Онлайн чтение книги Прометей, или Жизнь Бальзака
VIII. Деловой человек… в собственном воображении

Шел 1825 год. Бальзак, живший на улице Турнон, почти ежедневно виделся с госпожой де Берни: она продала свой дом в Вильпаризи и поселилась теперь неподалеку от возлюбленного. Она давала ему все: обожание опытной женщины, сладострастной и вместе нежной; материнскую любовь стареющей эгерии[69]Эгерия – в древнеримской мифологии нимфа-прорицательница; божественная супруга римского царя Нумы Помпилия, всегда прислушивавшегося к ее советам. к молодому человеку, глаза которого, по словам Теофиля Готье, походили на «два черных бриллианта и время от времени вспыхивали яркими золотистыми искрами; то были глаза властелина, ясновидца, укротителя»; она знала свет и давала Оноре ценные советы, как там себя вести; она много рассказывала ему о старом режиме, о революции и обществе времен Империи, зародившемся в период Директории. Проницательная, насмешливая и страстная, не питавшая иллюзий насчет людей и все же относившаяся к ним беззлобно, способная на безграничную преданность, она описывала ему всевозможные интриги, алчные устремления, заговоры. Словом, объясняла жизнь.

Он и сам наблюдал современное ему общество – общество Реставрации. Человеческая энергия, которая в годы Империи расходовалась на воинские подвиги, теперь накапливалась, и это таило в себе опасность. Бальзак постигал особые интересы, отличавшие эту эпоху, как и все переходные эпохи. На самом верху общественной лестницы смешивались два социальных слоя. С одной стороны, прежняя аристократия, населявшая Сен-Жерменское предместье, поредевшая в годы якобинской диктатуры; она опять укрепилась после возвращения короля и ныне опрометчиво пыталась вновь утвердить свое первенство, свои исключительные права, требовала возмездия; с другой стороны, множество выскочек, рожденных Империей, финансовые воротилы, многие из которых удержались на поверхности, приняв сторону монархии если не по велению души, то по расчету. Оба этих слоя были почти недоступны Оноре Бальзаку.

Ниже их располагалась уже обузданная, осторожная, затаившая злобу часть буржуазии, которая боялась утратить то, что она приобрела и завоевала благодаря революции. Юный отпрыск буржуазной семьи, сын наполеоновского чиновника, Бальзак должен был ненавидеть ультрароялистов. «Все свидетельствует о том, что бонапартистский пыл, видимо, переполнял сердце этого юноши», – пишет Бернар Гийон. Ему был понятен гнев молодых либералов и ярость оставшихся не у дел героев былых сражений, офицеров на половинном пенсионе, – они не могли найти себе применения в мирной жизни, а потому все дни играли на бильярде в кафе и вынашивали заговоры против существующего режима.

Надо всем стоял король – Людовик XVIII; он ясно видел опасность и хотел бы засыпать пропасть, разделявшую две группы французов; Бальзак отдает должное его благоразумию: «последний из Бурбонов столь же старался угождать третьему сословию и людям Империи… сколь ревностно первый из Наполеонов усердствовал, чтобы привлечь на свою сторону высшую знать и ублаготворить церковников»[70] Бальзак . Загородный бал..

Никому не ведомый свидетель, молодой Бальзак наблюдал общество Реставрации так, как умеет наблюдать только художник или счастливый любовник; он видит все, по выражению Сент-Бёва, как бы «снизу, из толпы, среди страданий и битв, с тем безмерным вожделением, порождаемым талантом и натурой, благодаря которым запретный плод заранее предвкушаешь тысячу раз, воображаешь, наслаждаешься еще прежде, чем завладеешь им и отведаешь его».

Представшее его взорам парижское общество казалось ему безжалостным, даже жестоким. Ради карьеры тут плели самые коварные интриги, замышляли козни. Бальзак, от природы добрый малый, с душой, открытой всему высокому, недостаточно остерегался акул, шнырявших вокруг. Он, конечно же, наблюдал в родительском доме невзгоды супружеской жизни, ожесточенные ссоры из-за денег; он не раз слышал циничные парадоксы своих приятелей-литераторов; вдыхал смрадный запах грязной кухни продажных журналистов и изголодавшихся книгопродавцев. И тем не менее он был подвержен приступам простодушной доверчивости.

В то время как Оноре мало-помалу терял надежду добиться литературной славы и даже стал сомневаться, сможет ли он заработать себе на жизнь пером (ибо, хотя книгопродавцы не скупились на посулы, их векселя часто оставались неоплаченными), один из друзей его отца, Жан-Луи Дассонвиль де Ружмон, владелец поместья Монгла (в департаменте Сена и Марна), посоветовал ему попытать счастья в иной сфере – стать дельцом. Жан Томасси, постоянный советчик Бальзака, говорил то же самое.

«Предпримите какие-нибудь практически полезные шаги, а литературой занимайтесь сверх того. Прежде чем думать о десерте, позаботимся, чтобы у нас было два сытных блюда; только тогда можно спать спокойно и с чистой совестью; тот, кто видит в литературе средство сделать карьеру, берет в руки оружие без предохранителя, которое часто ранит смельчака; к тому же зависть постоянно преследует человека, посвятившего себя одной только изящной словесности; и напротив, тот, кто занимается ею на досуге, из прихоти, скорее выкажет свой ум и добьется успеха».

Почему бы и в самом деле не сочетать деловую и литературную деятельность?

У Оноре была общая черта с отцом – оба любили дерзкие начинания. Воображая себя деловым человеком, Бальзак легко загорался от каждого смелого проекта.

Увидя первые дагеротипы, он сразу же понял, какое блестящее будущее открывается перед новым изобретением, и горевал, что не может посвятить себя этому делу. Нетерпеливый от природы, он стремился к быстрому успеху, пренебрегая надежными средствами для достижения его, ибо они требовали слишком много времени. И вот в лавке книгопродавца Юрбена Канеля (она помещалась на площади Сент-Андре-дез-Ар, в доме номер тридцать), с которым Бальзака познакомил Рессон и который готовился издать роман «Ванн-Клор», Оноре узнал, что Канель в компании со своим собратом по профессии Делоншаном намерен издавать Лафонтена и Мольера: полное собрание сочинений каждого из них должно было уместиться в одном томе, набранном мелким шрифтом в две колонки. Такая мысль привела Бальзака в восторг. Разумеется, тысячи просвещенных читателей пожелают приобрести столь удобные издания классиков. Если он примет участие в этом предприятии, то почти без труда сколотит себе состояние, а кроме того, у него останется очень много времени для того, чтобы писать.

И Бальзак заключил с Юрбеном Канелем контракт, по которому он должен делить с ним доходы, расходы и опасности, связанные с опубликованием всего Мольера в одном томе. Чтобы покрыть расходы, нужны были деньги. Дассонвиль де Ружмон ссудил Оноре 6000 франков, затем еще 3000, но под большие проценты; госпожа де Берни охотно дала 9250 франков для издания Лафонтена; она одобряла план, к тому же ей очень хотелось, чтобы ее юный друг стал независим от семьи, которая, кстати сказать, тоже была в полном восторге. Родители терпеливо ждали литературного успеха сына, но ему уже исполнилось двадцать шесть лет, а признания все не было. Пусть попытает теперь счастья в делах!

Только один человек призывал Оноре к осмотрительности – бедная Лоранс, которая с каждым днем угасала: ее здоровье было подорвано тяжелыми переживаниями и неприятностями. Бездельник-муж требовал от жены подписи под документом, который позволил бы ему обобрать несчастную; госпожа Бальзак запретила дочери подписывать доверенность. В последние дни новой, тяжело протекавшей беременности таявшая от чахотки Лоранс вынуждена была искать прибежища у родителей – в доме номер семь по улице Руа-Доре. Но здесь мать терзала ее обидными попреками. «Я всегда буду делать то, что смогу, для дочери, – заявляла она, – но я не властна отныне любить ее».

Лоранс де Монзэгль – Бальзаку, 4 апреля 1825 года

«Твои коммерческие начинания, дорогой Оноре, – а их уже целых три не то четыре – не идут у меня из головы; писатель должен довольствоваться своей музой. Ведь ты с головой ушел в литературу, так разве это занятие, без остатка заполнявшее жизнь знаменитых людей, посвятивших себя сочинительству, может оставить тебе время для новой карьеры, может позволить тебе отдаться коммерции, в которой ты ничего не смыслишь… Когда человек впервые берется за такие дела, то, чтобы преуспеть, он должен с самого утра и до поздней ночи помнить об одном: надо постоянно заискивать перед людьми, расхваливать свой товар, дабы продать его с прибылью. Но ты для этого не годишься… Окружающие тебя дельцы будут, конечно, все расписывать самыми радужными красками. Воображение у тебя богатое, и ты сразу же представишь себя обладателем тридцати тысяч ливров годового дохода; а когда фантазия у человека разыграется и он строит множество планов, то здравый смысл и трезвость суждений оставляют его. Ты очень добр и прямодушен, где уж тебе уберечься от человеческой подлости… Все эти размышления, милый Оноре, вызваны тем, что ты мне очень дорог и я предпочла бы знать, что ты по-прежнему живешь в скромной комнате на пятом этаже без гроша в кармане, но зато трудишься над серьезными сочинениями, пишешь, а не занимаешься блестящими коммерческими операциями, которые сулят состояние… А теперь я с вами прощаюсь, господин предприниматель. Будьте предприимчивы, как и положено хорошему коммерсанту, только смотрите, чтобы за вас самого, часом, не принялись… А если добьетесь богатства, то не женитесь, ибо у вас растут два прелестных племянника и племянница. Я, конечно, шучу, братец. Но об одном прошу тебя очень серьезно: не позволяй своей музе слишком долго дремать; мне не терпится увидеть твои новые произведения, прочитать их».

Бедняжка Лоранс как в воду глядела, но Оноре с головой ушел в свою коммерческую авантюру. Юрбен Канель искал гравера со скромными запросами, которому можно было бы поручить иллюстрации к изданию классиков. Такой человек нашелся в Алансоне: то был местный книгопродавец Пьер-Франсуа Годар. Бальзак сел в дилижанс и вскоре отыскал Годара среди живописного нагромождения старых домов с коньками на крышах, башенок, лавчонок – безошибочные взгляд и память Бальзака тут же запечатлели эту картину. Договор с Годаром был подписан в его лавке 17 апреля 1825 года. Распрощавшись с ним, Бальзак отправился в гостиницу «Мавр» – харчевню, каких много в Нормандии, с конюшней в глубине двора и кухней под навесом. Еще одна картина попала в кладовую его памяти.

Вернувшись в Париж, он принялся за предисловие к сочинениям Мольера и Лафонтена, ему надо было закончить роман «Ванн-Клор, или Бледноликая Джен» и одновременно приходилось хлопотать о том, чтобы, выйдя в свет, Мольер был встречен доброжелательными статьями. Бальзак рассчитывал на содействие Филарета Шаля, приятеля Рессона. Филарет был умный критик и много писал. Отцы молодых людей – член Конвента Шаль и якобинец Рессон – в свое время были товарищами по политическим битвам. Филарет Шаль недавно вернулся в столицу после двухлетнего пребывания в Англии и теперь деятельно сотрудничал в журналах и газетах. Бальзак обратился к нему за поддержкой. Госпожа де Берни и Дассонвиль выдали вексель под его будущие успехи, надо было оправдать их доверие, добиться удачи.

Сюрвиль между тем получил вожделенный пост: его назначили на должность инженера департамента Сена и Уаза с местопребыванием в Версале. Оноре часто приезжал туда погостить к сестре. Дочь близкой приятельницы семьи Бальзак, Камилла Делануа, была очень дружна в пансионе с «прелестной, как ангел», Жозефиной д’Абрантес, дочерью Лоры Пермон, вдовы генерала Жюно, герцога д’Абрантеса. Лора Сюрвиль через своих друзей Делануа познакомилась с прославленной герцогиней, которая также жила в Версале. В прошлом у Лоры д’Абрантес, женщины темпераментной и не слишком строгих правил, было много связей; в частности, она была близка с князем Меттернихом, канцлером Австрии и душой Священного союза[71]Священный союз – консервативный союз России, Пруссии и Австрии, созданный с целью поддержания установленного на Венском конгрессе (1815) международного порядка.. В 1825 году она говорила, что ей сорок один год.

При Реставрации дама эта, как и многие другие, внезапно обнаружила в себе монархические чувства. Наполеон, некогда бывший ее кумиром, теперь сделался «чудовищным узурпатором». После Ватерлоо она было попыталась вновь устраивать свои «обеды для узкого круга друзей», однако пассив по наследству, оставшемуся после Жюно, достиг миллиона. Разоренной вдове пришлось продать драгоценности, обстановку и винный погреб. Полина Боргезе[72]Боргезе Полина (1780–1825) – средняя из трех сестер Наполеона, жена князя Камилло Боргезе, представителя одного из богатейших и влиятельнейших семейств Италии., которая по-прежнему была богата, давно уже зарилась на сапфиры и испанские вина своей старинной приятельницы.

Получив пенсион в размере шести тысяч франков, Лора д’Абрантес поселилась в Версале, в небольшом особнячке на улице Монтрей, где вела очень скромное существование. Она хотела попробовать свои силы в литературе, с тем чтобы пополнить скудные доходы. Она все еще оставалась красивой и привлекательной: у нее были живые глаза, свежий рот, черные как смоль волосы. Оноре был очарован. Знакомство с герцогиней, пусть даже с герцогиней времен Империи, льстило его тщеславию. Лора д’Абрантес жила при дворе, в Тюильри. «Эта женщина, – писала о ней в своих воспоминаниях Виржини Ансело, – видела Наполеона, когда он был еще никому не известным молодым человеком; она видела его за самыми обыденными занятиями, потом на ее глазах он начал расти, возвеличиваться и заставил говорить о себе весь мир! Для меня она подобна человеку, сопричисленному к лику блаженных и сидящему рядом со мной после пребывания на небесах, возле самого Господа Бога».

Живой, любознательный, начитанный юноша не оставил герцогиню равнодушной. У него были связи в литературном мире; она попросила Бальзака прочесть ее перевод. Оноре подсказал ей более честолюбивые планы. Отчего бы ей не написать мемуары? Он попытался сделать Лору д’Абрантес своей любовницей, дама уклонилась, и он обвинил ее в том, что она «позволяет рассудку одерживать верх над чувствами». Существуют, говорил он ей, два сорта женщин: одни олицетворяют собой грацию и покорность, в других мужской ум и смелые замыслы причудливо переплетаются со слабостями их пола. Бальзак высказал такую аксиому: «Женщина только тогда по-настоящему трогательна и хороша, когда она покоряется своему господину – мужчине». Однако Лора д’Абрантес не была расположена играть роль покорной любовницы. Она предложила ему свою дружбу.

«Дружба – это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря на разочарования, часто выпадающие на мою долю, – отвечал он с досадой. – С детских лет, еще в коллеже, я искал не друзей, а одного-единственного друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до сих пор еще не нашел того, что в самых радужных красках рисует мне романтическое и взыскательное воображение… Однако мне приятно думать, что есть такие натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают друг друга. Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно для меня, что я далек от мысли отклонить его».

Кто-то сказал герцогине д’Абрантес, что Бальзак «влачит ярмо, украшенное цветами» (намек на его связь с Лорой де Берни). Он возмутился: «Уж если я могу чем-либо гордиться, то именно своей душевной энергией. Подчинение для меня невыносимо. Я отказался от многих должностей, потому что не хотел ни у кого быть под началом; в этом смысле я настоящий дикарь». Красавицы любят дикарей, и подобная декларация независимости могла внушить женщине желание поработить такого человека. Оноре на это надеялся. Вот как он описывал себя герцогине:

«Во мне всего пять футов и два дюйма роста, но я вобрал в себя множество самых несообразных и даже противоречивых качеств; вот почему те, кто скажет, что я тщеславен, расточителен, упрям, легкомыслен, непоследователен, самонадеян, небрежен, ленив, неусидчив, безрассуден, непостоянен, болтлив, бестактен, невежествен, невежлив, сварлив, переменчив, будут в такой же мере правы, как и те, кто станет утверждать, что я бережлив, скромен, мужествен, упорен, энергичен, непривередлив, трудолюбив, постоянен, молчалив, тонок, учтив и неизменно весел. Тот, кто назовет меня трусом, ошибется не больше, чем тот, кто назовет меня храбрецом; сочтут ли меня ученым либо невеждой, человеком талантливым либо бездарным, – что бы во мне ни обнаружили, меня ничто не удивит. В конце концов я пришел к заключению, что я всего лишь послушный инструмент, на котором играют обстоятельства.

Как объяснить подобный калейдоскоп? Быть может, все дело в том, что судьба наделяет души людей, стремящихся описать страсти, которые волнуют человеческое сердце, этими же самыми страстями, дабы они могли силой воображения пережить то, что живописуют; а разве наблюдательность не есть своего рода память, помогающая этому живому воображению? Я начинаю думать, что это именно так».

Одиннадцатого августа 1825 года несчастная Лоранс произвела на свет второго сына и, измученная тяжелыми родами, скончалась у своих родителей в доме номер семь по улице Руа-Доре. Безразличие близких к ее печальной участи было почти неприличным. Лоранс всегда недостаточно любили в семье. 3 августа 1825 года Бернар-Франсуа писал племяннику:

«Госпожа де Монзэгль, моя младшая дочь и мать двух мальчуганов, которой исполнилось всего двадцать два года, к тому времени, когда вы получите это письмо, переселится уже в иной мир; это весьма прискорбно. Моя старшая дочь, госпожа Сюрвиль, забеременела вторично; ее муж разработал проект нового канала, сооружение которого обойдется в семнадцать миллионов, правительство одобрило этот проект и назначило его главным инженером сего великого предприятия; акционерное общество ищет капиталы, чтобы начать работы».

Эссонский канал, которому Бернар-Франсуа с безотчетным эгоизмом уделял не меньше внимания, чем безвременной кончине Лоранс, играл огромную роль в жизни семьи. Все рассчитывали разбогатеть благодаря ему; Оноре уже набрасывал черновики будущих проспектов. Между тем директор ведомства путей сообщения распекал Сюрвиля за то, что тот, занимаясь собственными проектами, пренебрегает своими прямыми обязанностями. Характерная черта: в повседневной жизни Оноре разделял честолюбивые мечты своего зятя Сюрвиля, надеявшегося разбогатеть; Бальзак-писатель наблюдал, какие опустошения производит навязчивая идея в душе его родственника.

В день смерти Лоранс Оноре гостил в Версале у сестры. Лора тяжело переносила беременность, и он сперва скрыл от нее печальную весть, которой поделился с герцогиней д’Абрантес.

Бальзак – герцогине д’Абрантес, 11 августа 1825 года

«Бедная моя сестра отмучилась. Только что прибыл нарочный; я уезжаю и не могу даже сказать, сколько времени отнимет у меня эта горестная церемония и все, что с нею связано. Затем я возвращаюсь в Версаль. Проявите же хоть немного сострадания, раз уж вы не питаете ко мне иного чувства, и не огорчайте меня в минуту, когда столько горестей обрушилось на мою голову. Прощайте. Молю вас, сохраните свою дружбу ко мне. Она послужит мне поддержкой в этих новых испытаниях.

Сестра ни о чем не знает. Не выдавайте же ей печальную тайну этой трагической смерти. Я уезжаю вместе с Сюрвилем. Прощайте, прощайте».

То, что в августе было еще дружбой, в сентябре превратилось в любовь. В письме, отправленном из Саше, Бальзак обращается к герцогине на «ты» и называет ее «дорогая Мари». Герцогиню д’Абрантес, как и госпожу Бальзак, как и госпожу Сюрвиль, как и госпожу де Берни, звали Лора. Однако Dilecta[73]Любимая, избранница (лат.). (так Оноре именовал свою возлюбленную Лору де Берни) столько раз выслушивала клятвы в верности из уст своего непостоянного любовника, что теперь ему было неудобно, адресуя любовное письмо другой женщине, называть ее тем же именем. Беспокойная совесть рождает причуды, которые непонятны верности.

Герцогиня звала его в Версаль. Он обещал ей как можно скорее покинуть Турень, чтобы вновь насладиться радостью встречи с нею.

«Я прощаю тебе, любимый мой ангел, все недобрые упреки, которые вы мне адресовали, и надеюсь, что вскоре вновь буду опьяняться милым взглядом, любоваться дивным личиком. Я не уеду отсюда раньше 4 октября; таким образом, я еще надеюсь получить нежное письмо от моей Мари, но не от недоброй Мари, а от Мари обожаемой, Мари, которую я так люблю. Я готов лететь к тебе на крыльях, дорогая, но прежде хочу получить письмо, полное любви и примирения. Тогда я приеду, проникнутый благодарностью; теперь ты можешь полностью рассчитывать на мое возвращение».

Стать любовником герцогини д’Абрантес, обращаться к ней на «ты»… Положительно, наш «бахвал Оноре» делает успехи в королевстве женщин. В королевстве изящной словесности ему также улыбнулась надежда. Выпустив в свет в сентябре 1826 года роман «Ванн-Клор», Юрбен Канель заговорил о нем с одним из своих постоянных авторов, Анри де Латушем[74]Латуш Анри де (1785–1851) – французский поэт, романист, журналист, издатель; издавал газету «Фигаро», опубликовал «Андре Шенье», оказывал покровительство начинающим писателям – Бальзаку, Жорж Санд, Жюлю Сандо и др., который пользовался определенным весом в газетах: «Вот книга мужественного молодого человека с большим будущим; вы пользуетесь влиянием и должны оказать ему услугу, сказав о нем несколько одобрительных слов».

Латуш, человек весьма образованный, пробовал себя в различных жанрах – он писал пьесы, романы, статьи, но так и не сумел «обуздать чудовище», то есть славу. Поэтому нрава он был довольно угрюмого, быстро обижался, но критиком слыл компетентным. «Я создал больше авторов, нежели произведений», – с горечью говаривал Латуш. Этот доброжелательный ворчун прочел роман «Ванн-Клор» и, наряду с серьезными погрешностями, обнаружил в нем большие достоинства. Особенно понравилась ему та сцена, где провинциальная дама, перезрелая кокетка, заслышав звонок гостя, отсылает дочь в другую комнату играть на фортепьяно, чтобы избавиться от соперницы. Эта стрела была предназначена матери Бальзака.

«Среди потока книг, обрушивающегося на нас, – писал Латуш, – эта книга достойна быть отмеченной. Быстро развивающееся и захватывающее действие, драматические сцены, яркие, сильно написанные картины – все привлечет читателей, а особенно читательниц, которые любят обнаруживать в романе верные наблюдения и занимательность действия».

Через несколько дней Латуша посетил бледный, худой и щуплый молодой человек, черноволосый, с пронзительным взглядом; на нем был редингот с пелериной и короткие панталоны – штрипки тщетно пытались притянуть их к земле. Шляпа лоснилась от дождя. То был Бальзак, пришедший поблагодарить критика: в знак признательности он пообещал Латушу чудесную лошадку, объезженную индийским заклинателем змей.

Этот великолепный дар существовал только в воображении дарителя; но Бальзак понравился Латушу, и тот написал о нем и вторую статью: «Драма Гёте – с трогательным сюжетом и красочными, а порою забавными подробностями – послужила, без сомнения, первоисточником романа „Ванн-Клор“… Вы испытываете живой своеобразный интерес при чтении этой книги, детища ума изысканного и руки порой талантливой, но зачастую небрежной. К тому же роман „Ванн-Клор“ уже завоевал репутацию книги весьма трогательной; готовится его второе издание». Латуш возвещал об успехе, чтобы вызвать его. В действительности же книга без движения лежала на складе Юрбена Канеля. Бальзак впал в уныние. В глазах близких он становился «неудачником», автором романов, на которые нет спроса. Время от времени родные из жалости приглашали его погостить в Вильпаризи.

Бернар-Франсуа Бальзак – Лоре Сюрвиль, 14 января 1826 года

«Оноре приехал сюда на прошлой неделе, я ничего ему не стал говорить, но, по-моему, он в полном изнеможении, дошел до крайности; за четыре дня он немного оправился, но не мог сочинить ни строчки; на пятый день он принялся за работу, написал страниц сорок и в среду снова уехал в Париж, чтобы через день вернуться и потрудиться как следует. Мы с твоей мамой заплатили за его жилье; я вручил ему расписку домовладельца вместо новогоднего подарка. Сообщаю это только тебе одной. Вернется ли сюда Оноре? Что он собирается делать? Что будет делать? Об этом я ничего не знаю и понимаю только одно: ему двадцать семь лет, а он уже потратил столько сил и способностей, сколько иной не потратит и к сорока годам, но ничего толком не добился».

Деловые начинания Бальзака, все его грандиозные замыслы также пока не принесли ожидаемого успеха. Лафонтен начал выходить отдельными выпусками – по три тысячи экземпляров, но продажа шла очень туго. Компаньоны уступили Оноре свою долю: они были довольны, что могут от нее избавиться. Он остался единственным владельцем дела, но, для того чтобы довести издание до конца, надо было вновь залезать в долги. Книгопродавец Бодуэн приобрел у него весь тираж Лафонтена за 24 000 франков; расходы составили 16 741 франк; судя по цифрам, Бальзак даже получил прибыль, однако Бодуэн заплатил векселями фирм, потерпевших банкротство. В те времена это было распространенной мошеннической проделкой: слишком доверчивому кредитору подсовывали сомнительные векселя, которые дисконтеры учитывали только из тридцати процентов.

Дассонвиль посоветовал Бальзаку стать типографом, чтобы покрыть понесенные убытки. Такая возможность прельстила Оноре. Подумать только – ведь так выгодно быть собственным типографом! Он издаст не только сочинения Мольера, но и сочинения Корнеля, Расина. Фактор Барбье предложил Бальзаку приобрести типографию Лорана со всем оборудованием; она помещалась на улице Марэ-Сен-Жермен в доме номер семнадцать. Требовалось 60 000 франков, у Бальзака не было и сотой доли этой суммы. Госпожа Делануа, неизменная покровительница семьи, согласилась ссудить 30 000 франков под поручительство родителей Оноре. Госпожа де Берни знала о его связи с герцогиней д’Абрантес (возможно, ее осведомила об этом госпожа Бальзак, которая, будучи в гостях у Сюрвилей, узнала о новом любовном приключении сына и, видимо, не без задней мысли проявила нескромность); тем не менее она по-прежнему помогала своему юному другу, что вызывало у Бернара-Франсуа чувство признательности к ней. Супруги Бальзак прощали любовнице ее грехи, ибо она искупала их, вкладывая деньги в деловые начинания Оноре. Однако госпожа де Берни сильно страдала из-за неверности возлюбленного и запретила ему видеться впредь с другой Лорой. Неразрешимая дилемма! Любовь герцогини льстила Бальзаку, отношения с ней могли быть ему полезны. Но Dilecta одержала верх. Поставленный перед выбором, он отдалился (на время) от второй Лоры. В ответ на это она разразилась яростным и презрительным посланием.

Герцогиня д’Абрантес – Бальзаку, 1826 год

«Ваше упорное нежелание приехать более чем смешно. Чтобы успокоить ваши опасения, говорю без всякого гнева: полное безразличие сменило в моем сердце все, что было в нем прежде. Говоря безразличие, я именно это и имею в виду, так что не страшитесь ни сцен, ни упреков. Однако мне необходимо вас увидеть; как ни странно, но так оно и есть. Если бы тут не были затронуты интересы моей семьи, моего будущего, да и ваши, поверьте, я бы согласилась считать недействительными все отношения между нами – прошлые, настоящие и грядущие.

А посему соблаговолите вспомнить в последний раз, что я женщина, и проявите ко мне хотя бы ту простую и необходимую вежливость, какую всякий мужчина проявляет к самой последней из нас. Неужели вы настолько слабы, что боитесь ее ослушаться, бедняга! В таком случае это еще более достойно сожаления, чем я думала.

Соблаговолите прислать мне книги, которые вам выдавали по моей просьбе: библиотекарь Версаля напоминал мне о них уже по крайней мере раз десять».

Чтобы приобрести патент типографа, требовалось свидетельство из полиции. Оно было вполне благоприятным. Господин Оноре де Бальзак аттестовался в нем как «благонравный и благомыслящий молодой человек из зажиточной семьи, окончивший юридический факультет и в довершение ко всему литератор». 4 июня 1826 года Бальзак покинул улицу Турнон и поселился в доме номер семнадцать по улице Марэ-Сен-Жермен (в наши дни она называется улицей Висконти). То была скорее не улица, а улочка, расположенная в живописном уголке Парижа, где в XVIII веке обитали главным образом сочинители и комедианты. В нижнем этаже дома помещалась довольно большая типография, ее окна выходили на улицу. Винтовая лестница с железными перилами вела в жилище самого Бальзака, состоявшее из прихожей, столовой и спальни с альковом. Латуш, обладавший вкусом и любивший старину, помог Оноре обставить эту спальню, обтянутую прелестным голубым перкалем. Получилась очаровательная холостяцкая квартирка, где можно было принимать госпожу де Берни.

Только ежедневные ее визиты позволяли Оноре сносить тягостную жизнь, адский шум машин, неотвязные мысли о неотвратимо приближавшихся сроках платежей. Когда Бальзак еще жил на улице Ледигьер, он бросил вызов Парижу («А теперь – кто победит: я или ты!»), ему нравилось мечтать о том, как в один прекрасный день благодаря своему гению он будет царить здесь; ныне же «ему приходилось дышать запахом бумаги и типографской краски, вести конторские книги, выписывать счета», замечает Аригон. Он печатал исторические мемуары для Канеля и Сотле; коммерческие проспекты, где рекламировались «отхаркивающие пилюли – залог долголетия» (идея долголетия просто преследовала его), «Словарь вывесок города Парижа», «Романтические анналы» на 1828 год, «Избранные сочинения» Вильмена, «Театр Клары Гасуль» (то есть пьесы Мериме) и сотни различных брошюр, объявлений, памфлетов. Он между прочим выпустил третье издание романа «Сен-Map» Альфреда де Виньи, который так описал своего типографа: «То был молодой человек, грязный, худой, необыкновенно болтливый, не умевший досказать ни одной фразы до конца и брызгавший при этом слюной, ибо в его слишком влажном рту недоставало чуть ли не всех верхних зубов». Но Dilecta не покидала своего Оноре. «В этой ужасной борьбе меня поддерживал ангел, – напишет он десять лет спустя Эвелине Ганской. – Госпожа де Берни стала для меня настоящим божеством. Она была одновременно матерью, подругой, семьей, другом, советчицей; она создала писателя; она утешала молодого человека; она плакала, как сестра; она смеялась, она являлась каждый день, точно благодатная дремота, и усыпляла все горести»[75]Переписка Бальзака с Ганской цитируется по изданию: Balzac . Lettres à l’Etrangére, Calmann-Levy. Paris, 1899..

Ибо горести терзали его. Заказчики в типографию обращались нечасто, и платили они плохо. Предприятие не окупало себя. Бальзак не умел точно исчислить стоимость работ, ему не удавалось предупредить «утечку», которая неизменно бывает очень велика, когда хозяин не сведущ в деле и не способен следить за подчиненными. У него обнаружилась досадная привычка смешивать собственные расходы с расходами типографии. И все же в 1827 году ему пришла в голову мысль расширить фирму. В свое время, ради того чтобы стать издателем, он вздумал сделаться типографом, а теперь, чтобы остаться типографом, он решил обзавестись словолитней. Акционерное общество «Бальзак и Барбье» обогатилось третьим компаньоном, Жаном-Франсуа Лораном; на средства, которые и на сей раз ссудила госпожа де Берни, приобрели словолитню. Совладельцы объявили о выпуске великолепного альбома, где будут представлены образцы всех типографских литер, виньеток и заставок новой фирмы. Крах не дал им времени даже издать этот альбом.

В феврале 1828 года Барбье, почуяв, что банкротство неизбежно, покинул приходившую в упадок типографию, и вся ответственность легла на плечи Бальзака. Акционерное общество «Бальзак и Барбье» распалось; вместо него было создано новое акционерное общество «Лоран, Бальзак и де Берни». Это произошло в ту пору, когда пылкие страсти слишком молодого любовника, брыкавшегося в оглоблях верности, заставили глубоко страдать Лору де Берни. Тем не менее она всегда готова была прийти на помощь Оноре.

Госпожа де Берни – Бальзаку

«Если бы ты хоть раз в жизни испытал на миг те муки, какие терзают меня со вчерашнего дня, ты не выказал бы столь суровой и ненужной жестокости. Я не совсем понимаю смысл твоего негодующего восклицания по адресу женщин, но если ты думаешь, что может существовать сердце, которое поклоняется тебе, как Богу, и при этом не испытывает мук, разлучаясь с тобой, то ты ищешь новый философский камень, о котором мечтают все эгоисты… Дело наше улаживай так, как собирался с самого начала; я вовсе не претендую на то, чтобы мое имя упоминалось в названии акционерного общества».

Она внесла 9000 франков наличными; общая сумма капитала составляла 36 000 франков, из них 18 000 франков стоило оборудование, принадлежавшее Жан-Франсуа Лорану.

Великодушная женщина вела себя весьма отважно, ибо финансовое положение Бальзака становилось все более угрожающим. Он сам должен был акционерному обществу 4500 франков. Почему? Да потому, что слишком много тратил на портного, на сапожника, на обойщика. От одного из самых крупных своих заказчиков, книгопродавца из Реймса, Оноре принимал в уплату книги: они пополняли его личную библиотеку, но от этого денег в кассе типографии не прибавлялось. Окончательная катастрофа казалась неотвратимой. Между тем Бернар-Франсуа, обладавший столь же богатым воображением, как и его сын, трубил победу.

«Оноре продвигается вперед с быстротой молнии; за каких-нибудь пятнадцать месяцев он обзавелся типографией с пятнадцатью печатными станками, получил патент как владелец книгоиздательства, которое помещается рядом с типографией, и уже приобрел словолитню, куда будут обращаться со своими заказами другие типографы. Если только он не заболеет, то за пять-шесть лет сколотит себе состояние; он будет этим обязан своему таланту, своей несравненной энергии и тому, что я ссудил ему 50 000 франков. Уже одно это скажет вам, что я иду на все ради детей».

Однако факты – упрямая вещь.

Бальзак – Теодору Даблену, март 1828 года

«Я пропал, милый дядюшка, если только вы не выручите меня. Тысячефранковый кредитный билет – последняя моя надежда – уплыл из моих рук нынче утром, когда пришлось произвести неожиданный платеж. Сейчас, когда я вам пишу, я благополучно заканчиваю месяц, но завтра мне рассчитываться уже нечем. Я располагаю отсрочкой до восьми вечера, а потом все будет кончено. Прошу вас, подумайте обо мне; не найдете ли вы способ раздобыть эти проклятые полторы тысячи франков; правда, они – лишь половина того, что мне нужно, но достаньте хотя бы их. Вчера я исчерпал все свои возможности. Я снова зайду вечером в половине седьмого; ведь у вас так много друзей и знакомых, может быть, вам удастся найти эту сумму».

Вскоре Бальзак, неотступно преследуемый кредиторами и рабочими, которым не платят жалованья, спасается бегством к Латушу. Словолитня – единственное стоящее предприятие фирмы – была перепродана. Бальзака сменил в качестве ее владельца сын его возлюбленной Александр де Берни, а она выдала Оноре расписку в погашении 15 000 франков долга. Что касается типографии, то с ней пришлось распрощаться. Родители Бальзака желали любой ценой спасти своего старшего сына от банкротства. Точнее, госпожа Бальзак, иногда проявлявшая к нему ледяную холодность, но в трудную минуту неизменно приходившая на помощь, попросила (без ведома мужа, которому исполнилось уже восемьдесят два года) своего кузена Шарля Седийо, человека волевого и опытного, взять на себя это нелегкое дело, чтобы избежать бесчестья. Седийо уговорил Барбье стать единоличным владельцем типографии, которая была оценена в 67 000 франков; Барбье обязался уплатить эту сумму кредиторам. Родители Оноре приняли на себя все остальные долги. Таким образом, у Бальзака, после того как он на три года окунулся в реальный мир, теперь не было ни словолитни, ни типографии, ни книгоиздательской фирмы – ничего, да он еще задолжал родным 45 000 франков – сумму по тем временам огромную, особенно для людей его круга. Зато он приобрел бесценный опыт: понял, что такое денежные операции, какие смертные муки испытывает затравленный, разорившийся коммерсант, понял, что такое крах всех начинаний. Профессия определяет образ мыслей человека; контора стряпчего и фирма, потерпевшая банкротство, наложили неизгладимый отпечаток на творчество Бальзака.

Тем временем в «небесном семействе» разразилась другая драма. В Вильпаризи распространился слух, будто одна из местных девиц забеременела от восьмидесятидвухлетнего Бернара-Франсуа. Она, по крайней мере, так утверждала, и госпожа Бальзак, которую сам факт очень мало трогал, опасалась, как бы слишком прыткий старец не стал предметом шантажа. За несколько лет до этого Бернар-Франсуа, с присущей Бальзакам откровенностью, писал своей дочери Лоре: «У меня молодая, красивая и пылкая любовница, к которой я привык, она для меня источник радости… Я не чувствую своих семидесяти семи лет; вот каковы мои любовные дела». Надо сказать, что и они входили в рецепт долголетия. Вспоминал ли Бернар-Франсуа о том, что он некогда сочинил «Памятную записку о постыдном распутстве, причиной коего служат юные девицы, обманутые и брошенные в жестокой нужде»?

Госпожа Бальзак просила поддержки у Лоры Сюрвиль.

«С большими предосторожностями я хлопочу о продаже дома (в Вильпаризи), однако ваш отец полностью изменил свое решение. Потребуется вся ваша ловкость, чтобы вновь заманить его в Версаль. Надо запугать его, сделать так, чтобы он боялся вернуться в Вильпаризи, отбить у него всякую охоту даже показываться там. Очень было бы кстати умно составленное анонимное письмецо из Мелена или Мо. Но должен ли он получить его до своей поездки в Версаль? Думаю, что да. В Версале такое письмо уже ничего не даст; с другой стороны, нужно, чтобы письмо прибыло в последнюю минуту, тогда он не успеет до отъезда повидаться с этой особой и не услышит ее объяснений. Впрочем, первоначально твой отец решил оставаться здесь до 10 июля; однако за такой короткий срок трудно найти покупателя на дом. Но ведь никаким другим способом его из Вильпаризи не увезешь! А если он окажется тут во время родов, его как следует облапошат, от старика чего угодно добьются, играя на его самолюбии и страхах».

Семейство Бальзак переселилось в Версаль; теперь они жили на улице Морепа́, в доме номер два, неподалеку от Сюрвилей. Оноре мог вволю размышлять о любви и о стариках. Годы ученичества были для него горькими, но весьма поучительными. «Неудачи не сломили его гордости». Он сохранил «способность встречать бурю с высоко поднятой головой. Его черные глаза сверкали как угли на изнуренном заботами лице. Пусть его порою омрачала грусть, когда он вспоминал о своих неудачах, но в глубине души Бальзак не сдавался. Однажды, проходя по Вандомской площади в обществе Пепена-Леалера и Теодора Даблена, Оноре, поравнявшись с Колонной[76]Колонна – увенчанная статуей Наполеона колонна на Вандомской площади в Париже, воздвигнутая в 1806 г. в честь побед наполеоновских войск., заговорил о том, кем он станет в один прекрасный день. Он не отказался ни от одной из своих дерзновенных надежд. Даблен заметил, что почести и богатство меняют людские сердца; Бальзак отвечал, что он никогда не изменит своим привязанностям. Побежденный, он думал только о грядущих победах. Мысленно он жил в будущем, триумфальном будущем, населенном гуриями, усыпанном сокровищами.

Во многом этим и объясняются его житейские неудачи. Разве имели для него значение какие-то жалкие кредиторы, когда он, читая труды по истории, разом обозревал века, а изучая геологическую теорию Кювье, парил над бездною тысячелетий? В счастливые для себя минуты он искренне воображал, что обладает сверхъестественной силой. Больше, чем когда бы то ни было, он утверждал единство мира. Если звуковые волны от выстрела из пистолета на берегу Средиземного моря докатываются до побережья Китая, то с еще большим основанием можно предполагать, что наша воля оказывает физическое воздействие на окружающие существа и предметы. Тайные устремления Бальзака могло бы удовлетворить только всемогущество волшебника из «Тысячи и одной ночи». Но как в свое время говаривала его мамаша, «Оноре считает себя либо всем, либо ничем». Когда Бальзак бросал беглый взгляд на разрушения, причиненные его кратким опытом коммерческой деятельности, то в мимолетном порыве самоуничижения он иногда «считал себя ничем». А для человека, сознававшего себя «всем», это было невыносимо.