Онлайн чтение книги Разрыв в результате расстройства Decoration Disorder Disconnection
2 - 1

S.vs.S-1

Сет позишн, тэйкбэк. Шаг, выпуск, страйк.

В этот миг тело становится пружиной.

Неважно, кто бьющий, — не дать и коснуться мяча.

Чарующая гладкость движений плоти, кости, воли.

Потерявшие человечность от излишнего повторения движений поясница и локти воздвигают гору мертвых тел.

Здесь — сковорода, подогреваемая радостными выкриками.

Отзвуки воплей одобрения, греющие намеком на лавровый венец.

Обжигающе-палящее солнце.

Жарящий легкие запах лета.

Свесившая голову женская фигура.

До содрогания холодного цвета синее небо, ни облачка.

Бейсбольное поле, как водянистого цвета космос, а в центре него стою я.

Но все равно — кто сказал, что и это пройдет?

Непригляднейший фол на подаче.

Необратимый «дикий мяч».

Со стороны крайне комичный, театральный даже, выбор филдера.

Под волнами противных звуков я прятала глаза.

И тогда…

Я впервые услышала звук ломающейся кости.

0/

Все планы на лето вернулись к чистому листу.

Мы рассчитывали дни сражений как минимум по первую неделю августа, но в тот же день, как начались долгожданные летние каникулы, дни предали большинство наших задумок и положили битвам конец.

— М-да, как все обернулось-то. Настолько резко, что даже освежает, как вы думаете?

Повернувшись, я спросил двоих человек позади, но ответа не получил.

На следующий день после того случая, в Сикурской старшей школе №1…

До вчерашнего дня такой шумный стадион объяла тишина.

Залитая светом летнего солнца земля цвета заварки черного чая. Синее небо, насколько хватает глаз, притупляется чувство перспективы. Наводящий на мысль о горизонте, без мячей, без команд, без сеток, ровный пейзаж.

Сейчас двадцать первое июля. Школа на летних каникулах.

На стадионе нет учеников, и в здании тоже, казалось, не было ни единого человека. Даже для послепраздничного дня эта тоска была слишком экстремальной.

И вот эту экстремальность мы решили использовать.

— Ничего себе. Это откуда у тебя ключ от задних ворот, Исидзуэ-семпай? Раз решили проникнуть тайком, уж могли бы и через забор. О, ты случайно не думал отомстить после выпуска?

— Не. Прости уж, что не оправдал надежд. Мне не настолько нечего делать, и я не настолько расчетливый. Просто я все время его занимал, и все, без особого подтекста. А, у меня и ключ от клуба есть, тоже откроем?

— Не, какой смысл-то… Однако как местные ребята это допустили вообще? Это, как его, не протекция какая-нибудь, когда смотрят сквозь пальцы?

— Было дело. Если хочешь сам, могу научить, но тебе же этого не надо. А, вон, мартышку надо поймать, Кирису. А то так и в школу вломится ведь.

«Угу», — обескуражено ответил Кирису Яитиро и зашагал вперед.

Да, сегодня мы здесь на незаконных основаниях. Стадион еще ладно, а если лезть в здание, сквозь пальцы уже не посмотрят.

— Э-эй ты, балда-а! А ну стоять!

Большая туша Кирису округлила плечи и вошла в краучинг стайл.

Цель — третий соучастник наглого пересечения стадиона и инициатор всей затеи, Цурануи Михая.

— Ух-хо, горилла! Не жалкая букашка, но жалкая горилла бежит сюда по прямой?! Что же, что же с этим зверем?! В этой жаре вдруг сошел с ума от меня, как я погляжу!

— У-а-а-а, чтоб ты сдохла, макака! Я скорей помру, чем захочу тебя!

Как в старом добром регби.

Кирису со стенобитной дурью врезается в Цурануи, и оба катятся, поднимая пыль. Без преувеличений. Удар был просто убийственным.

— Эх, молодость. Неплохо двигается в такую жару.

А мне просто дышать смерти подобно.

Утирая пот со лба, сажусь в тень дерева, откуда лучше видно.

С уходом из-под солнца температура стала терпимой, но жар от стадиона после полудня стал еще ядреней. То ли началось опустынивание местности, я даже миражи увидел.

Зато прямо сверху — визг, высокий, сверлит мозги. Ну, цикады визжат. «Свиристят с хорошим ритмом», — так лучше звучит, но работа без секунды отдыха противоречит ТК, кончайте уже. Ну же, лето длинное. Подумайте о размеренности, подумайте о долгой и спокойной пенсии.

— Или не думайте, седьмой день жары же. Тут впору ленять, пока живой… А-а, блин, что-то тут еще жарче стало.

На стадионе Кирису и сваленная им Цурануи уже успели перейти к исполнению захватов в локоть, обратных крестов и прочего. С легкими слезами на глазах — видимо, потому, что новенькая одежда стала комьями песка. Самое жуткое, что тэкл Кирису нанес ноль повреждений.

Отвлекаясь: когда выяснилось, что эта пустоголовая девица на самом деле выходец из хорошей семьи и всерьез занимается самбо, когда все закончилось, уже наступил две тысячи шестой год.

Это будет сильно позже, а вот сейчас тридцать пять градусов в тени. Осадков всю эту неделю не предвидится. Безжалостное жгучее солнце середины лета не выпускает меня из угла, и только энергия Цурануи бьет ключом.

***

Городское лето год от года превращается в ад.

Тесно выстроившиеся дома мешают ветру, плюс бездумные люди внутри со своими перегретыми кондиционерами, да еще стены зданий отражают солнце, как огромные зеркала, и земля неплохо так обгорает. Если ты не из тех граждан, что несут бремя кондиционерного греха, и не с такими деньгами, чтобы скрываться в естественных убежищах — семейных ресторанчиках — а простой школьник, то для тебя это тяжелый сезон. Ну, зимой тоже ломаешь голову над всеми прелестями холода, да, можно сказать, круглый год беда, но все равно.

Так-то у нас, не бомжей, есть свои надежные дома, и можно там пересидеть, не напрягаясь. Можно, но, гм, молодость не дает так убивать время. И родители не дают.

Отцы выталкивают потерявших боевой дух и предающихся сну сынов на улицу, матери укоряют усердно сидящих в чатах и строящих «хомяки»* со стишками дочерей.

Так что вынужденной вести жизнь дорожных бродяг молодежи от скуки приходится сбиваться в ватаги и бесцельно шляться по городу. По такой бессмысленной причине я и познакомился с Цурануи и Кирису.

— О? Вы тоже располагаете свободным временем, семпай?

— Ну так. Меня аж до середины лета вам в помощь приписывали. Теперь планов ноль, думаю подработку пойти поискать, что ли.

— Везет мне! Тогда я покупаю один ваш день!

На этом мне в руку шлепнулся щедрый аванс в десять тысяч иен.

Я помялся, но признал особую выгодность предложения в десять часов утра. Если подумать, мой талант проявился весьма рано.

***

В качестве участника вечеринки бездельников я и пришел в школу по задумке Цурануи…

— Круто! Цикады крутые! Вы же хором поете! Э, вы где до сих пор были? Под землей? Зомби, что ли? Вообще, так рано встать и сразу так беситься — морпехи обзавидуются! Черт, вы мне по нраву, можете прийти ко мне и фак май братьяс!

Цурануи сидит под той же кроной и подбадривает цикад.

— Э-эй, Исидзуэ-семпа-ай, мне бы воды попить. Не из-под крана, а минералку-у. Может, ненадолго зайдешь и стрясешь немного у них по праву старшего?

Распластавшийся в той же тени, Кирису Яитиро без капли властности лениво помахивает рукой в воздухе.

Натуральный кошмар.

Нас троих видеть было тошно.

Каким образом совсем недавно полные блестящих планов на лето ребята за один день превратились в совершенные тюфяки? Как жестока судьба. Проникшим на спортплощадку троим бездельникам нечем заняться, и мы смотрим на зарождающиеся в небе кучевые облака.

Занятые дни кончились.

И наши планы, и прожекты взрослых, и все-все стало чистым листом.

В рамках префектуры C, но все же битва гениев, так и не сбывшись, пропала, словно морская пена.

— А кстати. Вроде бы сегодня четвертый раунд «Коал»?

— Ага. Ас Комагири и питчер сверхвысшей школы Игурума, Юмия на замене. Не прошляпят. Победа по району точняк за ними.

— У-у. Да, у «Коал» забрал тогда очко только наш хоумран… Обидно. Паршиво. Я бы хотела еще посмотреть на битву наших первых по школам гениев.

— Не дури. Как слагер, Гондо из Котокуин не хуже. Он одуренно дает хитрый мяч, а еще незаметно набрал высший процент страйков, ага? Хотя хоумранов мало…

— Ага, у Гондо-кун сильная левая. Хотя с шутингом Игурумы не ладит. Вот если б у него руки-ноги были как у Кирису, он бы брал…

— Ха. Все эти скучно-хорошие бьющие. Ой-ой-ой, золотой хоумран с дома, золотой возврат питчеру с дома, золотой бег со страйк-аута до базы с дома, золотой дедбол с дома, вся эта любовь к экстремальным бьющим. А, и руки-ноги у Кирису-сан слишком длинные, как у обезьяны же. Хотя я только что это заметила.

Цурануи шлепается из положения «сидя» в положение «лежа». Ей бы хоть чуть-чуть больше воспринимать себя как девушку.

— Ах-ха-ха. Извини, но я-то уже давно заметил… что ты, женщина, не ценишь уважения.

Кирису уже давно лежит в такой позе, слушает треп Цурануи, вечно ляпающей на слово больше, чем надо, багровеет, но игнорирует.

Вот ведь дикари. Но одному оставаться сидеть было как-то не то, и я тоже развалился на земле.

Привычный запах земли.

Под тенистой кроной никакого газона, обычное бурдоземье. Тут и там я почти уже три года сижу отдыхаю. Бездумно смотрю в небо.

Стадиончик все так же наводит сон своей скучностью, но в груди покалывает чем-то несбывшимся. Лето слишком жаркое и длинное, чтобы просто существовать. До вчерашнего дня этот жар был другом. Нам, переживающим «весну жизни», небо середины лета чем-то напоминало возгласы одобрения с трибун.

А сейчас поддержки не слышно. Стадион безлюден, и это потому, что занавес нашей истории закрыт. Прошли финальные титры, кому-то из зрителей надоело, кто-то хлопал, кто-то тронут до слез, но все они ушли.

Здесь осталась только маленькая забытая в диком поле сцена.

Только кинопроектор, только треск пустых бобин.

— Ну вот, теперь делать нечего…

— М-м, точняк…

Протягивая руки, мы лениво смотрим в небо.

Шум цикад эхом пилит уши.

— Так. А давайте-ка сыграем в бейсбол.

Никто не против.

«К чему-то такому и шло», — криво улыбаясь, Кирису принес из клуба снаряжение.

Питчером — Кирису.

Я — бьющим… быть не захотел, поэтому кэтчером.

Бьющим — подающий надежды новичок, Цурануи Михая.

Девушка, видимо, радуясь, что может держать биту в руках, солнечно улыбаясь, направляет ее на Кирису.

— Хе. Чтоб вы знали, бездельники, в Сикуре есть и третий гений! Камон, старпер! Сегодня я отделю зерна от плевел, вы будете кланяться и угощать меня сладостями какими-нибудь!

«Ну, ну», — машет битой непутевая младшеклассница.

Длинные конечности Кирису, рост за метр восемьдесят, замах белым мячиком, грозящий рассечь и не заметить.

— Раз, и, два!

То ли вой, то ли рев.

Прекрасная подача, слишком сильная для девушки-бьющей.

Мяч взлетает, как след от самолета.

«О-о!» — смотрят в небо трое бездельников.

…Такое долгое, тяжкое лето.

Сон о потерянном водянистого цвета рае — ныне утерян.

Итак. Вот история о временах юности, когда в воздухе было чертовски жарко, но внутри — совсем наоборот.

1/Slugger. (Top)

Разрыв черепной кости.

Исход решился вмиг. Затылок с криком убегающей цели пробил демонический снаряд в сто сорок кило.

Не табу на убийство, а экстаз победы возвратил во все тело жар. Иллюзия выжигаемого солнцем «я». При виде мозгов бьющего, разлетевшихся по асфальту, его сознание затянуло в старый пласт.

***

Самое начало. Я не помнил, почему упорствовал из-за такой мелочи.

Мать говорила, я с мячом в руке под стол ходил, но у меня нет памяти об этом и причин этому верить.

У нас вообще-то не было лишних денег покупать мячи или перчатки, и мать не была так воспитана, чтобы развлекаться бейсболом.

Наш дом был сравнительно бедным, это я сразу понимал. Мать старалась, но в школе разница стала отчетливей. Даже в младшей школе, раздающей всем одинаковые учебники, чтобы изжить разницу в средствах, не могли эту разницу скрыть… Точнее, именно беззлобные дети могли и уважать бедность, и посмеиваться над ней.

К счастью, в моей младшей школе было немало детей со схожей средой. Богатые и бедные, верх и низ сотрудничали и держали баланс. Нападки распылялись, а я — большая удача — под нападками не выглядел смешным, даже получал уважение.

Вот только вместе с отсутствием нападок приходило и отсутствие поддержки.

Весьма долгое время я не знал о понятии «друг».

Я от этого не страдал. Мне некогда было испытывать от такого неудовольствие. Тяжесть моей жизни дома была несколько выше.

Как я могу горевать, что мой дом беднее прочих? Были дома хоть и бедные, а все равно не так, чтобы на грани. Крайняя бедность отнимает детство. И матери не пожалуешься. Наоборот, я думал, что должен сам что-то сделать, однако в свои шесть лет я по-честному не мог ничего. Как вышло, что в среде, где не было денег на бейсбол, я стал им увлекаться?

Сейчас я думаю, что повод к чему-то должен быть мелким. Не нужны ни события с глубинным смыслом, ни детские травмы. Так со смехом собираются обычные, здоровые, толпящиеся муравьями на сахаре соседские пацаны.

Я без всякой причины схватил мяч и начал с ним баловаться — вот, все просто.

Да. Повода я не могу вспомнить, но помню, как в детские годы просто играл с мячом.

На площадке между домов в Нодзу мы каждый день играли как бы в бейсбол.

Красный закат. Закрытое пространство без взрослых. Игра с мячом из питчера, бьющего и кэтчера.

«Привет. Заждался, Синкер?»

Я каждый раз ждал остальных двух, а они каждый день приходили поздно.

Я был невысок и плохо сложен.

Но мы все были обделены чем-то и говорили: «А ведь бейсболист должен хорошо питаться!» — с довольным видом задумывались, потом смеялись и добавляли, что это уж никак.

Мы объединяли свои никакие познания, притворялись, что тренируемся, и продолжали играть до захода солнца.

…И как-то это стало неестественным.

Иногда мы ходили смотреть на матчи юношеской лиги. Пустые трибуны. Нам говорили прийти поиграть завтра, и мы втроем шумно шли домой. Такая ранняя кульминация жизни. Мы верили, что завтра будет солнечным, что теперь все-все получится. Эти легкие, чистые времена оборвались, не прошло и года.

Разница в способностях. Расширяющийся разрыв в умениях. Раньше такие дружелюбные, а теперь глядящие с завистью дорогие друзья.

Кто-то сказал, что если продолжать крутеть, то уже неинтересно. Но тогда бейсбол для меня был всем, и я не мог подстраивать шаг под других.

А ведь беспокойство, что останусь позади, было и у меня. Так почему моя команда одному мне говорила «не выделяться»?

Я не имел права проиграть,

и я не имел права сбиться.

Потому… я этого и пожелал.

Красный блин солнца. Площадка только для нас троих. С нами заговорил какой-то неизвестный мужчина с добрым лицом, сказав среди прочего что-то вроде того, что выполнит наши желания.

«Я хочу пробить золотой хоумран с дома!»

«Тогда я — быть неотбиваемым питчером!»

Дьявольская улыбка из-под шляпы.

Золотое время кончилось.

Потому что после этого бейсбол перестал быть для меня чистым.

…Сейчас и вспомнить-то нечего. Люди, похоже, мечтают обо всем на свете, пока живут, а у меня было две мечты, и их хватало.

Одну из них я взял почти с потолка и потерял навеки.

***

Мозги на асфальте.

В запахе крови только что убитого человека он пришел в себя. Похоже, ужасные воспоминания воспроизвелись всего раз.

Полночь. Первый, выбранный для пробы сил, был подделкой, бесполезной в бою.

Ожиревшее до предела тело. Расслабленный до предела разум. Ослабленные до предела навыки.

В порядке только бита и шузы, а человек с ними — просто цепляющиеся за былую славу останки.

От разноса головы с плачем молящему о спасении человека он не испытывал ни угрызений совести, ни неприятного послевкусия. Скорее, от прерванной жизни к нему вернулся здравый рассудок.

Борьба с паразитами — мелочь.

Они нужны для развития растений, но по-человечески противны, поэтому смерть. Эта зачистка — другая. Стимул здесь — ярость. Он метнул оружие от простого гнева.

«Вот насвинячил», — самоиронизируют сухие губы.

Вынул мяч из разбитого черепа.

От возгорания коровья шкура выгорела, и обнажились внутренности, волос и нити. Он решил, что при таких повреждениях мяча хватит еще на пару раз, и глубоко вздохнул.

Не от усталости.

Он просто выдохнул воздух в холод.

Белый пар. Обхватив свое дрожащее тело, он отыскал на мертвом мужчине золотистое устройство и забрал его.

Даже на безлюдной трассе государственного значения есть круглосуточные магазины. Тело скоро найдут. Не то чтобы он был против, но шумиха над первым затруднит дальнейшие действия. Подобрав мяч, он ушел в темень, трясясь от холода.

Словно страдающая тропическая ночь.

Городские огни освещали «бокс» дороги, где осталось обезображенное тело, все еще сжимающее биту.

***

В этот год, как обычно, было страшно жаркое, плавящее лето.

Температура воздуха добралась до тридцати восьми по Цельсию, и прогноз погоды по телевизору скрылся под рыжими смайликами на всю будущую неделю. В перегретом городе на грани плавления, естественно, подсох и поток работающих людей.

Две тысячи четвертый год, шестое августа, префектура C, город Сикура.

В этот месяц, когда Исидзуэ Арика выписался из клиники имени Ольги, в Сикуре расплодились юношеские преступления.

Молодежная банда, напавшая на Исидзуэ Арику, продающая незаконные медикаменты. Ее центральный фигурант, Хисаори Синъя, совершивший самоубийство. Ошибочно обвиняемая в убийстве оного носительница синдрома A и исчезнувшая Хисаори Макина. Трения среди протестующих против судебной системы жителей индустриального района Нодзу, подскочивший по сравнению с прошлым годом процент преступлений, совершаемых носителями синдрома A. Дорожное представление юношей-подростков расширило масштабы. Возможно, в связи с его задержкой произошел случай убийства.

Даже если просто посчитать, проблем было очень много.

Но с этим ничего не поделать, и прохожие привычно мотают на ус и легко смотрят на эти вещи. В городе и в умах людей сухо и скучно.

— А? Арисима-кун, ты уже домой?

Вот один из углов многоугольника.

Прохладный в сравнении с дневным адом, лениво-теплый вечер.

К «вертушкам» перед станцией прилегает жалкий отрезок общей площади. Огороженная забором баскетбольная площадка наполнена народом в свете множества слепящих ламп.

Этот парк разбит пару лет назад. По ночам этот неиспользуемый зеленый корт весь в суматохе, как на празднике; звучат смех, одобрение и ругань.

— Ну же, еще только десять часов! Давай дальше, пока свет не выключат! Сегодня можно, раз ты в оппонентах.

— Извини, не получится. Где я щас живу, там запираются рано и по часам. Не вернусь до смены суток, меня ночевать не пустят.

Ветреный, но дружеский девичий голос, на который Арисима Сёго отвечает понуро.

Сёго — фрилансер, которому только-только стукнуло девятнадцать. Рост — сто восемьдесят три сантиметра, вес — девяносто пять килограмм. От рождения крепкое тело, тем не менее, не лишено тучности, и к молодому человеку больше подходит «большой», нежели «рослый».

Впрочем, это не значит, что он невоздержан. Еще не сброшенный лишний жир — пусть его, но тучный он намеренно. Такое тело часто видишь у спортсменов — важней внутренние мышцы, чем внешний рельеф.

— Ну почему-у? Сегодня в парке народу больше, чем обычно. Ты же популярный, Арисима-кун? Как-то показаться перед новенькими надо, ну сделай еще удар?

Девушка считает, что Сёго — приличная финансовая поддержка. Никуда не годится, конечно, она этого даже не пытается скрыть, но Сёго все-таки откровенно рад, что на него так полагаются.

Сёго от рождения хорошо сложен, угрюм и, видимо, суров, но внутренне ненавидит драки и идиллически добр. Среди своих на его податливость жулью уже рукой махнули, но в тоже время он типичная душа компании, и его любят.

По сути Арисима Сёго — из той же молодой компании, что собирается в этом парке.

Выпустившись из школы и пойдя во фрилансеры, сейчас наслаждается свободой. Ему говорят, какой он лузер и как он разлагается, но что обсуждают потом, то пусть обсуждают меж собой те, кому делать нечего. Счета, что вольный юноша набирает развлечениями, он потом всегда оплачивает, так что давайте сейчас дорогого вина вволю — вот такое кредо у Арисимы Сего.

Поэтому, с его точки зрения, и девушка перед ним, и молодежь, собравшаяся в парке, все они — свои. Кто-то черная овечка, но что поделать.

«Эй, народ. Сидеть на месте тоже силы нужны, короче, давайте затеем что-нить новенькое, энергию все равно девать некуда. Так, чтоб по времени быстро, но прикольно. И, ну… это самое главное, в общем, так, чтобы заодно кошельки наполнить».

Такую игру предложил их заводила, нечто вроде общего старшего брата для этой молодой прослойки.

Веселье плюс прибыль. Это правильная игра. Последнее время стало много типчиков, которым нужна только прибыль, черных овец прибавилось и среди игроков, и среди зрителей.

Но суть игры особо не меняется. Этот ринг как всегда манит раем таких, как Сего. Игроку со старомодным складом ума, ему в разы важнее наживы сама игра, пути вероятной победы.

— Не, сегодня я пойду уже. И зрители отвлекают.

— Ну ты что, серьезно? Как же без тебя следующий матч? Я не хочу ставить деньги, когда могу проиграть…

Девушка сердито хватает Арисиму Сёго за руку.

Если он не выйдет на следующий матч, шансы будут примерно равны. Похоже, девушку не устраивает сама вероятность проигрыша.

— Не могу, кому говорю. Руку отпусти. Завтра приду пораньше и поучаствую с оглядкой на оппонента, ладно? Лучше посмотри сама на игру-то, Нанами-тян. Интересно же, если внимательно смотреть.

— Фу-у. Ты ледышка, Арисима. Не смешно, блин, где я завтра деньги возьму?.. И кому вообще нужно смотреть на этот мячик, если без ставок? Чего интересного, вообще не пойму. Как дети малые, что я, дура серьезно это смотреть?

— Ну, это да. Сейчас это взрослая игра, бейсбол-то.

Он перехватывает ее руку. Слишком сильно сжал, грубые пальцы Сёго впиваются в тонкую руку девушки.

— Э-э, прекрати, больно же!

— Еще раз извини. Но все равно. Здесь так нехорошо говорить. Потому что ребята в этом SVS все повернутые на бейсболе. Услышит кто, угодишь в караоке-бокс на неделю.

— У… а, прости, т-ты прав, да, нехорошо. Ха, ха-ха-ха, виновата, не бери в голову.

Девушка резко бледнеет. Она еще учится в третьем классе старшей школы, но явно слышала про это.

Близкий к городским байкам. Будто бы если кто плохо скажет об этой игре, того затаскивают в караоке-бокс неизвестно где и там долго и жестоко учат уму-разуму.

— Такие дела. Так что давай, до завтра.

Арисима Сёго не хотел пугать ее. Попрощавшись беззаботным, успокаивающим голосом, он поправил сумку на плече и покинул парк.

Пройдя от станции через проспект с рядами магазинов, парень подошел к редко освещенному жилому району.

Одиннадцатый час вечера. По отлогой дороге ко второму кварталу на холме Сикура ему не встретилось ни прохожих, ни машин.

Холм Сикура, где живут старонравные жители этой полуглубинки. В десять часов ночи за час идет два муниципальных автобуса, посему приличные люди и школьники уже вернулись домой.

А главное, никто по своей воле не попрется на улицу в такую тропическую ночь.

Жилой район объят тишиной.

Широкая проезжая часть — как из пушки по воробьям стрелять. Тянущиеся вдоль дороги в два ряда фонари светят больше, чем нужно. Белый свет, как будто от ночного универмага. Прямая дорога чуть в гору — благодать для того самого поединка.

С деревянной битой в сумке на плече, тихо идет Арисима Сего.

Что бы он ни сказал девушке, но он и сам хотел разок сыграть. Нет. Закрытие дверей было оправданием, и если бы он мог, то участвовал бы каждый день. SVS существует, чтобы быть спасением для таких, как Сёго. Он был настолько другим, что его трясло от себя, застрявшего в ленивом потоке дней.

Как говорят — «живет полной жизнью». Он снова занялся бегом, научился поддерживать физическое здоровье по спортивным канонам, да и ментальное понемногу возвращалось в тонус. Совсем недавно пробегала дешевая наркота, но Сёго она совершенно не интересовала. Потому что если она в кайф мозгам, то у них бы появилась еще раньше.

И сегодняшнюю игру он пропустил из-за того, чтобы не дать вступающим завтра в войну ветеранам узнать о себе.

Сегодня в отборочном туре летних местных игр кандидат от префектуры C, академия Котокуин, совершенно неожиданно потерпела поражение. Что в том году, что в этом — лето расстройства планов.

Но они проиграли не в таких простых формулировках. Проигранный бейсбольный матч — трагедия. Время, в которое вложил всю молодость, в один прекрасный день вдруг звучно рушится на твоих глазах — и это они наблюдали в реальном времени.

Вкусив этой обиды сполна, быстренько удрать, пожалуй, никому не удастся. На самом деле, некоторые члены команды, желая продленной игры закончившегося лета, волоклись аж до соседнего города, до Сикуры, и пришли наблюдать за «игрой», которая давно их интересовала, но они не могли поиграть сами.

— …Отписаться — это будет как костер в засуху. Ребятки из престижной школы тоже без принципов. Хотя да, наша «Коала матер» тоже уныла, четверо лучших, и все.

Этот SVS будет особенным. Видимо, под летний школьный чемпионат игра выросла в масштабах, даже числа в ставках выросли на порядок. Гордость престижной школы — не играем с гопотой, — и та ушла погулять, настолько интересной стала игра.

Чтобы свалить этих новоприбывших, Сёго избегал случайных матчей на виду.

Его оппонент — формальный участник с номерным сотовым. Как человек, связанный с игрой с самого ее учреждения, если он сегодня не останется в тройке лучших, то не сможет смотреть в глаза старшим.

— А все-таки надо хотя бы скоординироваться. Эх, где бы взять неплохого бьющего питчера…

Ночной воздух липнет к коже. От простой ходьбы пот льет градом, но Арисима Сёго раздумывает не о нем, а об оставленной игре.

В ушах еще звенят голоса ребят, нескоординированных, но возбужденных. Этот парк, потерянный меж высоких домов, и освещение, сделанное ими ради игры.

Видимо, дело в том, что оно слишком яркое.

У него, живущего полной жизнью, в обратной пропорции к восстановлению здоровой психики притуплялся нюх на опасность.

Еще одно. Не хватало готовности принимать во внимание тот слух, что шепчут уже несколько дней.

Сейчас потерянная с летом мечта целиком отнимает его неприятие тропической ночи, его чувство негативного.

Он как-то сказал, что заплатит по счетам.

И вот счет предъявлен.

— Хай. Ты бьющий?

Как жаркий зыбкий мираж, как призрак. Под фонарем тремя метрами дальше он появился один.

Имя счету — Синкер. Это прозванный так после множества игр маньяк-убийца.

***

Арисима Сёго потерял дар речи потому, что появившаяся тень на самом деле была призраком.

Лето — значит, страшные сказки. Что бы ни появилось под ивой, то есть под фонарем, появилось и стояло оно слишком уж странно.

Запах тела — пот и грязь. Местами прорезанные рубаха и штаны. Левая рука выставлена, но правая скрыта в длинном рукаве, не видно даже, что в ней. К тому же капюшон, бросающий на лицо глубокую тень. В этой тропической ночи он крайне странен.

— Ну? Ты ведь бьющий в SVS?

Хрипловатый, приглушенный голос.

По скрытому капюшоном лицу не понять, но вроде бы мужчина. Приглушенный голос похож на стариковский, но тело тянет на человека возраста Сего.

Но больше всего, больше странности этой личности, Сёго заинтересовала выставленная напоказ левая рука. Не то, что почти четыре месяца не тренированное, вернувшееся к уровню простого человека, его собственное тело. Рука мужчины была тренированной рукой спортсмена. По ее виду можно прикинуть общий тонус всего тела.

Бомжевата только одежда.

«Капюшон» — игрок. Причем высококлассный. В армии он много раз видел, как человеческое тело развивалось только для удара и только для броска, тело в «выбранном стиле», такое, как у Капюшона.

— Что смолк, Арисима Сёго? Я же не ошибся. Ну, заржавел, но движения ног и спина у тебя возвращаются к былому… Ты по-своему крепок. Хоть и отброс, за эти несколько месяцев ты восстановился.

Капюшон кашляюще рассмеялся.

Из его рта пошел белый пар.

Возможно ли? Его тело дрожало. В этой банной жаре, завернувшись в худи*, говоря: «Мне холодно!»

— Ты кто?..

Глубокая ночь. Похоже на то, как, сходив в круглосутку, нарываешься на бродягу с ножом. Слишком поздно для ощущения опасности, но еще можно успеть. Расстояние есть, три метра. Арисима Сёго просто развернется и побежит полным ходом.

— Погоди. Я пришел на поединок. Ты сначала дай сыграть, а то неинтересно. И вообще, ну, вот ты побежишь, и останется только убить тебя. Бессмыслица какая-то, скучно. Так ведь, бьющий? Все равно умирать, так сначала сыграй со мной, а потом уж ласты клей.

Голос Капюшона лишен эмоций. Нет, лишен механизма их передачи.

Хриплый голос то ли спокоен, то ли возбужден, то ли радостен. Волна эмоций, которую уже не передать другому. А может быть, и нет. Может быть, его голос рождается из ярости.

Сёго вспоминает еще один прокатившийся слух.

Несколько дней назад один участник игры был найден мертвым. Место тоже было таким вот безлюдным, на трассе.

Причина смерти — удар по затылку. Предметом, размером с бейсбольный мяч, была разбита черепная коробка. После этого он, видимо, прожил еще пару часов, но никто не оказал ему помощи, и он скончался, а ранним утром был обнаружен каким-то мужчиной.

…Да. Участник игры убит предметом размером с мяч.

Для появления слухов этого достаточно.

Может быть, большие суммы призвали демона, который поселился в SVS в этом сезоне? Женщина-разрезанный-рот, не по эпохе. Или Чудище-в-красном-плаще. Чтобы победить в финале, монстр тайком появляется перед бьющими и вызывает их на игру, где ставка — жизнь.

Откажешься — убьет, за страйк-аут тоже убьет.

Только один способ спастись. Отбить мяч этого питчера по правилам SVS…

— Ты правда тот, из слухов?

Подобравшись, Арисимы Сёго изучает монстра перед собой. Почему-то его голос не дрожит.

Настоящий ли монстр или фальшивый, правдивы слухи, нет ли — ему неважно. Потому что в боязни нет ценности. Глаз Сёго как бьющего дает ему свободу действий.

— Слухов?..

— Ага. Недавно болтали, что появился питчер-маньяк. И одержимый, и крыша съехала, и за три страйка убьет, и кости очевидца съест, все такое. Хотя это фигня. Так что, ты и есть он?

— Пожалуй. Подписал контракт с дьяволом, точно. Скорее всего, тот маньяк — это про меня.

«Понятно», — Сёго кладет вещи.

Вытащив деревянную биту из кейса, он направляет ее на Капюшона.

— А значит, если наоборот, я отобью и пойду себе, так?

Недавнего страха уже нет.

Анализ боевых способностей противника — необходимый навык бьющего, и более того, психика взявшего биту в руки Арисимы Сёго уже принадлежит жаждущему битвы воину. Неизбежно, ведь они — бьющие — именно это и тренируют годами.

— Ух-х… Не ждал. Думал, второй будет мяться… А ты честно примешь вызов?

— А то нет. Если ты убийца, я легко не дамся, и хрен тебе, а не страйк-аут. А, у тебя сотик есть?

Капюшон показывает серебряный сотовый телефон. Это знак формальной записи со стороны питчеров. Арисима Сего, как бьющий, пользуется золотым сотовым.

Их игра. Игра в одну базу, SVS, — игра за восемнадцать сотовых телефонов. После схватки победитель отбирает телефон у оппонента. Потерявший телефон дисквалифицируется, а когда либо у питчеров, либо у бьющих отбирают все телефоны, матч заканчивается.

Решение о победе выносится по тому, чей лагерь набирает больше телефонов. Или же тот, кто собрал больше всех телефонов, награждается призом самого ценного игрока.

Официальный матч проходит раз в месяц.

Индивидуальное состязание не без примеси королевской битвы.

Вот что организовали молодые горожане, такой рай для игроков.

Народ, собирающийся в парке и играющий в похожее, — что-то вроде второго эшелона, и отличившиеся в матчах, показавшие реальный талант игроки допускаются до официальных соревнований.

Арисима Сёго — золото-3. Сотовый Капюшона — серебро-А (ас). Трудно поверить, но этот убийца открыто участвовал на сборах SVS-ников и заполучил свой сотовый.

То ли никто из игроков не знал, что этот игрок — носитель синдрома A, то ли он заключил свою сделку с дьяволом уже после регистрации. Такие подробности, впрочем, Сёго не интересовали. Может, потому, что он долго жил далеко от общественных условностей. Его неприятие к силовым решениям и преступлениям просто затупилось.

В каком-то смысле и сам Арисима Сёго — вне закона и одержим демоном SVS.

— Лады. Оппонент принимается.

При этом Сёго уверен в своей победе.

Рост Капюшона — сто семьдесят сантиметров. С такой статью скорость мяча будет максимум сто десять — сто двадцать километров в час. Из-за роста он должен нажимать на хитрые мячи, но правила SVS допускают просто касание, и Сёго сможет защитить дом. Одного «маньяка-питчера» недостаточно, чтобы бояться. Он просто отобьет мяч нок-аут.

Ну а если Капюшон не сдержит слова и накинется, то он просто ему врежет. Все-таки разница в сложении. В драке Сёго не с чего проигрывать, и вообще, у него бита, прекрасный инструмент.

Неприятно думать о бьющем, что был уже убит, но учитывая, что противник — маньяк, можно придумать сколько угодно противодействий. Арисима Сёго — не хлипкий ботаник, а тренированный спортсмен. Он уверен в своих силах, а оружие противника — привычный мячик. Страх не появится.

— Играем по нормальным правилам. Освещение тебе выгодно, так что прости, но я отойду на десятку. У тебя сколько мячей? А то ни кетчера, ни сеток. За мячиком не бегаем.

Вытаскивает из сумки перчатку, надевает.

Двумя руками берет биту, ведет плечами по кругу.

Как условный рефлекс. От этого ритуала он концентрируется, а тело внушается.

Убивающий людей питчер. Неизвестно, насколько верить этому слуху, но в этой ситуации Арисима Сего, специалист-бьющий, — хоть и оторвался от общества, но мастер, достойный хвалы.

— Сойдет. Мне даже слегка дух захватило, Арисима.

— А?

Капюшон радостно смеется.

Это уже не тот безэмоциональный голос. В этот момент он полон благодарности за то, что сейчас испытывает непередаваемый восторг. Гордость и спесь любимчика-бьющего Арисимы Сего. Эта заносчивая готовность порадовала Капюшона — вот так должно быть!

Пар от дыхания и дрожь по телу.

Видимые под капюшоном губы шуршаще-иссушены, и еще одна вертикальная жилка, некрасивый резаный шрам.

Этот шрам задел память Сего, но не заставил ничего вспомнить.

Как летящий на свет мотылек, он небрежно встал в свой последний дом.

***

Беспокойство достигло апогея, когда оба встали на позиции.

Очерченный белым бэттер-бокс.

Питчерская горка отсутствует, как и пластина.

Только встав на это дешевое поле, Арисима Сёго ощутил, как все волоски на теле встали дыбом.

Ощущение электротока в затылке.

Воздух не нагрет летним солнцем.

Испускаемая стоящим за девятнадцать метров впереди человеком фанатичная, неподдельная и страшная жажда убийства. Доказательство, что он — закоренелый маньяк-убийца.

Наконец появившаяся у безрассудно вставшего на помост палача Арисимы Сёго неуверенность, впрочем…

Через секунду была полностью выбита совершенно другим ударом.

***

В бейсболле быстрые подачи зовут «смоук болл».

Сленг появился из аналогии, что мяч не видно, словно дым. Аналогия точна. Арисима Сёго мог не брать быстрых мячей, но не упускать из вида, — однако в эту ночь он впервые в жизни понял, что мяча можно не заметить.

— А… э?

Плечи напряженно застыли.

Нужно бы готовиться к следующему броску, ловить ритм, но Арисима Сёго превратился в камень.

Сконцентрироваться на движениях питчера в паре десятков метров невозможно.

Нет, чем больше стараешься, тем больше сбивается дыхание. В глазах темнеет. В центре головы выбелило чем-то неведомым.

Даже без пластины вставший на горку питчер.

Видимый захват мяча, даже без перчатки.

Поза не для виндапа, когда все тело передает энергию замаху, но для перехода из позиции «руки у пояса» к боковому броску.

Типичный боковой с правой.

С его телосложением мяч наберет до ста двадцати километров в час. Дополнительное расстояние с корпуса даст еще десятку по сравнению с нахлестом сверху, но это все равно только сто тридцать. Не та скорость, чтобы не разглядеть мяча.

Классическая теория гласит — «хорошенько следи за мячом», но это просто подсказка начинающим бьющим. Если глаз наметан, а техника бэттинга отточена, можно подстроиться под первую подачу. Например, год назад в Сикуре был гениальный бьющий, слагер, который с первой подачи брал даже «стояки».

Этот гениальный слагер — как говорят, «сверхвысшая школа», и до него Арисиме Сёго еще далеко, но он бьющий того же сорта, «глаз и подстройка». Он не следит за ситуацией. Его стиль — сбить на лету с первого мяча.

Тэйкбэк питчера за девятнадцать метров. Левая нога поднята, правая служит осью вращения. Реальную силу оппонента он оценил только по этой позиции. Его глаз наметан не хуже, чем у того слагера.

Это то, что в армии подняло его до третьего бьющего, его истинная сила и его самонадеянность — набранный опыт заявил о себе за долю секунды.

Оставь надежду. Ты не возьмешь ни единого мяча этого питчера.

— Что…

Тайм-аутов нет. Как только он встал в бэттер-бокс, пути отхода кончились.

Это было красивое движение.

Замах, сильный шаг вперед левой.

Прямая линия до бьющего, очерченная бедром и носком, острая, как стрела.

Разворот вперед не ногами, а тазом.

Левая ступня ударяет оземь не пяткой, не носком, а всей стопой.

Движение выпускает накопленную силу.

Раскрытое вбок тело складывается в спираль.

Крепкий фундамент ног и таза рождает поток силы. От щиколотки к бедру. От бедра к плечу. От живота к запястью, энергия передается и разгоняется далее к пальцам.

Словно человек-праща.

Из правой руки питчера вылетает белый мяч.

Выстрел за 0,46 секунды. Скорость мяча — примерно сто сорок километров в час. Такой скоростной боковой бросок можно увидеть только у профи. Но проблема не в этой безумной скорости. Траектория мяча, не теряя скорости, изменилась на лету.

Первый удар пришел сбоку.

Мяч, выпущенный питчером, был диким. Для бьющего это выглядело как большой промах вправо, в мертвую зону для него, левши, — мяч ушел за правое плечо и пропал, а потом описал дугу и влетел в страйк-зону. Сверху это напоминало знак «больше».

Невозможно? Даже так не сказать.

Тип подачи — видимо, «шут», но напоминающую бумеранг кривую уже и «скрюболом» назвать будет абсурдно.

Мяч после старта менял траекторию от сопротивления воздуха и того, как его касался. Поворотные потоки и трение порождают различные изменения мяча. Однако. Пролетевший под прямым углом мяч человеческая подача устроить не способна. А это значит, что…

— Ты вообще-то, по-своему, хороший бьющий.

Монстр в капюшоне вынимает из кармана второй мяч.

Правая рука, скрытая длинным рукавом, извивается, как другое живое существо.

Арисима Сёго не знал. Он слышал, что одержимость — это психическая болезнь, отклонения от здравого смысла. Не зная о настоящих одержимых, он не мог знать и то, что их изменения распространяются и на тело.

— У тебя все с горем пополам. Тренированность, дух и движения такие нормальные, что спать охота. Правда… Скучно. Чернь.

Так вот. Питчер бросал не хитрый мяч и не скрюбол, а откровенный, буквальный демонический мяч.

— Погоди… В каком смысле?

Теперь задрожал голос Арисимы Сего.

Его сознание заволокло пеленой.

Это было ничем иным, как инстинктивным страхом, предвидящим конец дома.

Отобью или умру. Кажется, в этой игре было такое правило?..

— Погоди… Да погоди, говорю!

Монстр в капюшоне сжался.

Вторая подача. Шутбол, скорее похожий на ночной кошмар.

Чувствуя головокружение, он подстраивает бэттинг под форму питчера. Как и говорил Капюшон, Арисима Сёго был хорошим бьющим.

Бита даже не коснулась скрюбола, летевшего на ста сорока километрах в час, но бэттинг, способный отбить шутбол, что летит из мертвой зоны в мертвую зону, награждают кубками.

— Черт, что происходит?!

Его психика была на грани краха.

Невиданный скрюбол. Причем скорость выше, чем у первого. Первый мяч, за которым не уследить, и, да, он не боялся головоломного дэдбола, будучи уверенным, что даже мяч убийцы он сможет углядеть.

Но этот мяч был другой. Он не увидит его. Раздумывая над этим скрюболом, он не заметит, как умрет. Превосходящая сто сорок километров в час резиновая сфера ударит его в голову. И думать не хочется. В этой игре нет шлемов. Что за самодурство. Ведь то, что этот спорт простые люди не примут, сказал не кто иной, как сам Сего.

— Ч… что за бред, это бред, это же бред!

Все тело вмиг покрылось потом.

За долгие годы бешеных тренировок Арисима Сёго выработал сопротивляемость к жаре. Его внезапный пот не относился к тропической ночи, а был воплем холодноватого страха.

— Эх… М-да, смотреть противно.

Сёго осознал, что шепоток говорил про него, но ему не хватило духа огрызнуться. Подавляющая разница в силе. От души брошенное оскорбление питчера не давало бьющему возможности даже рассердиться.

Но реальность была куда трагичней.

Дьявольские способности Капюшона были направлены не против Сего. Это просто такой скрюбол. Это просто такой демонический мяч, которым он смеялся над нелепостью своей необратимо извращенной подачи.

Смотреть противно.

Его собственный мяч не был таким неприглядным.

Обладатель дьявольского мяча неспешно извлек третий.

В SVS нет тайм-аутов. От начала до конца из бокса не выйти. Как только выйдешь, правила присудят поражение бьющему. А что тогда? Скорее всего, то же на то же. Как только Сёго побежит, этот адский мяч проломит его беззащитный затылок. А-а, то есть убитый бьющий, наверно, сбежал посреди матча…

— А!.. Нет, но ведь, ведь бесполезно же!..

Не уйти. Необходимо отбить. Психика Арисимы Сёго — на грани краха, но натренированный за десяток лет менталитет бьющего поправляет биту в его руках.

Отбей. Просто отбей. Скорости, типы подач, формы питчера ты уже увидел. Просто попасть. Не нужен хит, ну а просто попасть — вполне реально!..

— Ну, ты вообще. Справа — стена, Арисима.

Обладатель демонического мяча, дьявольских способностей, уже никакой не питчер. Правая рука извивается. Медленно. Словно весь одетый первым снегом, белый мяч наливается красным.

— А, что?..

Когда это питчер успел пораниться? Или это компенсация за такие нечеловеческие броски? По правой руке демона-питчера бежит кровь.

…На подаче некоторые махинации с мячом против правил. Обработка надфилем — шайнбол, плевки для смазки — спидбол, да еще разные мячи, призванные убрать придаваемое пальцами вращение, с другой степенью изменения траектории и прочее.

Все это — нечестные финты, призванные обмануть глаза бьющего, табу, которых придерживаются даже чисто денежные игроки. Но… считается ли против правил кровь?

И вообще, настолько залитый кровью мяч будет липнуть к пальцам. Как бэттинг завязан на передачу силы в определенные мышцы, так и питчинг — движение, не позволяющее терять этапы во всей системе, от пят до кончиков пальцев. Смутное беспокойство, мгновенная растерянность, потеря формы портят тонкую моторику, приводят к диким мячам. Ощущения в кончиках пальцев — самая деликатная часть.

Можно биться об заклад. Нормальный человек в таком положении даже просто прямо не смог бы бросить.

— А… А!

Поэтому можно прекратить. Это не тайм-аут. Питчер идет открыто против правил, — почти говорит Арисима Сего, но когда слова добрались до горла, его мысли исчезли.

Раненная правая рука. Окровавленный мяч. Несколько воспоминаний, связанных с этой пронзительной жаждой убийства. Поднимается старая память. Ах да, это же…

— Так, третий. Сейчас не отобьешь — и конец!

…Сетап питчера.

Не будет тайм-аута. Только отбить. Сейчас сделай все, чтобы отбить. Арисима Сёго дышит в такт.

Форма подачи Капюшона понятна. Тайминг совпадает. Осталось лишь совместить траекторию полета с траекторией биты.

— А-а…

Однако же, и это не удастся.

Форма у Капюшона изменена. Рука еще ниже, чем при его прямо боковом броске. Форма приникает к земле. Ее сложность, перегрузка на мышцы пресса делают ее редчайшей, избираемой немногими.

Нижняя подача. Да. Напоследок она и будет, понял Арисима Сёго секунду назад. Эту подачу, больше похожую на акробатику, он видел уже много-много раз.

Самый нижний выход мяча. Бросаемый снизу мяч поднимается до горла бьющего и…

— К… ха!!!

…резко ныряет перед носом.

Беспощадно мажущая бита и, как молния, уходящий демонический мяч.

Вид скрюбола — синкер. Один из козырей бокового подающего, скрюбол, уходящий из вида бьющего. Этот мяч обладает еще одной превосходной особенностью. Если его подать нижней подачей, он пойдет по специфической траектории взлета и нырка. И все это на скорости в сто пятьдесят километров в час. С человеческими реакциями его не взять.

— А…

Сделав фулсвинг и так и оставшись стоять, Арисима Сёго потерял сознание.

Три подачи. Без «смешных» мячей, без подрезок в аут. Дальше тот финал, что в слухах… Но тогда непонятно. Капюшон ничего не делает. Не вынимает четвертого мяча. Если бы убил третьим, то уже сейчас был бы дэдбол, и бьющий бы скончался. Но этот момент, очевидно, упущен. Тогда слух был уткой, решает Арисима Сего, чувствует облегчение, и сразу же…

— Э?..

Слышит звук фейерверка за спиной.

Из темноты углом несется белый с кровью мяч.

Хрясь.

И в самом конце он… услышал звук своего ломающегося черепа.

2/Антракт

Начался август, но температура воздуха и не думала опускаться.

Пик жары приходится примерно на вторую половину июля — начало августа, но так лето неплохо затянется, отстраненно думал Кирису Яитиро, глядя в небо.

Девятое августа, понедельник, ясно.

Только что наступил полдень. Под таким адским небом хочется сразу расплавиться, чтоб не мучиться; на стоянке по-своему популярного семейного ресторанчика стояло лагерем несанкционированное формирование. Целых восемь человек. Прохлаждающимся в ресторане обывателям вся такая молодежь видится одной шайкой, но те сами вполне ясно разделялись на своих и чужих. Отнюдь не идущая в питейное заведение дружная малообеспеченная гурьба.

Своих было, вообще говоря, пятеро, а чужих — трое.

Позади молодых людей с численным превосходством Кирису Яитиро сонно смотрел в небо.

— Не, Кирису-сан, ты просто побудь тут. Мне невежливо просить о большем. Просто, ну, для страховки, или как это, понятым? Совсем даже безопасно. И вообще, это они напрягают всех, а мы смотрим на вещи здраво. Тут ты меня наверняка поймешь, ты на лету хватаешь…

Подтолкнутый такими словами, он пришел, и пять минут назад начались эти их переговоры. От отвратной перебранки закипела кровь, и трое чужих перешли к самому непосредственному из переговорных процессов.

Пятеро молодых людей решили, что раз словами не утрясается, то делать нечего, закатали рукава, и главный вежливо испросил поддержки у Кирису-сан.

— Блин, вы грязно играете!

И они были совершенно правы. Кирису, третье лицо, и то видел, что так быть не должно.

Три молодых человека владели средствами, выстраданными потом и кровью, а те, за кем прятался Кирису, играя медовыми речами, их обокрали. «Дело выгорит, верняк!» — и они повелись, передали плоды своих подработок за половину летних каникул, а те приняли деньги и растратились направо и налево. Были ли какие-то подвижки капитала, неважно, но эти люди, полностью истратив средства, с улыбкой пришли извиняться — мол, не прокатило. По этому поводу и было сегодняшнее собрание. Конечно, пятеро вообще не собирались ничего возвращать. Естественно, когда не возвращают позаимствованные деньги, без трений не обойтись.

Эта сторона неправа. Но та сторона дураки. Кирису думал, что они почти поровну плохи.

И вот, как всегда, начались его односторонние переговоры. Откровенно говоря, это — силовое подавление. Такие подряды на драку сейчас были основным занятием Кирису Яитиро.

Трое чужих — высокие и крепкие на вид парни, но до Кирису им далеко. Рост за сто восемьдесят. Руки-ноги гибкие, как кнуты. Привычные к битью людей кулаки словно камни, плюс вес под сто килограмм. Либо каждый день тренируйся, занимайся драками как работой, либо не выстоишь.

И вот он бил их по лицам, по животам, сгибая пополам. Не прошло и двух минут — их души тоже переломились. Показав настоящее прилежание в деле, Кирису еще раз — чтобы сплюнуть — поднял лицо к небу.

— Не, вот спасибо! Прости, Кирису-сан, они правда уж надоели. Сколько ни говоришь, они не понимают, уже совсем достало. А, обедать будешь? Мы угощаем.

— Не буду я вашу тошниловку. Э, ты с правами? Ах нет, ну так сотовый дай. Быстро. Че ты телишься, ща как врежу еще раза.

Добыв сотовый телефон у держащегося за живот парня, Кирису повернулся ко всем спиной.

— Ну, пока. А вы там, кто мне под кулак попал! Сегодня не жрать. Вернется.

— Ух ты-ы, круто-ой! Чур меня ему попасться! А вообще, Кирису-сан, зачем телефон-то? Темные делишки? Фига-а, чел в натуре по понятиям!

— А то. Больно надо потом получить из-за угла. Я лучше сейчас напрягусь и подстелю соломки.

Даже не помахав рукой озадаченным молодым людям, Кирису Яитиро ушел с ресторанной автостоянки.

Работа была противная, но как будильник самое то.

Дальше Кирису ждал еще более противный разговор. Терки мелюзги в сравнении с ним казались успокоительным.

Ясакадай — район с большим даже для Сикуры населением.

На пешеходном расстоянии от станции располагались две старшие школы и университет, и перед станцией всегда было оживленно. Впридачу, в прошлом году построили новую трассу до столицы, и приток людей в Ясакадай был на пике роста.

Большие тракты полны жизни, и офисный район набирает в суете. Издавна учрежденные старые фирмы и год за годом воздвигаемые небоскребы перепутаны, как паззл. Пятиэтажные здания, двадцатиэтажные новостройки. И на их вражду горделиво смотрит свысока поставленный у дорожного кольца перед станцией гранд-отель за сорок этажей.

Район жизни, молодости, с трудом укрываемого порока.

Окончив в том году старшую школу, Кирису Яитиро обосновался в этом районе потому, что ему понравилась эта суматошность города, который не спит.

Родители Кирису уже уехали из Сикуры. Долгая погоня за деньгами кончилась, и отец подгадал под его выпускной, чтобы вернуться домой, но Кирису решил остаться здесь. Славные родители от души поверили в сына и позволили ему жить самому по себе.

После школы Кирису Яитиро не пошел ни учиться дальше, ни искать работу. Со стороны он выглядел типичным недофрилансером, и многие оплакивали пустую трату способностей и времени, дарованных молодостью.

Резонно. На стороне, невидимой для приличных людей, одинокое становление на ноги Кирису радовало других… взрослых.

«Способности» Кирису заключались, понятное дело, в его физических данных. Рост куда выше ста восьмидесяти, прекрасно развитое тело. Взрослое лицо, не скажешь, что девятнадцать лет. Краска для волос, мода и прочее ему не нравятся, но стоит сощурить глаза с приподнятыми уголками, и человек вздрагивает. Вдобавок, не ограничиваясь его отвагой в драке и силой в руке, — не притершиеся к обществу младшие смотрят на него с завистью.

Байки о его беззаконной житухе, циркулирующие со школьных времен.

Как с картины сошедший, идеальный, лубочный главарь шайки.

На самом деле Кирису Яитиро начал совать нос в такие драки с осени прошлого года, и менее чем за шесть месяцев стал лицом всего хулиганья района Ясакадай. Сейчас-то он — советник для молодежи, которой некуда приткнуться. Иногда это малолетний преступник в бегах, иногда — девочка-беглянка из отчего дома, кого только не приходилось укрывать. А ведь вечность назад он стал лидером банды байкеров.

Прогорел, как говорят.

И вот что из себя представлял Кирису Яитиро через полгода после школы, в августе две тысячи четвертого года.

Местом встречи назначили кафе с несколько неестественной подвывеской «семейный ресторан».

Полдень, клиентов мало.

Закрытые навесами окна и тусклое освещение. Полумрак салона был подходящим местом для тайных бесед.

Тот, кого ждал Кирису, хотел говорить в забронированной приватной комнате, но Кирису упорно отказывал. Да, он не радовался лишним глазам, но и вовсе без свидетелей не хотелось бы. Вот таков был человек, с которым он собирался увидеться.

Уголок у стойки. За столиком в углу сидел недовольный мужчина в черном деловом костюме. Перед ним было несколько блюд, но он явно к ним не притрагивался. Платить здесь предстоит Кирису. Эта манера «крупной шишки», как бы говорящая — да, я приличный человек и сделал заказ, но в местечке такого пошиба есть не стану, — наверное, небольшой выпад в его сторону.

Мужчине было лет под сорок, и, не дотягивая до Кирису, он все же был широк в плечах. Начисто выбритая голова и небольшие круглые глаза, похожие на птичьи, уверенно выдавали в нем человека, чуждого порядочности. При виде его костюма Кирису не мог избавиться от ощущения разрыва поколений, но это — само по себе обязательная униформа. Для них двоих грубая сила, подавляющая остальных одним лишь присутствием, — насущная необходимость.

— Добрый день, Нисино-сан.

— Здравствуй. Да ты садись, Яити.

Нисино Харусуми был из низов семейства Седа, крупного силового бандформирования с вотчиной в префектуре C. Как он сам говорил, он старшой Кирису Яитиро.

Нисино — молодой наследник в седьмом поколении ветви рода Седа, что управляет Сикурой, Нанасэ, и состоит на подхвате в надзоре за наркотиками в Ясакадай.

Согласно присловью, что имя отражает суть, они — силовая группировка, коммерческая организация, поставляющая грубую силу. Обычно считается, что им больше подходит «мафиози, бандиты», но, на удивление, понятие силовой группировки применялось формально в своде законов. Страна признавала их как происходящих от грубой силы, и на самом деле, для общества они были небесполезны. Так, этот мужчина, Нисино Харусуми, любил грубую силу, ведомую рассудком. Он не опускался до запугивания и показательных казней, но и, сидя на надзоре, не допускал распущенности выше заданного уровня. Яд в малых дозах — лекарство. Не знающая о дозировках порядочность может залечиться, поэтому за ней должен следить тот, кто привык обращаться с ядами… так он, видимо, считал.

Насилие не искоренить. А поэтому сколько ни следи, вопрос в контроле. То, что он делал, делал и Кирису. В их случае примитивно различался масштаб — префектурный уровень, государственный уровень.

— Хорошо, что ты такой занятой. Так и надо, жужжишь — значит, еще живой… Ну что, знаешь, зачем я тебя позвал, Яити?

На словах Нисино был добрым малым, но его глаза не улыбались. «Старшой» только звучит хорошо, но этому человеку Кирису был неприятен. Для Нисино даже просто говорить на равных с каким-то пацаном, которому и двадцати нет, было противно. Проработав чуть не два десятка лет на подхвате и наконец став наследником, Нисино не мог радоваться за талант Кирису без темной зависти.

— Да. Перевод за этот месяц я отправил. Проверьте, пожалуйста.

Сбор давно выплачен, еще на той неделе. Но он не мог сказать: «Вроде уже платил». В роли старшого Нисино не следовало светиться больше, чем нужно. Вся вина на нем одном. Что бы ни случилось, осрамиться перед вышестоящими нельзя. Таков их стиль.

— О-о, ну-ка. Стало легче, когда ты начал сам собирать пацанов. Не, ты молодцом. А то бы я каждый месяц раздавал щеглам поджопники, чтоб шли собирали… Да-а, факт. Ты малый не промах, волокешь.

— Рад стараться. А еще по какому поводу?

— Ага. Шеф сказал тебя поощрить. Уже год, как ты пацанов пасешь. Угостить, мол, надо, пользуйся случаем!

Нисино громогласно захохотал, но глаза не улыбнулись.

Как седьмая ветвь заметила Кирису — история прошлого года. Приходя на помощь школьным приятелям, давая им советы и ввязываясь в драки, он незаметно поднялся в лидеры и сколотил свою бандочку. Изначально они подбирали молодежь, которой больше некуда деться. Кирису был для седьмой ветви как бельмо на глазу, его схватили и чуть не научили уму-разуму, но он пришелся очень по душе главе седьмой ветви и так невероятно выжил. Была огромная суматоха — «работай на меня», «переселяйся ко мне», «будь моим зятем». Даже брачный контракт подсовывали. Разумеется, он отказался, сказав, что не понимает, что происходит.

А вот юный наследник и вождь седьмой ветви не стерпел. Внезапная палка в колесе вдруг стала новообращенным за подписью лично главы, он не мог даже проучить наглеца, и вообще его место как наследника пошатнулось, когда он стал на подхвате; поэтому Нисино Харусуми в рамках временного решения взял его под свое крыло.

Впрочем, Нисино и Кирису пересекались еще до того, как перейти к нынешним отношениям.

— О, спасибо. За эти слова я уже с лихвой признателен, передайте боссу спасибо.

— Лады. Шеф о тебе балакает с радостью, и мне так проще… Да, вспомнил кстати. Сын директора на той неделе женится. Охота послать ему подарок, но все так внезапно. Будь другом, заготовь лимон.

— За эту неделю?..

— За до завтра. Принеси налом.

Лимон — миллион иен. Это вдвое больше, чем собранный на той неделе налог. В месяц набирается пятьсот тысяч, но это Кирису работать до кровавого пота; сумма-то не из легких.

— Прошу простить. Я только что собрал деньги. Собрать миллион уже как-то…

— Дурак, что ли? Плевал я на твои проблемы.

Взгляд Нисино вперился в Кирису, дав понять, что разговор окончен.

Таковы будни младших. Кирису для Нисино — сплошные плюсы, а Нисино для Кирису — сплошные минусы. Устроено так, что если с Кирису что-то случится, он решит дело, защитит; но, понятно, тогда в первую очередь он же и придет за расплатой. Кирису Яитиро для Нисино Харусуми — сор в глазу, но и кошелек, о котором можно не беспокоиться.

И все же, — на миг вспомнил Кирису, — все же тот, кто был старшим для этого человека, — человек на много ступеней выше.

— Ага. И еще, это, что с теми пацанами, которых в том месяце прижали?

— С этим разобрались. Зачинщик покончил с собой, товар не поступит. Через месяцок и следа не останется.

— Ну вот и ладно. Только знаешь что, Яити. Босс ворчит, что самоубийство это слишком удобно. Ты усекаешь?

— Будет вам. Это правда с нами никак не связано. И вообще, вы же лучше меня разбираетесь. У вас знакомый в полиции.

— Ха. Да я шучу. Ты такой аккуратист, что я подумал тебя попугать.

Конечно, это не шутка. Нисино будет худо, если у младшего не варит котелок. И будет худо, если он варит слишком шустро.

До того месяца в Сикуре имел хождение дешевый транквилизатор. Сейчас контроль над препаратами — уже не основное русло для седьмой ветви, но это было вторжением на их территорию. Для расширения влияния им пришлось включиться. В такой ситуации именно Кирису Яитиро покончил с этой наркобандой из тинэйджеров. Умник того же возраста. Акции Кирису для седьмой ветви… а точнее — главы седьмой ветви снова подскочили.

— Ничего опасного я не сделаю. А если что, спрошу у вас совета.

— Мыслишь как победитель. Хе. Добро за добро, держи совет. Так вот, Яити. Ты, дружок, пахнешь гарью.

Пахнет гарью. То есть — почти в руках полиции.

Острые, орлиные глаза Нисино быстро оценили цвет лица Кирису. Не жаждая выявить и обличить слабость младшего. Нисино не волновало падение акций Кирису против семьи. Но в руки полиции ему попадать нельзя. Иначе получится эффект разорвавшейся под лопатой мины.

— Хе... Гусей гонишь. Ну и хорошо. Смотри под ноги, Яити. Там много намешано.

— Понял. Спасибо за совет.

— Ага, а если будет некуда деваться, заляг на дно. Я как минимум посодействую.

— Ха-ха-ха… Не-е. С братцем Нисино я так залягу, что потом не встану.

— Цыц. Может, я и хотел бы, но меня тогда шеф уроет. Смотри там, ясно? Если кто попадется на глаза — мочи, пока мочится.

Напоследок Нисино Харусуми показал себя правильным старшим и поднялся. Обычно он ходил с двумя-тремя подручными, но на разговор с Кирису пришел один. Кирису этот человек не очень подходил, но, как минимум, мыслил он как старшой.

— Но знаешь что, Яити? Оно, конечно, говорят, мол, нахальство пацана — монета для пахана, делай что хочешь. Но пока молодой, лучше держись от крови подальше. Опять же, твоя зрелищная халява последнее время очень хороша. Да, сильно. Я вообще не думал, что так можно. В игорном доме главное, чтоб все было прилично.

— Ага… Значит, дальше в том же направлении? Гадость и побои можно бросить?

— Ну да. Все гладко, необязательно ради старшого рвать жилы. Но, Яити, будь прав. Если они нарушили границы, нажми. Беспредельщика не жалей. Если вчера обещал, сегодня не забывай, я вот о чем.

Будь прав. Присловье Нисино.

Силовая группировка, никогда не трогающая приличных людей. Мафия, гордая тем, что не щерится на тех, кто их уважает. Если взглянуть иначе, это люди, чей знак — кровавая кара проявившим неуважение хоть раз.

— Ага. Но я не собираюсь идти в мафиози.

— Семья ни при чем. Говорю, будь толковым.

Лысый человек в солнечных очках не очень убедил Кирису Яитиро.

— А. Кстати, братец Нисино. У вас должничков нет лишних?

— Чтой-то ты вдруг. Не, ну я передам, говори.

— Да мелочь, просто есть тут один парень, попал на тупое кидалово. Ну, думаю, нет ли кого, чтоб рожа топорная и мог забрать деньги у еще более тупых малявок.

— Лады, хм… А что, тебе с этого гроши перепадут?

— Не перепадут. Ну, просто хочу побыть правым, как вы и сказали. А то от вида засыпающего в слезах страдальца плохие сны снятся.

***

Расставшись с Нисино, Кирису пошел от станции к офисам.

От него опять слишком многого ждут, но хотя бы с неприятной частью покончено. Теперь надо только пережить эту тихую меланхолию. Развлекаться с девочками настроения не было, и он решил, что сейчас хорошо отсидеться в обычном тайном месте.

Для контекста уточним, что на самом деле зрение у Нисино Харусуми было не очень.

«Яити. Ты, дружок, пахнешь гарью».

«Сам ты шарик, — зловредно подумал Кирису. — Перед тем как крутыша строить, постригись обратно площадкой». Он и без Нисино знал, что на его территории идет расследование. Когда Нисино изучающе смотрел на Кирису, тот мысленно тяжко вздохнул и состроил честную рожу. Информация слишком запоздала. Чем важничать и обращаться как с должником, выдал бы не предупреждение, а хоть что-нибудь полезное…

— Прошу прощения, можно на минутку? Позвольте помолиться за ваше счастье.

Вообще не везет. Какие-то странные зазывалы домогаются. «Я опаздываю», — Кирису махнул рукой и свернул в переулок офисного района.

Там стоял старинный торговый квартал. С пуском поездов JR* станция обросла магазинами, покупатели здесь поредели, и сейчас это был натуральный город-призрак.

Аркада, подписанная «Фурэай-доори», улица Прикосновений, открытая дождевым потокам и теперь безликая. Выстроившиеся вдоль нее магазинчики, закрывшие все свои витрины железными шторами.

Как сцена из вестерна. Не хватает только пылевых перекати-поле на ветру. Прогулявшись по ней пару минут, Кирису пришел к маленькому кинотеатру. Здание ветшало, но зато атмосфера в нем царила отличная. Фасад, напоминающий западный особняк. Узкий, всего на два-три человека в ряд, вход, за которым, в глубине зала, Кирису увидел спиральную лестницу.

Это даже не кинотеатр, а «кинематограф». Останки эпохи, когда пиком индустрии развлечений являлось кино. Всем входящим даровались грезы, реальность забывалась; нищая и блистающая пора.

— Хай, деда. Можно я войду?

На окошке старик беспечно греб в лодочке. Сунув бумажку в тысячу йен в окошко, Кирису прошел ветхую дверь. Сделал один оборот вверх по спиральной лестнице, открыл двери, ведущие в зал на втором этаже. Порой здесь бывают такие же любители странностей, но в основном весь зал его. Вот и сегодня, как обычно, из посетителей здесь был только он.

— Пф, опять французская романтика! Что ж дед ее так любит…

Расположился большим телом в кресле. Неухоженная софа вся в пыли.

Сцена и меньше пятидесяти мест.

Постукивающий кинопроектор.

Звук порванного динамика и смехотворный, с пятнами чайного цвета серебряный занавес.

С детских лет Кирису ничего не изменилось.

Чуть дыша, заполняя пропасть ностальгии, он оперся на спинку кресла.

…Каждый день интересно.

Кирису Яитиро всем сердцем любил свою новую жизнь.

Человек-перекати-поле, кому изначально подходила жизнь якудзы. Соответствующие развлечения и соответствующий thrill. Если есть браток, с которым можно потупить и поржать, не на что жаловаться. Даже если он через десяток лет умрет на дороге под забором: «А почему бы и нет, бывает», — всерьез думал этот антиобщественный тип.

Сама мысль жертвовать настоящим ради будущего у Кирису не всплывала. Не «не было вовсе», а «не всплывала». Если он и чувствовал ответственность, то на уровне того, что надо бы родить сколько-нибудь детей. Я, мол, исполню долг воспроизводства, только оставьте меня в покое, — таким было кредо Кирису Яитиро.

— Только да-а. По ходу, скучно… Ну правда, сколько можно смотреть, скукотища!

Заграничный фильм без субтитров.

Фрагментарно доходящий сюжет.

Добрые возлюбленные путаются в соблазнах злодея, но одолевают — типичная любовная история. «Как можно смотреть такое не зевая?» — удивился Кирису. Он впитывал не фильм, а кинематографический театр. Детство. Время от времени сюда приходили двое хороших друзей. С тех пор старик выжил из ума, и смотреть фильмы можно было, просто пройдя тайком за так.

— Балда. Чего ведешься на такой… очевидный соблазн? — бездумно ругал он главного героя на экране.

Злодей поет: «В обмен на самое важное для тебя я исполню твое заветное желание».

«Натуральное кидалово!» — цокнул языком Кирису.

Обменивай какое угодно заветное желание на самое важное для тебя, в итоге ничего не изменится.

Детство. «Взрослый», появившийся на той красной площадке, соблазнил Кирису этой фразой. Совсем маленьким он заметил во фразе подвох. Поэтому покрутил головой — «я на такую дурь не поведусь».

Однако. В итоге сам Кирису остался доволен. А посему для человека без чего-либо важного это был беспроигрышный контракт.

Смотря унылое кино, мало-помалу он поддался соблазнам Морфея.

Темный кинотеатр.

Неразборчивая иностранная речь.

По слуху бьет громкий звук, и на экране происходит несчастный случай на дороге. Сминается капот. Выгибаются болты. Отлетает колесо. Героиня подбегает к возлюбленному. Отлетает голова мафиози. Красная кровь чертит дорожку на шоссе.

И от этого звука — хлюп!

Он вспомнил чувство в руках, как давил уже несчетно раз разнесенную человеческую черепную кость.

С Кирису слетела сонливость. Борясь с тошнотой, он уверил себя, что сейчас все пройдет.

Возлюбленные обнимаются. Пленка минует финальные титры, и из динамиков звучат аплодисменты, в то время как занавес, шурша, опускается, и вот — конец.

— Старье. В наше время кинотеатры с опускающимся занавесом не рулят, дед.

Наверно, это тоже будет классикой.

Давным-давно, когда Курису был ребенком, его друг пробовал поднять этот занавес. Наверно, хотел увидеть, что там дальше. У той истории было продолжение, и если поднять занавес, может, история продолжилась бы? Так и думал друг, это точно.

А Кирису — нет. Он знал, что тот занавес и фильм не связаны, и к самому фильму не испытывал сожалений. Он из тех, кто способен понять — что кончено, то кончено. Потому в старшей школе и учинял скандалы и отрезал пути. И наконец не смог сам себя больше обманывать, бросил бейсбол, но без особых травм.

Сожалеет, но не привязан к прошлому.

Как с этим фильмом.

Просто кончилось время показа, вот и все.

— Да уж. И вообще, занавес же, приличный зритель встает и уходит.

Придя к действительно облегчающему заключению, — «сказано — сделано», — Кирису вышел из зала.

***

Короткая передышка в кинотеатре сделала свое дело, Кирису с просветленным лицом летящей походкой возвращался в офисный район.

— Позволите? Помолиться за ваше счастье…

Подозрительная зазывала гнула свое. В такую жару женщина, постоянно улыбаясь, с горячностью вещала прохожим откровения.

Кирису проникся упорством, подумал, нет ли у нее дел поинтереснее, и…

— Так, стоп. Что это было?

Он застыл на месте, словно увидев призрака среди бела дня. Взгляд Кирису Яитиро вперился в какого-то щеголеватого парня. При внимательном рассмотрении это был обладающий специфическим, загадочным силуэтом парень, и все-таки, как ни странно, щеголь.

Кстати, сейчас две тысячи четвертый год, девятое августа.

И говорить нечего; однорукий, беспечно идущий по улице человек был только что выписавшимся из клиники имени Ольги Исидзуэ Арикой.

3/S.VS.S-1 (04.08)

— Арика-тян, тебе пока лучше тут не появляться! Предыдущая Арика-тян дел наделала, до сих пор все копают. Еще бы, молодая, энергии через край. Теперь так и кажется, что налетит и ограбит, правда? — И так далее.

Я выписался из веселой клиники Ольги, с легким сердцем вернулся на свет божий, а встретили меня лето, бурные волны житейских проблем и эта вот ценнейшая тирада Ниидзимы-тян, соседа.

— О? Думаешь, нападут ночью?

— А как же! При предыдущей Арике-тян обычное дело было. Ну, ее квартира на четвертом, так? Так вот, случись что, примчаться на помощь-то не выйдет. И напряжно.

И сегодня одетый в багамку и густо намакияженный тридцатилетний мужчина, Ниидзима-тян, — сама любезность. Искренне желаю, чтобы он случайно ляпнул, что вправду думает. Для этого заведения, где не жалеют усилий, чтобы не трогать соседей, я благодарен ему хотя бы за словесную заботу.

Город Сикура укомплектован учреждениями благополучия одержимых пациентов… носителей синдрома A. Это — тринадцатое такое учреждение. Изначально — многоэтажка для пострадавших, неимущих, она с этого года нацелена на заселение такими, как я, выписанными из Ольги людьми.

Шестиэтажная вертикально вытянутая бетонно-арматурная структура. Балконов нет, а все проходы внутренние. Можно сказать, специально сделана так, чтоб снаружи не видно было, что внутри, а изнутри не видно, что снаружи. Огромная темница.

Как и сказал Ниидзима-тян, комната Исидзуэ Арики — крайняя на четвертом этаже. Если нападут, выпрыгнуть в окно и спастись не выйдет. Ну, на окнах вообще-то стоят антивыпрыгивательные решетки, но все же.

— Арика-тян, ты слушаешь? Тебе есть где жить? Если что, можешь пока у меня.

Конечно, ни тени умысла в словах Ниидзимы-тян нет. Такие люди — до глубины души джентльмены. Их джентльменство ограничивает натуралов своего пола категорией «Друзья». А, или не джентльменство, а леди-ство, что ли…

— Хм-м. Ну, в связи с переездом могу еще жить в родном доме. К счастью, до сентября он простоит, по настроению буду спать там или на квартире тут.

Разговор неуютный, но нападение во сне — это нехорошо. Я и так уже связан с парнями, носителями синдрома A. Наделай шума больше нужного или просто вляпайся куда, и Мато-сан узнает об этом первой.

— Ну тогда ладно. Ах да, работу нашел? У предыдущей Арики-тян в этом смысле была дельная, а у нынешнего Арики-тян с этим проблемы, верно?

Вновь жаль разочаровывать его, заботливого, но я еще вчера определился. Причем на крутых условиях. Хотя во многих смыслах эту работу со стороны не видно.

***

Год за годом Сикура осовременивается вокруг железнодорожной станции, но отойди на два-три километра от нее, и не увидишь ничего кроме полей и гор. Полоски аэропорта и столичная трасса оживляют вид, но загляни за занавеску, и увидишь не более чем захолустный городок префектуры C. Аэропорт и тот можно было построить как раз потому, что здесь ширь и никого.

Этот отнюдь не одинокий островок, а целое море земли покрыто лесами, и один среди них — мое новое рабочее место.

Дебри, куда не ступает нога человека.

Так же неизвестный пожарный резервуар с водой.

Это прозвучит как анекдот, но под ним, оказывается, есть подвальная комната, украшенная антиквариатом. Действительно, тайный скрытый дом, который блистал бы на любом аукционе. Нормальные горожане в такие места не ходят, конечно. Совершенно отрезанный от суеты, а также отрекшийся от внешнего мира, замкнутый мирок. Это было частными землями семьи Карё, жившей в окрестности холма Сикура.

Впрочем, в этот замкнутый мир по десятку раз на дню заглядывают посланцы из внешнего мира. То ли случайно, то ли специально — рядом с лесом есть остановка муниципального автобуса, который, как межзвездный поезд, постоит перед лесом да и поедет снова в город.

На ржавой остановке значится, уже еле видно, название: «Торинонори».

Углубившись от остановки в лес, я несколько минут иду по нему. Внезапно обзор открывается, и появляется поляна с резервуаром. Единственный фонарь снаружи. Пространство, словно кто ложкой черпнул. Огромное кубическое цементное строение.

Сегодня я здесь во второй раз, но чувства реальности происходящего все не появляется.

Не знаю, сколько раз я еще сюда приеду, а только до самого конца, наверное, не привыкну к этому пейзажу.

Над головой сияет летнее солнце — выжаривает запах травы, тот вызывает головокружение, но я протягиваю руку к двери резервуара.

За дверью…

Под землю идет лестничный пролет в чернильной темноте.

Здесь то, что я называю замкнутым мирком, — туманность без света. От одного вида этой тьмы сразу чудится, как твари из ужастиков подбираются сзади.

Передергиваюсь от озноба, страшась посмотреть за спину и проверить; шагаю на лестницу и закрываю дверь.

Свет снаружи полностью меркнет. Только эхо моих шагов по лестнице в темноте. Миную каменный проход наощупь, нахожу дверную ручку.

— Привет. Добро пожаловать, Исидзуэ-сан.

…Прикрываю глаза от слишком стерильного вида.

Вместо неба — набранный водосвод.

Дно резервуара — потолок этого мира. Через стеклянный свод проникает свет выжигающего поверхность Солнца.

Безжалостная тридцатишестиградусная жара проходит очищение более чем десятью метрами голубой воды, покачивается, становится прекрасным сиянием, что освещает подземную комнату.

В центре комнаты — шикарная кровать с балдахином, на которой лежит на боку нечто антропоморфное.

Лет четырнадцати на вид.

Шелк длинных черных волос, глубоко вычерченные, однако притягательные для прощающего наблюдателя черты лица. Кровь неведомо какой страны стала причиной этих прозрачных, напоминающих серебро глаз.

Обладающий в целом идеальными чертами… жестоко искалеченный юноша.

Он и был хозяином этой комнаты, при этом моим теперешним нанимателем.

Его четыре конечности протезированы. Тот самый, обещавший подыскать Исидзуэ Арике подходящий протез, юноша по имени Карё Кайэ.

***

В окрестном лесу живет демон.

Такие слухи я услышал позже, когда был командирован убираться за больными, но активно творящими дела, вполне энергичными одержимыми.

Поэтому на тот момент Карё Кайэ был для Исидзуэ Арики не более чем загадочным, живущим без мирских забот, прожигающим жизнь нанимателем, давшим легкую работу и обещавшим редкий протез. Единственный сын богача потерял конечности в несчастном случае и теперь живет в прохладце подальше от людей. Что еще тут можно подумать?

…Уход за обездвиженным ребенком.

Это же синекура. Даже однорукий я справлюсь.

Условия контракта — не спрашивать о прошлом и настоящем опекаемого.

Я признателен до слез. Насколько широкая душа должна быть, чтобы нанять только что выписавшегося из клиники имени Ольги? Звучит так, словно ему горит покончить с собой.

Да впридачу, коллекционер протезов.

Как подоспевший вовремя паром, но с красной дорожкой и встречают во фрунт. Видимо, потому, что сам Карё Кайэ нуждается в протезах. При всей его коллекции самых разных искусственных конечностей, в речи его — нич-чего нездорового. Странность места, в котором он живет, и вообще, как он до сих пор обходился? — эти вопросы перед лицом таких привилегий пустячны.

Так Исидзуэ Арика связался с тем, с чем связываться негоже.

С демоном подземной комнаты. С другом, которого не остановить без воткнутого в беззащитную грудь ножа, который мог быть истоком многих зол.

***

Словом, Карё-сан был идеальным работодателем.

Прямой, с вечной дружелюбной улыбкой, ведет себя как красавица такая, что раз в час я горюю — будь он женщиной, всерьез влюбился бы. Не давало покоя, что порой его слова были странно взрослым, с издевкой, но это в пределах изюминки. После дневного приема пищи я записываю в любимый блокнот: «Карё-сан. На долгое знакомство». Это мое ничуть не приукрашенное, даже слишком чистое мнение. Ведь идея в том, что такого идеального работодателя встретишь дай бог раз в жизни.

— Исидзуэ-сан, ты так много пишешь в блокнот. Это привычка?

— Нет, не то чтобы привычка, скорее обязательный предмет. Я то, что было днем, к ночи забываю. Напрочь, ни единой вещи не могу вспомнить. Так что если надо что-то запомнить, приходится записывать, а то совсем плохо.

Зрачки Карё-сан становятся точками.

— Ничего себе дела… Это что, вроде антероградной утраты памяти? Когда запоминается только очень короткое время.

— Нет, пока день, я ничего не забываю. Потеря памяти… ну, которая амнезия, да? Не помнишь контекстов, и вообще свое имя вспомнить не можешь. У меня все не так сурово, но и когда прошлая память лежит как лежала, и не можешь вспомнить только то, что было после начала симптоматики, — это тоже не то… Я просто забываю с заходом солнца то, что было днем. День как бы перезагружается. Поэтому самое важное, то, что связано с будущим, я пишу в блокнот. Тогда все в целом окей. А вечером я просто читаю и запоминаю как положено, так что ты не волнуйся.

— И так каждый день? А то такое забытое часто восстанавливается за день.

И правда, говорят, многие случаи антероградной амнезии сами по себе проходят в пределах двадцати четырех часов. Антероградная амнезия — это функция мозга, связанная с осознанием. Обычно — чаще всего из-за того, что в височной доле мозга, где находятся первичная слуховая зона и прочее, снижается кровоток, — самому мозгу вреда не наносится, и он по мере выздоровления возобновляет активность. То, что есть у меня, когда каждый день в некий заданный момент теряешь память о прошедшем дне, антероградной амнезией не называют.

— А, хотя это не такое уж страшное дело, как ты думаешь. Если понял, что с этим делать, жить можно. Прошу убедиться в этом завтра… Впрочем, конечно, редкий синдром, можно и впечатлиться.

— Ишь ты. Ладно, мне теперь интересно, что будет завтра… но тут впору удивляться не твоему синдрому, а тому, как ты о нем говоришь. …А, понятно. То есть для тебя то, что ты не можешь воспроизвести прошедший день, не так плохо, да?

Черноволосый красавец захихикал.

На этот раз у меня потемнело в глазах. Что это он. Что, было над чем так странно хихикать?

— Ага. Ладно, Арика-сан, я отдам тебе поносить вот этот протез.

Карё-сан своей черной правой рукой снял и протянул мне свою черную левую руку.

Рука, имитирующая верхнюю часть руки от плеча до локтя.

Обычно в случае утери руки от сустава говорят об отсечении, а при утере поперек кости, как при переломе, — об отрезывании. Разница в том, оторвалась ли деталь от сочленения или пострадала сама собой.

В моем случае имело место отрезывание, под которое и был рассчитан протез, что протянул мне Карё-сан.

Первое впечатление — статуя женщины.

Без единого сочленения, очевидно гипсовая задняя часть. Красивый, это тем не менее был всего лишь протез, от которого я ничего не ждал — так только, восстановить «человеческий вид», как украшение.

— Вот, держи, можешь сразу примерить.

Черноволосый босс улыбнулся.

Как бы это… Даже узнав его пол, перед этой красотой не исключалось игнорирующее все это падение, — и вот эта красота смотрит на меня снизу полным ожидания взглядом.

Ну да, говорят, что улыбка как цветок. Но в мире существовала и такая улыбка, перед которой цветок потупится.

Хмурясь, я беру подозрительный протез.

Конец протеза был полностью черным. Нет даже устройства для закрепления на теле. В верхней части имеются два неуместных ремешка — видимо, предполагается приставить ее к плечу и закрепить, как гипс.

— Пардон, Карё-сан... Это что, мне надо прикинуться, что я приставил руку?

Карё-сан с улыбкой пропускает мой укол мимо ушей. Ну давай, мол, приставь.

Ну ладно… Что ни говори, на моей культе тоже нет устройства для крепления протезов. На самом деле мне как раз удобно то, что этот протез сделан в духе «вставь, как детальку фигурки».

Полтора года назад ночью я лишился левой руки. В темноте, проснувшись от шума, я увидел, как сестра залезла на мою постель и вылизывается — такие вот необычные обстоятельства. Отрезанная рука, словно с самого начала такая была, вдруг обрывалась. Обычно, если отгрызают, нервы сообщают дикую боль от рвущихся мышц, ломающейся кости, и кровь хлещет, и умереть недолго, — но место отреза было прекрасно закрыто. Гладко так. Как сваркой.

Этот разрез тела, не оставивший даже шрама, и статуя, плевавшая на свою протезную роль, гармонировали, можно сказать, судьбоносно…

— А…

…и в момент такого точного соединения, будто они были созданы друг для друга, — меня пронизает страх, непередаваемый озноб по позвоночнику.

— Э… а, кх, м…

Зрение отключается. Голову обволакивает свет. Ужас, словно огромные черные тонкие пальцы гладят все тело…

— Хм, так похорошело, что на ногах не держишься? Тогда можешь воспользоваться вон той софой. Да… Я подозревал, что совпадут, но не думал, что это будет настолько приятно. Вот прет-то… Правда, ты такой странный, Исидзуэ-сан.

Экстатический голос… Странная улыбка — словно удав перед лягушкой, словно схвативший муху паук.

В слишком красивом кроется черт. Нормальный человек бы почувствовал существо такого сорта, но, увы, я заодно с рукой лишился и чувства опасности. Это — наибольшее остаточное явление от потери левой руки; с той ночи полтора года назад я потерял способность «чувствовать угрозу» от опасных существ и ситуаций. В Ольге это было психическим повреждением, ну а сейчас числится неизлечимым синдромом.

Так что, да, мальчишка передо мной человеком не был — но не то чтобы его глаза лучились красным; не то чтобы он был уберменшем, как Маруко-тян, с хиханьками-хаханьками разбирающая дома голыми руками; не так все страшно, чтобы бежать, и я опускаюсь на софу.

— Невероятно… В этом мире не может быть такого уютного места!

Наверное, я опьянел от черного протезного яда.

Отпустив замедленную ремарку, я плюнул на все и закрыл глаза.

Так со скоростью света слетаются овечки. Мое сознание безвольно опадает в софу.

— А?.. Э, эй, ты чего, ты уж слишком беззащитный! Ладно, весело быть пьяным, но мне охота с кем-то поболтать!

Чуть шевельнув длинными волосами, Карё-сан пытается выбраться из постели. Но, увы, он ничего не может один, и красивое существо грустно корчится на антикварной кровати.

— Нет, не надо, это точно слишком! Да что же такое, держись в сознании, Исидзуэ-сан! Проснись, пожалуйста-а! М-мне неловко говорить, но я против сна на рабочем месте!..

Похоже, Карё-сан действительно филантроп. При виде того, как долгожданный собеседник уходит в гибернацию, он всерьез унывает и нервничает. Но я не могу противостоять набегающим со всей страны Мерри с их барашками.

Таков день после заключения контракта на двести тысяч иен в месяц с демоном подземной комнаты. Я, получая опыт совпадающего с моей утерянной левой рукой протеза не от мира сего, провалился в спокойный сон среди маковых полей.

***

Когда я открыл глаза, состояние подземной комнаты резко изменилось.

Наверху было темно, а небо было очень глубоким. Колыхающаяся масса воды казалась обретшей материальность оседающей тьмой. Словно бездонный мрак крутился в водовороте.

И, танцуя в этом вихре, вскоре наплыл блеклый лунный свет. Отсюда планеты кажутся такими далекими. Одна лишь Луна освещает выпавшую из реки Времени комнату в европейском стиле.

— А… кхм.

И в этом тихом и слегка возвышенном пространстве я бездумно подал голос. Все тело вздыбилось волосками. Меня, забывшего угрозу, пинками выгнало из сна шестое чувство, кричавшее: «Здесь опасно!»

Напрягая глаза, во тьме потолка я различил движения огромной рыбы.

А под софой черный пес, сопя, тянул клыком чужую штанину.

И, как на добивание, — внимательно смотревший на меня с кровати с балдахином работодатель.

— Ай, уф. В общем, доброе утро!

Суетливо попытался приветственно махнуть рукой, но не сумел.

Потому что слишком неприятно. Во мраке комнаты глаза Карё-сан были похожи на сверкающие драгоценные камни, половины радужек были словно отсечены морским горизонтом луны, и в левом глазу читалось «ты», а в правом «уволен», настолько недовольно они смотрели.

А почему я здесь?

Как вышло, что это прекрасное лицо перекосило злобой? Я попытался подумать логически и пришел к верному, кажется, умозаключению.

— Э-э… Я не сплю. Точно не сплю, совсем.

— Фу. Как тебя воспитывали, Исидзуэ-сан?

В точку! Ошибки нет, я точно в первый день задрых!

— Мне нечем оправдаться. Да, мне правда стыдно, но нельзя ли мне рассказать, что тут произошло? А, я вообще рассказывал, какой у меня синдром?

— Да, рассказывал. Забываешь, что было днем. Между прочим, Исидзуэ-сан изволили почивать в районе часа дня. А сейчас — девять вечера, и все это время я был сам видишь в каком состоянии, — Карё-сан ехидно улыбается. Ужас, терзавший меня с головы до пят, на этом наконец прошел.

— Мне правда стыдно… Я должен приложить все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы завтра такое не повторилось…

— Да ладно уже. Я уверен, такое будет случаться часто. Если будешь каждый раз так эмоционально реагировать, я сам начну извиняться. Он мне в свидетели, я думаю смириться с этой твоей чертой, Исидзуэ-сан.

— Он?

Опускаю взгляд. У ног — черный пес. Видимо, это он — тот самый «он». И хватит мусолить мои штаны, а.

— Т-то есть я не уволен?..

— Нет. Просто сменю политику. Я за полдня понял, что ты за человек.

Он сделал паузу.

— Да… Перед таким, как ты, ломать комедию — только устанешь. Как цепного пса баловать, без толку. Теперь я буду обращаться с тобой безжалостно и неотступно, считай, что на тебе ошейник, Исидзуэ-сан.

С последним «сан» глаза его, пребывающего в своих правах, сверкнули. Многозначительно приподнятый уголок рта был улыбкой лучшего собаковода, который раздумывал, как воспитать собаку.

Я бездумно листаю блокнот, где написаны вещи вроде «Карё-сан, хороший». Ну-ну. Ты с ума сошел, я-из-дня.

(05.08)

В общем, с этого началась моя новая жизнь.

Так или иначе, я осяду в многоэтажке №13, а старый дом продам в том месяце, и буду ходить на работу в лес. Лично я не хочу особенно бродить по улицам, но чтобы жить дальше, придется отбросить гордость и выбраться из района. Запереться в подземной комнате и радоваться жизни могут только избранные богатеи.

Безо всякой связи с моими личными проблемами, город Сикура, который я покинул полтора года назад, как и говорил Ниидзима-тян, в чем-то попахивал жареным.

То ли с течением времени, то ли ввиду увеличения числа дел поинтересней, чем сон, но молодых людей, болтающихся по ночному городу, стало заметно больше, а их поведение — раскрепощеннее. В школьные времена я опасался гулять по ночам, но сейчас этот праздник жизни, похоже, стал официальным. Если без драк, зачем ограничивать детишек? — наверное, такая позиция.

— О, Арика-семпай?

В круглосутке я нашел знакомое лицо.

— О-о, круто отбелился! Что, в группе? Ты группу сколотил? Фигасе, ты вроде не такой товариЧТО?! Что, у тебя же руки нет! Как?! Почему?! Чувак, ты сокровище Сакурадзаки, блин, какого черта ты руки теряешь!..

Это был большой человек. Конечно, как только что выпустившийся бездельник, в корзинке он нес овощной сок и тому подобное.

— Знаешь что. Это моя фраза, Поступим*. Сам-то не такой был товарищ. И ори потише, ты не на занятиях.

Имея в виду напряг других покупателей, я усмиряю большого младшеклассника.

— А, сорьки. Д-да, угу, без омгпричин такое не бывает. Слушай, извини, я хоть выпустился уже, все равно как пацан.

Младший честно извинился. Наверное, это из-за темперамента атлета у него привычка нервничать перед старшими. Полтора года — нет, даже дольше мы с ним общаемся, а вот…

— Во-во. Вообще не развиваешься.

Я заканчиваю покупки вперед него.

— А, погоди, семпай, стой!

Он вопит и дает деньги кассиру.

Вздыхаю — опять я нарвался на лишние хлопоты… Ну да ладно. Зато отражающаяся в оконном стекле физиономия добродушна и лыбится.

До этого я шел в дом Исидзуэ на холме Сикура, а приятель упустил последнюю электричку. Это судьба.

— Пользуйся любой комнатой на первом этаже. А, ты готовить умеешь, я забыл?

— Могу карри сделать. Ну и всякие онигири.

— Уф. Ты как этот, старик-менеджер.

По грустной въевшейся привычке мы без задней мысли, естественно, решили, что он ночует у меня.

— Чувак, а я тебя последнее время не видел. Ты ездил куда-то?

— Я чуть ли не год лежал в больнице. И до сих пор не очень осознал, что все это время там делал. А ты, Поступим? До чего «Коалы» успели дойти? А то год назад продули в финале региональной квалификации…

— Э-эх, и не спрашивай. В этом году хоть и не финал был… а-а-а, так разнесли нас, до сих пор кошмары снятся.

— Разнесли? С таким-то составом? Ведь ты даже перевелся, потому что с нашими «Коал» не одолеть.

— Угу. Меня в жизни так не разносили. А я-то тоже думал в том году, что «Коалы» круче всех. Аччерт, ну почему так вышло. Вот если Казуми бы хоть чуток лучше соображал!

Коалагаока — название одной из старших школ Сикуры, которая соперничает с первой старшей общей школой Сикуры под прозванием КураКоу. Обе горячо поддерживают бейсбол, и знающий знает, что нападает КураКоу, а защищается Коала.

— Ага… Поступим, а который бьющий-бегущий последний? Дошли до четвертого?

— Не-а, остановились на трех, как ты и говорил. Вообще-то на роль четвертого человек был, но дальние хиты не по мне все-таки.

— Балда. Неужели надо было переходить в Коалу, чтоб это понять?.. Блин. С тобой у нас был бы идеальный набор бьющих. Хоть ты какой крутой четвертый, в бейсболе один не победишь.

— Ха-ха-ха. Народ из других школ уже вообще откровенно засуживали. Особенно на разогреве весной второго курса досталось. Со старшими честно нигде не играют. Я сам видел матч «Коал» с КураКоу, смотрел и думал, что так нельзя.

— Еще бы. Так подкосили их, что сикурские старики-бейсболисты пошли опротестовывать. Спасибо им, летом мы сумели сыграть нормальный матч. Ну, в те моменты, когда бегущий не стартовал.

Ностальгический диалог. В конечном счете проболтали всю ночь. Из обросшего разными историями дома Исидзуэ слышался хохот. Я понимал, что соседи морщатся и не могут уснуть, плюются, мол, этот массовый убийца вернулся, но пусть хоть сегодня они дадут ему покой. Человек только вышел на волю. Если не давать даже столько счастья, то и жить не захочется.

— Чува-ак, я тебе благодарен очень!

Словно взявшая нас на три года в прошлое ночь закончилась. Оба сонные, я уже думал поспать и вырубил свет, как прозвучали эти монотонные слова без тени благодарности.

— А? За что?

— Ну как. Я же бросил КураКоу, когда меня тренер терпеть не мог, тоже ведь факт! Со своей теорией характера — стой ровно, шагай мельче, плечи горой, бей лаконичней, задолбал уже.

— А-а. Ну да, наш тренер такой. А что?

— А тогда ты мне и сказал — бэттинг не стиль, он динамика, и что нечего менять движения, которые мне естественней. Когда я у «Коал» это сказал, сразу влился.

Вежливый. В таком трепе никакой поддержки нет. Его поставила на ноги только его же воля.

— Да это просто ты талант… Хотя я больше не видел, как ты бьешь, что тут еще скажешь.

— А. Кстати, чувак, ты про SVS знаешь?

— Не, впервые слышу. А это что, бэттинг-центр какой-то? Могу сходить с тобой.

— Правда?! Ура, тогда хоть завтра… А-а… не, забудь. Извини.

Поступим сник. Понятно… Я уважаемый бьющий. Исидзуэ Арика, которым он восхищался, уже не может держать биту, что до него дошло не сразу.

— Кстати. Насчет того тренера, ты в курсе, что он весной второго курса ушел?

— Ого, этот-то говнопапик?! Который говорил, что будет в деле до смерти, и которого вряд ли убить насмерть можно было, точно он?!

— Ну, там как. После весеннего отсева был мьютинг. Вот именно на лето он решил двинуть в детскую лигу, ну и стал там спартанцем. Я, мол, стану чертом. Для того, мол, отброшу все лишнее, вот, и мальца с первого курса материл, грозил побить, такой матерый говнотренер.

— О черт, он бы мог… Стоп, а за что?

— А. Когда наш менеджер услышал эту фразу, то покивал и сказал, мол, так и надо! Впечатлился. Подвальсировал так, поднял биту, да как даст фуллсвинг тренеру по заду. Тот — ты чего делаешь! Ну а он что: «Ну, просто подумал, что тренер им меньше всего нужен».

— Кру-ут! Менеджер кру-ут!

Поступим от души ржет, держась за живот.

Как удачно, что это сошло за анекдот. Потому что когда мы стояли рядом, то побелели и совершенно не думали смеяться.

(09.08)

Перед тринадцатым корпусом располагалось кафе «Марион».

Место то еще, непопулярное, но меню толстое и вкус приличный, незаурядное кафе. Нельзя не упомянуть и тишь заведения на грани разорения, где посетителей в пиковые часы в пределах десяти.

У окна этого самого «Мариона», куда порядочный бюргер не зайдет, за лучшим столиком сидела такая красотка, что мурашки по спине.

Лет ей было двадцать пять — тридцать. Лицо полукровки, рост около ста семидесяти, безупречные модельные формы. Величавые, словно тонкой кистью вычерченные брови, под которыми красовался спокойный взгляд им под стать; раскосые миндалевидные глаза смотрели с привычной женщине мягкостью.

Аксессуары выделялись настолько, чтобы остановить взор, но не затмить, ну а если присмотреться, под мышкой виднелась опасная выпуклость кобуры. Волосы до поясницы эротично собирались в хвост на уровне шейной ямки.

— Так вот, Сёдзай. Ты серьезно будешь ухаживать за тем ребенком?

Это воплощение слова «красавица», наша Мато-сан, сделала немыслимый с утра заказ — джентльменский лоин стейк обоим — и без заминки расставила тарелки.

Неуместные для такой кафешки совершенные манеры. В то же время мне, сидящему напротив, отбили аппетит эти ох, какие совершенные, красивые, ускоренные, бандитские движения вилки и ножа в ее руках.

— Вы против, Мато-сан?

— Еще бы. Понятно, что если ты с ним свяжешься, либо умрешь, либо укокошат. Ты меня вообще поражаешь. Может, у тебя инстинкты выживания после Ольги еще больше атрофировались?.. Блин. Дрочи, что ли, поменьше, инвалидом же будешь.

Вот так. Держу связь раз в четыре дня. Одно из условий моей выписки из клиники Ольги — этот надзиратель, приставленный лично к Исидзуэ Арике с целью оценки «реабилитации в обществе», такая же неимоверная язва, как всегда.

Тома Мато.

В клинике носящая белый халат, как доктор, а в миру носящая брендовый костюм, как прожженная карьеристка, неотразимая красавица.

Но ее истинное лицо — облеченная государственными полномочиями работящая женщина, напоминающая старшую сестру. Ну, специально приехавший в префектуру C из госдепартамента большой босс из штаба расследований по делам носителей синдрома A.

До этого задания она была безопасником, как сболтнул мне Доктор Айболит, но куда большей загадкой было ее звание инспектора по банд-формированиям. Поскольку нашивка инспектора ей досталась только по прибытии сюда, она как пить дать из карьеристов.

— Ну чего. Не будешь, что ли?

В неведении относительно моих противоречивых чувств, Мато-сан смеривает взглядом еще нетронутую сосиску с косточкой. Эта проглотка не любит оставлять объедки и доедает что положено, как и должно хорошо воспитанной леди.

— Если не будешь, буду я… Черт, обидно. Не хватило. Надо было брать двести грамм.

Не дожидаясь ответа, Мато-сан стягивает мой завтрак вместе с тарелкой(!). Воспитанная-то она воспитанная, но вот с каким результатом?

— Ну, знаете… Не знаю, чего злиться, но это ты мне представила Кайэ, Мато-сан! Как человек, ощущающий важность благ соцзащиты, я не могу просто так его бросить, не по-людски же.

— Ответь-ка мне вот на что. Ты это на полном серьезе?

— Виноват, соврал, просто хочу протез. Но, Мато-сан. Что за штука этот его протез? И фантомной боли нет, и двигается, как я хочу.

— Охо. Я знала, что он двигается, но фантомной боли, говоришь, не чувствуешь?

В возбуждении остановив нависшие над сосиской пальцы, она приказала мне объяснить подробнее.

— Ну, я всего два раза его носил и не могу подробнее, но феномена, когда от протезирования болит отсутствующая левая рука, вообще не было.

Левая рука Исидзуэ Арики утеряна полтора года назад. Угрозы жизни нет, он справляется и без руки и не беспокоится о ней, но сам факт безрукости людей вокруг вымораживает.

Жизнь с протезированными руками и ногами не только влияет на обыденный моцион, но и отражается на психике. Если у тебя есть протез, то и люди вокруг перестают смотреть сердобольно. Ну а эта протезированная конечность дает плюсы и ни одного минуса, но я что-то ни в какую не могу ее носить.

Странное дело — без протеза культя ничуть не ноет, но как только нацеплю, отсутствующая левая левая рука начинает болеть.

Утерянные конечности, можно сказать, диаметрально противоположны фантомным болям, доставляющим невероятные страдания.

Большинство фантомных болей рассматриваются медициной как невральные реакции, но среди них бывают и беспричинные, вызванные психологический нагрузкой. Моя боль, похоже, именно из таких. В общем, это значит, что все еще хуже, чем даже психогенная фантомная боль.

— А работа как? Насколько она может двигаться, эта его рука?

— Рука двигается так же. Никаких устройств, вроде движения по вольтметрам на оконечных нервах руки, там вообще нет. Но настолько удобно, что страх теряется… Он ведь твой знакомый, Мато-сан. Это что, результаты лабораторных исследований одержимых?

— Вот лабораторных результатов, к сожалению, ноль. До практического применения исследования не дошли. Народ в Ольге от твоей младшенькой многого ждал, но последнее время ничего хорошего не происходит. Говорят, с ней почти не управиться, даже убить уже нельзя.

М-да. Последнюю жестокую фразу пропустим; на повестке дня «одержимость».

Это не какая-то оккультная штука, а неформальное название вирусной болезни, которая начала распространяться около двадцати лет назад.

Формально это — синдром агониста. Термин в широкой практике означает опухоль мозга, ведущую к «расстройству вегетативной регуляции с сопутствующим интенсивным маниакально-депрессивным психозом».

Действительно, носители синдрома А на ранней стадии развития близки к психическим больным. Расширение или сокращение «эго». Разногласия с окружающими, приверженность к индивидуализму. Слетевшая с катушек мозговая активность, которую в одиночку под контроль не взять.

Загнанная в угол химия эмоций вызывает аномальную секрецию нейротрансмиттера, который является токсичным агонистом и подвергает рецепторы мозга крупному стрессу.

Рецепторы — формант нервной ткани, задающий направление жизненной, телесной активности. От притока токсина, постоянно передающего на них напряженность, рецепторы с целью разрешения ее причины запускают новые телесные контроллеры.

Если больно — к телу без боли.

Если хочешь вернуться к животности — к животному потенциалу.

Эти изменения строго индивидуальны, но в основном в человеческие рамки они не вписываются.

Изменение в результате действий физического тела, останавливающего психический распад. Эту метаморфозу иначе как «одержимый чем-то дурным» и не опишешь. Отсюда кличка — «одержимые».

Ее, причину аномальной секреции материала для возбуждения рецепторов, называют пораженным органом.

А порожденную возбужденными рецепторами «способность для решения проблемы» — новообразованием.

Клиника имени Ольги — спецдиспансер, созданный для этих носителей синдрома A. Пациенты под присмотром заботливых надзирателей наподобие Мато-сан отправляются в Ольгу и до излечения не соприкасаются с обществом.

Клиника подобна лимбу, но с этого года — видимо, после драки с правозащитниками, — была вынуждена для проформы раскрыть двери для нескольких пациентов.

Вынеся допущение, что можно попробовать вернуть вот этих в общество, выйти позволили двоим — мне, Исидзуэ Арике, и Хисаори Макине. Хотя я-то и не был синдроматиком, просто попался под руку. Одержимая родственница в корпусе D, вот эта сестренка меня и приметила.

— Ну, про это отложим. Так что, Мато-сан, вы про протезы не в курсе?

— Не в курсе. Не хочу возиться с чем-то неочевидным. И тот ребенок, и твоя сестра в ту же кучу. Эти — не носители синдрома A, но, как бы сказать…

То есть — не одержимые.

«То есть сами демоны», — чуть не сказала Мато-сан то, что говорить не в ее стиле. В этом смысле я тоже не хочу задумываться, потому уточнять не стал.

— Но Кайэ все-таки не любит одержимых. В блокнотике написано, что он сказал не говорить при нем об одержимых.

— Ага… Он подделки терпеть не может. Зато и пораженные органы, и новообразования служат ему ценным источником пищи. Сёдзай. Ты заметил, что тот ребенок постоянно голоден?

Гм… Кстати, да, у Кайэ даже после ужина, кажется, урчало в животе?..

— Вон оно что. Ну да, вечером, перед уходом, я слышу звуки его желудка. И спрашиваю, не проголодался ли, а он смущается и говорит не обращать внимания… Понял, он у нас вечно голодный персонаж…

Ошибочка вышла. Я думал, раз он маленький, ему и еды надо мало. С сегодня надо увеличить порции.

Я поднимаю глаза и вижу непроницаемый вид и сосиску на косточке в руке Мато-сан, одна штука.

— Вообще-то я сейчас серьезную вещь сказала. Что, тебе так нравится Карё Кайэ?

— Э-э… Не знаю даже. Сам Кайэ — не проблемный, приличный… А, стоп, на самом деле характер у него гнилой. Я в его душе чувствую то же, что и в тебе, Мато-сан. Без денег и хитрого протеза я бы к нему и не заглянул. Но сидеть с ним не напряжно. Как бы, ну, когда слова кончаются, мы просто сидим расслабляемся… если привыкнуть, не так уж напрягает…

— Кстати, ты странно его называешь. В предыдущем звонке ты говорил «Кайэ-сан».

— А? Ну, Кайэ сам так просил.

«Объясни, как к этому пришли», — приказывает Мато-сан, глядя ледяными глазами. После полуторагодичного натаскивания мой спинной мозг реагирует помимо воли. В конечном счете, человеком правит не разум, но тело.

— Угу… Ну, все началось с вчерашнего вечера.

***

«Кстати, Исидзуэ-сан. “Кайэ-сан” неприятно звучит, можешь говорить просто имя без церемоний».

Лежа на боку на кровати, работодатель ангельски улыбнулся. Я не помню, но вчера днем, наверное, я хорошо сделал работу.

«Так и удобней. Ладно, тогда с завтра так и буду».

Признаться, добавлять «сан» мне самому казалось неправильным во многих смыслах — он и моложе меня опять-таки, — так что это самое то. И если я буду просто говорить «Кайэ», меня должны перестать каждый раз терзать сомнения, уж не девчонка ли он на самом деле. До заданного момента, семи вечера, оставалось еще чуть-чуть времени, поэтому я ложусь на софу и ничего не делаю.

Подземная комната была окутана какой-то смутно неловкой тишиной, но она перед этой уютнейшей софой бледнела.

« Слушай. В таких случаях не говорят что-то вроде: “Тогда ты меня тоже просто по имени зови”?»

Голос озадачивающе пришибленный.

«Да?»

«Ну да».

«Хм-м», — разговор прервался.

Потом неуютная тишина закончилась.

Слегка высунувшись из-под тени балдахина, черноволосый наниматель промямлил, что было редкостью:

«Арика… ты мне этого не скажешь?..»

***

— Вот, так и было.

Взгляд Мато-сан причиняет боль. Это по какому, интересно, физическому закону вспоминаемая неуютная тишина так наглядно переехала к этому столику?

— Ну? И ты сказал?

— Не, он меня уже и так стал звать без церемоний, какой смысл говорить?

После этого я стал звать Кайэ «Кайэ», а Кайэ сменил «Исидзуэ-сан» на «Арика».

— Эк вы поладили.

«Ам!» — Мато-сан отъела сразу половину сосиски.

— Ну, лично я думаю, все обычно.

— Эк вы поладили.

Ам. За второй заход сосиска на косточке пропала из этого бренного мира.

Мато-сан взяла вторую и недовольно заставила пропасть и ее. Это уже не какая-то неуютная тишина. Это — зона ужаса.

— Ч-что-то не так?

— Да нет. Просто поняла, что ты уже ничего не можешь. Если даже в его подземелье не чувствуешь опасности, недолго тебе осталось. Ладно, так хоть одним подопечным станет меньше, уже хорошо.

— Вот не надо говорить такое! Я и сам понимаю, что та подземная комната опасна и Кайэ — просто тот, кто платит. А если станет жарко, я готов, сразу побегу к тебе за помощью.

— Ко мне-то почему?

— А кто мне представил Кайэ? Хоть отвечать за свои идеи можно?

— Не, ты сам полез в пасть тигру, Сёдзай, ты и отвечай. Мне нечего встревать. А если и есть, то это чувство долга, потому что представила ведь.

Похоже, болтовня подняла ей настроение — выражение лица Мато-сан чуточку развеялось. Однако не думал, что у нее есть это самое чувство долга.

— Э-э, это как?

— Ну, мы с тобой ели один завтрак. Как минимум я лично сделаю аутопсию*.

Долг оказался с презумпцией кончины.

— Ясно… Я буду работать, твердо держа себя в руках. Этого достаточно?

— Ага. Тебе вообще-то жить опасно. Это главное, не забудь.

Подчистив последнюю сосиску, она поднялась.

Деловитая Мато-сан — на работу, а вот у меня сегодня выходной.

— Кстати. Мато-сан, у вас живот не болит?

Будь хоть трижды Злым Томатом, а столько косточек так легко не аннигилируются.

— Гм? Не, это немного еще. Эта всего-навсего восьмая. Чтоб я от переедания не могла работать — не бывать этому.

«Ну все, пока», — и Тома Мато уходит, педантично заплатив за себя.

Если в традиции семьи Тома подъедать все, что приготовлено, она даже для них будет исключением.

***

Только выйдя из «Мариона», я пал жертвой жестокого головокружения.

После полудня того понедельника, когда я освободился от ухода за Карё Кайэ. Вторую неделю, даже в августе, без жалости жарящее минимум на тридцать семь градусов солнце быстро выплавляло желание проявлять активность.

Жар такой, что даже дышишь с опаской.

Блага цивилизации так жестоки, что как только лишаешься кондиционера, переживаешь опыт отчаяния, подобного падению с утеса.

Однако в этом тоже прелесть лета. С пагубным ультрафиолетом, массированно палящим сверху, стыдно и пикнуть про какую-то там жару, так что если так думать, то и эта топка вполне романтична. Роскошь без стеснения купаться в свете настолько сильном, что глаз не открыть. Хитрость, чтобы пережить психические боли и трудности, в том, чтобы узнать им цену. Утешение из тех, что мог бы сказать один доктор-с-мечтой в клинике имени Ольги.

Поэтому я поплелся в Ясакадай, что за две станции отсюда.

Полдень рабочего дня, пустые вагоны электрички.

Никто не косился на беловолосого однорукого парня, проплывавший за окном город все тот же, что и полтора года назад, и я, сам себе удивляясь, успокоился.

— Однако тут правда ни фига не изменилось…

Полтора года назад я каждый день этим путем ездил до школы и обратно. У станции Ясакадай было все так же людно и не очень чисто, совсем неэлегантный ученический район.

Матроны с магазинными сумками, молодежь с массой лишнего времени. На кольце ожидают таксисты. Сонные раздатчицы бесплатных салфеток, поле раскиданных на дороге флаеров.

Обычная жизнь, можно было бы предаться тихой ностальгии, но, увы, не изменился только сам район, а вот ситуация была совсем другой.

Не так привольно, как в вагоне. Я просто двигался в сторону офисных кварталов и уже успел ощутить разницу температур между мной и остальными.

В общем…

— Пожалуйста, пожалуйста! Пож… а, вы — студент? Пожалуйста!

…и становиться для всех прозрачным — неприятно…

— Позвольте помолиться за ваше сча… Ой.

…и отворачиваться, как только заметила, тоже, знаете ли…

— Говорю же, рассвет в следующую пятницу! Не спать? Не, не спать плохо, хоть отправление…

…и неловко, когда умолкают только что нормально болтавшие люди…

— Слышь, тебе не тяжело?..

…и вот до такого доходить тоже не надо, спасибо большое.

***

— Тебе не тяжело?

Шепот, я останавливаюсь.

Бесцеремонный голос. Оборачиваюсь — кто это еще? — а там… то ли знакомый, то ли нет, а то ли просто не хочется вспоминать, опасный на вид малый.

— Ну? Не тяжело тебе? Чушь собачья. Как ты можешь так идти себе и в ус не дуть?

Он говорил еще более бесцеремонно, но его одежда выглядела настолько бредово, что я даже не нашелся что ответить.

Парень был одет в парку, в такую-то жару натянул капюшон на голову. Левая рука голая, правая завернута в жаркий длинный рукав. Он был ниже уровня моих глаз, но вызывающий голос и взгляд были направлены из-под капюшона на меня.

— Я что, знаю тебя?

Исидзуэ Арика теряет память о световом дне, и эта фраза для него стала дежурной.

— А-а… Так, напрямую, мы встретились впервые, но я тебя хорошо знаю. Ты меня не помнишь, что ли?

Голос, кажется, приуныл. Впрочем, похоже, он простужен — хрипит и плохо слышно.

— Извини, у меня с памятью проблемы. Но мы все равно встретились впервые, так?

Его капюшон кивает.

«Я тебя хорошо знаю». Он, словно на морозе, обнимает левой рукой правую.

— Странные дела… Не то чтобы я тебя обвиняю, но… с чего все подряд тыкают мне с первой встречи?

— Дык, ты знаменитость. Тебя знают все с нашего поколения, наверное.

Парень под капюшоном не желал зла. Я даже не догадывался, о чем он, но, похоже, так и есть.

— Ну, неважно. Так что, парень, тебе от меня надо?

— Сразись со мной. Рука-то у тебя не заржавела.

Взгляд как стрела. На миг я забыл о летнем солнце.

В его голосе из-под капюшона звучала жажда убийства. Настоящая, я такое сколько-то раз видел в Ольге, трагическая мольба — «мне больше ничего не нужно, только дайте его убить».

— Не. Прости, но, гм…

Как я остался спокоен после этого — ответит моя утерянная способность чувствовать опасность.

— Ну пожалуйста. Сразись. Нужен хотя бы ты, а то мне вообще…

Смертоносная аура человека в капюшоне была искренней, хваталась за соломинку.

Жаль разочаровывать, но я не могу оправдать твоих надежд.

— Ну. Видишь же, проблема даже не в том, что заржавела.

Показываю левую руку. Из-за капюшона ему плохо видно, что ли, или видел, но не задумывался — в общем, взглянув на безрукого Исидзуэ Арику, он пораженно застыл.

— Э, что?..

Нет, минутку. Тогда его первый вопрос был…

— Ничего себе… Это же предательство. Ты разве не такой же? Не может быть. Мы, по идее, одинаковые — и по статусу и по мыслям.

Скрежещет зубами.

Человек в капюшоне смотрел на меня с совсем уж неприглядно-безобразной жаждой убийства.

— Черт… я в печали, семпай. Я думал, смогу хотя бы с тобой быть в команде, — разочарованно выплюнул он и просто отвернулся от меня.

Неуверенная походка.

Человека в куртке-парке затмил летний зной. Он как наркоман.

Думая записать про исчезающую в закоулке фигуру, я потянулся к блокноту, но бросил; фиг с ним. Я все равно не смог оправдать его ожиданий. Без невероятного совпадения и невероятного невезения мы больше не пересечемся.

***

Переводя на другие рельсы, меня атакует странное впечатление от университета.

По сравнению с городом отчуждение слабее, но меня заполняет атмосфера «на первый взгляд здесь все устроено нормально». Термин «кампусная жизнь» у нынешнего меня чуть застревает в горле, давая ощутить чистое, безупречное будущее.

Вообще, считается, что я на академическом отпуске, так что в моем текущем физическом состоянии дневные лекции жалки, как если бы я пытался нарисовать картину на песке в полосе прибоя. Если мне всерьез захочется отучиться, придется ходить на вечерние курсы.

— Впрочем, какова вероятность?..

Пока что решение — не посещать. Насмотревшись, я пересекаю его широченную территорию.

Зелень со свежим видом принимает удар летнего солнца. Иногда мимо проходят студенты, среди которых полтора года назад был и я. Я топаю по дорожкам из красного кирпича, чуть ускорив шаг. И вдруг.

— У-о-о-о-о-о-о!!!

Издалека доносится крайне неуместный вопль.

Я узнаю этот голос и оборачиваюсь. Поблизости никого нет, но за сто метров от меня — кооперативная столовка, где я ел, когда еще учился. Так вот студенты у ее окна, кушавшие давно не виденный мной рис с рыбой, внезапно повскакивали и закричали.

Я ничего не видел, ничего; я спешу к главному входу.

А сзади — топ-топ-топ-топ-топ! — разметывая растительность, набегает девушка.

— Стойте-е! Человек, похожий на Арику-семпая, срочно остановите-есь!

Сейчас где-то три часа дня. Я смогу вернуться в дом Исидзуэ до заката, если выдвинусь через минуту. Нахлебников больше нет, отныне я могу жить в новых апартаментах, как приличный человек. Да, звучит неплохо.

— И не игнорируйте меня-а! Это же ты, семпай! Этот на первый взгляд травоядный, а на самом деле холодная рептилия — точно Арика-семпай!

Ж-жух! — она уходит в динамичный дрифт по траве и встает на пути. Благовоспитанная девушка в шортиках и с короткой стрижкой.

— Не понимаю… Почему ты в моем универе, а? Рядом с промзоной есть женский колледж, ты же туда собиралась. Провалилась, что ли, балбеска?

— Пф, гр-р-р!.. Н-но все же легче, когда слышишь такие грубости. И ради спасения лица скажу, что я уверенно прошла куда хотела, но раз ты спросил, почему я не в своем универе…

— А я спросил.

— Да. Ну, потому что ты так нахваливал здешний сет с рисом с рыбой, он сейчас моя основная пища, можно сказать…

«Что за карма такая?» — задумчиво наклоняет голову моя давняя знакомая, бывшая младшеклассница.

Пришелица с планеты Ветроголовии, Цурануи Михая, вошла в контакт.

***

Я проболтался с Цурануи с нашей случайной встречи и до десяти вечера, а потом пришел в тринадцатый корпус, где меня встретил Ниидзима-тян с напряженным лицом.

— Арика-тян. К тебе… пришли.

Только это и сказал ждавший меня на лестничном пролете у третьего этажа Ниидзима-тян, а потом ушел к себе. Предупредить, но не помочь — ее, тьфу, его девиз. Мне бы перенять такой принцип.

На четвертом этаже я самым естественным шагом иду через весь коридор в комнату Исидзуэ Арики.

Решил, что если у входа стоит кто-то с ножом, я быстро смоюсь. Открываю замок. Если же оружие будет страшнее и современнее ножа, значит, не судьба.

Поворачиваю ручку двери. Прохожу в прихожую. Не разуваясь, мимо кухни, иду в зал.

Здесь, среди раскиданных коробок с вещами, стоит самый натуральный инициатор незаконного проникновения.

Не веря своим глазам — откуда здесь такой маньяк тренировок? — всматриваюсь. Эта горилла с гантелью в каждой руке деловито укрепляла плечевой пояс.

— О. Хай, я тут зашел, Арика-семпай.

Совершенно не чувствуя вины, мужик приветственно поднимает лапу.

Еще со школьной скамьи покрытая щетиной, суровая рожа. Сегодня, наверно, мне в гороскопе написана встреча со старыми друзьями.

Полтора года я не встречал этого школьного младшеклассника. Выглядевший на своем втором курсе старше меня, третьекурсника, Кирису Яитиро стал как раз таким незамутненным бандюгой, как я и ожидал.

— Давно не виделись. Ты как сюда зашел?

— Как-как, открыл дверь и зашел. Не мне говорить, когда уже вломился, но, семпай, замки тут совсем уж тяп-ляп. Лучше завтра сам поменяй.

— Ладно, такие любители вламываться в подобные заведения — редкость, а защитные меры тут не то что тяп-ляп, а просто смех один. Вахтер на первом этаже вообще делом не занимается, говорят.

«Ну ладно, садись», — хлопаю рукой по коробке. Оба опускаемся на набитые вещами картонки и еще раз здороваемся — йо!

— Ну, с чем пришел? Что, на самом деле живешь рядом и сегодня комнатой ошибся?

— Молодец, язык как всегда острый. Не, я на рамсы пришел. Дело сложное. Но к тебе, Исидзуэ-семпай, это не относится.

Кое-как Кирису заговорил о причине взлома.

По его словам, в Сикуре до того месяца был наркоделец, презревший принципы профессии. И этот парень, в общем, продавал товар по дешевке и не думал о выручке, потому набрал харизмы в кругах опустившейся молодежи, а напоследок развил группировку с несколькими дилерами. Люди, издавна дорожившие общественными торговыми правилами, не вытерпели. Вышедший клин подбивают — и юную группировку подавили и прочее.

Теперь все тихо-мирно, но этот харизматичный продавец звался Исидзуэ Арикой.

— Стоп. Что еще за полный тезка?

Если бы при этом и выглядели одинаково, было бы совсем неприглядно. Говорят, что третий двойник лишний, хочется верить, что больше они не наплодятся.

— Уф… Ну, он фальшивый, да?

— Ясное дело. Я тоже его сам не видел, но когда мне расписывали, прямо сказал, что это не Исидзуэ Арика. Так что подразумевается, что это просто легенда, не верь. Ты ведь такой ерундой не стал бы заниматься, да?

— Совершенно верно, мой славный Кирису.

Прекрасно. Надежный и понимающий лучший друг. Хотя его как-то слишком много.

— Из разговора понятно, что один из тех, кто подавлял, — ты. Теперь пришел сюда доделать дело?

— Ну да. Я-то понимал, что Исидзуэ-семпай ни при чем, но народ не настолько хорошо тебя знает. Считай, что формально я пришел убрать причину бучи, Исидзуэ Арику. Скажи спасибо — если б это доверили какой-нить горячей голове, тебя бы линчевали.

Боги бросают, боги спасают.

Исидзуэ Арика, чьи акции жутко упали без его ведома, располагал верным подспорьем, опять же без его ведома.

— За это спасибо. Но вообще, Кирису…

Я хотел спросить: «Ты занимаешься такими мафиозными делами?» — но проглотил.

У него со школы были связи с дурной компанией, и, не учитывая характер, он был неисправимо талантлив в драке. Как часто говорил тренер, ругая его, — плевать на характер, но если не вкладываешь всю душу, в клубе не нужен.

Ладно. Ему самому нравится, и если получается — кто я такой, чтобы говорить?

— Не, ничего, забудь. Я только что много времени провел с человеком сплошь в минус-ионах, малость расслабился. …Так что, история закончилась? Некий Исидзуэ на небе или пропал без вести?

— Ага. На небе… ну, не совсем, но дело о притворщике раскрыто. Больше он не будет называться тобой, Исидзуэ-семпай. Какие-то терки идут, но фиг с ними, скоро кончатся.

Если раскрыто, то и копать нечего.

А вообще, мне постоянно неуютно.

— Слышь, Кирису, тебе самому этот «семпай» не мешает? Мы уже не в школе.

Но инопланетянка — исключение. При ее совершенной добродетели и моей личности, во избежание лишних хлопот лучше, если останется безликое «семпай».

— Внезапно!.. Семпай, ты разве из тех, кто такие вещи всегда говорит вслух?

— Не, просто недавно похожее дело было. Я понял, что когда друг добавляет «сан» или там «семпай», — это лишнее. Если тебе трудно, то не надо, конечно.

— Да не, пожалуйста. Ладно, теперь ты просто Арика.

Вот такой он легкий человек.

Его широта души, смывшая трехлетний осадок за секунду, вдруг напомнила детство.

***

…Кажется, случилось это, когда я только-только познакомился с Кирису.

Уже несколько дней меня приглашали в бейсбольный клуб. Я пришел, и завсегдатая с третьего курса изъяли из бьющих. Тот, пораженный, что какая-то мелкая деревенщина со второго его сместила, ушел из клуба по собственному желанию. Наблюдая на фоне заката за уходящим со слезами старшеклассником, бывший тогда на первом курсе Кирису не врубился и сказал: «Не понимаю. Из-за такой фигни уходить?» Пораженно схватился за голову, вправду не понимая.

Из-за прекрасного характера Кирису не понял его боли. Людская слабость. Раздражение тем, что его обогнал младший, недолгое время, чтобы быть школьником, разные окружающие его тараканы. С такими вещами этот хулиган не сталкивался.

Услышав, что пробормотал Кирису, я не менее самодовольно отозвался:

— Хочешь, чтобы он поделился?

Что-то непонятное. То, чего у тебя нет — именно поэтому этот наглый первогодка словно завидовал ему.

— Нафиг. Небось дорого обойдется.

— Дорого? Ты даже не знаешь, о чем говоришь, а уже грубишь.

— Ну это да, вообще не знаю, но…

Какое-то время грустно смотря вслед уходящему семпаю…

— Но ведь это ж недешево.

…Кирису Яитиро ответил так, словно это было само собой разумеющееся.

Потом мы с Кирису как-то спелись, и я остался в бейсбольном клубе. Собирался только до летней детской лиги, но пробыл там все лето, не говоря уж о весне.

Давно дело было. Тогда лето было в разы жарче, чем сейчас, а вся история — ни о чем, просто о молодости.

***

— Не в тему спрошу — Арика, ты SVS знаешь?

Так мои мысли, в кои-то веки предавшиеся положительным воспоминаниям, были выдернуты в реальность.

— SVS… Древний аркадный автомат?

— Тот MVS. Но да, тема оттуда идет, тонко чуешь. Даже если недавно вернулся, я думал, ты уже видел сколько-то раз. Когда ночью на освещенных трассах или в парках собираются люди. Не замечал?

Тут я подумал, что город стал людней. И что как раз в парке перед станцией тусуют тинэйджеры.

— Издали видел такое. Это и был SVS?

— Ага. Простая игра в один бокс, матч на деньги, сейчас становится обычным делом. Короче, упрощенный бейсбол.

SVS. Игра один на один по бейсбольным правилам. Бейсбольная команда — девять человек, но тут просто бэттер против питчера.

Суть такова: честная дуэль в один иннинг. Три страйка — победа питчера, удачный хит — победа бьющего.

За две минуты, если быстро, а максимум — за шесть определяется победитель; немудреная «спортивная игра».

«Отбил — победил бьющий, аут — победил питчер» звучит просто для тех, кто в бейсбол не играл. Да, так-то наберется куча народу, идущего посмотреть, убить время.

— Опять порядок эпох пошел обратно. Это как бэттинг-центр с человеком на подаче?

— Да. Вообще это придумали отбросы бейсбола, чтобы пар выпускать. Молодежь три года крутилась вокруг игры, не работали, не учились, силы девать некуда. И вот это впервые увидели и вдруг подхватили. Как-то зеваки начали делать ставки, кто победит, и пожалте, стала серьезная игра. Сейчас аж на официальную и неофициальную разбили. В парке сбоку от станции — каждый день играют в неофициальную, только на ставки.

Когда-то бывшие в бейсбольных клубах, ребята искали, куда прибиться. Это нормально и родилось, видимо, из желания и после выпуска не напрягаясь радоваться бейсболу.

Где свет, там и тень. После трех лет боев венец берет только горстка спортсменов. В их тени и те, кто вовремя ушел, не оставят саму любовь к бейсболу.

— Хе. То есть неформальное — просто тотализатор. Тогда что формальный SVS? Как он устроен? Ставок нет?

— Не, такие же ставочные матчи. Просто тут игрокам дается призовой фонд. Сначала выбирают девять питчеров и девять бьющих. Тут выбираются ребята, в неформалке популярные или с хорошими очками. В основном цимес SVS в том, как эти две толпы играют в «царя горы». Питчер сделал три страйка, бьющий отбился — с этого момента они не участвуют.

Хм… Королевская битва под именем бейсбола? Система поединков. Без стратегий, без командной игры, примитивная игра в мяч. Мелочи неважны, остался до конца — победил.

Быдловство. Низкопробное ребячество, но, хм…

— Йо. Небось подумал, что интересно, Арика?

Кирису радостно ухмыляется. Кирису и сам, похоже, любит игру по имени SVS.

— Ну, да, если организатор сделает гласный контроль, может пойти в народ. Но эти матчи, они определены по времени? И по месту?

— Не, тут игроки сами решают. Потому что есть любители и быстрых мячей, и странных мячей, и левши, и правши, и кто друг друга терпеть не может. Среди них есть и такие, против кого шансы на победу падают на порядок. Обратное тоже верно. Так что, в общем, созваниваются, решают, где встреча, зовут рефери и зрителей, делают матч…

— Или прячутся, пока не пропадет противник, которого не хочешь видеть?

— Да. В официальном SVS первая половина — информационная война, а стойки на боксе, холме, собственно мерка силами — это уже вторая. Восемнадцать игроков получают от организатора особые сотовые. С их помощью и связываются. Так вот, если проиграешь поединок, отдаешь свой телефон победителю. Когда последний бьющий либо питчер выбывает, SVS на этом заканчивается.

— Ясно. А собранные телефоны? Если победители — команды, телефоны работают как очки или что?

— Угадал. Победившей команде раздают призы, а игроку, набравшему больше всех телефонов, — дополнительный приз. Скорее, это с какого-то момента величайшая награда игроков. Опять же, ты известная личность, если приз лучшего игрока выиграл.

Станешь заводилой мальчишек, что ли?

Когда игра набирает популярность, звездные игроки, естественно, привлекают внимание. И невинных фэнов, и прилипал впридачу. Понятно. С вывертом, но и это получается про-ринг.

— Однако кто такую игру распространил? Без ораторской музы не поднять же. Нужно и уважение парней, и понимание интересностей и скучностей бейсбола, и дар зажечь толпу, и главное — организаторский навык, без него трудно. А, Кирису? Кто, где и когда такую дурь начал?

— Однако хреново как, сегодня опять жарко без меры. Тут кондишна нет?

— Ну и ладно. Это, а судьи кто? Что, есть и профессиональные судьи?

— Вообще есть, но не каждый раз, конечно. Бывает ведь и что просто встречаются и сразу начинают. В этом случае рефери — совесть и гордость игроков. Ну и зрители. Последнее время стало много галерей онлайн-экспертов, и старая ругань про страйк-зону кончилась.

— Сурово… А кэтчер?

— Подбирают на месте. По возможности дублирует судью. Если нет, просто кидают. После боя собрать только. По этикету бьющие постоянно ходят с битой, а питчеры носят как минимум шесть мячей.

— А бэттер-бокс и питчерский холм?

— Обычно сохраняется формальное расстояние. Но бокс и положение пластины — по обстоятельствам, может и не быть. А по обоюдному согласию можно и расстояние увеличить. Плюс когда что-то меняется, то и зрителям интересней.

— Ну да, — продолжает Кирису, — если по-честному, нормальный холм не сделать, и кучу времени отнимает расстановка позиций перед началом. Это все равно азартная игра с галереей, кому хочется терять время на партии? Хотя, конечно, в официальном последнем бою хотя бы делают правильный холм.

— А дедболы?.. Что с ними?

— Бинбол — ну, если попадет, питчер проиграл. Если бэттер увернулся, можно засчитывать как хочешь, по ситуации.

— А помеха? Без судьи даже тайм-аут не засчитать.

— Тут, ну, соответственно бейсболу в душах обоих… Как правило, когда пошла подача, тайм-ауты отменяются. Все-таки в это дело играют честные игроки. С другой стороны, когда поединок начался, по какой хочешь причине с бокса и холма сходить не позволяется. Если зассал, могут и морду набить.

— Спартанцы, блин… А как решают хит?

— В целом, раз один на один, то отбил мяч за инфилд — победил. Флай — соответственно, аут, в землю — фол. Тут тоже могут быть особые правила по ситуации. Все-таки играют и в помещениях. В неофициалке становится правилом: победа — если без отскока полетит. А-а, кстати, бита деревянная. Металлические нельзя, отскок слишком хороший. Гандикап хорошим бьющим.

— Ну, я не думаю, что это возможно, но что, если питчер постарается и поймает правильный хит?

— Аут, конечно. Бывают игроки, которые на этом специализируются. Вообще обезьяны.

В целом правила ясны.

Наверно, есть правила подробней, но почему они такие четкие? И эта фраза про восемнадцать избранных предназначена возбуждать и участников, и болельщиков.

— Здраво все, да? Пока такого добились, полгода прошло. В этом месяце, по времени к летней детской лиге, игры стали офигенными. На, игрок Арика.

Мне подсовывается золотистый телефон.

На жутко безвкусной позолоте красовалось несчастливое число «4».

— Это чего?..

— Телефон бьющего, я же говорил. Дарю, а завтра пойдем смотреть. Вот, выступишь вместо меня.

— А-а?!

Я совершенно обалдел.

Он что, фаворит?

— Почему? Я что, похож на бейсбольного маньяка?

— Нет, но все равно. Говорят же про лже-Исидзуэ Арику. Я хочу, чтобы ты выступил, для завершения истории.

— Именно это и не в тему! Почему я? Я вообще никак не связан с этими вашими продавцами и SVS-ами.

— Вот ты нудный. Условие такое. Исидзуэ Арика договорился с Кирису Яитиро. В доказательство будет играть в SVS. Вот, если ты на публике проиграешь, даже те, кто не в курсе дела о притворщике, убедятся — команда Исидзуэ Арики проиграла и начисто распущена. Хорошее же дело! Будет меньше дурней, которые держат на тебя зуб по делу о товаре и лезут мстить.

Ну… да. Он прав.

— Ты дебил, что ли? Как я тебе выступлю бьющим? У меня левой руки нет.

— Я знаю. Никто и не говорил показать им всем. Просто нацепи хоть протез, побудь подставным лицом.

Если выходить ради проигрыша, то и битой махать не нужно?

— Ну ладно… Биту с перчаткой ты найди. У меня нет.

— Вот удивил, честно. Ты же так ими дорожил.

Угу. Ведь одна разнесенная Томой Мато серийная убийца со словами: «Твое будущее ушло в нокаут, как видишь», — занесла в палату то, что было битой. Издевается. Врачи в Ольге это балуют, небось презентовали из-под полы вещдок.

— Значит, завтра, ровно в восемь вечера перед станцией. Не опаздывай. Протез ты найдешь, да?

— Придется… Расскажу ситуацию и как-нибудь получу разрешение вынести наружу.

— Решено. Спасибо, что быстро договорились.

Поднявшись с коробки, он выходит в коридор. О чем он думает, оставил свои гантели.

— Слушай. Я уверен, что ответ будет «нет», но спрошу, — стоя ко мне спиной, говорит лишнее Кирису. — Ты это, правда не можешь показать им всем? Последнее время протезы пошли функциональные, а?

Правда не могу.

Точный протез, который выдержит бэттинг, вмиг набирающий под сто сорок километров в час и породит стасорокакилограммовый удар, современная медицинская технология не создала. Даже если бы и был, это уже какая-то демоническая штука.

(10.08)

Зеленое всхолмье уходит вверх.

Живой аромат земли и трав.

По обе стороны, насколько хватает глаза, — дикая природа, озаренная солнцем середины лета, бежит волнами в дуновениях ветра.

Среди этой буколики муниципальный автобус едет к остановке в лесу.

Следующий день со встречи с Кирису — десятое августа, вторник.

В этом забронированном на неделю автобусе катим я и один широкоплечий мужчина с побледневшим лицом.

Возрастом, кажется, чуть больше сорока, средне развит, сильно худощав.

В деловом костюме мышиного цвета с теменью и такого качества, о котором даже не разбирающийся в брендах я подумал: «О, ему, наверно, прохладно и уютно…» Цвет-то лица — не очень, но черты породистые, этакий британский лорд. Нечасто такие ездят в муниципальном транспорте в рабочий день в десять утра.

Человек в костюме выглядел уставшим. Бессильно опустил плечи, глаза пустые, весь какой-то увядший. То ли умаялся и едет домой отдохнуть, то ли так умаялся, что едет куда-нибудь поесть; в любом случае, у автобуса в лесу — конечная. Здесь вокруг никто не живет. Поля-леса, конечно, привольные, но зон отдыха под пикник не наблюдается.

У меня плохое предчувствие. Даже я, не чувствующий угрозы, легко могу понять из ситуации: «Я увижу что-то нехорошее».

В конечном счете, джентльмен сходит у Торинонори.

Я заботливо старался выйти после него, но он вообще не распознал моего присутствия. Спрыгиваю следом, иду к лесу. Мышиный костюм маячит в пяти метрах от меня.

— Черт. Он таки идет к резервуару, эрл грей этот.

Тут и без всякого чувства опасности понятно.

Вдруг это важный гость к Карё-сан? Нехорошо мешать им, и я притормозил.

Джентльмен открывает дверь резервуара и пропадает под землей.

Скрываюсь за старым деревом, слежу, проходит полчаса.

Ничего не меняется. Джентльмен не выходит. Солнце припекает все сильней. По лбу и спине неприятно течет пот… Да. Кстати о неприятном, это его лицо. Эти восхищенные глаза, когда он увидел уходящий в подземную тьму проход. Бусинки застывшего разума. Как у птицы, неприятные глаза.

— Надо идти. Он сказал, что скинет зарплату, если опоздаю.

Это работа… К вечеру нужно позаимствовать протез. Я не могу удрать. Я ничего не видел. Я правда приду позже на полчаса, я ничего не вижу. Убеждая себя, открываю дверь.

Иду в непроглядную тьму. За несколько шагов — дверь, из-за которой не доносится даже беседующих голосов.

Прохожу сквозь тьму ко дну моря. Кубическая комната в европейском стиле. Квадратные стены с тяжелыми дверями, но открывать мне приходилось только входную южную.

Привычная кровать в центре комнаты, где Карё Кайэ с обычной улыбкой встречает визитера.

— С добрым утром, Арика. Ты сегодня поздновато.

В комнате никаких изменений. Подземелье — как обычно. Черного пса и силуэта рыбы не видно. На Кайэ и без меня надеты четыре черных протеза.

Поэтому все было невыносимо аномально.

— Гм. А до меня никто не заходил?

— Угу, недавно приходил один. Мол, я одержим, спаси меня.

Он довольно улыбается. Ехидная, похожая на серп луны улыбочка.

Ох… Я, крайне толстокожий, не могу от страха посмотреть ему в глаза?..

— П-понятно. А где он?

— Не знаю. Если его не видно, значит, его уже нет?

«Правильно?» — с хихиканьем спрашивает согласия черноволосый красавец… Если присмотреться, его цвет лица куда лучше обычного, он полон жизни, рот пышет здоровьем.

— Вот… как. То есть, в этой комнате его нет.

Скрывая дрожь в коленях, я кое-как доползаю до софы.

— Как сказать. В этом мире его нигде не стало, но в этой комнате он еще может быть.

Черная правая рука напоминает журавля, проходит над животом в синей пижаме. Его палец останавливается в районе желудка, мне жутко.

— То есть…

Я весь в мурашках. Ч-ч-ч-ч-что это. Жертва под взглядом змеи? Почему от страшного холода в жилах режет глаза?!

— Так вот. Почему ты сегодня опоздал, Арика?

Горло с жалким визгом сжимается. Но мне совершенно не стыдно. Давление было таким, что даже если бы я сумел не пикнуть, все равно бы пришлось несладко.

— Ну, как бы… Вообще, у родственников с бабушкой несчастье, и…

Внезапно пользуюсь отмазкой из тех, когда, блин, на работу так не хочется. Неважно, сколько у родственников тех бабушек-дедушек. Главное, чтобы совесть позволяла выверты типа «у дюжины людей несчастья, а у меня выходной». Мысленный геноцид как он есть… В общем, я прибегаю к такому аргументу, и работодатель искоса смотрит на меня спокойным глазом.

— Ого, ну ладно. Однако та бабушка хорошо думает о племяннике. Так удачно скончалась. Буквально самоотверженно выручила. Да, и меня, и Арику.

— Выручила?.. В каком смысле?

— Ну, как… Если бы увидел, то заодно бы… пришлось.

Синий силуэт облизывается. Уф, если только на это смотреть — как жена-мегера. На миг я почти восхитился, забыв о страхе… Возможно, именно так нервно-паралитический паучий яд и работает.

— Ладно, шутки в сторону. Принеси мне попить из холодильника, Арика. У меня в горле до смерти пересохло.

Почему у него так пересохло в горле, специально не спрошу.

На непослушных ногах иду к холодильнику, беру фруктовый сок.

— А все-таки странное свойство — обычно невезучий, а в решающие моменты везет. А-а, наверно, это «злая судьба».

Ему самому понравилось, хозяин на кровати довольно скрывает улыбку.

Почему везет — и спрашивать незачем.

Поскольку у случайного свидетеля сцены убийства трагическая судьба, полчаса прятаться снаружи резервуара было мудрым решением… Только самоуверенности, что проживу каждый день на краю пропасти, у меня хватает, но когда перед глазами открывается-закрывается тигриная пасть — это как-то не очень.

***

Солнце зашло, и рабочий день подошел к концу.

Я попросил протез, Кайэ позволил взять, только на день.

«Я-то хотел, чтобы ты его использовал, когда есть ясная цель, и мало-помалу привыкал. Но ладно уж, сегодня я в настроении, разрешаю. Пользуйся по возможности аккуратно, для как можно более опасных дел».

Что он вообще хотел сказать? Видимо, чтобы я не портил протез, но сам заходил за черту.

Невзначай сверился с блокнотом, где набросано, что Мато-сан не зря сказала «к следующему разу купить что-нибудь для самозащиты». Причем мелким текстом. Неряшливый, кричащий о поспешности почерк, будто босс постоянно наблюдает. Я в туалете втихаря начеркал.

— Не хотелось бы ломать голову о том, что бывает днем, но…

Похоже, я больше не выдержу. Слишком долго я отворачивался, забывая все происходящее днем, но пора уже всерьез задуматься о своих отношениях с этим барчуком.

— Ого, что это? Однако, суровый протез.

Станция Сикура, восточный вход.

Кирису пришел строго ко времени, в восемь, и скривился при виде меня.

Можно понять. Летом без изрядного личного кредо длинных рукавов не носят. А у меня такого кредо нет. В результате левая рука торчала из тонкого полурукавчика, а мрачнейший, черный как смоль протез сильно бросался в глаза.

— Гм-м. Я понимал, что народ будет шарахаться, но чтобы ты отворачивался… Мне, может, хотя бы левую руку сунуть в длинный рукав?

— Не, это не надо. Забей, это как новые наколки, вполне может прокатить.

Кирису бросил мне чехол с битой. Чуть не протянув за ним протез, быстро принимаю на правую.

В это время парк перед станцией Сикура становится меккой SVS.

Небольшая толпа шумит, около сорока человек впритык смотрят на дуэль на мячах. То ли нет хороших мест, то ли хотят прикоснуться к этой атмосфере — на некотором отдалении от поля боя, по скамейкам и дорожкам, болтаются еще сорок. Яркое освещение над полем боя довершает картину, меньше всего похожую на мирную ночь.

— А тут патрульные не гоняют?

— Вообще-то поначалу заглядывали. Но разрешение на использование парка есть, да и патрульные тоже не более чем скромные трудяги. Будут сутки напролет таскать сотни ребят в участок — развалятся.

Плюс собираются, похоже, не только здесь. Ну да, если нет прогнозируемых происшествий, полиция не закатывает рукава.

— Но сегодня поменьше стало! Сама игра телефонщиков заявлена час назад. Обычно официалку объявляют за полдня, и набираются толпы.

Вот оно что. Сегодня регулируемые состязания, слишком много людей — помеха. Значит, здесь только та молодежь, что каждый день ходит за деньгами и адреналином, — бездельники и любители.

На поле идет игра.

Бьющий, питчер, обоим на вид лет по восемнадцать.

То ли изучают друг друга, то ли высчитывают время издалека, забавно смотреть. Перебранка между первым бэттером и питчером радует любого любителя бейсбола.

Смотрящая вплотную галерка тоже это ощущает. Нет, они собираются кольцом вокруг особого места, наискось позади бьющего, скорее как раз потому, что понимают.

Наверное, популярный игрок — у особого места одни девушки. В руках билеты на скакуна, тьфу, бэттера. Видимо, то, что фэны играют на деньги, — вопрос другой.

Питчер-правша замахивается для верхнего мяча. В SVS нет бегущих, и норма — виндап, но он все время подавал без виндапа.

С осознанием, что это последний бой, бьющий чуть не ломает наработанный тайминг. В его руке с поднятыми в победном жесте указательным и средним пальцами зажат мяч. От пальцев очевидна форма подачи. Вилка. Скрюбол на десятке оборотов в секунду внезапно теряет скорость перед бьющим и падает. Говорят, если бьющий попадает, он выигрывает, но большая часть поля отмечена крестами как зона падений. При отскоке из поля — аут. Цель подачи — страйк-аут не от пропущенного мяча, а от холостого бэттинга в недолет.

Однако смертоносности оборотов не хватило. Наверное, для питчера вилка была неиспытанным оружием. Мяч не сделал достаточного нырка, чтобы обмануть глаз бьющего, и с приятным звоном исчез между шорт-стопом и третьей базой.

С особого места донеслись унылые вопли. Похоже, любимцем девушек был отбитый сейчас питчер.

— Пошли? Скоро выход.

Кирису подтаскивает меня к полю.

Перед оранжевой мачтой — недавние наблюдатели.

Среди них — профессионального вида букмекер с билетами на бьющего в руке.

— Душераздирающая картина! Вот почему нельзя верить красавчикам на подаче… И вообще, как можно в такой важный момент делать вилку, когда не умеешь, приятель… э-э, м-м, семпай?

Хочется прикинуться, что не видел, но уже поздно, что уж теперь.

Одежда дает понять собравшимся тинэйджерам разницу в кошельках — на первый взгляд простая, но дорогостоящая казуальная. Выделяющаяся, но как раз указывающая навязчивым парням их место высокородная манерность букмекера… Нечего и говорить, это была возбужденная ставками Цурануи Михая-сан.

***

— М-м… Короче, мне слишком много хочется сказать…

Надувшись, Цурануи исподлобья смотрит на нас с Кирису. Она явно не хотела гулять именно с нами.

— Цыц. У нас тут серьезное дело. Ко всяким азартным дурам не относится.

— Я тоже тут всерьез. Кирису-сан, ты год не виденной знакомой сказал «дура», еще больше постарел, что ли, на всю свою курью голову? Как столетний маразматик.

— А! Ну, уж ты-то точно не меняешься, да… Так и дал бы пинка, кабы не люди вокруг. Гордись, Цурануи, ты и есть баба-дура, на которую я впервые поднял руку.

Хихикая, они с радостными улыбками сверлят друг дружку глазами. В школе говорили, на Кирису с Цурануи лежит проклятие пожизненного взаимного поношения. Оно еще действует, но, похоже, эти двое не виделись со школы.

— Ну что, я пошел, Кирису.

— О! Угу, помнишь, о чем говорили? Давай там.

Шатен на питчерском холме уже заждался оппонента.

Он с энтузиазмом пришел на официальное мероприятие, и то, что против него будет не Кирису, а какой-то новичок с замены, да еще то, что он болтает с девушкой с галерки — все это его, конечно, раздражало.

— Уаэ?! Семпай, ты пошел?!

— Ага. В общем, пойду сделаю аут.

— Что же это!..

Глаза Цурануи засияли.

Наверное, она догадалась, даже не зная ситуации, что у нас с Кирису есть какой-то коварный план. Она по прямой рванула покупать кучу билетов на бьющего. Ну а я пошел в круг следующего бьющего с битой в правой руке.

Цурануи заложила мертвую петлю к особому месту, вернулась:

— Семпай, я не знаю, что вы задумали, но давай! От души, ну, чтобы дух захватило… сделай его!

Осыпала меня поддержкой с исполненным ожиданий лицом.

Что она пыталась сказать в паре мест, я не стану думать…

С прямой спиной стоя в круге следующего бьющего, пододвигаю левую руку к бите. «О-о!» — это Кирису с Цурануи. Удивляются — вот до чего дошли протезы! Немного помахав на публику, иду в бэттер бокс. Шатен-питчер понял по моим свингам, что я ему не враг, и сменил раздражение на ухмылочку.

И вот игра началась.

Матч кончился быстро, за три мяча.

***

Шатен был типичным правшой по верхним мячам. Что есть верхний мяч? Ты поднимаешь руку вверх для замаха и бросаешь, форма подачи большинства питчеров. Предназначена для быстрых мячей и вертикальных скрюболов. Также известна как базовая позиция.

Шатен не выбивался из ряда вон, умело подавал быстрые мячи. Попадание его в официальную часть значило, что скорость мяча ошеломляющая, с легкостью сто тридцать километров в час. Предположительно, максимум у него бьет сто сорок. Из-за этой уверенности, не пробуя почву, он пробил подряд два страйка.

Третья подача. Без виндапа он, ухмыльнувшись, выставляет ногу вперед. Осевая нога не дрожит — свидетельство накопленных тренировок. Туловище, ось тела — непоколебимо, поясница, ключ к подаче, — внутренние поясничные мышцы тоже хорошо развиты.

Угу. Вправду неслабо.

Поднятая нога ступает вперед. Раскрытое вбок тело раскручивается пружиной. Мощь зарождается из лодыжек и доходит до кончиков пальцев. Мышцы человека, все физические способности сосредотачиваются на семисантиметровом мячике.

Прекрасно. Ни в чем не расходящееся с первой и второй подачей движение. Питчинг совершенно без колебаний. Исполненный уверенности и мощи прямой в нижнюю часть мертвой зоны. Курс мяча шатена — идеальный, про такой говорится, что если правильно сделал, то просто не отобьют.

Шаг в такт с вылетом мяча, без напряжения центр тяжести в тэйкбэк.

Минуточку. Действительно, прилетающий за полсекунды спидбол — хлеб и масло питчера, но ты же не машина в бэттинг-центре, так что если твой неизменный незамысловатый бросок отобьют, жаловаться не на что…

— М… Оп.

И да. Уж на третьей подаче можно как-то прицелиться.

Тум-м! — смачно прозвенела бита.

И вот дуэль была решена.

Отбитый в лайн-драйв, пораженный шатен.

Кирису присвистывает.

«О-о!» — бурлит галерка.

— Найбэ-эч!.. Вот это был резкий удар, семпай! — разбрасывая не отыгравшие билеты на бэттера, загадочно возглашает та, кто смеется последней.

***

— Всегда так! В последний миг Арика-семпай обманывает любые ожидания!

Мы перешли в питейную поблизости.

В дайнинг-баре «Звезда и облако» мы решили отпраздновать подвиг.

— Ну, виноват, виноват. Оппонент попался слишком уж зеленый, руки сами пошли, ну, это, бог любит троицу… Да он мне сам рефлекс тренировал… А, девушка, мне еще улун! И потом, эта холодная паста по-итальянски со свининой, она с помидором? Без? А, тогда мне одну… Так вот, Цурануи, это была просто случайность, я совершенно не хотел тебя разорять.

— Лжешь. Зато, вон, Кирису-сан поставил на бэттера!

— Что, правда, Кирису?

— М? А-а, ну да, так, положение обязывает. Раз ты за меня вышел бить, на тебя я и ставил, считай за извинение.

— Ага… Ладно, никто ничего не потерял, на том и порешим?

Есть к чему прицепиться, но в присутствии Цурануи атмосфера не допросная.

— Потеряли-и! Тут жертва большой потери-и! Требую утешения-а. В денежном эквиваленте. …Слушайте, я серьезно вбила все месячные карманные деньги… в это…

Грустнеет посреди фразы и унывает. Хотя она сама напросилась, я частично в ответе. Или не в ответе.

— Кирису. Ты не можешь ей подсказать, где подработать?

— Не-а. Эта баба со школы ни хрена не делает. Если такую подать в общество, то какой-нить пожар случится. Хотя баланс она держит.

— Ну извини уж, мне просто не разрешают работать, воспитывают. Ну и ла-адно, бе-бе, займу карманные деньги авансом. Не буду просить гопников вроде Кирису-сан.

Этот аванс уже десятилетней давности, как гласит городская легенда, но правдивость ее неопределена. То ли Цурануи наглая, то ли ее родители души в ней не чают. Скорее всего, все сразу, угу.

— А ты сам что, Арика-семпай? Подрабатываешь? Если нет, могу найти.

— Я заколебался уже быть твоим репетитором! И вообще, да, работаю.

— О-хо!

Черт… Стоило вспомнить адский домашний арест в особняке Цурануи, и я взял и ляпнул то, чего не следовало.

— А кем? А где? В Сикуре? Много платят? Суббота выходной?

И теперь все гораздо хуже — Цурануи заинтересовалась моей работой. Она не отпустит, пока не упьется вусмерть.

— На полдороги от холма Сикура до аэропорта, где поля, знаешь? Вот там нянькой. Вопросы?

— О-о, нянькой. Ага. Вон чего. Ты искал такую человечную работу… Женщина?

«Фигу там», — чуть не вырвалось у меня, но погоди-ка, а на самом деле-то что? Я затыкаюсь. Вот он я, неспособный сам себе сказать, что мой босс мужик, да и вообще сомнительно, человек ли.

— О-хо-хо!..

Глаза Цурануи блестят. Уже вторичное излучение за сегодня. Она монстр?..

— Ты меня во что бы то ни стало представишь. Ладно. Семпай, ты ведь сумел махнуть битой. Былая форма, впрочем, пропала.

— Точно! Я тоже обалдел. Ты ж вчера говорил, что не сможешь.

Взгляды на не-мою левую. Я не могу им сказать, как на самом деле, поэтому на этот раз решаю замутить воду. Ведь я и сам ничего не знаю о протезе.

— Да какая разница, лучше ты скажи, Кирису, почему «Коалы» этим летом облажались? Вроде они оторвались на десяток баллов на предвариловке.

На той неделе я краем уха такое слышал и перевожу беседу в это русло.

Насколько я знаю, команда бейсбольного клуба КураКоу была сильнейшей в том году, как и команда из Коалагаоки. Коалагаока даже построила новое помещение клубу, такая у них была сила. Но…

— О. Арика, ты прошлогодний матч не видел, что ли?

— В клинике телек нарасхват, не сумел вот так взять и посмотреть один. Хотя не очень-то и хотелось. Так что случилось?

— Хрен его знает, что в их школе за дела. Разве что, вот, стартер сменился.

— Ас ушел с холма, причем внезапно в день матча. Тогда на холм встал второкурсник, но его подачи отбивали только так.

— Второкурсник — то есть для меня первокурсник? А, это, Сэкура Юмия, да?

— Вот, точно, маменькин сынок Сэкура. Он, вообще-то, неплохим питчером был. Но когда его вдруг взяли из запасных да в стартеры — конечно, настрой пропадет.

Мы с Кирису хмыкаем.

Говорят, с тех пор клуб Коалагаоки будто прокляли, и в этом году они остались только в четверке лучших.

А вот наша альма матер, КураКоу, успокоилась и сейчас, как когда-то, вернулась к пасторально-неспешной бейсбольной забаве. Ведомая единственным гениальным лидером команда пришла к логическому завершению.

При разговоре про альма матер все погрузились в воспоминания.

После недолгой паузы Цурануи тихо, как про себя, сказала:

— Я еще не знаю… Почему ты бросил бейсбол, семпай?

— Ну, я не бросал. Просто не мог больше. Вообще-то после выпуска случая все не находится.

— Да, но все же. Ты не думал пойти в профессиональный спорт?

— Брось. Наша команда была из людей другого сорта. Скажи, Кирису? Ты вот играл в бейсбол, целясь в профи?

— Не-а, нет.

Кирису крутит головой.

И я, и Кирису любили бейсбол, но такого вот желания у нас было почти ноль. Особенно последовательно мыслил Кирису, который часто конфликтовал со спартанцем-тренером.

«В спорте ведь главное — была ли схватка правильной. Как они еще до этого считают победы-поражения, я вообще не понимаю».

Это после тренировок после школы до притыка. Кирису слегка недовольно пробурчал так.

Нам хватало просто уметь играть в бейсбол. Ну а победы-поражения — потом. Думаю, именно при этих словах Кирису Яитиро Исидзуэ Арика и взял в руки биту.

— То есть бейсбол только в школе? Ты тоже, Кирису-сан?

— Наверно. Потом играть уже сложно. И вообще, в наши времена не получается только про бейсбол. Куча других интересных дел.

— Пожалуй. Но все-таки — ведь было весело?

Цурануи как всегда права. Даже подвыцветшие, те дни не пропали зря.

Кирису, сказавший, что развлечений еще полно, в школе занимался бейсболом не потому, что не было других веселых дел. Он не был гениальным до уровня профессионала, но он до глубины души любил бейсбол, отчего и бросил другие забавы и поставил на него свою юность.

— Но знаешь… Короче, кончился сон.

Уходы с сохранением лица, — одна из сильных сторон Кирису Яитиро.

Вправду незамутненный, заставляющий задуматься, откуда эта отстраненность в его годы, девятнадцатилетний старик.

***

Мы провожаем Цурануи до входа в промзону и поворачиваем назад к станции.

Мне в общагу, у Кирису еще остались дела. Мы не разговариваем. Как-то вдруг нас поразил вопрос Цурануи.

— Скажи, Кирису...

— Что такое, Исидзуэ-семпай? Не хочу про всякую фигню говорить.

— Шестое чувство развито, но брось ты этого семпая, блин… Просто я тоже хотел спросить. Ты спокойно бросил бейсбол?

Прошлым летом я был в клинике имени Ольги. Я не видел, как все завершилось для друга, который сказал, что сон кончился.

— Ну бросил. Балбеска верно говорит, в клубе было офигенно. В профи я не метил и таланту не имел, но все же думал, что было бы здорово всегда продолжать в таком духе… Но я, ну, другим был. В бейсбол я умел играть и понимал, что это только пока мы в школе… А скрывать получалось еле-еле.

— А-а. Но сейчас есть SVS, да?

— Ну есть. Но вообще-то я решил, что не буду участвовать. И сейчас бывает, я внезапно стою на замене, но за меня постоянно кто-то играет. Я не стоял в боксе с лета третьего курса.

Для него бейсбол только в школе?

Почти клиническая прагматичность.

— А какая-то причина есть? Как бывший член клуба, на ставки не играешь?

— Не в этом дело… Честно сказать, для меня бейсбол кончился на втором курсе осенью. До лета третьего я дотянул, если подумать, от дури.

После таких слов уже не подступишься.

Я вдруг понял, что мы уже у «Мариона». Мы останавливаемся у входа в корпус №13.

— А-а. Но ты — другое дело. Раз ты сегодня отбил, то официально записан в участники. Насчет закрытия дела я сам разберусь, ты, главное, радуйся игре. Золотая четверка — знак короля. Если вызывают, не откажешься. Чтобы биться где угодно, биту от себя не отпускай.

— Тьфу. Напомнил. Но ты уверен, что хочешь мне ее дать?

— Да этих бит навалом. И вообще, я же сказал, что мне не нужно. Питчеров в этом сезоне трое. Ас скрывается, но в свое время вылезет… Да. Раз все равно бьешь, так побеждай давай, Слагер.

Пока! — с этим Кирису Яитиро все же уходит.

Пристально рассматриваю порученный мне чехол с битой. Для ненужной бита оказалась весьма помятой и ухоженной.

***

Первая неделя августа закончилась без происшествий, вторая тоже мирно прошла наполовину. Но ситуация, презрев обманчивое спокойствие, понемногу развивается где-то вдалеке от меня. Как всегда, крутятся страдальцы-светила за москитной сеткой, предвещая лучшее, и вот в этом ключе Исидзуэ Арика неизменно чувствовал себя прекрасно.

4/Sinker. (Top)

Тридцатиградусная с лишним жара.

Сегодня он снова проснулся от пронизывающего озноба.

Такое сбитое дыхание, что смотреть больно. Поднялся, как тяжелобольной, хватая ртом воздух, чуть не свалился; чтобы удержать истаивающее сознание, рванул грудь правой рукой.

От боли раздираемой ногтями плоти сонливость перестала липнуть к нему каменноугольной смолой.

Он в каком-то городском парке, посреди неухоженной рощи. Грязный настолько, что люди отворачиваются. Среди спящих бродяг, он наконец пришел в себя.

Поднял лицо к небу, вновь головокружительно синему и высокому. Небо августа. Белые лучи, окунись — и расплавишься, пропадешь. Глубокий — если долго смотреть, потеряется чувство перспективы, — водянистый цвет, протяни руку — плеснет.

В этом сиянии, этом воплощении лета он всерьез ежился от холода.

Хриплые выдохи. Неровное дыхание. Температура тела, так взлетающая при подачах, сейчас упала донельзя. Словно сверхморозный ад. Но это началось не только что. Для него синева августовского неба была ужасающе-холодной еще до того, как он стал таким.

— Расслабился… Черт, надо… быстрее… домой… — шепчет он и отчаянно пытается вспомнить, где его дом. Спросонья у него нет личности. Он не может вспомнить, куда идти, даже собственное имя ему неизвестно.

Только холодно, чадно горит ярость. Расстроенное «я», точно как у наркомана. Кто он такой, что должен делать — он не знает и сам.

Все, что он точно знает, — он повернут на питчинге.

Его, только что проснувшегося, составляет не опыт человеческой жизни, а развитие спортсменского тела. Человек-машина, выметывающий мячи за счет внешнего и внутреннего вращения живой труп. Он давным-давно ответил себе — он не человек, он одно-единственное действие.

Да… Он неустанно продолжал тренировки.

Какое там приличествующее человеку времяпровождение — он без сожалений отодвинул на второй план даже жизненно необходимые функции.

Кручение, накопление и выпускание; вложение жизни в белую сферу.

От бессчетных повторений потерявшие человечность бедра, спина, плечи и поясница, запястья, пальцы возводили гору из трупов.

Гладкое сцепление плоти, кости, воли.

Прочащие лавры крики болельщиков из голосов становились еще одним шумом, проходящим мимо сознания, взвинчивающим все тело.

Он в сверхморозном аду, что вынуждает побеждать.

Перед затмившими небеса голосами болельщиков он стер свою личность, вложил в подачу мысль об убийстве.

Поэтому на вопрос, кто он такой, он ответил:

«Это — пружина», — и гордо улыбнулся.

— Следующий… Плевать, кто, быстрее, следующий.

Он храбрился, это дало ему, стылому, достаточно жара на то, чтобы встать. Этот неестественный мороз испарится, когда он встанет лицом к лицу с бэттером. Над головой его — безоблачное, насквозь промерзшее синее небо. Неизменно. Ничто не изменилось с тех пор, как год назад он потерял так много всего.

Лето длится.

Потерянное, лето все еще длится.

— Еще шестерых… Еще шестерых уложить, и я смогу вернуться домой…

Поправив капюшон, напихав в парку столько мячей, сколько смог уместить, мастер демонического мяча вновь завел свой пульс.

***

Чтобы заработать прозвище «Синкер», ему потребовались четверо жертв.

Первый и второй даже не видели собственно демонического мяча. С третьим присутствовала рефери. Она видела, как последняя подача случайно раскрошила голову бьющего, и честно рассказала всем про этот момент. Те, кто слышал эту историю, посмеялись над ее киношностью, но в любом случае пополз слух о маньяке-питчере, только там он был известен как мастер демонического мяча снизу.

И вот сейчас — четвертый игрок созвал сколько-то друзей и принял вызов Синкера.

— А-а, так вот ты какой, северный маньяк. Никогда бы не подумал. Пыжишься молодцом, ага. Только это ничо, что у меня сотика нет? Ну победишь, а толку?

Синкер выбрал игрока не из официального SVS, а бьющего ради денег. Но по умению он запросто мог быть в официальной части. Просто его мотивы не подходили для официальной, так что он из выборки выпал.

— Ну хорошо, мы таки давно знакомы, поиграю с тобой. Покажи-ка свой фирменный мяч, рулящий под прямым углом.

Вызов он принял благодаря своему разболтанному характеру и неказистому виду мальчишки в капюшоне. Мастер демонического мяча, который ненароком зашиб аж троих бьющих, оказался натуральным бомжом, стоит, трясется весь, как от страха. Вообще не выглядит демоном из слухов.

Насколько четвертый бьющий верил слухам?.. Когда Синкер остановил его на ночной дороге, он назначил ареной гипермаркет поблизости.

Автостоянка, рассчитанная на сто машин. Одиннадцать часов ночи. В скрытом от случайных глаз углу освещенного лишь уличным освещением квартала уже ждали шестеро зрителей.

— Не сказать, чтоб я верил слухам. Но на всякий случай надо зрителей, ага?

Бьющий и зрители подленько ржут.

Все шестеро — знакомые бьющего, которых он позвал, пока перемещались к арене.

Семеро линчевателей на одного молодого человека. Выиграл, проиграл — сторона бьющего владеет преимуществом. Убийца пришел за целью, но сам попал в ловушку. По ничем не огражденной стоянке гуляет сильный ветер. В развевающемся капюшоне, Синкер достал из кармана первый мяч.

Зрители в замешательстве.

Окруженный семью ребятами, Синкер не боится. Наоборот, та комичная дрожь в его конечностях исчезла, что им следовало бы заметить.

Игра началась со смехом и закончилась с пятым мячом.

Нет, вообще-то она закончилась с третьим. Не пришлось даже подавать снизу, он сделал три боковых. Но зрители со смехом присудили тип, и о четвертой заорали так же.

Фаул-бол — когда мяч коснулся биты, но либо из-за превосходящей скорости, либо из-за недобоя мяч улетает в сетку за бьющим. Обычно он считается страйком, но после двух страйков не засчитывается как таковой. То есть: пока идут фаул-болы, страйк-аута не наступает.

А четвертая подача… Бита даже не тронула мяча, но зрители громко кричали «тип».

И вот — пятая подача.

— А-а… Так вот как ты предпочитаешь умирать.

Траектория подачи, как они и настаивали, сделала прямой угол сбоку от бэттера.

Мах битой впустую. Нетронутый мяч. Но белая сфера подлетает, словно по ней попали. Мяч вгрызся в грудь бьющего и навсегда раздробил его спортивную жизнь.

Бьющий валится.

Зрители одурело застыли.

После наступившей тишины они гневно взревели, как бензин от искры, и набросились на Синкера.

Начинается линчевание.

Для выхода из окружения Синкер отступает назад и с тачдауна делает бросок.

Два крика. Возможно, из-за плохой стойки скорость подачи падает примерно до ста километров в час. Но удара все равно вполне хватило, чтобы жесткие мячи подскочили к двум парням. Мячи были нацелены не в лицо, а в челюсть, и безжалостно поразили их шейные позвонки. Оба парня падают, из глоток выходят вскрики. Обеими руками сжимают неприглядно обвисшие челюсти. Из-за попадания в челюсть не сотрясение мозга, а боль в отошедших костях и страх, что без поддержки челюстные мышцы растянутся, лишают их воли к бою.

Так Синкер разобрался с двумя окружавшими его со спины. Осталось четверо. Набегающие со стороны бьющего люди — не более чем глупые цели для мастера демонического мяча. Пинбол из людских тел. Человек, не могущий выжать больше пары десятков километров в час, никак не обгонит превышающую сотню адскую сферу.

Три удобных подачи. Скосив шестерых тремя мячами, мастер демонического мяча медленно выдыхает белый пар.

— Неудачники, дерьмо… Третье звено, а только время терять умеют. Я ж теперь домой опоздаю.

Обхватив себя, дрожа, маньяк-убийца в капюшоне растворяется в летней ночи.

На стоянке остались только невнятно пищащие, корчащиеся парни.

***

Вторая неделя августа. В охваченном летней жарой городе Сикура случилось несколько происшествий со смертельным исходом.

Падение насмерть из-за сутолоки в час пик, смерть в результате столкновения при невнимательном вождении, пищевое отравление молочными продуктами некоей фирмы, смерть от истощения в результате бытового членовредительства, в одном районе — массовое самоубийство благодаря распространяемому подстрекательству.

На день в среднем приходится по смертельному случаю. Смерти от руки Синкера шли особым делом, но вчерашнюю стычку у гипермаркета на востоке Сикуры восприняли как драку малолетних отщепенцев с ранениями. Однако дело не сочли настолько серьезным, чтобы создать штаб расследования.

Четвертая жертва — юноша A — остался жив, но находился в тяжелом бессознательном состоянии. Молодые люди, его сообщники, получили серьезные травмы шейной области и засвидетельствовали преступную деятельность юноши B, присутствовавшего там же; дело задерживается до прихода в сознание и дачи показаний юноши A. Двенадцатое августа: отдел обеспечения безопасности юношества признал состав как непредумышленные тяжелые ранения, постановил отыскать и изолировать юношу B. Также ожидается его самостоятельное появление.

— Вот дурак… Развел шумиху.

Кирису Яитиро узнал обо всем этом в полдень двенадцатого. Он поговорил с подручными юноши A, как его назвала полиция, и заткнул им рты. Это было вчера, за день до того, как в полиции оторвали от кресел зады.

Кирису разъяснил ситуацию доверенным товарищам, остановил поиски преступника и бессмысленные слухи на игровых площадках, создал и распределил источники выдумок среди рядовых членов общества, а сам какое-то время отдохнул в попутном кинотеатре и вот сейчас идет по ночному офисному району.

Уже день прошел со времени детерминантного происшествия. Для слухов нет закрытых дверей — от прохожих гопников часто слышалось «Синкер». Третья и четвертая игры прошли, убийца набрал интереса и почтения и стал заодно известен как Синкер.

Мастер демонического мяча в капюшоне.

Мяч, летящий прямым углом. Скрюбол, дважды меняющий траекторию. Вызванные на поединок бьющие либо терпели страйк-аут и были убиты, либо бросались наутек и были убиты. Выжить можно, только отбив демонический мяч…

Кирису вздыхает — блин, и то, и другое невероятные сказки. Но история складная. В набор летних страшилок Сикуры добавился персонаж, радоваться надо. Кирису Яитиро должен отвечать за нарушенный из-за этого маньяка-убийцы порядок финоборота.

— Завтра братец Нисино начнет меня шпынять, бл-лин.

Разумеется, срочным требованием распустить игры дело не ограничится.

Наверху хорошо помнят, как ловко Кирису управляется со здоровым и новым видом ставочного бизнеса. Нисино Харусуми тоже не захочет понапрасну прикрывать лавочку. Он боится одного: что Кирису Яитиро будет фигурировать в следствии. Пусть букмекерство пытается выжить сколько хочет, пусть мелюзгу убивают сколько хотят, ему это побоку.

— Но все-таки. Нельзя же именно бейсболом взять и начать убивать.

Бейсболист, способный убить.

Когда-то под такое определение подходило два гениальных игрока Сикуры.

Питчер из высшей школы Коалагаока.

Бэттер из высшей школы №1 Сикуры.

«Способный убить» — слухи только среди спортсменов. Даже когда скажешь, что питчер «Коал» — гений, зрители не увидят особой гениальности. Все великолепие его познали только те, кто стоял против него в бэттер-боксе.

Он не так хорош, как Синкер, мячи которого поворачивают под прямым углом, но бэттер видит его бросок именно так. Его непобедимая сила когда обманывала расчеты бэттера, а когда и, действуя в пределах расчета, побеждала.

И — поистине жуткая для бьющего иллюзия, запуск бинбола.

Гениальный питчер Коалагаоки в официальной схватке ни разу не подал дэдбол, но все противостоявшие бьющие утирали пот: «Я думал, мне крышка». Среди спортсменов бегал слушок, что он вправду морально готов убить бьющего. Нередки были случаи, когда бьющие смеялись, мол, тут вам не манга, но после страйк-аута молча дрожали на скамье.

Форма того питчера — боковой. И рост такой же, как у Синкера, о котором шепчутся на районе. В то же время нет, наверное, никого, кто бы в разговоре об одержимых бейсболом при упоминании Синкера не вспоминал о том питчере.

Пока неясно, пойдет ли полиция вынимать из него информацию по этому делу. Юноша A с пробитой Синкером грудной клеткой без сознания, а что до его приспешников, тут Кирису успел заткнуть им рты с разрывом в полдня.

С Синкером Кирису с ребятами расправится. Передавать дело полиции не хочется, поэтому они скрыли, каким питчером он был, — и, имея должок к Синкеру, поддерживают линчевание от Кирису, а полицейское расследование до сих пор блуждает впотьмах.

Разумеется, если они и расскажут об особенностях Синкера, направление расследования не изменится.

— Пожалуй… В полиции тоже не дураки сидят, такого решения не вынесут… Ну, может, ради общей картины сходят послушать байки…

Вышеупомянутый гений-питчер в прошлом августе, в переломную для него середину лета, ушел с холма и мяча не держит. Причиной тому называют травму локтя. Со времен Детской лиги он делал массу скрюболов, рукой не дорожил. Замешанные люди жалели его талант и горько вздыхали: «Так он все-таки доломал локоть?» За ушедшим из бейсбола гениальным питчером не последовало никаких постскриптумов. Просто ушел из бейсбола — таков анализ ситуации профессионалами того времени.

Гений-питчер, который бросал и бросал, пока не сломался.

Был ли у него редкий менталитет, заставлявший его подавать до повреждений?

А может — его техника подачи превосходила разумную нагрузку на тело?

В любом случае, он играл в бейсбол даже против себя, чего Кирису не понимал. Даже печально, насколько не мог посочувствовать, ни капельки.

Бейсбол для Кирису Яитиро — радость.

Свалиться на пределе усталости тоже в радость, и чисто по-человечески злиться на товарищей по команде тоже имеет свою прелесть. Раз бейсбол — командная игра, то и личная радость с командной неразделима. Если говорить об организационном поведении, то внутриобщественные узы Кирису принимает как прелесть бейсбола.

Но боль — уже другое. Раненый играет? Это Кирису кажется уже не спортом, а боевым искусством. Причем косвенным. Если уж хочешь сражаться, при прямом обмене ударами решения приходят проще и быстрее.

В общем, такой игрок должен что-то ставить превыше радости. Иметь причину для полной отдачи бейсболу. Почти у всех идет ради себя. Так проще и здоровее, по мнению Кирису. Но попадаются и спортсмены, старающиеся ради кого-то еще. Гений-питчер из Коалагаоки был именно такого сорта.

Что ж ты так много на себя взял… Если бы ты играл в бейсбол просто для себя, было бы хоть немного легче. Прокручивая про себя такие бесполезные мысли, Кирису тем временем добрался до места.

Десятиэтажное здание чуть поодаль от станции в Ясакадай. Четвертый этаж здания, полностью перекроенный под караоке и неспящий, как и сам район, был «подростковым коррекционным центром» в пользовании Кирису и его команды.

Караоке-комнаты — прозрачные и туманные запертые коробки.

На вид раскрытые настежь, но замкнутые. Из коридора видно, что происходит в них, но из комнат не понять ситуации в соседних — такое мрачное соглашение защищает их. Кирису забронировал четвертый этаж этого здания и пользовался как отелем. Всего на этаже двадцать комнат. Были среди них и такие, где сидели юные беглецы и беглянки из дома, а также по разным причинам скрывающиеся личности, желающие остаться анонимными.

Пройдя фэйс-контроль в приемной на первом этаже, поднимается на четвертый. Характерный для караоке, единственный длинный, узкий, герметичный коридор. Он петлей охватывает этаж с внешней стороны здания, и Кирису за три угла добирается до самой дальней комнаты.

— Сэкура, это я. Я вхожу.

Кирису вошел, не дожидаясь ответа.

Большая, на десятерых, комната в сумраке приглушенного освещения, с кондиционером перестарались — холод по коже.

На столе раскиданы тарелки с объедками.

В углу комнаты сжался, обхватив руками коленки, тинэйджер в худи.

— Так, ты поел, хорошо… Эй, не занижай кондишен-то. Раз с меня деньги берешь, не вздумай окочуриться тут, а то последнее доверие потеряю.

Кирису сделал свет поярче, убрался на загаженном столе. Все это время парень трясся не переставая, обхватывал себя словно на морозе.

Его имя — Сэкура Юмия. На третьем курсе частной старшей школы Коалагаока, капитан бейсбольной команды, ас боковой подачи.

— Эй, Сэкура, ты слышишь? Кондишн сделай потеплей.

— Не слышу… Я такого не слышал. Чтобы такое, чтобы я, чтобы одержимый, что поэтому силен, что я не хотел ему проиграть, но не слышал, что «если отобьет — умрешь», я такого не слышал, не подписывался!..

Кирису смотрит на парня в углу комнаты. Лицо Сэкуры Юмии под капюшоном было страшным.

Одним словом — иссушенное. Пергаментная кожа. От шеи до скул вздулись сосуды. Красные глаза дают понять о многодневном недосыпе, а спрятанная в плед левая рука бьется в спазмах помимо воли владельца.

Кирису знает — рука Сэкуры Юмии трехжильная, и вот третья мышца сокращается, как гусеница. Когда он согласился на просьбу Сэкуры Юмии и приютил его здесь, тот рассказал о своем «синдроме».

Обычно человеческие мышцы могут только «расслабляться» и «сокращаться». Есть еще возможность растянуться, но этого без внешних сил не сделать. Мышца никак не может растянуться по своей воле. …Рука этого парня воплощала собой невозможное.

«Хочу бросать скрюболы, которых нельзя даже коснуться». Таким желанием порождено это его курьезное тело. Превосходящий способности человека новый орган извивался, словно желая обрести свободу.

***

Сэкура Юмия и Кирису Яитиро, как говорится, не то чтобы чужие и не то чтобы дружили. Каждый из них знал о другом, но, как ни странно, лично они не виделись.

Кирису — один из ответственных за создание SVS.

Сэкура — харизматик, что поднял пошедший было под уклон SVS на новый уровень.

Друзья Сэкуры Юмии горячо поддерживали SVS как азартную игру, но, видимо, сам Сэкура любил SVS как спорт.

Собственно, вес игре придал бейсбольный клуб Коалагаока, к которому Сэкура приписан. За полгода выстроив SVS-миф о непобедимом школьнике-питчере, он и в этот сезон удостоился официальной серебряной единицы в знак мастерства.

Юноше повезло и с родовитостью, и с талантом. Не было того, что Сэкура Юмия не мог при желании получить, однако — сейчас он просто дезертир, бежавший от общества.

«Я одержим демоном».

Сэкура Юмия шептал это в телефон, моля о помощи, и Кирису ему не доверял.

— Э, ты серьезно?.. Это не та болячка, какая прилипнет к такому, как ты.

Кирису знал о легких случае одержимости… синдрома A и решил так пошутить.

«Умерли. Это он убил. Мой мяч, черт знает сколько людей».

Услышав такое признание, он решил согласиться на это неблагодарное дело. Сэкура прячется в этой комнате почти неделю. По наводке Кирису Сэкура Юмия укрылся тут и беспорядочно, бредово рассказал странную историю.

Сбор для определения команды питчеров SVS этого сезона. Место встречи — площадка приостановленной стройки. Там материализовался странный мужик и вот как высказался:

«А что, занятно. Найдете старику местечко?»

Мужик был без особых примет, только начал седеть.

Он сам назвался Демоном…

«Если возьмете меня, я исполню ваши желания».

Выдал, словно на театральной сцене.

Что было после — Сэкура Юмия не рассказывает.

Только то, что стал одержим демоном и сбежал.

***

— Сэкура… Насчет того мужика, который сказал, что он демон. Как его имя?

— Хрен его знает… Я не помню, да обычное имя… А-а, черт, что еще за «отобьют — умрешь». Это же как жизнь? Как это — это как жизнь?!

Сэкура Юмия вцепился в левую руку.

Он не в себе, но рассудок еще остается. Нет, этот парень вообще не переживал раны, которая бы его сокрушила. Сэкура Юмия страдает от сделки с демоном. Самозваный Демон сказал ему вот что: «Тогда я подарю тебе чудесный новый орган. Но берегись! Если твою подачу теперь хоть раз отобьют, тебя ждет смерть. Твоя рука, что победит бьющего, поглотит тебя самого…»

И так рука Сэкуры Юмии переродилась.

Эта сюрреалистичная левая рука — доказательство сюрреалистичных слов Демона.

— Черт… Я же так не смогу вернуться домой… И вообще, что за «если отобьют, умрешь», это ведь значит то же самое, что «больше не подавай»!..

Для него, до вчерашнего дня аса, идея невозможности подачи — почти пытка. Наверное, ему было бы даже проще смириться с проклятием вроде «ты умрешь». Но его рука обрела демонический мяч, способный одолеть любого. Он больше не проиграет. Его невозможно отбить.

Но есть случайность.

Риск случайности заставляет все его тело цепенеть. Эта дилемма загоняет в угол Сэкуру Юмию.

— А-а, но если всех… если я… всех, то вылечусь… когда всех, всех… не останется никого… но если отобьют? Если отобьют, тогда я?

Сэкура Юмия говорит сам с собой и наконец договаривается до этого.

Объявившийся самозваный Демон полностью овладел разумом Сэкуры Юмии.

— Демон, исполняющий желания, гм… Слышь, Сэкура. А он шляпы не носил?

— Э… а? Да… но откуда ты?..

— Я с ним тоже когда-то встречался. Иначе поверил бы я этой чепухе…

— Т-тогда… ты тоже… с ним?..

— Больно надо. А вот друганы да, трепанули желания у меня на глазах. Всегда страйк-ауты и хоум-раны… Дурачье. Надо ведь, ну, реалистичнее, безопасный процент защит или отбоя бы выбрали, и все хорошо. И вот результат.

Такой, подобный проклятию, финал.

Отобьют — умрешь. Страйк-аут — умрешь.

Такой бейсбол вообще неинтересный. Такого состояния сознания, когда играют в бейсбол аж на собственные жизни, Кирису не понимает.

— А-а, но тебе-то куда легче. У тебя справедливый обмен. Раньше было хуже.

Только потери. В памяти Кирису взрослый, назвавшийся демоном, был каким-то недоделанным демоном, который только забирал у ребят.

— Кирису… Что стало с теми двумя?

— Кто знает. Люди все живут до смерти. А ты вот не сбежал, похоже. Два дня назад умер Синохара. Вы были знакомы, так?

Сэкура Юмия гнусно ухмыляется. Уже зная, что это значит, Кирису не стал уточнять.

— Ну и ладно. Это место тоже долго не протянет. На этой неделе полно контрактов. Через четыре дня ты уйдешь. Потом попадайся полиции, помирай в канаве, ни в чем себе не отказывай.

— Ну-у… А д-другие места? Ах да, Нодзу? По слухам, там есть нычка для одержимых.

— Брось. Иллюзорная многоэтажка — это так, байки. Это не может быть правдой… Предупрежу как знакомый — не выделывайся, вернись домой. Носитель синдрома А даже за пределы префектуры не выйдет. У тебя удача кончится.

Приглушив свет, Кирису Яитиро равнодушно поднимается и уходит из комнаты.

— Черт… издеваетесь, почему только я… Нет, все нормально, я спасусь, я еще спасусь… Да… если всех их, всех убью…

В погруженной во мрак комнате одинокий замерзающий одержимый повторял привычную фразу, болезненно, снова и снова.

5/S.VS.S-2 (13.08)

— Доброе утро-о.

Вторая неделя августа подошла к финалу, десять часов утра.

Я обычным порядком пришел на работу в подземную комнату, и меня встретила неведомая сущность, вся обернутая в цветастые ленты.

Как бы сказать… как только я вошел, через минуту мне показалось, что сработала часовая бомба. На черно-белых плитках пола одиноко приткнулся шестидесятисантиметровый сверток.

— А, вот и ты наконец. Ну, надень протез, Арика. Тебя со вчерашней ночи ждет.

Вот и восторженный взгляд и нетерпеливо машущие отсутствующие руки — надевай, надевай! — черного силуэта на кровати. Под софой — черный пес, на потолке грациозно плавает тень рыбы.

Ну, в этом каждый день, сколько раз ни приходи. Наводящая тоску в момент открытия двери атмосфера комнаты сегодня превратилась черт знает во что.

В общем, я надеваю протез, на чем утренняя работа кончается. Потом просто реагирую на случайные просьбы Кайэ, а когда заходит солнце, снимаю протез и возвращаюсь. В этом заключается мой труд, однако…

— Ну что ты стоишь как не родной, открывай, открывай же, вот. Ты удивишься, Арика. Я сорок тысяч ниток потянул, пока ее не доставили вчера вечером!

Кайэ чуть не прыгает, как ребенок, которого возьмут в луна-парк. Меня это зрелище почти умиляет, но я трясу головой и собираюсь.

— Что-то дурное предчувствие. Там хоть не голова профессора Доуэля?..

Осторожно разворачиваю.

— Что. Что за бред… Что это?!

Сам, словно глупец, не верю глазам своим.

Что за чудо случилось? В обертке была такая Затерянная Технология, что в наши дни днем с огнем не отыскать!..

***

— Чем это вы занимаетесь?

И вот, через час, в одиннадцать с лишним, в комнате без стука появилась Тома Мато и холодным, глубоко разочарованным взглядом и словом, как скот или раба, пришпилила нас, сходящих с ума на кровати.

— Гхе, М-М-Мато-сан?! Блин, я понимаю, вы всегда неслышно входите, но не надо в такой момент и без спроса! — вырывается у меня. Голос странный.

Потому что Мато-сан впечатляет меня крайне клевым видом и колючим взглядом.

С жакетом на плечах, с прямой, как струна, спиной… а скорее даже выпятив грудь и глядя сверху вниз во властной позе, излучая давящую, слепящую элитарность. От одного этого вида среднестатистический налогоплательщик мог бы пасть ниц.

Пес и рыба, похоже, испугались Мато-сан — под софой больше никто не лежал, над головой никто не плавал. Летнее солнце в нашем аквариуме процентов на сорок стало темнее.

— О. Эй, доброе утро, Мато-сан. Давненько ты не заглядывала. М? Ой, ты же опять немного располнела! В талии пошире, чем раньше. Ну что ж ты. Ты уже в возрасте, надо думать, что ешь.

Вот так, совершенно не ощущая ауры Мато-сан, с обычной улыбкой ее нейтрализует наш супербосс. Такое с кондачка не сумеешь.

— Ага, доброе. Сам-то не меняешься, Карё. Как всегда интерьер и вид — смотреть не на что. И этот балбес — ну, главное, слушает, что я говорю… Так вот. Вы чем тут занимаетесь? Ишь, распалились.

— Да вот этим же. Ты не в курсе?

«Вот», — Кайэ демонстрирует прогрессирующую на кровати Затерянную Технологию.

Отбился от откровенно пребывающей не в духе Мато-сан с улыбочкой, не то что игнорируя, а вовсе не замечая. Черт, на него хочется положиться…

— Э… что это? Какая-нибудь пластиковая модель… бейсбольного поля?..

— Ого, ты ее слышал, Арика? Должны же быть пределы неординарному мышлению!.. Не верится даже. Ну брось ты, Мато-сан. Кто родился в семидесятых, уж про настольный бейсбол должен знать.

Помощник инспектора Тома молчит и еще больше хмурится.

В подземелье и так был какой-то чужой мир, а теперь он поднялся на новый уровень и стал не просто существенным, а сверх-. Мне бы когда-нибудь левелапнуться.

— Ну, гм, Кайэ-сан… Не стоит доводить Мато-сан…

— Пожалуй. И еще стоит над душой, отвлекает. Мато-сан, может, присядешь пока? А, софа для Арики, туда прошу не садиться… М-м. Ну же, дальше атакую я. Шестикратный победитель Карё Диваз меняет питчера!

Напряжение было таким, что почти слышалось «ура» болельщиков.

Мато-сан молча закрывает дверь и, определив, что, кроме софы, сесть можно разве что на пол, немного поколебавшись, садится на софу. Мне почудилось?.. Вот сейчас не скорчила ли Томато-тян на миг щенячью рожицу: «Он не рассердится?..»

— Ну же, Арика, соберись! Ты же помнишь, я сказал, что дам повременной бонус, если выиграешь. Так ты до самого конца не обернешь игру в свою пользу!

— И то правда. Для вящего улучшения своего пищевого положения я должен был разнести в пух и прах новичка, не знающего правил бейсбола. Кайэ, свежие питчеры — до шестого исчезающего демонического мяча, смотри не ошибись.

Мато-сан расслабилась на софе, подперла подбородок рукой, а другую забросила за спинку лежака… Я подумал, что если я дальше буду на нее смотреть, меня пристрелят, отвел от сестренки глаза и вернулся к игре.

Так. У нас настольный бейсбол.

Приобретенный Кайэ всеми правдами и неправдами, делюксный настольный бейсбол — последний спинофф-пустоцвет, когда культурный пласт настольного бейсбола почти разрушен.

От настольного бейсбола — одно название: один в роли питчера бросает блестящий шарик, один в роли бэттера стучит по нему. Один-на-один, детская пустышка, игра в игру в бейсбол, при этом, для конкуренции поднимавшим в то время голову домашним компьютерным играм, она местами цифровая.

Позиции полевых игроков, ловящих шарик после отбоя бэттером, произвольно меняются, сила свинга бэттера тоже отличается для каждого игрока. Более того, в игру внесены данные о семи командах, у каждой команды свои тонкости. Развели ерунды.

Выбор Кайэ — команда с шикарным питчером и уклоном в защиту, а моя — с как бы харизматичным бьющим в замене, которого вводишь на один иннинг — и хоумран обеспечен, такая одноразовая пушка.

— Хм? Ты сейчас не будешь проводить замену? Надо же хоть одно очко вернуть.

— Ты не понимаешь. На кой сразу ходить со слагера? На то и клинап, чтобы шел четвертым. Бейсбол не так примитивен, чтобы для победы питчеру нужно было только выбить страйкаут, а бьющему — только отбить. Тут потихоньку двигаешь пешки, вот так.

Бэттер со звоном бьет по шарику.

«Гм-м», — недовольно сжимает рот Кайэ.

Он думает, хоумран и страйк-аут — основное оружие атаки и защиты. В частности, он заблуждается в том, что подачи берутся с потолка и просто без толку гоняют счетчик бросков, уходя «в молоко». При подаче разделяют внутренний и внешний угол, но, в конечном счете, стараются попасть в страйк-зону. Отбивай — не хочу… До сих пор я проигрывал, чтобы поднять ставки до серьезных.

— В боле, промахе, тоже есть смысл. При любой хорошей траектории, если не выбить из равновесия бьющего, все равно отобьют. Бол — тактика, которой хотят сбить внимательность и предвидение бьющего с настоящего броска, а никак не намеренный бросок мимо страйк-зоны, чтобы «промахнуться»… Ну, вообще, бывают и просто проблемы с контролем.

Дзынь, дзынь. Череда отбоев фаултипов.

Счет показывает два страйка, три бола. Если страйк, то аут, если бол — переход на следующую базу, фулл-каунт.

Питчер Карё подает с безмятежным видом.

Блестящий шарик проскальзывает прямо в страйк-зону… впрочем, в настолке большинство мячей страйки. В момент, когда можно было махнуть битой и получить хит, шарик со стуком исчез в земле.

Тридцать лет тому назад, в золотые семидесятые…

В настольном бейсболе случилось эпохальное открытие. Доселе летевший прямиком, чтобы быть отбитым, металлический шарик обрел повторяющую фокбол способность — появился исчезающий демонический мяч.

Грубый прием, кнопка забрасывает поданный шарик под поле, и команда на отбое никак не может его отбить, впустую машет битой и получает страйк — крайне нечестная функция. Впрочем, он не попадает кэтчеру, откровенный бол, и если не бить, бэттер побеждает.

— Оп, бол. Бэттер продвигается на базу. Хи-хи-хи, ты такой простой, Кайэ-кун.

— Арика жадина!.. Даже если простой, мог бы из приличия махнуть… Погоди, исчезающий демонический мяч — это бол? Что, фокбол не попадает в страйк-зону?

— М-да, ты вообще не разбираешься в бейсболе… Да, фок уходит со страйк-курса в бол-курс, но это не значит, что он обязательно бол. Я же сказал, основа питчинга — сбить с толку бьющего. Что скрюбол, что прямой — одним только названием не обхитришь.

Быстрый, невидимый глазу мяч — разумеется, вундерваффе. Но единственный козырь захватывают на ранней стадии.

Какой угодно бэттинг и питчинг — не более чем «доступные телу движения». Они — отражения друг друга. Брошенный человеком мяч встретит выполненный человеком отбой в соответствующей форме. Скрюболы нужны, чтобы сбить этот общий фокус.

— Хе… Тогда и другие скрюболы по сути все равно входят в страйк-зону.

— Ясное дело. Вообще-то даже прямая подача — скрюбол. Потому что мяч падает вниз. От обратного вращения, бэкспина, получается трение, давление снизу от мяча повышается. Мячу придается вращение, обратное его движению, срабатывает подъемная сила. Вот эта подъемная сила делает искажение вращением мяча, а в другие стороны его двигают другие скрюболы. Помнишь, в мячике — не в этой железке, а в настоящем — есть швы? Из-за них мяч нельзя назвать сферой. Используя мелкие выступы и углубления от швов, питчер воюет с сопротивлением воздуха.

Пока я делюсь своей эрудицией, матч двигается дальше. Уже восьмой круг, очки Бродячих псов Исидзуэ набегают.

— Хм-м… Но и скрюболы ведь бывают разных видов? По кривой там, по прямой. Или боковые и вертикальные скрюболы, что насчет них?

— Простой боковой — не скрюбол. Я уже сказал, что мяч падает вниз. Никому от этого правила не уйти… По кривой — скрюболы с высокой степенью свободы, но они уходят в сторону, сильно падая. А по прямой — для правши-питчера и правши-бьющего — врезается книзу внутреннего угла. Верхний неудобно подавать, поэтому это любимая техника боковых питчеров…Слайдер — наоборот, с прямого соскальзывает влево. Скорость у него тоже близкая к прямому, так что это одноразовый дуэльный бросок. Этот тоже рассчитан на бокового питчера, вот.

— Сплошные боковые… А я слышал, что верхний — путь королей. А, так у верхнего питчера есть быстрые подачи? Вообще какие-то формы для прямых мячей?

— Ага. В бейсболе верхние питчеры заметнее. Вот эта «вилка», которую ты уже затыкал, — их фирменный прием. Еще SFF, каттер.

— Каттер? Звучит как-то не по-бейсбольному… Оно что, при попадании режет?..

Я давлюсь от сдерживаемого смеха. Какое, м-м, умильное сравнение.

— Никто ничего не режет. Ну, его называют каттером, потому что бросают, как будто разрезают, но полностью он «кат фастбол». Еще для смеха обзывали «слейт», раз он такой стрейтоватый слайдер.

У «кривых» мячей много видов, много форм, но их все приводят в движение локтем, запястьем и пальцами. Особая нагрузка приходится на локоть и запястье, поэтому скрюболеры легко повреждают локти.

— Ого, сколько всего. Я думал, есть только сворачивающий и падающий мячи. Но если у питчера такая свобода действий, у него разве нет преимущества? Бэттер только и может, что защищаться.

— Если идет только против вида подачи, то да. Но питчер — человек. По форме подачи и хвату все становится понятно сразу перед подачей. Хват у всех индивидуальный, но есть какие-то общие черты, так что если без учета траектории, то спрятать вид подачи не получится… Если смотреть со стороны питчера, то для кривой и прямой пальцы как бы закручиваются. Так вот, для этих самых каттера со слайдером пальцы как бы режут. Так, что еще… Ах да, демонический мяч.

— Что? Демонический мяч правда существует?

— Существует. По-простому так называют наклбол. Подают его, хорошенько подавив вращение, и он болтается в полете влево-вправо. Две итерации в секунду, между прочим! Остальные скрюболы дают три итерации в секунду, так что можешь сравнить, насколько велико сопротивление воздуха. Разумеется, при этом скорость мяча падает, но даже сам питчер не может предсказать, куда этот «трудноотбиваемый» гад прилетит. А более быстрые — это слайдер, прямой и… а-а. Забыл одну важную вещь сказать.

Козырь бокового питчера.

Вид, не воспроизводимый верхним питчером, дающий два поворота по вертикали.

— Я сказал про демонический наклбол, когда зажимаешь костяшками пальцев, так? Он с беспорядочным курсом и его трудно отбить, но зато его легко увидеть. Козырь, как в этом настольном бейсболе. Не тот мяч, который можно потерять из вида. Ну а в бейсболе есть и такой скрюбол, который называют исчезающим демоническим мячом.

…Еще в школе, помню, столько раз видел броски одного питчера. Нижняя подача, припадает к земле. Выпускает с высоты фактически питчерского холма подобный летающей рыбе волшебный мяч.

— Это — синкер… буквально тонущий мяч. Сначала он на миг взлетает, крутясь, как прямой, а потом падает из-под рук бэттера, и если хорошо подать, он правда исчезнет из вида.

С софы послышался стук. Мато-сан, до этого сидевшая в неуютном молчании, вдруг приподнялась.

— О-о, и такой мяч есть. Однако Синкер — знакомо звучит, а? Как имя чудища, — глаза Кайэ загораются. — Интересно.

Как человек, посвятивший час бейсболу, я не могу скрыть радость от такой реакции.

— Отнюдь, Кайэ-сан, имя «синкер» не раскрывает всей сути! Сказывают, левша может сделать синкер скрю!

— Ух!.. Н-ничего себе, что «каттер», что «скрю», все так круто звучит! А что бэттер? У бэттера какой-нибудь «гильотины» или «скрю» хитрого нет?

— Ну, гм… Увы, никаких особых хитростей, чтоб остались в учебниках с формами, нет. Каждый придумывает какие-то свои названия для форм, но звучит это все не как удары в каратэ. Хорошо питчерам. Прикинь, им дают прозвища типа «Мастер Скрю» или «Зе Каттер»! Уберменши, — сам прыскаю.

Забросив настолку, мы с Кайэ болтаем с горящими глазами.

Ну, в голове Кайэ, может, вертится образ трехметрового питчера, который, злорадно хохоча, расстреливает бэттера, не знаю, но я рад, что он радуется.

И вот сидим мы, впали в детство, а вот сидит сестрица под тридцать, холодным взглядом нас изучает.

— Гм, Мато-сан, вы с нами? Тут места мало, вряд ли захочется, но ты знаешь, это по-своему забавно.

— К черту. Такое не по мне. Скажите, когда закончите.

Что «такое»? Это же просто игра, где тык кнопку — бросил, тык — отбил.

— Да нет, Арика. Мато-сан не нравится дизайнерский дом. Она постоянно, постоянно все ломает.

«Это забавно, сил нет», — слегка улыбается черноволосый юноша. Тома Мато, ничего не ответив, как под нажимом отвела глаза от кровати.

— Кстати, Арика, откуда ты столько знаешь про бейсбол? Разговорился как никогда. Ты что, прожженный бейсбольный болельщик?

— Хм…

Черт. Он прав, я забылся и разболтался.

— Ну, не то чтобы болельщик, просто, ну, понемногу набрался…

— Он был в бейсбольном клубе. В старшей школе до лета третьего курса участвовал как бьющий на замене. Хотя совмещал с другой активностью.

Внезапный удар откуда и думать забыли. Тома Мато подалась вперед и сказала такое, о чем бы хотелось забыть навсегда.

— Ух. Так ты был в клубе, Арика. Но совместительство… звучит как «спустя рукава», что ли… И ты так справлялся? В старшей школе бейсбол не детские игрушки, да?

— Да, не детские. Но даже за короткое время при старании можно заполучить роль бьющего на замене. Ведь количество практики не равняется силе.

Не то чтобы мне не нравилось спортивное прошлое, но я не сумел взять от юности все. Дело в том числе во времени.

— Тоже не так. Практика равняется силе, болван. Куда ты пойдешь, если в период роста не будешь себя пинать. Эффективная тренировка? Ха! Ты сначала голову на плечах заимей… Слушай, Сёдзай. Таким людям, как ты, которые сами себя не знают, надо четко, безжалостно, до рвоты, не давая пощады даже в полусмерти, с волей подчинить себе тело и душу, десятки тысяч раз себя пинать — вот самая эффективная тренировка. Если головой не запоминается, пусть тело запомнит.

— Гхе.

— Уй.

Два слабака на кровати синхронно подали голос.

Наверно, нужно хвалить свою фортуну? Будь она тренером в КураКоу, мы с Кирису точно сдохли бы при исполнении прямо на бейсбольном поле.

— Мато-сан, это называется «перерабатывать». Ну сломаешься, и что тогда? Тело запомнит — это такая теория воли, зашедшая слишком далеко.

— Я говорю по фактам… Ох. Я-то думала, это общее понимание всех спортсменов. Но ты у нас такой бредовый спортсмен, который без фундамента построился, да?.. Знаешь что, Сёдзай. Чтобы отточить технику движений, необходимо повторение. Делай одно и то же, колебайся как маятник, и ЦНС с периферией выучат эти импульсы. Найдутся короткие пути, ты замостишься, чтобы по тебе легче курсировать. От повторений нервная система выстроится, поднимет КПД, и ты быстрее мысли сможешь подсознательно делать верные движения… В школьном спорте достаточно просто инструктора, чтобы понять телесные техники как знание. Спортсмен не запоминает головой, а вбивает технику в нервы. Запоминает телом — буквально значит обучает физическое тело.

— П-понятно… Но, Мато-сан, это получится не спортсмен, а собака Па…

— Что? Есть что возразить?

— Нет, совсем ничего. Вот оно что. Когда профессионал специализируется на конкретной технике, это он проходит через Спарту. То есть кто угодно может до смерти затренироваться до рефлексов…

Жуть. Вероятно, среди подручных Мато-сан есть такие, что натренированы по знаку от нее становиться живым щитом.

— Не. Кто угодно — это, к сожалению, не получается. Развитие нервной системы заметно лет этак в десять, и если до тех пор не утрясти базовые техники движений, начинает вылезать индивидуальность. Повторение эффективно, но по-настоящему эффективный период проходит слишком быстро. То есть если хочешь стать специалистом, до десяти лет перестрой нервную систему повторениями, так-то. Говоря наоборот, если спортсмен добивается успеха без особых усилий, его можно спокойно назвать бредовым, как думаешь?

«Ведь так?» — опасно смотрит на меня. Что-то она последнее время на одного меня нападает.

— Стоп, но тогда тем более нет необходимости устраивать себе спартанство! Одуряющие репетиции проходят завершающий этап в десять лет, верно?

— Что ты вот так уползаешь на отдых и лень? С десяти лет просто меняется то, что тренируешь. Порядок вроде обратный, но все-таки после техники налегай на развитие мышечной силы. В отличие от развития нервной системы, общее развитие ускоряется при половой зрелости и дальше. Мощь обычно тренируется в этот период. Очевидно же, что от средней школы до универа тело растет быстрее нервов.

Гм, а ведь и правда. Короче, спортсмен строит основы до десяти лет, получается.

Немного отвлечемся — нервная система, общее развитие и заодно половое развитие ярче всего с десяти до двадцати лет, то есть в период полового созревания. Полученные за это время травмы легко не изведешь именно поэтому. Если довести до серьезного, начнутся всякие домашние побои, домашние смертоубийства, домашнее обжорство, потому за этим надо следить. Впрочем, слежением предотвратить нельзя.

Жаркая дуэль завершилась на девяти иннингах. С восьмого Бродячие псы Исидзуэ обратили ситуацию в свою пользу, а Карё Диваз не смогли сравнять счет, и на панели подсчета красовались издевательские крестики.

— Фуф, в горле пересохло. Арика, сделай попить. Миксер в кухне есть.

«Так точно!» — весело отвечаю и иду на кухню, что рядом с ванной. От нежданного бонуса колотится сердце, но я возвращаюсь к реальности с холодной мыслью — со мной такое, я выколачиваю деньги через игру из младшего на вид ребенка.

— Так с чем пожаловала, Мато-сан?

А вот Кайэ — видимо, радуясь, что хоть и проиграл, но провел час с удовольствием, — спокойно обращается к Мато-сан, лежа на спине.

— Я сюда только за одним прихожу. Буду просить тебя изгнать демона.

Наклонясь вперед на софе, с серьезным видом скрестив пальцы рук, Тома Мато сказала странную фразу.

Изгнание демона. Нечасто такое услышишь, но не особенно странные слова.

Странно то, что это — Тома Мато, специалист по одержимым. Их — носителей синдрома А — нельзя вылечить. После полутора лет, проведенных в клинике имени Ольги, это было моим единственным заключением, а не чем-то оброненным Томой Мато.

— Откуда это? Это формальная заверенная просьба о содействии?

— Нет. В общем-то, личная, неудобная просьба. Я хочу уничтожить следы преступника.

Моя рука застывает над недорезанным яблоком. Что? Мато-сан разве не верная собака государственного права?!

— Что, связано с родным домом?

— Ага. Дед попросил передать, я передаю. Около двух недель в окрестностях Сикуры орудует маньяк-убийца, слыхал?

— Слыхал. Хотя в такой форме, что уже что-то около четырех трупов. Преступник и есть одержимый?

— Очень вероятно. Пусть он будет юношей А. Этот юноша А участвует в так называемом SVS — дорожном перфомансе на открытых магистралях… что такое, Сёдзай, чего пищишь? Разрезал червяка в яблоке?

— Я попрошу! Это невозможно, я слежу за едой, и все червивые давным-давно распроданы. Мато-сан, продолжайте.

— А, угу. Родня юноши А попросила деда, чтоб нашли их отпрыска и вернули домой, пока история не всплыла… Так вот, А перестал появляться дома еще до того, как начались эти дорожные убийства. Родные, как услышали о маньяке, почти подали на беглеца, но что-то внезапно поняли.

Не знаю, что и думать о родителях, которые, только заслышав о маньяке, понимают: «О, да это наш сын!» — но, видимо, было достаточно сходных пунктиков, чтобы так решить.

Меня эта тема не касается. Мешаю нарезанное яблоко и естественную воду в адскую смесь и, как заправский официант, преподношу работодателю.

— Вот, Кайэ, попить. Так что, Мато-сан, прощайте. Я смотрю, тут важное дело, а я пойду.

— Ну-у. Ладно тебе, все равно ведь забудешь, побудь тут, Арика.

— Во-во, Сёдзай, не виляй. Кто тебя знает, куда ты отсюда пойдешь… Кстати. Ты ведь знаешь, что такое SVS?

Зыркает на меня. Надо было недавний вскрик хотя бы яблоком заткнуть. Как только Мато-сан сказала «SVS», страх неизвестности, что со мной будет, если узнают, выдавил из меня невольное «ай».

— Ага, знаю. SVS — это что-то типа легкого бейсбола.

— Ага, в документах такое есть. Маньяк в этой игре питчер, высматривает, когда кто-то из участвующих бэттеров остается один, вызывает его на поединок и под конец убивает. В полиции еще не знают, кто он, и очевидцев недостаточно. Кличка — Синкер. Каждый раз он сначала бросает страйк-аут, а потом убивает… Ну и странные хобби у некоторых.

«Непрямые», — выплевывает Мато-сан. Она из тех, кто зря патронов не тратит, и мысль сначала захватить, а потом поразить, не приходит ей в голову.

— Хм, странные хобби? Но у каждого есть хотя бы одна черта характера, о которой другим не расскажешь.

«Да, Мато-сан?» — Кайэ делает самый страшный пас в мире. Можно такого не говорить, пока я в пределах досягаемости Мато-сан?

Ну да, он прав.

— Интересный вопрос. Если говорить о скрытой черте Мато-сан, то, наверно, это садизм?

— Че? — поражается Томато-тян. — Вот не надо так о людях говорить. Я вообще-то это не скрываю.

Ну да, по возможности скрывай, ладно?

— Короче. С его появлением SVS стала игрой на краю смерти. Официалка, да? Синкер сосредоточен на девятерых официальных бэттерах, и оставшимся участникам ночами плохо спится… Ну, Сёдзай? Что еще ты скрываешь?

— Ну, не то чтобы я что-то особенно скрывал… Просто я сам, как бы, не заметил, как вступил в официалку…

Больно от этих взглядов. Этих лиц, совершенно согласных и сдавшихся перед несчастливой звездой Исидзуэ Арики. Этих глаз, полных смиренного понимания — опять он по уши в том, с чем никак не связан.

— Так, оставим этого несчастного парня в покое. Мато-сан, что родители Синкера… юноши А хотят с ним сделать?

— Просьба состояла в том, чтобы раньше нас изолировать сына, а если в его теле обнаружится необычное, желательно вылечить. А также, если будет известен источник заражения, его желательно убрать… Ох уж эта родительская любовь. Сам по себе он не может стать одержимым, это его кто-то заразил, пусть этот кто-то ответит…

С точки зрения Мато-сан, понятно, тут дело в родительской любви. Ведь синдром А не передается от человека к человеку. Так не бывает, чтобы побыл рядом с одержимым и сам стал одержимым.

Неважно… Зато эти двое явно подразумевают, что «вылечат».

— Э-э, Мато-сан. Одержимость теперь лечится?

— Нет. Так что, Карё? Надумал?

— Если фальшивка, я всегда готов, но сам я не могу к нему пойти. Может, ты сможешь его сюда привести, Мато-сан?

— Не могу. Я знаю, где он, но там люди. Если я пойду, потом начнется головная боль. Желательно, чтобы экзорцист лично пришел и на месте провел процедуру.

— Ага. Тогда пойдет мой представитель. Да, Арика?

«Ну пожалуйста», — беспечным и вместе с тем полным мольбы голосом.

— Да-да, принеси пользу для разнообразия. Ты все слышал, Сёдзай?

«Пожалуйста», — грубоватым и вместе с тем с намеком угрозы голосом.

— Эй, я ничего не понял! Ни в одном слове вашей беседы не выходит, что меня как-то можно задействовать!

— Не волнуйся. Достаточно, чтоб ты с ним встретился, надев протез. Если разговор не заладится, просто ничего не делай и вернись. Мато-сан, насколько они нам будут благодарны?

— Гм? А-а, ну, где-то настолько.

Мато-сан спокойно вынимает из кармана чек.

Лучше бы я не видел… Эта сумма отодвинула на второй план внезапное представительство, опасность переговоров с маньяком-убийцей юношей А и прочее.

— Ну, мне-то не надо, но давай пополам, Арика. Мато-сан, занесешь, как кончим?

— Естественно. Смотри не показывай его никому, кроме меня.

Ух, уф-ф… «Кончим» он зря сказал, но деньги мне нужны.

— И потом, Арика, если хорошо пройдет, я в тебя, наверно, поверю и отдам протез в пользование. Не нужно будет каждый раз просить разрешения и возвращаться отдавать. Если ты сможешь функционировать как мой посыльный… в порядке эксперимента эта левая рука — твоя, — невероятно нежно улыбнулся черный силуэт.

Деньги на три года жизни и черный протез, который мне так нужен. …А-а, я точно об этом пожалею. Я отлично вижу этот киношный знак скорой кончины, но от такого соблазна сейчас отказаться не могу.

***

Получаю от Кайэ протез, мужественно надеваю.

— Удачи. Это первый шаг, постарайся не влипнуть и справиться в легком темпе.

Напутствуемый нанимателем, ухожу из подземелья.

У освещенного летним солнцем резервуара — вышедшая на шаг раньше Тома Мато.

Когда я согласился представительствовать, мне в целом разъяснили суть работы. Я знаю, где скрывается юноша А, а также где он живет. Моя работа — просто связаться с А и передать «тебя родители ждут домой». На душе неспокойно, но если это все, я просто это сделаю и получу что причитается.

— Сёдзай. Насчет бейсбола. Это, мячей, поворачивающих вбок, правда нет?

Мато-сан заговорила, как ни странно, не о работе.

— Нет. Часто выражаются, мол, вбок или под прямым углом, но как мяч ни крути, так его не повернешь.

— Вот как. А такого, чтобы он один раз повернул, а потом еще раз, совсем в другую сторону?

— Это даже не вопрос новичка, Мато-сан… Такой бред даже говорить неприятно, но — этот ваш Синкер что, бросает такие мячи?

Это уже не бейсбольный питчинг.

Это — буквально одержимая демоном подача.

— Ага. Мяч пролетел мимо убегающего бэттера, два раза повернул под прямым углом вбок и раскроил ему череп. Если смотреть сверху, траектория будет что-то вроде равнобедренного треугольника. Есть мысли?

— Слишком идиотично… Еще какие-то бредовые особенности?

— М-м… Это пока не в моем ведении, я точно не знаю, но вбитые в тела жертв мячи вроде обожженные, и видно, что внутри.

Мяч повернул из-за обжигающей скорости вращения? Да ладно, так тоже не может быть. Вообще, даже если допустить, что каким-то неведомым хватом можно заставить мяч повернуть под углом, это еще не дает возможности поворачивать два раза. После пуска мяч меняет направление вращения и с вертикали переходит в горизонталь? Это в НФ называется телекинезом.

Одержимые меняются телом. Таких вздорных способностей — физически двигать что-то оторвавшееся от тела — нет. Разные «мозговики» вполне бывают, могут обманывать взгляд наблюдателя… еле-еле укладывается, ладно, но когда есть третьи лица, это тоже маловероятно.

— М-да, пока что место действия — комната. Вряд ли он внезапно станет кидаться мячиками. А что, Мато-сан… SVS ведь стала проблемой? Почему полиция не ловит?

— Хотелось бы, но, к общему раздражению, они не нарушают законов. Они предупреждены и даже не мешают проходу.

Ну, естественно. Максимум проходу ночных патрулей.

— М-м… Стоп, а что, если не останавливать, а побивать? Слышь, Сёдзай, я не могу пойти питчером? Руку натренирую, и…

— Не можешь. Ты вообще стреляешь не теми шариками.

Отмел со скоростью света.

«М-м», — сожалеюще умолкла Мато-сан… Она иногда говорит такие милые вещи.

— А-а, но вообще в этой игре бьющие безнадежно перевешивают, может, и пригодятся детоубийственные подачи а-ля Мато-сан. Говорят, питчеров мало.

— Почему бьющие перевешивают?

— Бьющие носят оружие. В нужный момент бита — сильная штука. А если серьезно, бросать сложнее, чем бить. И тренировки нужны. Бьющий развивается сравнительно легко, поэтому их больше.

Прощаюсь, иду на остановку.

Может, стоило проехаться на «мерседесе» AMG SL55 Мато-сан, но нет настроения.

— В общем, я позвоню, когда поговорю, подождите поблизости. Мато-сан, вы даже на работе ездите куда бог пошлет. Бросайте вы это — я звоню, а вы в Мышином царстве или где еще.

— Знаешь что. Мне в такие места одной не хватает смелости ехать. На вот, возьми с собой. На всякий случай. Не раздумывай. Я представлю как самозащиту.

Тома Мато вынула из багажника страшного вида ножище и всучила мне — на!

Спасибо ей за моральную поддержку, но мне это напомнило вновь, что у нее работа состоит в обращении с подобными штуками.

— Черт, я поторопился…

Хоть я и сказал так, но в отсутствие чувства опасности — ни мурашек, ни капли пота. Смотрю на золотой сотовый, сверяю время. Сейчас как раз полдень. Дата — жаркая солнечная пятница, тринадцатое число.

***

Несколько минут ходу от станции в Ясакадай. Я прибыл к цели — десятиэтажке.

Издали — ничем не примечательное офисное здание.

Вблизи заметен холл, в гостиничном духе на весь первый этаж.

Но на самом деле здание занято под ставшие обычным делом караоке-комнаты. Что ни говори, а все здание — искусственный рай, сотворенный только ради караоке. Это чудесный иной континуум со вместимостью в восемьсот человек, каждый из которых может держать микрофон. Что это, как не воплощенная песня?

Юноша А должен скрываться на четвертом этаже этого здания. Комната №20. Он занимает самую дальнюю и широкую комнату — вот уже третью неделю кряду.

На входе в здание приветствуются все, и стар, и млад, мужчины и женщины. Повторюсь: это — опустившийся рукотворный рай. Если скажешь: «Сегодня же рабочий день!» — тебе с твоей чопорной правдой здесь не место.

Быстро, самым естественным образом миную приемную, зазывающую сверкающими голосами и атмосферой.

Добро пожаловать. Вы один? Нет-нет, встречаюсь с другом. Приятного отдыха. Да, спасибо.

Лифтов в заведении два. Захожу и сразу нажимаю восьмерку. В момент закрытия дверей жму четверку. Беспокоился, что не сработает, но лифт честно подсветил кнопку 4. Несмотря на бытность тайным прибежищем для маргинального юношества, охраняется местечко из рук вон плохо.

Приятно, что сделано умно. Правда же, если бы не ладящий с законом владелец поставил на кнопку пароль или ключ-карту, общение с таким любителем тайных баз было бы вдвое безнадежнее и вчетверо больней.

За какие-то секунды я выхожу на четвертом. Освещение темнее, чем на других этажах, еле слышны звуки радио.

Коридор узкий, длинный, спиралью закручен от лифта. Одноколейка какая-то. Представьте себе гоночное кольцо, где финиш на старте, но прямо перед стартом стена. Как круг к концу человеческой жизни, аж тошно.

Вход, где лифт, — в самом центре южной стены, и проход тянется на запад, врезается в стену и виляет на север, в следующую — на восток, опять упорно врезается в стену и ломается к югу, а под конец изгибается к западу и кончается у последней комнаты. Чтобы дойти до комнаты №20, придется сделать полный оборот.

На полу коридора расстелен красный ковер, обои целиком черные. Так неуютно, что случайный человек просто не войдет. По-настоящему сумрачный коридор, как в доме с привидениями, проплывает мимо меня.

Я знаю, что в глубине скрывается маньяк-убийца, но эта неуютность — самая малая для Сикуры. У Исидзуэ Арики нет детектора опасности, да и если бы я такого боялся, мне бы только присниться могло, как мне снится, что я решил подремать в подземной комнате Кайэ.

Поворачиваю за первый угол.

В стене по левую руку выстроились заклеенные солнцезащитной бумагой окна, по правую — двери караоке-комнат. Очень тихо. Я миную седьмую дверь.

Поворачиваю за второй угол.

За углом, с лицом как лепешка, стоял ужасный убийца.

Хрясь.

***

— Эй, поосторожнее!..

Я с криком отбегаю назад.

Вообще не дают отдышаться. За углом стоял ужасный убийца — это я перегнул, но ужасный безработный диснеевский виннипух, и он без лишних слов накинулся на меня с кулаками!

Собравшись и сделав невинное лицо, гм, третьего лица, свернувшего за угол, я решаю, что это была зажигательная комбинация из трех ударов.

И что виннипухом был Кирису Яитиро.

— Эй, ты че увернулся?!

Сам накинулся, да еще и недоволен.

Видимо, медвежий суперудар был привычным, основным. Только вывернувшей из-за угла цели влепить раз-два по физиономии, обезопасить и добить в живот — возможно, до отлета в теплые края.

Но ввиду бредового поведения цели все удары ушли в пустоту.

— Да пофиг! Ну, я сам не очень понял, но плевать! Потому что днем ты еще больше намахался!

Я стал орать в том же тоне, что Кирису… точнее, просто моя рассудительность куда-то сбежала.

Это было как налетающий из-за поворота самосвал, а в смертный миг человек бессознательно уворачивается.

И вот мы, даже не подумав о вариантах вида «ты что здесь забыл» и «о, знакомый, надо поболтать», набычились друг на друга.

Кирису, в подсознательном боксерском стиле, и я, в «выставил правую руку вперед стой давай поговорим» стиле.

Несколько секунд изучаем друг друга. Кирису с угрюмым видом поднимает руки.

— Ишь. А ты в этом стиле, оказывается, умеешь, — говорю. Ура пацифизму. Все-таки разум — это сила.

— Чего бы я умел… Просто вид такого робкого торчка дает противнику плюс к наглости, и все. Не делай так больше.

С этими словами Кирису совершенно теряет волю к драке. Не думаю, что он из таких, кто опускает руки перед знакомым лицом, и его сдача без боя меня напрягает.

— Не похоже на тебя. Ты точно Кирису?

— Ну, блин, я же случайно убить могу.

— Я даже нарочно не хотел бы убиться… А что, ты за полтора года привык так?

— Вот кто страшный, так это ты, когда такие темы всерьез поднимаешь. Если бы я не перестал, ты бы небось подхватил тему. Ну и дошли бы до предела. Хрен нас знает, кто бы первый слажал, но по-любому оно бы того не стоило. Так что завязали. Да и я свою обязаловку отработал.

Видимо, Кирису хочет сказать, что раз провалил свою рабочую атаку, теперь что раздавать, что получать напряжно. Такому стилю жизни надо учиться.

— Ну, и? Ты к гостю дальней комнаты, да?

— Ага, попросили тут домашние. Дескать, убеди его вернуться, мы не сердимся. Мне бы самому быстрее передать и домой, но приказано лично поговорить… Ну, как бы. Я не стану спрашивать, почему ты здесь, так, может, пропустишь наконец?

— Уф… Давай, я понял, иди-иди. Я пойду уже. Делай что хошь.

Передав мне эстафетную палочку, Кирису испарился.

Вдалеке слышится «бзыньк» лифта.

Зачем накидываться на меня, посетителя, — могу себе представить, но раз Кирису молча ушел, видимо, в этом деле он умыл руки. Дело на четыре пятых сделано. Теперь осталось просто поговорить.

«Ура-а», — я облегченно поворачиваю за третий у…

— А...

Рука не успевает.

В темечке врывается белое оружие со скоростью сто сорок километров в час.

В конце коридора — фигура бокового питчера-левши.

Форма «подлодки», когда рука, чуть не касаясь земли, выпускает мяч по растянутой кривой.

Но, в отличие от скрюбола, мяч не нырнул, а впился мне в череп прямым ударом.

На этот раз я не отболтался, не увернулся хитро, а вырубился на красном ковре.

(↓)

Для боли перерождения нет описания.

Это опыт вне человеческого знания, истина, что не должна быть в нем. В здравом уме такое не переварить. От зверского воя, от боли, разламывающей мозг, я открываю глаза. Конечно, это метафора. Мозг не чувствует боли. Просто мозг пересчитывает полученные телом повреждения и трансформирует их.

Боль по большей части исходила из левой руки.

Управляющее левой рукой правое полушарие скрипит.

От парадоксальной боли «нигде» человеческое сознание кричит.

Живет. Живет. Живет.

То, что умерло, живет.

Боль — знак существования, и эта несвобода дает тошнотворный кайф.

Неоднозначность плоти дает иллюзию всемогущества.

Бога нет, поэтому есть это всемогущество.

Дьявол есть, поэтому оно так жалко и бессильно.

Оригинал рождает фальшивку, фальшивка создает оригинал, оригинал поглощает фальшивку.

Дьявол топил мозг.

Ничто дало мозгу переписать правила реальности.

В миг перерождения…

Я видел крик новорожденного — комка черной ненависти.

(↑)

От культи до головы пробило искрящей кочергой, и я пришел в себя. Конечно, это метафора. Меня пробудила боль без раны.

Я лежу на спине на красном ковре.

Бытийная боль из левой руки, ставшей плавящейся земной корой.

Конечно, это факт. Протез, охвативший левую руку, жидко сочась, вытянулся вперед на десятки метров. На конце — нечто бесформенное, собаковидное, чудовищное со вкусом, удовольствием грызет нечто в форме конечностей и торса — с вгрызающейся пасти летит мелкая грязная пена, с плачем теряет сознание, — что через несколько секунд станет очень вкусным педигрипалом.

А-а… собаковидное ест человекоподобного.

— ■■■■■■■■■■■■■■■■■■

■■■■■■■■■■■■■■!..

Голова человекоподобного бьется в стороны, он орет. Голова стукает в пол, отлетает, и опять — бом, бом, шмяк, хрясь. Он так разобьет голову еще до того, как станет вкусной едой.

Человекоподобное отчаянно стряхивает с себя собаковидное, но его левой руки уже нет, да и тело, пока я безучастно смотрю, похоже на размешанную кашу.

Проблема в том, что это собаковидное тянется во-от сюда, к моей левой руке.

— Э… Так, стоп.

Еще несколько секунд, и собачий обед кончится.

Только такая штука могла подожрать это, но объедки собираются и тут. Проходящие по руке трудноусвояемые остатки вторгаются в мое тело.

— Э, стой, собачка, фу!

Хрум, хрум, хрум. Наш песик такой игривый. Совершенно не слушается.

— А ну брось, голову, голову не жри, умрет же, оно умрет же!

Собаковидное не бросает.

Загадочный протез стал загадочным монстром и бесится как хочет.

От этого вида я на самом деле не занервничал.

«Понятно, вот оно что», — где-то в глубинах сознания что-то знает, что происходит. Надо думать, он мне подошел. «Моя рука была именно такой штукой», — осознаю я.

— Не, все равно стой, псина, это же, наверно…

Во всех смыслах невкусно, совсем не надо такое кушать.

— Ах да, нож…

Я отмеряю две культи по левой руке и с нажимом втыкаю туда нож Мато-сан.

Вот теперь все. Временное чувство всемогущества отрезано. Понимание устройства протеза исчезает. Черная лава втягивается в собаковидное и вмиг пропадает. Человекоподобное перестало проситься под телемозаику и вернулось к невредимости.

— Кх…

И меня неприглядно рвет. Я всего лишь ткнул в протез, но отсутствующие ощущения взяли и облили мой мозг болью ампутации.

— Уй… ё-о…

От боли в левой руке, которой не должно быть, и чего-то противного, что извивается в груди, с меня градом полил пот.

То ли беспокоясь о таком представителе хозяина, то ли что, черный пес притопал ко мне и, сопя, потыкался носом. Поправка: он не беспокоится. Похоже, просто подошел на вкусный запах. Кстати, кажется, у пса в доме Кайэ не было глаз.

— Эй, песик, ты…

Поднимаю голову.

Ни признака чего-то живого. На ковре — один только сорванный протез Карё Кайэ.

***

Парень, влепивший в чужую голову жесткий мячик, был тем самым юношей А, которого предстояло убедить.

Сэкура Юмия. Третий курс высшей школы Коалагаока, ас бейсбольного клуба этим летом.

Перед караоке-зданием стоят два патрульных автомобиля и «скорая помощь».

Санитары тащат Сэкура Юмию, который еще в сознании, но не реагирует. Полицейские, с целью расследования и улаживания ситуации, на какое-то время останутся в здании.

— Молодец. Уладил, в общем-то, по заказу. Ну, половину.

Мато-сан, под плавящим жаром летнего синего неба, пила себе эбиан.

Положение дел таково: гипермаркет поблизости от караоке-здания. На крыше его объемной стоянки мы смотрим на центр событий.

После происшествия… Подторможенный болью в левой руке и неприятным видом вокруг, я быстро подобрал свою рвоту, убедился, что юноша А дышит, и позвонил Мато-сан. Та выдала указание через полчаса ждать подведомственных ей полицейских на крыше гипермаркета, а через час появилась сама.

Причем Мато-сан уселась на капот «мерседеса», а я держу ногу на тормозе. На цементе передо мной все так же брошен черный протез.

— Что стало с Сэкурой Юмией? А то я посмотрел только, дышит ли он. Подумал, что не стоит мерить пульс.

— Жить будет. Рука, конечно, ужас что, но ладно, под пресс попадают так же. Пользоваться ей он больше не сможет, но необычных для человека мест там нет. Вполне человеческий тяжелораненый.

— Ага. Я всего секунду видел, но у него левая рука растягивалась.

— О. Но последствий такого у него не было. Я говорю же, все по заказу. Отсечение пораженного органа выполнено. Угрозы жизни нет. Ну, сможет ли он дальше жить как Сэкура Юмия — вопрос другой.

В клинике имени Ольги ампутаций пораженных органов и новообразований практически не происходило.

К каждому пациенту — свои, новые экспериментальные процедуры и тесты. Даже если бы родилась совершенная теория, для нее не было бы технических возможностей и оборудования.

Нельзя спасти пациентов в последней стадии, для которых ампутация равняется смерти. Забавно даже — для них спасение заключалось вообще в том, чтобы забросить процедуры и кончить жизнь в палате. Много раз пытались делать операции «легким»… пациентам корпуса B… но они потом совсем переставали демонстрировать реакции на события внешнего мира. Люди-овощи. У большей части дисфункция мозга.

Исключением была женщина, которая пришла в норму после избавления от бесов и замкнулась в себе под бременем собственных грехов, но это крайне редкий случай. О ней никто не вспоминает сразу.

— Не парься, Сёдзай. Чем оказаться в Ольге, лучше пусть он впадет в детство от народных целительств. Опять же нет повода не реабилитироваться.

— Да мне-то что. Я все равно забуду.

Да. Я не вижу своей вины в том, что юноша А, одержимый маньяк-убийца, Сэкура Юмия, стал овощем, — я не такой добренький. Гораздо больше мне хотелось спросить:

— Мато-сан, а вы знали?

Я смотрю на брошенный на земле протез.

То, что излечило синдром А. Буквально изгнало демона из одержимого. Этот метаморфный черный протез.

— Ну да… Я хорошо знаю одно — этот ребенок не человек. И несколько раз видела, как эти протезы превращаются в неведомую дрянь. Оно небось их жрет.

— Да. То, что вы говорили в «Марионе», было никакой не фигурой речи.

Ну правда. Протез, двигающийся от неведомой технологии — не то, от чего стоило дергаться.

«В окрестном лесу есть демон, который убивает одержимых».

Такие слухи до меня доходили, но я не слышал, чтобы одержимых ели. Тут уже не улыбнешься, мол, Карё Кайэ загадочный, но филантропический наниматель.

До моего общего ресета еще остается около пяти часов. Если ничего не делать и не думать, с завтрашнего дня моя жизнь вернется в прежнее русло… Ну вот.

— Кстати, Сёдзай. Кроме Сэкуры Юмии там никого не было? Ну, просто беспокоит кое-что. Уже развивший новообразование носитель синдрома А не может так тихо сидеть.

— Например, кто-то помог ему укрыться?

— Дурак, это уж наверное. Даже если Сэкура Юмия был слегка дезориентирован, в одиночку он бы не спрятался. Ладно, если захочешь, можешь рассказывать, я посмотрю сквозь пальцы. В подарок, что ли, за то, что из тебя вышел прок. Не стану в эту сторону дальше допрашивать, пожалею.

— Что?!

С небес спустилась дивная Мато-сан! Она что, по поводу лета успела поплавать в бассейне или источнике?!

— Просто надзор за подростковой преступностью — не моя работа. Против детишек тебя одного за глаза.

— Во-о! Беспричинно добрая Мато-сан — не Мато-сан! Ура, камень с сердца.

— Любишь ты говорить больше, чем надо. Я спросила про Сэкуру Юмию, его состояние как носителя синдрома А. Если он при новообразовании оставался в здравом уме, может, с ним был специалист?

— А-а, вот в вы о чем. Ну да, без профильного медика за неделю-другую они обычно проявляют агрессию… Гм, кстати об этом. Можно я без доказательств скажу, наблюдающий врач Тома?

— Да. Разрешаю высказаться. Не знаю, о чем ты, но дурак не знаком с интуицией.

— Ну-у и ладно, ну и проживу с пятью чувствами. Так вот, мои чувства говорят, что Сэкура Юмия-кун вел себя как-то не так, как пациенты в Ольге. Вместо «загнанный» — «загоню», что ли… не комплекс жертвы, а мания величия, как-то так.

«О-о», — Мато-сан задумывается. Мой подвиг и опыт полуторалетнего общения с носителями синдрома А в клинике имени Ольги, а для Мато-сан — поверхностное впечатление Исидзуэ Арики она решила принять как своего рода доказательство.

— Я поняла так — с твоей точки зрения он не казался особенно больным?

Такой критерий, как болезненность с точки зрения Исидзуэ Арики, явно имеет большое значение для Томы Мато. Речь ее становится серьезной, как когда она в халате.

— Да, получается так. Он недостаточно… на нервах, что ли. Если от такой мелочи развиваются новообразования, одержимых будет больше. А вообще, вдруг число носителей синдрома А год от года растет?

— Это нет. Есть считанное число болезнетворных формаций, вызывающих синдром Агониста. Их не становится больше. Это, конечно, бредовый народ, от которого всего можно ждать, но уж это решено изначально.

— Не может быть, они посчитаны? И сколько же носителей синдрома А?

Так ведь можно было бы изолировать их еще до новообразований. Например, наше домашнее это. Пока она не насолила всем, связать ее по рукам и ногам титановой проволокой!

— Я бы так и сделала, но мы знаем только цифры. Каким окажется каждый носитель синдрома А — до фазы проявления не понять… Стерилизация возбудителя закончилась в девяностом году. Притом даже, что в то время заразилось около двухсот тысяч человек, вероятность развития синдрома — лишь у малой части. Число таких тоже посчитано. Тех, кто может развиться, — максимум пять тысяч. Может, меньше.

Максимум пять тысяч человек…

Между прочим, на данный момент носителей синдрома А обнаружено примерно четыре тысячи. Из них умерло где-то три тысячи пациентов. С учетом умерших и безвестно заключенных в Ольге, стадия уже пройдена, наверное.

— Ну, все-таки одержимость ведь болезнь. Значит, от первого поколения может родиться второе, гм, и вообще возбудитель тоже может размножаться, верно?

— Да говорят тебе, нет. Не для синдрома А. Для расчета силы такого возбудителя есть три основы. Долговечность — сколько он проживет до перехода к человеку; заразность — насколько быстро после перехода он может проявить свой эффект; и, наконец, воспроизводимость — насколько элементы возбудителя могут продолжать умножаться и расширять заразность. По результатам исследований в Ольге, тела, считающиеся возбудителями синдрома А, фатально теряют воспроизводимость. Долговечность их возможности скрываться во внешнем мире, заразность их тем, как они влияют на людские тела, сильнее любых существующих возбудителей, но вот как раз воспроизводимость в категориях CDC — по ранжиру ниже C.

Одержимые не могут множиться сами.

Если проявленных синдроматиков больше, чем в прошлом году, это значит, что в криз вошел какой-то невероятный носитель, который выбивается из статистической категории. Когда Мато-сан спросила, не было ли специалиста, она такое и имела в виду.

Однако, Мато-сан. Ты так говоришь, как будто синдром А — не естественно зародившаяся болезнь.

— Ну да ладно. То есть танцуем от того, что одержимые сами не приумножатся, и находить их тяжело, но надзор возможен? А, статистика — она по префектурам?

— Ага, в префектуре C их больше всего. В том числе поэтому с девяностого года граница префектуры превратилась в такую вот. Мы извещаем, что симптом А не заразный, но не объявили публично, что их уже не станет больше… Ну, были, наверно, и другие причины, но они ухватились за эту. Наверное, единственная польза от синдрома А этой стране.

В результате на данный момент дороги в соседние префектуры — считанные шоссе и железка. Слухи говорят, что ни один одержимый личными силами не пересекал границы префектуры… Трудно поверить, но, по одной из теорий, кругом минные поля. Куда мы катимся.

***

Итак.

В мире много вещей, о которых нельзя знать.

Например, как мирно в голове Цурануи, или что довело Синкера до одержимости, или секрет, что ни говори, нечеловеческой психической и физической силы Мато-сан, — если закрались такие вопросы, дай им прокрасться транзитом для твоего же блага.

Кем является Карё Кайэ — тоже подшито к этому делу. Надо поставить первым пунктом. Когда в детективах добропорядочный горожанин понимает, кто убийца, то, хоть он и не входил в черный список, его все равно убивают, чтобы не мешал. Таким образом, смекалка великого сыщика путается от внезапного трупа, дает сбои и делает гиперпространственные скачки. И так невезучий до случайной смерти человек, он даже после продолжает мешать окружающим, что нехорошо.

Потому этот случай я забуду.

Не запишу, сделаю лик кирпичом и закончу на сообщении работодателю о судьбе юноши А — Сэкуры Юмии.

Или я собирался закончить, но…

Возвратившись прямиком в подземелье, я бросил ухмыляющемуся в постели нанимателю протез и враждебно набычился на него.

— Что это значит? Из-за этой штуки чуть было не случилось худшее.

— Ах, какой ты добрый, Арика. Теперь без этой штуки худшее случилось, он жив.

Красивый силуэт разочарованно качает головой.

Излечение — только слово, это зачистка. Или контрольный. Кайэ ни на миг не думал спасать юношу А или там помогать тем, кто в беде… Нет, ну, он с полуслова взялся за работу и ему явственно было плевать, что там у юноши А за ситуация.

— Ты не в духе, Арика. Если есть что спросить, я отвечу.

Уф, дьявольский соблазн, но терпи, Арика! Нельзя спрашивать, что он такое и что такое его протез. Если я это узнаю, эта тайна будет стоить мне жизни. Я буду стараться оттягивать, насколько и если смогу.

Так что надо разогнать гнев вопросом на грани дозволенного.

— Только один вопрос. Ты меня отправлял убить юношу А? Типа одержимых естественно убивать?

— Гм, не знаю даже. Добра я ему не желаю, но и убивать тоже, кажется, не хочу… Ты, Арика, и сам вряд ли желаешь убить еду.

Кайэ всерьез задумался и выдал вот это. С лицом невинной, чистой девочки.

— Угу, точно. Речь не о том, чтоб убить или не убить, а просто не простить. Это что-то фальшивое, извращенное. Если такое будет разгуливать, настоящему проблемы.

Ни единой эмоции к одержимому человеку. Просто, как сказке, он рад разрушенной человеческой судьбе. Как конфетке… Съеденных этим протезом одержимых покатают на языке, раскушают и украдкой переварят.

— Ясно… А я-то думал, у тебя неожиданно филантропический характер.

Черноволосый демон озадаченно и серьезно смотрит на меня.

— У тебя забавное заблуждение. К сожалению, ты меня переоценил, Арика. Я от рождения ни разу не пытался приносить людям пользу.

Вот что вносит путаницу, так это его человеколюбие. Однако любить тоже можно по-разному. Если нравится, это еще не значит, что души не чаешь.

Нечто, что к человеку ничего не чувствует, но при виде людей от радости не может ничего с собой поделать.

Знающее о человеческих трагедиях и радостно улыбающееся им чудовище.

Я наконец понял. Сущность этого мелкого засранца — неподдельный, истинный демон.

Однако меня не обманывали. Я впервые узнал, что он монстр такого сорта, еще в тот лунный вечер.

— Ладно, я все понял. Поэтому пойду. Прошу отпустить сегодня пораньше.

Он застывает. Карё Кайэ смотрит на меня с совершенно огорошенной физиономией. Даже спина напряженно вытянулась.

— Арика, ты продолжишь работать на меня?..

— Ясное дело, продолжу. Такой синекуры больше не найдешь. Но сегодня — никак. Завтра все будет нормально, сегодня отпусти меня пораньше.

— Угу. Это заберешь? — про протез.

— На сегодня воздержусь. Мне его хочется, когда я забываю.

«Ну все, до завтра», — я ухожу из подземелья.

Хочется сказать: «Черта с два я таким воспользуюсь!» — но не могу, что печально… Я понимаю, что сам наступаю на все мины. Но, елки-палки, как же клево его носить.

***

Записывая события дня, пока не забыл, в блокнот, я жду живительного заката, что избавит меня от мутности на сердце.

Что стоило промолчать? Зачем я специально расспрашивал Кайэ? Почему потом, услышав ответ, мое сердитое раздражение превратилось в недовольную муторность?

Превращение всего этого потока эмоций в слова, мне показалось, приведет к еще более неприятному результату, поэтому я пошел в кино убить время.

Находящийся в гипермаркете перед станцией кинотеатр государственного масштаба за каждый фильм берет плату, поэтому отпадает. Еще выживший в Ясакадай старый добрый, где по одному входному билету можно сидеть до закрытия, кинотеатр дал мне восемь неспешных часов. Когда вместе с закрытием меня извлекли на улицу, время уже было десять с лишним вечера.

Возвращаюсь пешком, не электричкой, до Сикуры. Со скоростью в какие-то четыре километра в час, но какая-никакая разминка.

Попутно захожу в фаст-фуд и забираю с собой джанк-фуд на обед, он же ужин.

Грызу картошку, которую, если остынет, уже едой не назовешь, иду по ночному сити.

Отходящие в стороны улицы темные, но безопасные. Уже за десять часов, и людей вообще-то мало, но свет проезжающих машин раз в пять минут разгоняет преступников.

Пройдя полпути между Ясакадай и Сикурой, я услышал привычный уху металлический стук-звон. На зов звука сворачиваю с тротуара и вижу собрание двадцатилетних на вид ребят. Это неофициальный SVS, о котором говорил Кирису.

За офисным зданием, в отдаленном от магистралей углу — стройплощадка.

Позади питчера — стена десятиэтажки в роли сетки. Даже если хорошенько отобьют, залетный мяч не окажется на дороге или в чьем-то доме. Реально заинтересованы игрой шестеро, и еще около десятка случайных зевак.

Не питая горячей любви к SVS, а скорее с приязнью к убиванию времени, я остановился посмотреть издалека.

Присаживаюсь и опускаю пакет на подвернувшуюся ограду из блочков. Замечаю других, так же издалека наблюдающих за боем.

И вот. Вгрызаясь в уже остывшую жареную картошку, развлекаюсь азартной игрой…

— Вот ведь бестолковый пацан, а! Врежь, ты ж можешь, такой слоубол!

Прямо рядом со мной болел очень громкий мужик, с которым я встретился взглядом.

— Уй…

Короче, он был не в себе.

Во-первых, в такую страшную жару — в длинном черном плаще. Под воротником он явно голый. Вдобавок в черных кожаных штанах в облипочку. Ему не жарко… да нет, точно жарко, и вообще сними эту хрень, молча воспротивился я. Плюс длинные, до пояса, выцветшие волосы. На него смотреть было жарко — градуса на два.

Ни в чем не уступая жуткой одежде, его вид… выделялся. Глубокие неяпонские черты лица (красавец), глаза скрыты за черными очками (ему не темновато?), на тыльной стороне ладони и не только — толстые шрамы от ножа (ой); в общем, эпичный тип.

То ли известная группа вернулась для лайва, то ли модель для журнала. Неуместный на стройплощадке мужик, тем не менее, почему-то сидит в позе гопника и орет бред, теряя последнюю внушительность внешности.

Что при изучении естественно, мы с ним встретились взглядами.

Вот так.

Волосатый мужик в черном плаще ловко, но не выходя из присева, подбирается вплотную. Ты краб? Ты что, краб? А тем временем, схватка мальчишек с яркостью и весельем продолжается. На данный момент питчер успешно победил троих.

— Это что? Это сейчас страйк?

Он заговорил со мной.

— Точно. Хотя почти в мертвую зону.

— Да промазал же. Такой мяч отбей, он покатится по инфилду.

— Это не такая игра. И вообще, строго говоря, такое — одни болы.

— А, вот как?

— Ну да, этот мелкий ампайр все-таки великоватую страйк-зону сделал.

Страйк-зона — от колен бьющего вверх до серединки отрезка между поясницей и плечами… в общем, до локтя бьющего… по вертикали и в ширину «дома».

Этот ампайр явно решает, что все мячи, на вид как будто коснувшиеся «дома», — страйки. Даже в официалке мелкие уточнения решает ампайр, и здесь вина еще и на бьющем, не заметившим привычки судьи.

— О. Следующий бьющий отлично держит форму. Может, так страйк-зона станет поуже?

— Одно и то же, потому что страйк-зону определяет телосложение бьющего. Даже если бэттер сожмется, ему же хуже.

— Хе, манга не помощник, да? То есть сильно склониться вперед ничего не даст? То есть этот бьющий…

— Просто дурак, да. Напрашивается на страйк-аут. И отойдите от меня.

Отмахиваюсь рукой. Но мужик в плаще, проникшись кратким диалогом, растянул и так-то ухмыльчивую пасть как трехдневный месяц.

— Да ты забавный малый. Что, живешь тут рядом? Хорошо тебе, а один? В универе учишься? А, не посещаешь? Еще лучше, да-да, а волосы красил? Ну, натуральные — уже страшно. А почему руки нет? Однако тело у тебя хорошее. Спортсмен? …Эй, хорош меня так откровенно игнорирова-ать, тебе меня не жалко-о? Это ж судьба, давай дружи-ить!

Опять ко мне липнет бог весть что.

— Какой чопорный джентльмен, однако. Как тебя зовут, малый? А, или ты старше?

— Не знаю, как надо смотреть, чтобы не видеть, что вы старше. И у меня нет привычки говорить с людьми, которых я даже в лицо не знаю.

— О, это тот самый случай, когда если я хочу узнать имя и так далее? Ах, как давно я не общался с такими приличными людьми. Я — Хиномори Сюсэй. Ну что, теперь ты можешь хотя бы назваться сам?

— Хиномори?..

Знакомое имя, а может, и нет.

В любом случае, раз он представился, я тоже представляюсь.

— Охо. Пишется Сёдзай, читается Арика, так и обернулось! У тебя молодое имя, мальчик!.. Гм? Стой, но странно же как-то. Получается… Э-э, разве так можно, не понимаю, ну я безголовый. Ну и ладно, это все равно твоя проблема, наверно!

Проблемный человек, но выражение «молодое имя» — редкость. Видно, потому, что «Сюсэй» — старое. Может, есть что-то яркое в нынешней манере прикручивать другие чтения к именам.

— Так вот, малый. Похоже, ты рубишь в бейсболе, так что я спрошу, в этом городе пару лет назад были крутые питчер с бэттером? Про них говорили еще, что человека убить могут.

— Ну, были. Два игрока, их звали гениями. А что?

— Ну, просто интересно же, когда такое говорят. Типа — что за, как это бейсболом убить человека? Что, питчер любил дедболы, а бэттер любил их отбивать?

— Это уже не гениальная игра, а без правил… Хотя они на самом деле не стояли лицом к лицу. Мне рассказали, что питчер бросал с желанием убить бэттера, а бэттер чувствовал, что если питчер бросит слабый мяч, будет убит.

Этой истории уже два года. В Сикуре были двое игроков, которым нормальные школьные игроки в мячик завидовали — они-де в натуре гении.

Один из них, бэттер, — четвертый бьющий КураКоу.

Питчера и так-то боялись как оппонента, а с какого-то времени бэттеры начали со слезами говорить, что не хотят никогда больше с ним играть. Что-то непонятное еще было про то, как в момент отбоя чувствовали, как рвалось что-то важное.

— Хотя сейчас их уже нет. Но убийца-питчер и бэттер — это вообще как? Бейсбол не такая игр… э, ты че жрешь?!

— М-м? Ты чего, малый? — набивая щеки терияки-бургером, тупой красавчик поднимает заторможенную физию. Когда успел подобраться и разворотить мой пакет? Сидит и без удовольствия ест себе мой обед, он же ужин.

— Это мое! Ты что, нищий?!

— Ну-у. Ты же до сих пор не ел, я подумал, мне можно-о. Но ты это зря, Арика-кун. Будешь такое есть — способности упадут. Смотри не увлекайся джанк-фудом.

— Сам разберусь. Я решил до смерти остаться всеядным.

— М-м? Джанк-фуд и всеядность — разные вещи. Всеядность значит без придирок. Но ладно, на, пожалуйста.

«Дарю-у!» — взвыл идиот-красавчик и вернул полусъеденный бургер.

— Нет, спасибо. Доедай.

— Ну-у. Давай напопола-ам!

— Нет! Я не люблю делить надвое. Дарю, ты только сгинь, пожалуйста.

— Ух, эт твои принципы? Или кредо? А, одна фигня же. Хм-м, детская травма?

Он уплетает вторую половинку терияки-бургера.

Хиномори Сюсэй-сан на первый взгляд изящный и хрупкий, а на деле, если присмотреться, выглядит самую малость как боец.

Рука, державшая бургер, большая и, как от длительных тренировок, словно сделана из камня. Рука настоящего боевого мечника постоянно ранится эфесом и раздувается в дисбаланс с телом — его рука и пальцы выглядели именно так.

Прожорливость, с какой он уписал бургер за секунды, выстроившиеся пилой неправильные акульи зубы, он вполне тренированно… минутку, я сейчас ничего откровенно нечеловеческого не описал?!

— Э-эй, не смотри ты волко-ом. Давай дружи-ить. Ну. Тебе не кажется, что мы похожи по настрою? Давай будем похожи-и. Дай еще еды-ы.

Нет, наверное, нет… Уже совсем нет. Этот человек — просто дебил. Точняк.

— Мне уже пора. Можете забрать остатки, только сделайте милость, не ходите за мной, ладно?

— Ну-у… Ладно, что уж тут, раз пора. Ну, я-то только-только вернулся, и сейчас у меня напряженка. Старые друзья все, как один, попереезжали, и мне прибиться некуда. Хреново возвращаться домой через десять лет.

Видимо, г-н Хиномори местный.

Десять лет назад — это девяносто пятый. Если считать, что он зажил отдельно в двадцать, то ему сейчас около тридцатника?

— Я чего по городу-то хожу — я человека ищу. Может, ты знаешь. Имя — Гичири-гичири… нет, Гацури-гацури, тоже нет… такое имя, как звуковой эффект. А-а, Цукири-цукири, как-то так. В общем, я думал, это парень, но вроде нет. А Исидзуэ-арика — не как звуковой эффект.

Черный плащ поднимается из позы гопника. Однако и здоровый он… Я посмотрел снизу вверх. В плечах он на Кирису не тянет, зато похож на какого-то злого духа в ночи.

— Ну, будет судьба — свидимся. Осторожней по ночам, малый. Все-таки в этом городе многовато убийц.

Машет рукой и уходит. Со спины — ни дать ни взять героический силуэт. Если бы не нес пакета с джанк-фудом.

***

Не иду к дому Исидзуэ, что на холме Сикура, а возвращаюсь в дом Исидзуэ, что в кооперативной многоэтажке. Я слишком задержался, время — уже около полуночи.

Нагулявшееся летней ночью тело сую под душ и сваливаюсь без сил на кровать.

День был долгим. Даже в этом банном воздухе я засыпаю.

Закрыв глаза, очищаю сознание, и еще раз словно слышу голос недавно встреченного человека. Что ни говори, мужик шумный, но временами выдавал действительно неудобные фразы. Но лучше бы я его днем встретил.

— Однако… гений-питчер, убивающий людей, гм-м…

Бейсболом я занялся не по своей воле, но если припомнить, большая часть воспоминаний о старшей школе — это тренировки на поле.

Ностальгическая, сверкающая юная пора… Конечно, еще вопрос, вправду ли все было так сияюще. Я старался не думать о таких вещах. Это было моим правилом в те времена — не интересоваться делами дня.

Но все же полевая игра под названием «бейсбол» была мне по-своему дорога. И наблюдал за SVS, и проделанную днем, если верить блокноту, работу делал я не потому ли, что это было связано с единственно милым сердцу бейсболом?

— Как знать. Может, по ситуации занесло, со мной бывает.

Прервав сонное спокойствие, перечитываю блокнот за прошедший день.

В нем — информация о маньяке-убийце по прозвищу Синкер и особенности юноши А — Сэкуры Юмии… одержимый, левша, боковой питчер, рука растягивается… такие напоминалки, да под конец запись про Карё Кайэ.

О Кайэ было написано что-то тягучее и длинное, но я, видимо, в процессе заметил нестыковку и залил чернилами три страницы, потом лаконично подытожил: «Засранец. Демон как есть. Не ведись на сладкие речи, сожрет с костями. Как быть?»

— Однако, проблема… Чего это я так спустя рукава записываю?..

Последнее откровение было слишком невнятным, как быть с этим?

В любом случае, портящий игру SVS маньяк-питчер был оприходован Мато-сан. Или даже арестован. В записках указано, что Кирису укрывал Сэкуру Юмию, о чем его следует в свободное время расспросить.

Убийца SVS-игроков Синкер как-то скомканно ушел со сцены.

— Гм?..

Записки не стыкуются, я чешу в затылке. Погоди-ка. Ведь прозвище «Синкер» откровенно не подходит?

(14.08)

На следующий день, в десять часов двадцать семь минут.

Я устало сидел на черной софе в комнате ожидания отделения полиции Сикуры.

С утра пораньше Мато-сан выпинала меня из постели, и два часа кряду я подвергался допросу.

Суть выяснения крайне проста. Произошедший с полуночи до двух утра новый удар маньяка. Вроде бы пойманный вчера маньяк Синкер совершил шестое преступление, и все жаждали информации.

— Да ничего я не знаю. У непричастности есть пределы, да, но мир слишком строг…

Юноша А — Сэкура Юмия по-своему виновен, но оказался непричастен к делу Синкера. Его вчерашний арест оказался бесполезным. К тому же из следов крови на телах жертв пришли к выводу о высокой вероятности зараженности Синкера синдромом А, вызвали только что выписанного из Ольги Исидзуэ Арику как самого потенциально причастного, и вот я сижу.

— Уныние… Что, меня и дальше будут вызывать, как только носитель синдрома А что-то сделает?

— Хай, ты тоже все? С утра не везет.

Рядом плюхается знакомая личность.

Человек, причастный в другом смысле… сведущий в SVS, Кирису Яитиро тоже оказался здесь.

Обоих мурыжили допросами два часа, но хотя и отпустили, посидеть в отделении — святое дело. Пусть теперь расплачиваются прохладой своего кондиционера за то, что вытащили с утра пораньше.

— Ты слышал, Кирису? Вчера ночью Синкер уложил Гондо-кун.

— В натуре? Гондо — это который из Котокуин?

— Ага. Говорили, он был уже почти про, но получил мячом по локтю и свернулся. Беда. Для него локоть был на вес жизни, наверно…

Ну, понятно. Поэтому он и не забрал его жизнь.

В любом случае, со сломанным локтем Гондо-кун почти что мертв. Значит — старания Синкера направлены все на то же.

— Ты знаешь про скрюболы Синкера? Похоже, его мячи поворачивают дважды.

— Похоже на то. Человек такое не отобьет, — роняет Кирису. В голосе не слышно обычного спокойствия.

— Хм-м. Может, ты сам видел?

— Случалось. Знаешь, по торговому кварталу в Ясакадай висят камеры безопасности? В записях было. Качество паршивое, еле видно, но да, зло.

«Зло» — видимо, с точки зрения бейсболиста. Почти под прямым углом, да еще два раза виляющий мяч — такое увидишь, грязными трусами не отмашешься.

— Кстати. Кирису, ты же знал, что Сэкура Юмия — не маньяк.

— Ага. Сэкура — левша. Скрюболера Синкером не назовут.

— Точно. Так что, есть мысли, кто настоящий Синкер?

— Почему спрашиваешь? И вчера тоже — занялся чем-то мокрым?

— Работа это, работа. Хотя она к случаю пришлась. Вчера меня родители Сэкуры Юмии попросили. Дескать, похоже, наш пацан заболел чем-то дурным, вылечи его, пока полиция не узнала. Но тот, кто бы это мог, не может выйти из дома, и я его представлял.

— Стоп. Одержимость лечится?!

Вдруг, с налитыми кровью глазами, он схватил меня за плечи.

Черт. Я совсем не подумал, что говорю. Это явно колдовство кондиционера. Опасные вещи века. Вся свежесть прохладного бриза. Но ладно, в блокноте не было записано «секретно», да и Кайэ-кун не обидится.

— Н-ну, не знаю даже, что и думать. Вылечил не я, и вообще, спокойно, Кирису-кун.

— Не могу спокойно… Ты же говоришь, Сэкура перестал быть одержимым. Что ты тогда после меня сделал?!

— Что… даже не знаю.

Кирису не отступает.

Проблема… Я не могу вспомнить то, чего не помню, поэтому не могу по-хорошему ответить ему.

— Значит, придется так… Слышь, Кирису. Ты серьезно хочешь знать?

«Ясное дело», — отвечает не ведающий страха герой древних времен.

Ну раз так, то делать нечего.

Мне упорно кажется, что я тащу лучшего друга за собой в ад, но тут уж пусть его переубедит серьезный человек, который разбирается.

***

В тот день воздух в подземелье был туманным.

То ли вода в резервуаре загрязнилась, то ли что, но проникающий снаружи свет летнего солнца стал зимнего, свинцово-пепельного цвета.

Кирису Яитиро вошел в подземную комнату и, я почувствовал кожей, на несколько секунд полностью лишился сознания. Это не синкопа. Просто в этом мире есть виды, от которых мысли полностью останавливаются.

Каждый реагирует по-разному: опьянение красотой, ужас гротеска. Первое впечатление Кирису от подземной комнаты было ужасом.

Владелец комнаты знал, что я приведу гостя.

Думал, он откажется, но он сходу согласился рассказать, как было.

«Надо же, сам приведешь человека поговорить! Ты иногда дельный, Арика».

Весьма радостный нюансовый отзыв. Ну, а о том, что «человека поговорить» звучит, как «новая добыча», умолчим.

Знакомство прошло кратко.

Кайэ культурно представился Кирису, тот даже имени не назвал.

Точнее, не смог и рта раскрыть. Я его понимаю, поэтому сказал за друга: «Это — Кирису Яитиро».

Кирису напряженно застыл. Почти замерз. В результате разговор не продвинулся ни на миллиметр. Силуэт на кровати, не вредя настроению Кирису, тихо и безмятежно, как всегда, сказал:

— Да. Кирису-сан, вы могли бы вылечить одного одержимого.

До невозможности мерзко начал разговор.

Замороженный продукт оттаивает.

Не в силах игнорировать слова Кайэ, Кирису наконец вновь стал человеком.

— Не об этом… Я услышал, что ты можешь лечить одержимых и специально для…

— Специально для этого добрался до безлюдного леса, да? Что ж, я рад. Но «лечение одержимых» — здесь тема сбита. Виноват, но вы ошибаетесь в главном.

Кирису мельком направил упрекающий взгляд на меня. «Арика, ты же вчера поленился записать память».

…Вот оно что. Ошибка Кирису проистекала из проблем моей передачи информации.

— Но я имею дело с одержимыми; здесь ошибки, кажется, нет. Я спрошу еще раз. У вас ведь есть знакомые одержимые, Кирису-сан?

— Ну-у… Еще неясно, одержимый или нет. Просто, как бы… То, что в просторечье одержимый и настоящий одержимый — разные вещи, я знаю.

Кирису укрывал Сэкуру Юмию. Он своими глазами видел уродство его левой руки.

— Вот как. То есть вы знаете действительно изменившегося человека. Насколько он изменился? На человека был похож?

— Не похожих на людей одержимых я не знаю и видеть не хочу. Я видел только Сэкуру. Левая рука у него раздулась, как от яда.

— Сочувствую. Но взамен он смог стать практически убийственным питчером.

— Ага… Хотя мячи Сэкуры не могли убивать. Но к такому и пришло. Одержимые все так изменяются?

— Да. Способности, которых они страстно желают, но не могут обрести. Изменение, компенсирующее подавляющий недостаток сил и возможностей. Такова воля одержимых. Но это необратимое саморазрушение, возврата нет.

Кирису болезненно морщится.

Нелицеприятный ответ.

Он тяжело роняет вопрос, ответ на который не хочет знать.

— Тогда, вот у нас питчер уходит на покой… сломал локоть и пальцы, не может даже мяч бросить; он может вернуться? В той же форме, как был до переломов.

— Да. Одержимость делает это возможным.

Разумеется, вернувшееся нечто будет в лучшей форме, но его тело не будет таким, как раньше. Те, кого зовут одержимыми, больны тяжелой степенью синдрома А. Взамен восстановления былых способностей пострадают его тело и душа.

— Эй. Я еще раз спрошу. Ты можешь вылечить одержимого?

— Конечно. Если иметь в виду возвращение тела в здоровое состояние. Но вернуть его как человека не по моему профилю. Все-таки такое лечение разума — работа приличных людей. Впрочем, конечно…

Добившихся такого чуда людей в этом мире не существует.

— Правда, такие смешные и умилительные вещи говоришь. Вылечить одержимого — это мечта… Говорящий о ней тоже, конечно, того, но верящий в это… Да, братишка?

Черный прекрасный силуэт хихикает, насмехаясь над тупиком Кирису.

Кирису скрипит зубами и разворачивается на пятке. Без слов показав, что приход сюда был ошибкой, уходит. Солнце добралось до зенита, подземная комната переменилась, свет снова стал летним. Тень на кровати многозначительно провожает Кирису взглядом…

— Ничего себе. Этот человек уже десятки других убил битой, Арика.

…и снова выдал крайне жестокий отзыв.

— Ты знаешь что… Конечно, ты злишься на гостя, который даже не представился нормально. Я, как его друг, и то думаю, что некрасиво. Но еще больше некрасиво обращаться с ним как с киллером. И вообще, что Синкер, что эта, — у нас тут рай для убийц, что ли?

— Я понимаю. Это аллегория. Синкер и Кирису-сан — противоположности. Кирису-сан одержим более по-человечески. Совершенно другое дело, нежели одержимый фальшивкой маньяк. А, но Кирису-сан знает Синкера, да? А ты знаешь, кто Слагер?

— Ну да… Потому что в этом ключе я и Кирису приводил. Я подумал — если Кирису знает, то я его тоже где-то встречал. А когда Кирису спрашивал, то вспомнил. Если включать ушедших на покой, то был один питчер, готовый убивать.

Незачем даже становиться одержимым.

Два года назад. Второкурсник в бейсбольном клубе старшей школы Коалагаока.

Прошлым летом сброшенный со счетов по травме на областной квалификации, после чего ушедший из спорта, лишившийся цены гениальный питчер.

— Игурума Кадзуми… Игрок с таким прошлым, что, когда он повредился, несколько инструкторов сожалели о потере талантливого игрока, а большинство спортсменов вздохнули с облегчением.

— А, знаю такого. Когда-то был одним из гениальным спортсменов Сикуры? В Коалагаоке Игурума, а в КураКоу… Э, как там его имя? Арика, ты помнишь?

— Вообще-то он только что тут был.

— Что?

— Ну, вот этот бандит, который тут только что стоял. Всего сорок пять процентов отбитых подач. Не имеющий равных четвертый из КураКоу, Слагер, Кирису Яитиро.

1. Здесь — домашние web-страницы.

2. <a l:href="http://ru.wikipedia.org/wiki/Худи">http://ru.wikipedia.org/wiki/Худи</a>

3. Японская государственная железная дорога.

4. Оригинальный перевод Shimashou — «так и поступим».

5. Посмертное вскрытие и исследование тела и внутренних органов с целью выяснения причины смерти.