но должен ли был будущий союз привести ее в негодование или в восторг, поведение миссис Беннет в эту минуту все равно не могло оказать чести ее уму. И для Элизабет было одинаково невыносимо, чтобы Дарси оказался свидетелем первого взрыва восторга или первого приступа негодования ее матери.

* * *

Вечером, вскоре после того, как мистер Беннет удалился в библиотеку, Элизабет увидела, как мистер Дарси поднялся вслед за ним. Она испытывала крайнее беспокойство. Едва ли она боялась, что ее отец откажет мистеру Дарси. Но ему предстояло большое огорчение; и то, что она, его любимое дитя, должна была опечалить отца своим выбором, вызвать в нем опасения за ее судьбу, удручало ее самым серьезным образом. В печали и тревоге просидела она до возвращения Дарси и, только взглянув на него и заметив легкую улыбку на его лице, она почувствовала некоторое облегчение. Через несколько минут он подошел к столу, за которым она вместе с Китти занималась шитьем, и, сделав вид, что любуется ее работой, прошептал:

— Поднимитесь к отцу, он ждет вас в библиотеке.

Она сейчас же туда пошла.

Отец с мрачным и беспокойным видом расхаживал по комнате.

— Лиззи, — обратился он к ней, — что с тобой делается? В уме ли ты? Неужели тебе вздумалось выйти за него замуж? Разве ты не относилась к нему всегда с неприязнью?

Как горько жалела она в эту минуту, что в своих прежних высказываниях она не проявила достаточной сдержанности и осторожности. Если бы раньше она вела себя по-другому, сейчас она была бы избавлена от множества неприятнейших объяснений. Но теперь эти объяснения были необходимы, и Элизабет со смущенным видом заверила отца в своем чувстве к мистеру Дарси.

— Значит, другими словами, ты решила выйти за него замуж. Ну что ж, конечно, он очень богат, и у тебя будет больше красивых платьев и экипажей, чем у Джейн. Но разве ты от этого станешь счастливой?

— У вас есть какие-нибудь другие возражения, кроме того, что вы не верите в мою привязанность к этому человеку?

— Ровно никаких. Мы все считали его гордым и не очень приятным человеком, но это бы не имело значения, если бы ты действительно его полюбила.

— Но я же его люблю, люблю всей душой! — отвечала она со слезами на глазах. — Я люблю его. И его напрасно считают гордецом. На самом деле он превосходный человек. Вы совсем не знаете, что он собой представляет. И я прошу вас, не делайте мне больно, говоря о нем таким тоном.

— Лиззи, — проговорил мистер Беннет, — я дал согласие. Он принадлежит к тем людям, которым бы я не осмелился отказать, если бы они соизволили меня о чем-то просить. Теперь все зависит от тебя — захочешь ли ты по-настоящему, чтобы он стал твоим мужем. Но позволь дать тебе совет — подумай об этом очень серьезно. Я знаю твой характер, Лиззи. Мне хорошо известно, что ты не сможешь быть счастливой, не сможешь себя уважать, если только не будешь ценить своего мужа, если не станешь смотреть на него, как на человека, стоящего выше тебя. Твои остроумие и жизнерадостность грозят тебе, в случае неравного брака, многими бедами. Едва ли при этом ты сможешь избежать разочарования и отчаянья. Дитя мое, избавь меня от горя, которое я должен буду испытать, увидев, что ты потеряла уважение к спутнику жизни. Ты плохо себе представляешь, что это такое на самом деле.

Еще более взволнованная, Элизабет отвечала серьезно и искренне. Множество раз заверив отца в том, что мистер Дарси — ее настоящий избранник, она рассказала отцу, как постепенно изменились ее взгляды на этого человека. С восторгом перечислила она все его достоинства. Она рассказала отцу о своей абсолютной уверенности, что любовь Дарси к ней — не мимолетное увлечение и что эта любовь уже выдержала многие месяцы серьезного испытания, не встречая ответного чувства. И в конце концов ей удалось рассеять недоверие мистера Беннета и примирить его со своим предстоящим замужеством.

— Что ж, дорогая, — проговорил он, когда она замолчала. — Больше мне нечего тебе сказать. Если все, что я от тебя услышал, — правда, то он заслуживает того, чтобы стать твоим мужем. Я не смог бы, Лиззи, расстаться с тобой ради менее достойного человека.

Для того, чтобы еще больше поднять в его глазах своего жениха, она рассказала отцу о том, что Дарси добровольно сделал для Лидии.

— Сегодня у нас в самом деле вечер чудес! Значит, все эти переговоры, расходы по свадебному контракту, выплата долгов Уикхема и покупка офицерского патента — все это дело рук Дарси? Ну, что же, — тем лучше. Это освобождает меня от множества забот и расходов. Если бы все сделал твой дядя, мне следовало бы и пришлось бы на самом деле с ним рассчитаться. Но эти неистовые влюбленные молодые люди всегда поступают по-своему. Завтра я предложу ему вернуть долг. Он начнет протестовать и наговорит всякий вздор, настаивая на своей страстной любви к тебе. И с этим делом будет покончено.

Тут мистер Беннет вспомнил, как она была смущена несколько дней тому назад при чтении письма мистера Коллинза. И, вдоволь посмеявшись над ней, он в конце концов отпустил ее, сказав:

— Если какие-нибудь молодые люди явились за Мэри и Китти, ты можешь их направить ко мне, у меня сейчас есть свободное время.

С души Элизабет свалилась величайшая тяжесть. И после получасовых сосредоточенных размышлений у себя в комнате она смогла достаточно успокоиться, чтобы вернуться в гостиную. Пережитые волнения были еще слишком свежи в ее памяти, чтобы она могла предаваться веселью, и остаток вечера прошел очень тихо. Но дальше ей уже нечего было бояться, и ее постепенно охватывало ощущение легкости и спокойствия.

Когда ее мать поднялась перед сном к себе в туалетную комнату, Элизабет заглянула туда и сообщила ей важную новость. Слова ее произвели ошеломляющее действие. Выслушав их, миссис Беннет некоторое время сидела в полном молчании, будучи не в силах что-нибудь произнести. Хотя обычно ее ум достаточно быстро усваивал все, что было выгодно для ее дочерей или хотя бы отдаленно касалось какого-нибудь их поклонника, прошло немало времени, прежде чем она смогла уразуметь смысл того, что ей рассказала Элизабет. В конце концов она начала приходить в себя, стала вертеться в своем кресле, вскакивала, садилась, изумлялась и благословляла свою судьбу.

— Боже праведный! Благословение неба! Подумать только! Что со мной делается? Мистер Дарси! Кто мог бы себе представить? Так это на самом деле правда? Лиззи, душенька моя! Какая ты будешь богатая и знатная! Сколько у тебя будет денег на мелкие расходы! Сколько драгоценностей, карет! Джейн даже и сравниться с тобой не сможет. Я в таком восторге, так счастлива! Какой очаровательный молодой человек! Такой статный! Такой высокий! Ах, Лиззи, миленькая! Ради бога, извинись перед ним за то, что я раньше его недолюбливала. Надеюсь, он об этом забудет. Душенька, душенька, Лиззи! Дом в городе! Любая роскошь! Три дочери замужем! Десять тысяч в год! О, боже! Что со мной будет? Я теряю рассудок.

Этого было достаточно, чтобы больше не сомневаться в ее согласии. И Элизабет, радуясь, что все эти душевные излияния были услышаны ею одной, вскоре удалилась к себе. Но ей удалось провести в одиночестве не больше трех минут. Миссис Беннет сама прибежала к ней в комнату.

— Моя любимая девочка! Десять тысяч в год, а может быть, даже больше! Это ведь все равно, что выйти за лорда! И особое разрешение, — ты непременно должна будешь венчаться по особому разрешению. Но, дорогая моя, скажи мне, какое кушанье мистер Дарси больше всего любит к обеду? Я завтра же велю его приготовить.

Это было не слишком хорошим предзнаменованием будущего обращения матери с ее женихом. И Элизабет поняла, что даже после того, как она убедилась в самой нежной привязанности к ней мистера Дарси и заручилась согласием на их брак родителей, ей еще остается чего-то желать. Однако утро прошло гораздо более благополучно, чем она ожидала. Миссис Беннет испытывала такое благоговение перед своим будущем зятем, что была не в состоянии с ним разговаривать, кроме тех случаев, когда она могла оказать ему какую-нибудь услугу или выразить свое согласие с его мнением.

Элизабет обрадовалась, увидев, что отец старается ближе познакомиться с Дарси. И вскоре мистер Беннет уверил ее, что с каждым часом его мнение о Дарси становится все более благоприятным.

— Все три зятя кажутся мне великолепными. Боюсь, что Уикхем останется моим любимцем. Но твой муж будет мне нравиться, возможно, не меньше Бингли.

Глава XVIII

К Элизабет вскоре вернулось достаточно веселое расположение духа, чтобы она смогла потребовать от мистера Дарси отчета о том, как его угораздило в нее влюбиться.

— С чего это началось? — спросила она. — Я отлично могу себе представить, как пошло дело дальше. Но что могло послужить первым толчком?

— Мне теперь трудно назвать определенный час или место, или взгляд, или слово, после которых мною был сделан первый шаг. Слишком это было давно. И я понял, что со мной происходит только тогда, когда был уже на середине пути.

— Не правда ли, сначала моя внешность вам не понравилась? А что касается моих манер, — мое поведение по отношению к вам всегда было, по меньшей мере, не вполне вежливым. Не было случая, чтобы, разговаривая с вами, я не старалась вам досадить. В самом деле, не влюбились ли вы в меня за мою дерзость?

— Я полюбил вас за ваш живой ум.

— Вы вполне можете называть это дерзостью. Да оно почти так и было. Ведь дело в том-то и заключалось, что вам до тошноты опротивели любезность, внимательность и угодничество, с которыми к вам относились все окружающие. Вас тошнило от женщин, у которых в мыслях, в глазах и на языке была лишь забота о том, как бы заслужить вашу благосклонность. Я привлекла к себе ваше внимание и интерес именно тем, что оказалась вовсе на них не похожей. Не будь у вас золотого сердца, вы должны были бы меня за это возненавидеть. Но при всех ваших стараниях скрыть свою истинную натуру, чувства ваши всегда были благородны и справедливы. И в душе вы питали глубокое презрение ко всем, кто за вами так прилежно ухаживал. Что ж — вот я и избавила вас от труда давать мне какие-нибудь объяснения. В самом деле, принимая во внимание все обстоятельства, моя догадка кажется мне разумной. Конечно, о настоящих моих достоинствах вы и не подозреваете. Но ведь, когда влюбляются, о них никто и не думает.

— Разве вы не доказали свою доброту, нежно заботясь о Джейн во время ее болезни в Незерфилде?

— Джейн — ангел! Кто не сделал бы для нее того же, что и я? Впрочем, пусть вам это кажется добродетелью. Мои хорошие качества находятся теперь под вашей опекой, и вам следует превозносить их как можно больше. А мне подобает выискивать в ответ любые поводы для того, чтобы с вами поссориться и вас подразнить. И я собираюсь приступить к делу без промедления. Позвольте-ка вас спросить — почему вы так долго уклонялись от решительного объяснения? Что заставляло вас упорно меня сторониться при вашем первом визите и позже, когда вы с Бингли у нас обедали? Ведь вы вели себя, особенно при первом посещении, так, будто вам до меня нет никакого дела.

— У вас был серьезный и мрачный вид. И вы меня ничем не ободрили.

— Да ведь я была смущена!

— Я тоже.

— И вы не сумели со мной переговорить, когда приезжали к нам на обед?

— Человек, который испытывал бы меньшее чувство, наверно сумел бы.

— Экая беда, — у вас на все находятся разумные отговорки. А я оказываюсь настолько рассудительной, что сразу же с ними соглашаюсь. Но интересно, долго ли вы еще откладывали бы объяснение, если бы были предоставлены самому себе? Когда бы вы, наконец, высказались, если бы я сама на это не напросилась? Не правда ли, немалую роль сыграла моя решимость поблагодарить вас за заботу о Лидии? Боюсь даже, — слишком большую. Что станет с нашей моралью, если нашему благополучию положило начало нарушение обещания? Ведь я не имела права вам об этом сказать. Едва ли из этого выйдет что-то хорошее.

— Вы не должны огорчаться. И не тревожьтесь за свои моральные принципы. С моей нерешительностью покончила моя тетка, которая так жестоко пыталась нас разлучить. И сегодняшним блаженством я обязан не вашей решимости выразить мне свою благодарность. Я не собирался ждать первого шага с вашей стороны. То, что мне рассказала леди Кэтрин, позволило мне надеяться, и я решил немедленно узнать о своем приговоре.

— Леди Кэтрин оказала нам неоценимую услугу. Ее это должно радовать. Приносить пользу всем — ее страсть. Но скажите, с какой целью вы приехали в Незерфилд? Неужели только, чтобы смутиться при посещении Лонгборна? Или у вас были более далеко идущие планы?

— Моей истинной целью было — повидать вас. Я хотел понять, есть ли у меня какая-то надежда добиться вашей любви. А признавался я себе только в желании проверить, сохранила ли ваша сестра привязанность к Бингли. И, в случае, если бы я в этом удостоверился, я собирался перед ним исповедаться. Позднее я это сделал на самом деле.

— Хватит ли у вас когда-нибудь смелости сообщить леди Кэтрин о том, что ее ожидает?

— Мне, скорее, не хватает времени, а не смелости. Но это должно быть сделано, и, если вы дадите мне лист бумаги, я сделаю это сейчас же.

— А если бы мне не нужно было самой написать письмо, я могла бы сесть рядом с вами и восхищаться тем, насколько ровно ложатся ваши строчки, — как это уже однажды делала некая молодая леди. Но у меня тоже есть тетка. И я не имею права больше о ней забывать.

Элизабет до сих пор не ответила на длинное письмо миссис Гардинер. Ей трудно было признаться, что предположения тетушки о ее близости к мистеру Дарси были сильно преувеличены. Но теперь она могла сообщить ей необыкновенно приятную новость. И Элизабет почувствовала себя пристыженной, вспоминая, что ее тетя и дядя уже потеряли три дня, в течение которых они могли бы радоваться ее счастью. Поэтому она отправила им следующее послание:

Письмо мистера Дарси к леди Кэтрин выглядело совсем по-другому. И совсем непохожим на оба послания был ответ мистера Беннета на последнее письмо мистера Коллинза:

Поздравление мисс Бингли, полученное ее братом в связи с его предстоящей женитьбой, было необыкновенно нежным и фальшивым. Она написала даже Джейн, выразив ей свой восторг и напомнив о своих прежних дружеских чувствах. И хотя Джейн не была обманута этим письмом, оно все же настолько ее тронуло, что она не удержалась и ответила на него, как она сама сознавала, гораздо приветливее, чем заслужила мисс Бингли.

Радость, которую выражала по тому же поводу мисс Дарси, была столь же искренней, каким было письмо, полученное ею от брата. Ей явно не хватило четырех страниц письма для выражений восторга и горячей надежды на то, что Элизабет сможет полюбить ее, как родную сестру.

Еще до того, как мог быть получен ответ от мистера Коллинза или поздравление от его жены, жители Лонгборна узнали, что сами Коллинзы пожаловали в Лукас Лодж. Причина их столь поспешного приезда вскоре стала достаточно ясной. Леди Кэтрин была приведена письмом племянника в такое крайнее негодование, что Шарлот, искренне радовавшаяся предстоящему браку, сочла за лучшее исчезнуть на то время, пока буря несколько не утихнет. Приезд подруги в такой момент несказанно обрадовал Элизабет. Однако, видя как мистеру Дарси приходится во время их встреч переносить назойливые и напыщенные любезности ее мужа, она начала думать, что эта радость была куплена слишком дорогой ценой. Впрочем, мистер Дарси проявлял необыкновенную выдержку. Он даже научился более или менее спокойно выслушивать жалобы сэра Уильяма Лукаса на похищение величайшей драгоценности этого края, а также его надежды на встречу в Сент-Джеймсе. И если он и пожимал плечами по временам, то делал это только после того, как сэр Уильям от него отворачивался.

Другое и, пожалуй, еще более тяжкое испытание ему приходилось выдерживать из-за вульгарности миссис Филипс. Правда, она, так же, как и ее сестра, настолько благоговела перед ним, что не решалась с ним разговаривать с фамильярностью, какую поощрял в ней добродушный нрав Бингли. Однако любая сказанная ею фраза непременно звучала вульгарно. Почтение к Дарси заставляло ее быть молчаливой, но не улучшало ее манер. Элизабет делала все, что могла, стараясь защитить Дарси от излишнего внимания мистера Коллинза и миссис Филипс. Благодаря ее стараниям большую часть дня он проводил либо с ней, либо в обществе тех ее близких, разговор с которыми не вызывал в нем досады. Хотя из-за подобных беспокойств период обручения стал для Элизабет несколько менее счастливым, будущее счастье казалось от этого еще более привлекательным. И она с восторгом предвкушала то время, когда они смогут вырваться из столь неприятного для них обоих окружения и зажить спокойной и достойной семейной жизнью в Пемберли.

Глава XIX

Счастливым для материнских чувств миссис Беннет был день, когда она рассталась с двумя самыми достойными своими дочерьми. Легко можно себе представить, с каким восторгом и гордостью она после этого навещала миссис Бингли и говорила о миссис Дарси. И, ради ее семейства, я была бы рада сказать,^{85} что исполнение ее самой заветной мечты — выдать замуж сразу нескольких дочерей — произвело на нее такое благотворное влияние, что в конце жизни она, наконец, стала приветливой и рассудительной женщиной. Однако, увы, она время от времени по-прежнему была подвержена нервическим припадкам и поминутно совершала какую-нибудь глупость, быть может, к счастью для своего мужа, который в противном случае не смог бы насладиться непривычным для него домашним уютом.

Мистеру Беннету очень недоставало его второй дочери, и его привязанность к ней заставляла его выезжать из дома чаще, чем по любому другому поводу. Он очень любил навещать Пемберли, в особенности тогда, когда его меньше всего там ждали.

Мистер Бингли и Джейн прожили в Незерфилде только около года. Столь близкое соседство с ее матерью и меритонскими родственниками оказалось нежелательным даже при его мягком нраве и ее нежном сердце. Заветная мечта его сестер, наконец, осуществилась, и он приобрел имение в графстве, граничащем с Дербиширом. Таким образом Джейн и Элизабет, в дополнение ко всем другим радостям, оказались на расстоянии всего тридцати миль друг от друга.

Китти стала, с большой пользой для себя, проводить время в обществе двух старших сестер. Характер ее благодаря этому заметно улучшился. Она не была так упряма, как Лидия. И теперь, освобожденная от ее влияния, она под руководством Джейн и Элизабет стала менее раздражительной, менее вялой и менее невежественной. Разумеется, ее всячески оберегали от общества Лидии. И, несмотря на то, что миссис Уикхем частенько приглашала ее к себе, заманивая сестру балами и обществом молодых людей, мистер Беннет никогда не соглашался на такую поездку.

Единственной дочерью, которая продолжала оставаться в Лонгборне, была Мэри. Ей поневоле пришлось бросить заботу о самоусовершенствовании, так как миссис Беннет ни на минуту не могла оставаться в одиночестве. Таким образом Мэри стала принимать большее участие в жизни, хотя по-прежнему была способна читать наставления по поводу всякого пустяка. И, не чувствуя уже себя уязвленной тем, что она менее красива, чем ее сестры, она, как и предполагал ее отец, согласилась с этой переменой без особенных возражений.

Что касается Уикхема и Лидии, то замужество старших сестер не отразилось на их характерах. То, что Элизабет должна была теперь узнать до конца о его непорядочности и неблагодарности, было принято им с философским спокойствием. Несмотря ни на что, он не расставался с надеждой, что Дарси все же возьмет на себя заботу о его благосостоянии. Поздравительное письмо, полученное Элизабет ко дню свадьбы, свидетельствовало, что подобные надежды питал если и не он сам, то, по крайней мере, его жена. Вот что говорилось в этом письме:

Так как ее сестра вовсе не находила это нужным, она постаралась в своем ответе положить конец всяким просьбам и ожиданиям подобного рода. Тем не менее Элизабет нередко посылала им то, что ей удавалось отложить благодаря экономии в собственных расходах, и находилось, таким образом, в ее личном распоряжении. Она отлично понимала, что средства, которыми располагали Уикхемы, были недостаточны для покрытия расходов двух людей, столь неумеренных в своих потребностях и столь мало заботящихся о будущем. И всякий раз, когда им приходилось переезжать с места на место, Элизабет или Джейн непременно должны были ждать просьбы о помощи в расплате с долгами. Их образ жизни, даже после того, как заключение мира позволило им вернуться на родину, оставался крайне безалаберным. Они вечно переезжали, стараясь устроиться подешевле, и вечно тратили денег больше, чем следовало. Привязанность Уикхема к Лидии очень скоро уступила место полному безразличию. Ее привязанность к мужу просуществовала немногим дольше. И, несмотря на молодость и полученное воспитание, она по-прежнему имела полное право на ту репутацию, которая за ней утвердилась после ее замужества.

Хотя Дарси никогда не соглашался принимать Уикхема в Пемберли, он все же, ради Элизабет, продолжал оказывать ему помощь в его карьере. Лидия иногда гостила у них, в то время, когда ее муж развлекался в Лондоне или Бате.^{86} А у Бингли оба проводили нередко так много времени, что против этого восставал даже его ангельский характер, и он начинал говорить о необходимости намекнуть Уикхемам, что им уже пора уезжать.

Женитьба Дарси нанесла мисс Бингли глубокую рану, но так как она сочла полезным сохранить за собой возможность навещать Пемберли, она подавила обиду в своей душе, еще больше восторгалась Джорджианой, была почти так же, как прежде, внимательна к Дарси и вела себя безукоризненно вежливо по отношению к Элизабет.

Пемберли стал теперь для Джорджианы ее постоянным пристанищем. И между сестрами установилась та близость, на какую рассчитывал Дарси. Они даже полюбили друг друга именно так, как когда-то об этом мечтали. Джорджиана навсегда сохранила самое высокое мнение об Элизабет. Вместе с тем она с удивлением, почти близким к испугу, прислушивалась к ее задорной и веселой манере разговаривать с братом. Человек, который всегда вызывал в ней бесконечное уважение, иногда даже более сильное, чем любовь, теперь нередко оказывался предметом веселых шуток. И она постепенно уразумела то, что ей раньше никогда не приходило в голову. На опыте Элизабет она поняла, что женщина может позволить себе обращаться с мужем так, как не может обращаться сестра с братом, который старше ее на десять лет.

Женитьба племянника привела леди Кэтрин в крайнее бешенство. И, отвечая на извещавшее ее об этом письмо, она дала полную волю свойственной ее характеру прямоте. В ответе, таким образом, содержались настолько оскорбительные выражения, в особенности по адресу Элизабет, что на некоторое время всякое общение с Розингсом было прервано. Однако со временем Дарси, по настоянию Элизабет, решил пренебречь полученным оскорблением и сделал шаг к примирению. После небольшого сопротивления, леди Кэтрин то ли из-за своей привязанности к племяннику, то ли желая узнать, как себя держит его жена, сменила, наконец, гнев на милость. И она снизошла до того, чтобы навестить Пемберли, невзирая на то, что его сень была осквернена не только присутствием недостойной хозяйки, но также визитами ее дяди и тети из Лондона.

С Гардинерами у них установились самые близкие отношения. Дарси так же, как и Элизабет, по-настоящему их полюбил. И оба они навсегда сохранили чувство самой горячей благодарности к друзьям, которые привезли ее в Дербишир и тем самым сделали возможным их союз.

Конец